Иртенина Наталья. Я - это ты

нашуцивилизацию.
   – Ты болтаешь как профессор в универе. – Маруся поднялась, молча подхватила кошку и ушла в свою комнату. Я подумал, она обиделась на меня за то, что Создатель не счел нужным сотворить иные миры и иных носителей разума. Каких-нибудь мыслящих полипов или разумную пыль. Что ж, здесь я ничем ей помочь не мог.
   Но то, что она заронила во мне... Это могла бы быть роскошная идея.
 
   Я быстро учился смотреть на нее не глазами энтомолога, поймавшего ценный и хрупкий экземпляр насекомого, а глазами... ну, скажем, хм, спутника – равного мне. Энтропия существования в замкнутом пространстве и в безделье меня совершенно не заботила. Так же как и то, что творилось снаружи. Они там, по-видимому, немного успокоились и решили перейти на дальние подступы, прячась в лесу. Тактика пассивного выжидания. Ы прошерстил все коммуникационные каналы этого мира, но не нашел ни единого упоминания о нас – и разочарованно высказал глубокое недоумение по этому поводу.
   Маруся совершенно освоилась с н-конструкторами и каждый день вгоняла меня в кратковременную прострацию сногсшибательными наворотами одеяний. То это был длиннющий шлейф из канцелярских скрепок (по ее словам), переползающий за ней из коридора в комнату и обратно, то узенькая цельнометаллическая полосочка на груди или набедренная повязка из почти настоящих шкурок бананов, то кордебалет цветастых перьев за спиной. Мне очень хотелось верить, что она забыла о своем страхе перед будущим и начала получать удовольствие от настоящего. Но однажды я убедился в обратном.
   – Капитан! – позвал меня Ы. – Что это за чучело?
   Я посмотрел. Экран показывал крупным планом человека, отрешенно тычущегося в барьер. Такое выражение лица я видел у тех наших дряхлых старцев, что врастали в землю, превращаясь в живые волосатые пеньки с глазами. Он каким-то образом сочетал в своем облике бессмысленность движений с глубокомыслием мутного взгляда. Таращась, бил ладонями по барьеру с таким видом, будто мы перегородили его обычный прогулочный маршрут. Ы ни с того ни с сего заявил, что это провокация.
   – Эй, да я его знаю, – сказала вдруг Маруся. – Это Гриша-Шаман.
   – Твой друг?
   – Да какой друг, так, попадался на глаза иногда. Олег его знал. Он двинутый.
   – Какой?
   – Ну, задвинутый на духовном поиске. Торч. Не понимаешь?
   – Нет, конечно. Что такое торч? В ваших словарях нет такой лексемы. Только морфема. Но она не...
   – Господи, до чего же умники бывают тупыми! Торч – тот, кто торчит.
   – Понятно. А где торчит?
   Маруся вздохнула и постучала пальцем по голове.
   – Вот тут. Не видишь, что ли, у него на физиономии все написано. Опять поганок нажрался и двинул на поиски сатори.
   Это слово было мне знакомо.
   – Эзотерик. Я понял. Или гедонист? – Я еще раз посмотрел на экран. – Нет, эзотерик. Категория людей, к которым я не питаю уважения. Не возражаешь, если мы оставим твоего знакомого в покое?
   Но Маруся неожиданно сжала губы и процедила:
   – Впусти его.
   – Прости, но... для чего? Я тебе уже объяснял...
   – Впусти его. – Изрекла тихо и с надрывом.
   – Скажи, чего ты хочешь от него.
   – Впусти его! – Ее заклинило. Лицо стало как белая сосулька.
   – Ы! – сказал я.
   – Да, капитан.
   – Открой проход в барьере.
   – Невозможно. Я категорически против. Мое мнение – это провокация.
   И тут Маруся сорвалась. Повернулась к ближайшей стенке и начала пинать ее ногой и бить кулаками.
   – Ты, чертова консервная банка, твоего паршивого мнения тут никто не спрашивает! Впусти его сейчас же, тупоумная жестянка! Что вы оба вообще понимаете, приперлись тут, кто тебя звал сюда, сверхчеловек недоделанный. Кому нужно твое бессмертие, если ты простых вещей не видишь? Тошнит меня уже от тебя и фокусов твоей лоханки. Я хочу видеть нормальных людей, хоть одного, понимаешь ты? Хочу выйти отсюда и забыть о тебе...
   Я схватил ее за руки и оттащил от стены. Это была истерика. Терпкий привкус вина смертных человеческих страстей. Она кусалась и брыкалась, пытаясь вырваться. Точно древняя богиня, подумал я, – у нее вдруг стало не две руки, а четыре или даже восемь, и всеми она царапалась и била меня. Ы продолжал бубнить свое идиотское мнение:
   – Это небезопасно. Я обязан предусмотреть любые случайности. Этот человек может оказаться террористом. У него нет оружия, но главное оружие террориста – его больные мозги. Я не могу прочесть его мысли. Но как слушатель антитеррористических курсов я намерен...
   – Да заткнись же ты, Железное вымя!!! – заорал я.
   – Что я тебе сделала, зачем ты меня притащил сюда? Чтобы слушать каждый день твои паршивые лекции? Я похожа на ненормальную? Да лучше пусть меня там на атомы разберут, чем тут смотреть на твою постную рожу. Подавись ты своим будущим и своими медитациями. Не сообщило тебе еще провидение, что дальше делать? Гений в консервной банке. А я тут кто у тебя – декорация? Предмет обстановки? Примитивная экзотика для крутого парня?...
   В чем-то она была права. Но большей частью порола чушь. Ей просто нужно было выкричаться, и я не мешал ей делать это, только держал крепко, чтобы снова не бросилась на стену. А она вдруг обмякла, перестала выдираться, вздохнула и совсем другим голосом сказала:
   – Ладно. Давай дальше.
   Я продолжал держать ее в кольце рук спиной к себе. Она легко извернулась и, глядя мне в переносицу, потребовала:
   – Поцелуй меня.
   Я скользнул губами по ее виску. Она была неподражаема и великолепна в своей стихийной переменчивости.
   – Тупица, – гневно прошептала она. Подняла голову и показала на мне, как надо целовать. Поддавшись игре, я предоставил ей роль учительницы и во всем остальном. Только для нее это не было игрой. Она взялась отглаживать мою притворную неумелость и неуклюжесть так, будто от этого зависела ее жизнь.
   Я не заметил, как мы оказались на диване. Экспромт получался немного смятым – мы барахтались, пытаясь избавить друг друга от одежды. Тонули во внезапности и неизбежности происходящего. Один лишь раз она вынырнула на поверхность – сказала, чтобы я велел «своему цепному динозавру не пялить шары». Только я был уверен, что модуль не перестанет тайком глазеть на нас. Ы был не из тех, кто упускает возможность побыть натуралистом.
   Тональность наших объятий переходила от задыхающегося противоборства к дразнящей уступчивости, от суровой готики к мечтательной романтике. Я навязывал правила игры, делая вид, что подчиняюсь ее требовательным желаниям. Вел ее, позволяя ей гневаться на меня и тут же просить прощения, так, как просят только женщины – демонстрируя слабость и податливость. Когда все закончилось, она обняла мою голову и долго не отпускала. Смотрела куда-то, непонятно куда. У меня появилась исключительно интересная мысль: она все-таки нашла компромисс. Отыскала звено, которым можно сцепить ее мир и мой. Сделать нейтральную территорию междумирья, пленниками которого мы были, суверенной страной, где правят двое. Король и королева. Не пленники. Властители. (Звучало это потрясающе архаично, но ей наверняка бы понравилось.) Это был лучший из возможных компромиссов.
   – Я видела тебя раньше. Твое лицо, – сказала она, отпустив наконец мою голову и упав рядом. Кошка, нареченная Варькой, пристроилась у нас в ногах, грея свое драгоценное брюхо.
   – Мм, где же ты меня видела?
   – Наверно, там, у дороги. Когда ты меня спасал.
   – Ну уж нет, дудки... э, я правильно употребил это слово?... Ты была в замечательно глубоком ауте, я бы даже рискнул сказать, блистательно отсутствовала в собственном теле.
   – Значит, я видела тебя не глазами... чем-то другим.
   – Не возражаю, – сказал я и обнял ее. И совершенно неожиданно для себя добавил: – Я люблю тебя.
   Она ничего не ответила. Продолжала смотреть в окошко своих мечтаний и явно что-то замышляла. То есть я видел, что это «что-то» складывается не в мою пользу. Почему? Чего-то ей не хватало. Или мешало.
   – Расскажи, – попросила она вдруг, – что такое бессмертие. Какое оно?
   – Ну, – бодро начал я, – первые полторы сотни лет ты его не замечаешь. Тебе нет до него дела. Ты молод и хочешь жить. Потом приходит день, и ты задумываешься. А нет ли в твоей долгой-долгой прекрасной жизни какого-то подвоха? И так ли это необходимо и интересно – нести свое бренное, стареющее тело по бесконечности? И тогда тебя начинает грызть непонятная тоска. Ты не можешь объяснить ее себе и приходишь к выводу: что-то здесь неправильно. У всякого пути есть конец, славное завершение, в общем, то, к чему идешь. И когда начинаешь понимать, что твоя жизнь никуда тебя не ведет... Что тебя просто заперли в бесконечности одряхления твоего тела и мозга... Медицина может продлять молодость, но не безгранично. После семисот лет начинается просто отупение. После восьмисот ты уже не человек, а растение. После девяти сотен – живая мумия. В моем мире много таких. Они просто сидят без движения. Тогда их перестают кормить и оставляют на голой земле – есть специальные участки для этого, – там они пускают корни и питаются из земли. Я потом покажу тебе трехмерку, если хочешь. Пренеприятное зрелище.
   – Не надо.
   – Они просто деревенеют. Но при этом сохраняют какую-то часть сознания.
   – А убийства? Несчастные случаи? Самоубийства?
   – Никто никого не пытается убить, потому что не сможет. Несчастные случаи не происходят – даже не совсем случайные.
   – Почему?
   – Потому что мы обречены на бессмертие. Оружие не стреляет, веревка рвется, шеи не ломаются, яды бездействуют, ну и так далее. Любые попытки сводятся к нулю глобальной внешней силой. У которой к тому же своеобразное чувство юмора. Мой знакомый три раза пробовал выброситься с высоты. Один раз получил панелью окна по физиономии. Сотрясение мозга. Во второй раз поскользнулся за два шага до люка. Треснул позвоночник. В третий раз прыгнул из планетника и зацепился одеждой за крепление манипулятора. Так и летел до самой посадки. Минут пятнадцать всего, зато с тех пор – стойкая боязнь высоты. Больше не пробовал.
   – Я думаю, – медленно сказала Маруся, – твой мир должен быть сумасшедшим.
   – Он и есть сумасшедший. Но это началось давно. Где-то в ваше время.
   – Что началось?
   – То, из-за чего нас заперли в тленном мире. Человек стал рабом своего тела и забыл обо всем остальном. «Я» означало лишь «мое тело». Считалось, что «я» умирает вместе с плотью... Они не знали, что «я» стремится к Совершенству. Во Внемир. И всеми способами мешали ему туда стремиться. И тогда людям дали то, к чему стремились их тела, сотворенные из звездной пыли, из праха космоса, – бесконечную жизнь. Которая очень скоро – в масштабах бесконечности – становится растительной. Они, конечно, не сразу поняли, что это не дар, а наказание. А когда поняли, стали искать Смерть.
   Маруся загадочно усмехнулась.
   – Ты думаешь, вы первыми додумались до этого? Да у нас этому Совершенству в воскресных школах детей учат. Так что ищи другую причину вашего бессмертия.
   – А все уже найдено, – возразил я. – И пара сотен лет – достаточный срок, чтобы предположение стало фактом. Где-нибудь в две тысячи двухсотом году у вас уже не будет таких школ.
   Маруся отвернулась лицом к спинке дивана.
   – Эй, – позвал я. – Я не виноват.
   – Ну и на здоровье, – буркнула она. И снова повернулась ко мне. – Зачем ты мне это рассказал? Чтобы я теперь чувствовала себя виноватой в том, что вы стали уродами?
   – Во-первых, ты сама напросилась. Во-вторых, никто тебя не винит, глупышка.
   Маруся внезапно подскочила и, заворачиваясь в свои лоскутки, гордо прошагала к двери в коридор.
   – Гений и глупышка, запечатанные в консервной банке, – нет повести печальнее на свете, – грустно сообщила она напоследок.
   – Капитан! – подал дрожащий голос Ы, когда Маруся ушла.
   – Чего тебе? – лениво спросил я.
   – Капитан, я в сомнениях.
   – По поводу?
   – Мне кажется, ситуация такова, что кому-то из нас необходимо перед кем-то извиниться. Все эти вульгарные «консервные банки»!
   – Именно, – сказал я, встал и начал одеваться. – Вот иди и извинись перед ней. Хотя тебе даже ходить не надо... Твое поведение было отвратительно. Чтобы это больше не повторялось, ясно? Иначе разберу твою интеллект-плату на запчасти.
   – Слушаюсь, капитан.
   – Эй, погоди. Что там с этим торчащим человеком? С твоим «террористом»?
   – Люди в зеленых одеяниях проявили здравомыслие и повязали его, капитан. У них не такая быстрая реакция, как я предполагал, но они все же покинули свои укрытия и провели ручной захват. Сейчас, его, вероятно, подвергают пыткам.
   – Что за чушь?
   – Чтобы узнать о его планах и сообщниках.
   – Где ты этого набрался?
   – На сайте Организации защиты прав человека.
   – И ты, конечно же, вступил в ее ряды?
   – Разве я мог не поддержать своим участием...
   – Тогда почему ты не впустил этого несчастного наркомана?
   – Капитан, я придерживаюсь особого мнения, что не все права человека нуждаются в защите. Например, право на самовыражение. Террористская сущность индивида самовыражается в стремлении к деструктивным действиям. Весь этот мир приводит меня в ужас разнообразием личных самовыражений. Эти люди совершенно неспособны обуздывать свои желания и капризы. Я полагаю, они чрезвычайно инфантильны. Им нельзя доверить будущее. Таково мое мнение.
   – Приму к сведению. Но не думай, что в этом случае тебе не придется извиняться перед Марией.
   – Я сделал это полминуты назад.
 
   ...Я вскочил с постели. Экзальтация всегда была чужда мне, но в ту ночь я едва не свихнулся от ярых молний, полосовавших мой мозг. Три недели я бессмысленно следил за тем, как до меня пытаются добраться люди этого мира. Отныне настало время действий. Теперь я должен стать одним из них, жить, как они, любить, как они, но всегда помнить о том, что когда-то я был бессмертным. Ынь и ань, однако, не имеют никакого отношения к перемене в моей судьбе.
   Одно не проросло в другом, и в ночи не таился свет возрожденного утра. Это больше похоже на сделку. Я должен заплатить за свою будущую смерть. Впрочем, нет, не сделка. Это шанс. Мне и моему времени дали шанс – но отработать его должен я один. Для этого я и оказался здесь, в этом мире далекого прошлого. Может быть, Создатель исправляет наши ошибки нашими же руками? И кто знает, не является ли наказание нас бессмертием Его ошибкой, которую Он также хочет исправить?
   Я хотел немедленно рассказать обо всем моей любимой. Эврикапереполняла меня, и нужно было разделить ее с той, которой суждено... Той, которой не оказалось ни в ее постели, ни в комнате, ни вообще на корабле. Ощущение бесконечной потери нахлынуло, как древний потоп. Тычась слепо в стенки ломаного коридора, я обежал все помещения и вернулся в ее комнату, впервые в жизни потеряв способность мыслить. Ы молчал как проклятый, и я забыл о его существовании, о том, что уж он-то должен был все видеть и предупредить.
   Не помню, как я дожил до утра. Сидел на ее неразобранной постели и бессмысленно таращился в стенку, думая о том, что она оставила меня один на один со своим миром и тем, что я должен сделать в нем. И не мог поверить. Ведь она была частью моего (и моего мира) шанса, и совсем не маленькой. Она – внезапный дар, как и моя надежда. И вдруг она исчезла! Не может быть, чтобы ее напугало мое признание днем!
   Я вспомнил об Ы только на рассвете.
   – Где она? – спросил я.
   – Ушла.
   – Ты выпустил ее? Почему ничего не сказал мне?
   – Капитан, я ее не выпускал. – Голос Ы был не очень-то бравурным. – Не знаю, как это произошло. Я был уверен, что мне не следует ничего предпринимать. Что это вообще... не мое дело.
   –  Ничего не предпринимать? Хочешь сказать, она сама открыла внешний порт, сама отключила барьер, а когда вышла наружу, снова включила?!
   – Ну... – тон Ы сделался совсем виноватым, – я так не говорил. Все это само открывалосьперед ней.
   –  Само? Ты с ума сошел?
   Ы пристыженно молчал.
   – Ты проследил за ней? Ее схватили эти... зеленые?
   – Нет, капитан. Ее никто не тронул. Она шла по лесу мимо них, пока не миновала кордон. Потом остановилась и...
   – Что «и»?
   – И находилась в том месте до сих пор, но сейчас ее там нет.
   – Где она?!! – заорал я.
   Ы издал звук, который с натяжкой можно было бы назвать всхлипыванием.
   – Направляется сюда.
   Я кинулся в центросектор. Экраны, как и прежде, показывали пустую поляну посреди осеннего леса. Тринадцать минут убийственного ожидания. Она приближалась невероятно медленно – я успел поседеть от мучительного желания выбросить силовой захват, чтобы спасти ее от солдат. Тех, кто бессмысленно прятался за деревьями и кустами, я готов был пригвоздить к месту ударной дозой парализатора, посмей они преградить ей дорогу. Ы начал едва заметно вибрировать, как будто ему передалась моя лихорадка нетерпения.
   Наконец я увидел ее. Она шла не так уж и медленно – спешила, оглядывалась, иногда спотыкалась в высокой спутанной траве. Черные брюки и куртка из кожи, тяжелые ботинки, на плече – автомат стволом книзу, волосы растрепаны. Я поразился ее облику. От феи, которой она предстала передо мной в день знакомства, ничего не осталось. Она выглядела как дитя неизвестной войны, потерянное, забытое, бесконечно одинокое, взвалившее на себя судьбу, от которой отказались бы многие и многие.
   Янтарное сияние, слабое, приглушенное, исходило от частокола. Это было абсолютно невозможно – но она прошла сквозь него, как сквозь луч солнца. Тонкая пленка разрыва сомкнулась позади нее. Она подошла к внешнему порту модуля. Тренькнул сигнал шлюзовой камеры. Ы смущенно известил меня: по неизвестным причинам порт только что на какое-то мгновенье вышел из-под контроля.
   Я уже бежал к шлюзу. Мы столкнулись в коридоре, и Маруся едва устояла на ногах. Я сжал ее в руках, подхватил и понес, ничего не говоря. Она вернулась – все остальное не имело значения.
   – Скорее! – вдруг крикнула она. – Твой барьер не работает! Они хотят сбросить на тебя бомбу, я подслушала их разговор. Ты слышишь, черт тебя дери, твоя защита поломалась! Ванька, они же убьют тебя!! – Она ударила меня в грудь кулаком, потом еще и еще. – Ты должен сдублировать эту пушку. – Она сунула мне под нос автомат. – Как ты мне показывал, на своих копирах. Тогда попробуем пробиться.
   – Никто меня не убьет, – спокойно сказал я, сажая ее на наш диванчик в центросекторе. Потом снял с нее военный трофей и повесил на стену. – И тебя тоже. Теперь ты со мной, и я тебя больше никуда не отпущу. Я не знаю, как ты прошла через барьер. Смотри. – Я показал на экран. Гибкий манипулятор Ы полз по внутренней стенке барьера, не находя никаких прорех.
   Она посмотрела. Очень долго и очень внимательно. И на лице у нее все отчетливей вырисовывалось отчаянное желание сбежать. От той решимости, с какой она шла к кораблю спасать меня, не осталось и следа.
   И вдруг потекли слезы, быстрыми, наплывными дорожками. Она разрыдалась и упала лицом в мягкий, широкий подлокотник.
   Я не понимал, что с ней происходит, несмотря на свой КОИПС. Только гладил по волосам и чудовищно нелепо бормотал:
   – Ну, ну, не надо, все хорошо.
   Совершенно не умею успокаивать рыдающих женщин.
   – Ванька! – всхлипнула она, обращаясь к диванному валику. – Как же так можно? Я двадцать шесть лет жила, ни о чем таком знать не знала и не думала. И вдруг являешься ты со своим Совершенством – здрасьте, я ваша тетя – и все летит вверх тормашками. Я же не дура. Тоже могу соображать. Если на тебя, как из решета, сыплются чудеса – это что-нибудь да значит? Я как будто жила в бутылке, а потом кто-то взял меня за лапку и вытащил на свет Божий. И глазам стало больно. И всему остальному тоже. Как будто у меня украли эти двадцать шесть лет, засадив в бутылку. Я только понять не могу. Почему это все происходит со мной и с тобой? Как будто нас веревочкой связали. Для чего? Что мы должны сделать? Ты понимаешь, что мы непременно должны что-то сделать? Мы теперь по-другому не можем. А что сделать? Для чего мы встретились? – Она подняла заплаканное, чуть-чуть смятое диваном лицо и посмотрела на меня.
   – Давай так, – сказал я, вытирая пальцем соленые дорожки на ее щеках. – Ты мне сейчас рассказываешь о своих ночных похождениях, а я тебе потом – про то, что мы будем делать. Договорились?
   – Ладно. Только мне особенно не о чем рассказывать.
   – Почему ты решила уйти?
   – Ты не поймешь.
   – Попытаюсь.
   – Ну, ты и я, мы... ну, как будто принадлежим к разным ветвям человеческой расы. Между нами ничего не могло бы быть общего. Мы оказались в искусственной ситуации. В вынужденной. То, что было у нас вчера... Ванька, я же в тебя сразу влюбилась – еще когда не знала тебя, помнишь, я сказала, что видела твое лицо. Я хотела... уйти, но... и безумно хотела, чтобы ты знал... что я люблю тебя... мне казалось, я для тебя... экспонат, чтобы изучать наши примитивные нравы... и тебе даже в голову не приходит, что мы можем любить и мучиться от этого. А вчера, когда ты сказал... мне стало не по себе. Я подумала: человек, который знает, что никогда не умрет... ему ведь не нужно любить, любовь – спасение для смертных, у которых жизнь слишком короткая и, если приглядеться, страшная, несчастная... К тому же... – добавила она задумчиво, – мне постоянно казалось, что я влюбилась в тебя... не сама, как будто меня влюбили в тебя. Глупо, да? А я не люблю, когда решают за меня.
   – Я это знаю. Поэтому и не пытался лезть с объяснениями, что ты для меня не экспонат.
   – Очень благородно было с твоей стороны довести меня до кретинской истерики, – пробурчала Маруся и продолжила: – В общем, было как в твоем сне: встань и иди. Только я не слышала никаких голосов. Просто встала, оделась и пошла. И двери сами открывались. Твой барьер светился в темноте, но я даже не заметила, как прошла его. Метров через сто увидела костер между деревьями. Там сидело несколько человек. Я обошла их стороной, но наткнулась на еще одного. Шарахнулась от него, споткнулась и упала. Не услышать этого мог только глухой. А этот ничего не заметил. Как будто меня там не было. Я пошла дальше. Меня могли засечь еще раза три как минимум. Но они как будто все ослепли и оглохли. Тогда до меня стало доходить. Мне показывали, что я могу свободно уйти, если хочу. Ванька, ты понимаешь, что это был Он? – крикнула она мне в лицо.
   – Я знаю, что это был Он, – кивнул я. – Сегодня Он дал ответ и мне. Продолжай. Что было дальше?
   – Я просто села возле дерева и тупо просидела там до утра. Я знала, что теперь не смогу уйти. Пыталась реветь. Не получалось. Когда рассвело, пошла обратно. Не пряталась, специально попадалась им на глаза. Правда, они почти все дрыхли в палатках. Стащила в одной ствол. Я еще ночью слышала, как они говорили, что объект, то есть тебя, приказано уничтожить любыми способами. Из пушек или бомбой сверху.
   – Неужели ты думала, – усмехнулся я, – что у нас с Ы не нашлось бы чего-нибудь получше этой пукалки?
   – Я вообще ни о чем не думала. Просто вспомнила, что, когда уходила, никакого барьера не было. Что-то светилось, и больше ничего. Перепугалась страшно. Так ты не будешь копировать его? – Она кивнула на автомат.
   Копир-конструкторы Ы могли продублировать все что угодно, любой предмет. Но для чего мне партия древних автоматических ружей?
   – В другой раз. Когда решу, что мне подходит карьера торговца оружием.
   Маруся фыркнула.
   – У меня все. Теперь выкладывай свою историю.
   – Она не столь драматична. Думаю, тебе понравится. Сегодня ночью я видел свою могилу.
   Наверное, я переоценил параметры корреляции ее и моего восприятия. И сильно недооценил эффект воздействия своего сообщения. Маруся вытаращила глаза, сделала глубокий вдох и вообще всем видом засвидетельствовала абсолютную неадекватность моей радости по поводу сказанного.
   – Ну и... э... как там... могилка? – спросила.
   – Собственно, я не знаю, где – «там». Я даже не сразу понял, что это такое. В моем времени могилы не водятся, как можно догадаться. Это было видение, сон, прозрение, не знаю. Какая разница. Просто теперь я стал таким же, как ты и вы все, – смертным. Или стану. Если сделаю то, что нужно сделать.
   – Что?
   – Изменить будущее.
   – Нехило, – поразилась Маруся. – А зачем?
   – Чтобы мой мир не вляпался в бессмертие. Твое время еще можно направить по другой колее. Чтобы изменилось будущее, надо работать с настоящим. Понимаешь?
   – А я?
   – А ты будешь со мной. Надеюсь, ты не думаешь, что я один буду вкалывать?
   – Ясно. Запряжешь в тележку. Примерно так я и предполагала. – Маруся тяжко вздохнула, взяла меня, словно в рассеянности, за руку и сплела пальцы с моими. – Ну и чем же мы будем заниматься, господин рабовладелец?
   – Как чем? – удивился я, наклоняясь к ее губам.
   – Ну да, – продолжала она после, – что будем делать?
   – Неужели непонятно? – ответил я, снимая с нее куртку. – Детей. Мы будем делать детей.
   Она обвила мою шею легкими, тонкими руками и начала внимательно изучать цвет моих глаз.
   – И от этого изменится будущее?
   – Конечно, – сказал я. Ее волосы щекотали меня. – И начнем, пожалуй, прямо сейчас. Полагаю, ты не против... Ага, я прав...
   Немного позже мы продолжили обсуждать наше будущее.
   – Ты забыл сказать, гдемы будем этим заниматься.
   – Ну, я думаю, Ы состряпает для нас какой-нибудь уютный коттеджик где-нибудь на берегу речки...
   – Погоди. А его самого ты куда денешь? В сарай поставишь?
   – Ты не поняла. Ы будет этим коттеджиком. Возможности трансформации и мимикрии у него практически безграничные. Я правильно говорю, Ы?