Страница:
---------------------------------------------------------------
© Copyright Irwin Show "God was here but he left early"
© Copyright Перевел с английского Виктор Вебер (v_weber@go.ru)
Date: 2 Jan 2002
---------------------------------------------------------------
"Напирай на жалость, дорогуша, - вспомнила она, нажимая на кнопку
звонка. Именно эти слова произнес Берт, когда отзванивался ей из Лондона. -
Они клюют на жалость. Намекни на самоубийство. Но с этим нельзя пережимать.
Если хочешь, упомяни меня. Все знают, мои проблемы, даже в Женеве, так что к
тебе отнесутся с большим сочувствием. Я уверен, что все будет хорошо. Три
мои приятельницы прошли через это, а теперь живут и не тужат".
Берта, конечно, отличало многословие, но, с другой стороны, он
достаточно хорошо знал нравы и обычаи пятнадцати стран. И везде мог помочь
попавшим в беду. Им очень интересовалась полиция нескольких крупных городов.
Берт знал очень много фамилий и адресов, и им хотелось, чтобы он поделился
кое=какой информацией. Думая о Берте, о его стремлении помочь, она
заулыбалась, стоя в темном коридоре перед запертой дверью. Послышались шаги.
Дверь открылась. Она вошла.
Сколько вам лет, миссис Маклайн?
Тридцать шесть, - ответила Розмари.
Вы, разумеется, американка.
Да.
Где вы живете?
- В Нью-Йорке, - она решила не говорить ему, что владеет французским.
Пусть думает, что она совершенно беспомощна. Несчастная женщина,
затерявшаяся в чужой стране.
Вы замужем?
Развелась пять лет тому назад.
Дети?
Дочь. Восемь лет.
Ваше нынешнее состояние... какой у вас срок?
Шесть недель.
Вы уверены? - по=английски он говорил совершенно правильно, без
малейшего акцента: учился в Пенсильвании. Невысокий, моложавый, в строгом
костюме, аккуратно подстриженные каштановые волосы, уютный кабинет,
выдержанный в коричневых тонах. И лицо, напоминающее керамическую маску.
Дверь он открыл сам: обходился без секретаря. Стены украшали дипломы на
нескольких языках. Уличный шум в кабинет не проникал. День выдался
солнечный. Печали она не испытывала.
Абсолютно.
Ваше самочувствие?
Физически... - она замялась. Лгать смысла не было. - Физически...
полагаю, все у меня в порядке.
- Мужчина?
Я бы предпочла не говорить о нем.
К сожалению, я вынужден настаивать на более подробном ответе.
Фантазии. Мы собирались пожениться, но он погиб в автокатастрофе. Под
лавиной. Я вовремя узнала, что у него плохая наследственность: среди
ближайших родственников сплошь психи. Он - католик, итальянец, женат, в
Италии, как вам известно, разводы запрещены, и, потом, я хочу жить в Нью=
Йорке. Он - индус. Обещал жениться на мне и исчез. Он - шестнадцатилетний
мальчишка и еще ходит в школу. Абсурд. Сплошной абсурд.
Психиатр сидел в своем коричневом кабинете, терпеливо ожидая, когда ему
начнут лгать.
Он женат, - правда. - Счастлив в браке, - скорее всего, правда. - У
него двое маленьких детей. Он гораздо моложе меня, - абсолютная правда.
Он знает?
Нет, - абсурд тоже имеет свои пределы. Нелепый уик=энд в горах с
мужчиной, которого встретила впервые в жизни, который не очень=то и
понравился, которого больше не хотелось видеть. Женщиной она была
разборчивой, такого никогда раньше не позволяла и знала наверняка, что
повторения не будет. Но нельзя же вцепляться мертвой хваткой в мужчину,
который на десять лет моложе, и вырывать его из семьи, не может она рыдать,
словно школьница, и между всхлипываниями твердить, что ее соблазнили. И все
потому, что снежная буря на двое суток отрезала их отель от остального мира.
Вульгарно, знаете ли. И сохранился ли у нее его адрес? В последнее утро он
записал его на листке, это она помнила, сказал, если она окажется в
Париже... Но ей ужасно хотелось спать, ее радовало, что он наконец=то уйдет,
короче, она не могла утверждать, что положила этот листок в сумочку. С его
рабочим адресом. Семья - это святое. Французы. - Нет, он не знает.
Вы полагаете, говорить ему не надо?
Какой смысл? Вместо одного человека волноваться будут двое, - хотя она
не могла представить себе его волнующимся. Он разве что пожмет плечами.
Американка приезжает в Европу, не зная, как... - Видите ли, это произошло
случайно. На лыжном курорте. Вы же знаете, что такое лыжный курорт?
Я не катаюсь на горных лыжах, - гордо произнес он. Серьезный человек.
Фривольность не в его вкусе. Он не из тех, кто тратит приличные деньги,
чтобы переломать себе ноги. Волна отвращения нахлынула на нее. И к самому
психиатру, и его отвратительному коричневому костюму.
Я напилась, - ложь. - Он помог мне подняться в номер, - ложь. - Я не
знаю, как это произошло, - коричневый костюм передернуло. - Он повел себя
недостойно, не показал себя джентльменом, - неужели все это говорит она. - Я
просила его уйти, но он лишь смеялся. Он же француз, - может, на этом ей
удастся сыграть. Всем известна взаимная неприязнь швейцарцев и французов.
Кальвин против мадам де Помпадур. Женева, растоптанная войсками Наполеона. В
мире будет на одним француза меньше. Или наполовину француза. - По его
отношению я поняла, что у него напрочь отсутствует чувство ответственности,
- теперь она словно озвучивала показания в полицейском участке. Надеясь, что
коричневый костюм этого не заметил. Заученность в кабинете психиатра
противопоказана. Очень важно имитация стихийности, каждое слово должно
вырываться из души. Но, с другой стороны, она, скорее всего, говорила
правду. С чего Жан=Жаку чувствовать ответственность. У него могло сложиться
ощущение, что на недели она спит с тремя разными мужчинами. Она же привела
его в свой номер, едва они познакомились. Не прошло и двадцати четырех
часов. Pourquoi moi, Madame? Pourquoi pas quelqu'un d'autre*? Она могла
представить себе холодный, вежливый голос, бесстрастное, загорелое,
красивое, лицо. Жан-Жак! Если уж американской женщине довелось завести
француза=любовника, его имя не должно быть таким французским. Да еще через
дефис. Так банально. Теперь воспоминания о том уик=энде не вызывали
положительных эмоций. Да еще ее имя. Розмари. Женщины, которых зовут
Розмари, абортов не делают. Они выходят замуж под белой фатой, внимательно
выслушивают советы, которые даем свекровь и по вечерам, в зеленых
пригородах, дожидаются возвращения мужа с работы.
Какие у вас средства к существованию, мадам? - спросил психиатр. Он
сидел, сложив руки перед собой, похожий на статую. Входя в его кабинет,
Розмари ответила, что он внимательно оглядел ее одежду. Оделась она слишком
хорошо, чтобы вызывать жалость. Женева - элегантный город. Костюмы от Диора,
Баленсиаги, Шанель, сверкающие вывески банков, реклама часов. - Ваш бывший
муж выплачивает вам алименты?
Он платит за нашу дочь. Я зарабатываю на жизнь сама.
А, так вы работаете, - наконец=то в его голосе проклюнулись эмоции: он
удивился.
Да.
И чем вы занимаетесь?
Я - покупатель.
Да? - конечно же, она покупатель. Все что=то покупали.
Она понимала, что без пояснений не обойтись.
- Я закупаю товары для универсального магазина. Иностранные товары.
Итальянский шелк, французский антиквариат, старинное стекло, английское
серебро.
Понятно. Вы много путешествуете, - еще один камешек в ее огород. Если
вы много путешествуете, негоже вам беременеть на лыжном курорте. Одно с
другим не связывалось.. Бледнокожие руки, застывшие на столе, выказывали
недоверие к ее рассказу.
Я провожу в Европе три или четыре месяца в
-----------------------------------------------
* Почему я, мадам? Почему не кто=нибудь
еще? (фр.)
году.
Donc, Madame, vous parlez francais*?
Mal, - ответила она. - Tres mal**, - tres она попыталась произнести с
американским акциентом, который так смешил французов.
Вы свободны в выборе партнера? - он нападал на нее, она это
чувствовала.
Более=менее, - слишком свободна. Если б не эта свобода, она бы не
сидела в кабинете женевского психиатра. Аккурат перед отъездом в Европу, она
подвела черту под трехлетним романом. Собственно, именно из=за этого разрыва
она так долго задержалась в Европе, взял отпуск в январе, а не в августе.
Хотела, чтобы успокоилась поднятая ею волна. Когда мужчина сказал, что он
готов развестись и они могут пожениться, она осознала, что ей с ним скучно.
Определенно, Розмари - совершенно неподходящее ей имя. Ее родителям
следовало бы это знать.
Я лишь хотел сказать, что мы живем в либеральную эпоху, - пояснил
доктор. - Эпоху терпимости.
В определенном смысле, да, - ей хотелось встать и уйти. - Вы не будете
возражать, если я закурю?
Пожалуйста, простите меня. Мне давно следовало предложить вам сигарету.
Сам я не курю, вот и забываю, он не катается на горных лыжах, он курит.
Наверное, не делает многого другого. Психиатр наклонился вперед, взял
зажигалку из ее руки, поднес огонек к кончику сигареты. Ее руки дрожали.
Ноздри психиатра чуть дернулись. Сигаретный дым им явно не нравился.
- Когда вы путешествуете, мадам, кто присматривает за вашей дочерью?
Ваш бывший муж?
- Няня. У меня полная опеку, - американизм. Скорее всего, вызывающий
антипатию у европейца. - Он живет в Денвере. Я стараюсь отсутствовать как
можно меньше времени.
- Няня, - кивнул мужчина. - То есть материальное положение позволяет
вам завести
--------------------------------------------
* Значит, вы говорите по=французски (фр.)
** Плохо. Совсем плохо (фр.)
второго ребенка?
Она запаниковала. Между коленями словно пробежал ледяной ветерок,
скрутило живот. Этот мужчина - ее враг. Зря она положилась на Берта. С чего
она решила, что он может помочь? Что он в этом понимает?
- К сожалению, если станет известно, что я жду ребенка, меня выгонят с
работы. В моем возрасте это нелепо и... опасно. Америка - не такая уж
свободная страна, доктор. А мой муж постарается забрать у меня дочь, и суд,
скорее всего, возьмет его сторону. Признает, что я не выполняю возложенных
на меня обязанностей. Мой муж очень зол на меня. Мы не разговариваем. Мы...
- она замолчала. Психиатр разглядывал свои руки. Она представила, как
объясняет все это дочери: "Френсис, дорогая, завтра аист принесет тебе
подарок..."- Я не могу даже подумать об этом. Лучше умереть, - о, Боже. Она
не ожидала от себя, что сможет произнести эту фразу. Но он все равно не
пойдет ей навстречу, нет у него желания подписать нужную бумагу, и он ее не
подпишет. - Даже теперь я часто впадаю в депрессию. Испытываю безотчетный
страх, если кто=то входит в комнату, где я сплю. Я запираю окна и двери,
боюсь переходить улицу, плачу на людях. Я... - напирай на жалость, говорил
Берт. Оказывается, не так это и трудно. - Я не знаю, что я сделаю, просто не
знаю, это так ужасно... - ей хотелось плакать, но не перед этим
лицом-маской.
- Я полагаю, это временно, мадам. Мне представляется, что скоро это
пройдет. Мне представляется, что этот ребенок не представляет серьезной
угрозы ни для вашей жизни, ни для вашего психического здоровья. И, как вам,
безусловно, известно, по швейцарским законам мне разрешено рекомендовать
прерывание беременности только...
Она встала, затушила сигарету в пепельнице.
- Благодарю вас. Мой адрес у вас есть. Вы знаете, куда послать счет.
Он поднялся, проводил ее до дверей, открыл дверь.
- Adieu, Madame, - и откланялся.
* * *
Выйдя из дома, она быстрым шагом направилась к озеру. Вдоль узкой улицы
выстроились чистенькие, аккуратненькие антикварные магазинчики, словно
перескочившие из восемнадцатого в двадцатое столетие. Такие живописные, что
даже не верилось в их реальность. Она остановилась перед витриной одного, с
восхищением оглядела письменный стол с обтянутым кожей верхом, прекрасный
комод красного дерева. Швейцарские законы. Но ведь случилось это в
Швейцарии! Они не имели права так обойтись с ней, это несправедливо. Мысль
эта, несмотря на ужасное настроение, вызвала у нее смех. Покупатель,
вышедший из магазина, с любопытством посмотрел на нее.
Розмари спустилась к озер. Взглянула на фонтанчик, на флаг для лебедей,
торчащий из воды, на экскурсионные кораблики, под ярким солнцем неспешно
плывущие к Уши, Веве, Мортре.
Она почувствовала, что голодна. В эти дни у нее был отменный аппетит.
Она посмотрела на часы. Самое время для ленча. Зашла в лучший, как она
слышала, ресторан города, заказала truite au bleu*. Если приезжаешь в чужую
страну, надо обязатально пробовать национальные блюда. К рыбе подали бутылку
белого вина, с виноградников, растущих у озера.
Путешествуйте по Европе, призывала реклама в журналах. Отдыхайте в
Швейцарии.
Вторая половина дня представлялась ей бесконечной, уходящей за горизонт
дорогой.
Она могла подняться на борт одного из корабликов, а потом прыгнуть в
отравленное, синее озеро. А потом, когда ее выловят, пойти к мужчине в
коричневом костюме и вновь вернуться к вопросу о ее психическом здоровье.
- Варвары, - говорил Жан=Жак. - Варварская страна. Франция, впрочем,
еще более варварская, - они сидели на выходящей к озеру террасе Королевского
павильона в Булонском лесу. Деревья только зазеленели, солнце, однако,
сильно припекало, цвели
---------------------------------------------------
* Обжаренная форель (фр.)
тюльпаны, по коричневой воде скользили первые в сезоне лодки, молодой
американец фотографировал свою девушку, чтобы, вернувшись домой,
документально подтвердить свое пребывание в Булонском лесу. Девушка, в
оранжевом платье, одним из трех цветов, вызванных модными в этом сезоне,
смеялась, демонстрируя американские зубы.
Розмари провела в Париже три дня, прежде чем позвонила Жан=Жаку. Она
нашла этот листочек бумаги. С адресом работы. Разобрала иностранный почерк.
По грамматике в школе у него точно была пятерка. Умненький пальчик,
склонившийся над партой. Листочек напомнил ей о чисто прибранном номере
отеля в горах. Деревянные стены, сосновый аромат. Вливающийся в открытое
окно, безошибочный запах секса, пропитавший простыни. Она вновь чуть не
выбросила листок. Теперь радовалась, что не поддалась первому порыву.
Жан=Жак повел себя, как человек. Не француз. В телефонном разговоре старался
не говорить лишнего, но Розмари почувствовала, что он рад ее звонку.
Предложил встретиться за ленчем. В Париже его имя не казалось очень уж...
предопределенным. В Париже не смущал ее и дефис.
Она провела три дня, не встретившись, не поговорив ни с нем из
знакомых. Телефонную трубку сняла лишь один раз, чтобы позвонить Берту в
Лондон. Он ей посочувствовал, но помочь ничем не смог. Собирался лететь в
Афины. В эти дни все летели в Афины. Пообещал, что даст телеграмму, если
общение с греками подвигнет его на какие=то идеи. Не бойся, дорогуша, все
образуется. Наслаждайся Парижем.
Она сняла номер в отеле на Левом берегу, хотя обычно останавливалась на
улице Мон Табо. Но там ее хорошо знали, а ей не хотелось видеть знакомые
лица. Она собиралась еще раз все обдумать, наедине с собой. Первый шаг,
второй, третий... Первый, второй, третий... Потом у Розмари создалось
ощущение, что ее мозги выворачиваются наизнанку. Она поняла, что должна с
кем=то поговорить. О чем угодно. Говорить о случившемся Жан=Жаку она не
собиралась. Какой смысл? Но в ресторане неподалеку от ее отеля (ели они
морской язык, запивали "пулли фуме") он отнесся к ней с таким вниманием, так
быстро догадался, что у нее какие=то неприятности, так хорошо смотрелся в
темном костюме и узком галстуке, выглядел таким цивилизованным, что она
рассказала обо всем. Много смеялась, выставила психиатра в самом
неприглядном свете, трещала без умолку. Жан=Жак не спросил: "Pouquoi moi?" -
но сказал: "Это надо серьезно обсудить". И повез ее в Булонский лес на
роскошном английском спортивном автомобиле, чтобы выпить на солнышке кофе с
коньяком (должно быть, у него на работе четырехчасовые перерывы на ленч,
подумала она). И, сидя на террасе, наблюдая, как молодые мужчины налегают на
весла, проплывая мимо на фоне тюльпанов, она уже не сожалела о том
заснеженном уик=энде. Совсем не сожалело. Она помнила, как решила
позабавиться, увести Жан=Жака от юных красоток, которым так хотелось лечь
под него. Она помнила ощущение триумфа, охватившее ее, когда ей это удалось,
когда он отдал предпочтение ей, стоящей на пороге среднего возраста, которая
не могла мчаться по склонам, как эти детки. Жан-Жак так нежно держал ее за
руку, когда они сидели на солнышке за железным столиком, что это ощущение
вернулось вновь. Но уже не захлестнуло ее с головой, так что о постели не
могло быть и речи. О чем она ему и сказала, прямо и откровенно. Жан-Жак
стоически воспринял ее решение. Французов просто оклеветали, подумала она.
Когда он вытащил бумажник, чтобы расплатиться в ресторане, она заметила
фотографию молодой женщины под прозрачным целлулоидом. Настояла на том,
чтобы он показал фотографию ей. Его жена, улыбающаяся, очаровательная
женщина с широко посаженными серыми глазами. Она не любила горы, терпеть не
могла кататься на лыжах, сказал он. Поэтому на уик=энды он ездил один. Это
их дело. В каждой семьи свои законы. Она, Розмари, не собиралась вмешиваться
в их жизнь. Жан=Жак сидел рядом, нежно держал ее за руку, уже не любовник, а
друг, в помощи которого она нуждалась, который бескорыстно брался ей помочь.
- Все расходы, - говорил Жан-Жак, - я разумеется...
- Такая помощь мне как раз ни к чему, - быстро ответила она.
- Сколько у нас есть времени? - спросил он. - Я хочу сказать, когда ты
должна вернуться домой?
- Вчера.
- А в Америке?
Она высвободила руку. Вспомнила истории, которые рассказывали ей
подруги. Темные дома в районах с сомнительной репутацией, деньги,
заплаченные авансом, не внушающие доверия медсестры, доктора, нарушающие
закон, возвращение домой два часа спустя.
- Где угодно, только не на моей дорогой родине.
- Да, я слышал, - кивнул Жан-Жак. - Кое=что, - он покачал головой. - В
каких ужасных странах мы живем, - и он тяжело вздохнул, уставившись на
тюльпаны.
Мозги Розмари вновь начали выворачиваться наизнанку.
- На уик=энд я должен уехать в Швейцарию. Лыжный сезон завершается, -
он чуть пожал плечами, извинялся. - Я давно об этом договорился. Потом
заверну в Цюрих. У меня там есть друзья. Постараюсь найти тебе другого
доктора, который проявит больше сочувствия.
- Психиатра.
- Разумеется. Я вернусь во вторник. Ты сможешь подождать?
Мозги стали наперекосяк.
- Да.
Еще неделя.
- К сожалению, завтра я уезжаю в Страсбург. По делам. В Швейцарию поеду
прямо оттуда. Я не смогу показать тебе Париж.
- Ничего страшного. Я не пропаду. Я очень тебе признательна, - ей
хотелось сказать ему что=то приятно, компенсироваться за свою прежнюю
недооценку Жан-Жака.
Он взглянул на часы.
Всегда наступает момент, подумала она, когда мужчина, даже лучший из
лучших, смотрит на часы.
* * *
Телефон зазвонил, едва она открыла дверь номера.
- Говорит Элдред Гаррисон, - мягкий, английский выговор. - Я - друг
Берта. Как и все, - короткий смешок. - Он сказал, что в Париже вы одна и я
должен о вас позаботиться. Вы позволите пригласить вас на обед?
- Ну... - она уже собралась отказаться.
- Я обедаю с друзьями. Маленькая такая компания. Мы зайдем за вами в
отель.
Она оглядела свой номер. Заляпанные обои, тусклые лампы, под такими не
почитаешь. Ждать целую неделю. Не могла же она просидеть в номере семь дней.
- Премного вам благодарна, мистер Гаррисон.
- С нетерпением жду встречи. Восемь часов вас устроят?
- Я буду готова.
Без пять восемь она сидела в холле отеля. Волосы зачесала назад, надела
самое бесформенное платье. На этой неделе ей не хотелось привлекать к себе
внимание мужчины, особенно англичанина.
Ровно в восемь в отель вошла пара. Молоденькая девушка со светлыми
волосами и славянскими чертами лица. Симпатичная, улыбчивая. Несомненно, она
не могла тратить на одежду, сколько хотела. Жан-Жаку она бы понравилась, но
он не стал бы показываться с ней на людях, не пригласил бы в ресторан, где
бывали его друзья. Мужчина, высокий, седеющий, держался очень уверенно.
Неброский, но дорогой серый костюм полностью соответствовал голосу, который
она слышала по телефону. Розмари отвела взгляд и застала в ожидании. Мужчина
переговорил с портье по=французски, портье указал на Розмари, сидящую у
окна. Пара направилась к ней. Оба улыбались.
- Надеюсь, мы не заставили вас ждать, миссис Маклайн, - сказал
Гаррисон.
Она поднялась, протянула ему руку, улыбнулась. Решила, что этот вечер
не принесет сюрпризов.
* * *
Она не ожидала, что спиртное польется рекой. Гаррисон четко выдерживал
график. Порция виски каждые пятнадцать минут. Для всех, включая девушку. Ее
звали Анна. Приехала из Польши четыре месяца тому назад. С сомнительными
документами. Она работала секретарем, знала пять языков. Хотела выйти замуж
за американца, ради паспорта, чтобы ее не отправили обратно в Варшаву.
Фиктивный брат, она этого не скрывала. Новый паспорт и быстрый развод.
Гаррисон имел какое=то отношение к английскому посольству. Он отечески
смотрел на Анну, и Розмари подумала, что девушку, похоже, не устраивал
английский паспорт. Вот Гаррисон и подыскивал ей подходящего американца. Он
вновь заказал виски. Алкоголь, похоже, на него не действовал. Сидел он с
прямой спиной, руки его не дрожали, когда он закуривал сам или подносил
зажигалку к сигаретам дам, язык не заплетался. Если Империя и рухнула, то не
из=за таких, как Гаррисон.
Они сидели в маленьком, окутанном полумраком баре неподалеку от отеля
Розмари. Удобное местечко, сказал Гаррисон. В Париже он знал тысячи удобных
местечек, Розмари в этом не сомневалась. И в баре хватало его знакомых.
Англичан, того же возраста, за сорок, молодых французов. Стаканы с виски
прибывали как по расписанию. Розмари казалось, что сумрак в баре сгущался,
но она чувствовала, что ее глаза сияют все ярче. А впереди маячил обед. С
молодым американцем. Розмари уже не помнила, где они должны с ним
встретиться и когда.
Они говорили о Берте. Об Афинах. Военные только что взяли власть в
Афинах. Берту это наверняка понравилось. Он обожал риск. "Я за него боюсь, -
вздохнул Гаррисон. - Дело всегда кончается тем, что его бьют. Ему это
нравится. Но как бы на этот раз его не выловили из Пирейской бухты. Странный
у него вкус".
Розмари кивнула.
- У меня сложилось такое же ощущение. Я даже сказала ему об этом.
Дорогуша, ответил мне Берт, от судьбы не уйдешь. Как написано на роду, так и
будет.
Анна улыбалась, глядя в пятый стакан виски. Она напомнила Розмари ее
дочь, которая иногда, перед сном, вот так же загадочно улыбалась над
стаканом молока. И у одиннадцатилетних были свои секреты.
- И я знала одного такого человека, - сказала Розмари. - Художник по
интерьеру. Невысокий, милый мужчина. Лет пятидесяти с небольшим. Тихий,
спокойный. Не такой откровенный, как Берт. Американец. Трое матросов забили
его до смерти в баре в Ливорно. Никто не мог понять, каким ветром его
занесло в Ливорно, - как же его звали? Она же знала и имя, и фамилию. Точно
знала. Встречалась с ним десятки раз, часто разговаривала на вечеринках. Он
изобрел стул, она это помнила. И злилась на то, что память отказывалась
подсказать его имя. Дурной признак. Если ты многократно говорила с этим
человеком, если человека, оставившего о себе заметный след (создать новый
стул - такое по плечу далеко не каждому), убили, ты должна хотя бы помнить
его имя. Дурной, очень дурной признак.
Вновь принесли виски. Анна улыбалась. В баре становилось все сумрачнее.
Розмари жалела о том, что Берт в Афинах. Танки на улицах, комендантский час,
люди, дрожащие под дулом автомата, нервные солдаты, которые, скорее всего,
не поймут шуток английского гея. Напирай на жалость, дорогуша.
Она перешли Сену по мосту. Реку, текущую срель монументов. Париж -
Библия в камне. Виктор Гюго. Такси едва не размазало их по мостовой. "Sales
cons*", - крикнул таксист. Голос Лютеции.
- Ta gueule**, - ответил Гаррисон, выйдя из образа английского
джентльмена.
Анна улыбнулась.
- Улицы полны опасности, - Гаррисон взял ее под локоток. Один мой
приятель, француз, случайно зацепил другой автомобиль, на маленькой улочке
неподалеку от Оперы. Так второй водитель, разъяренный, как бык, выскочил из
кабины, ударил его
----------------------------------------
* Кретины (фр.)
** Заткни пасть (фр.)
один раз и убил. На глазах жены. Оказался экспертом по карате.
Анна улыбнулась.
- В Варшаве все гораздо хуже.
Она сидела в тюрьме в Варшаве. Всего сорок восемь часов, но в тюрьме.
Они уже пришли в ресторан, но за столик не сели, коротая время в баре.
Американец все не появлялся. Маленький ресторанчик находился недалеко от
Елисейских Полей. Народу было немного. Одинокие мужчины читали газеты. На
первой полосе одной два полных джентльмена средних лет тыкали друг в друга
рапирами. Утром состоялась дуэль между двумя членами парламента. Пролилась
кровь. Несколько капель. Царапина на руке. Жаждущий сатисфакции ее получил.
Французы.
- Мне тогда было только шестнадцать, - говорила Анна. - Меня пригласили
на вечеринку. К итальянскому дипломату. Меня часто приглашали иностранцы,
потому что я свободно говорю на нескольких языках, - в наше время такие, как
Анна, всегда в цене. - Я до сих пор пью только фруктовый сок. Всех поляков,
присутствующих на вечеринке, арестовали.
- Encore trois whiskeys, Jean*, - обратился к бармену Гаррисон.
- Дипломат вывозил из Польши произведения искусства. Контрабандой. Был
тонким ценителем живописи. Полиция допрашивала меня в маленькой комнатке
десять часов подряд. Они хотели знать, как в помогала ему и сколько мне за
это платили. Они обвиняли меня и в шпионаже. Я только плакала. Потому что
© Copyright Irwin Show "God was here but he left early"
© Copyright Перевел с английского Виктор Вебер (v_weber@go.ru)
Date: 2 Jan 2002
---------------------------------------------------------------
"Напирай на жалость, дорогуша, - вспомнила она, нажимая на кнопку
звонка. Именно эти слова произнес Берт, когда отзванивался ей из Лондона. -
Они клюют на жалость. Намекни на самоубийство. Но с этим нельзя пережимать.
Если хочешь, упомяни меня. Все знают, мои проблемы, даже в Женеве, так что к
тебе отнесутся с большим сочувствием. Я уверен, что все будет хорошо. Три
мои приятельницы прошли через это, а теперь живут и не тужат".
Берта, конечно, отличало многословие, но, с другой стороны, он
достаточно хорошо знал нравы и обычаи пятнадцати стран. И везде мог помочь
попавшим в беду. Им очень интересовалась полиция нескольких крупных городов.
Берт знал очень много фамилий и адресов, и им хотелось, чтобы он поделился
кое=какой информацией. Думая о Берте, о его стремлении помочь, она
заулыбалась, стоя в темном коридоре перед запертой дверью. Послышались шаги.
Дверь открылась. Она вошла.
Сколько вам лет, миссис Маклайн?
Тридцать шесть, - ответила Розмари.
Вы, разумеется, американка.
Да.
Где вы живете?
- В Нью-Йорке, - она решила не говорить ему, что владеет французским.
Пусть думает, что она совершенно беспомощна. Несчастная женщина,
затерявшаяся в чужой стране.
Вы замужем?
Развелась пять лет тому назад.
Дети?
Дочь. Восемь лет.
Ваше нынешнее состояние... какой у вас срок?
Шесть недель.
Вы уверены? - по=английски он говорил совершенно правильно, без
малейшего акцента: учился в Пенсильвании. Невысокий, моложавый, в строгом
костюме, аккуратно подстриженные каштановые волосы, уютный кабинет,
выдержанный в коричневых тонах. И лицо, напоминающее керамическую маску.
Дверь он открыл сам: обходился без секретаря. Стены украшали дипломы на
нескольких языках. Уличный шум в кабинет не проникал. День выдался
солнечный. Печали она не испытывала.
Абсолютно.
Ваше самочувствие?
Физически... - она замялась. Лгать смысла не было. - Физически...
полагаю, все у меня в порядке.
- Мужчина?
Я бы предпочла не говорить о нем.
К сожалению, я вынужден настаивать на более подробном ответе.
Фантазии. Мы собирались пожениться, но он погиб в автокатастрофе. Под
лавиной. Я вовремя узнала, что у него плохая наследственность: среди
ближайших родственников сплошь психи. Он - католик, итальянец, женат, в
Италии, как вам известно, разводы запрещены, и, потом, я хочу жить в Нью=
Йорке. Он - индус. Обещал жениться на мне и исчез. Он - шестнадцатилетний
мальчишка и еще ходит в школу. Абсурд. Сплошной абсурд.
Психиатр сидел в своем коричневом кабинете, терпеливо ожидая, когда ему
начнут лгать.
Он женат, - правда. - Счастлив в браке, - скорее всего, правда. - У
него двое маленьких детей. Он гораздо моложе меня, - абсолютная правда.
Он знает?
Нет, - абсурд тоже имеет свои пределы. Нелепый уик=энд в горах с
мужчиной, которого встретила впервые в жизни, который не очень=то и
понравился, которого больше не хотелось видеть. Женщиной она была
разборчивой, такого никогда раньше не позволяла и знала наверняка, что
повторения не будет. Но нельзя же вцепляться мертвой хваткой в мужчину,
который на десять лет моложе, и вырывать его из семьи, не может она рыдать,
словно школьница, и между всхлипываниями твердить, что ее соблазнили. И все
потому, что снежная буря на двое суток отрезала их отель от остального мира.
Вульгарно, знаете ли. И сохранился ли у нее его адрес? В последнее утро он
записал его на листке, это она помнила, сказал, если она окажется в
Париже... Но ей ужасно хотелось спать, ее радовало, что он наконец=то уйдет,
короче, она не могла утверждать, что положила этот листок в сумочку. С его
рабочим адресом. Семья - это святое. Французы. - Нет, он не знает.
Вы полагаете, говорить ему не надо?
Какой смысл? Вместо одного человека волноваться будут двое, - хотя она
не могла представить себе его волнующимся. Он разве что пожмет плечами.
Американка приезжает в Европу, не зная, как... - Видите ли, это произошло
случайно. На лыжном курорте. Вы же знаете, что такое лыжный курорт?
Я не катаюсь на горных лыжах, - гордо произнес он. Серьезный человек.
Фривольность не в его вкусе. Он не из тех, кто тратит приличные деньги,
чтобы переломать себе ноги. Волна отвращения нахлынула на нее. И к самому
психиатру, и его отвратительному коричневому костюму.
Я напилась, - ложь. - Он помог мне подняться в номер, - ложь. - Я не
знаю, как это произошло, - коричневый костюм передернуло. - Он повел себя
недостойно, не показал себя джентльменом, - неужели все это говорит она. - Я
просила его уйти, но он лишь смеялся. Он же француз, - может, на этом ей
удастся сыграть. Всем известна взаимная неприязнь швейцарцев и французов.
Кальвин против мадам де Помпадур. Женева, растоптанная войсками Наполеона. В
мире будет на одним француза меньше. Или наполовину француза. - По его
отношению я поняла, что у него напрочь отсутствует чувство ответственности,
- теперь она словно озвучивала показания в полицейском участке. Надеясь, что
коричневый костюм этого не заметил. Заученность в кабинете психиатра
противопоказана. Очень важно имитация стихийности, каждое слово должно
вырываться из души. Но, с другой стороны, она, скорее всего, говорила
правду. С чего Жан=Жаку чувствовать ответственность. У него могло сложиться
ощущение, что на недели она спит с тремя разными мужчинами. Она же привела
его в свой номер, едва они познакомились. Не прошло и двадцати четырех
часов. Pourquoi moi, Madame? Pourquoi pas quelqu'un d'autre*? Она могла
представить себе холодный, вежливый голос, бесстрастное, загорелое,
красивое, лицо. Жан-Жак! Если уж американской женщине довелось завести
француза=любовника, его имя не должно быть таким французским. Да еще через
дефис. Так банально. Теперь воспоминания о том уик=энде не вызывали
положительных эмоций. Да еще ее имя. Розмари. Женщины, которых зовут
Розмари, абортов не делают. Они выходят замуж под белой фатой, внимательно
выслушивают советы, которые даем свекровь и по вечерам, в зеленых
пригородах, дожидаются возвращения мужа с работы.
Какие у вас средства к существованию, мадам? - спросил психиатр. Он
сидел, сложив руки перед собой, похожий на статую. Входя в его кабинет,
Розмари ответила, что он внимательно оглядел ее одежду. Оделась она слишком
хорошо, чтобы вызывать жалость. Женева - элегантный город. Костюмы от Диора,
Баленсиаги, Шанель, сверкающие вывески банков, реклама часов. - Ваш бывший
муж выплачивает вам алименты?
Он платит за нашу дочь. Я зарабатываю на жизнь сама.
А, так вы работаете, - наконец=то в его голосе проклюнулись эмоции: он
удивился.
Да.
И чем вы занимаетесь?
Я - покупатель.
Да? - конечно же, она покупатель. Все что=то покупали.
Она понимала, что без пояснений не обойтись.
- Я закупаю товары для универсального магазина. Иностранные товары.
Итальянский шелк, французский антиквариат, старинное стекло, английское
серебро.
Понятно. Вы много путешествуете, - еще один камешек в ее огород. Если
вы много путешествуете, негоже вам беременеть на лыжном курорте. Одно с
другим не связывалось.. Бледнокожие руки, застывшие на столе, выказывали
недоверие к ее рассказу.
Я провожу в Европе три или четыре месяца в
-----------------------------------------------
* Почему я, мадам? Почему не кто=нибудь
еще? (фр.)
году.
Donc, Madame, vous parlez francais*?
Mal, - ответила она. - Tres mal**, - tres она попыталась произнести с
американским акциентом, который так смешил французов.
Вы свободны в выборе партнера? - он нападал на нее, она это
чувствовала.
Более=менее, - слишком свободна. Если б не эта свобода, она бы не
сидела в кабинете женевского психиатра. Аккурат перед отъездом в Европу, она
подвела черту под трехлетним романом. Собственно, именно из=за этого разрыва
она так долго задержалась в Европе, взял отпуск в январе, а не в августе.
Хотела, чтобы успокоилась поднятая ею волна. Когда мужчина сказал, что он
готов развестись и они могут пожениться, она осознала, что ей с ним скучно.
Определенно, Розмари - совершенно неподходящее ей имя. Ее родителям
следовало бы это знать.
Я лишь хотел сказать, что мы живем в либеральную эпоху, - пояснил
доктор. - Эпоху терпимости.
В определенном смысле, да, - ей хотелось встать и уйти. - Вы не будете
возражать, если я закурю?
Пожалуйста, простите меня. Мне давно следовало предложить вам сигарету.
Сам я не курю, вот и забываю, он не катается на горных лыжах, он курит.
Наверное, не делает многого другого. Психиатр наклонился вперед, взял
зажигалку из ее руки, поднес огонек к кончику сигареты. Ее руки дрожали.
Ноздри психиатра чуть дернулись. Сигаретный дым им явно не нравился.
- Когда вы путешествуете, мадам, кто присматривает за вашей дочерью?
Ваш бывший муж?
- Няня. У меня полная опеку, - американизм. Скорее всего, вызывающий
антипатию у европейца. - Он живет в Денвере. Я стараюсь отсутствовать как
можно меньше времени.
- Няня, - кивнул мужчина. - То есть материальное положение позволяет
вам завести
--------------------------------------------
* Значит, вы говорите по=французски (фр.)
** Плохо. Совсем плохо (фр.)
второго ребенка?
Она запаниковала. Между коленями словно пробежал ледяной ветерок,
скрутило живот. Этот мужчина - ее враг. Зря она положилась на Берта. С чего
она решила, что он может помочь? Что он в этом понимает?
- К сожалению, если станет известно, что я жду ребенка, меня выгонят с
работы. В моем возрасте это нелепо и... опасно. Америка - не такая уж
свободная страна, доктор. А мой муж постарается забрать у меня дочь, и суд,
скорее всего, возьмет его сторону. Признает, что я не выполняю возложенных
на меня обязанностей. Мой муж очень зол на меня. Мы не разговариваем. Мы...
- она замолчала. Психиатр разглядывал свои руки. Она представила, как
объясняет все это дочери: "Френсис, дорогая, завтра аист принесет тебе
подарок..."- Я не могу даже подумать об этом. Лучше умереть, - о, Боже. Она
не ожидала от себя, что сможет произнести эту фразу. Но он все равно не
пойдет ей навстречу, нет у него желания подписать нужную бумагу, и он ее не
подпишет. - Даже теперь я часто впадаю в депрессию. Испытываю безотчетный
страх, если кто=то входит в комнату, где я сплю. Я запираю окна и двери,
боюсь переходить улицу, плачу на людях. Я... - напирай на жалость, говорил
Берт. Оказывается, не так это и трудно. - Я не знаю, что я сделаю, просто не
знаю, это так ужасно... - ей хотелось плакать, но не перед этим
лицом-маской.
- Я полагаю, это временно, мадам. Мне представляется, что скоро это
пройдет. Мне представляется, что этот ребенок не представляет серьезной
угрозы ни для вашей жизни, ни для вашего психического здоровья. И, как вам,
безусловно, известно, по швейцарским законам мне разрешено рекомендовать
прерывание беременности только...
Она встала, затушила сигарету в пепельнице.
- Благодарю вас. Мой адрес у вас есть. Вы знаете, куда послать счет.
Он поднялся, проводил ее до дверей, открыл дверь.
- Adieu, Madame, - и откланялся.
* * *
Выйдя из дома, она быстрым шагом направилась к озеру. Вдоль узкой улицы
выстроились чистенькие, аккуратненькие антикварные магазинчики, словно
перескочившие из восемнадцатого в двадцатое столетие. Такие живописные, что
даже не верилось в их реальность. Она остановилась перед витриной одного, с
восхищением оглядела письменный стол с обтянутым кожей верхом, прекрасный
комод красного дерева. Швейцарские законы. Но ведь случилось это в
Швейцарии! Они не имели права так обойтись с ней, это несправедливо. Мысль
эта, несмотря на ужасное настроение, вызвала у нее смех. Покупатель,
вышедший из магазина, с любопытством посмотрел на нее.
Розмари спустилась к озер. Взглянула на фонтанчик, на флаг для лебедей,
торчащий из воды, на экскурсионные кораблики, под ярким солнцем неспешно
плывущие к Уши, Веве, Мортре.
Она почувствовала, что голодна. В эти дни у нее был отменный аппетит.
Она посмотрела на часы. Самое время для ленча. Зашла в лучший, как она
слышала, ресторан города, заказала truite au bleu*. Если приезжаешь в чужую
страну, надо обязатально пробовать национальные блюда. К рыбе подали бутылку
белого вина, с виноградников, растущих у озера.
Путешествуйте по Европе, призывала реклама в журналах. Отдыхайте в
Швейцарии.
Вторая половина дня представлялась ей бесконечной, уходящей за горизонт
дорогой.
Она могла подняться на борт одного из корабликов, а потом прыгнуть в
отравленное, синее озеро. А потом, когда ее выловят, пойти к мужчине в
коричневом костюме и вновь вернуться к вопросу о ее психическом здоровье.
- Варвары, - говорил Жан=Жак. - Варварская страна. Франция, впрочем,
еще более варварская, - они сидели на выходящей к озеру террасе Королевского
павильона в Булонском лесу. Деревья только зазеленели, солнце, однако,
сильно припекало, цвели
---------------------------------------------------
* Обжаренная форель (фр.)
тюльпаны, по коричневой воде скользили первые в сезоне лодки, молодой
американец фотографировал свою девушку, чтобы, вернувшись домой,
документально подтвердить свое пребывание в Булонском лесу. Девушка, в
оранжевом платье, одним из трех цветов, вызванных модными в этом сезоне,
смеялась, демонстрируя американские зубы.
Розмари провела в Париже три дня, прежде чем позвонила Жан=Жаку. Она
нашла этот листочек бумаги. С адресом работы. Разобрала иностранный почерк.
По грамматике в школе у него точно была пятерка. Умненький пальчик,
склонившийся над партой. Листочек напомнил ей о чисто прибранном номере
отеля в горах. Деревянные стены, сосновый аромат. Вливающийся в открытое
окно, безошибочный запах секса, пропитавший простыни. Она вновь чуть не
выбросила листок. Теперь радовалась, что не поддалась первому порыву.
Жан=Жак повел себя, как человек. Не француз. В телефонном разговоре старался
не говорить лишнего, но Розмари почувствовала, что он рад ее звонку.
Предложил встретиться за ленчем. В Париже его имя не казалось очень уж...
предопределенным. В Париже не смущал ее и дефис.
Она провела три дня, не встретившись, не поговорив ни с нем из
знакомых. Телефонную трубку сняла лишь один раз, чтобы позвонить Берту в
Лондон. Он ей посочувствовал, но помочь ничем не смог. Собирался лететь в
Афины. В эти дни все летели в Афины. Пообещал, что даст телеграмму, если
общение с греками подвигнет его на какие=то идеи. Не бойся, дорогуша, все
образуется. Наслаждайся Парижем.
Она сняла номер в отеле на Левом берегу, хотя обычно останавливалась на
улице Мон Табо. Но там ее хорошо знали, а ей не хотелось видеть знакомые
лица. Она собиралась еще раз все обдумать, наедине с собой. Первый шаг,
второй, третий... Первый, второй, третий... Потом у Розмари создалось
ощущение, что ее мозги выворачиваются наизнанку. Она поняла, что должна с
кем=то поговорить. О чем угодно. Говорить о случившемся Жан=Жаку она не
собиралась. Какой смысл? Но в ресторане неподалеку от ее отеля (ели они
морской язык, запивали "пулли фуме") он отнесся к ней с таким вниманием, так
быстро догадался, что у нее какие=то неприятности, так хорошо смотрелся в
темном костюме и узком галстуке, выглядел таким цивилизованным, что она
рассказала обо всем. Много смеялась, выставила психиатра в самом
неприглядном свете, трещала без умолку. Жан=Жак не спросил: "Pouquoi moi?" -
но сказал: "Это надо серьезно обсудить". И повез ее в Булонский лес на
роскошном английском спортивном автомобиле, чтобы выпить на солнышке кофе с
коньяком (должно быть, у него на работе четырехчасовые перерывы на ленч,
подумала она). И, сидя на террасе, наблюдая, как молодые мужчины налегают на
весла, проплывая мимо на фоне тюльпанов, она уже не сожалела о том
заснеженном уик=энде. Совсем не сожалело. Она помнила, как решила
позабавиться, увести Жан=Жака от юных красоток, которым так хотелось лечь
под него. Она помнила ощущение триумфа, охватившее ее, когда ей это удалось,
когда он отдал предпочтение ей, стоящей на пороге среднего возраста, которая
не могла мчаться по склонам, как эти детки. Жан-Жак так нежно держал ее за
руку, когда они сидели на солнышке за железным столиком, что это ощущение
вернулось вновь. Но уже не захлестнуло ее с головой, так что о постели не
могло быть и речи. О чем она ему и сказала, прямо и откровенно. Жан-Жак
стоически воспринял ее решение. Французов просто оклеветали, подумала она.
Когда он вытащил бумажник, чтобы расплатиться в ресторане, она заметила
фотографию молодой женщины под прозрачным целлулоидом. Настояла на том,
чтобы он показал фотографию ей. Его жена, улыбающаяся, очаровательная
женщина с широко посаженными серыми глазами. Она не любила горы, терпеть не
могла кататься на лыжах, сказал он. Поэтому на уик=энды он ездил один. Это
их дело. В каждой семьи свои законы. Она, Розмари, не собиралась вмешиваться
в их жизнь. Жан=Жак сидел рядом, нежно держал ее за руку, уже не любовник, а
друг, в помощи которого она нуждалась, который бескорыстно брался ей помочь.
- Все расходы, - говорил Жан-Жак, - я разумеется...
- Такая помощь мне как раз ни к чему, - быстро ответила она.
- Сколько у нас есть времени? - спросил он. - Я хочу сказать, когда ты
должна вернуться домой?
- Вчера.
- А в Америке?
Она высвободила руку. Вспомнила истории, которые рассказывали ей
подруги. Темные дома в районах с сомнительной репутацией, деньги,
заплаченные авансом, не внушающие доверия медсестры, доктора, нарушающие
закон, возвращение домой два часа спустя.
- Где угодно, только не на моей дорогой родине.
- Да, я слышал, - кивнул Жан-Жак. - Кое=что, - он покачал головой. - В
каких ужасных странах мы живем, - и он тяжело вздохнул, уставившись на
тюльпаны.
Мозги Розмари вновь начали выворачиваться наизнанку.
- На уик=энд я должен уехать в Швейцарию. Лыжный сезон завершается, -
он чуть пожал плечами, извинялся. - Я давно об этом договорился. Потом
заверну в Цюрих. У меня там есть друзья. Постараюсь найти тебе другого
доктора, который проявит больше сочувствия.
- Психиатра.
- Разумеется. Я вернусь во вторник. Ты сможешь подождать?
Мозги стали наперекосяк.
- Да.
Еще неделя.
- К сожалению, завтра я уезжаю в Страсбург. По делам. В Швейцарию поеду
прямо оттуда. Я не смогу показать тебе Париж.
- Ничего страшного. Я не пропаду. Я очень тебе признательна, - ей
хотелось сказать ему что=то приятно, компенсироваться за свою прежнюю
недооценку Жан-Жака.
Он взглянул на часы.
Всегда наступает момент, подумала она, когда мужчина, даже лучший из
лучших, смотрит на часы.
* * *
Телефон зазвонил, едва она открыла дверь номера.
- Говорит Элдред Гаррисон, - мягкий, английский выговор. - Я - друг
Берта. Как и все, - короткий смешок. - Он сказал, что в Париже вы одна и я
должен о вас позаботиться. Вы позволите пригласить вас на обед?
- Ну... - она уже собралась отказаться.
- Я обедаю с друзьями. Маленькая такая компания. Мы зайдем за вами в
отель.
Она оглядела свой номер. Заляпанные обои, тусклые лампы, под такими не
почитаешь. Ждать целую неделю. Не могла же она просидеть в номере семь дней.
- Премного вам благодарна, мистер Гаррисон.
- С нетерпением жду встречи. Восемь часов вас устроят?
- Я буду готова.
Без пять восемь она сидела в холле отеля. Волосы зачесала назад, надела
самое бесформенное платье. На этой неделе ей не хотелось привлекать к себе
внимание мужчины, особенно англичанина.
Ровно в восемь в отель вошла пара. Молоденькая девушка со светлыми
волосами и славянскими чертами лица. Симпатичная, улыбчивая. Несомненно, она
не могла тратить на одежду, сколько хотела. Жан-Жаку она бы понравилась, но
он не стал бы показываться с ней на людях, не пригласил бы в ресторан, где
бывали его друзья. Мужчина, высокий, седеющий, держался очень уверенно.
Неброский, но дорогой серый костюм полностью соответствовал голосу, который
она слышала по телефону. Розмари отвела взгляд и застала в ожидании. Мужчина
переговорил с портье по=французски, портье указал на Розмари, сидящую у
окна. Пара направилась к ней. Оба улыбались.
- Надеюсь, мы не заставили вас ждать, миссис Маклайн, - сказал
Гаррисон.
Она поднялась, протянула ему руку, улыбнулась. Решила, что этот вечер
не принесет сюрпризов.
* * *
Она не ожидала, что спиртное польется рекой. Гаррисон четко выдерживал
график. Порция виски каждые пятнадцать минут. Для всех, включая девушку. Ее
звали Анна. Приехала из Польши четыре месяца тому назад. С сомнительными
документами. Она работала секретарем, знала пять языков. Хотела выйти замуж
за американца, ради паспорта, чтобы ее не отправили обратно в Варшаву.
Фиктивный брат, она этого не скрывала. Новый паспорт и быстрый развод.
Гаррисон имел какое=то отношение к английскому посольству. Он отечески
смотрел на Анну, и Розмари подумала, что девушку, похоже, не устраивал
английский паспорт. Вот Гаррисон и подыскивал ей подходящего американца. Он
вновь заказал виски. Алкоголь, похоже, на него не действовал. Сидел он с
прямой спиной, руки его не дрожали, когда он закуривал сам или подносил
зажигалку к сигаретам дам, язык не заплетался. Если Империя и рухнула, то не
из=за таких, как Гаррисон.
Они сидели в маленьком, окутанном полумраком баре неподалеку от отеля
Розмари. Удобное местечко, сказал Гаррисон. В Париже он знал тысячи удобных
местечек, Розмари в этом не сомневалась. И в баре хватало его знакомых.
Англичан, того же возраста, за сорок, молодых французов. Стаканы с виски
прибывали как по расписанию. Розмари казалось, что сумрак в баре сгущался,
но она чувствовала, что ее глаза сияют все ярче. А впереди маячил обед. С
молодым американцем. Розмари уже не помнила, где они должны с ним
встретиться и когда.
Они говорили о Берте. Об Афинах. Военные только что взяли власть в
Афинах. Берту это наверняка понравилось. Он обожал риск. "Я за него боюсь, -
вздохнул Гаррисон. - Дело всегда кончается тем, что его бьют. Ему это
нравится. Но как бы на этот раз его не выловили из Пирейской бухты. Странный
у него вкус".
Розмари кивнула.
- У меня сложилось такое же ощущение. Я даже сказала ему об этом.
Дорогуша, ответил мне Берт, от судьбы не уйдешь. Как написано на роду, так и
будет.
Анна улыбалась, глядя в пятый стакан виски. Она напомнила Розмари ее
дочь, которая иногда, перед сном, вот так же загадочно улыбалась над
стаканом молока. И у одиннадцатилетних были свои секреты.
- И я знала одного такого человека, - сказала Розмари. - Художник по
интерьеру. Невысокий, милый мужчина. Лет пятидесяти с небольшим. Тихий,
спокойный. Не такой откровенный, как Берт. Американец. Трое матросов забили
его до смерти в баре в Ливорно. Никто не мог понять, каким ветром его
занесло в Ливорно, - как же его звали? Она же знала и имя, и фамилию. Точно
знала. Встречалась с ним десятки раз, часто разговаривала на вечеринках. Он
изобрел стул, она это помнила. И злилась на то, что память отказывалась
подсказать его имя. Дурной признак. Если ты многократно говорила с этим
человеком, если человека, оставившего о себе заметный след (создать новый
стул - такое по плечу далеко не каждому), убили, ты должна хотя бы помнить
его имя. Дурной, очень дурной признак.
Вновь принесли виски. Анна улыбалась. В баре становилось все сумрачнее.
Розмари жалела о том, что Берт в Афинах. Танки на улицах, комендантский час,
люди, дрожащие под дулом автомата, нервные солдаты, которые, скорее всего,
не поймут шуток английского гея. Напирай на жалость, дорогуша.
Она перешли Сену по мосту. Реку, текущую срель монументов. Париж -
Библия в камне. Виктор Гюго. Такси едва не размазало их по мостовой. "Sales
cons*", - крикнул таксист. Голос Лютеции.
- Ta gueule**, - ответил Гаррисон, выйдя из образа английского
джентльмена.
Анна улыбнулась.
- Улицы полны опасности, - Гаррисон взял ее под локоток. Один мой
приятель, француз, случайно зацепил другой автомобиль, на маленькой улочке
неподалеку от Оперы. Так второй водитель, разъяренный, как бык, выскочил из
кабины, ударил его
----------------------------------------
* Кретины (фр.)
** Заткни пасть (фр.)
один раз и убил. На глазах жены. Оказался экспертом по карате.
Анна улыбнулась.
- В Варшаве все гораздо хуже.
Она сидела в тюрьме в Варшаве. Всего сорок восемь часов, но в тюрьме.
Они уже пришли в ресторан, но за столик не сели, коротая время в баре.
Американец все не появлялся. Маленький ресторанчик находился недалеко от
Елисейских Полей. Народу было немного. Одинокие мужчины читали газеты. На
первой полосе одной два полных джентльмена средних лет тыкали друг в друга
рапирами. Утром состоялась дуэль между двумя членами парламента. Пролилась
кровь. Несколько капель. Царапина на руке. Жаждущий сатисфакции ее получил.
Французы.
- Мне тогда было только шестнадцать, - говорила Анна. - Меня пригласили
на вечеринку. К итальянскому дипломату. Меня часто приглашали иностранцы,
потому что я свободно говорю на нескольких языках, - в наше время такие, как
Анна, всегда в цене. - Я до сих пор пью только фруктовый сок. Всех поляков,
присутствующих на вечеринке, арестовали.
- Encore trois whiskeys, Jean*, - обратился к бармену Гаррисон.
- Дипломат вывозил из Польши произведения искусства. Контрабандой. Был
тонким ценителем живописи. Полиция допрашивала меня в маленькой комнатке
десять часов подряд. Они хотели знать, как в помогала ему и сколько мне за
это платили. Они обвиняли меня и в шпионаже. Я только плакала. Потому что