Страница:
— Моя дорогая Дороти, в чем же твой вопрос?
— Что говорил Эдди о сквоше? — повторила Дороти.
— И что же он говорил? — сказал Мятный.
— Нет, Джо, я иногда спрашиваю себя: ты вообще слушаешь, что тебе говорят?
— Моя дорогая Дороти, я весь обращаюсь в слух, когда мне что-то говорят, — сказал ей старый зануда.
Они оба неплохо посмеялись над этим. Они еще продолжали смеяться, когда Эдди совершал необходимые приготовления ко сну. Внезапно он почувствовал такую усталость — такую леность, догадался он, — что казалось немыслимым сделать малейшее усилие, чтобы объяснить родителям, что он имел в виду. Если их брак был удачным, а, судя по всему, именно таким он и был, то Эдди мог себе представить, что же такое неудачный брак. Он и не подозревал, что очень скоро у него будет возможность во всех подробностях узнать, что же такое плохой брак.
Дверь в полу
— Что говорил Эдди о сквоше? — повторила Дороти.
— И что же он говорил? — сказал Мятный.
— Нет, Джо, я иногда спрашиваю себя: ты вообще слушаешь, что тебе говорят?
— Моя дорогая Дороти, я весь обращаюсь в слух, когда мне что-то говорят, — сказал ей старый зануда.
Они оба неплохо посмеялись над этим. Они еще продолжали смеяться, когда Эдди совершал необходимые приготовления ко сну. Внезапно он почувствовал такую усталость — такую леность, догадался он, — что казалось немыслимым сделать малейшее усилие, чтобы объяснить родителям, что он имел в виду. Если их брак был удачным, а, судя по всему, именно таким он и был, то Эдди мог себе представить, что же такое неудачный брак. Он и не подозревал, что очень скоро у него будет возможность во всех подробностях узнать, что же такое плохой брак.
Дверь в полу
По дороге в Нью-Лондон (а это путешествие было спланировано с дотошной скрупулезностью — как и Марион, они выехали из дома с большим запасом времени, чтобы наверняка успеть на паром) отец Эдди заблудился вблизи Провиденса.
— Ну, так чья это ошибка — пилота или штурмана? — весело спросил Мятный. Ошибка была общая. Отец Эдди говорил столько, что на дорогу обращал мало внимания; Эдди, который был «штурманом», предпринимал такие усилия, чтобы не уснуть, что забыл о карте. — Хорошо, что мы выехали с запасом, — добавил его отец.
Они остановились на заправке, где Джо О'Хара по мере сил предпринял попытку завязать разговор с представителем рабочего класса.
— Ну и как вам такая неприятность? — спросил старший О'Хара на заправке у оператора, который показался Эдди слегка недоразвитым. — Перед вами два экзонианца в поисках нью-лондонского парома на Ориент-Пойнт.
Эдди обмирал каждый раз, слыша, как его отец заговаривает с незнакомыми людьми. (Кто, кроме экзонианца, мог знать, что такое экзонианец?) Оператор, словно впав в мимолетную кому, уставился на масляное пятно рядом с правой туфлей Мятного.
— Вы на Род-Айленде.
Вот все, что смог выдавить из себя несчастный.
— А вы можете показать нам дорогу на Нью-Лондон? — спросил Эдди.
Когда они снова вернулись на дорогу, Мятный принялся читать Эдди лекцию о широко распространенной замкнутости, которая нередко является следствием недостатков всеобщего среднего образования.
— Отупление — вещь ужасная, Эдвард, — нравоучительно сообщил ему отец.
Они прибыли в Нью-Лондон с большим запасом, и Эдди вполне мог отправиться в Ориент-Пойнт более ранним паромом.
— Но тогда тебе придется совсем одному ждать в Ориент-Пойнте! — указал сыну Мятный.
Ведь Коулы ожидали прибытия Эдди на более позднем пароме. Когда Эдди понял, насколько было бы для него лучше ждать в Ориент-Пойнте одному, более ранний паром уже ушел.
— Первое океанское путешествие моего сына, — сказал Мятный продававшей билеты женщине с огромными руками. — Это не «Королева Елизавета» и не «Королева Мария». Это не семидневное плавание. Это не Саутгемптон, как в Англии, и не Шербур, как во Франции. Но когда тебе шестнадцать, то морское путешествие до Ориент-Пойнта — это тоже немало!
Женщина снисходительно улыбнулась сквозь свои складки жира, и хотя рот ее лишь чуть-чуть растянулся в улыбке, можно было увидеть, что у нее не хватает нескольких зубов.
Потом, стоя на набережной, отец Эдди принялся разглагольствовать об излишествах в питании, которые нередко являются следствием недостатков всеобщего среднего образования. Отъехав всего ничего от Экзетера, они увидели немало людей, которые были бы счастливее или стройнее (или и то и другое), если бы только у них было достаточно денег, чтобы получить образование в академии.
Время от времени отец Эдди вдруг ни с того ни с сего вкраплял в свою речь полезные советы, касающиеся грядущей летней работы сына.
— Не нервничай от того только, что он — знаменитость, — сказал вдруг совершенно не к месту старший О'Хара. — Вообще-то он не такая уж крупная литературная фигура. Примечай, что сможешь. Обращай внимание на его писательские привычки, попытайся понять, есть ли какой-либо метод в его безумии, — ну и всякое такое.
По мере приближения парома, на котором должен был отправиться в путь Эдди, совершенно неожиданно именно Мятный вдруг озаботился грядущей работой сына.
Сначала на паром подали грузовики, и первым в очереди был грузовик, полный свежих клемов, [6]а может, он был пустой и отправлялся за партией свежих клемов. В любом случае, пахло от него клемами далеко не первой свежести, и водитель этого грузовика, который в ожидании причаливающего парома курил сигарету, прислонясь к усеянной битыми мухами решетке радиатора, пал следующей жертвой разговорных экспромтов Джо О'Хары.
— Мой сынишка направляется на свою самую первую работу, — сообщил Мятный, и Эдди обмер еще раз.
— Ну да? — ответил водитель грузовика.
— Он будет работать секретарем у писателя, — заявил отец Эдди — Понимаете, мы не знаем в точности, каков будет круг его обязанностей, но, несомненно, это будет что-нибудь поважнее заточки карандашей, замены ленты в пишущей машинке и выискивания в словарях трудных слов, в написании которых сомневается даже писатель! Я рассматриваю эту работу как возможность приобретения ценного опыта, чем бы эта работа ни обернулась в реальности.
Водитель грузовика, внезапно исполнившись благодарности за ту работу, которая у него есть, сказал:
— Удачи тебе, парень.
В последнюю минуту, перед самой посадкой Эдди на паром, его отец метнулся к машине, а потом назад.
— Чуть не забыл! — крикнул он, протягивая Эдди толстый конверт, перехваченный резиновой лентой, и пакет, по размеру и мягкости, возможно, содержавший хлеб. Упаковка была подарочная, но что-то смяло ее на заднем сиденье машины, и подарок этот выглядел заброшенным, ненужным.
— Это для малышки — мы с мамой подумали и об этом, — сказал Мятный.
— Какой малышки? — спросил Эдди.
Он прижал конверт и подарок к груди подбородком, потому что его руки были заняты тяжелой дорожной сумкой и более легким, меньшего размера чемоданом. Так он и поднимался на борт.
— У Коулов есть маленькая девочка, ей, кажется, года четыре! — прокричал Мятный.
Громыхали цепи, пыхтел двигатель, время от времени раздавался гудок парома, другие люди прощались, пытаясь перекричать все эти шумы.
— Они родили нового ребенка вместо погибших! — вопил отец Эдди.
Это, казалось, привлекло внимание даже водителя грузовика, который припарковал свою машину на борту и теперь стоял, облокотясь о перила верхней палубы.
— Вот как, — сказал Эдди. — До свидания! — прокричал он.
— Я люблю тебя, Эдвард, — проревел его отец.
После этого Мятный О'Хара начал плакать. Эдди никогда не видел отца плачущим, но Эдди никогда до этого не покидал дома. Может быть, плакала и его мать, но Эдди этого не заметил.
— Будь осторожен, — стенал его отец.
Пассажиры, стоявшие у борта на верхней палубе, теперь все глазели на них.
— Берегись ее! — возопил его отец.
— Кого? — прокричал Эдди.
— Ее! Я говорю о миссис Коул! — воскликнул старший О'Хара.
— Почему? — крикнул Эдди.
Паром отчаливал, пристань уходила назад, надрывался гудок.
— Я слышал, что она так и не оправилась! — проревел Мятный. — Она зомби!
«Ну конечно — выспался: сказать мне об этом только теперь!» — подумал Эдди.
Но в ответ он только махнул на прощание рукой. Он и понятия не имел, что так называемая зомби будет встречать его в Ориент-Пойнте. Он еще не знал, что мистер Коул лишен водительских прав. Эдди был раздосадован тем, что отец не позволил ему вести машину до Нью-Лондона на том основании, что «движение там совсем иное, чем в Экзетере». Эдди видел отца на уменьшающемся в размерах берегу Коннектикута. Мятный отвернулся, закрыв лицо руками, — он плакал.
Что он этим хотел сказать — «зомби»? Эдди думал, что миссис Коул похожа на его мать или на всех других ничем не примечательных преподавательских жен, кругом которых и ограничивались его знания о женщинах. Если бы удача улыбнулась ему, то миссис Коул могла оказаться «дамочкой богемного поведения», хотя Эдди и не отваживался надеяться, что встретит в ее лице женщину, которая может доставлять столько вуайеристских радостей, сколько доставляла ему миссис Хейвлок.
В 1958 году, если Эдди думал о женщинах, то его воображение не шло дальше волосатых подмышек и пляшущих грудей. Что касается девушек его возраста, то с ними Эдди терпел одни неудачи, а еще они нагоняли на него страх. Поскольку он был преподавательский сынок, то встречался он (число этих встреч можно было пересчитать по пальцам) с девушками из городка Экзетер — это были робкие знакомства еще тех дней, когда он учился в обычной средней школе. [7]Эти городские девушки теперь обогнали его в развитии, к тому же обычно они настороженно относились к мальчишкам, учившимся в академии, что было вполне понятно, поскольку они ожидали от них высокомерного отношения к себе.
На воскресных танцах в Экзетере неместные девушки казались Эдди недоступными. Они приезжали на поездах и автобусах нередко из других школ-интернатов или из больших городов, вроде Бостона и Нью-Йорка. Они были гораздо лучше одеты и внешне больше походили на женщин, чем преподавательские жены, за исключением миссис Хейвлок.
Прежде чем уехать из Экзетера, Эдди перелистал ежегодник 53-го года в поисках фотографий Томаса и Тимоти Коулов — это была последняя книга, в которой они присутствовали. То, что он там увидел, нагнало на него страха. Эти парни не принадлежали ни к одному клубу, но зато Томас был сфотографирован в обеих старших командах — футбольной и хоккейной, не отставал от него и его брат, которого фотокамера запечатлела в юниорской футбольной и хоккейной командах. Напугало Эдди не то, что они могли бить по мячу и кататься на коньках; его напугало количество снимков, на которых присутствовали оба парня, — на многих непостановочных фотографиях, составлявших суть ежегодников, на всех тех фотографиях, которые были сняты, когда ученики явно получали удовольствие. На всех них Томас и Тимоти явно наслаждались жизнью. Они были счастливы — вот что понял Эдди.
Куча-мала в курилке спального корпуса (любимое развлечение курильщиков), дуракаваляние на костылях, подростки, красующиеся перед камерой с лопатами для разгребания снега, игра в карты… Томас нередко с сигаретой в уголке красивого рта. А на фотографиях, снятых во время воскресных танцев в академии, Коулы всегда оказывались в парах с самыми красивыми девушками. Была одна фотография, на которой Тимоти не танцевал — он просто обнимал свою партнершу. На еще одной фотографии Томас целовал какую-то девушку — они были под открытым небом в морозный, снежный день, оба в шерстяных пальто, Томас подтягивает девушку к себе, накинув ей на шею шарф. Да, эти ребята были ох как популярны! (И они умерли.)
Паром миновал нечто похожее на судостроительные верфи; в сухих доках стояли несколько военно-морских судов, другие стояли в воде. Отдаляясь от суши, паром миновал один или два маяка. Дальше в проливе яхт было куда меньше. День стоял жаркий, и над сушей висела дымка (даже рано утром, когда Эдди покидал Экзетер), но на воде северо-западный ветер нес прохладу, а солнце то скрывалось за облаками, то появлялось вновь.
На верхней палубе Эдди, все еще продолжавший бороться с тяжелой дорожной сумкой и меньшим по размерам, более легким чемоданом (не говоря уже о помятом подарке для малышки), решил перепаковаться. Обертка подарка пострадала еще больше, когда Эдди засунул его на дно сумки, но теперь, по крайней мере, ему не нужно было прижимать пакет подбородком к груди. А еще ему были нужны носки; с утра он надел мокасины без носков, но теперь ноги у него замерзли. Еще он надел хлопчатобумажный свитер поверх футболки. Только теперь, в свой первый день вне академии, он понял, что на нем экзетерская футболка и экзетерский свитер. Эдди смутился — ему показалось, что это бесстыдная реклама уважаемой им школы, и вывернул свитер наизнанку. Только сейчас понял он, почему некоторые старшеклассники академии носили свои экзетерские свитера вывернутыми наизнанку; такое новое понимание этой высокой моды свидетельствовало, что Эдди и в самом деле готов к встрече с так называемым реальным миром, при условии, что и на самом деле существует такой мир, в котором экзонианцам рекомендуется оставить позади свой экзетерский жизненный опыт (или вывернуть его наизнанку).
Еще немного уверенности придавало Эдди и то, что на нем были джинсы, хотя мать и говорила ему, что светлые полотняные брюки будут более «уместны»; Тед Коул писал Мятному, что парнишка может забыть о пиджаках и галстуках (летняя работа Эдди не требовала того, что Тед называл «экзетерская форма»), но отец Эдди настоял, чтобы тот взял с собой несколько рубашек и галстуков, а еще пиджак, который, как уверял Мятный, «подходит на все случаи жизни».
Только перепаковываясь на верхней палубе, обратил Эдди внимание на толстый конверт, врученный ему без всяких объяснений отцом, что уже само по себе было странно — его отец объяснял все. На конверте был напечатан обратный адрес: Экзетерская академия Филипса, и от руки аккуратным почерком отца написано «О'ХАРА». В конверте был список с именами и адресами всех экзонианцев, живущих в Гемптонах. Человек должен быть готов к любой неожиданности, а в понимании старшего О'Хары это значило: ты можешь позвонить любому экзетерскому выпускнику и попросить о помощи! Пробежав список взглядом, Эдди понял, что не знает в нем ни одной фамилии. Там было шесть фамилий с саутгемптонскими адресами, большинство из них выпуска тридцатых и сороковых годов; один старик выпуска 1919-го явно уже был в пенсионном возрасте и вряд вообще помнил, что когда-то учился в Экзетере. (На самом деле этому человеку было всего пятьдесят семь.)
Еще три или четыре экзонианца жили в Ист-Гемптоне, только двое в Бриджгемптоне и Саг-Харборе, и один или двое других — в Амагансетте, Уотер-Милле и Сагапонаке; Эдди знал, что в Сагапонаке жили Коулы. Он был ошарашен. Неужели его отец ничего не знает о своем сыне? Эдди ни за что в жизни не обратился бы ни к кому из этих незнакомых людей, даже если бы оказался в самой отчаянной ситуации. Экзонианцы! Он чуть ли не выкрикнул это слово вслух.
Эдди знал много преподавательских семей в Экзетере; большинство из них, не принимая на веру легенду о достоинствах академии, не раздували безмерно и значение понятия «экзонианец». Это неправильно, что его отец, без всяких на то оснований, заставил Эдди ощутить ненависть к Экзетеру; на самом деле парень понимал, что ему повезло учиться в этой школе. Он сомневался, что прошел бы вступительные тесты, если бы не был преподавательским сынком, и он чувствовал себя вполне в своей тарелке, настолько в своей тарелке, насколько может чувствовать себя парень, безразличный к спорту, в мужской школе. И в самом деле, с учетом страха Эдди перед девчонками его возраста, он был очень даже рад учиться в мужской школе.
Например, он осмотрительно мастурбировал только на собственное полотенце или махровую мочалку, которую потом тщательно споласкивал и вешал назад в семейную ванну; и он старался не замусолить страницы материнских каталогов, по которым заказывалась женская одежда, — помещенные там фотографии моделей нижнего белья давали ему всю ту визуальную пищу, которой требовало его воображение. (Больше всего его привлекали фотографии зрелых женщин в нижнем белье.) Но он вполне мог управляться и без каталогов, мастурбируя в темноте, в которой он словно бы ощущал кончиком языка солоноватый вкус волосатых подмышек миссис Хейвлок и в которой ее пышные груди становились мягкими податливыми подушками — на них покоилась и убаюкивалась его голова: это часто ему снилось. (Миссис Хейвлок, несомненно, выполняла сию важную функцию для бессчетного количества экзонианцев, учившихся в академии в годы ее — миссис Хейвлок — расцвета.)
Но в каком смысле миссис Коул — зомби? Эдди смотрел, как водитель грузовика с клемами поглощает хот-дог, запивая его пивом. Хотя Эдди и испытывал чувство голода — он не ел с раннего завтрака, небольшая бортовая качка парома и запах топлива не располагали к еде или питью. Временами верхняя палуба вздрагивала, и весь паром раскачивался. Ко всему этому добавлялось и не лучшим образом выбранное им место — дым из трубы сносило ветром прямо на него. Он понемногу начал зеленеть. Он почувствовал себя лучше, пройдясь по палубе, и совсем воспрял духом, когда нашел мусорную урну, куда выкинул конверт со списком и адресами всех живых экзонианцев, обитающих в Гемптонах.
И тогда Эдди совершил поступок, за который ему потом почти не было стыдно: он подошел к тому месту, где водитель грузовика с клемами со страдальческим видом переваривал хот-дог, и отважно извинился за отца. Водитель подавил подступившую было к горлу отрыжку.
— Не переживай, малыш, — сказал водитель. — У нас у всех есть родители.
— Да, — ответил Эдди.
— И потом, — с философским видом сказал водитель, — он, наверно, просто беспокоится о тебе. По мне, так это работенка та еще — секретарь писателя. Не очень я понимаю, что ты там должен будешь делать-то?
— И я тоже, — признался Эдди.
— Хочешь пива? — предложил водитель, но Эдди вежливо отказался; теперь, когда он стал чувствовать себя лучше, снова зеленеть ему не хотелось.
Эдди решил, что на верхней палубе нет ни женщин, ни девушек, достойных его внимания, однако водитель грузовика с клемами явно был на сей счет другого мнения — он пошел бродить по парому, внимательно разглядывая всех женщин и девушек. Эдди обратил внимание на двух девушек, которые переправлялись на пароме с машиной; они никого не замечали вокруг и хотя были едва ли старше Эдди (а если старше, то не больше чем на год-два), но было очевидно, что они считают его для себя слишком юным. Эдди только раз и посмотрел на них.
К нему подошла пара европейцев и на плохом английском попросила сфотографировать их на носу парома — они сообшили, что у них медовый месяц. Эдди с удовольствием их сфотографировал. И только потом ему пришло в голову, что если эта женщина европейка, то у нее, возможно, небритые подмышки. Но на ней была блуза с длинными рукавами, и определить, носит ли она бюстгальтер, Эдди тоже не смог.
Он вернулся к своей тяжелой сумке и чемодану поменьше. В чемодане были только его спортивный пиджак «на все случаи жизни» и рубашки с галстуками. Весил этот чемодан всего ничего, но мать сказала ему, что его «хорошая», как она ее называла, одежда в отдельном чемодане наверняка не помнется. (Чемодан паковала мать.) В сумке находилось все остальное — одежда, которую хотел взять он, его блокноты и несколько книг, рекомендованных ему мистером Беннетом (безусловно, любимейшим его преподавателем литературы).
Эдди не взял полное собрание сочинений Теда Коула. Он его уже прочитал. Какой был смысл тащить с собой эти книги? Единственным исключением был семейный экземпляр «Мыши за стеной» — отец Эдди настоял, чтобы тот взял эту книжку и привез автограф мистера Коула, — и еще одна книжка, которую Эдди любил больше всех, написанных Тедом для детей. Как у Рут, у Эдди была своя любимая книжка, но это была не знаменитая «Мышь за стеной». Любимой книжкой Эдди была «Дверь в полу» — читая ее, он чуть не рехнулся от страха. Он не удосужился посмотреть на дату копирайта, иначе бы знал, что «Дверь в полу» — первая книга Теда Коула, опубликованная после смерти его сыновей. А если так, то эта книга, видимо, далась ему нелегко, и она явно несла в себе некоторую долю ужаса, пережитого Тедом в эти дни.
Если бы издатель не сочувствовал Теду из-за несчастья, произошедшего с его детьми, то книжку, скорее всего, отвергли бы. Критики были почти единодушны в скептической оценке этой книги, которая, кстати, продавалась ничуть не хуже других книжек Теда. Сама Дот О'Хара сказала, что читать такую книжку вслух любому ребенку было бы непристойностью, граничащей с насилием. Но Эдди был очарован «Дверью в полу», которая фактически стала культовой в кампусах, — вот мера того, насколько она была достойна осуждения.
На пароме Эдди листал «Мышь за стеной». Он читал эту книгу столько раз, что знал ее чуть ли не наизусть; он смотрел только на иллюстрации, которые нравились ему больше, чем основной массе обозревателей. В лучшем случае обозреватели говорили, что иллюстрации «полезные» или «неназойливые». Чаще они высказывались негативно, но в меру. (Например: «Иллюстрации хотя и не ухудшают рассказов, но мало что к ним добавляют и оставляют читателю надежду, что в следующий раз будет лучше».) И тем не менее Эдди эти рисунки нравились.
Воображаемый монстр полз за стеной — страшный, без рук, без ног, он полз, цепляясь зубами и скользя на своей шкуре. Но еще лучше было изображение страшного платья в мамином стенном шкафу — платье ожило и пыталось сползти с вешалки. У платья была одна нога — босая нога, — вылезающая из-под подола, и ладонь, одна только ладонь с запястьем, высовывающаяся из рукава. Но страшнее всего — контуры единственной груди, словно подпирающей платье изнутри, словно внутри платья образовывалась женщина (или только некоторые ее части).
В книге не было ни одного рисунка, который успокоил бы читателя изображением настоящей мыши, крадущейся за стеной. На последней иллюстрации был изображен младший из мальчиков, который лежит без сна в кровати, испуганный приближающимся звуком. Своей маленькой ручкой мальчик ударяет по стене, чтобы испугать мышь. Но мышь не только ничуть не пугается и не удирает прочь: она непропорционально огромна. Она не только больше двух мальчиков вместе, она больше изголовья кровати, больше самой кровати вместе с изголовьем.
А любимую свою книжку Теда Коула Эдди вытащил из сумки и перечитал еще раз, прежде чем паром причалил к пристани. Сюжет «Двери в полу» никогда не был любимой историей Рут; отец эту историю ей не рассказывал, а прочесть ее сама она смогла лишь через несколько лет. Она ее возненавидела.
В книге была изящная, хотя и довольно откровенная иллюстрация, изображающая нерожденного ребенка в чреве матери. «Жил да был один маленький мальчик, который не знал, хочет ли он рождаться, — начиналась книга. — Его мама тоже не знала, хочет ли она, чтобы он рождался.
И все это потому, что жили они в лесной хижине на острове посреди озера и вокруг больше никого не было. А в хижине была дверь в полу.
И маленький мальчик боялся того, что может находиться под этой дверью в полу, и его мама тоже боялась. Когда-то, задолго до этого, другие дети приходили в эту хижину на Рождество, но потом они открыли дверь в полу и исчезли в дыре внизу, а вместе с ними исчезли и все их подарки.
Как-то раз мама попыталась поискать детей, но когда она открыла дверь в полу, то услышала такой жуткий звук, что волосы у нее сразу же побелели и стали как волосы призрака. И еще она почувствовала такой ужасный запах, что кожа у нее стала морщинистая, как резина. После этого кожа у мамы разгладилась, а волосы снова стали как прежде только через год. И еще, когда мама открыла дверь в полу, она увидела там такие ужасы, что больше ни за что не хотела видеть их снова; например, там было что-то вроде змеи, которая может так сжиматься, что пролезет хоть через щель между полом и дверью (даже когда дверь закрыта), а потом — так увеличиваться в размерах, что может унести всю хижину у себя на спине, словно змея — это гигантская улитка, а хижина — раковина». (От этой иллюстрации Эдди О'Хара нередко мучили кошмары, и не в те дни, когда Эдди был младенцем, а когда ему уже исполнилось шестнадцать!)
«Другие существа под дверью в полу такие ужасные, что их можно себе только представить». (В книге было и изображение этих ужасных существ — совершенно неописуемое.)
«А потому мама не знала, хочет ли она рожать маленького мальчика в лесной хижине на острове посредине озера, где вокруг никого нет. А особенно она не хотела рожать его из-за всего того, что может быть под дверью в полу. Потом она подумала: "А почему, собственно, нет? Я просто скажу ему, чтобы он не открывал эту дверь в полу!"
Ну, маме сказать это не трудно, но как насчет маленького мальчика? Он по-прежнему не знал, хочет ли рождаться в мир, где в полу есть дверь, а вокруг никого нет. Но в лесу, на острове и в озере водились и кое-какие красивые существа». (Здесь были изображения совы, уточек, которые плыли к берегу острова, и пары гагар, плещущихся в тихой воде.)
«"Может, стоит рискнуть?" — подумал маленький мальчик. И вот он родился и не пожалел о том, что сделал это. Его мама тоже была счастлива, хотя и говорила маленькому мальчику по меньшей мере раз в день: "Никогда, ты слышишь меня: никогда, никогда, никогда не открывай эту дверь в полу!" Но он, конечно же, был всего лишь маленьким мальчиком. А если ты маленький мальчик, то разве тебе не захочется открыть эту дверь в полу?»
И вот на этом, думал Эдди О'Хара, история заканчивается, даже не подозревая, что в настоящей истории маленький мальчик был маленькой девочкой. Звали ее Рут, и ее мать не была счастлива. И была совсем другая дверь в полу, о которой не знал Эдди… пока не знал.
Паром миновал Плам-Гат, и теперь Ориент-Пойнт был уже ясно виден.
Тед внимательно рассмотрел фотографии Теда Коула на обложках. Фотография на заднике «Двери в полу» была более поздняя, чем на «Мыши за стеной». На обоих мистер Коул показался Эдди красивым мужчиной, и в голове шестнадцатилетнего подростка шевельнулась мысль, что пожилой мужчина сорока пяти лет все еще может трогать сердца и мысли дам. И такой вот мужчина будет стоять среди встречающих в Ориент-Пойнте. Эдди не знал, что искать ему нужно было Марион.
— Ну, так чья это ошибка — пилота или штурмана? — весело спросил Мятный. Ошибка была общая. Отец Эдди говорил столько, что на дорогу обращал мало внимания; Эдди, который был «штурманом», предпринимал такие усилия, чтобы не уснуть, что забыл о карте. — Хорошо, что мы выехали с запасом, — добавил его отец.
Они остановились на заправке, где Джо О'Хара по мере сил предпринял попытку завязать разговор с представителем рабочего класса.
— Ну и как вам такая неприятность? — спросил старший О'Хара на заправке у оператора, который показался Эдди слегка недоразвитым. — Перед вами два экзонианца в поисках нью-лондонского парома на Ориент-Пойнт.
Эдди обмирал каждый раз, слыша, как его отец заговаривает с незнакомыми людьми. (Кто, кроме экзонианца, мог знать, что такое экзонианец?) Оператор, словно впав в мимолетную кому, уставился на масляное пятно рядом с правой туфлей Мятного.
— Вы на Род-Айленде.
Вот все, что смог выдавить из себя несчастный.
— А вы можете показать нам дорогу на Нью-Лондон? — спросил Эдди.
Когда они снова вернулись на дорогу, Мятный принялся читать Эдди лекцию о широко распространенной замкнутости, которая нередко является следствием недостатков всеобщего среднего образования.
— Отупление — вещь ужасная, Эдвард, — нравоучительно сообщил ему отец.
Они прибыли в Нью-Лондон с большим запасом, и Эдди вполне мог отправиться в Ориент-Пойнт более ранним паромом.
— Но тогда тебе придется совсем одному ждать в Ориент-Пойнте! — указал сыну Мятный.
Ведь Коулы ожидали прибытия Эдди на более позднем пароме. Когда Эдди понял, насколько было бы для него лучше ждать в Ориент-Пойнте одному, более ранний паром уже ушел.
— Первое океанское путешествие моего сына, — сказал Мятный продававшей билеты женщине с огромными руками. — Это не «Королева Елизавета» и не «Королева Мария». Это не семидневное плавание. Это не Саутгемптон, как в Англии, и не Шербур, как во Франции. Но когда тебе шестнадцать, то морское путешествие до Ориент-Пойнта — это тоже немало!
Женщина снисходительно улыбнулась сквозь свои складки жира, и хотя рот ее лишь чуть-чуть растянулся в улыбке, можно было увидеть, что у нее не хватает нескольких зубов.
Потом, стоя на набережной, отец Эдди принялся разглагольствовать об излишествах в питании, которые нередко являются следствием недостатков всеобщего среднего образования. Отъехав всего ничего от Экзетера, они увидели немало людей, которые были бы счастливее или стройнее (или и то и другое), если бы только у них было достаточно денег, чтобы получить образование в академии.
Время от времени отец Эдди вдруг ни с того ни с сего вкраплял в свою речь полезные советы, касающиеся грядущей летней работы сына.
— Не нервничай от того только, что он — знаменитость, — сказал вдруг совершенно не к месту старший О'Хара. — Вообще-то он не такая уж крупная литературная фигура. Примечай, что сможешь. Обращай внимание на его писательские привычки, попытайся понять, есть ли какой-либо метод в его безумии, — ну и всякое такое.
По мере приближения парома, на котором должен был отправиться в путь Эдди, совершенно неожиданно именно Мятный вдруг озаботился грядущей работой сына.
Сначала на паром подали грузовики, и первым в очереди был грузовик, полный свежих клемов, [6]а может, он был пустой и отправлялся за партией свежих клемов. В любом случае, пахло от него клемами далеко не первой свежести, и водитель этого грузовика, который в ожидании причаливающего парома курил сигарету, прислонясь к усеянной битыми мухами решетке радиатора, пал следующей жертвой разговорных экспромтов Джо О'Хары.
— Мой сынишка направляется на свою самую первую работу, — сообщил Мятный, и Эдди обмер еще раз.
— Ну да? — ответил водитель грузовика.
— Он будет работать секретарем у писателя, — заявил отец Эдди — Понимаете, мы не знаем в точности, каков будет круг его обязанностей, но, несомненно, это будет что-нибудь поважнее заточки карандашей, замены ленты в пишущей машинке и выискивания в словарях трудных слов, в написании которых сомневается даже писатель! Я рассматриваю эту работу как возможность приобретения ценного опыта, чем бы эта работа ни обернулась в реальности.
Водитель грузовика, внезапно исполнившись благодарности за ту работу, которая у него есть, сказал:
— Удачи тебе, парень.
В последнюю минуту, перед самой посадкой Эдди на паром, его отец метнулся к машине, а потом назад.
— Чуть не забыл! — крикнул он, протягивая Эдди толстый конверт, перехваченный резиновой лентой, и пакет, по размеру и мягкости, возможно, содержавший хлеб. Упаковка была подарочная, но что-то смяло ее на заднем сиденье машины, и подарок этот выглядел заброшенным, ненужным.
— Это для малышки — мы с мамой подумали и об этом, — сказал Мятный.
— Какой малышки? — спросил Эдди.
Он прижал конверт и подарок к груди подбородком, потому что его руки были заняты тяжелой дорожной сумкой и более легким, меньшего размера чемоданом. Так он и поднимался на борт.
— У Коулов есть маленькая девочка, ей, кажется, года четыре! — прокричал Мятный.
Громыхали цепи, пыхтел двигатель, время от времени раздавался гудок парома, другие люди прощались, пытаясь перекричать все эти шумы.
— Они родили нового ребенка вместо погибших! — вопил отец Эдди.
Это, казалось, привлекло внимание даже водителя грузовика, который припарковал свою машину на борту и теперь стоял, облокотясь о перила верхней палубы.
— Вот как, — сказал Эдди. — До свидания! — прокричал он.
— Я люблю тебя, Эдвард, — проревел его отец.
После этого Мятный О'Хара начал плакать. Эдди никогда не видел отца плачущим, но Эдди никогда до этого не покидал дома. Может быть, плакала и его мать, но Эдди этого не заметил.
— Будь осторожен, — стенал его отец.
Пассажиры, стоявшие у борта на верхней палубе, теперь все глазели на них.
— Берегись ее! — возопил его отец.
— Кого? — прокричал Эдди.
— Ее! Я говорю о миссис Коул! — воскликнул старший О'Хара.
— Почему? — крикнул Эдди.
Паром отчаливал, пристань уходила назад, надрывался гудок.
— Я слышал, что она так и не оправилась! — проревел Мятный. — Она зомби!
«Ну конечно — выспался: сказать мне об этом только теперь!» — подумал Эдди.
Но в ответ он только махнул на прощание рукой. Он и понятия не имел, что так называемая зомби будет встречать его в Ориент-Пойнте. Он еще не знал, что мистер Коул лишен водительских прав. Эдди был раздосадован тем, что отец не позволил ему вести машину до Нью-Лондона на том основании, что «движение там совсем иное, чем в Экзетере». Эдди видел отца на уменьшающемся в размерах берегу Коннектикута. Мятный отвернулся, закрыв лицо руками, — он плакал.
Что он этим хотел сказать — «зомби»? Эдди думал, что миссис Коул похожа на его мать или на всех других ничем не примечательных преподавательских жен, кругом которых и ограничивались его знания о женщинах. Если бы удача улыбнулась ему, то миссис Коул могла оказаться «дамочкой богемного поведения», хотя Эдди и не отваживался надеяться, что встретит в ее лице женщину, которая может доставлять столько вуайеристских радостей, сколько доставляла ему миссис Хейвлок.
В 1958 году, если Эдди думал о женщинах, то его воображение не шло дальше волосатых подмышек и пляшущих грудей. Что касается девушек его возраста, то с ними Эдди терпел одни неудачи, а еще они нагоняли на него страх. Поскольку он был преподавательский сынок, то встречался он (число этих встреч можно было пересчитать по пальцам) с девушками из городка Экзетер — это были робкие знакомства еще тех дней, когда он учился в обычной средней школе. [7]Эти городские девушки теперь обогнали его в развитии, к тому же обычно они настороженно относились к мальчишкам, учившимся в академии, что было вполне понятно, поскольку они ожидали от них высокомерного отношения к себе.
На воскресных танцах в Экзетере неместные девушки казались Эдди недоступными. Они приезжали на поездах и автобусах нередко из других школ-интернатов или из больших городов, вроде Бостона и Нью-Йорка. Они были гораздо лучше одеты и внешне больше походили на женщин, чем преподавательские жены, за исключением миссис Хейвлок.
Прежде чем уехать из Экзетера, Эдди перелистал ежегодник 53-го года в поисках фотографий Томаса и Тимоти Коулов — это была последняя книга, в которой они присутствовали. То, что он там увидел, нагнало на него страха. Эти парни не принадлежали ни к одному клубу, но зато Томас был сфотографирован в обеих старших командах — футбольной и хоккейной, не отставал от него и его брат, которого фотокамера запечатлела в юниорской футбольной и хоккейной командах. Напугало Эдди не то, что они могли бить по мячу и кататься на коньках; его напугало количество снимков, на которых присутствовали оба парня, — на многих непостановочных фотографиях, составлявших суть ежегодников, на всех тех фотографиях, которые были сняты, когда ученики явно получали удовольствие. На всех них Томас и Тимоти явно наслаждались жизнью. Они были счастливы — вот что понял Эдди.
Куча-мала в курилке спального корпуса (любимое развлечение курильщиков), дуракаваляние на костылях, подростки, красующиеся перед камерой с лопатами для разгребания снега, игра в карты… Томас нередко с сигаретой в уголке красивого рта. А на фотографиях, снятых во время воскресных танцев в академии, Коулы всегда оказывались в парах с самыми красивыми девушками. Была одна фотография, на которой Тимоти не танцевал — он просто обнимал свою партнершу. На еще одной фотографии Томас целовал какую-то девушку — они были под открытым небом в морозный, снежный день, оба в шерстяных пальто, Томас подтягивает девушку к себе, накинув ей на шею шарф. Да, эти ребята были ох как популярны! (И они умерли.)
Паром миновал нечто похожее на судостроительные верфи; в сухих доках стояли несколько военно-морских судов, другие стояли в воде. Отдаляясь от суши, паром миновал один или два маяка. Дальше в проливе яхт было куда меньше. День стоял жаркий, и над сушей висела дымка (даже рано утром, когда Эдди покидал Экзетер), но на воде северо-западный ветер нес прохладу, а солнце то скрывалось за облаками, то появлялось вновь.
На верхней палубе Эдди, все еще продолжавший бороться с тяжелой дорожной сумкой и меньшим по размерам, более легким чемоданом (не говоря уже о помятом подарке для малышки), решил перепаковаться. Обертка подарка пострадала еще больше, когда Эдди засунул его на дно сумки, но теперь, по крайней мере, ему не нужно было прижимать пакет подбородком к груди. А еще ему были нужны носки; с утра он надел мокасины без носков, но теперь ноги у него замерзли. Еще он надел хлопчатобумажный свитер поверх футболки. Только теперь, в свой первый день вне академии, он понял, что на нем экзетерская футболка и экзетерский свитер. Эдди смутился — ему показалось, что это бесстыдная реклама уважаемой им школы, и вывернул свитер наизнанку. Только сейчас понял он, почему некоторые старшеклассники академии носили свои экзетерские свитера вывернутыми наизнанку; такое новое понимание этой высокой моды свидетельствовало, что Эдди и в самом деле готов к встрече с так называемым реальным миром, при условии, что и на самом деле существует такой мир, в котором экзонианцам рекомендуется оставить позади свой экзетерский жизненный опыт (или вывернуть его наизнанку).
Еще немного уверенности придавало Эдди и то, что на нем были джинсы, хотя мать и говорила ему, что светлые полотняные брюки будут более «уместны»; Тед Коул писал Мятному, что парнишка может забыть о пиджаках и галстуках (летняя работа Эдди не требовала того, что Тед называл «экзетерская форма»), но отец Эдди настоял, чтобы тот взял с собой несколько рубашек и галстуков, а еще пиджак, который, как уверял Мятный, «подходит на все случаи жизни».
Только перепаковываясь на верхней палубе, обратил Эдди внимание на толстый конверт, врученный ему без всяких объяснений отцом, что уже само по себе было странно — его отец объяснял все. На конверте был напечатан обратный адрес: Экзетерская академия Филипса, и от руки аккуратным почерком отца написано «О'ХАРА». В конверте был список с именами и адресами всех экзонианцев, живущих в Гемптонах. Человек должен быть готов к любой неожиданности, а в понимании старшего О'Хары это значило: ты можешь позвонить любому экзетерскому выпускнику и попросить о помощи! Пробежав список взглядом, Эдди понял, что не знает в нем ни одной фамилии. Там было шесть фамилий с саутгемптонскими адресами, большинство из них выпуска тридцатых и сороковых годов; один старик выпуска 1919-го явно уже был в пенсионном возрасте и вряд вообще помнил, что когда-то учился в Экзетере. (На самом деле этому человеку было всего пятьдесят семь.)
Еще три или четыре экзонианца жили в Ист-Гемптоне, только двое в Бриджгемптоне и Саг-Харборе, и один или двое других — в Амагансетте, Уотер-Милле и Сагапонаке; Эдди знал, что в Сагапонаке жили Коулы. Он был ошарашен. Неужели его отец ничего не знает о своем сыне? Эдди ни за что в жизни не обратился бы ни к кому из этих незнакомых людей, даже если бы оказался в самой отчаянной ситуации. Экзонианцы! Он чуть ли не выкрикнул это слово вслух.
Эдди знал много преподавательских семей в Экзетере; большинство из них, не принимая на веру легенду о достоинствах академии, не раздували безмерно и значение понятия «экзонианец». Это неправильно, что его отец, без всяких на то оснований, заставил Эдди ощутить ненависть к Экзетеру; на самом деле парень понимал, что ему повезло учиться в этой школе. Он сомневался, что прошел бы вступительные тесты, если бы не был преподавательским сынком, и он чувствовал себя вполне в своей тарелке, настолько в своей тарелке, насколько может чувствовать себя парень, безразличный к спорту, в мужской школе. И в самом деле, с учетом страха Эдди перед девчонками его возраста, он был очень даже рад учиться в мужской школе.
Например, он осмотрительно мастурбировал только на собственное полотенце или махровую мочалку, которую потом тщательно споласкивал и вешал назад в семейную ванну; и он старался не замусолить страницы материнских каталогов, по которым заказывалась женская одежда, — помещенные там фотографии моделей нижнего белья давали ему всю ту визуальную пищу, которой требовало его воображение. (Больше всего его привлекали фотографии зрелых женщин в нижнем белье.) Но он вполне мог управляться и без каталогов, мастурбируя в темноте, в которой он словно бы ощущал кончиком языка солоноватый вкус волосатых подмышек миссис Хейвлок и в которой ее пышные груди становились мягкими податливыми подушками — на них покоилась и убаюкивалась его голова: это часто ему снилось. (Миссис Хейвлок, несомненно, выполняла сию важную функцию для бессчетного количества экзонианцев, учившихся в академии в годы ее — миссис Хейвлок — расцвета.)
Но в каком смысле миссис Коул — зомби? Эдди смотрел, как водитель грузовика с клемами поглощает хот-дог, запивая его пивом. Хотя Эдди и испытывал чувство голода — он не ел с раннего завтрака, небольшая бортовая качка парома и запах топлива не располагали к еде или питью. Временами верхняя палуба вздрагивала, и весь паром раскачивался. Ко всему этому добавлялось и не лучшим образом выбранное им место — дым из трубы сносило ветром прямо на него. Он понемногу начал зеленеть. Он почувствовал себя лучше, пройдясь по палубе, и совсем воспрял духом, когда нашел мусорную урну, куда выкинул конверт со списком и адресами всех живых экзонианцев, обитающих в Гемптонах.
И тогда Эдди совершил поступок, за который ему потом почти не было стыдно: он подошел к тому месту, где водитель грузовика с клемами со страдальческим видом переваривал хот-дог, и отважно извинился за отца. Водитель подавил подступившую было к горлу отрыжку.
— Не переживай, малыш, — сказал водитель. — У нас у всех есть родители.
— Да, — ответил Эдди.
— И потом, — с философским видом сказал водитель, — он, наверно, просто беспокоится о тебе. По мне, так это работенка та еще — секретарь писателя. Не очень я понимаю, что ты там должен будешь делать-то?
— И я тоже, — признался Эдди.
— Хочешь пива? — предложил водитель, но Эдди вежливо отказался; теперь, когда он стал чувствовать себя лучше, снова зеленеть ему не хотелось.
Эдди решил, что на верхней палубе нет ни женщин, ни девушек, достойных его внимания, однако водитель грузовика с клемами явно был на сей счет другого мнения — он пошел бродить по парому, внимательно разглядывая всех женщин и девушек. Эдди обратил внимание на двух девушек, которые переправлялись на пароме с машиной; они никого не замечали вокруг и хотя были едва ли старше Эдди (а если старше, то не больше чем на год-два), но было очевидно, что они считают его для себя слишком юным. Эдди только раз и посмотрел на них.
К нему подошла пара европейцев и на плохом английском попросила сфотографировать их на носу парома — они сообшили, что у них медовый месяц. Эдди с удовольствием их сфотографировал. И только потом ему пришло в голову, что если эта женщина европейка, то у нее, возможно, небритые подмышки. Но на ней была блуза с длинными рукавами, и определить, носит ли она бюстгальтер, Эдди тоже не смог.
Он вернулся к своей тяжелой сумке и чемодану поменьше. В чемодане были только его спортивный пиджак «на все случаи жизни» и рубашки с галстуками. Весил этот чемодан всего ничего, но мать сказала ему, что его «хорошая», как она ее называла, одежда в отдельном чемодане наверняка не помнется. (Чемодан паковала мать.) В сумке находилось все остальное — одежда, которую хотел взять он, его блокноты и несколько книг, рекомендованных ему мистером Беннетом (безусловно, любимейшим его преподавателем литературы).
Эдди не взял полное собрание сочинений Теда Коула. Он его уже прочитал. Какой был смысл тащить с собой эти книги? Единственным исключением был семейный экземпляр «Мыши за стеной» — отец Эдди настоял, чтобы тот взял эту книжку и привез автограф мистера Коула, — и еще одна книжка, которую Эдди любил больше всех, написанных Тедом для детей. Как у Рут, у Эдди была своя любимая книжка, но это была не знаменитая «Мышь за стеной». Любимой книжкой Эдди была «Дверь в полу» — читая ее, он чуть не рехнулся от страха. Он не удосужился посмотреть на дату копирайта, иначе бы знал, что «Дверь в полу» — первая книга Теда Коула, опубликованная после смерти его сыновей. А если так, то эта книга, видимо, далась ему нелегко, и она явно несла в себе некоторую долю ужаса, пережитого Тедом в эти дни.
Если бы издатель не сочувствовал Теду из-за несчастья, произошедшего с его детьми, то книжку, скорее всего, отвергли бы. Критики были почти единодушны в скептической оценке этой книги, которая, кстати, продавалась ничуть не хуже других книжек Теда. Сама Дот О'Хара сказала, что читать такую книжку вслух любому ребенку было бы непристойностью, граничащей с насилием. Но Эдди был очарован «Дверью в полу», которая фактически стала культовой в кампусах, — вот мера того, насколько она была достойна осуждения.
На пароме Эдди листал «Мышь за стеной». Он читал эту книгу столько раз, что знал ее чуть ли не наизусть; он смотрел только на иллюстрации, которые нравились ему больше, чем основной массе обозревателей. В лучшем случае обозреватели говорили, что иллюстрации «полезные» или «неназойливые». Чаще они высказывались негативно, но в меру. (Например: «Иллюстрации хотя и не ухудшают рассказов, но мало что к ним добавляют и оставляют читателю надежду, что в следующий раз будет лучше».) И тем не менее Эдди эти рисунки нравились.
Воображаемый монстр полз за стеной — страшный, без рук, без ног, он полз, цепляясь зубами и скользя на своей шкуре. Но еще лучше было изображение страшного платья в мамином стенном шкафу — платье ожило и пыталось сползти с вешалки. У платья была одна нога — босая нога, — вылезающая из-под подола, и ладонь, одна только ладонь с запястьем, высовывающаяся из рукава. Но страшнее всего — контуры единственной груди, словно подпирающей платье изнутри, словно внутри платья образовывалась женщина (или только некоторые ее части).
В книге не было ни одного рисунка, который успокоил бы читателя изображением настоящей мыши, крадущейся за стеной. На последней иллюстрации был изображен младший из мальчиков, который лежит без сна в кровати, испуганный приближающимся звуком. Своей маленькой ручкой мальчик ударяет по стене, чтобы испугать мышь. Но мышь не только ничуть не пугается и не удирает прочь: она непропорционально огромна. Она не только больше двух мальчиков вместе, она больше изголовья кровати, больше самой кровати вместе с изголовьем.
А любимую свою книжку Теда Коула Эдди вытащил из сумки и перечитал еще раз, прежде чем паром причалил к пристани. Сюжет «Двери в полу» никогда не был любимой историей Рут; отец эту историю ей не рассказывал, а прочесть ее сама она смогла лишь через несколько лет. Она ее возненавидела.
В книге была изящная, хотя и довольно откровенная иллюстрация, изображающая нерожденного ребенка в чреве матери. «Жил да был один маленький мальчик, который не знал, хочет ли он рождаться, — начиналась книга. — Его мама тоже не знала, хочет ли она, чтобы он рождался.
И все это потому, что жили они в лесной хижине на острове посреди озера и вокруг больше никого не было. А в хижине была дверь в полу.
И маленький мальчик боялся того, что может находиться под этой дверью в полу, и его мама тоже боялась. Когда-то, задолго до этого, другие дети приходили в эту хижину на Рождество, но потом они открыли дверь в полу и исчезли в дыре внизу, а вместе с ними исчезли и все их подарки.
Как-то раз мама попыталась поискать детей, но когда она открыла дверь в полу, то услышала такой жуткий звук, что волосы у нее сразу же побелели и стали как волосы призрака. И еще она почувствовала такой ужасный запах, что кожа у нее стала морщинистая, как резина. После этого кожа у мамы разгладилась, а волосы снова стали как прежде только через год. И еще, когда мама открыла дверь в полу, она увидела там такие ужасы, что больше ни за что не хотела видеть их снова; например, там было что-то вроде змеи, которая может так сжиматься, что пролезет хоть через щель между полом и дверью (даже когда дверь закрыта), а потом — так увеличиваться в размерах, что может унести всю хижину у себя на спине, словно змея — это гигантская улитка, а хижина — раковина». (От этой иллюстрации Эдди О'Хара нередко мучили кошмары, и не в те дни, когда Эдди был младенцем, а когда ему уже исполнилось шестнадцать!)
«Другие существа под дверью в полу такие ужасные, что их можно себе только представить». (В книге было и изображение этих ужасных существ — совершенно неописуемое.)
«А потому мама не знала, хочет ли она рожать маленького мальчика в лесной хижине на острове посредине озера, где вокруг никого нет. А особенно она не хотела рожать его из-за всего того, что может быть под дверью в полу. Потом она подумала: "А почему, собственно, нет? Я просто скажу ему, чтобы он не открывал эту дверь в полу!"
Ну, маме сказать это не трудно, но как насчет маленького мальчика? Он по-прежнему не знал, хочет ли рождаться в мир, где в полу есть дверь, а вокруг никого нет. Но в лесу, на острове и в озере водились и кое-какие красивые существа». (Здесь были изображения совы, уточек, которые плыли к берегу острова, и пары гагар, плещущихся в тихой воде.)
«"Может, стоит рискнуть?" — подумал маленький мальчик. И вот он родился и не пожалел о том, что сделал это. Его мама тоже была счастлива, хотя и говорила маленькому мальчику по меньшей мере раз в день: "Никогда, ты слышишь меня: никогда, никогда, никогда не открывай эту дверь в полу!" Но он, конечно же, был всего лишь маленьким мальчиком. А если ты маленький мальчик, то разве тебе не захочется открыть эту дверь в полу?»
И вот на этом, думал Эдди О'Хара, история заканчивается, даже не подозревая, что в настоящей истории маленький мальчик был маленькой девочкой. Звали ее Рут, и ее мать не была счастлива. И была совсем другая дверь в полу, о которой не знал Эдди… пока не знал.
Паром миновал Плам-Гат, и теперь Ориент-Пойнт был уже ясно виден.
Тед внимательно рассмотрел фотографии Теда Коула на обложках. Фотография на заднике «Двери в полу» была более поздняя, чем на «Мыши за стеной». На обоих мистер Коул показался Эдди красивым мужчиной, и в голове шестнадцатилетнего подростка шевельнулась мысль, что пожилой мужчина сорока пяти лет все еще может трогать сердца и мысли дам. И такой вот мужчина будет стоять среди встречающих в Ориент-Пойнте. Эдди не знал, что искать ему нужно было Марион.