Искандер Фазиль. Два рассказа

Я с наслаждением выкурил сигарету, немного удивляясь, что нет никакого
клева. Чуть ниже валуна река опять разделялась на два рукава, образуя
низенький песчаный остров, кое-где покрытый кустиками травки, с одиноким,
искривленным в сторону течения каштановым деревцем. Хорошо бы на этом
островке поваляться, позагорать, подумал я. В жару можно было бы прятаться в
тени этого деревца. Видно было, что островок заливает не только весной, но и
после каждого ливня в горах.
Я бросил окурок и еще немного подождал, удивляясь, что нет никакого
клева. Может быть, подумал я, в этой высветленной солнцем воде они видят
леску и боятся?
Я перешел на другую сторону валуна и почти сразу взял огромную форель,
как мне показалось после долгой неудачи на той стороне. Она была н в самом
деле большая. Она была больше предыдущей, хотя, конечно, и меньше самой
первой. Да не лосось ли, вдруг подумал я о первой форели. И вообще, где
граница между крупной форелью и маленьким лососем?
Время от времени возле меня стало раздаваться какое-то щелканье, но я
не обратил внимания. А потом мне снова попалась довольно приличная форель.
Я забросил леску и вдруг снова услышал какое-то щелканье. "Что за
черт?" -- подумал я и посмотрел вокруг.
Я поднял голову и увидел наверху, прямо над обрывистым склоном, дюжину
ребятишек. Некоторые держали в руках портфели. Поняв, что я их заметил, они
обрадовались, и те, что были без портфелей, разом взмахнули руками. Через
мгновенье несколько маленьких яростных камушков защелкало и зацокало вокруг
моего валуна.
Я погрозил кулаком, чем привел эту маленькую банду в неистовую радость.
Они весело запрыгали, залопотали, а те, что все еще держали портфели,
побросали их, и через мгновенье десяток камушков посыпался вниз. Ни один из
них до валуна не долетел, но некоторые, отскакивая от прибрежной гальки,
самыми неожиданными дурацкими рикошетами щелкали по валуну и булькали в
воду.
Я страшно разозлился и, поднявшись, погрозил на этот раз обоими
кулаками, чем доставил им, судя по дружному воплю, неслыханное наслаждение.
Снова посыпался град камней.
Тогда я решил сделать вид, что не обращаю на них внимания. Они
покричали мне несколько раз, но я сделал вид, что поглощен ловлей. Хотя
какой уж там лов. Я сидел, послеживая за берегом, куда теперь равномерно,
чтоб я не забывался, они швыряли маленькие злые камушки.
Я решил, что надо менять место. Мне захотелось перейти оба рукава и
выйти на тот берег. Этот берег почти везде проглядывался с дороги, и я
почувствовал, что здесь они меня не оставят в покое.
Как только я слез с валуна и пошел вниз по течению, что маленькими
негодяями правильно было расценено как бегство с поля боя, я услышал за
своей спиной свист и победное гиканье.
Я нашел мелководье и, вступив в жгучую, ледяную воду, перешел рукав.
Местами вода была почти по пояс и сильно толкала меня вперед. Я старался не
поскользнуться. Мокрые кеды делаются очень неустойчивыми. Рыбы в кармане,
почувствовав близость родной стихии, подняли переполох.
Уже на отмели островка я услышал за спиной далекий школьный звонок. Я
оглянулся и увидел наверху на дороге бегущие фигурки маленьких разбойников.
Тьфу ты, подумал я и неожиданно рассмеялся. Вода охладила мою ярость. Но
теперь возвращаться назад не хотелось, и я пошел дальше. Перешел второй
рукав и вышел на узкий зеленый берег. Почти вплотную к нему подходил буковый
и кедровый лес. Выше по течению огромный бук низко, почти горизонтально
накренился над водой. Ветви дерева уютно зеленели над несущимися струями.
Так как хорошего места поблизости не было видно, я решил попробовать
ловить на самой стремнине. Теперь это было нестрашно, потому что я и так был
весь мокрый. Я наживил крючок, выбрал глазами место поглубже и подошел к
нему, насколько мог.
Клева не было. Я уже хотел было выйти на берег, как вдруг почувствовал,
что леска за что-то зацепилась. Я решил не жалеть крючка и потянул за
удилище. Леска туго натянулась, лопнула и сразу же всплыла. Оказывается,
зацепился не крючок, а грузило.
Еле передвигая окоченевшие ноги, я вышел из воды. Запасного грузила у
меня не было. Я нашел продолговатый, сужающийся к середине камушек и
привязал его к леске. Конечно, это была неважная замена, но хоть что-нибудь.
Я решил попробовать удить с поваленного бука и направился к нему. После
скользкого каменистого дна ступать по траве было приятно. В кедах
почмокивала вода, иногда выплескиваясь сквозь дырочки шнуровки. Ноги мои
быстро отходили, набирались тепла, а тело, наоборот, начинало познабливать.
Струйки холода все чаще и чаще подымались по спине.
Я взобрался на толстый, местами замшелый ствол дерева и прошел по нему
до самой середины потока. Глубокая, зеленая вода, мягко всплескивая на
ветвях, погруженных в нее, проносилась подо мной. Ветви, омываемые водой,
зеленели как ни в чем не бывало.
Глубокая, зеленая вода, тихо журча, проносилась внизу. Тени веток слабо
колыхались на ее поверхности. Какая-то птичка, не заметив меня, села на
ветку совсем рядом со мной. Вероятно, это была трясогузка. Во всяком случае,
быстро озираясь, она непрерывно трясла своим длиннохвостым задиком. Заметив
меня, вернее осознав, что я живое существо, она упорхнула, хлестко чиркнув
листиками бука.
Я закурил. Клева все не было. Я почувствовал, что здесь и так слишком
хорошо, чтобы еще и рыба хорошо ловилась. Пожалуй, мне даже не хотелось
ловить форель. Я почувствовал, что насытился рыбалкой. Я приподнял удилище,
сдернул камушек, намотал леску и положил удочку между двумя ветками.
Уходить не хотелось. Оттянув на бок тяжелый карман с рыбами, я лег
животом на теплый, прогретый солнцем ствол. Он слегка покачивался под
напором воды, толкавшей погруженные в воду ветви. Близость глубокой, быстро
бегущей воды усиливала ощущение покоя, неподвижности. От нагретого ствола
подымался винный запах. Солнечные лучи сквозь мокрые брюки горячо
притрагивались к ногам. Мох щекотал щеку, ствол покачивался, я погружался в
сладкую дрему. Муравей медленно пробирался по моей шее.
Сквозь дрему я подумал, что давно не испытывал такого покоя. Может
быть, и никогда не испытывал. Я подумал, что даже с любимой такого полного
покоя никогда не было. Может быть, потому, что там всегда остается
опасность, что она заговорит и все испортит. Но даже если не заговорит, ты
краем сознания чувствуешь, что может заговорить, и тогда вообще неизвестно,
чем все это кончится. И потому такого полного блаженства, как здесь, там не
получается. А здесь получается, потому что дерево никак не может заговорить,
это уж точно...
Сквозь дрему я услышал далекий свист с того берега, Как из другой
жизни. Продолжая дремать, я удивился, как он мог долететь с такого
расстояния. Свист повторялся несколько раз, и, продолжая дремать, я каждый
раз удивлялся, что слышу его.
Потом я услышал скандирующий голос, но разобрать слова было невозможно.
Потом снова свист. Опять скандирующий голос. Потом я понял, что скандирующий
голос и свист идут от какого-то одного настойчивого источника. Я догадался,
что свист, как и скандирующий голос, издается несколькими людьми
одновременно...
"Ма-ши-на!" -- скорее почувствовал я, чем расслышал. Внезапная тревога
пронзила меня. Я понял, что там, наверху, уже пришла машина, которая должна
нас забрать, и сейчас вся группа ждет меня одного. Я схватил удочку и сбежал
со ствола.
Солнце стояло довольно высоко. Наверное, уже было часов одиннадцать. Я
как-то совсем забыл о времени, и сейчас мне было неловко, что столько людей
меня дожидается. Кроме того, я боялся, что они уедут, не дождавшись меня, а
у меня и денег не оставалось на обратную дорогу, да и попутной машины когда
дождешься...
Не всматриваясь в брод, я бросился в воду и почти бегом перешел рукав.
Перебежав островок, я снова влез в воду. Здесь река была широкая и
мелководная. Я бежал изо всех сил по мелководью, стараясь не поскользнуться
и не ушибить ногу. Все-таки несколько раз я чуть не упал, но каждый раз
успевал опереться на удилище.
Уже совсем близко от берега я вдруг почувствовал, что вода делается все
глубже и глубже. Удержаться на ногах становилось все труднее. "Что за черт!"
-- подумал я и остановился.
Вода была чуть выше пояса, но течение било с такой силой, что только
удилище помогало удержаться. Я пожалел, что не спустился пониже, где я тогда
довольно легко перешел брод. В то же время трудно было поверить, что я не
смогу выбраться в пяти метрах от берега. Я сделал шаг, стараясь изо всех сил
налегать на удилище. Главное, не доверять ступающей ноге, не переносить на
нее тяжесть, пока она не укрепилась на новом месте. Некоторые камни на дне,
как только я становился на них, опрокидывались и смывались потоком. Вода все
враждебней шумела вокруг меня. И вдруг я почувствовал, что уже не могу
сделать ни шагу, потому что все силы уходят на то, чтобы удержаться на
месте.
Я ощутил, как страх с какой-то пугающей быстротой начинает захлестывать
и размывать сознание. И, уже больше всего пугаясь этого страха, чтобы
как-нибудь действием опередить его, я наклонился, насколько мог, против
течения и быстро шагнул дальше. Мгновенно поток подхватил меня и потащил
вниз. Тело мое погрузилось в холодную ледяную муть, и я сразу же нахлебался
воды.
Я успел вынырнуть, нащупать ногами дно, но меня снова повалило и
потащило дальше, а я из какого-то упрямства продолжал сжимать удилище. Я
снова нахлебался, но на этот раз, вынырнув, сразу же отбросил удилище и
поплыл изо всех сил. Меня продолжало сносить со страшной быстротой, и с
такой же быстротой, я чувствовал, убывают силы. Все же я приблизился к
берегу и успел ухватиться за какой-то камень, чувствуя, что подтянуться сил
уже не хватает. Надо было удержаться, чтобы передохнуть, восстановить сбитое
дыхание.
Но тут вдруг я увидел протянутую руку, вцепился в нее, и мы вдвоем
выволокли на берег мое тело.
Это был Люсик. Голова кружилась, поташнивало. Все еще сидя на
прибрежной гальке, я медленно приходил в себя.
-- Я вам кричал, -- сказал Люсик, -- разве вы не слыхали?
-- Нет, -- сказал я. Может, он ничего не заметил, подумал я. Просто
подал руку, и все. Мне хотелось, чтоб он не знал обо всем этом.
-- Мы давно позавтракали, машина ждет, -- терпеливо напомнил Люсик.
-- Сейчас, -- сказал я и с трудом встал.
Все еще поташнивало от слабости. Я раскрыл карман штормовки и стал
вытаскивать и бросать на песок форели. Они еще были живые. Когда меня
уносило течением, они как-то злорадно притихли. А может, мне это просто
показалось.
Странное ощущение испытал я, когда меня поволокло течение. Ну и черт,
подумал я, еще раз чувствуя злобное усердие, с каким меня тащила вода.
Очень захотелось закурить. Я сунулся было в кармашек, но сигарета
оказалась обмякшей. Тогда я высыпал из карманов все лишнее, разделся, выжал
трусы и майку и снова оделся.
Нанизав на прутик форели, Люсик терпеливо ждал. Сейчас я к ним был
совсем равнодушен.
Мы пошли. Люсик шел впереди. В руке у него покачивалась тяжелая гроздь
свежей форели. Красные пятнышки на спинах рыб все еще ярко горели. Когда мы
стали подыматься по тропе, мне захотелось самому нести эту гроздь. Я с
трудом успевал за Люсиком.
-- Давай, -- сказал я, когда он остановился, поджидая меня на повороте
тропы.
-- Ничего, я понесу, -- ответил Люсик.
Все же я отобрал у него кукан. Я чувствовал, что правильней будет, если
я сам появлюсь со своим уловом в руке, хотя и так понятно, что это мой улов.
Когда мы вышли на улицу, все ребята уже сидели в грузовике. Увидев нас,
они радостно загалдели и стали протягивать руки из кузова. Студент, который
вышел на лов раньше нас, тускло оглядел кукан, показывая, что рыбой его не
удивишь.
-- Еще одну упустил, -- напомнил я, протягивая кому-то улов.
Гроздь пошла по рукам. Всем очень понравились красивые форели. Но
потом, когда она снова возвратилась ко мне, кто-то сказал, что до города
ехать четыре часа и она испортится за это время.
-- Вот бы к завтраку на уху, -- добавил он.
-- На жаруху лучше, -- поправил другой.
-- На жаруху всем не хватило бы, -- сказал первый, -- а вот уха...
В самом деле, подумал я, слишком долгая предстоит дорога, да еще в
жару. Не то чтобы она совсем испортилась, но было неприятно привезти в город
эту прекрасную гроздь в жалком виде.
Словно чувствуя мои колебания, ко мне подошла длинная черная свинья.
Она остановилась, с притворным смирением ожидая, что я буду делать с уловом.
-- Отдай в столовку, -- предложил кто-то.
Я оглянулся. Дверь в столовую была открыта, и оттуда доносились громкие
голоса. Я пнул свинью и пошел в столовую. Столовая была пустая, только за
одним из столиков сидели три свана и пили белое вино, закусывая помидорами и
сулугуни. Чувствовалось, что они уже порядочно выпили. Буфетчик ругался с
одним из них.
Я протянул ему кукан. Не замечая меня, он взял улов, отнес его в кухню
и вышел оттуда, продолжая ругать одного из застольцев. Меня он так и не
заметил. Я вышел из столовой и взобрался на грузовик.
Машина тронулась. От мокрой одежды познабливало, и я, раздевшись,
остался в одних трусах. Мне подали мой вещмешок, большую горбушку хлеба и
котелок с похлебкой. Я поудобней уселся на вещмешок и стал завтракать.
Котелок был еще горячий, потому что его держали, завернув в спальный мешок.
Я откусывал хлеб и, держа котелок обеими руками, отхлебывал из него,
стараясь соразмерить каждый глоток с движением машины, чтоб не обжечься и не
пролить вкусное хлебово с макаронами и фасолью. Я опорожнил котелок и
почувствовал, что согрелся. Кто-то дал мне сигарету, и я закурил. Сейчас у
всех было полно сигарет.
Ребята пытались петь, но ни одной песни не допевали до конца, потому
что не знали слов. А те песни, которые они знали до конца, успели надоесть
за время похода. Но все равно получалось весело.
Машина мчалась вниз, длинно сигналя и тормозя на поворотах. Горы
медленно разворачивались, и слева под глубоким обрывом сверкала река,
сужаясь и вновь растекаясь, раздваиваясь и снова стекаясь. В конце концов
она надоела.
Внезапно машина окунулась в теплый влажный воздух Колхиды.
Мы продолжали спускаться, и все время чувствовалась близость моря, хотя
самого моря еще долго не было видно.