Страница:
— Да, Майк, — сказала Анна, всегда готовая поддержать любой проект матери. Только она одна по-прежнему называла его Майком. — Оставайся. Мы так редко тебя видим. Мальчикам редко выпадает возможность пожить вместе с дядей. Верно, мальчики?
Ребята послушно кивнули и вернулись к рисовому пудингу. Майкл привез им из Каира кинжалы с серебряной чеканкой, но они проявили к подаркам только вежливый интерес; красота не трогала их сердец, их манили компьютерные игры и видео.
Майкл покачал головой.
— Извини, — повторил он. — Это невозможно. Я обещал кое-кому, что вернусь в среду. Одному другу. У него есть для меня важная работа.
Пол резко поднял глаза. Он выглядел обеспокоенным.
— Майкл, это случайно не Том Холли?
— Пол, пожалуйста, не за ленчем.
— Ладно, отложим это. Но я вернусь в Каир на следующей неделе. Позвони мне, хорошо? Обещаешь?
Майкл кивнул.
После ленча они расстались. Анна и Эндрю отправились домой, мальчики вернулись до конца дня в школу. Пол сказал, что отвезет мать домой.
— А ты, Майкл? У тебя ведь больше нет никаких дел?
— Если вы не возражаете, мне бы хотелось немного побыть одному. Я приеду домой попозже.
Когда они ушли, он нашел такси и попросил отвезти его на кладбище, где был похоронен отец. У него не имелось особых причин навещать могилу вскоре после похорон, кроме того, что завтра он уезжал из Оксфорда и хотел воспользоваться шансом попрощаться в одиночестве.
За воскресенье ветер разворошил цветы на могиле. На простом деревянном кресте был написан номер участка и имя его обитателя. Майкл долго стоял, пытаясь соединить бесформенную земляную насыпь с отцом, каким он его помнил. Он испытал потрясение, обнаружив, как мало у него сохранилось воспоминаний, как трудно ему вспомнить лицо отца, его голос и привычки. Он старался угодить ему и так ничего и не добился. Все внимание отца неизменно привлекал Пол — Пол с его призванием, Пол с его неприятием военной службы. Майкл не мог назвать это любовью, не думал об этом как о любви.
Как будто из ниоткуда появилась похоронная процессия, медленно двигаясь мимо рядов могил к тому месту, где он стоял. Он заметил свежую яму рядом с могилой отца, кучу земли около нее, ожидающую очередного обитателя. Когда первая машина оказалась рядом, он отошел и направился к выходу.
Когда он вышел с кладбища, кто-то открыл дверь машины, остановившейся напротив выхода. Майкл уже повернул на тротуар, и в этот момент чей-то голос тихо позвал его по имени. Оглянувшись на машину, он увидел, что дверца по-прежнему открыта и водитель глядит в его сторону, поджидая его. Он перешел через дорогу.
Она ничего не сказала. Ей не нужно было слов. Майкл молча сел в машину рядом с ней, глядя на нее, не веря своим глазам, не в силах остановить происходящее. Ему казалось, что если он скажет хоть слово, заклинание будет разрушено и она растворится в воздухе, оставив его таким, каким он был мгновение назад — одиноким, без воспоминаний, пытающимся вернуться в то место, которое больше не существует, которое, возможно, никогда и не существовало.
Глава 9
Глава 10
Ребята послушно кивнули и вернулись к рисовому пудингу. Майкл привез им из Каира кинжалы с серебряной чеканкой, но они проявили к подаркам только вежливый интерес; красота не трогала их сердец, их манили компьютерные игры и видео.
Майкл покачал головой.
— Извини, — повторил он. — Это невозможно. Я обещал кое-кому, что вернусь в среду. Одному другу. У него есть для меня важная работа.
Пол резко поднял глаза. Он выглядел обеспокоенным.
— Майкл, это случайно не Том Холли?
— Пол, пожалуйста, не за ленчем.
— Ладно, отложим это. Но я вернусь в Каир на следующей неделе. Позвони мне, хорошо? Обещаешь?
Майкл кивнул.
После ленча они расстались. Анна и Эндрю отправились домой, мальчики вернулись до конца дня в школу. Пол сказал, что отвезет мать домой.
— А ты, Майкл? У тебя ведь больше нет никаких дел?
— Если вы не возражаете, мне бы хотелось немного побыть одному. Я приеду домой попозже.
Когда они ушли, он нашел такси и попросил отвезти его на кладбище, где был похоронен отец. У него не имелось особых причин навещать могилу вскоре после похорон, кроме того, что завтра он уезжал из Оксфорда и хотел воспользоваться шансом попрощаться в одиночестве.
За воскресенье ветер разворошил цветы на могиле. На простом деревянном кресте был написан номер участка и имя его обитателя. Майкл долго стоял, пытаясь соединить бесформенную земляную насыпь с отцом, каким он его помнил. Он испытал потрясение, обнаружив, как мало у него сохранилось воспоминаний, как трудно ему вспомнить лицо отца, его голос и привычки. Он старался угодить ему и так ничего и не добился. Все внимание отца неизменно привлекал Пол — Пол с его призванием, Пол с его неприятием военной службы. Майкл не мог назвать это любовью, не думал об этом как о любви.
Как будто из ниоткуда появилась похоронная процессия, медленно двигаясь мимо рядов могил к тому месту, где он стоял. Он заметил свежую яму рядом с могилой отца, кучу земли около нее, ожидающую очередного обитателя. Когда первая машина оказалась рядом, он отошел и направился к выходу.
Когда он вышел с кладбища, кто-то открыл дверь машины, остановившейся напротив выхода. Майкл уже повернул на тротуар, и в этот момент чей-то голос тихо позвал его по имени. Оглянувшись на машину, он увидел, что дверца по-прежнему открыта и водитель глядит в его сторону, поджидая его. Он перешел через дорогу.
Она ничего не сказала. Ей не нужно было слов. Майкл молча сел в машину рядом с ней, глядя на нее, не веря своим глазам, не в силах остановить происходящее. Ему казалось, что если он скажет хоть слово, заклинание будет разрушено и она растворится в воздухе, оставив его таким, каким он был мгновение назад — одиноким, без воспоминаний, пытающимся вернуться в то место, которое больше не существует, которое, возможно, никогда и не существовало.
Глава 9
Айше остановила машину у «Рэндольфа». Майкл взял двойной номер. В отеле, наполненном осенними запахами, царила тишина. Холлы были пустынны. Воздух в коридорах звенел еле слышным шепотом. Идя по коридору к их номеру, они едва слышали собственные шаги, заглушаемые ковром. Тогда они впервые дотронулись друг до друга, мягко, осторожно взявшись за руки.
Она повернулась к нему, когда они оказались у двери.
— Я никогда так не волновалась раньше, — сказала она. — А ты?
— Я тоже, — сказал он. — Никогда.
Он обнял ее, привлек к себе и очень долго безмолвно держал, прижавшись щекой к ее щеке. Затем подъехал лифт, раздались звуки голосов, и они отстранились друг от друга. Майкл открыл дверь, заморгав в мягком свете, льющемся сквозь высокое окно.
Дверь бесшумно затворилась, оградив их от всего мира, отрезав от прошлого. Через мгновение комната была заперта, как будто они замуровали себя в далекой келье уединенного монастыря или оказались в высоких горах, за много миль от человеческого жилья. Одно лишь прикосновение воздуха к коже действовало на Майкла как электрический разряд. Стоило вздохнуть, и комната плыла перед глазами.
Айше подошла к окну. На другой стороне Бомонт-стрит находился исторический музей. Она провела в нем столько часов своей жизни, окруженная стеклянными витринами и каменными фигурами, чувствуя на себе взгляды твердых глаз из стекла, фаянса и алебастра, свидетелей прошлого, известного ей только по разрозненным фрагментам, как будто это была мелодия, вспоминающаяся обрывками. Ни разу она не думала, что здесь, в полуминуте ходьбы от музея, может оказаться эта комната, ожидающая ее — их обоих. И она подумала о своем прошлом, о том, что оно тоже состоит из фрагментов, разбитых обломков и выцветших надписей. Воспоминания о любви, ласках, прикосновениях к чужой коже — все было фрагментарным, совсем как полузабытая мелодия. Она протянула руки к шторам и плотно задвинула их, отрезав дневной свет.
Майкл включил ночник около кровати. Айше не сказала почти ни слова с того момента, как он сел в ее машину. Ей не нужно было ничего говорить. Он смотрел, как она расстегивает пальто и бросает его на спинку стула. Подняв руку, она откинула с лица прядь черных волос. Он заметил, что она сняла обручальное кольцо.
Она была одета в желтый свитер и длинную светлую юбку. Вокруг ее шеи был повязан короткий бордовый шелковый шарф с кремовыми прожилками. Проворные пальцы развязали его и положили поверх пальто. Майкл знал, что через несколько секунд впервые увидит ее обнаженной. Она снимет свитер и юбку, переступит через белье, подойдет к нему. Он закрыл глаза, как от боли.
Когда он снова открыл их, она была рядом с ним.
— Бедный Майкл, — прошептала она. Это были ее единственные слова. Она подняла руку и нежно прикоснулась к его щеке, как будто удивляясь его близости. Майкл положил поверх ее руки свою руку, прижимая ее ладонь к своей щеке, чувствуя, как в него входит ее тепло. Другой рукой она расстегнула его пальто. Он скинул пальто, и оно упало на пол.
Они молчали, как будто так давно жили в одиночестве, вдали от людей, что забыли назначение слов. Майкл хотел сказать, что любит ее, но у него не находилось подходящих слов, и вместо этого он прикоснулся к ней, сперва глазами, потом пальцами и, наконец, губами, мягко прижав их к ее губам. Каждое ощущение было свежим, как будто он лишился памяти, воспоминаний о любви в других местах и других временах. Он не знал другой любви, кроме той, что посетила его сейчас.
Айше отошла от него и разделась, точно так, как он и ожидал. Они по-прежнему не сказали ни слова. Никаких объяснений, никакой лжи. Она легла на кровать и прислушалась — к тишине, которой ждала много лет. И когда он наконец оказался рядом с ней и тела их соприкоснулись, тишина начала расти и окутала их.
— Как ты узнала, где меня найти? — спросил он.
Они лежали бок о бок на кровати, едва соприкасаясь телами, переплетя пальцы. Снаружи по подоконнику равномерно стучали дождевые капли.
— Я позвонила тебе домой. Там был твой брат. Он сказал мне, где ты можешь быть.
— Пол? Но я ничего не говорил ему...
— Да. Я знаю. Но, думаю, он очень хорошо знает тебя. — Она замолчала, повернув к нему лицо. — Ты рад? Рад, что я нашла тебя?
Он перевернулся на бок и долго глядел на нее. Затем нежно погладил ее грудь и наклонился, чтобы поцеловать ее.
— Я так хотел тебя, — сказал он.
— А теперь все хорошо? Ты получил то, что хотел?
Он поцеловал ее.
— Да, — сказал он. — Гораздо больше.
— Больше? Почему?
— Ты слишком много спрашиваешь.
— Я должна знать. Я всегда чувствовала себя... неопытной. С мужчинами. Тебе никогда этого не понять. Если ты не девственница и не жена, то ты шлюха. И никаких компромиссов. Иногда я думаю, что в нашей стране нет счастливых женщин.
Она села, опираясь спиной об изголовье.
— Майкл, я никогда не делала этого раньше. Бегать за мужчиной, ждать его... Я так рисковала. Я думала... что ты будешь смеяться надо мной. Или презирать меня.
— Но ты ведь все знала, верно? Знала, что я хочу тебя?
Она кивнула:
— Да, я так думала. Но разве я могла быть уверена? Мы едва знакомы.
— Я рад, что ты решила рискнуть.
— Да, — прошептала она. — Я тоже.
— Значит, это не короткое помешательство? — Он улыбнулся.
— Для меня — нет. Я не знаю тебя. Может быть, ты хищник. Лежишь в засаде и поджидаешь невинных девушек вроде меня. Моя мать часто предостерегала меня против таких мужчин.
Майкл покачал головой.
— Нет, — сказал он. — Мне кажется, что это очень серьезно. — Он помолчал. — Когда ты возвращаешься в Каир?
— Я собиралась лететь сегодня. — Она засмеялась и взглянула на наручные часы. — Мой самолет улетел час назад.
— Я улетаю в среду. Может быть, мы сможем отправиться вместе?
Она нахмурилась и покачала головой:
— Не на одном самолете, любимый. Я бы рада, но...
— Твой муж — ты о нем подумала?
— Да, в каком-то смысле. Том Холли рассказывал тебе о нем?
Майкл кивнул.
— Это не так просто, Майкл. Разные люди... Меня встретят в аэропорту, отвезут на квартиру. За мной следят. Я должна быть... Я должна играть роль преданной жены. Если станет известно... — Она замолчала.
— Что случится, если станет известно?
Она колебалась.
— Я думаю... — пробормотала она, — я думаю, они убьют меня. За то, что я опозорила имя Рашида.
— Ясно. — Он сам начал соображать, в какую историю вляпался, и нерешительно взглянул на нее.
— Ты любишь его? — спросил он.
— Рашида?
— Да.
Она ответила не сразу. На ее лице поочередно отражались разные чувства, как будто она вела трудную внутреннюю борьбу.
— Мы поженились десять лет назад, — сказала она. — Я была очень молода, девушка. Что еще? Брак не был организован в обычном смысле слова, но его устроили его и мои родители. Тогда он, конечно, еще не был так знаменит. Мне было позволено продолжать свои исследования. Он был очень добрый. Он увидел меня только на свадьбе и влюбился в меня, что и планировалось с самого начала. Через некоторое время, как мне кажется, я тоже полюбила его. Рашид сделал бы для меня все. Он был хорошим человеком, который действительно исполнял все, что обещал. Я восхищалась им, и чем дольше мы жили вдвоем, тем сильнее я им восхищалась.
Она помолчала.
— Майкл, на твой вопрос ответить нелегко. Я любила его, мне он очень нравился. Но... это было совсем не так, как у нас с тобой, даже когда мы занимались любовью. Он был... хорошим другом, нежным супругом.
— А потом, когда похитители отпустят его, что ты будешь делать тогда? — Майкл знал, что это глупый вопрос. Преждевременный, самонадеянный, даже опасный. Но он должен был его задать.
Айше не ответила. На ее лице почти сразу же появилось озабоченное выражение, как будто ее что-то встревожило — даже не вопрос, а что-то еще. Поднявшись с кровати, она подошла к окну и раздвинула шторы. Комнату залил свет. Майкл смотрел, как она голая стоит у окна, глядя на улицу. По стеклу стекали дождевые капли. До них доносился шум движения, неясный и колеблющийся.
— Майкл, я хочу тебе кое-что рассказать. Но ты должен обещать мне, что не скажешь никому об этом ни слова. И в первую очередь своему другу Тому Холли. Ты обещаешь?
Она повернулась и посмотрела на него. У нее был печальный, потерянный взгляд. Он кивнул.
— Ты должен сказать мне, — настаивала она. — Скажи вслух.
— Обещаю. Что бы ты мне ни сказала, я сохраню секрет. Я клянусь.
Она кивнула и снова повернулась лицом к окну. Дождь бежал по стеклу, крупные капли, за ними десятки маленьких чертили сверху вниз грязные дорожки.
— С год назад, — начала она, — мне передали информацию, которая привела к открытию гробницы девятнадцатой династии на плато Гиза, неподалеку от пирамид. Это была небольшая гробница, принадлежавшая жрецу по имени Нехт-Хархеби. Она была построена для него и его жены Тешат где-то около 1300 года до нашей эры в правление Сети I, фараона Менма-атре. Он был четвертым фараоном после Тутанхамона, если тебе это что-нибудь говорит.
Майкл ничего не сказал, и она продолжала:
— Гробница не была нетронутой. Ее довольно рано ограбили, а потом запечатали заново. Но сразу за главной похоронной камерой мы обнаружили восемь мумифицированных тел плохой сохранности. Мы переправили мумии в музей и попросили у попечителей разрешения вскрыть одну из них. К нашему удивлению, они дали согласие, при условии, что мы не будем производить публичного вскрытия. Понимаешь, это могло бы привести к ненужному возмущению. Со стороны бородатых.
Она глубоко вздохнула и продолжила рассказ:
— Задачу снять с мумии покровы возложили на меня и моего коллегу Айуба Махди. Операцию осуществляла я, под его наблюдением.
Она снова повернулась к нему, глядя в комнату, но не на него. Ее глаза были направлены на Майкла, но она видела что-то другое. Не номер отеля в Оксфорде, а подвальное помещение Каирского музея; не смятые простыни, на которых она только что занималась любовью, а бинты, которые она снимала с мертвеца; не Майкла, а человека на столе, безжизненного, одетого в современный костюм с галстуком. Она помнила этот галстук — она сама его купила.
— Это был Рашид. Мой муж. Его завернули в бинты и оставили там как подарок.
Она повернулась к нему, когда они оказались у двери.
— Я никогда так не волновалась раньше, — сказала она. — А ты?
— Я тоже, — сказал он. — Никогда.
Он обнял ее, привлек к себе и очень долго безмолвно держал, прижавшись щекой к ее щеке. Затем подъехал лифт, раздались звуки голосов, и они отстранились друг от друга. Майкл открыл дверь, заморгав в мягком свете, льющемся сквозь высокое окно.
Дверь бесшумно затворилась, оградив их от всего мира, отрезав от прошлого. Через мгновение комната была заперта, как будто они замуровали себя в далекой келье уединенного монастыря или оказались в высоких горах, за много миль от человеческого жилья. Одно лишь прикосновение воздуха к коже действовало на Майкла как электрический разряд. Стоило вздохнуть, и комната плыла перед глазами.
Айше подошла к окну. На другой стороне Бомонт-стрит находился исторический музей. Она провела в нем столько часов своей жизни, окруженная стеклянными витринами и каменными фигурами, чувствуя на себе взгляды твердых глаз из стекла, фаянса и алебастра, свидетелей прошлого, известного ей только по разрозненным фрагментам, как будто это была мелодия, вспоминающаяся обрывками. Ни разу она не думала, что здесь, в полуминуте ходьбы от музея, может оказаться эта комната, ожидающая ее — их обоих. И она подумала о своем прошлом, о том, что оно тоже состоит из фрагментов, разбитых обломков и выцветших надписей. Воспоминания о любви, ласках, прикосновениях к чужой коже — все было фрагментарным, совсем как полузабытая мелодия. Она протянула руки к шторам и плотно задвинула их, отрезав дневной свет.
Майкл включил ночник около кровати. Айше не сказала почти ни слова с того момента, как он сел в ее машину. Ей не нужно было ничего говорить. Он смотрел, как она расстегивает пальто и бросает его на спинку стула. Подняв руку, она откинула с лица прядь черных волос. Он заметил, что она сняла обручальное кольцо.
Она была одета в желтый свитер и длинную светлую юбку. Вокруг ее шеи был повязан короткий бордовый шелковый шарф с кремовыми прожилками. Проворные пальцы развязали его и положили поверх пальто. Майкл знал, что через несколько секунд впервые увидит ее обнаженной. Она снимет свитер и юбку, переступит через белье, подойдет к нему. Он закрыл глаза, как от боли.
Когда он снова открыл их, она была рядом с ним.
— Бедный Майкл, — прошептала она. Это были ее единственные слова. Она подняла руку и нежно прикоснулась к его щеке, как будто удивляясь его близости. Майкл положил поверх ее руки свою руку, прижимая ее ладонь к своей щеке, чувствуя, как в него входит ее тепло. Другой рукой она расстегнула его пальто. Он скинул пальто, и оно упало на пол.
Они молчали, как будто так давно жили в одиночестве, вдали от людей, что забыли назначение слов. Майкл хотел сказать, что любит ее, но у него не находилось подходящих слов, и вместо этого он прикоснулся к ней, сперва глазами, потом пальцами и, наконец, губами, мягко прижав их к ее губам. Каждое ощущение было свежим, как будто он лишился памяти, воспоминаний о любви в других местах и других временах. Он не знал другой любви, кроме той, что посетила его сейчас.
Айше отошла от него и разделась, точно так, как он и ожидал. Они по-прежнему не сказали ни слова. Никаких объяснений, никакой лжи. Она легла на кровать и прислушалась — к тишине, которой ждала много лет. И когда он наконец оказался рядом с ней и тела их соприкоснулись, тишина начала расти и окутала их.
— Как ты узнала, где меня найти? — спросил он.
Они лежали бок о бок на кровати, едва соприкасаясь телами, переплетя пальцы. Снаружи по подоконнику равномерно стучали дождевые капли.
— Я позвонила тебе домой. Там был твой брат. Он сказал мне, где ты можешь быть.
— Пол? Но я ничего не говорил ему...
— Да. Я знаю. Но, думаю, он очень хорошо знает тебя. — Она замолчала, повернув к нему лицо. — Ты рад? Рад, что я нашла тебя?
Он перевернулся на бок и долго глядел на нее. Затем нежно погладил ее грудь и наклонился, чтобы поцеловать ее.
— Я так хотел тебя, — сказал он.
— А теперь все хорошо? Ты получил то, что хотел?
Он поцеловал ее.
— Да, — сказал он. — Гораздо больше.
— Больше? Почему?
— Ты слишком много спрашиваешь.
— Я должна знать. Я всегда чувствовала себя... неопытной. С мужчинами. Тебе никогда этого не понять. Если ты не девственница и не жена, то ты шлюха. И никаких компромиссов. Иногда я думаю, что в нашей стране нет счастливых женщин.
Она села, опираясь спиной об изголовье.
— Майкл, я никогда не делала этого раньше. Бегать за мужчиной, ждать его... Я так рисковала. Я думала... что ты будешь смеяться надо мной. Или презирать меня.
— Но ты ведь все знала, верно? Знала, что я хочу тебя?
Она кивнула:
— Да, я так думала. Но разве я могла быть уверена? Мы едва знакомы.
— Я рад, что ты решила рискнуть.
— Да, — прошептала она. — Я тоже.
— Значит, это не короткое помешательство? — Он улыбнулся.
— Для меня — нет. Я не знаю тебя. Может быть, ты хищник. Лежишь в засаде и поджидаешь невинных девушек вроде меня. Моя мать часто предостерегала меня против таких мужчин.
Майкл покачал головой.
— Нет, — сказал он. — Мне кажется, что это очень серьезно. — Он помолчал. — Когда ты возвращаешься в Каир?
— Я собиралась лететь сегодня. — Она засмеялась и взглянула на наручные часы. — Мой самолет улетел час назад.
— Я улетаю в среду. Может быть, мы сможем отправиться вместе?
Она нахмурилась и покачала головой:
— Не на одном самолете, любимый. Я бы рада, но...
— Твой муж — ты о нем подумала?
— Да, в каком-то смысле. Том Холли рассказывал тебе о нем?
Майкл кивнул.
— Это не так просто, Майкл. Разные люди... Меня встретят в аэропорту, отвезут на квартиру. За мной следят. Я должна быть... Я должна играть роль преданной жены. Если станет известно... — Она замолчала.
— Что случится, если станет известно?
Она колебалась.
— Я думаю... — пробормотала она, — я думаю, они убьют меня. За то, что я опозорила имя Рашида.
— Ясно. — Он сам начал соображать, в какую историю вляпался, и нерешительно взглянул на нее.
— Ты любишь его? — спросил он.
— Рашида?
— Да.
Она ответила не сразу. На ее лице поочередно отражались разные чувства, как будто она вела трудную внутреннюю борьбу.
— Мы поженились десять лет назад, — сказала она. — Я была очень молода, девушка. Что еще? Брак не был организован в обычном смысле слова, но его устроили его и мои родители. Тогда он, конечно, еще не был так знаменит. Мне было позволено продолжать свои исследования. Он был очень добрый. Он увидел меня только на свадьбе и влюбился в меня, что и планировалось с самого начала. Через некоторое время, как мне кажется, я тоже полюбила его. Рашид сделал бы для меня все. Он был хорошим человеком, который действительно исполнял все, что обещал. Я восхищалась им, и чем дольше мы жили вдвоем, тем сильнее я им восхищалась.
Она помолчала.
— Майкл, на твой вопрос ответить нелегко. Я любила его, мне он очень нравился. Но... это было совсем не так, как у нас с тобой, даже когда мы занимались любовью. Он был... хорошим другом, нежным супругом.
— А потом, когда похитители отпустят его, что ты будешь делать тогда? — Майкл знал, что это глупый вопрос. Преждевременный, самонадеянный, даже опасный. Но он должен был его задать.
Айше не ответила. На ее лице почти сразу же появилось озабоченное выражение, как будто ее что-то встревожило — даже не вопрос, а что-то еще. Поднявшись с кровати, она подошла к окну и раздвинула шторы. Комнату залил свет. Майкл смотрел, как она голая стоит у окна, глядя на улицу. По стеклу стекали дождевые капли. До них доносился шум движения, неясный и колеблющийся.
— Майкл, я хочу тебе кое-что рассказать. Но ты должен обещать мне, что не скажешь никому об этом ни слова. И в первую очередь своему другу Тому Холли. Ты обещаешь?
Она повернулась и посмотрела на него. У нее был печальный, потерянный взгляд. Он кивнул.
— Ты должен сказать мне, — настаивала она. — Скажи вслух.
— Обещаю. Что бы ты мне ни сказала, я сохраню секрет. Я клянусь.
Она кивнула и снова повернулась лицом к окну. Дождь бежал по стеклу, крупные капли, за ними десятки маленьких чертили сверху вниз грязные дорожки.
— С год назад, — начала она, — мне передали информацию, которая привела к открытию гробницы девятнадцатой династии на плато Гиза, неподалеку от пирамид. Это была небольшая гробница, принадлежавшая жрецу по имени Нехт-Хархеби. Она была построена для него и его жены Тешат где-то около 1300 года до нашей эры в правление Сети I, фараона Менма-атре. Он был четвертым фараоном после Тутанхамона, если тебе это что-нибудь говорит.
Майкл ничего не сказал, и она продолжала:
— Гробница не была нетронутой. Ее довольно рано ограбили, а потом запечатали заново. Но сразу за главной похоронной камерой мы обнаружили восемь мумифицированных тел плохой сохранности. Мы переправили мумии в музей и попросили у попечителей разрешения вскрыть одну из них. К нашему удивлению, они дали согласие, при условии, что мы не будем производить публичного вскрытия. Понимаешь, это могло бы привести к ненужному возмущению. Со стороны бородатых.
Она глубоко вздохнула и продолжила рассказ:
— Задачу снять с мумии покровы возложили на меня и моего коллегу Айуба Махди. Операцию осуществляла я, под его наблюдением.
Она снова повернулась к нему, глядя в комнату, но не на него. Ее глаза были направлены на Майкла, но она видела что-то другое. Не номер отеля в Оксфорде, а подвальное помещение Каирского музея; не смятые простыни, на которых она только что занималась любовью, а бинты, которые она снимала с мертвеца; не Майкла, а человека на столе, безжизненного, одетого в современный костюм с галстуком. Она помнила этот галстук — она сама его купила.
— Это был Рашид. Мой муж. Его завернули в бинты и оставили там как подарок.
Глава 10
«Бентли» плавно остановился точно напротив двери. На нижней ступеньке крыльца уже ждал лакей, но человек на заднем сиденье не двигался. Лакей не открывал дверь, пока ему не был дан сигнал. В следующую секунду подкатила машина, в которой ехали личные телохранители посетителя. Они вышли из машины, проверили подъездной путь, крыльцо и фасад дома. Убедившись в отсутствии опасности, один из них произнес пару слов в рацию, затем кивнул. У дверцы автомобиля появился слуга с большим зонтиком.
Эль-Куртуби вылез наружу. Он едва не жалел о зонтике над головой. Он впервые попал в Англию и уже предвкушал наслаждение осенью. Там, откуда он приехал, листья не становятся золотыми, перед тем как облететь. В том краю лето тоже сменяется зимой, но промежуток между ними едва заметен.
На верхней ступеньке крыльца ждал сэр Лайонел Бейли. Эль-Куртуби узнал его по фотографиям, которые раздобыли люди из его разведки. Аристократическая внешность и величественные манеры имели за собой не более чем два поколения, в крайнем случае три, как хорошо знал эль-Куртуби. Его собственное генеалогическое древо уходило в прошлое на четырнадцать столетий. Но ему, в конце концов, важно не благородное происхождение, а влиятельность. А этого у Бейли и его друзей было предостаточно.
Им не был нужен переводчик, чтобы представить друг другу. Эль-Куртуби хорошо говорил по-английски. Да они и не нуждались в представлениях. Каждый знал, что представляет собой другой и что они ожидают друг от друга. Эль-Куртуби со своей густой бородой и в свободных одеждах, стоя на ступенях загородного дома в Кенте, выглядел несколько странно. Его хозяин, застывший в ожидании, внимательно разглядывал гостя. Действительно ли это тот человек, который им нужен? Способен ли он предоставить им то, чего они хотят, и в той степени, которая требуется?
— Мистер эль-Куртуби? — воскликнул сэр Лайонел, приветственно вытягивая руку, но по-прежнему неподвижно стоя на верхней ступени. «Не стоит мокнуть под дождем ради этого маленького черножопого, верно?» — Я рад, что мы наконец встретились.
Ходили слухи, что их гость вовсе не араб, а итальянец, испанец или что-то в этом роде. Католик, в юности перешедший в ислам и ставший вождем фанатиков. Конечно, все это пустые слова. Для Бейли имело значение только то, что эль-Куртуби возглавляет одну из наименее скомпрометированных фундаменталистских группировок в арабском мире, что он обладает бесспорной властью над многими людьми, даже и в Европе, и что он не отказался поужинать с самим дьяволом — в данном случае с сэром Лайонелом и его друзьями — ради достижения своих целей.
— А я — сэр Лайонел. Я надеюсь, мы встречаемся далеко не в последний раз.
Сэр Лайонел улыбнулся как можно более радушно. Впрочем, особенно он не старался. Он не имел намерения становиться заядлым другом темнокожего фанатика или его чумазых спутников. Они заключали союз исключительно из деловых соображений.
Несколько минут они болтали на отвлеченные темы. Бейли постарался убрать жену и дочерей подальше, отчасти из уважения к возможным предрассудкам гостя, отчасти потому, что хотел, чтобы о нынешней встрече знало как можно меньше людей.
— Если вы не против, то, может быть, пройдем в дом, мистер эль-Куртуби? Мои коллеги ожидают в библиотеке. Им не терпится наконец взглянуть на вас.
Библиотека служила не столько книгохранилищем, сколько для того, чтобы польстить вкусам тех, кто, имея книги, редко, если вообще их читал. Английская аристократия никогда не потворствовала интеллектуальным претензиям своих континентальных собратьев, но всегда питала слабость к большим комнатам, обитым кожей и обставленным тяжелыми креслами из того же материала.
Бейли обыкновенно использовал библиотеку для деловых встреч. Он не видел в ней другого смысла. Большую часть помещения занимал длинный резной дубовый стол, за которым могло уместиться восемнадцать человек. Сейчас за ним восседало двенадцать. Когда Бейли в сопровождении эль-Куртуби вошел в библиотеку, все собравшиеся поднялись на ноги, как будто им было так приказано. В большом камине горел огонь, отбрасывая на стены резкие тени. Сэр Лайонел предоставил почетному гостю место во главе стола, затем представил ему по очереди всех собравшихся.
Эль-Куртуби знал их всех. По правде говоря, он знал о каждом из них, вероятно, гораздо больше, чем сам сэр Лайонел. Его разведка работала незаметно, осторожно, но более эффективно, чем соответствующие службы многих западных государств. Если бы он не был убежден, что от этих людей может получить то, что ему нужно, легче, чем от кого бы то ни было еще, он не находился бы сейчас ни в этой комнате, ни даже в Англии. Не считая сэра Лайонела, из собравшихся в библиотеке трое были англичанами, еще двое — французы, один итальянец, один испанец, двое голландцев и один австриец. Все они были или средних лет, или уже пожилые — повидавшие мир, серьезные, деловые люди. Они прибыли сюда не для того, чтобы разбогатеть, заработать престиж или добиться высокого положения. Все это у них уже было.
Когда воцарилась тишина, эль-Куртуби было предложено обратиться к собравшимся. Он заговорил спокойно, неторопливо, как человек, привыкший, что его слушают в полной тишине. Единственными звуками в комнате, кроме его голоса, был треск поленьев в широком камине и шорох золы, оседающей на решетке.
— Джентльмены, — начал он, — благодарю вас за приглашение приехать сюда и за то терпение, с каким вы слушаете меня. Вы исключительно добры ко мне. В другом месте, в другое время мы, как я думаю, мы стали бы врагами. Возможно, мы и станем врагами в будущем, пока что рано об этом говорить — да и пользы нам такой разговор не принесет. Достаточно сказать, что какими бы ни были наши разногласия, они не так велики, как наши общие интересы. И позвольте мне добавить, что я убежден: преследуя эти интересы, мы заодно разрешим и наши противоречия, разве что они не встанут между нами сию же минуту. Я понятно говорю?
Он посмотрел в их лица, одно за другим, проверяя их реакцию, пытаясь прочесть их мысли. Но они были слишком умными и слишком опытными людьми, чтобы выдавать себя.
Один из англичан подался вперед.
— Я полагаю, мистер эль-Куртуби, — начал он, неправильно произнося его имя, как будто его первый звук произносится как «кв», а не просто "к", — что, прежде чем мы перейдем к обсуждению возможных разногласий, мои коллеги и я хотели бы задать несколько вопросов о том, что произошло в Лондоне в прошлую пятницу. Я не имею намерения подвергать сомнению основной принцип. Мы все согласны, что подобные акции, хотя и достойны всяческого сожаления, необходимы для создания в общественном мнении должного понимания масштабов наших проблем. У меня нет оснований усомниться в профессионализме, с которым ваши агенты выполнили работу. Тем не менее у меня вызывает беспокойство... масштаб происшедшего. Ведь вполне возможно посеять в людях страх, не заходя так далеко, без стольких жертв.
Головы нескольких людей из собравшихся за столом кивнули в знак согласия. Другие — какого бы мнения они ни придерживались — ничем не выдавали своих мыслей. Эль-Куртуби бесстрастно слушал. Когда англичанин закончил, он едва заметно подался вперед:
— Вы думаете, я не рыдал в пятницу вечером? Вы думаете, я не молился за души жертв и за благоденствие их осиротевших семей? Вы действительно воображаете, что мое сердце раньше никогда не обливалось кровью при мысли о невинных, убитых мной и моими людьми, или не будет обливаться кровью в будущем? Я само сострадание, друзья мои, меня переполняет сочувствие и жалость. Если бы я мог вернуть к жизни хотя бы одного погибшего, вы думаете, я бы не сделал этого? Я никогда не желал той ноши, которая возложена на меня. Она вынуждает меня к действиям, которые я едва выношу, к действиям, не доставляющим мне никакого удовольствия. Но эта ноша возложена на мои плечи Аллахом, и Аллах направляет мои шаги. Я всего лишь орудие Его воли. И вы, хотя, возможно, и не признаете этого, тоже всего лишь Его орудия.
Он замолчал и оглядел комнату. Они слушали. Неужели никто никогда так с ними не говорил?
— По Его воле народы Европы должны восстать против мусульман, живущих среди них, и по Его воле я должен открыть для них Египет и дать им убежище. Но каким образом этого добиться? Нанося булавочные уколы, как в течение поколений делали без всякого успеха ирландцы? Играя с насилием, ограничив его состраданием? Попугав немного, но затем отступая назад?
Он снова сделал паузу, удерживая внимание присутствующих только взглядом и голосом.
— Вы должны понять, — продолжал он, — что мы стоим на краю. Если необходимо спасти человечество и выполнить наш долг, то наши действия должны быть жестокими и бескомпромиссными. О чем вы попросите хирурга, если придете к нему с раковой опухолью? «Пожалуйста, оперируйте осторожно, не вырезайте слишком много?» Или если у вас на ноге гангрена и вы попросите его отрезать ступню, оставив все остальное, принесет ли вам это какую-нибудь пользу?
Я прошу вас очень серьезно обдумать мои слова. В прошлую пятницу погибло более ста человек. Прежде чем мы выполним свое дело, погибнут еще не меньше трех или четырех тысяч, а возможно, гораздо больше. Вам это кажется чрезмерным? Вы испытываете искушение все бросить из-за боли, которую чувствуете, из-за страха перед несколькими бессонными ночами? Но подумайте, что если мы не будем действовать, если мы не посеем ужаса в самом сердце этой тьмы, опускающейся на нас, что случится тогда? Сколько погибнет людей? Десять тысяч? Двадцать тысяч? Миллион? Десять миллионов? Я предоставляю вычисления вам. Как видите, арифметика тут простая.
В комнате наступила глубокая тишина. Он, как и намеревался, пробудил в них глубокий страх. Потрескивал огонь. Полено развалилось на угольки. Золотистая гончая у камина пошевелила во сне ушами.
— Могу я задать вопрос? — произнес Алессандро Пратолини, итальянец.
Эль-Куртуби кивнул. Теперь он держал их в своих руках. Они выполнят его волю — он чувствовал это.
— Дело вот в чем. Я отвечаю за ситуацию в Италии. В нашей стране нет такого числа иммигрантов, как во Франции, Германии или Англии, но мы испытываем сильное давление со стороны таких стран, как Албания, и наша экономика в гораздо меньшей степени способна справиться с наплывом иностранцев. Если мы не остановим наплыв в ближайшем будущем, и север и юг Италии постигнет катастрофа. Но мы не должны забывать о Ватикане. В делах подобного рода мы не можем действовать без благословения Папы. Однако новый Папа слишком озабочен развитием международного взаимопонимания, чтобы с сочувствием прислушаться к нашим жалобам. В следующем году он планирует провести конференцию в Иерусалиме. Его необходимо убедить, что вы представляете величайшую угрозу для мира, к которому он стремится, и что ваши требования необходимо удовлетворить, если он хочет чего-либо добиться. Мне нужно знать, как вы предполагаете решить эту проблему.
Эль-Куртуби впервые улыбнулся.
— Вам наверняка все объяснили, — сказал он. — Вам не нужно беспокоиться. О Папе уже позаботились. Он знает обо мне, хотя по-прежнему не знает, кто я такой. Важнее то, что он думает обо мне. Какой страх я в нем вызываю. Когда придет время, он не сможет ничем нам помешать — даю вам слово.
— Вы можете рассказать мне подробности?
— Разумеется. Мы с вами поговорим позже, и я отвечу на все ваши вопросы. Ma in fondo, non sara un problema per noi. Mi creda[1].
Бейли бросил взгляд на эль-Куртуби. Потом надо будет поговорить с Пратолини, проверить, действительно ли этот человек — итальянец. Разведка давно должна была это выяснить.
Беседа продолжалась. Эль-Куртуби отвечал на вопросы о его организации и степени ее готовности, о планах действий в Египте и Европе. У каждого из присутствующих имелся хотя бы один вопрос, но эль-Куртуби, похоже, мог удовлетворительно ответить на все вопросы. Прошло больше часа. Наконец Лайонел Бейли оглядел комнату.
Эль-Куртуби вылез наружу. Он едва не жалел о зонтике над головой. Он впервые попал в Англию и уже предвкушал наслаждение осенью. Там, откуда он приехал, листья не становятся золотыми, перед тем как облететь. В том краю лето тоже сменяется зимой, но промежуток между ними едва заметен.
На верхней ступеньке крыльца ждал сэр Лайонел Бейли. Эль-Куртуби узнал его по фотографиям, которые раздобыли люди из его разведки. Аристократическая внешность и величественные манеры имели за собой не более чем два поколения, в крайнем случае три, как хорошо знал эль-Куртуби. Его собственное генеалогическое древо уходило в прошлое на четырнадцать столетий. Но ему, в конце концов, важно не благородное происхождение, а влиятельность. А этого у Бейли и его друзей было предостаточно.
Им не был нужен переводчик, чтобы представить друг другу. Эль-Куртуби хорошо говорил по-английски. Да они и не нуждались в представлениях. Каждый знал, что представляет собой другой и что они ожидают друг от друга. Эль-Куртуби со своей густой бородой и в свободных одеждах, стоя на ступенях загородного дома в Кенте, выглядел несколько странно. Его хозяин, застывший в ожидании, внимательно разглядывал гостя. Действительно ли это тот человек, который им нужен? Способен ли он предоставить им то, чего они хотят, и в той степени, которая требуется?
— Мистер эль-Куртуби? — воскликнул сэр Лайонел, приветственно вытягивая руку, но по-прежнему неподвижно стоя на верхней ступени. «Не стоит мокнуть под дождем ради этого маленького черножопого, верно?» — Я рад, что мы наконец встретились.
Ходили слухи, что их гость вовсе не араб, а итальянец, испанец или что-то в этом роде. Католик, в юности перешедший в ислам и ставший вождем фанатиков. Конечно, все это пустые слова. Для Бейли имело значение только то, что эль-Куртуби возглавляет одну из наименее скомпрометированных фундаменталистских группировок в арабском мире, что он обладает бесспорной властью над многими людьми, даже и в Европе, и что он не отказался поужинать с самим дьяволом — в данном случае с сэром Лайонелом и его друзьями — ради достижения своих целей.
— А я — сэр Лайонел. Я надеюсь, мы встречаемся далеко не в последний раз.
Сэр Лайонел улыбнулся как можно более радушно. Впрочем, особенно он не старался. Он не имел намерения становиться заядлым другом темнокожего фанатика или его чумазых спутников. Они заключали союз исключительно из деловых соображений.
Несколько минут они болтали на отвлеченные темы. Бейли постарался убрать жену и дочерей подальше, отчасти из уважения к возможным предрассудкам гостя, отчасти потому, что хотел, чтобы о нынешней встрече знало как можно меньше людей.
— Если вы не против, то, может быть, пройдем в дом, мистер эль-Куртуби? Мои коллеги ожидают в библиотеке. Им не терпится наконец взглянуть на вас.
Библиотека служила не столько книгохранилищем, сколько для того, чтобы польстить вкусам тех, кто, имея книги, редко, если вообще их читал. Английская аристократия никогда не потворствовала интеллектуальным претензиям своих континентальных собратьев, но всегда питала слабость к большим комнатам, обитым кожей и обставленным тяжелыми креслами из того же материала.
Бейли обыкновенно использовал библиотеку для деловых встреч. Он не видел в ней другого смысла. Большую часть помещения занимал длинный резной дубовый стол, за которым могло уместиться восемнадцать человек. Сейчас за ним восседало двенадцать. Когда Бейли в сопровождении эль-Куртуби вошел в библиотеку, все собравшиеся поднялись на ноги, как будто им было так приказано. В большом камине горел огонь, отбрасывая на стены резкие тени. Сэр Лайонел предоставил почетному гостю место во главе стола, затем представил ему по очереди всех собравшихся.
Эль-Куртуби знал их всех. По правде говоря, он знал о каждом из них, вероятно, гораздо больше, чем сам сэр Лайонел. Его разведка работала незаметно, осторожно, но более эффективно, чем соответствующие службы многих западных государств. Если бы он не был убежден, что от этих людей может получить то, что ему нужно, легче, чем от кого бы то ни было еще, он не находился бы сейчас ни в этой комнате, ни даже в Англии. Не считая сэра Лайонела, из собравшихся в библиотеке трое были англичанами, еще двое — французы, один итальянец, один испанец, двое голландцев и один австриец. Все они были или средних лет, или уже пожилые — повидавшие мир, серьезные, деловые люди. Они прибыли сюда не для того, чтобы разбогатеть, заработать престиж или добиться высокого положения. Все это у них уже было.
Когда воцарилась тишина, эль-Куртуби было предложено обратиться к собравшимся. Он заговорил спокойно, неторопливо, как человек, привыкший, что его слушают в полной тишине. Единственными звуками в комнате, кроме его голоса, был треск поленьев в широком камине и шорох золы, оседающей на решетке.
— Джентльмены, — начал он, — благодарю вас за приглашение приехать сюда и за то терпение, с каким вы слушаете меня. Вы исключительно добры ко мне. В другом месте, в другое время мы, как я думаю, мы стали бы врагами. Возможно, мы и станем врагами в будущем, пока что рано об этом говорить — да и пользы нам такой разговор не принесет. Достаточно сказать, что какими бы ни были наши разногласия, они не так велики, как наши общие интересы. И позвольте мне добавить, что я убежден: преследуя эти интересы, мы заодно разрешим и наши противоречия, разве что они не встанут между нами сию же минуту. Я понятно говорю?
Он посмотрел в их лица, одно за другим, проверяя их реакцию, пытаясь прочесть их мысли. Но они были слишком умными и слишком опытными людьми, чтобы выдавать себя.
Один из англичан подался вперед.
— Я полагаю, мистер эль-Куртуби, — начал он, неправильно произнося его имя, как будто его первый звук произносится как «кв», а не просто "к", — что, прежде чем мы перейдем к обсуждению возможных разногласий, мои коллеги и я хотели бы задать несколько вопросов о том, что произошло в Лондоне в прошлую пятницу. Я не имею намерения подвергать сомнению основной принцип. Мы все согласны, что подобные акции, хотя и достойны всяческого сожаления, необходимы для создания в общественном мнении должного понимания масштабов наших проблем. У меня нет оснований усомниться в профессионализме, с которым ваши агенты выполнили работу. Тем не менее у меня вызывает беспокойство... масштаб происшедшего. Ведь вполне возможно посеять в людях страх, не заходя так далеко, без стольких жертв.
Головы нескольких людей из собравшихся за столом кивнули в знак согласия. Другие — какого бы мнения они ни придерживались — ничем не выдавали своих мыслей. Эль-Куртуби бесстрастно слушал. Когда англичанин закончил, он едва заметно подался вперед:
— Вы думаете, я не рыдал в пятницу вечером? Вы думаете, я не молился за души жертв и за благоденствие их осиротевших семей? Вы действительно воображаете, что мое сердце раньше никогда не обливалось кровью при мысли о невинных, убитых мной и моими людьми, или не будет обливаться кровью в будущем? Я само сострадание, друзья мои, меня переполняет сочувствие и жалость. Если бы я мог вернуть к жизни хотя бы одного погибшего, вы думаете, я бы не сделал этого? Я никогда не желал той ноши, которая возложена на меня. Она вынуждает меня к действиям, которые я едва выношу, к действиям, не доставляющим мне никакого удовольствия. Но эта ноша возложена на мои плечи Аллахом, и Аллах направляет мои шаги. Я всего лишь орудие Его воли. И вы, хотя, возможно, и не признаете этого, тоже всего лишь Его орудия.
Он замолчал и оглядел комнату. Они слушали. Неужели никто никогда так с ними не говорил?
— По Его воле народы Европы должны восстать против мусульман, живущих среди них, и по Его воле я должен открыть для них Египет и дать им убежище. Но каким образом этого добиться? Нанося булавочные уколы, как в течение поколений делали без всякого успеха ирландцы? Играя с насилием, ограничив его состраданием? Попугав немного, но затем отступая назад?
Он снова сделал паузу, удерживая внимание присутствующих только взглядом и голосом.
— Вы должны понять, — продолжал он, — что мы стоим на краю. Если необходимо спасти человечество и выполнить наш долг, то наши действия должны быть жестокими и бескомпромиссными. О чем вы попросите хирурга, если придете к нему с раковой опухолью? «Пожалуйста, оперируйте осторожно, не вырезайте слишком много?» Или если у вас на ноге гангрена и вы попросите его отрезать ступню, оставив все остальное, принесет ли вам это какую-нибудь пользу?
Я прошу вас очень серьезно обдумать мои слова. В прошлую пятницу погибло более ста человек. Прежде чем мы выполним свое дело, погибнут еще не меньше трех или четырех тысяч, а возможно, гораздо больше. Вам это кажется чрезмерным? Вы испытываете искушение все бросить из-за боли, которую чувствуете, из-за страха перед несколькими бессонными ночами? Но подумайте, что если мы не будем действовать, если мы не посеем ужаса в самом сердце этой тьмы, опускающейся на нас, что случится тогда? Сколько погибнет людей? Десять тысяч? Двадцать тысяч? Миллион? Десять миллионов? Я предоставляю вычисления вам. Как видите, арифметика тут простая.
В комнате наступила глубокая тишина. Он, как и намеревался, пробудил в них глубокий страх. Потрескивал огонь. Полено развалилось на угольки. Золотистая гончая у камина пошевелила во сне ушами.
— Могу я задать вопрос? — произнес Алессандро Пратолини, итальянец.
Эль-Куртуби кивнул. Теперь он держал их в своих руках. Они выполнят его волю — он чувствовал это.
— Дело вот в чем. Я отвечаю за ситуацию в Италии. В нашей стране нет такого числа иммигрантов, как во Франции, Германии или Англии, но мы испытываем сильное давление со стороны таких стран, как Албания, и наша экономика в гораздо меньшей степени способна справиться с наплывом иностранцев. Если мы не остановим наплыв в ближайшем будущем, и север и юг Италии постигнет катастрофа. Но мы не должны забывать о Ватикане. В делах подобного рода мы не можем действовать без благословения Папы. Однако новый Папа слишком озабочен развитием международного взаимопонимания, чтобы с сочувствием прислушаться к нашим жалобам. В следующем году он планирует провести конференцию в Иерусалиме. Его необходимо убедить, что вы представляете величайшую угрозу для мира, к которому он стремится, и что ваши требования необходимо удовлетворить, если он хочет чего-либо добиться. Мне нужно знать, как вы предполагаете решить эту проблему.
Эль-Куртуби впервые улыбнулся.
— Вам наверняка все объяснили, — сказал он. — Вам не нужно беспокоиться. О Папе уже позаботились. Он знает обо мне, хотя по-прежнему не знает, кто я такой. Важнее то, что он думает обо мне. Какой страх я в нем вызываю. Когда придет время, он не сможет ничем нам помешать — даю вам слово.
— Вы можете рассказать мне подробности?
— Разумеется. Мы с вами поговорим позже, и я отвечу на все ваши вопросы. Ma in fondo, non sara un problema per noi. Mi creda[1].
Бейли бросил взгляд на эль-Куртуби. Потом надо будет поговорить с Пратолини, проверить, действительно ли этот человек — итальянец. Разведка давно должна была это выяснить.
Беседа продолжалась. Эль-Куртуби отвечал на вопросы о его организации и степени ее готовности, о планах действий в Египте и Европе. У каждого из присутствующих имелся хотя бы один вопрос, но эль-Куртуби, похоже, мог удовлетворительно ответить на все вопросы. Прошло больше часа. Наконец Лайонел Бейли оглядел комнату.