Страница:
Что касается заглавия, оно тоже было на французском: Les clavicule de Solomon. Traduit de I'Hebruex en Langue Latine par le Rabin Abognazar et Mis en Langue Vulgaire par M. Barault Archeveque d'Arles.В самом низу страницы стояла дата: MDCXXXIV: 1634.
Сама книга, по-видимому, представляла собой трактат о ритуалах магии, сопровожденный формулами заклинаний, оберегающими знаками, диаграммами и рисунками, изображающими магические обряды.
Рубен подошел к Дэнни. Вместе они прошли вдоль полок, вытаскивая наугад книгу за книгой, быстро просматривая каждую, прежде чем вернуть ее на место. Еще тома на французском, несколько – на латыни, с таинственными заглавиями и странными надписями: De Occulta Philosophica Libri Tres; De naturalium effectum causis, sive de Incantationibus..; Steganographia, hoc est, ars per occultam scripturam animi sui wluntatem absentibus aperiendi certa..; Grimorium Verum; Lemegeton; Veterum Sophorum Sigilla et Imagines Magicae; De Septem Secundies...
В одном ряду они обнаружили более сорока томов на английском, немецком, и голландском языках. Рядом с ними стояло несколько книг на греческом, почти дюжина – на еврейском, три – на языке, который Рубен счел арабским, и одна, язык которой был ему неизвестен. Большинство были датированы семнадцатым и восемнадцатым веками и большей частью были изданы в Париже, Лейдене, Касселе, Базеле и Дармштадте. Самым недавним было издание на английском, в пол-листа, выпущенное в 1800 году в Бостоне Натаниелом Аккернехтом. Написанная неким Персеверансом Хопкинсом, она была озаглавлена «Отрезвляющее Предупреждение Праведникам, Являющее Собой Отчет о Недавних Событиях в Нантакете».Книга была сильно зачитана, и ее поля были сплошь испещрены заметками, сделанными мелким, неразборчивым почерком.
На узком столике в задней части комнаты, прямо под нависавшими портретами, лежала куча затянутых паутиной бумаг, большинство из которых, при близком рассмотрении, оказались письмами. Странными письмами на нескольких языках, но в основном на французском и немецком. Их тексты перемежались цитатами на еврейском и латыни, цепочками цифр, астрологическими и кабалистическими знаками. Целые куски некоторых писем выглядели закодированными. Они приходили со всей Европы, включая несколько из Митау в Курляндии и довольно большое количество из Будапешта, Риги, Бреста и других городов на востоке.
Наибольший интерес представляла пачка из сорока с лишним писем, написанных одной рукой. Они были на французском, вверху стояло «Кап-Франсэ». Даты начинались с 1762 года и кончались 1807, однако почерк почти не изменился за это время. Кап-Франсэ, разумеется, было старым названием Кап-Аитьена, бывшей северной столицы Гаити в те дни, когда это была французская колония Сан-Доминго. Подпись в конце писем была неразборчива.
Вся пачка хранилась в небольшой шкатулке, отдельно от остальных писем. На дне шкатулки лежал плоский золотой предмет. По форме это был полудиск, примерно фут в диаметре, с зазубренной прямой стороной и ровной полукруглой, словно его отломили от более крупного диска. Его поверхность была покрыта странными знаками, ни один из которых не был знаком Рубену. Что-то в этом полудиске говорило том, что его происхождение, как и происхождение символов на полу, возможно, могло быть африканским.
Рубен захлопнул шкатулку.
– Дэнни, чтобы впоследствии не возникло никаких проблем с Коннелли, вот смотри, я забираю их с собой. Я хочу показать эти письма Анжелине. Полудиск тоже.
– Думаю, нам надо выбираться отсюда, – сказал Дэнни. Он направился к лестнице.
– Погоди минуту, – окликнул его Рубен. Все время, что он провел в комнате, его взгляд постоянно возвращался к фигуре, сидевшей за столом. Что-то влекло его в ту сторону.
Он хотел увидеть книгу, посмотреть на ту страницу, которую этот колдун в квакерском наряде читал, когда пробил его час. Он опасливо приблизился к столу сбоку. Рука мумии покоилась на открытой странице, тонкая и сморщенная, втянутая в рукав, как коготь. Когда Рубен передвинул ее, он потревожил все тело. Паук шевельнулся и пустился наутек, он пробежал по паутине и нырнул за нее, ища убежища в пустой правой глазнице колдуна.
Рубен поднял книгу, увесистый фолиант, чтобы убрать ее со стола, при этом он разорвал паутину, соединявшую ее с мумией и столом. Второй крупный паук выбежал из-под нее. Рубен вздрогнул, книга выскользнула у него из рук, с громким шумом упала на пол и захлопнулась. Он поднял ее, фыркая и отплевываясь в густом облаке серой пыли.
Рубен положил книгу на край стола и снова раскрыл ее. На титульном листе было написано:
КНИГА ТАЙН ИЛИ КЕТАБ ЭЛЬ АСРАР АБЕНА ФАРАГИ
МАРОККАНСКОГО ПИСЦА СКОРБИ, ПЕРЕЛОЖЕННАЯ НА АНГЛИЙСКИЙ ЯЗЫК С ЛАТИНСКОГО ПЕРЕВОДА ТРИФЕМИЯ АНГЛИЙСКИМ УЧЕНЫМ МУЖЕМ, И НАИБОГАТЕЙШЕ ИЛЛЮСТРИРОВАННАЯ РИСУНКАМИ, ВЗЯТЫМИ ИЗ ОРИГИНАЛЬНОГО ТЕКСТА ЭКЗЕМПЛЯРА, НАЙДЕННОГО В ЕГИПЕТСКОМ ГОРОДЕ ФАЮМЕ MDHLI
Рубен начал медленно листать пожелтевшие страницы. На каждой левой странице был напечатан текст латинского перевода, напротив английского варианта справа. Основной текст состоял из коротких стихов, которые Рубен принял за заклинания, перемежавшихся со строками кабалистических букв и оберегающих знаков, написанных по-арабски:
Он не просмотрел и десяти страниц, когда книга, так долго пролежавшая неподвижно на одном месте, сломалась у корешка и вновь раскрылась на привычном месте.
Всю страницу занимала гравюра по дереву в стиле шестнадцатого века. Рубену понадобилось около полминуты, чтобы разобраться в замысле и построении рисунка. Когда же ему это удалось, он с дрожью захлопнул книгу и отошел от стола.
Сцена, изображенная на гравюре, представляла собой кладбище, на котором были графически изображены события грядущего Воскрешения из мертвых. Художник изменил антураж предполагаемого египетского оригинала, показав вместо этого европейское кладбище, изобилующее Скорбящими Девами и крестами христианской веры. Но эта гравюра ничем не напоминала традиционные картины Воскрешения, на которых мертвые поднимаются в лучащихся телах возрожденной плоти, одетые в белые одежды и исполненные радости, и идут навстречу Иисусу, спускающемуся с небес.
Вместо этого тела восставших из могил были полусгнившими и отвратительными, прикрытые остатками изъеденных червями саванов. На их разложившихся лицах художник попытался передать выражения страха и крайнего ужаса; со всех сторон их окружала туманная черная мгла, в которой притаились странные фигуры.
Но не это заставило Рубена захлопнуть книгу так торопливо и с таким отвращением. Это был вид существ, которые лизали и обгладывали ноги, руки и лица пробудившихся мертвецов, даже тех, которые, дрожа, еще стояли в своих могилах. Их кожа была ужасного белого оттенка, а их тела, если бы они начали двигаться, извивались бы, Рубен был уверен в этом, самым омерзительным и тошнотворным образом. Одно из этих существ у левого края картины повернуло свое... лицо к читателю с таким выражением голода и ликования, что ничто и никогда не смогло бы стереть его черт из памяти Рубена.
21
22
Сама книга, по-видимому, представляла собой трактат о ритуалах магии, сопровожденный формулами заклинаний, оберегающими знаками, диаграммами и рисунками, изображающими магические обряды.
Рубен подошел к Дэнни. Вместе они прошли вдоль полок, вытаскивая наугад книгу за книгой, быстро просматривая каждую, прежде чем вернуть ее на место. Еще тома на французском, несколько – на латыни, с таинственными заглавиями и странными надписями: De Occulta Philosophica Libri Tres; De naturalium effectum causis, sive de Incantationibus..; Steganographia, hoc est, ars per occultam scripturam animi sui wluntatem absentibus aperiendi certa..; Grimorium Verum; Lemegeton; Veterum Sophorum Sigilla et Imagines Magicae; De Septem Secundies...
В одном ряду они обнаружили более сорока томов на английском, немецком, и голландском языках. Рядом с ними стояло несколько книг на греческом, почти дюжина – на еврейском, три – на языке, который Рубен счел арабским, и одна, язык которой был ему неизвестен. Большинство были датированы семнадцатым и восемнадцатым веками и большей частью были изданы в Париже, Лейдене, Касселе, Базеле и Дармштадте. Самым недавним было издание на английском, в пол-листа, выпущенное в 1800 году в Бостоне Натаниелом Аккернехтом. Написанная неким Персеверансом Хопкинсом, она была озаглавлена «Отрезвляющее Предупреждение Праведникам, Являющее Собой Отчет о Недавних Событиях в Нантакете».Книга была сильно зачитана, и ее поля были сплошь испещрены заметками, сделанными мелким, неразборчивым почерком.
На узком столике в задней части комнаты, прямо под нависавшими портретами, лежала куча затянутых паутиной бумаг, большинство из которых, при близком рассмотрении, оказались письмами. Странными письмами на нескольких языках, но в основном на французском и немецком. Их тексты перемежались цитатами на еврейском и латыни, цепочками цифр, астрологическими и кабалистическими знаками. Целые куски некоторых писем выглядели закодированными. Они приходили со всей Европы, включая несколько из Митау в Курляндии и довольно большое количество из Будапешта, Риги, Бреста и других городов на востоке.
Наибольший интерес представляла пачка из сорока с лишним писем, написанных одной рукой. Они были на французском, вверху стояло «Кап-Франсэ». Даты начинались с 1762 года и кончались 1807, однако почерк почти не изменился за это время. Кап-Франсэ, разумеется, было старым названием Кап-Аитьена, бывшей северной столицы Гаити в те дни, когда это была французская колония Сан-Доминго. Подпись в конце писем была неразборчива.
Вся пачка хранилась в небольшой шкатулке, отдельно от остальных писем. На дне шкатулки лежал плоский золотой предмет. По форме это был полудиск, примерно фут в диаметре, с зазубренной прямой стороной и ровной полукруглой, словно его отломили от более крупного диска. Его поверхность была покрыта странными знаками, ни один из которых не был знаком Рубену. Что-то в этом полудиске говорило том, что его происхождение, как и происхождение символов на полу, возможно, могло быть африканским.
Рубен захлопнул шкатулку.
– Дэнни, чтобы впоследствии не возникло никаких проблем с Коннелли, вот смотри, я забираю их с собой. Я хочу показать эти письма Анжелине. Полудиск тоже.
– Думаю, нам надо выбираться отсюда, – сказал Дэнни. Он направился к лестнице.
– Погоди минуту, – окликнул его Рубен. Все время, что он провел в комнате, его взгляд постоянно возвращался к фигуре, сидевшей за столом. Что-то влекло его в ту сторону.
Он хотел увидеть книгу, посмотреть на ту страницу, которую этот колдун в квакерском наряде читал, когда пробил его час. Он опасливо приблизился к столу сбоку. Рука мумии покоилась на открытой странице, тонкая и сморщенная, втянутая в рукав, как коготь. Когда Рубен передвинул ее, он потревожил все тело. Паук шевельнулся и пустился наутек, он пробежал по паутине и нырнул за нее, ища убежища в пустой правой глазнице колдуна.
Рубен поднял книгу, увесистый фолиант, чтобы убрать ее со стола, при этом он разорвал паутину, соединявшую ее с мумией и столом. Второй крупный паук выбежал из-под нее. Рубен вздрогнул, книга выскользнула у него из рук, с громким шумом упала на пол и захлопнулась. Он поднял ее, фыркая и отплевываясь в густом облаке серой пыли.
Рубен положил книгу на край стола и снова раскрыл ее. На титульном листе было написано:
КНИГА ТАЙН ИЛИ КЕТАБ ЭЛЬ АСРАР АБЕНА ФАРАГИ
МАРОККАНСКОГО ПИСЦА СКОРБИ, ПЕРЕЛОЖЕННАЯ НА АНГЛИЙСКИЙ ЯЗЫК С ЛАТИНСКОГО ПЕРЕВОДА ТРИФЕМИЯ АНГЛИЙСКИМ УЧЕНЫМ МУЖЕМ, И НАИБОГАТЕЙШЕ ИЛЛЮСТРИРОВАННАЯ РИСУНКАМИ, ВЗЯТЫМИ ИЗ ОРИГИНАЛЬНОГО ТЕКСТА ЭКЗЕМПЛЯРА, НАЙДЕННОГО В ЕГИПЕТСКОМ ГОРОДЕ ФАЮМЕ MDHLI
Рубен начал медленно листать пожелтевшие страницы. На каждой левой странице был напечатан текст латинского перевода, напротив английского варианта справа. Основной текст состоял из коротких стихов, которые Рубен принял за заклинания, перемежавшихся со строками кабалистических букв и оберегающих знаков, написанных по-арабски:
Он не просмотрел и десяти страниц, когда книга, так долго пролежавшая неподвижно на одном месте, сломалась у корешка и вновь раскрылась на привычном месте.
Всю страницу занимала гравюра по дереву в стиле шестнадцатого века. Рубену понадобилось около полминуты, чтобы разобраться в замысле и построении рисунка. Когда же ему это удалось, он с дрожью захлопнул книгу и отошел от стола.
Сцена, изображенная на гравюре, представляла собой кладбище, на котором были графически изображены события грядущего Воскрешения из мертвых. Художник изменил антураж предполагаемого египетского оригинала, показав вместо этого европейское кладбище, изобилующее Скорбящими Девами и крестами христианской веры. Но эта гравюра ничем не напоминала традиционные картины Воскрешения, на которых мертвые поднимаются в лучащихся телах возрожденной плоти, одетые в белые одежды и исполненные радости, и идут навстречу Иисусу, спускающемуся с небес.
Вместо этого тела восставших из могил были полусгнившими и отвратительными, прикрытые остатками изъеденных червями саванов. На их разложившихся лицах художник попытался передать выражения страха и крайнего ужаса; со всех сторон их окружала туманная черная мгла, в которой притаились странные фигуры.
Но не это заставило Рубена захлопнуть книгу так торопливо и с таким отвращением. Это был вид существ, которые лизали и обгладывали ноги, руки и лица пробудившихся мертвецов, даже тех, которые, дрожа, еще стояли в своих могилах. Их кожа была ужасного белого оттенка, а их тела, если бы они начали двигаться, извивались бы, Рубен был уверен в этом, самым омерзительным и тошнотворным образом. Одно из этих существ у левого края картины повернуло свое... лицо к читателю с таким выражением голода и ликования, что ничто и никогда не смогло бы стереть его черт из памяти Рубена.
21
Маленькая дверь наверху лестницы была заперта изнутри, но ключ заржавел и не поворачивался. Дэнни вышиб замок ударом ноги так, что дверь сорвалась с петель и отлетела к дальней стене. За дверью открылась узкая деревянная площадка, задушенная пылью. Стены были из голого камня.
С площадки короткая винтовая лестница с шаткими ступенями вела наверх. Они медленно стали взбираться по ней, ничего не чувствуя, страшась встречи с новыми ужасами, нервно прислушиваясь к кряхтению и поскрипыванию древнего дерева у них под ногами. Кто бы ни были те люди, которые построили эти подземные убежища, они всерьез позаботились о том, чтобы до них было не добраться.
На верху лестницы они уперлись в деревянный люк. Как и предыдущая дверь, он открылся в темноту. Фонарь Рубена стал почти бесполезен. Дэнни протянул ему снизу свой. Более яркий луч пробил тьму, и они увидели перед собой еще один тоннель, уже, чем первый, и весь забитый толстыми космами паутины. На этот раз впереди пошел Дэнни, разрывая паутину рукой с фонарем; его взгляд то впивался в темноту, то мгновенно возвращался к свету, стараясь уловить малейшее движение.
Тоннель окончился еще одной деревянной лестницей, которая, как и первая, привела их к деревянному люку. Дэнни толкнул его и выбрался наверх, очутившись в крохотной, похожей на ящик каморке размером три на три фута. Кто-то заложил люк, отделив его стеной от остального мира.
Стена была сложена из кирпича – очень похожа на ту, которую они встретили перед железной решеткой. Раствор и тут местами выкрошился, ослабив кладку. Пробив в ней дыру, достаточную, чтобы оба могли пролезть в нее, они выбрались в давно заброшенный подвал.
Здание над их головами было складом в состоянии полнейшей запущенности, одним из нескольких в районе Фронт-стрит, которые уже не один год стояли здесь, у реки, в ожидании сноса. Они отыскали входную дверь и вышли навстречу позднесентябрьскому солнцу, смаргивая с глаз темноту и ночные кошмары, на усеянной каменными обломками улице чуть севернее Бруклинского моста.
– Что, черт возьми, происходит? – возмущался Рубен.
Никто не знал; Гислер, лейтенант, руководивший операцией, пожал плечами и заметил, что это, должно быть, как-то связано с вампирами. Бросившись вон из квартиры и хлопнув за собой дверью, Рубен услышал позади себя смех, громкий и язвительный. Дэнни остался, чтобы сделать устный отчет о происшедшем.
На улице Рубен разыскал телефон-автомат. После полудюжины бесплодных попыток он наконец сумел отыскать Салли Пил в одном из кабинетов городской мэрии.
– У меня, похоже, проблемы, Салли, но я не знаю, какие именно.
– Это связано с делом Хаммелов?
– С чем же?
– Жди меня в центре через полчаса, Рубен. На Мотт-стрит, номер двадцать, есть китайский ресторанчик. Мы встретимся там.
– Как он называется?
– Я же сказала тебе: номер двадцать. Это рядом с Китайским музеем. Ты найдешь меня внизу, на первом этаже.
Салли ждала его за столиком в глубине ресторана, где царил полумрак. Она была в сером костюме дорогого покроя с кремовым шарфом на шее – образцовый адвокат. Она показалась ему восхитительной женщиной. Какая кошка пробежала тогда между ними?
– Присаживайся, Рубен.
На столике перед ней стоял бело-синий чайник и две маленькие фарфоровые чашечки без ручек.
– Выпей чаю. Это Пи Ло Чан,зеленый чай из Сучжоу. Тебе понравился.
– Я бы предпочел пиво.
Она бросила на него взгляд, говоривший: «Мы уже обсуждали эту тему». Мимо проходил официант, и она заказала пиво.
Молоденькие девушки в китайских нарядах развозили между столиками дим самна маленьких, поскрипывающих тележках, каждая со своим собственным набором и ярлычками на китайском. Салли, похоже, знала или угадывала, что именно лежало на каждой тележке. Она уверенно показывала на разные подносы, заказывая для них обоих – толстые белые пельмени и бледные, завернутые в хрустящую вафлю деликатесы. Она знала их названия на кантонском диалекте. Рубен испытывал зависть и смущение. Он ковырялся в своей тарелке, стесняясь спросить, были ли в этом ассорти пельмешки со свининой.
– Ты, может быть, предпочел бы утку, Рубен?
– Нет, спасибо. Это меня вполне устраивает.
Салли палочками подняла дим сами опустила его в открытый рот. Ее губы были чувственными, жест – эротическим. Рубен почувствовал укол сожаления.
– Что у тебя за проблемы, Рубен?
Он объяснил как мог лучше.
Когда он закончил свой рассказ, она налила себе еще одну чашечку чая. Чай становился слишком крепким. Она накрыла чайник крышечкой, наполовину сдвинув ее в сторону. Подошел официант и забрал чайник. Всюду вокруг них, как колокольчики, то громче, то тише звучали голоса китайцев.
– Ты еще кому-нибудь говорил о том, что обнаружил?
– Дэнни сейчас сдает отчет.
– Но с тобой больше никто не разговаривал? Никто из тех, кто не имеет отношения к полиции, я хочу сказать?
Он покачал головой:
– Офис окружного прокурора, ты это имеешь в виду?
Официант вернулся и поставил на стол чайник, долитый горячей водой. Из носика поднимался пар, томный и бесцветный.
– Что-нибудь в этом роде, – ответила Салли. Она, казалось, думала о чем-то своем. Где-то хлопнула дверь. В кухне, скрытой от глаз, громко зашипела струя пара, старая и всеми покинутая. На стене над их головами висели, выцветая, старые образчики китайской каллиграфии, храня в себе какую-то тайну. За соседним столиком два старика пили чай и курили.
– Рубен, если кто-нибудь все-таки появится и начнет задавать вопросы, позвони мне, хорошо? – Она достала квадратик бумаги и написала на нем цифры. – По этому телефону ты можешь застать меня почти в любое время.
Рубен взглянул на номер. Это не был ее домашний телефон или тот, по которому он только что звонил в мэрию. Не говоря ни слова, он сложил листок и сунул к себе в карман.
– Мне пора идти, – сказала она.
Он помолчал, собираясь с духом.
– Ты встречаешься с кем-нибудь?
– Да. А ты?
Она задала вопрос безразличным тоном. Но ее взгляд задержался на нем. Он покачал головой.
– Не знаю, – ответил он.
– Будь осторожен с этой Хаммел. Я не хочу, чтобы тебе сделали больно, Рубен.
– Но предотвратить этого ты не можешь? Она покачала головой.
– Нет. – Она провела языком по губам.
– Ты любишь ее? – спросила она.
– Мне тоже пора, – сказал он.
Вчера это было бы просто молчание, сегодня это была рана, стебель сорной травы, порезавший незащищенную руку.
Закрыв дверь, он осмотрел другие раны, которые принес домой: порезы и синяки, трофеи упрямого любопытства. Эти раны были неглубокими. Глубже них он носил трофеи, которые останутся с ним надолго: образы смерти в лохмотьях паутины, которые, шаркая ногами, бродили в его сознании, пытаясь найти и оккупировать его разломанный центр. Даже унизительное распекание, которое ему устроил Коннелли, не могло стереть эту омерзительную археологию смерти.
Его одежда была изорвана и покрыта грязью. Он прошел прямо в спальню и скинул костюм: купленный всего десять дней назад, теперь он не годился даже для благотворительной ярмарки. С чувством уныния и подавленности он направился в ванную. Может быть, душ вернет его к жизни.
Брызги крови были повсюду. Кровь на полу, кровь на полотенцах, кровь в душевой кабине, как красная краска, размазанная по стеклу и кафелю. Он запаниковал и бросился по комнатам, ища ее тело, но ничего не нашел. Вернувшись в ванную и осмотрев ее более тщательно, он обнаружил обрывки марли и ваты, пустую катушку хирургического пластыря, которую он хранил в ящичке. Должно быть, она сильно порезалась, потом перевязала себя. Как это произошло? Она многое пережила и была не в себе, но он не мог поверить, что она пыталась покончить с собой. Все это не было похоже на попытку самоубийства.
Он едва не поскользнулся на губке. Она лежала у самого душа, густо пропитанная кровью. Он нагнулся и поднял ее – и тут же уронил, порезавшись о бритвенное лезвие. Более осторожно на этот раз он снова поднял ее и внимательно рассмотрел. Лезвия были спрятаны умелой рукой: достаточно глубоко, чтобы их не было видно, достаточно близко от поверхности, чтобы успешно выполнить свою работу.
Анжелина потеряла много крови. Она должна была ослабеть, возможно, сейчас лежит где-нибудь без сознания. Но куда она могла пойти? В ее комнате он нашел пустые пакеты из магазинов. Одежда, которую ей одолжила его сестра, лежала на кровати. Она перевязала себя, потом оделась и ушла. Ушла, не оставив ему записки, в которой сказала бы, куда направлялась.
Зазвонил телефон. Он прозвонил три раза и умолк. Потом сразу зазвонил снова. Он подбежал к нему, сорвал трубку.
– Анжелина?
Молчание. Затем звук дыхания на другом конце, ровного, медленного. Его слушали.
– Кто это? Анжелина, это ты?
На другом конце повесили трубку. Обещание живой Анжелины превратилось в нервное «фррр» занятой линии.
На стопке бумаги для заметок, лежавшей рядом с телефоном, он увидел имя Мэри-Джо Квингли и позвонил в университет. Мисс Квингли не пыталась с ним связаться. Нет, она не видела миссис Хаммел, хотя и разговаривала с ней сегодня днем. Когда это было? Около двенадцати, если она не ошибается. Она рассказала миссис Хаммел о приготовлениях к кремации. Ну разве не стыд, что его хотят кремировать? Это же грех, сжигать вот так человеческое тело.
Он поблагодарил ее и повесил трубку. Может быть, он слишком рано ударился в панику. Скорее всего она перевязала себя наспех, только чтобы добраться до больницы. Ближайшей была Кингз-Каунти. Любой таксист мог ее туда отвезти.
В регистратуру больницы никакая миссис Хаммел не обращалась. Дежурная сестра не помнила, чтобы сегодня днем к ним клали гаитянку.
Он позвонил в больницу Методист Хоспитал, потом в Каледониан, к западу и к югу от Проспект-Парк. Ничего. Медицинский центр Меймонидес на Десятой Авеню. Ничего. Церковь, куда, по ее словам, она ходила позавчера исповедоваться. Ничего. Похоронное бюро, куда было доставлено тело Рика Хаммела. Ничего. Он положил трубку.
Телефон зазвонил через пять секунд.
– Абрамс.
– Это вы, лейтенант? Черт, я вот уже целых десять минут пытаюсь до вас дозвониться. – Сержант из отдела по расследованию убийств, человек по имени Хесус Райли, продукт мексикано-ирландского союза, которому не повезло с именем.
– Мне нужно было сделать несколько звонков, сержант. Чем могу быть полезен?
– Вы не могли бы приехать сюда как можно скорее, сэр? Тут у нас еще одно убийство. Связанное с женщиной по имени... – Он замолчал, словно проверяя имя по регистрационному бланку. – Ага... по имени Анжелина Хаммел. Это та самая, чьего мужа нашли в Парке пару дней назад.
Рубен ощутил всепроникающий холод, со свистом пролетевший по его телу. Сердце опустело. Он не чувствовал ничего – он чувствовал все.
– Она мертва?
Толчок сердца. Как долго он длится, одни толчок сердца.
– Нет, сэр. Леди жива. Она вас спрашивала.
– Я не понимаю. Вы сказали, это убийство.
– Так точно, сэр. Жертва – мужчина, по имени... та-ак, секунду... Обен Мондезир. Наверное, я неправильно выразился. Мондезир был другом этой леди. Как она утверждает.
– Кто его обнаружил?
– Хаммел. Говорит, что нашла его мертвым и сразу позвонила нам. Она была там, когда подъехала патрульная машина.
– Как она себя чувствует?
Еще одни толчок сердца.
– Похоже, ей пришлось круто. Я спросил, не нужна ли ей помощь врача, но она отказалась. Потом упомянула ваше имя. Сказала что-то насчет того, что живет у вас. Это правда, сэр?
Рубен ответил не сразу:
– Да, сержант. Это правда.
– Это только чтобы я знал, сэр. Я не включил это в отчет. Я слышал...
Райли замолчал в нерешительности.
– Что вы слышали, Райли?
– Слышал, что у вас неприятности, сэр. Капитан вернулся с полчаса назад. Кохен был с ним, говорит, что хочет вас видеть.
– Коннелли?
– Нет, Кохен. Вы приедете забрать леди, сэр?
– Сейчас выезжаю. Позаботьтесь, чтобы с нею было все в порядке. – Он помолчал. – Она ведь не задержана?
– Нет, сэр. Мы бы хотели допросить ее попозже. Но я подумал, что вы предпочтете сами с этим разобраться. Она не подозреваемая, если вы это имеете в виду.
– Хорошо. Никуда ее не отпускайте. Скажите ей, что я приеду через пятнадцать минут.
– Вы хорошо себя чувствуете? – Глупый голос. Любой мог видеть, что ей плохо.
Она покачала головой и посмотрела на него. Улыбки не было.
– Поехали отсюда.
Он отвез ее прямиком в больницу Брукли Каледониан, воспользовался своим полицейским значком, чтобы ее приняли вне очереди. Она не возражала. По дороге он заметил, что на ее блузке спереди начали расползаться кровавые пятна.
– Я купила ее сегодня утром, – сказала она. – Она была совершенно новая.
Она плакала, говоря все это. Но плакала не из-за блузки. И не от жалости к себе. Она плакала по нему. Он был внутри нее, он занял место Рика, место ее отца; и, сам того не сознавая, он запутывался в сетях ее существования. Он еще столь многого не знал, столь многого никогда не должен был узнать. Она не любила его, это было невозможно. Но ей хотелось уйти с ним куда-нибудь в темное, уединенное место и притвориться, что она его любит.
Ему все еще было трудно принять то, что она до сих пор оставалась девственницей – девственницей с опытом, возможно, но такой же нетронутой, как тринадцатилетняя девочка. Могло бы это стать мотивом для убийства? Меж холодных простыней холодные поступки, дрожа, прилипают к коже.
В его представлении это был сущий ад – тянущееся изо дня в день убожество подобного брака. Эта постоянная издевка над собой, сомнение в себе, ненависть к себе. Было бы понятно, если бы она стремилась покончить с этим. Она все еще что-то скрывала от него, он был уверен в этом. В чем же она все-таки исповедовалась своему священнику вчера вечером, что рассказала ему? Сведения, относившиеся к смерти Рика? Доказательства ее собственной причастности? Он молил Бога, что нет. Ему казалось, что он мягко и против воли влюбляется в нее.
На ее порезы нужно было накладывать швы. Врач обошелся с ней, как обошелся бы с любой черной женщиной, пришедшей к нему с порезами от бритвы: он залатал ее, но заставил чувствовать, что все это было бесполезной тратой его драгоценного времени. Ей пришлось попросить какое-нибудь обезболивающее. Отрывистые, сердитые распоряжения, отданные им медсестре, предполагали, что она должна бы быть более закаленной, привычной к таким испытаниям. Разве это не случалось достаточно часто? Разве негритянки не ждали, что их мужчины рано или поздно исполосуют их? Разве умение терпеть боль от ножа не было признаком храбрости в Африке, разве шрамы и рубцы не были залогом зрелости? Она ничего не сказала, ничего не почувствовала. По-своему доктор был прав. Она носила свои рубцы обращенными внутрь. Но они были знаками стыда, а не гордости.
Домой они ехали в молчании. Тьма сгущалась на знакомых улицах. Ветер исчез, оставив город унылым и покинутым. За освещенными окнами, закрытыми жалюзи и плотными складками штор медленно двигались фигуры мужчин и женщин, танцующих размеренный танец смерти – они улыбаются и держатся за руки, кланяются и поворачиваются, одетые и обнаженные, вымытые и грязные, крутятся, приседают, угроза и милосердие, палец к пальцу, ладонь к ладони, без музыки, качаются, глаза закрыты, глаза открыты, грудь к груди, губа к безмолвной губе, утонув в тенях какого-то безумного менуэта. Машина медленно катилась мимо этих окон, мимо открытых дверей, мимо тускло освещенных лестничных пролетов. Рубен наблюдал, как ночные узоры волнами пробегают по липу Анжелины, отвел глаза и стал смотреть на разматывавшуюся перед ним дорогу. И снова повернулся к ней и увидел тени с зазубренными краями, вытравленные в ее глазах.
С площадки короткая винтовая лестница с шаткими ступенями вела наверх. Они медленно стали взбираться по ней, ничего не чувствуя, страшась встречи с новыми ужасами, нервно прислушиваясь к кряхтению и поскрипыванию древнего дерева у них под ногами. Кто бы ни были те люди, которые построили эти подземные убежища, они всерьез позаботились о том, чтобы до них было не добраться.
На верху лестницы они уперлись в деревянный люк. Как и предыдущая дверь, он открылся в темноту. Фонарь Рубена стал почти бесполезен. Дэнни протянул ему снизу свой. Более яркий луч пробил тьму, и они увидели перед собой еще один тоннель, уже, чем первый, и весь забитый толстыми космами паутины. На этот раз впереди пошел Дэнни, разрывая паутину рукой с фонарем; его взгляд то впивался в темноту, то мгновенно возвращался к свету, стараясь уловить малейшее движение.
Тоннель окончился еще одной деревянной лестницей, которая, как и первая, привела их к деревянному люку. Дэнни толкнул его и выбрался наверх, очутившись в крохотной, похожей на ящик каморке размером три на три фута. Кто-то заложил люк, отделив его стеной от остального мира.
Стена была сложена из кирпича – очень похожа на ту, которую они встретили перед железной решеткой. Раствор и тут местами выкрошился, ослабив кладку. Пробив в ней дыру, достаточную, чтобы оба могли пролезть в нее, они выбрались в давно заброшенный подвал.
Здание над их головами было складом в состоянии полнейшей запущенности, одним из нескольких в районе Фронт-стрит, которые уже не один год стояли здесь, у реки, в ожидании сноса. Они отыскали входную дверь и вышли навстречу позднесентябрьскому солнцу, смаргивая с глаз темноту и ночные кошмары, на усеянной каменными обломками улице чуть севернее Бруклинского моста.
* * *
Комитет по встрече почетных гостей ожидал их в квартире Хаммелов. Специальная команда находилась в тоннеле уже свыше двух часов, пытаясь разобрать завал и пробиться к Рубену и Дэнни, которых считали погибшими или запертыми в каменном мешке. История про зомби была пересказана – в приукрашенном виде – капитану Коннелли, который вплотную приблизился к давно ожидаемому им инфаркту. Дэнни сняли с дела и дали ему нового напарника. Рубена временно отстранили от работы и сказали, чтобы он готовился к дисциплинарному взысканию. ОВР – отдел внутренних расследований полиции – был поставлен в известность. Поговаривали о проведении расследования.– Что, черт возьми, происходит? – возмущался Рубен.
Никто не знал; Гислер, лейтенант, руководивший операцией, пожал плечами и заметил, что это, должно быть, как-то связано с вампирами. Бросившись вон из квартиры и хлопнув за собой дверью, Рубен услышал позади себя смех, громкий и язвительный. Дэнни остался, чтобы сделать устный отчет о происшедшем.
На улице Рубен разыскал телефон-автомат. После полудюжины бесплодных попыток он наконец сумел отыскать Салли Пил в одном из кабинетов городской мэрии.
– У меня, похоже, проблемы, Салли, но я не знаю, какие именно.
– Это связано с делом Хаммелов?
– С чем же?
– Жди меня в центре через полчаса, Рубен. На Мотт-стрит, номер двадцать, есть китайский ресторанчик. Мы встретимся там.
– Как он называется?
– Я же сказала тебе: номер двадцать. Это рядом с Китайским музеем. Ты найдешь меня внизу, на первом этаже.
* * *
Китайский квартал был некрасивым, унылым и безрадостным – больше название, чем район. Рубен редко бывал там. Китайская пища ему не нравилась: слишком много свинины.Салли ждала его за столиком в глубине ресторана, где царил полумрак. Она была в сером костюме дорогого покроя с кремовым шарфом на шее – образцовый адвокат. Она показалась ему восхитительной женщиной. Какая кошка пробежала тогда между ними?
– Присаживайся, Рубен.
На столике перед ней стоял бело-синий чайник и две маленькие фарфоровые чашечки без ручек.
– Выпей чаю. Это Пи Ло Чан,зеленый чай из Сучжоу. Тебе понравился.
– Я бы предпочел пиво.
Она бросила на него взгляд, говоривший: «Мы уже обсуждали эту тему». Мимо проходил официант, и она заказала пиво.
Молоденькие девушки в китайских нарядах развозили между столиками дим самна маленьких, поскрипывающих тележках, каждая со своим собственным набором и ярлычками на китайском. Салли, похоже, знала или угадывала, что именно лежало на каждой тележке. Она уверенно показывала на разные подносы, заказывая для них обоих – толстые белые пельмени и бледные, завернутые в хрустящую вафлю деликатесы. Она знала их названия на кантонском диалекте. Рубен испытывал зависть и смущение. Он ковырялся в своей тарелке, стесняясь спросить, были ли в этом ассорти пельмешки со свининой.
– Ты, может быть, предпочел бы утку, Рубен?
– Нет, спасибо. Это меня вполне устраивает.
Салли палочками подняла дим сами опустила его в открытый рот. Ее губы были чувственными, жест – эротическим. Рубен почувствовал укол сожаления.
– Что у тебя за проблемы, Рубен?
Он объяснил как мог лучше.
Когда он закончил свой рассказ, она налила себе еще одну чашечку чая. Чай становился слишком крепким. Она накрыла чайник крышечкой, наполовину сдвинув ее в сторону. Подошел официант и забрал чайник. Всюду вокруг них, как колокольчики, то громче, то тише звучали голоса китайцев.
– Ты еще кому-нибудь говорил о том, что обнаружил?
– Дэнни сейчас сдает отчет.
– Но с тобой больше никто не разговаривал? Никто из тех, кто не имеет отношения к полиции, я хочу сказать?
Он покачал головой:
– Офис окружного прокурора, ты это имеешь в виду?
Официант вернулся и поставил на стол чайник, долитый горячей водой. Из носика поднимался пар, томный и бесцветный.
– Что-нибудь в этом роде, – ответила Салли. Она, казалось, думала о чем-то своем. Где-то хлопнула дверь. В кухне, скрытой от глаз, громко зашипела струя пара, старая и всеми покинутая. На стене над их головами висели, выцветая, старые образчики китайской каллиграфии, храня в себе какую-то тайну. За соседним столиком два старика пили чай и курили.
– Рубен, если кто-нибудь все-таки появится и начнет задавать вопросы, позвони мне, хорошо? – Она достала квадратик бумаги и написала на нем цифры. – По этому телефону ты можешь застать меня почти в любое время.
Рубен взглянул на номер. Это не был ее домашний телефон или тот, по которому он только что звонил в мэрию. Не говоря ни слова, он сложил листок и сунул к себе в карман.
– Мне пора идти, – сказала она.
Он помолчал, собираясь с духом.
– Ты встречаешься с кем-нибудь?
– Да. А ты?
Она задала вопрос безразличным тоном. Но ее взгляд задержался на нем. Он покачал головой.
– Не знаю, – ответил он.
– Будь осторожен с этой Хаммел. Я не хочу, чтобы тебе сделали больно, Рубен.
– Но предотвратить этого ты не можешь? Она покачала головой.
– Нет. – Она провела языком по губам.
– Ты любишь ее? – спросила она.
– Мне тоже пора, – сказал он.
* * *
Он звал и звал, но стены отбрасывали ее имя назад к нему, и он понял, что она ушла. Эта тишина неожиданно привязала его к ней, обнажив его потребность увидеть ее, его ожидание, его разочарование.Вчера это было бы просто молчание, сегодня это была рана, стебель сорной травы, порезавший незащищенную руку.
Закрыв дверь, он осмотрел другие раны, которые принес домой: порезы и синяки, трофеи упрямого любопытства. Эти раны были неглубокими. Глубже них он носил трофеи, которые останутся с ним надолго: образы смерти в лохмотьях паутины, которые, шаркая ногами, бродили в его сознании, пытаясь найти и оккупировать его разломанный центр. Даже унизительное распекание, которое ему устроил Коннелли, не могло стереть эту омерзительную археологию смерти.
Его одежда была изорвана и покрыта грязью. Он прошел прямо в спальню и скинул костюм: купленный всего десять дней назад, теперь он не годился даже для благотворительной ярмарки. С чувством уныния и подавленности он направился в ванную. Может быть, душ вернет его к жизни.
Брызги крови были повсюду. Кровь на полу, кровь на полотенцах, кровь в душевой кабине, как красная краска, размазанная по стеклу и кафелю. Он запаниковал и бросился по комнатам, ища ее тело, но ничего не нашел. Вернувшись в ванную и осмотрев ее более тщательно, он обнаружил обрывки марли и ваты, пустую катушку хирургического пластыря, которую он хранил в ящичке. Должно быть, она сильно порезалась, потом перевязала себя. Как это произошло? Она многое пережила и была не в себе, но он не мог поверить, что она пыталась покончить с собой. Все это не было похоже на попытку самоубийства.
Он едва не поскользнулся на губке. Она лежала у самого душа, густо пропитанная кровью. Он нагнулся и поднял ее – и тут же уронил, порезавшись о бритвенное лезвие. Более осторожно на этот раз он снова поднял ее и внимательно рассмотрел. Лезвия были спрятаны умелой рукой: достаточно глубоко, чтобы их не было видно, достаточно близко от поверхности, чтобы успешно выполнить свою работу.
Анжелина потеряла много крови. Она должна была ослабеть, возможно, сейчас лежит где-нибудь без сознания. Но куда она могла пойти? В ее комнате он нашел пустые пакеты из магазинов. Одежда, которую ей одолжила его сестра, лежала на кровати. Она перевязала себя, потом оделась и ушла. Ушла, не оставив ему записки, в которой сказала бы, куда направлялась.
Зазвонил телефон. Он прозвонил три раза и умолк. Потом сразу зазвонил снова. Он подбежал к нему, сорвал трубку.
– Анжелина?
Молчание. Затем звук дыхания на другом конце, ровного, медленного. Его слушали.
– Кто это? Анжелина, это ты?
На другом конце повесили трубку. Обещание живой Анжелины превратилось в нервное «фррр» занятой линии.
На стопке бумаги для заметок, лежавшей рядом с телефоном, он увидел имя Мэри-Джо Квингли и позвонил в университет. Мисс Квингли не пыталась с ним связаться. Нет, она не видела миссис Хаммел, хотя и разговаривала с ней сегодня днем. Когда это было? Около двенадцати, если она не ошибается. Она рассказала миссис Хаммел о приготовлениях к кремации. Ну разве не стыд, что его хотят кремировать? Это же грех, сжигать вот так человеческое тело.
Он поблагодарил ее и повесил трубку. Может быть, он слишком рано ударился в панику. Скорее всего она перевязала себя наспех, только чтобы добраться до больницы. Ближайшей была Кингз-Каунти. Любой таксист мог ее туда отвезти.
В регистратуру больницы никакая миссис Хаммел не обращалась. Дежурная сестра не помнила, чтобы сегодня днем к ним клали гаитянку.
Он позвонил в больницу Методист Хоспитал, потом в Каледониан, к западу и к югу от Проспект-Парк. Ничего. Медицинский центр Меймонидес на Десятой Авеню. Ничего. Церковь, куда, по ее словам, она ходила позавчера исповедоваться. Ничего. Похоронное бюро, куда было доставлено тело Рика Хаммела. Ничего. Он положил трубку.
Телефон зазвонил через пять секунд.
– Абрамс.
– Это вы, лейтенант? Черт, я вот уже целых десять минут пытаюсь до вас дозвониться. – Сержант из отдела по расследованию убийств, человек по имени Хесус Райли, продукт мексикано-ирландского союза, которому не повезло с именем.
– Мне нужно было сделать несколько звонков, сержант. Чем могу быть полезен?
– Вы не могли бы приехать сюда как можно скорее, сэр? Тут у нас еще одно убийство. Связанное с женщиной по имени... – Он замолчал, словно проверяя имя по регистрационному бланку. – Ага... по имени Анжелина Хаммел. Это та самая, чьего мужа нашли в Парке пару дней назад.
Рубен ощутил всепроникающий холод, со свистом пролетевший по его телу. Сердце опустело. Он не чувствовал ничего – он чувствовал все.
– Она мертва?
Толчок сердца. Как долго он длится, одни толчок сердца.
– Нет, сэр. Леди жива. Она вас спрашивала.
– Я не понимаю. Вы сказали, это убийство.
– Так точно, сэр. Жертва – мужчина, по имени... та-ак, секунду... Обен Мондезир. Наверное, я неправильно выразился. Мондезир был другом этой леди. Как она утверждает.
– Кто его обнаружил?
– Хаммел. Говорит, что нашла его мертвым и сразу позвонила нам. Она была там, когда подъехала патрульная машина.
– Как она себя чувствует?
Еще одни толчок сердца.
– Похоже, ей пришлось круто. Я спросил, не нужна ли ей помощь врача, но она отказалась. Потом упомянула ваше имя. Сказала что-то насчет того, что живет у вас. Это правда, сэр?
Рубен ответил не сразу:
– Да, сержант. Это правда.
– Это только чтобы я знал, сэр. Я не включил это в отчет. Я слышал...
Райли замолчал в нерешительности.
– Что вы слышали, Райли?
– Слышал, что у вас неприятности, сэр. Капитан вернулся с полчаса назад. Кохен был с ним, говорит, что хочет вас видеть.
– Коннелли?
– Нет, Кохен. Вы приедете забрать леди, сэр?
– Сейчас выезжаю. Позаботьтесь, чтобы с нею было все в порядке. – Он помолчал. – Она ведь не задержана?
– Нет, сэр. Мы бы хотели допросить ее попозже. Но я подумал, что вы предпочтете сами с этим разобраться. Она не подозреваемая, если вы это имеете в виду.
– Хорошо. Никуда ее не отпускайте. Скажите ей, что я приеду через пятнадцать минут.
* * *
Она не заговорила. Но ее глаза сказали ему о многом. Прежде всего о том, что она испугана.– Вы хорошо себя чувствуете? – Глупый голос. Любой мог видеть, что ей плохо.
Она покачала головой и посмотрела на него. Улыбки не было.
– Поехали отсюда.
Он отвез ее прямиком в больницу Брукли Каледониан, воспользовался своим полицейским значком, чтобы ее приняли вне очереди. Она не возражала. По дороге он заметил, что на ее блузке спереди начали расползаться кровавые пятна.
– Я купила ее сегодня утром, – сказала она. – Она была совершенно новая.
Она плакала, говоря все это. Но плакала не из-за блузки. И не от жалости к себе. Она плакала по нему. Он был внутри нее, он занял место Рика, место ее отца; и, сам того не сознавая, он запутывался в сетях ее существования. Он еще столь многого не знал, столь многого никогда не должен был узнать. Она не любила его, это было невозможно. Но ей хотелось уйти с ним куда-нибудь в темное, уединенное место и притвориться, что она его любит.
Ему все еще было трудно принять то, что она до сих пор оставалась девственницей – девственницей с опытом, возможно, но такой же нетронутой, как тринадцатилетняя девочка. Могло бы это стать мотивом для убийства? Меж холодных простыней холодные поступки, дрожа, прилипают к коже.
В его представлении это был сущий ад – тянущееся изо дня в день убожество подобного брака. Эта постоянная издевка над собой, сомнение в себе, ненависть к себе. Было бы понятно, если бы она стремилась покончить с этим. Она все еще что-то скрывала от него, он был уверен в этом. В чем же она все-таки исповедовалась своему священнику вчера вечером, что рассказала ему? Сведения, относившиеся к смерти Рика? Доказательства ее собственной причастности? Он молил Бога, что нет. Ему казалось, что он мягко и против воли влюбляется в нее.
На ее порезы нужно было накладывать швы. Врач обошелся с ней, как обошелся бы с любой черной женщиной, пришедшей к нему с порезами от бритвы: он залатал ее, но заставил чувствовать, что все это было бесполезной тратой его драгоценного времени. Ей пришлось попросить какое-нибудь обезболивающее. Отрывистые, сердитые распоряжения, отданные им медсестре, предполагали, что она должна бы быть более закаленной, привычной к таким испытаниям. Разве это не случалось достаточно часто? Разве негритянки не ждали, что их мужчины рано или поздно исполосуют их? Разве умение терпеть боль от ножа не было признаком храбрости в Африке, разве шрамы и рубцы не были залогом зрелости? Она ничего не сказала, ничего не почувствовала. По-своему доктор был прав. Она носила свои рубцы обращенными внутрь. Но они были знаками стыда, а не гордости.
Домой они ехали в молчании. Тьма сгущалась на знакомых улицах. Ветер исчез, оставив город унылым и покинутым. За освещенными окнами, закрытыми жалюзи и плотными складками штор медленно двигались фигуры мужчин и женщин, танцующих размеренный танец смерти – они улыбаются и держатся за руки, кланяются и поворачиваются, одетые и обнаженные, вымытые и грязные, крутятся, приседают, угроза и милосердие, палец к пальцу, ладонь к ладони, без музыки, качаются, глаза закрыты, глаза открыты, грудь к груди, губа к безмолвной губе, утонув в тенях какого-то безумного менуэта. Машина медленно катилась мимо этих окон, мимо открытых дверей, мимо тускло освещенных лестничных пролетов. Рубен наблюдал, как ночные узоры волнами пробегают по липу Анжелины, отвел глаза и стал смотреть на разматывавшуюся перед ним дорогу. И снова повернулся к ней и увидел тени с зазубренными краями, вытравленные в ее глазах.
22
– Кто это сделал?
Она отвернулась, ссутулившись в кресле. Глаза ее были закрыты, в руке она держала пустой бокал.
– Кто тебя так изрезал? Кто насовал лезвий в губку?
– Я не знаю.
– Я думаю, что знаешь. Тебя выследили. Они знают тебя.
Она колебалась. Ее глаза открылись, смотря куда-то помимо него, печальные, упрекающие.
– Не меня. Они не знают меня – они знали Рика. Можно мне еще?
Она молча держала бокал, пока он наполнял его.
– Они проследили тебя до этого места, черт подери. Вообще, при чем тут бритвенные лезвия? Какое-то предупреждение? Что это было?
Анжелина не мигая смотрела на него, ее язык примерз к горлу, глаза были широко раскрыты. Ее голова поднялась, потом опустилась. «Да, – кивнула она, – да».
– О чем? О чем они тебя предупреждали?
– Я не знаю, – ответила она. И наполнила рот виски.
– Ты должна знать, иначе бы они не стали попусту терять время.
Она помолчала, сглотнув.
– Возможно, они ошибаются.
Он отвернулся с гримасой отвращения.
– Как я могу помочь тебе, если ты не говоришь мне правды?
– Я не хочу, чтобы ты помогал мне. Я не просила тебя о помощи.
– Она нужна тебе, черт подери! Посмотри на себя.
Он вдруг встал, с треском поставив бокал на столик, стараясь справиться с внезапно охватившей его злостью, к которой примешивался страх. Бросившись на кухню, он открыл кран и стал пригоршнями бросать воду себе в лицо, потом наполнил стакан. Прошла минута, он услышал, как она вошла и встала позади него.
Она отвернулась, ссутулившись в кресле. Глаза ее были закрыты, в руке она держала пустой бокал.
– Кто тебя так изрезал? Кто насовал лезвий в губку?
– Я не знаю.
– Я думаю, что знаешь. Тебя выследили. Они знают тебя.
Она колебалась. Ее глаза открылись, смотря куда-то помимо него, печальные, упрекающие.
– Не меня. Они не знают меня – они знали Рика. Можно мне еще?
Она молча держала бокал, пока он наполнял его.
– Они проследили тебя до этого места, черт подери. Вообще, при чем тут бритвенные лезвия? Какое-то предупреждение? Что это было?
Анжелина не мигая смотрела на него, ее язык примерз к горлу, глаза были широко раскрыты. Ее голова поднялась, потом опустилась. «Да, – кивнула она, – да».
– О чем? О чем они тебя предупреждали?
– Я не знаю, – ответила она. И наполнила рот виски.
– Ты должна знать, иначе бы они не стали попусту терять время.
Она помолчала, сглотнув.
– Возможно, они ошибаются.
Он отвернулся с гримасой отвращения.
– Как я могу помочь тебе, если ты не говоришь мне правды?
– Я не хочу, чтобы ты помогал мне. Я не просила тебя о помощи.
– Она нужна тебе, черт подери! Посмотри на себя.
Он вдруг встал, с треском поставив бокал на столик, стараясь справиться с внезапно охватившей его злостью, к которой примешивался страх. Бросившись на кухню, он открыл кран и стал пригоршнями бросать воду себе в лицо, потом наполнил стакан. Прошла минута, он услышал, как она вошла и встала позади него.