Страница:
Салли посмотрела вниз на облака. Она подумала о городе, скрытом под ними, об улицах и подземных ходах по улицам. Она вспомнила, как Рубен поцеловал ее, это было воскресным днем в августе, так давно, или ей просто казалось, что давно. Она подумала, что могла бы сейчас прыгнуть сверху на эти облака, и они удержали бы ее и никогда не дали бы ей упасть.
И еще она знала, что это – иллюзия. Эмерик был прав. Ни у кого из них не было выбора. У них было то, что есть у каждого: свои собственные иллюзии.
49
50
51
52
И еще она знала, что это – иллюзия. Эмерик был прав. Ни у кого из них не было выбора. У них было то, что есть у каждого: свои собственные иллюзии.
49
Рубен нашел Хупера на кровати в тесной комнатке позади магазина в окружении коробок с книгами, на которых стоял штамп «Издательский трест Баха'и, Уилметт, Иллинойс». Воздух в плохо освещенной комнате был спертым, зловонным. Хупер полусидел, опираясь на подушки. Повязка на скуле пропиталась кровью. Ему сделали какой-то укол, вероятно морфия, и предписали постельный режим. На стуле рядом с кроватью лежал молитвенник. Подле него на оловянной тарелке осталась недоеденная порция риса с фасолью.
Рубен принес с собой бутылку клэрена,настоящего Барбанкура, самого лучшего. Хупер пить отказался. Рубен пожал плечами: он должен был сообразить, что они окажутся трезвенниками. Локади тоже пожала плечами и убрала бутылку в свою сумку: из нее выйдет очень подходящее приношение лоа.Ее боги не были настолько щепетильны, да и не издевались так над людьми.
– Похоже, я вчера вспылил, зашагал не в ногу, – произнес Хупер, не разжимая зубов. Он едва мог двигать челюстью, ему еще повезло, что она не была сломана.
– Ваш поступок – глупость, – сказал Рубен. – Но я восхищаюсь вами из-за него. Вы еще обратите меня в свою веру.
Хупер покачал головой. Его глаза смотрели немного меланхолично, сосредоточившись где-то на середине Америки.
– Я нарушил заповеди Баха'и. Закон и порядок выше личных убеждений. Я вмешивался в действия закона. Может быть, полицейский и был излишне жесток, но это его страна. Я, разумеется, буду молиться за него. Я буду молиться за него и за того человека, которого он избивал, за них обоих. Но я вспылил.
– Вы поступили по-христиански, – сказал Рубен. – У большинства людей не хватает мужества вот так вмешаться. Возможно, наш мир был бы лучше, если бы больше людей следовали вашему примеру.
– Вы христианин?
Рубен попытался сообразить, что ему следует сказать. Правда была самым простым ответом.
– Нет, еврей. Как вы относитесь к евреям?
– О, мы любим все религии. Бог открывал себя многими способами, многим людям. Но вы, евреи, все время выпадаете. Вы отринули Христа, потом Магомета, а теперь и Баха'у'ллу.
Рубен промолчал. Он окинул взглядом убогую комнатку без окон, грязные стены. Здесь было трудно вздохнуть полной грудью. Кто-то повесил образчик арабской каллиграфии высоко над кроватью. Это был единственный новый предмет.
– Похвастаться нечем, не так ли?
Рубен молча кивнул.
– Через пару дней Джин выдраит здесь все до блеска. Она просто чудо. Вот погодите, сами увидите.
Он перегнулся через кровать и пошарил по полу. Когда он выпрямился, в руке у него оказалась коробка. Он положил ее на кровать и вытащил из нее шоколадку «Херши».
– Держи, – сказал он, протягивая ее Локади. Американец с шоколадкой – ребенок из бедной семьи:
старое, простое уравнение.
Локади некоторое время колебалась, потом улыбнулась, взяла шоколадку и затолкала ее в сумку рядом с бутылкой клэрена.
Рубен смущенно прокашлялся:
– Я не могу принести вам что-нибудь? Еды? Лекарств?
Хупер покачал головой, сморщившись, когда натянул шов:
– Нет, спасибо. Друзья присматривают за нами. У нас есть все, что нам нужно.
– Если вдруг вам что-нибудь понадобится или если... если у вас возникнут проблемы из-за этого дела в аэропорту, дайте мне знать. Локади оставит вашей жене адрес.
– Благодарю вас. Врач говорит, завтра мне уже можно вставать. Может быть, мы придем навестить вас.
– Да, – кивнул Рубен, гадая, как Мама Вижина отнесется к визиту миссионеров. – Да, это было бы славно.
На пути к выходу он поговорил с Джин Хупер. Она расставляла книги в магазине вместе с двумя гаитянами и еще одним мужчиной, которого она представила как Сайруса Амирзаде, иранца. Амирзаде был аптекарем, он и снабдил Хупера лекарствами.
Беженец от исламской революции, он потерял в Иране двух братьев, родного и двоюродного, их обоих казнили. Новая вера проникла в Иран, к ней принадлежали преследуемые меньшинства. Рубен спросил его, почему он приехал на Гаити. Он дал тот же ответ, что и Хуперы: "Чтобы быть пионером. Мухаджиром,как мы говорим по-персидски. Человеком, который оставляет дом во имя Бога". Ему было около тридцати лет. Худой, выходец из средних классов, образованный. Он хорошо говорил по-английски. Рубен не принял бы его за миссионера.
– Сегодня утром меня провезли по трущобам, – сказал Рубен. – Может быть, вы их видели, это южная часть города, по дороге в Каррефур.
– Да, я их видел. В Порт-о-Пренсе таких несколько. На Гаити самые ужасные трущобы на всем Западном полушарии.
– А что говорит ваша вера по этому поводу? Ваше присутствие здесь что-нибудь изменит для них?
Амирзаде покачал головой. У него были большие выразительные глаза, совсем бесхитростные. Рубен не мог смотреть в них.
– Мы можем сделать очень мало. Наша религия бедна, в отличие от ваших американских евангелистов. Всякий раз, когда у нас есть такая возможность, мы вкладываем небольшие суммы в развитие, образование. Этот магазин является частью просветительской программы.
Джин Хупер добавила:
– Знаете, давать людям хлеб – это не решение настоящих проблем. Им нужно новое общество, новая структура. Если вы живете в доме, который рушится, вы не стараетесь залатать его, вы бросаете его и строите новый. Вот почему мы здесь, Сайрус, Дуг и я. Мы закладываем фундамент для нового порядка вещей. Однажды здесь возникнет государство Баха'и, а со временем образуется всемирное государство Баха'и. Тогда вы увидите. Весь мир под единой верой. Все человечество едино. Справедливость повсюду, никакой нищеты, никакого голода. Необходимо научиться заглядывать далеко вперед, профессор Фелпс.
Ее глаза сияли. Как и глаза иранца, они были лишены притворства, они были проводниками уверенности. Ее видение идеального мира было единственным доступным ей восторгом, оно поддерживало в ней жизнь, оно позволило бы ей пройти по трущобам и ни разу не вздрогнуть, не поморщиться. Рубен промолчал. Он хотел спросить, как эти люди могут планировать строительство государства и при этом утверждать, что не занимаются политикой. Но он не смог. Он не сказал ничего и вышел.
В дверях дома напротив стоял, наблюдая за ними, человек в черных очках. Он не старался скрыть свое присутствие. Локади ниже опустила голову и прошептала Рубену на ухо: «Безопасность». Он кивнул, и они пошли дальше. Человек в очках не последовал за ними. Значит, Макс не выпускал Хуперов из вида.
Была ли виной тому усталость, или незнакомая обстановка, в которой он очутился, или раздражение, которое он все еще чувствовал от картины, описанной Джин Хупер, но Рубен позволил себе забыть об осторожности. Человек в дверях был не единственным наблюдателем на улице. Другая пара глаз следила за Рубеном, когда он возвращался домой с Локади, задирая голову, как любой турист, и разглядывая розовые и белые башни огромного собора.
Рубен принес с собой бутылку клэрена,настоящего Барбанкура, самого лучшего. Хупер пить отказался. Рубен пожал плечами: он должен был сообразить, что они окажутся трезвенниками. Локади тоже пожала плечами и убрала бутылку в свою сумку: из нее выйдет очень подходящее приношение лоа.Ее боги не были настолько щепетильны, да и не издевались так над людьми.
– Похоже, я вчера вспылил, зашагал не в ногу, – произнес Хупер, не разжимая зубов. Он едва мог двигать челюстью, ему еще повезло, что она не была сломана.
– Ваш поступок – глупость, – сказал Рубен. – Но я восхищаюсь вами из-за него. Вы еще обратите меня в свою веру.
Хупер покачал головой. Его глаза смотрели немного меланхолично, сосредоточившись где-то на середине Америки.
– Я нарушил заповеди Баха'и. Закон и порядок выше личных убеждений. Я вмешивался в действия закона. Может быть, полицейский и был излишне жесток, но это его страна. Я, разумеется, буду молиться за него. Я буду молиться за него и за того человека, которого он избивал, за них обоих. Но я вспылил.
– Вы поступили по-христиански, – сказал Рубен. – У большинства людей не хватает мужества вот так вмешаться. Возможно, наш мир был бы лучше, если бы больше людей следовали вашему примеру.
– Вы христианин?
Рубен попытался сообразить, что ему следует сказать. Правда была самым простым ответом.
– Нет, еврей. Как вы относитесь к евреям?
– О, мы любим все религии. Бог открывал себя многими способами, многим людям. Но вы, евреи, все время выпадаете. Вы отринули Христа, потом Магомета, а теперь и Баха'у'ллу.
Рубен промолчал. Он окинул взглядом убогую комнатку без окон, грязные стены. Здесь было трудно вздохнуть полной грудью. Кто-то повесил образчик арабской каллиграфии высоко над кроватью. Это был единственный новый предмет.
– Похвастаться нечем, не так ли?
Рубен молча кивнул.
– Через пару дней Джин выдраит здесь все до блеска. Она просто чудо. Вот погодите, сами увидите.
Он перегнулся через кровать и пошарил по полу. Когда он выпрямился, в руке у него оказалась коробка. Он положил ее на кровать и вытащил из нее шоколадку «Херши».
– Держи, – сказал он, протягивая ее Локади. Американец с шоколадкой – ребенок из бедной семьи:
старое, простое уравнение.
Локади некоторое время колебалась, потом улыбнулась, взяла шоколадку и затолкала ее в сумку рядом с бутылкой клэрена.
Рубен смущенно прокашлялся:
– Я не могу принести вам что-нибудь? Еды? Лекарств?
Хупер покачал головой, сморщившись, когда натянул шов:
– Нет, спасибо. Друзья присматривают за нами. У нас есть все, что нам нужно.
– Если вдруг вам что-нибудь понадобится или если... если у вас возникнут проблемы из-за этого дела в аэропорту, дайте мне знать. Локади оставит вашей жене адрес.
– Благодарю вас. Врач говорит, завтра мне уже можно вставать. Может быть, мы придем навестить вас.
– Да, – кивнул Рубен, гадая, как Мама Вижина отнесется к визиту миссионеров. – Да, это было бы славно.
На пути к выходу он поговорил с Джин Хупер. Она расставляла книги в магазине вместе с двумя гаитянами и еще одним мужчиной, которого она представила как Сайруса Амирзаде, иранца. Амирзаде был аптекарем, он и снабдил Хупера лекарствами.
Беженец от исламской революции, он потерял в Иране двух братьев, родного и двоюродного, их обоих казнили. Новая вера проникла в Иран, к ней принадлежали преследуемые меньшинства. Рубен спросил его, почему он приехал на Гаити. Он дал тот же ответ, что и Хуперы: "Чтобы быть пионером. Мухаджиром,как мы говорим по-персидски. Человеком, который оставляет дом во имя Бога". Ему было около тридцати лет. Худой, выходец из средних классов, образованный. Он хорошо говорил по-английски. Рубен не принял бы его за миссионера.
– Сегодня утром меня провезли по трущобам, – сказал Рубен. – Может быть, вы их видели, это южная часть города, по дороге в Каррефур.
– Да, я их видел. В Порт-о-Пренсе таких несколько. На Гаити самые ужасные трущобы на всем Западном полушарии.
– А что говорит ваша вера по этому поводу? Ваше присутствие здесь что-нибудь изменит для них?
Амирзаде покачал головой. У него были большие выразительные глаза, совсем бесхитростные. Рубен не мог смотреть в них.
– Мы можем сделать очень мало. Наша религия бедна, в отличие от ваших американских евангелистов. Всякий раз, когда у нас есть такая возможность, мы вкладываем небольшие суммы в развитие, образование. Этот магазин является частью просветительской программы.
Джин Хупер добавила:
– Знаете, давать людям хлеб – это не решение настоящих проблем. Им нужно новое общество, новая структура. Если вы живете в доме, который рушится, вы не стараетесь залатать его, вы бросаете его и строите новый. Вот почему мы здесь, Сайрус, Дуг и я. Мы закладываем фундамент для нового порядка вещей. Однажды здесь возникнет государство Баха'и, а со временем образуется всемирное государство Баха'и. Тогда вы увидите. Весь мир под единой верой. Все человечество едино. Справедливость повсюду, никакой нищеты, никакого голода. Необходимо научиться заглядывать далеко вперед, профессор Фелпс.
Ее глаза сияли. Как и глаза иранца, они были лишены притворства, они были проводниками уверенности. Ее видение идеального мира было единственным доступным ей восторгом, оно поддерживало в ней жизнь, оно позволило бы ей пройти по трущобам и ни разу не вздрогнуть, не поморщиться. Рубен промолчал. Он хотел спросить, как эти люди могут планировать строительство государства и при этом утверждать, что не занимаются политикой. Но он не смог. Он не сказал ничего и вышел.
В дверях дома напротив стоял, наблюдая за ними, человек в черных очках. Он не старался скрыть свое присутствие. Локади ниже опустила голову и прошептала Рубену на ухо: «Безопасность». Он кивнул, и они пошли дальше. Человек в очках не последовал за ними. Значит, Макс не выпускал Хуперов из вида.
Была ли виной тому усталость, или незнакомая обстановка, в которой он очутился, или раздражение, которое он все еще чувствовал от картины, описанной Джин Хупер, но Рубен позволил себе забыть об осторожности. Человек в дверях был не единственным наблюдателем на улице. Другая пара глаз следила за Рубеном, когда он возвращался домой с Локади, задирая голову, как любой турист, и разглядывая розовые и белые башни огромного собора.
50
Макандал вышел на связь в субботу утром, не лично, а через посредника. Он использовал ребенка, мальчика, которого послали из магазина на улице Боржелла отнести Маме Вижине бутылки с orgeat. Втот вечер должна была состояться церемония водунна унгфореВижины на окраине города. Orgeat,сладкий и липкий, вместе с чашами муки и яиц, станет частью подношения Дамбалле. К бутылкам была приложена записка для Рубена на имя профессора Фелпса, в которой его просили встретиться с Макандалом в этот вечер на унгфоре.В записке не говорилось о пистолете, но в ней содержался намек, что у Макандала есть нечто весьма полезное для Рубена.
– Я приглашен? – спросил Рубен у Анжелины. Они сидели вдвоем у воды, наблюдая, как мелкие каботажные суденышки разгружают свой товар: кофе из Жакмеля, ароматные травы из Дюси, сизаль и каучук из Сен-Марка. Покрытые потом лица грузчиков ухмылялись или хмурились из-под тяжелых мешков. Работы было много. Только вот никто из них не становился богаче.
– На унгфор?Конечно. Ты – антрополог, изучаешь водун,твое присутствие там будет вполне естественно.
– Я не знаю, что нужно делать, я буду там белой вороной.
Анжелина усмехнулась и покачала головой. Ветер с моря подхватил ее волосы и мягко приподнял их. За их спинами город подрагивал в густом мареве, сизоватом от дыма и выхлопных газов. Докеры кричали, перебрасывая тяжелые ящики и мешки на берег.
– Не волнуйся, – успокоила она его. – Я буду с тобой. Там нет никаких формальностей, особых ритуалов. Тебе ничего не нужно будет делать, только смотреть. С этим ты справишься, не так ли?
– А ты? Ты тоже будешь только смотреть? Или примешь участие?
Она пожала плечами:
– Это зависит...
– Зависит от чего?
Мимо пронеслась морская чайка, белая, дразнящаяся.
– От лоа.Их нельзя заставить прийти. Ты можешь приглашать их, приманивать их лестью, даже подкупать их, но в итоге они все равно придут, когда и как захотят.
– А человек Макса не поленится тащиться за мной туда?
Он имел в виду человека в черных очках, который следовал за ними от дома Мамы Вижины до доков и до сих пор наблюдал за ними с некоторого расстояния, не слишком старательно прячась за дерриком.
– Не поленится, – ответила Анжелина. – Они не настолько глупы. Не стоит недооценивать Макса или людей, которые на него работают. Это не бестолковость с их стороны: они хотят, чтобы ты их видел. Будь осторожен сегодня ночью, когда встретишься с этим Макандалом. Уингфор -хорошее место для встречи, но не думай, что за вами не будут постоянно следить чьи-то глаза.
Рубен посмотрел в море, через загаженную, в нефтяных разводах гавань, на чистую простоту синего горизонта. Более двух столетий назад что-то приплыло к этим берегам, преодолев океан, что-то, из-за чего люди до сих пор были готовы убивать. Теперь корабли прибывали с иным грузом: белым и мягким, но столь же смертоносным.
– Давай вернемся, – предложил он. – А то я чувствую себя здесь как на каникулах. Мы приехали заниматься делом: я хочу хорошенько разобраться в записях Рика.
Анжелина встала. Она огляделась и увидела то, что увидел Рубен: город в грязном угаре на краю синего моря, нищета и грязь у подножия возносящихся к небу гор, червоточина в райском саду. Но это было лишь на поверхности. Если у нее будет время, она слой за слоем снимет этот покров и покажет ему то, что лежит глубже. Она начнет сегодня ночью.
Целый раздел тетради был посвящен материалам о работорговле. Именно исследуя передвижение человеческого груза из Африки в Новый Свет, Хаммелу впервые удалось проследить происхождение и распространение Седьмого Ордена. Его тетрадь была полна фотокопий и оригиналов документов, имевших отношение к его поискам и, прежде всего, к поиску того корабля, который привез этот культ из Тали-Ниангары на берега Гаити.
Медленно, из ветхой бумаги и выцветших чернил перед Рубеном возникал целый мир. Варварский, непостижимый мир, чьими границами были цепи и кандалы, крючья и раскаленные клейма. По мере того как Анжелина читала ему, переводя сухие счета и чопорные письма давно умерших торговцев в живые интонации своего голоса, призраки обрастали плотью.
Молодые мужчины, проданные за кусок гуингампского хлопка или бутылку крепкого вина, женщины, становившиеся пленницами за пригоршню бисера или ожерелье из раковин каури, дети, отнятые у родителей за треуголку или отрез ткани. Черные тела, втиснутые, как книги на полку, в трюмы крохотных кораблей, где нечем было дышать. Долгое ожидание у африканских берегов, когда корабли будут полностью загружены, вышвырнутые за борт трупы, запах уксуса на залитых солнцем палубах, самоубийства, кровавый понос, цинга, земля, пропадающая вдали, открытое море, долгое путешествие в рабство.
Сильнее всего прочего на Рубена действовали воображаемые звуки, от которых дрожь пробегала по коже в тишине дома Мамы Вижины: рев прибоя, поскрипывание шпангоутов, удары молота, заклепывающего кандалы, бряцание цепей, свист сизалевого кнута, стоны больных и отчаявшихся, шум ветра в потрепанных парусах, шипение сальной кожи под клеймом, треск хрупких костей.
Они нашли то, что искали, поздно днем. Ближе к концу тетради Рик сделал длинную запись красными чернилами под заглавием: «Гаити – Что необходимо проверить в архивах». Запись состояла из списка газет восемнадцатого века, выходивших в Сан-Доминго/Гаити: официальная газета Les Affiches Americaines, Journal General de Saint-Domingue, La Gazette du Jour, Jourgal de Port-au-Prince, L'Aviseur du Sudи La Sentinelle du Peuple.На полях Рик поставил несколько восклицательных знаков. И он дважды подчеркнул всю запись.
Около каждого названия он написал ряд дат от мая до сентября 1775 года. Ниже в кружках он написал несколько имен, каждое с вопросительным знаком:
Нэрак? Маньябль? Кастэн? Ле Жен?
Предыдущая страница тетради содержала запись, сделанную несколькими месяцами раньше, сразу перед отъездом Рика в Африку. Если он планировал провести расследование в архивах Порт-о-Пренса, он не сумел осуществить свои планы. Рубен и Анжелина отправятся в архивы завтра прямо с утра.
Пока они читали, наступил вечер. Раздался тихий стук в дверь, и в комнату вошла Локади.
– Скоро пора выходить, – сказала она. – Боги будут ждать в перистиле.
– Я приглашен? – спросил Рубен у Анжелины. Они сидели вдвоем у воды, наблюдая, как мелкие каботажные суденышки разгружают свой товар: кофе из Жакмеля, ароматные травы из Дюси, сизаль и каучук из Сен-Марка. Покрытые потом лица грузчиков ухмылялись или хмурились из-под тяжелых мешков. Работы было много. Только вот никто из них не становился богаче.
– На унгфор?Конечно. Ты – антрополог, изучаешь водун,твое присутствие там будет вполне естественно.
– Я не знаю, что нужно делать, я буду там белой вороной.
Анжелина усмехнулась и покачала головой. Ветер с моря подхватил ее волосы и мягко приподнял их. За их спинами город подрагивал в густом мареве, сизоватом от дыма и выхлопных газов. Докеры кричали, перебрасывая тяжелые ящики и мешки на берег.
– Не волнуйся, – успокоила она его. – Я буду с тобой. Там нет никаких формальностей, особых ритуалов. Тебе ничего не нужно будет делать, только смотреть. С этим ты справишься, не так ли?
– А ты? Ты тоже будешь только смотреть? Или примешь участие?
Она пожала плечами:
– Это зависит...
– Зависит от чего?
Мимо пронеслась морская чайка, белая, дразнящаяся.
– От лоа.Их нельзя заставить прийти. Ты можешь приглашать их, приманивать их лестью, даже подкупать их, но в итоге они все равно придут, когда и как захотят.
– А человек Макса не поленится тащиться за мной туда?
Он имел в виду человека в черных очках, который следовал за ними от дома Мамы Вижины до доков и до сих пор наблюдал за ними с некоторого расстояния, не слишком старательно прячась за дерриком.
– Не поленится, – ответила Анжелина. – Они не настолько глупы. Не стоит недооценивать Макса или людей, которые на него работают. Это не бестолковость с их стороны: они хотят, чтобы ты их видел. Будь осторожен сегодня ночью, когда встретишься с этим Макандалом. Уингфор -хорошее место для встречи, но не думай, что за вами не будут постоянно следить чьи-то глаза.
Рубен посмотрел в море, через загаженную, в нефтяных разводах гавань, на чистую простоту синего горизонта. Более двух столетий назад что-то приплыло к этим берегам, преодолев океан, что-то, из-за чего люди до сих пор были готовы убивать. Теперь корабли прибывали с иным грузом: белым и мягким, но столь же смертоносным.
– Давай вернемся, – предложил он. – А то я чувствую себя здесь как на каникулах. Мы приехали заниматься делом: я хочу хорошенько разобраться в записях Рика.
Анжелина встала. Она огляделась и увидела то, что увидел Рубен: город в грязном угаре на краю синего моря, нищета и грязь у подножия возносящихся к небу гор, червоточина в райском саду. Но это было лишь на поверхности. Если у нее будет время, она слой за слоем снимет этот покров и покажет ему то, что лежит глубже. Она начнет сегодня ночью.
* * *
Они провели день в крохотной гостиной Мамы Вижины, читая тетрадь Рика. Тетрадь была солидным томом из более чем трехсот страниц. Рик вел скрупулезные записи по всем своим исследованиям с перекрестными ссылками, подробной библиографией и целыми кусками текстов, если они имели особое значение. По всей тетради были приклеены или прикреплены стаплером вырезки из газет, фотокопии и письма. Труд был всеобъемлющим и производил впечатление разорвавшейся бомбы. Чем дальше Рубен читал, тем лучше он понимал, почему Ордену так не терпелось заполучить эту тетрадь. Она содержала имена, адреса, должности, подробности преступных деяний, совершенных членами Ордена, размышлениями о подлинном масштабе их влияния в американском обществе. Если хотя бы половина из того, о чем писал Рик, была правдой, АНКД ловило рыбу в водах, которые кишели акулами.Целый раздел тетради был посвящен материалам о работорговле. Именно исследуя передвижение человеческого груза из Африки в Новый Свет, Хаммелу впервые удалось проследить происхождение и распространение Седьмого Ордена. Его тетрадь была полна фотокопий и оригиналов документов, имевших отношение к его поискам и, прежде всего, к поиску того корабля, который привез этот культ из Тали-Ниангары на берега Гаити.
Медленно, из ветхой бумаги и выцветших чернил перед Рубеном возникал целый мир. Варварский, непостижимый мир, чьими границами были цепи и кандалы, крючья и раскаленные клейма. По мере того как Анжелина читала ему, переводя сухие счета и чопорные письма давно умерших торговцев в живые интонации своего голоса, призраки обрастали плотью.
Молодые мужчины, проданные за кусок гуингампского хлопка или бутылку крепкого вина, женщины, становившиеся пленницами за пригоршню бисера или ожерелье из раковин каури, дети, отнятые у родителей за треуголку или отрез ткани. Черные тела, втиснутые, как книги на полку, в трюмы крохотных кораблей, где нечем было дышать. Долгое ожидание у африканских берегов, когда корабли будут полностью загружены, вышвырнутые за борт трупы, запах уксуса на залитых солнцем палубах, самоубийства, кровавый понос, цинга, земля, пропадающая вдали, открытое море, долгое путешествие в рабство.
Сильнее всего прочего на Рубена действовали воображаемые звуки, от которых дрожь пробегала по коже в тишине дома Мамы Вижины: рев прибоя, поскрипывание шпангоутов, удары молота, заклепывающего кандалы, бряцание цепей, свист сизалевого кнута, стоны больных и отчаявшихся, шум ветра в потрепанных парусах, шипение сальной кожи под клеймом, треск хрупких костей.
Они нашли то, что искали, поздно днем. Ближе к концу тетради Рик сделал длинную запись красными чернилами под заглавием: «Гаити – Что необходимо проверить в архивах». Запись состояла из списка газет восемнадцатого века, выходивших в Сан-Доминго/Гаити: официальная газета Les Affiches Americaines, Journal General de Saint-Domingue, La Gazette du Jour, Jourgal de Port-au-Prince, L'Aviseur du Sudи La Sentinelle du Peuple.На полях Рик поставил несколько восклицательных знаков. И он дважды подчеркнул всю запись.
Около каждого названия он написал ряд дат от мая до сентября 1775 года. Ниже в кружках он написал несколько имен, каждое с вопросительным знаком:
Нэрак? Маньябль? Кастэн? Ле Жен?
Предыдущая страница тетради содержала запись, сделанную несколькими месяцами раньше, сразу перед отъездом Рика в Африку. Если он планировал провести расследование в архивах Порт-о-Пренса, он не сумел осуществить свои планы. Рубен и Анжелина отправятся в архивы завтра прямо с утра.
Пока они читали, наступил вечер. Раздался тихий стук в дверь, и в комнату вошла Локади.
– Скоро пора выходить, – сказала она. – Боги будут ждать в перистиле.
51
Во тьме начинается ночь. Воздух стал густым от боя барабанов. Они торопили ночь, призывая ее вступить во владение. Те, кто боялся темноты, запирали окна и двери. Другие смотрели и слушали, вспоминая.
Ночь была теплой, но Рубен ощутил холодок, садясь в машину, маленький «пежо», который он взял напрокат в то утро. Анжелина уселась за руль, а четыре подруги Мамы Вижины непостижимым образом втиснулись на заднее сиденье. Даже захлопнув все дверцы, они слышали рокот барабанов, твердый, настойчивый, у самых границ ночи.
Они ехали по вспугнутым, безобразным улицам, мимо покосившихся и жавшихся друг к другу домов, молчаний, страхов, нищих в подъездах, потрепанных флагов, ставней, которые мигали коротко и с треском захлопывались, когда они проезжали. Анжелина вела машину прямо к Рю-де-Кэ, потом свернула к аэропорту. Они миновали причал «ро-ро» слева для горизонтальной погрузки и разгрузки грузов, летное поле Боуэна справа, выехали на равнину и устремились в глубь нее. Город замерцал позади, то вспыхивая огнями, то пропадая, и наконец пропал совсем. Тьма вошла в них. Никто не произнес ни слова. Они уже были наполовину богами.
Дорога шла вдоль манговых аллей; спелые фрукты висели у них над головами на длинных тонких ножках. Вскоре деревья уступили место плантациям сахарного тростника, притихшего в неподвижном ночном воздухе. Тут и там в свете их фар возникали дома, выбеленные известью, как надгробия, притулившиеся в тени огромных пальм.
Проселочная дорога привела их к перистилю,центральному строению, где будут разворачиваться основные события этой ночи. Люди уже собрались там в больших количествах. Некоторые пришли пешком, другие приехали на полуторке, кое-кто добрался сюда на велосипеде, совсем немногие – на автомобиле. Скамейки были забиты мужчинами, женщинами, детьми; они оделись во все самое лучшее, но вели себя скорее как на пикнике, а не как на религиозной церемонии. Некоторые курили, другие потягивали kola-champagne,кто-то прикладывался к бутылке с клэреном.
В центре перистилявысился столб – очищенный от веток ствол дерева, установленный вертикально в круглом бетонном основании. Именно по этому дереву и спустятся лоа,войдя в нижний мир из царства духов. Бетонное основание было живописно раскрашено: флаг Гаити, черный козел, змея, несколько крестов, человеческий череп. На нем в чугунных подсвечниках стояли свечи, несколько бутылок рома и разнообразные подношения.
Хуперы уже были здесь, рядом с дверью, которая вела в баги,внутреннее святилище. Локади попросила их, и они приехали заранее в камьонетевместе с Мамой Вижиной. Они выглядели смущенными и чужими здесь больше всего потому, что изо всех сил старались вести себя естественно и быть приятными со всеми. Дуг Хупер снял повязку со щеки, но пять сантиметров раны с черными нитками швов и желто-синей припухлостью вокруг сразу бросались в глаза. Джин надела свое самое нарядное платье, но рядом с яркими платьями других женщин оно казалось полинялым и невыразительным. Дуг заметил Рубена и Анжелину, когда они вошли, улыбнулся и замахал рукой, словно испытал облегчение, увидев еще одно белое лицо.
Они нашли свободные места рядом со входом.
Анжелина в этот вечер была другой, ее волосы, кожа, глаза изменились. На ней был ярко-красный шарф и такого же цвета платье. В свете факелов, пылавших вдоль стен по всему перистилю,она, казалось, вспыхнула алым пламенем. Мужчины обращали на нее внимание, некоторые совершенно недвусмысленно смотрели в ее сторону. Некоторые женщины, заметив ее, улыбались, кто-то из них подходил обнять и поцеловать ее, напоминая ей о том, когда они встречались в последний раз. Рубен чувствовал себя забытым. Он окинул перистильвзглядом, пытаясь угадать, кто из участников Макандал. Может быть, он еще не появился.
Загудел тяжелый барабан, segond,начав охоту за ритмом, торопясь, нагоняя, останавливаясь, чтобы перевести дыхание, начиная снова. Затем, обвиваясь вокруг него, рассыпались стаккато барабана ката,резкие и нервные. И наконец раздались гулкие удары самого большого барабана, как ворчание из глубокой ямы. Люди зашевелились на своих местах, ожидая начала церемонии, но никто не спешил выпрямиться и замереть и ни на одном лице не появилось благоговейного выражения. Кто-то рассмеялся, неподалеку ссорилась супружеская пара, где-то заплакал ребенок. Люди по-прежнему входили и выходили, некоторые несли в руках тарелки с горячим grillotили теплую колу, приобретенные в маленьком киоске снаружи.
Внезапно бой барабанов прекратился. Дверь в дальней стене перистиляоткрылась, и из нее вышла Мама Вижина в сопровождении полудюжины унси,которые несли флаги, и мужчины в белом с алыми шарфами, повязанными вокруг шеи.
Мама Вижина проследовала к poteau-mitanи начала делать возлияния рома и других крепких напитков на его основание. По спине Рубена пробежал холодок: он едва узнал ее. Это была уже не та добродушная, простая женщина, в чьем доме он провел два последних дня. Ее черты, осанка, манеры – все преобразилось. Она была этим залом, этой ночью, тьмой, пылающими факелами; все взгляды были прикованы к ней, она держала их, вбирала в себя, готовая выпустить на свободу, когда станет конем, на котором поскачут боги.
Унсиобразовали полукруг и начали петь, тихо прихлопывая в такт:
Legba! soleil te leve, Legba,
Ouvri barrie рои топ, Legba
Ouvri barrie рои toute moune you
Mail' passe toute moune mom Bondye.
Закончив возлияния, Мама Вижина начала приветствовать своих гостей. Тех, кто был хорошо ей знаком, она брала за руку и выводила на середину зала, а потом поворачивала один раз в пируэте как знаке особой чести. На Хуперов она не обратила внимания.
Она подошла к Рубену и Анжелине, уже не крупная, заплывшая жиром женщина, а жрица, владеющая глубокими тайнами. Рубену она лишь кивнула, отмечая его присутствие и тот факт, что он был ее гостем, а Анжелину она взяла за руку и повернула на пыльном полу трижды, глядя ей прямо в глаза, одобрительно кивая раз за разом и подбадривая ее этими кивками. Анжелина казалась взволнованной и села на место в полном смятении. Рубен заметил, что люди смотрят на нее.
Церемония лепила ночь по своей воле. Мама Вижина стояла рядом с poteau-mitan,задавая ритм для 'zepaules,первого танца, очищая воздух, очищая тела присутствующих для грядущего богоявления. По всему перистилюлюди хлопали в ладоши и притопывали. Барабаны обрели голос, разговаривая вслух то громче, то тише. Мама Вижина начала петь: песню для Эрзюли, песню для Син Жак Маже, песню для Дамбаллавэдо, призывая их вниз, втягивая их в себя. Барабаны разошлись по толпе, срывая и тонкие, и плотные вуали с глаз и лиц, открывая другие глаза, другие лица под ними.
Боги входили в нее один за одним. Она знала каждого из них, что они любят, а что нет, знала их голоса и жесты. Унсивынесли одежды и экипировку для каждого из них по очереди: саблю Син Жака, его ром и Флоридскую Воду, шляпу и черные очки Жэдэ, голубую с золотой каймой шаль Эрзюли. И она надевала их на себя, одержимая, погруженная в транс. Сейчас, наблюдая за ней, Рубен понял, что он увидел тогда, в самый первый день, когда его так озадачили противоречия в лице у мамы Вижины. Рядом с ней унсиначали дрожать: лоавходили в них; они дергались всем телом, изгибались, пошатывались.
Теперь настроение менялось, и боги двигались к краю толпы. Рубен оглянулся, когда какая-то женщина рядом с ним задрожала, потом встала, раскачиваясь из стороны в сторону. Она приветствовала Маму Вижину, которая прокрутила ее в тройном пируэте, потом продолжила свой танец. Одна из унсидостала откуда-то белую курицу и начала танцевать, держа птицу за ноги и вращая ее над головой. Курица дико хлопала крыльями, крутя туда-сюда головой в тщетном стремлении вырваться на свободу. Перья отрывались и падали на пол, унсиподнималась на цыпочки и приседала, хлопанье крыльев становилось все слабее и слабее. И вдруг она схватила куриную голову в руку и повернула, оторвав ее напрочь и забрызгав белое платье кровью. Крылья забились в конвульсии, перья посыпались как снег, юная девушка продолжала танцевать. Эта была Локади.
Кто-то тронул Рубена за плечо, затем голос шепнул ему на ухо: «Следуйте за мной». Он оглянулся как раз во время, чтобы заметить человека, удалявшегося от него скорым шагом, человека в белой майке и джинсах. На майке черным было напечатано: «Я правил миром».Рубен повернулся к Анжелине, чтобы предупредить ее, что ему нужно уйти, но она никак не отреагировала. Ее глаза затуманились, она тяжело дышала, все глубже и глубже соскальзывая в транс.
– С тобой все в порядке, Анжелина? – Рубен обеспокоенно наклонился к ней. Он взял ее ладони в свои, пытаясь привлечь ее внимание. Женщина, сидевшая рядом с Анжелиной, нахмурилась и отстранила его руки, покачав головой.
По всему перистилюмужчины и женщины впадали в различные степени транса, некоторые все так же сидя на своих местах, другие поднимаясь и танцуя или играя роли тех богов, которые вошли в них. Рубен рассудил, что ничего плохого с Анжелиной приключиться не может. Эти люди знали, что нужно делать. У него же были дела поважнее.
Человек в белой майке пропал из вида. Рубен встал и направился в ту же сторону, что и он, – к выходу. Рядом с дверью не было ни одного человека в белой майке. Рубен вышел наружу. Потребовалось секунд тридцать, чтобы его глаза привыкли к темноте. Он никого не увидел. Позади него звуки барабанов и пения вдруг словно отдалились куда-то. Он слышал громкое кваканье лягушек. Над его головой звезды превратили черное небо в мелкое сито, такого количества звезд он еще никогда не видел.
Рубен зашагал прочь от перистиля.В темноте он мог различить только тени, деревья и кустарник, заросли рипинника, мапуи острые листья саблье.
В кустах слева от него раздался шорох, потом возникла быстро удалявшаяся тень – убегающий человек. Рубен окрикнул его, но тот уже пропал. Он подумал о том, чтобы броситься за ним следом, но понял, что в такой темноте это будет пустая трата времени. Вместо этого он заторопился к кустам.
Едва различимое в свете звезд, на земле что-то белело. Рубен подбежал туда и опустился на колени. Перед ним лежал человек с майке и джинсах, судорожно дергаясь всем телом. Послышался звук, какой бывает, когда из баллона выпускают воздух. Потом хриплое бульканье. Потом все стихло. Конечности дернулись еще раз и замерли. Рубен наклонился вперед, стараясь заглянуть человеку в лицу. Голову обрамляла быстро расползавшаяся лужа крови. Кто-то вскрыл ему горло тонким лезвием. Кровь тускло поблескивала в звездном свете. Где-то слышался рокот барабанов.
Ночь была теплой, но Рубен ощутил холодок, садясь в машину, маленький «пежо», который он взял напрокат в то утро. Анжелина уселась за руль, а четыре подруги Мамы Вижины непостижимым образом втиснулись на заднее сиденье. Даже захлопнув все дверцы, они слышали рокот барабанов, твердый, настойчивый, у самых границ ночи.
Они ехали по вспугнутым, безобразным улицам, мимо покосившихся и жавшихся друг к другу домов, молчаний, страхов, нищих в подъездах, потрепанных флагов, ставней, которые мигали коротко и с треском захлопывались, когда они проезжали. Анжелина вела машину прямо к Рю-де-Кэ, потом свернула к аэропорту. Они миновали причал «ро-ро» слева для горизонтальной погрузки и разгрузки грузов, летное поле Боуэна справа, выехали на равнину и устремились в глубь нее. Город замерцал позади, то вспыхивая огнями, то пропадая, и наконец пропал совсем. Тьма вошла в них. Никто не произнес ни слова. Они уже были наполовину богами.
Дорога шла вдоль манговых аллей; спелые фрукты висели у них над головами на длинных тонких ножках. Вскоре деревья уступили место плантациям сахарного тростника, притихшего в неподвижном ночном воздухе. Тут и там в свете их фар возникали дома, выбеленные известью, как надгробия, притулившиеся в тени огромных пальм.
Проселочная дорога привела их к перистилю,центральному строению, где будут разворачиваться основные события этой ночи. Люди уже собрались там в больших количествах. Некоторые пришли пешком, другие приехали на полуторке, кое-кто добрался сюда на велосипеде, совсем немногие – на автомобиле. Скамейки были забиты мужчинами, женщинами, детьми; они оделись во все самое лучшее, но вели себя скорее как на пикнике, а не как на религиозной церемонии. Некоторые курили, другие потягивали kola-champagne,кто-то прикладывался к бутылке с клэреном.
В центре перистилявысился столб – очищенный от веток ствол дерева, установленный вертикально в круглом бетонном основании. Именно по этому дереву и спустятся лоа,войдя в нижний мир из царства духов. Бетонное основание было живописно раскрашено: флаг Гаити, черный козел, змея, несколько крестов, человеческий череп. На нем в чугунных подсвечниках стояли свечи, несколько бутылок рома и разнообразные подношения.
Хуперы уже были здесь, рядом с дверью, которая вела в баги,внутреннее святилище. Локади попросила их, и они приехали заранее в камьонетевместе с Мамой Вижиной. Они выглядели смущенными и чужими здесь больше всего потому, что изо всех сил старались вести себя естественно и быть приятными со всеми. Дуг Хупер снял повязку со щеки, но пять сантиметров раны с черными нитками швов и желто-синей припухлостью вокруг сразу бросались в глаза. Джин надела свое самое нарядное платье, но рядом с яркими платьями других женщин оно казалось полинялым и невыразительным. Дуг заметил Рубена и Анжелину, когда они вошли, улыбнулся и замахал рукой, словно испытал облегчение, увидев еще одно белое лицо.
Они нашли свободные места рядом со входом.
Анжелина в этот вечер была другой, ее волосы, кожа, глаза изменились. На ней был ярко-красный шарф и такого же цвета платье. В свете факелов, пылавших вдоль стен по всему перистилю,она, казалось, вспыхнула алым пламенем. Мужчины обращали на нее внимание, некоторые совершенно недвусмысленно смотрели в ее сторону. Некоторые женщины, заметив ее, улыбались, кто-то из них подходил обнять и поцеловать ее, напоминая ей о том, когда они встречались в последний раз. Рубен чувствовал себя забытым. Он окинул перистильвзглядом, пытаясь угадать, кто из участников Макандал. Может быть, он еще не появился.
Загудел тяжелый барабан, segond,начав охоту за ритмом, торопясь, нагоняя, останавливаясь, чтобы перевести дыхание, начиная снова. Затем, обвиваясь вокруг него, рассыпались стаккато барабана ката,резкие и нервные. И наконец раздались гулкие удары самого большого барабана, как ворчание из глубокой ямы. Люди зашевелились на своих местах, ожидая начала церемонии, но никто не спешил выпрямиться и замереть и ни на одном лице не появилось благоговейного выражения. Кто-то рассмеялся, неподалеку ссорилась супружеская пара, где-то заплакал ребенок. Люди по-прежнему входили и выходили, некоторые несли в руках тарелки с горячим grillotили теплую колу, приобретенные в маленьком киоске снаружи.
Внезапно бой барабанов прекратился. Дверь в дальней стене перистиляоткрылась, и из нее вышла Мама Вижина в сопровождении полудюжины унси,которые несли флаги, и мужчины в белом с алыми шарфами, повязанными вокруг шеи.
Мама Вижина проследовала к poteau-mitanи начала делать возлияния рома и других крепких напитков на его основание. По спине Рубена пробежал холодок: он едва узнал ее. Это была уже не та добродушная, простая женщина, в чьем доме он провел два последних дня. Ее черты, осанка, манеры – все преобразилось. Она была этим залом, этой ночью, тьмой, пылающими факелами; все взгляды были прикованы к ней, она держала их, вбирала в себя, готовая выпустить на свободу, когда станет конем, на котором поскачут боги.
Унсиобразовали полукруг и начали петь, тихо прихлопывая в такт:
Legba! soleil te leve, Legba,
Ouvri barrie рои топ, Legba
Ouvri barrie рои toute moune you
Mail' passe toute moune mom Bondye.
Закончив возлияния, Мама Вижина начала приветствовать своих гостей. Тех, кто был хорошо ей знаком, она брала за руку и выводила на середину зала, а потом поворачивала один раз в пируэте как знаке особой чести. На Хуперов она не обратила внимания.
Она подошла к Рубену и Анжелине, уже не крупная, заплывшая жиром женщина, а жрица, владеющая глубокими тайнами. Рубену она лишь кивнула, отмечая его присутствие и тот факт, что он был ее гостем, а Анжелину она взяла за руку и повернула на пыльном полу трижды, глядя ей прямо в глаза, одобрительно кивая раз за разом и подбадривая ее этими кивками. Анжелина казалась взволнованной и села на место в полном смятении. Рубен заметил, что люди смотрят на нее.
Церемония лепила ночь по своей воле. Мама Вижина стояла рядом с poteau-mitan,задавая ритм для 'zepaules,первого танца, очищая воздух, очищая тела присутствующих для грядущего богоявления. По всему перистилюлюди хлопали в ладоши и притопывали. Барабаны обрели голос, разговаривая вслух то громче, то тише. Мама Вижина начала петь: песню для Эрзюли, песню для Син Жак Маже, песню для Дамбаллавэдо, призывая их вниз, втягивая их в себя. Барабаны разошлись по толпе, срывая и тонкие, и плотные вуали с глаз и лиц, открывая другие глаза, другие лица под ними.
Боги входили в нее один за одним. Она знала каждого из них, что они любят, а что нет, знала их голоса и жесты. Унсивынесли одежды и экипировку для каждого из них по очереди: саблю Син Жака, его ром и Флоридскую Воду, шляпу и черные очки Жэдэ, голубую с золотой каймой шаль Эрзюли. И она надевала их на себя, одержимая, погруженная в транс. Сейчас, наблюдая за ней, Рубен понял, что он увидел тогда, в самый первый день, когда его так озадачили противоречия в лице у мамы Вижины. Рядом с ней унсиначали дрожать: лоавходили в них; они дергались всем телом, изгибались, пошатывались.
Теперь настроение менялось, и боги двигались к краю толпы. Рубен оглянулся, когда какая-то женщина рядом с ним задрожала, потом встала, раскачиваясь из стороны в сторону. Она приветствовала Маму Вижину, которая прокрутила ее в тройном пируэте, потом продолжила свой танец. Одна из унсидостала откуда-то белую курицу и начала танцевать, держа птицу за ноги и вращая ее над головой. Курица дико хлопала крыльями, крутя туда-сюда головой в тщетном стремлении вырваться на свободу. Перья отрывались и падали на пол, унсиподнималась на цыпочки и приседала, хлопанье крыльев становилось все слабее и слабее. И вдруг она схватила куриную голову в руку и повернула, оторвав ее напрочь и забрызгав белое платье кровью. Крылья забились в конвульсии, перья посыпались как снег, юная девушка продолжала танцевать. Эта была Локади.
Кто-то тронул Рубена за плечо, затем голос шепнул ему на ухо: «Следуйте за мной». Он оглянулся как раз во время, чтобы заметить человека, удалявшегося от него скорым шагом, человека в белой майке и джинсах. На майке черным было напечатано: «Я правил миром».Рубен повернулся к Анжелине, чтобы предупредить ее, что ему нужно уйти, но она никак не отреагировала. Ее глаза затуманились, она тяжело дышала, все глубже и глубже соскальзывая в транс.
– С тобой все в порядке, Анжелина? – Рубен обеспокоенно наклонился к ней. Он взял ее ладони в свои, пытаясь привлечь ее внимание. Женщина, сидевшая рядом с Анжелиной, нахмурилась и отстранила его руки, покачав головой.
По всему перистилюмужчины и женщины впадали в различные степени транса, некоторые все так же сидя на своих местах, другие поднимаясь и танцуя или играя роли тех богов, которые вошли в них. Рубен рассудил, что ничего плохого с Анжелиной приключиться не может. Эти люди знали, что нужно делать. У него же были дела поважнее.
Человек в белой майке пропал из вида. Рубен встал и направился в ту же сторону, что и он, – к выходу. Рядом с дверью не было ни одного человека в белой майке. Рубен вышел наружу. Потребовалось секунд тридцать, чтобы его глаза привыкли к темноте. Он никого не увидел. Позади него звуки барабанов и пения вдруг словно отдалились куда-то. Он слышал громкое кваканье лягушек. Над его головой звезды превратили черное небо в мелкое сито, такого количества звезд он еще никогда не видел.
Рубен зашагал прочь от перистиля.В темноте он мог различить только тени, деревья и кустарник, заросли рипинника, мапуи острые листья саблье.
В кустах слева от него раздался шорох, потом возникла быстро удалявшаяся тень – убегающий человек. Рубен окрикнул его, но тот уже пропал. Он подумал о том, чтобы броситься за ним следом, но понял, что в такой темноте это будет пустая трата времени. Вместо этого он заторопился к кустам.
Едва различимое в свете звезд, на земле что-то белело. Рубен подбежал туда и опустился на колени. Перед ним лежал человек с майке и джинсах, судорожно дергаясь всем телом. Послышался звук, какой бывает, когда из баллона выпускают воздух. Потом хриплое бульканье. Потом все стихло. Конечности дернулись еще раз и замерли. Рубен наклонился вперед, стараясь заглянуть человеку в лицу. Голову обрамляла быстро расползавшаяся лужа крови. Кто-то вскрыл ему горло тонким лезвием. Кровь тускло поблескивала в звездном свете. Где-то слышался рокот барабанов.
52
Рубен быстро пробежался руками по телу человека, которого он считал Макандалом. Его пальцы нащупали что-то под майкой, твердый предмет, приклеенный лентой на талии. Рубен раскрыл свой перочинный нож и разрезал им ленту. Предмет оказался пистолетом, автоматическим пистолетом, – предположительно, тем самым оружием, которое Йенсен обещал ему в Нью-Йорке. Вместе с ним к спине Макандала были приклеены несколько обойм. АНКД держало свои обещания. По своей цене.