Иван Сергеев. Два лебедя (Любовь, матрица и картошка)

   Чтобы пройти первый круг Ада, я начал читать Джека Лондона. Много раз я перечитал любимый Лениным рассказ «Любовь к жизни». И замечательная книга Бориса Полевого «Повесть о настоящем человеке» не была обойдена моим вниманием.
   Мне столько не хватало – вот почему приходилось отвечать за себя и за «того парня». Такой диалог казался убогим, чем-то напоминающим трехпрограммный приемник, в котором вторая и третья программы не работали. Эта грубая аналогия помогла мне остро почувствовать, чего я был лишен. И тогда я решил поговорить сам с собой начистоту.
   – Я буду откровенен. Самому себе врать не положено. – Я говорю и сам себя слушаю. Но душа-то молчит! – При решении задачи «Да – Нет» возможны ситуации, когда внутренний голос запаздывает или совсем лишен эмоций. То и другое плохо.
   – Я понимаю! – Мое «Я» моментально включилось в этот жесткий диалог.
   – Все решают эмоции. Чем больше живых эмоций, тем ближе к истине.
   – Но эмоции иногда заслоняют собой истину.
   – В споре рождается истина.
   – Истина рождается в споре с самим собой!
   – Именно этот ответ я и хотел услышать. – Черт возьми, такой эмоциональной реакции я не ожидал.
   – Мы вдвоем горы свернем.
   – Но мне бы хотелось провести тестирование.
   – Зачем тебе понадобилось оно?
   – Чтобы знать свои возможности.
   – Хорошо, начинай изверг.
   – Голубой цвет может быть красным?
   – Если я не дальтоник?
   – Да, я – не дальтоник.
   – По-моему, нет.
   – А по-моему?
   – По-моему, тоже нет.
   – А если копнуть глубже?
   – Не знаю.
   – Чего я не знаю?
   – Зачем копать глубже?
   – Чтобы знать эмоциональные пределы задачи «Да – Нет». Мне важно, чтобы отвечал ты, а не я.
   – Я знаю, что ты чуть не погиб на скамейке перед бронзовой гимнасткой. Но ты выжил. И вот теперь страдаешь сам и мне не даешь покоя. С моим появлением все так усложнилось. Но если ты забудешь обо мне или выкинешь меня из головы, я просто исчезну. И как тогда ты будешь проходить девять кругов Ада?
   – Я не выброшу тебя из головы! Не дам тебе умереть. Мы пройдем вместе первый круг Ада, а затем остальные круги. Это была восхитительная концовка.
   Неожиданно ко мне подошел мужчина лет сорока, гладко выбритый и колючий. Я с ним не был знаком. Но Надежда успела мне шепнуть, что он был самым талантливым специалистом в нашем отделе – гроза бездельников, глупцов и проходимцев. Так я познакомился с Резниченко Владимиром Яковлевичем. Он постоял возле меня, собираясь сказать то, чего не скажешь, не познакомившись близко.
   – Ты хоть объем работы себе представляешь? – наконец язвительно выдавил он из себя.
   – Пока еще нет.
   – Вот видишь, дело – дрянь.
   – Постепенно разберусь, – убежденно ответил я. Но Владимир Яковлевич разглядел сразу, что убежденность у меня напускная, и оттого резкости в его голосе прибавилось.
   – Времени у тебя нет разбираться. Тут грамотному специалисту, съевшему собаку на ЕСКД, и то надо было подумать. А ты взял и проголосовал. И откуда ты только такой выскочка взялся? – обидное словечко ввернул, ничего не скажешь. Но я почувствовал, что он жалеет меня и искренне хочет помочь. И потому не обиделся на него за эти слова, хотя тоже был ершистый.
   – Ничего, прорвемся! – бодро отвечаю я. Резниченко еще раз поглядел на меня оценивающе и заговорил теплее.
   – Ну, если такой молодец, то пиши, – он продиктовал и объяснил, как лучше браться за узел, чтобы сэкономить время по-крупному. Когда он ушел по коридору, припечатав молодуху титьками к своей груди кряжистой, я заточил твердый карандаш и сходил за ватманом, разглядев у завхоза на руке якорь. Должно быть, из моряков, раз носит такую татуировку, подумал я и начал чертить.
   Вот когда проснулось во мне, что дано было от Бога, а все лишнее мгновенно забылось. Наденька Самохлебова поглядела на меня с сочувствием и подошла ближе. После посещения Красного уголка на ее щеках горел сочный румянец. На меня она глядела уничижительно. Не в почете было такое геройство в эпоху застоя. Ох, не в почете! Я насмешливо глянул на нее глазами из будущего и увидел на ее лице выражение шаловливое и смеющееся.
   – Ну ты и герой! – воскликнула она с явным недоверием.
   – Почему герой! Работать ведь надо.
   – Ты, что же – решил отличиться? Или на совесть нашу вздумал надавить? Так ведь нет ее ни у кого.
   – Даже не думал об этом.
   – Михаил Сергеевич, смотри, какой осторожный. А он работает здесь очень давно. Ты же только появился и сразу в герои попал.
   – Да мы с тобой этот узел за неделю выпустим, – улыбнулся я ее прыти.
   – Неужели ты не понял, что стал козлом отпущения? – Ишь, куда ее занесло. Боковым зрением я заметил, что возле меня остановилась женщина, пахнувшая нежными духами. Мой нос помог мне безошибочно сориентироваться в значении ее присутствия. Я резко обернулся и заглянул ей в глаза, ища поддержки. Но только ошарашил ее новизной манер из-за собственной угловатости.
   – Вас вызывают к главному конструктору, – вежливо доложила женщина. Мне секретарь главного сразу понравилась своей открытостью. И готов я был пойти за нею хоть на край света. Чтоб так покорно пойти – не каждый согласится. Тут ведь характер свой нельзя показать. Но я норов свой попридержал и потому возражать против неожиданного визита не стал.
   Когда я вошел в кабинет главного, там уже находился Лосев. Возмущенный, негодующий, искренний. Главный конструктор оказался молодым и знающим себе цену человеком невысокого роста. Его кабинет был ему под стать. Это был не кабинет даже, а закуток, огороженный сплошной невысокой перегородкой.
   Татьянкин глянул на меня проницательными веселыми глазами и протянул, как подарок, свою крепкую руку. Я пожал ее, выдержав его оценивающий взгляд, и для себя отметил, что его оттопыренные уши торчали, как у Чебурашки.
   Вообще-то, я воспринимал происходящее скорее трагикомически, относясь к нему не так серьезно, как Лосев. Но, попав под пресс общественного мнения, заколебался и поставил подпись. Значит, не так, как все. И чтоб без сучка и задоринки. Это я уже решил для себя.
   – Дело серьезное. Объем работы очень большой, – лукаво сказал Анатолий Павлович.
   – Он справится, – ответил за меня Лосев.
   – Почему вы так уверены в нем? Это же первый его узел.
   – Да, первый. А он все равно справится, – стоял на своем Юрий Алексеевич. Казалось, он играет на тотализаторе. Поставил на меня, словно на скаковую лошадь. Хотя и не все знал обо мне этот удачливый человек.
   – Что же вы опытному конструктору не поручили эту работу? – возмутился главный.
   – Бугель наотрез отказался, – ловко отвел от себя удар Лосев. Они умели делать это в прошлом. Татьянкин посмотрел на него с недоумением. И, показав пальцем на портрет Ленина, добавил. – Как он мог отказаться? Он же комсорг, кажется.
   – Именно поэтому и отказался. – Наступила напряженная пауза, во время которой глаза главного сосредоточенно глядели поверх перегородки. Поймав в поле зрения воркующего сизого голубя, сидящего на деревянной балке, главный усмехнулся и уставился на свои стоптанные башмаки.
   – Так что будем делать? – приняв решение, спросил он, чтобы в случае неудачи отыграться на Лосеве.
   – В этом молодом человеке наше спасение. Пусть он чертит, а мы ему поможем, – бодро предложил Лосев тот единственный путь, который мне еще предстояло пройти.
   Татьянкин молча походил по кабинету, еще раз поглядел поверх перегородки, вставая даже на носки, чтобы принять окончательное решение. Затем подошел ко мне и положил руку мне на плечо:
   – Ты уж постарайся, голубчик, а я тебе деньжат подброшу. Деньжата ведь тебе не помешают? – Эти слова стали историческими, соединив человека из будущего с удивительными персонажами, с которыми я когда-то работал.
   – У меня сегодня свадьба, Анатолий Павлович, – промолвил я искрометно.
   – Так вот почему ты такой покладистый, – усмехнулся главный.
   – Можно сказать, что нам очень повезло, – согласился Лосев и улыбнулся широко и лучисто.
   Свадьба – дело святое. Дали мне, как и положено, три дня на гуляние и отпустили с миром. Слова Татьянкина согрели меня. Я начал верить, что не зря по воле провидения попал на Металлический завод.
   Когда я вышел вместе с Лосевым из кабинета главного, к нам подошел Бугель. Он был мрачнее корабельного кока, у которого в супе обнаружили таракана.
   – Жаловаться ходил? – набросился он на Лосева.
   – Да, жаловаться, – невозмутимо ответил Юрий Алексеевич. Они стояли и с негодованием смотрели друг на друга. Лосев торжествовал временную победу, замарав Бугеля. Михаил Сергеевич, умный и дальновидный, лихорадочно думал, как отомстить Лосеву. Я же распрощался с ними, с тревогой думая о предстоящей свадьбе.

Снова Вельзенд

   Я никогда не связал бы свою судьбу с Верочкой Клюге, зная, что мне предстоит пройти девять кругов Ада. Но неожиданная встреча с Вельзендом заставила меня изменить решение. Начав писать книгу, я специально отказался от образа Андрея Кантемирова. Уж слишком часто Вельзенд вставал на его пути. В новой книге я заговорил от первого лица. Но господин чародей был слишком силен и коварен, чтобы можно было обойтись без него, поэтому эту главу я назвал «Снова Вельзенд».
   В отношении свадьбы я не соврал главному конструктору. Думая о ней, я вышел через заводскую проходную на Свердловскую набережную и быстрым упругим шагом направился к Литейному мосту. Погода стояла солнечная. Вдоль Невы дул прохладный ветерок, поднимая легкую рябь на воде. Речной трамвай плыл по середине Невы. Он шел от Литейного моста. Девушка, ехавшая на крыше речного трамвая, держала голубой воздушный шар. Воздушный шар был такой большой, что девушка невольно привлекла мое внимание. Мне показалось, что наши глаза встретились. И тут девушка выпустила воздушный шар, и он, подхваченный ветром, полетел в мою сторону. Но тревожные мысли вновь нахлынули на меня. Занятый ими, я перестал изучать взглядом девушку и пошел еще стремительнее. Я не заметил, что шар полетел быстрее и скоро поравнялся со мной. На шарике была нарисована занятная голова клоуна. И когда шар полетел рядом со мной, нарисованный клоун ожил и заговорил звонким голосом.
   – Мне велено передать вам, чтобы вы поймали меня, – живо сказал клоун на шаре.
   Я был настолько поражен его болтовней, что тут же поймал шар за нитку.
   – Держитесь крепче! – закричал клоун. Он начал надувать воздушный шар до внушительных размеров. Нить, за которую я держался, превратилась в крепкую веревку. И когда шар взмыл высоко над Невой, я полетел вслед за ним, ибо настолько растерялся, что не успел отпустить веревку. А нарисованный клоун звонко хохотал надо мной.
   – Куда мы летим? – спросил я клоуна.
   – Вам привет, молодой человек, от господина Вельзенда.
   – А, по-моему, это обычное похищение.
   – Вы же знаете, что господин чародей обожает такие прикиды.
   – А кто эта девушка с воздушным шаром?
   – Забытый персонаж из прошлого.
   – Зина или Раймонда?
   – Очень может быть! – хохоча, отвечал веселый клоун.
   Когда я пролетал над «Крестами», клоун велел отпустить веревку. До железной тюремной крыши было совсем близко. И на ней в кресле из слоновой кости, украшенной золотыми пластинами, восседал господин Вельзенд. Я не испытывал к нему ни прежней ненависти, ни теплых чувств. Но относился к нему с уважением.
   – Спасибо за встречу! – воскликнул я. – Вы появляетесь так неожиданно. Хорошо, что мне не пришлось приземляться в кратер непотухшего вулкана, хотя разница и небольшая. Сейчас на крышу поднимется разъяренная охрана.
   – Не поднимется. Охрана ничего не заметила.
   – Что это за фокус со сверлением? – напустился я на чародея.
   – А ты подумай сам. Ответ ищи в прошлом.
   – А, моя детская душа? Это все, на что вы способны?
   – Ты не простой смертный. Я бы назвал тебя героем. Ты очень напоминаешь мне Ахилла, у которого уязвимым местом была пята. У тебя тоже есть уязвимое место. Это – душа ребенка. Тебе, как герою, надлежит пройти девять кругов Ада. Когда пройдешь первый круг, ты встретишься с Минотавром.
   – О девяти кругах Ада я догадался!
   – А может быть услышал мой разговор с Зиной?
   – Кстати, как поживает Зина? Я ее очень давно не видел.
   – Давай забудем твои прошлые увлечения. Теперь у тебя новая возлюбленная, Верочка Клюге.
   – А как быть со свадьбой?
   – Неужели тебе не хочется устроить себе праздник? Девушка тебя любит и, кажется, предана тебе.
   – Но у меня нет для любви времени.
   – Пойми, что без любви ты погибнешь.
   – Причем здесь любовь, душа ребенка и девять кругов Ада?
   – А разве ребенку не нужна любовь? Нужна, да еще материнская.
   – И чего это вы так обо мне печетесь?
   – Я почти уничтожил тебя. Но ты все-таки жив. А добивать героев не в моих правилах. Может быть, ты принесешь еще какую-нибудь пользу. А не принесешь, тебя все равно растерзает Минотавр. – Сказав эти зловещие слова, Вельзенд улетел так же внезапно, как и появился.
   – А мне что прикажете делать? – закричал я вдогонку магу и волшебнику.
   – Тебя подберет клоун, – шепнул мне на ухо Вельзенд, хотя находился на самом деле в Преисподней.
   И действительно, откуда-то из-за трубы подлетел ко мне воздушный шар. Я вцепился в веревку, и шар взмыл над крышей и куполами знаменитой тюрьмы. Клоун помалкивал, хотя ему по штату было положено веселить меня. Воздушный шар перенес меня на другую сторону Невы и плавно опустился на землю. Затем шар вновь уменьшился в размерах, веревка превратилась в тонкую нить. Но процесс уменьшения шара пошел не так, как надо, потому что воздушный шар лопнул. И когда я поднял с земли рваные лоскутки его, то разглядел клоуна. Это было старое изображение русского клоуна Олега Попова в знаменитой клетчатой кепке. Клоун был любим мною в юности, и я бережно засунул его разорванное изображение в свой карман.

Свадьба

   Мать ждала меня дома. Она изошла вся на нервы и теперь сидела на тумбе у зеркала и пудрилась. Причина ее нервного состояния была мне хорошо известна – она, хотя и благословила меня с Верочкой Клюге, в душе не желала этой свадьбы. И все потому, что мать только что получила письмо от отца. Он сообщал, что не может приехать с Чукотки на свадьбу, зарабатывая хребтом полевой стаж и делая перспективную оценку золота на приисках. Отец мой впервые установил, что из-за хищнической добычи значительные запасы золота оказались погребенными в километровых хвостах отработанной породы. Выводы его оказались очень важными для государства, потому что многие прииски уже исчерпали свои ресурсы. Отец же просто предложил перелопатить все заново, обещая золотые горы.
   Письмо мать спрятала, не желая испортить мне настроение. А только я незаметно прочел его: оно оказалось написано довольно резко. И потому я не удивился, услышав от матери:
   – Нехорошо без отца свадьбу справлять. Как-то не по-людски. Он так много для тебя сделал. Обидится ведь отец! Может, перенесем свадьбу на осень?
   Я грубо шикнул на мать и закинул за диван ботинок. На меня и так все скопом навалилось. Никто не хотел и не мог понять меня. Даже собственная мать хотела украсть у меня праздник. Каждое слово матери ранило меня. Но я слушал ее терпеливо, научившись сызмальства держать себя в руках.
   Наконец мать выговорилась. Я понимал, что она обязана была сказать мне эти слова.
   – Я тебя предупредила, а там смотри! – вздохнула покорно мать, помолившись перед иконой. Нам давно пора было ехать. Нервное состояние матери передалось и мне. Я начал ходить по комнатам в поисках серебряных запонок (они давно висели в петлицах). Не найдя их, я отшвырнул ногой кота, ласкавшегося под ногами. Взяв вину на себя, кот забрался под диван и затих. И только тогда я обнаружил запонки в рукавах белой рубашки.
   – На, выпей немного коньяка, – бодро сказала мать, – а то на тебе лица нет. – Будет тут лицо, когда на душе такое творится. Перед праздником, который сам себе подарил.
   Мать надела свое лучшее платье, взглянула на себя в зеркало – на нее глядело усталое выцветшее лицо. А в молодости мать была красавицей. Как видно, следы лишений и несколько лет суровой жизни на Колыме, где она родила нас, троих детей, рано наложили отпечаток на ее привлекательную внешность. Она посмотрела на себя еще раз критически, вздохнула и тоже выпила стопку.
   Зазвонил телефон, который Капиталина Владимировна, будучи начальником абонетного отдела Выборгского района, без очереди поставила нам. Следует напомнить особенную значимость этого шага: во всем доме, в котором мы жили, телефон был еще у одного человека: инвалида, героя Великой Отечественной войны. И все потому, что в семидесятые годы с установкой телефона возникали немыслимые трудности. В то далекое время телефоны устанавливались по звонку из Исполкома или Райкома партии, а также по желанию Капиталины Владимировны. В этом свете высокая должность моей будущей тещи была действительно очень значимой.
   И вот теперь этот телефон зазвонил. Мать взяла трубку, и сразу же голос ее обрел уверенность и благородство.
   – Алло, здравствуйте, Капиталина Владимировна, – весело защебетала она, – нет, не передумал. Таким франтом заделался. Любо-дорого поглядеть.
   Помирившись, мы вышли на улицу. День на глазах портился. Низкие тучи обложили со всех сторон весеннее солнце. Крупные капли дождя неожиданно ударили по асфальту, да так звонко, что мы от удовольствия рассмеялись. Телефонный звонок снял все проблемы, и поэтому мы были готовы к празднику и веселью. И чем звонче стучали дождевые капли, тем заразительнее становился наш смех, ставший апофеозом человеческой радости. А навстречу нам ехало свободное такси.
   Посадив мать на заднее сидение, я попросил вихрастого водителя ехать на Петра Лаврого. Наше такси подлетело к нарядному крыльцу Дворца бракосочетаний, как на крыльях. Там мы немедленно попали в объятия Капиталины Владимировны.
   Со стороны я смотрелся неплохо. Солидный и представительный. Вот хороший молодой человек! – было написано на моем лице. И никто из приглашенных на свадьбу гостей не знал, что во мне, как динамит, была заключена взрывоопасная тайна. Этой великой тайной была душа пятилетнего ребенка – моя душа, которую я поклялся сделать душой настоящего мужчины.
   – Неправда ли здесь чудесно? – спросил я сам себя.
   – Но это еще далеко не праздник!
   – Погоди, то ли еще будет.
   – Мне бы твою уверенность.
   – Все будет хорошо, малыш!
   – Главное, чтобы наш праздник не превратился в «репортаж с петлей на шее».
   – Этого никогда не случится.
   – Почему?
   – Потому что ты уже живешь во мне. Наши диалоги мне все больше и больше нравятся. И очень скоро мы превратимся в единое целое.
   – И когда это произойдет?
   – Если честно, когда мы пройдем девять кругов Ада, – А потом мое детское «Я» замолчало и великолепный спор с самим собой прекратился.
   Вся церемония бракосочетания прошла передо мной, как в тумане. Но я держался молодцом, был приветлив и когда надо, улыбался в ответ. Да, я был немногословен, но выглядел умно. И никто из гостей не заметил моей угловатости и скованности. Наоборот, я всем понравился своей скромностью и независимостью.
   Сразу после регистрации гостей повезли на автобусе на Ланское шоссе, где Верочкины родители сняли под свадьбу громадную столовую.
   Когда я приехал туда с Верочкой, от родственников и знакомых зарябило в глазах. Тут были заведующие магазинами, товароведы, мясники и даже декан электротехнического факультета. Они пришли поздравить Верочку с этим незабываемым торжеством. Но пришли они не с пустыми руками, потому что всем им нужны были телефоны, которые никак невозможно было получить без Капиталины Владимировны. Отсюда и дорогие подарки, ароматные закуски и редкие вина на столах, и бесчисленные букеты роз в корзинах.
   И в это время закричали: «Горько!» Мы с Верочкой поднялись и поцеловались. Мне было хорошо и легко с ней. Я верил, что эта избалованная и капризная девочка поможет мне пройти девять кругов Ада. А гости пили, закусывали и дружно кричали: «Горько!» Потом мы пошли танцевать и с обоюдного согласия незаметно ушли. И вскоре оказались одни в громадной постели. Мне вновь предстояло ее раздеть, теперь на правах законного мужа. А потом мы занялись любовью. И я возрождался раз за разом, настолько она была сладостна как женщина, и я был ненасытен как мужчина. Праздник получился настоящим. Я не знал до Верочки женщин. Поэтому наш медовый месяц продолжался несколько лет. И теперь я с гордостью могу сказать о себе, что женщина нужна была мне каждый день в течение моей долгой и счастливой жизни.
   Утром я проснулся рано. Верочка сладко спала. Я прислушивался к ее легкому дыханию, боясь пошевелиться. Мне не спалось. Уже тогда я понимал, что Верочке будет со мной несладко и что мне не обойтись без ее любви. Она стала моим ангелом-хранителем. И я решил ничего не говорить ей о своем недуге. Только так мой праздник мог стать праздником согласия и любви.
   Меня до сих пор не покидали мысли о необычном сверлении. И я невольно связал сверление в голове и все последующие изменения, которые произошли со мной, с первой нашей любовной встречей. Наверно, если бы Верочка Клюге не полюбила меня, необычного сверления в голове могло и не быть. И тогда не было бы ни спора с самим собой, ни девяти кругов Ада. Но искать причину этого явления следовало в прошлом. В этом я полностью согласен был с господином Вельзендом. А так как надо было с чего-то начать, я стал вспоминать свои вообщем-то счастливые школьные годы…

Смех на палке

   В шестом классе я подружился с Анатолием Породиным. Нашему сближению способствовал велосипед, который купил отец на день моего рождения. Велосипед был взрослый. Ни у кого на Камской улице не было такого великолепного велосипеда. Даже у Породина, хотя его отец, дядя Миша, служил коком на пароходе и ходил в море. Скоро я научился ездить на велосипеде под рамой. И Породину тоже дал попробовать. С этого дня и началась наша дружба.
   Как-то Анатолий пригласил меня к себе в гости. В тот день у него дома никого не оказалось. Жил он с родителями и сестрой Катей в двухкомнатной квартире тоже на Камской улице. Мы разделись в прихожей и прошли на кухню. Я подумал, что Анатолий хочет меня чем-то удивить. Так и оказалось. Породин на моих глазах спустил штаны и достал свою крайнюю плоть.
   – Ты никогда не пробовал? Приятная штука! – сказал он и начал сам себя гладить. Плоть его поднялась, а он знай наяривает.
   Сейчас я понимаю, почему это произошло. Тогда о сексе запрещено было говорить. Народ пребывал в этом вопросе в большом неведенье. А детвора, проявляя нездоровый интерес, занималась онанизмом или, как написано в Библии, детским грехом. Эта дурная привычка жила на улице и передавалась мальчишками из поколения в поколение.
   Мне было интересно. Я достал свою пипирку, которая на глазах выросла. И хотя моя плоть была гораздо толще, чем у Породина, головка члена не открывалась, чему мешала сросшаяся кожа. Посрамленный, я спрятал пипирку в штаны и пошел домой.
   Спать я лег рано. И все думаю о пипирке. Как же так, у всех открывается, а у меня нет? Все уже давно спали. Мать спала одна за шкафом на большой двуспальной кровати (отец был в отъезде), сестра спала на диване, младший брат – на раскладушке. Он спал один, потому что еще писался в постель ночью. Я лежал у стены на односпальной кровати и не мог уснуть. Все трогал пипирку. Матери я ничего не сказал о своем недуге. Тема была слишком туманная. А потом плоть моя поднялась, и я начал кожу на головку натягивать. Было невыносимо больно, кожа полопалась во многих местах, но головка открылась. Я испытал настоящую радость. Теперь и у меня с хозяйством все стало, как у людей. Я попытался повторить движения Породина, но кожа кровоточила, вызывая сильную боль.
   Прошла неделя, другая. Кожа на плоти зажила. И я начал заниматься детским грехом. Но в отличие от Породина, я ни с кем не поделился своей тайной и держал ее в секрете.
   Итак, в детстве я занимался онанизмом. Может, из-за этого спустя десять лет в голове моей началось сверление? Но этот довод мне пришлось сразу отбросить. Детским грехом занимались все мальчишки на Камской улице, и ни у кого сверления не было. А я чуть было не погиб от него. Надо проанализировать, что было дальше.
   Оказывается, я был не такой уж ангелочек! Несмотря на дурную привычку, я хорошо закончил шестой класс и отправился на летние каникулы. А в июне случилась большая радость для нашей семьи. Отца пригласили на год поработать в Китайскую народную демократическую республику. Стояло лето 1956 года. Документы были оформлены отцом заранее. Мы жили тогда в коммунальной квартире, и мои родители скрывали от завистливых соседей эту новость.
   В Китай мы отправились на поезде. Сейчас даже не припомню, сколько суток заняла наша поездка. Но, наверно, больше недели.
   В Китае мы остановились в Харбине, в гостинице. В ней жили одни русские. Отца я видел редко. Он все время был в отъезде, занимаясь разведкой природных ископаемых. В гостинице я познакомился с веселым рыжеволосым мальчиком. Мы настолько сблизились, что я решил передать ему свой дворовый опыт, как передал его мне Породин. Я рассказал ему, какая это приятная штука, и мы расстались. Этому мальчику повезло. У него была продвинутая мать. Она объяснила сыну о вреде детского греха. Она хорошо знала моего отца и рассказала ему, чем я занимаюсь.