Я лежал в кровати, когда в мою комнату вошел отец. Он приподнял край одеяла и спросил, почему я так рано лег в постель. Он застал меня врасплох. Я не знал, что ему ответить.
   – Будешь заниматься этой дурной привычкой – сойдешь с ума! – твердо сказал отец и вышел из комнаты.
   Я еще не понимал, насколько жестоко поступил со мной отец. Он знал, что я не мог бросить сразу эту привычку. Но не поговорил со мной, не пытался предложить свою помощь. А сказал, что я сойду с ума, если буду этим заниматься.
   Как-то незаметно приблизился сентябрь. И мы переехали в Пекин и поселились в красивейшей гостинице «Дружба». На закрытой охраняемой территории гостиницы находился интернат для детей русских специалистов и русская школа. Мы попрощались со своими родителями и стали жить в интернате и учиться в русской школе. Время летело незаметно. Я все еще занимался детским грехом. Но скоро наступил день, когда фраза отца начала преследовать меня. Наверно, случилось то, на что рассчитывал мой отец. Я больше не мог заниматься онанизмом. После того, как я порвал с этой привычкой, я почувствовал облегчение. Но я стал другим человеком. Утратил веселость, стал неуверенным и замкнутым. Фраза отца больше не стояла перед глазами, но она сделала свое черное дело. Лучше бы он вообще ничего не говорил мне, чем поступать со мной так жестоко.
   Когда наша семья вернулась из Китая, я пошел в восьмой класс. У меня не стало друзей. Я был настолько неуверен в себе, что скоро стал посмешищем всего класса. Мне было невыносимо тяжело находиться в школе. Но отец опять уехал в экспедицию, а мать ничего не понимала в таких сложных вопросах.
   Учитель по истории предложил моей матери перевести меня в другую школу. Но я решил не сдаваться. Так началось мое сопротивление. Приходя из школы, я делал зарядку и пел любимою песенку из кинофильма «Дети капитана Гранта»:
 
Капитан, капитан, улыбнитесь!
Ведь улыбка – это флаг корабля.
Капитан, капитан, подтянитесь!
Только смелым покоряются моря.
 
   С этой песней я успешно закончил восьмой и девятый классы. Песня была замечательная. Но первое время я находился в таком подавленном состоянии, что не мог спеть эту песню так же весело, как спел ее знаменитый артист Николай Черкасов. Но в девятом классе я запел ее должным образом. И хотя у меня начал меняться голос, был я на подъеме. В десятом классе я организовал вечер английского языка. А дома продолжал петь эту песню. Мне не давала покоя мысль, что Анатолий Породин, которого я старался не замечать в школе (он учился со мной в одном классе), превратился в нагловатого самоуверенного парня, не дававшего прохода нашим девчонкам. Он был, пожалуй, лидером в нашем десятом «А», но я не пресмыкался перед ним. Я считал себя нравственно выше и чище его. И, чтобы чувствовать себя увереннее, добился разрешения у директора школы на одну вольность: я начал бегать на переменах вокруг школы. Бегал я в любую погоду: зимой и осенью, в дождь и в метель. А на заднем дворе, где постоянно была открыта для меня дверь, делал зарядку. Так я победил свою неуверенность. Это была красивая борьба за лидерство, высокую нравственность и совершенство. И мне казалось, что я выиграл эту битву.
   Но после выпускного бала я не пошел со всеми встречать белые ночи, настолько невыносимо больно мне было находиться среди моих одноклассников. Возле нашей парадной я встретился с отцом. Он, видимо, ждал меня. Увидев слезы на моих глазах, он все понял.
   – А что, сынок, пойдем вдвоем встречать белые ночи, – тепло сказал отец, и я до сих пор благодарен ему за эти слова. Мы шли по семнадцатой линии, а отец с увлечением рассказывал об удивительных приключениях, которые произошли с ним за долгие годы работы в экспедициях. Дошли мы до моста «Лейтенанта Шмидта» и дальше пошли по набережной в сторону университета.
   Я тогда еще не думал, что проклятие отца продолжало действовать и сводило на нет все мои успешные начинания. А потом я поступил в Технический университет и отучился первый курс на одни пятерки. Но на втором курсе ко мне опять вернулась неуверенность. И тогда я, наконец, понял, что забытая фраза отца: «Ты сойдешь с ума, если будешь заниматься этой дурной привычкой» – продолжала действовать. Я давно уже не занимался онанизмом. И с годами превратился в «проклятого ангела», которого держала за горло сказанная самым любимым человеком на свете зловещая фраза.
   С такими мыслями я перестал посещать университет. Мои товарищи по курсу: Юра Пых, Леня Петухов и Лева Цвик продолжали стремительно развиваться. Им было не до меня. Рядом с ними я казался сам себе бездарной серой мышью.
   Теперь, анализируя причину сверления в голове, я подумал: не в этом ли прошлом ключ к раскрытию моей тайны? Я определенно был проклят. Проклятие задержало мое развитие. И когда я полюбил Верочку Клюге и затем лишился девственности, началось столь стремительное мое развитие, что оно сопровождалось яростным, неудержимым сверлением в голове. Я теперь знаю, что оно породило спор с самим собой. К сожалению, мне пришлось спорить с пятилетним ребенком – именно такой несовершенной народилась моя душа. Но такой убогий диалог не испугал меня. Я был молод, вынослив и терпелив. Эти замечательные качества помогли мне достичь небывалого совершенства. А вершиной этого совершенства стало познание Матрицы.

Первый круг Ада

   С одобрения матери и Верочкиных родителей я перебрался жить на Торжковскую. Родители моей жены после прощального застолья отправились жить на Школьную улицу, подарив дочери двухкомнатную квартиру. Сейчас это прозвучало бы примерно так: подарили «хрущевку», на пятом этаже, без лифта. Но по тем временам это было очень благородно и престижно. И зажили мы, что называется, душа в душу.
   Я держался молодцом и первый круг Ада переносил с улыбкой. Мне было плохо и день ото дня становилось все тяжелее. Но я умел хорошо держать удар. Этому я научился с детских лет, работая над собой с большим рвением.
   Теперь я жил ради нашей любви. Я должен был помочь Верочке закончить институт. Она слабо усваивала теорию, совсем не умела чертить, и мне приходилось объяснять ей пройденный материал. Когда она приходила вечером домой, я, казалось, забывал о своих невзгодах.
   За три месяца непрерывной работы над собой я многого добился. Моя внутренняя речь стала увереннее, и задача «Да – Нет» доставляла истинное наслаждение. С каждым днем я по маленькому шажочку продвигался вперед, но продвигался неумолимо. И наступил день, когда моя детская душа превзошла самое себя, засыпав меня бесчисленными вопросами. Так в далеком и радужном детстве я, наверно, засыпал вопросами свою мать. Ощущение этой удачи наполнило мои глаза светом.
   Возможно, содержание этих страниц не было бы столь притягательным для моих почитателей, если бы не логическая цепочка, приведшая меня к познанию Матрицы. Что мною двигало в то мгновение? Желание превзойти подвиг Алексея Мересьева? Но вряд ли я мог стать таким же всенародно любимым героем, оставаясь в тени. Да, мною двигало неиссякаемое стремление к познанию – вот вечный огонь души, в котором рождаются, куются и закаляются истинные герои нашего времени. Они всегда притягательны своей былинной отвагой и непредсказуемостью. Я был интеллектуалом. И много лет стремился к совершенству своей души. На таком высоком уровне до меня еще никто не работал. Но я был молод и полон сил – поэтому мне было необходимо как можно быстрее разобраться со своим недугом. Ночами, после того, как Верочка засыпала в моих объятиях, я начинал заниматься аутотренингом.
   Я осторожно освобождался из объятий жены и шел на цыпочках в другую комнату, где ложился на софу. Я расставлял руки и ноги, чтобы они не соприкасались друг с другом, и начинал повторять: «Я могу почувствовать тяжесть в руках и ногах и холод во лбу, но могу не ощутить этого, потому что это не самогипноз, а результат наивысшей саморегуляции организма. В моей груди горит совершенное сердце. Оно сжигает неуверенность, страх, тупость, скованность, и я чувствую себя молодым, здоровым и добрым. А теперь я поработаю над своими эмоциями!
   – Я – добрый?
   – Добрый!
   – Да или нет?
   – Да.
   – Это правда?
   – Правда!
   – Я – смелый?
   – Смелый.
   – Да или нет?
   – Да!
   Я продолжал этот диалог в течение часа. И если ответ был вялый и неэмоциональный, я задавал вопросы все настойчивее и азартнее, и ответы становились живыми и быстрыми, как я того хотел. В этих мысленных диалогах еще не было ни вертикальной колебательной системы на корне языка, ни горизонтальной колебательной системы на корне и кончике языка. Это открытие придет ко мне позднее. Но уже сейчас я довольно успешно работал над своими эмоциями. Иногда после таких изматывающих сеансов я засыпал на софе. Но просыпался всегда раньше моей любимой и спешил лечь рядом с ней, чтобы она не раскрыла мой секрет.
   А однажды мне приснился всадник на белом коне. Позади всадника сидел маленький мальчик. Я шел впереди всадника босиком, но всадник никак не мог меня догнать. Я видел перед собой степь и дорогу. Дорога рассекала степь на две половины: одна была светлая, другая – темная. Я очень этому удивился и спросил всадника, что сие означает. И ответил мне всадник, что левая сторона оттого светла, что осенена она благими деяниями моего отца, а правая сторона оттого темна, что по материнской линии мужчины крепко пили, и моя мать никак не может отмолить этот грех. А младенец, сидящий за всадником, принадлежит мне по праву. Но заговорит младенец, когда я произнесу имя Бога между корнем и концом того, что ничего не скажет, коли молчит. Сказав эти слова, всадник вместе с младенцем исчезли. Остался я один на дороге, разделившей темное и светлое начало точно на две половины.
   Я как-то сразу пробудился ото сна. И начал сон разгадывать. Младенец – это определенно душа ребенка, которая живет во мне. А что такое, имеющее корень и кончик? Он ничего сказать не сможет, коли молчит. Язык имеет корень и кончик. И чтобы младенец заговорил, надо произнести имя Бога между корнем и кончиком языка. Я вспомнил незамысловатую молитву: «Господи, славься Имя Твое, славься Царствие Твое. Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу!»
   Я прочитал молитву несколько раз, но душа младенца – моя душа, молчала. Неужели я что-то не так делал. А ведь я подошел совсем близко к разгадке горизонтальной колебательной системы…
   Резниченко стал моим кумиром. Я мало с ним разговаривал, почти не общался, но чувствовал его благотворное влияние постоянно. Владимир Яковлевич умел, как никто другой, пользуясь длинной логарифмической линейкой, находить оптимальный вариант проточной части газотурбинной установки. Когда наши расчетчики обсчитывали его вариант, редко что менялось в конструкции. Я так ему завидовал, словно он пользовался современным ноутбуком, а не примитивным вычислительным инструментом.
   Незаметно пролетело капризное лето с теплыми июльскими ночами. После чего началась бесконечная полоса дождей. Я любил дожди, особенно с утра. Под звонкий стук дождевых капель легко дышалось и думалось. Иногда я писал стихи. Но очень скоро чертежи стали моими стихами, поэмами и балладами.
   Обойма с направляющими аппаратами уже не казалась мне огромной грудой металла. Наоборот, я увидел в ней блеск полированных лопаток и совершенство линий. Мне нравилось ходить по цехам и наблюдать, как сиреневая стружка выбегала живой из-под резца и вилась длиной змейкой возле станка. А время летело быстро. Я выпустил обойму с направляющими аппаратами, а затем много других чертежей. На меня обратил внимание главный конструктор. Это произошло, наверно, потому, что я любил вкалывать.
   За многие месяцы работы над собой я совершил настоящий гражданский подвиг. Начал с Божественного сверления, обрушившегося на мою голову. С рождения капризной детской души, отвечающей на вопросы робко, нараспев или не отвечающей вовсе. Выдержать этот тяжкий крест Господень мог только человек верующий. И вера в Бога помогала мне одолевать страдания. Мысль о несовершенстве исчезла с повестки дня. Появилось ликование в душе вместе с ощущением грандиозной победы.
   «Я совершил великий подвиг, – радостно думал я, – Мне удалось заставить мозг работать на пределе своих возможностей. И если я смог это сделать раз, то смогу повторить многократно, пока не пройду все девять кругов Ада».
   И вдруг я почувствовал сильную головную боль. Я невольно закрыл глаза и увидел перед своим внутренним взором дивного царя Соломона, его великолепный дворец и высокую мраморную лестницу, ведущую в его покои. Однажды я уже видел эту высокую лестницу. Но тогда головная боль не позволила мне вступить в диспут с иудейским царем. Теперь я не мог отступить, не имел права. Преодолевая боль, я начал подниматься по мраморной лестнице. Царь Соломон ожидал меня, восседая на троне. Но на этот раз ощущение уверенности явилось ко мне взамен боли. Я мысленно заговорил сам с собой, и моя несгибаемая душа отвечала мужественным голосом. Мне необходимо было утвердиться на этом желанном уровне. Но я уже летел как на крыльях по лабиринту. Как и обещал Вельзенд, гигантский Минотавр с телом война и головой быка предстал передо мной. Мы начали кружить по кругу, изучая друг друга. Впереди была кровавая битва – одного из нас заберет смерть. Но не было страха в глазах моих, потому что весь я лучился мужеством и отвагой.
   И дрогнул Минотавр, отведя в сторону темные, горящие ненавистью глаза. Удар моего тяжелого кулака обрушился на него, затем еще и еще раз. Минотавр зашатался под моим неудержимым натиском и рухнул на колени. Казалось, что поединок шел к своему удачному завершению. Но неожиданно Минотавр пришел в себя и обратился в бегство. Я невозмутимо направился следом, потому что никто лучше меня не знал секрета лабиринта. Я бесстрашно преследовал Минотавра, пока не оказался с ним в тупике.
   В самом конце тупика из стены торчал светящийся обоюдоострый меч с крестообразной рукоятью. Чудище первым приблизилось к мечу и попыталось завладеть им. Оно со всей неистовой силой вцепилось в рукоять меча, но не смогло даже слегка пошевелить его. Обессилев, оно отступило и в страхе прижалось к стене. И тогда я подошел к освещенному мечу. Внимательно осмотрев крестообразную рукоять меча, я узнал его. Это был меч Кольвера, моего побратима, с которым я еще встречусь на этих страницах. Владеть этим мечом мог только Кольвер и я, его воплощение в настоящем. Осенив себя крестом, я произнес заветные слова: «Без нужды не подниму, без славы не сложу!» Не спуская глаз с Минотавра, я сильным рывком выдернул меч из каменного плена и несколько раз рассек со свистом воздух. Минотавр был обречен…
   И вдруг Минотавр издал торжествующий грозный рев. Рогатая голова его начала медленно поворачиваться. И когда она совершила полный оборот, вместо бычьей головы передо мной предстало искаженное злой судорогой лицо господина Вельзенда. Это была бессмертная маска мага, которую он надел на голову Минотавра.
   – Ты почти одолел Минотавра, – зловеще заговорила маска. – Но теперь ты не сможешь отсечь эту голову, потому что я бессмертен. – И вместе с этими словами направленный пучок яркого света низвергся на меня из Кристалла, которым все еще владел грозный волшебник. Минотавр исчез. Я остался один в кромешной тьме, лишенный завораживающей силы разума. И, значит, первый круг Ада был пройден. Теперь мне следовало начинать все с нуля. Но для того, чтобы выбраться из лабиринта, мне не нужна была спасительная нить Ариадны. Верочкина любовь заменила ее. Нас теперь было тоже двое. И Вельзенду приходилось бороться не только со мной, но и с чистой и светлой любовью Верочки Клюге, оберегавшей меня от неминуемой гибели.
   Когда я пришел в себя, то все еще сидел за кульманом. В большом зале, где я работал, было душно. Пахло жасмином, свежим ватманом и бумажной пылью. Все время ломался карандаш. Я его точил, но он тут же ломался. Следовало взять себя в руки.
   Швырнув огрызок карандаша в корзину для мусора, я пошел за новым карандашом, думая о Минотавре скептически. «Не так страшен черт, как его малюют», – сказал я себе.
   Завхоз, коренастый и рыжий, с хитрым грубо сколоченным лицом на короткой шее, выдал мне твердый карандаш и скрылся за стеллажами. Бывший моряк напоминал боцмана с Летучего Голландца, потому что исчез, словно призрак, оставив в моих руках то, чем было невозможно работать, не свирепея от собственного бессилия. Но я уже взял себя в руки, потому что пришел к выводу, что в душе каждого живет свой маленький злобный Минотавр.
   Какое счастье, что во мне жила душа ребенка! Она переродила и воскресила меня. Я спорю с ней, соглашаюсь, терплю. Пусть душа моя спит крепким сном бойца, обессилевшего после успешной атаки. Я готов оберегать этот сон, будучи уверенным, что за ним последует спор с самим собой и бесконечное решение задачи «Да – Нет». И пусть я низвергнут с олимпа, на котором мечтал провести диспут с самим царем Соломоном. Мне надо быть очень осторожным, чтобы не выдать себя. При этом я должен быть тверд, добр и весел – такая маскировка меня устраивала.
   Итак, только что я прошел первый круг Ада. У меня ушло на него полтора года! На второй круг Ада я потрачу времени гораздо меньше, потому что знаю, что надо делать. Это во-первых… А во-вторых, меня очень боится Минотавр.

Сергей Иванович Верендягин

   Я начал второй круг Ада. Моя душа вновь лишилась эмоций и стала вялой. Вместо внутреннего блестящего диалога и спора с самим собой меня охватило гробовое молчание. Поэтому как специалист я мало что стоил. Меня поддерживала на плаву необыкновенная выносливость и железная воля. Да, потери интеллекта были значительные, но и в этом обличье жить можно было. Я вновь был готов к борьбе. Верочке я не мог сказать ничего о своем тяжелом недуге. К счастью, на работе не заметили во мне никаких изменений в худшую сторону. Для меня было главным сохранить свое лицо. Лицо способного молодого специалиста. А так как я был замкнутым, малоразговорчивым и держался с самого своего появления в К.Б. газовых турбин независимо, то сумел сохранить добрые отношения в коллективе.
   Я полюбил свою новую работу. В ней оказалось столько эмоциональных оттенков, что анализировать проточную часть компрессора было удивительной и в какой-то степени поэтической задачей. На любой, даже очень простенький вопрос можно было ответить самому себе с некоторым оттенком мудрости, утонченности, иронии или со злым сарказмом. Все зависело от моих эмоций. И если я об этом пишу, то значит, моя работа и преданная любовь Верочки Клюге вновь помогли мне подняться. Опять не было игры в поддавки, когда одна сторона заведомо сильнее. В такие минуты я до кончиков ногтей чувствовал, как велик и эмоционален был Моцарт, как бесподобен был Гете и как неподражаем был Ломоносов.
   То, что я выпустил в срок обойму с направляющими аппаратами, принесло мне огромное удовлетворение и стало заметным явлением в коллективе. Нечеловеческая усталость не отпускала и давила невыносимым грузом на плечи. Но меня постоянно бросали в прорыв. Теперь, если где-то что-то не получалось, вызывали меня и просили помочь. От интересной работы я никогда не отказывался, считая, что только так я мог развить свои мозги, которые отказывались работать. И, несмотря на свой недуг, я с этим справлялся.
   Мне была необходима медицинская консультация хорошего специалиста. И я знал, к кому обратиться. Я взял отгул и поехал в клинику неврозов имени Ивана Павлова, где работал знаменитый врач, Сергей Иванович Верендягин.
   Доехав на трамвае до Финляндского вокзала, я спустился в метро и за полчала добрался до станции Василеостровская. Дальше я пошел пешком по пятнадцатой линии в сторону набережной, где, перейдя Большой проспект, и обнаружил эту клинику. Дорогу сюда я не забыл, хотя не был здесь много лет. Первым делом я обратился в справочное окошко за номерком к Верендягину.
   – Верендягин не принимает, – вежливо ответила мне пожилая медсестра.
   – А когда к нему можно попасть? – с надеждой спросил я.
   – Молодой человек, подойдите ко мне, – терпеливо сказала медсестра. Я подошел к ней. Женщина пристально посмотрела на меня и добавила:
   – Вы знаете, Верендягин здесь больше не работает.
   – Но мне надо обязательно его увидеть! – настойчиво сказал я.
   – Это не возможно. Он умер.
   Ее слова так потрясли меня, что несколько мгновений я не мог вымолвить ни слова.
   – Вы у него лечились? – с участием спросила женщина.
   – Да, – лаконично ответил я.
   – Хотите, я вам дам номерок к другому врачу?
   – Нет, спасибо, – поблагодарил я ее и вышел на улицу.
   Сергей Иванович Верендягин снял с меня отцовское проклятие. Я хорошо помнил, как пришел в клинику неврозов семь лет тому назад. Мне очень повезло в тот день. В коридоре я увидел длинную очередь пациентов, жаждущих попасть на прием. Тут дверь, за которой заседала приемная комиссия, распахнулась, и в коридор вышел невысокий мужчина в белом халате. Его русые волосы были зачесаны назад, открывая широкий благородный лоб. Внимательные глаза его смотрели на меня насквозь – ну не глаза, а черные буравчики.
   – А вы зря стоите, молодой человек, – обратился он ко мне.
   – Почему зря? – промолвил я, от смущения краснея.
   – Вы только посмотрите, какая очередь, а место на сегодня всего одно, – пояснил врач.
   – Вы зна-ете, м-мне очень нужно. – ни с того, ни с сего я начал заикаться от волнения.
   – Что у вас, говорите яснее, – положив мне на плечо руку, сказал знаменитый врач.
   – Если вы не примите меня сегодня, я не знаю, что я с собой сделаю!
   – Даже так. Тогда пойдем со мной, расскажешь мне свою историю. – Доктор повел меня мимо возмущенной очереди, и, закрыв за собой дверь приемной комиссии, представил меня на суд очень важных врачей. Настолько важных, что лица их я разглядеть не сумел. Они расплывались передо мной, как в тумане.
   – А теперь расскажи нам свою историю, – попросил Верендягин.
   – Вы знаете, меня проклял отец, – со слезами на глазах начал рассказывать я. – Это проклятие действует до сих пор. Я не знаю, что со мной происходит. Я стал бояться людей.
   – И давно отец тебя проклял? – оживленно спросил Сергей Иванович. Мне показалось, что он был здесь самым главным.
   – Когда я закончил шестой класс.
   – И ты столько лет не замечал этого?
   – Я с этим боролся.
   – Как боролся?
   – По-разному. Бегал вокруг школы, обливался холодной водой, закалял свою волю и пел песню из кинофильма «Дети капитана Гранта».
   – И много страдал?
   – Очень! Лишь теперь я понял, что с этим проклятием бороться бессмысленно, – горько промолвил я, и долго сдерживаемые слезы потекли ручьями из моих глаз.
   – Меня зовут Сергей Иванович. Я берусь тебя вылечить. Ты видел, сколько народу набралось на запись, а я отдаю тебе единственное место без всякой записи. Счастливчик! Я собирался поблагодарить Сергея Ивановича. Но он неожиданно спросил:
   – Ты занимался в детстве онанизмом?
   – Да, в шестом и седьмом классе.
   – Именно за это тебя отец проклял?
   – Он сказал, что если буду заниматься этой дурной привычкой, то сойду с ума.
   – Теперь мне все понятно! – улыбнулся знаменитый доктор. Сквозь слезы поблагодарил я Сергея Ивановича и выскочил в гудящий от возмущения коридор. Глядя на мое счастливое лицо, больные готовы были растерзать меня на месте. К счастью, молоденькая медсестра сразу же подошла ко мне и повела в приемный покой, где меня раздели, искупали в ослепительно белой ванной и отвели на второе отделение. Там полная симпатичная женщина завела на меня медицинскую карту и поместила в отдельную палату.
   В небольшой, хорошо проветриваемой комнате стояла всего одна кровать. Солнце весело заглядывало в окно, отражаясь от белого глянцевого подоконника, овального зеркала и экрана цветного телевизора, стоящего в углу. Не палата, а сказка. Только я подумал об этом, как молоденькая медсестра с длинными ножками и округлой точеной фигурой вкатила в палату сервировочный столик с обедом.
   – Сегодня на обед куриный бульон, эскалоп с жареной картошкой и компот, – прочитала она меню. Мне захотелось подойти к девушке и обнять ее – настолько она была сердечная и красивая. Я еле удержался от этого искушения и принялся за обед.
   – Вам повезло. Вы попали в очень хорошие руки, – нежно сказала девушка. И, заметив мой изумленный взгляд, воскликнула: «Неужели вы ничего не знаете? Вами же занимается сам Верендягин! Это очень большая умница. Он уже столько людей избавил от тайных недугов. И вас тоже запросто вылечит. – Девушка улыбнулась мне и, показав грациозным движением свои округлые бедра, обтянутые короткой юбкой, скрылась за дверью.
   А примерно через час, она пришла за мной и повела по длинному коридору в кабинет Сергея Ивановича. Я шел за ней и не мог глаз отвести от ее узкой талии и стройных ножек. С такой фигурой она вполне могла претендовать на звание «Мисс пятнадцатая линия».
   Когда я вошел в кабинет врача, Сергей Иванович что-то быстро писал в истории болезни. Я сел на краешек стула и стал терпеливо ждать, когда врач освободится.