Ибо интернационализм состоит не в фразах, не в выражении солидарности, не в резолюциях, а в деле.
Большевики были бы изменниками крестьянству, ибо терпеть подавление крестьянского восстания правительством, которое даже «Дело Народа» сравнивает с столыпинцами, значит губить всю революцию, губить ее навсегда и бесповоротно. Кричат об анархии и о росте равнодушия масс: еще бы массам не быть равнодушными к выборам, если крестьянство доведено до восстания, а так называемая «революционная демократия» терпеливо сносит военное подавление его!!
Большевики оказались бы изменниками демократии и свободе, ибо снести подавление крестьянского восстания в такой момент значит дать подделать выборы в Учредительное собрание совершенно так же – и еще хуже, грубее – как подделали «Демократическое совещание» и «предпарламент».
Кризис назрел. Все будущее русской революции поставлено на карту. Вся честь партии большевиков стоит под вопросом. Все будущее международной рабочей революции за социализм поставлено на карту.
Кризис назрел…
Правда. 1917. 20 сентября
Г. В. Плеханов (1856–1918)
Логика ошибки
Ошибки имеют свою логику. И это самое неприятное свойство ошибок. Бывает так, что человек давно уже перерос тот уровень развития, на котором могла быть совершена им данная ошибка, что он уже и не вспоминает о ней, а события вдруг представляют ему требование уплаты за нее, с непогрешимой точностью присчитывая к капиталу проценты и проценты на проценты. Логика ошибок есть неумолимая логика жизни.
Вчера эти мысли совсем неожиданно пришли мне в голову, когда я, стоя на Марсовом поле, смотрел на проходившие мимо меня бесконечные ряды участников демонстрации.
Всероссийский Съезд Р. и С. Депутатов выразил доверие нашему Временному Правительству. Демонстрация 18 июня произошла согласно постановлению этого Съезда. Казалось бы, она должна была сильно подчеркнуть и громко подтвердить то, что было выражено самым авторитетным органом революционной демократии.
В этом, естественно, заключалась одна из ее задач. И однако – не побоимся взглянуть в лицо истине! – демонстрация 18 июня этой задачи не решила. Красных полотнищ с надписью: «Долой десять министров – капиталистов!» было много. Правда, были и полотнища с надписью: «Доверие к Временному Правительству!» Что эти полотнища вызывали протесты со стороны некоторых весьма небольших групп, это было бы еще с полбеды. Но доходило до того, что кроткие противники правительства, так горько жалующиеся на «погромщиков», с ожесточением рвали такие полотнища, не всегда встречая достаточный отпор. Чем объясняется это? И можно ли сделать отсюда тот вывод, что правительство, по крайней мере в Петрограде, не пользуется доверием демократии?
Я должен сказать, что такой вывод был бы совершенно неправилен.
На самом деле демократия доверяет правительству в его целом. Но когда она слышит, что следует низвергнуть («долой!») тех его членов, которые не принадлежат к социалистическим партиям, она остается равнодушной. Ее наиболее сознательные и наиболее влиятельные представители молчат, опасаясь погрешить сочувствием к капитализму. Но удалить из нынешнего правительства «министров – капиталистов» – значит низвергнуть это правительство и поставить на его место новое, целиком составленное из членов различных социалистических организаций. Ленин и его единомышленники давно уже рекомендуют сделать это. И они остаются вполне верными себе, добиваясь удаления буржуазных членов нынешнего правительства. Но верны ли себе те наши товарищи, которые, отвергая тактику Ленина, боятся объяснить народу, что произошло бы у нас, если бы власть немедленно перешла в руки социалистов?
Такой переход был бы не чем иным, как диктатурой «пролетариата и крестьянства». Наша трудящаяся масса еще не готова для такой диктатуры. Как заметил Энгельс, для всякого данного класса нет большего несчастья, как получить власть в такое время, когда он, по недостаточному развитию своему, еще не способен воспользоваться ею надлежащим образом: его ожидает в этом случае жестокое поражение. Что касается нашей трудящейся массы, то ее поражение было бы тем неизбежнее, в случае захвата ею власти, что, как это всем известно, Россия переживает теперь небывалую экономическую разруху. Кто согласен с этим, – а с этим согласно огромное большинство наших организованных демократов, – тот должен наконец сделать правильный политический вывод им самим признаваемых посылок: он должен разъяснить трудящейся массе, что русская история еще не смолола той муки, из которой будет со временем испечен пшеничный пирог социализма, и что пока она такой муки не смолола, участие буржуазии в государственном управлении необходимо в интересах самих трудящихся. К этому он должен прибавить, что участие буржуазии в управлении страною особенно необходимо в нынешнее, совершенно исключительное, время. Пока наши демократы, отвергающие тактику Ленина, не провозгласят этого смело и открыто; пока они не станут упорно твердить это при каждом удобном случае, до тех пор они сами, – не желая и не сознавая этого, – останутся полуленинцами, и до тех пор им невозможно будет парализовать разрушительные усилия тех, которые целиком проводят тактику Ленина.
Ошибки имеют свою неумолимую логику. Коренная ошибка наших революционных противников Ленина заключается в их непоследовательности: они считают капиталистическую фазу развития еще не превзойденной в России и, сообразно с этим, находят необходимым участие буржуазии в управлении страною, но при этом сами говорят о «буржуях» таким языком, что у массы воспитывается и поддерживается склонность выслушивать клич: «долой министров – капиталистов». Логика этой ошибки сильно дала себя почувствовать в демонстрации 18 июня.
Демагоги запоют, завопиют и возглаголят на разные голоса, что я советую социалистам петь хвалы буржуазии. Это, разумеется, вздор. Мы должны критиковать буржуазию, мы должны всеми силами отстаивать от ее посягательств интересы рабочего класса. Но мы должны делать это разумно и целесообразно; мы должны позаботиться о том, чтобы, идя в одну комнату, не попасть в другую; мы должны вести свою пропаганду и агитацию так, чтобы под их влиянием народ не вообразил, будто ему не остается ничего другого, как теперь же попытаться сделать социалистическую революцию.
Еще раз: ошибки имеют свою логику, и эта логика неумолима, от нее не отделаешься ни крестом, ни перстом.
Единство. 1917. 20 июня
Открытое письмо к петроградским рабочим
Глава II
Становление однопартийной советской журналистики
Большевики были бы изменниками крестьянству, ибо терпеть подавление крестьянского восстания правительством, которое даже «Дело Народа» сравнивает с столыпинцами, значит губить всю революцию, губить ее навсегда и бесповоротно. Кричат об анархии и о росте равнодушия масс: еще бы массам не быть равнодушными к выборам, если крестьянство доведено до восстания, а так называемая «революционная демократия» терпеливо сносит военное подавление его!!
Большевики оказались бы изменниками демократии и свободе, ибо снести подавление крестьянского восстания в такой момент значит дать подделать выборы в Учредительное собрание совершенно так же – и еще хуже, грубее – как подделали «Демократическое совещание» и «предпарламент».
Кризис назрел. Все будущее русской революции поставлено на карту. Вся честь партии большевиков стоит под вопросом. Все будущее международной рабочей революции за социализм поставлено на карту.
Кризис назрел…
Правда. 1917. 20 сентября
Г. В. Плеханов (1856–1918)
• Логика ошибки
• Открытое письмо к петроградским рабочим
• Открытое письмо к петроградским рабочим
Логика ошибки
Желающий получить пшеничный пирог
должен подождать, чтобы смололи муку
Пандарь у Шекспира (Троил и Крессида)
Ошибки имеют свою логику. И это самое неприятное свойство ошибок. Бывает так, что человек давно уже перерос тот уровень развития, на котором могла быть совершена им данная ошибка, что он уже и не вспоминает о ней, а события вдруг представляют ему требование уплаты за нее, с непогрешимой точностью присчитывая к капиталу проценты и проценты на проценты. Логика ошибок есть неумолимая логика жизни.
Вчера эти мысли совсем неожиданно пришли мне в голову, когда я, стоя на Марсовом поле, смотрел на проходившие мимо меня бесконечные ряды участников демонстрации.
Всероссийский Съезд Р. и С. Депутатов выразил доверие нашему Временному Правительству. Демонстрация 18 июня произошла согласно постановлению этого Съезда. Казалось бы, она должна была сильно подчеркнуть и громко подтвердить то, что было выражено самым авторитетным органом революционной демократии.
В этом, естественно, заключалась одна из ее задач. И однако – не побоимся взглянуть в лицо истине! – демонстрация 18 июня этой задачи не решила. Красных полотнищ с надписью: «Долой десять министров – капиталистов!» было много. Правда, были и полотнища с надписью: «Доверие к Временному Правительству!» Что эти полотнища вызывали протесты со стороны некоторых весьма небольших групп, это было бы еще с полбеды. Но доходило до того, что кроткие противники правительства, так горько жалующиеся на «погромщиков», с ожесточением рвали такие полотнища, не всегда встречая достаточный отпор. Чем объясняется это? И можно ли сделать отсюда тот вывод, что правительство, по крайней мере в Петрограде, не пользуется доверием демократии?
Я должен сказать, что такой вывод был бы совершенно неправилен.
На самом деле демократия доверяет правительству в его целом. Но когда она слышит, что следует низвергнуть («долой!») тех его членов, которые не принадлежат к социалистическим партиям, она остается равнодушной. Ее наиболее сознательные и наиболее влиятельные представители молчат, опасаясь погрешить сочувствием к капитализму. Но удалить из нынешнего правительства «министров – капиталистов» – значит низвергнуть это правительство и поставить на его место новое, целиком составленное из членов различных социалистических организаций. Ленин и его единомышленники давно уже рекомендуют сделать это. И они остаются вполне верными себе, добиваясь удаления буржуазных членов нынешнего правительства. Но верны ли себе те наши товарищи, которые, отвергая тактику Ленина, боятся объяснить народу, что произошло бы у нас, если бы власть немедленно перешла в руки социалистов?
Такой переход был бы не чем иным, как диктатурой «пролетариата и крестьянства». Наша трудящаяся масса еще не готова для такой диктатуры. Как заметил Энгельс, для всякого данного класса нет большего несчастья, как получить власть в такое время, когда он, по недостаточному развитию своему, еще не способен воспользоваться ею надлежащим образом: его ожидает в этом случае жестокое поражение. Что касается нашей трудящейся массы, то ее поражение было бы тем неизбежнее, в случае захвата ею власти, что, как это всем известно, Россия переживает теперь небывалую экономическую разруху. Кто согласен с этим, – а с этим согласно огромное большинство наших организованных демократов, – тот должен наконец сделать правильный политический вывод им самим признаваемых посылок: он должен разъяснить трудящейся массе, что русская история еще не смолола той муки, из которой будет со временем испечен пшеничный пирог социализма, и что пока она такой муки не смолола, участие буржуазии в государственном управлении необходимо в интересах самих трудящихся. К этому он должен прибавить, что участие буржуазии в управлении страною особенно необходимо в нынешнее, совершенно исключительное, время. Пока наши демократы, отвергающие тактику Ленина, не провозгласят этого смело и открыто; пока они не станут упорно твердить это при каждом удобном случае, до тех пор они сами, – не желая и не сознавая этого, – останутся полуленинцами, и до тех пор им невозможно будет парализовать разрушительные усилия тех, которые целиком проводят тактику Ленина.
Ошибки имеют свою неумолимую логику. Коренная ошибка наших революционных противников Ленина заключается в их непоследовательности: они считают капиталистическую фазу развития еще не превзойденной в России и, сообразно с этим, находят необходимым участие буржуазии в управлении страною, но при этом сами говорят о «буржуях» таким языком, что у массы воспитывается и поддерживается склонность выслушивать клич: «долой министров – капиталистов». Логика этой ошибки сильно дала себя почувствовать в демонстрации 18 июня.
Демагоги запоют, завопиют и возглаголят на разные голоса, что я советую социалистам петь хвалы буржуазии. Это, разумеется, вздор. Мы должны критиковать буржуазию, мы должны всеми силами отстаивать от ее посягательств интересы рабочего класса. Но мы должны делать это разумно и целесообразно; мы должны позаботиться о том, чтобы, идя в одну комнату, не попасть в другую; мы должны вести свою пропаганду и агитацию так, чтобы под их влиянием народ не вообразил, будто ему не остается ничего другого, как теперь же попытаться сделать социалистическую революцию.
Еще раз: ошибки имеют свою логику, и эта логика неумолима, от нее не отделаешься ни крестом, ни перстом.
Единство. 1917. 20 июня
Открытое письмо к петроградским рабочим
Товарищи!
Не подлежит сомнению, что многие из вас рады тем событиям, благодаря которым пало коалиционное правительство А. Ф. Керенского и политическая власть перешла в руки Петроградского Совета Рабочих и Солдатских Депутатов.
Скажу вам прямо: меня эти события огорчают.
Не потому огорчают, чтобы я не хотел торжества рабочего класса, а, наоборот, потому, что призываю его всеми силами своей души.
В течение последних месяцев некоторые агитаторы и публицисты изображали меня чуть ли не контрреволюционером. Во всяком случае, они охотно распространялись на ту тему, что я готов перейти или уже перешел на сторону буржуазии. Но эти агитаторы и публицисты, – по крайней мере, те между ними, которые не страдали неизлечимым простодушием, – конечно, сами не верили тому, что распространялось ими на мой счет. Да и нельзя этому верить.
Кому известна была история моей политической деятельности, тот знает, что уже с начала восьмидесятых годов прошлого столетия, – со времени основания группы «Освобождения Труда», – в ее основе лежала одна политическая мысль: мысль об историческом призвании пролетариата вообще и русского пролетариата в частности.
«Революционное движение в России восторжествует как движение рабочего класса или совсем не восторжествует», – сказал я в речи о русском положении, произнесенной мною на Парижском международном Социалистическом Съезде 1889 г., – этом первом Съезде 2–го Интернационала.
Эти мои слова недоверчиво встречены были огромным большинством участников Съезда. Россия представлялась им такой безнадежно отсталой страною, что они должны были принять и действительно приняли за несбыточную утопию мое мнение о великом историческом призвании русского пролетариата в области нашей внутренней политики. Только мой друг Жюль Гэд, зять Маркса Шарль Лонгэ да еще старый деятель германской социал – демократии Вильгельм Либкнехт иначе отнеслись к мысли, мною высказанной. Они нашли, что мысль эта проливает новый свет на дальнейший ход русского общественного развития и соответствующего ему освободительного движения.
Что же касается нашей революционной интеллигенции того времени, то в ее среде моя парижская речь вызвала значительное неудовольствие. Вера в промышленный пролетариат считалась тогда у нас вредной ересью. Интеллигенция насквозь пропитана была старозаветными народническими понятиями, согласно которым промышленный рабочий не мог претендовать ни на какую самостоятельную историческую роль. В лучшем случае он способен был, по убеждению тогдашних народников, поддержать революционное движение крестьянства. И это убеждение так сильно укоренилось в интеллигенции, что всякое отклонение от него считалось почти изменой революционному делу.
В первой половине девяностых годов «легальные» народники печатно называли нас, «нелегальных» проповедников идеи рабочего сословия (как выразился бы Лассаль), кабатчиками, а один из них выразил ту отрадную уверенность, что ни один уважающий себя журнал не позволит себе напечатать на своих страницах изложение наших взглядов.
В продолжение целой четверти века мы стойко выносили самые ожесточенные нападки и преследования. Мы обладали той «благородной упрямкой», на которую с гордостью указывал некогда Ломоносов как на одно из отличительных свойств своего характера. И вот теперь, когда жизнь как нельзя более убедительно показала, что мы были правы; теперь, когда русский рабочий класс в самом деле стал великой движущей силой общественного развития, мы отвернемся от него и перейдем на сторону буржуазии? Да ведь это ни с чем не сообразно; этому может поверить лишь тот, кто не имеет ни малейшего понятия о психологии!
Повторяю, этому не верят сами наши обвинители. И, конечно, сознательные элементы русского рабочего класса отвергнут это обвинение как недостойную клевету на тех, которых сами обличители не могут не признать первоучителями русской социал – демократии.
Итак, не потому огорчают меня события последних дней, чтобы я не хотел тожества рабочего класса в России, а именно потому, что я призываю его всеми силами души.
В течение последних месяцев нам, русским социал – демократам, очень часто приходилось вспоминать замечание Энгельса о том, что для рабочего класса не может быть большего исторического несчастья, как захват политической власти в такое время, когда он к этому еще не готов. Теперь, после недавних событий в Петрограде, сознательные элементы нашего пролетариата обязаны отнестись к этому замечанию более внимательно, чем когда бы то ни было.
Они обязаны спросить себя: готов ли наш рабочий класс к тому, чтобы теперь же провозгласить свою диктатуру?
Всякий, кто хоть отчасти понимает, какие экономические условия предполагаются диктатурой пролетариата, не колеблясь, ответит на этот вопрос решительным отрицанием.
Нет, наш рабочий класс еще далеко не может, с пользой для себя и для страны, взять в свои руки всю полноту политической власти. Навязать ему такую власть – значит толкать его на путь величайшего исторического несчастия, которое было бы в то же время величайшим несчастьем и для всей России.
В населении нашего государства пролетариат составляет не большинство, а меньшинство. А между тем он мог бы с успехом практиковать диктатуру только в том случае, если бы составлял большинство. Этого не станет оспаривать ни один серьезный социалист.
Правда, рабочий класс может рассчитывать на поддержку со стороны крестьян, из которых до сих пор состоит наибольшая часть населения России. Но крестьянству нужна земля, в замене капиталистического строя социалистическим оно не нуждается. Больше того: хозяйственная деятельность крестьян, в руки которых перейдет помещичья земля, будет направлена не в сторону социализма, а в сторону капитализма. В этом опять‑таки не может сомневаться никто из тех, которые хорошо усвоили себе нынешнюю социалистическую теорию. Стало быть, крестьяне – совсем ненадежный союзник рабочего в деле устройства социалистического способа производства. А если рабочий не может рассчитывать в этом деле на крестьянина, то на кого же он может рассчитывать? Только на самого себя. Но ведь он, как сказано, в меньшинстве, тогда как для основания социалистического строя необходимо большинство. Отсюда неизбежно следует, что если бы, захватив политическую власть, наш пролетариат захотел совершить «социальную революцию», то сама экономика нашей страны осудила бы его на жесточайшее поражение.
Говорят: то, что начнет русский рабочий, будет докончено немецким. Но это – огромная ошибка.
Спора нет, в экономическом смысле Германия гораздо более развита, чем Россия. «Социальная революция» ближе у немцев, чем у русских. Но и у немцев она еще не является вопросом нынешнего дня. Это прекрасно сознавали все толковые германские социал – демократы как правого, так и левого крыла еще до начала войны. А война еще более уменьшила шансы социальной революции в Германии, благодаря тому печальному обстоятельству, что большинство немецкого пролетариата с Шейдеманом во главе стало поддерживать германских империалистов. В настоящее время в Германии нет надежды не только на «социальную», но и на политическую революцию. Это признает Бернштейн, это признает Гаазе, это признает Каутский, с этим наверное согласится Карл Либкнехт.
Значит, немец не может докончить то, что будет начато русским. Не может докончить это ни француз, ни англичанин, ни житель Соединенных Штатов. Несвоевременно захватив политическую власть, русский пролетариат не совершит социальной революции, а только вызовет гражданскую войну, которая в конце концов заставит его отступить далеко назад от позиций, завоеванных в феврале и марте нынешнего года.
А война, которую поневоле приходится вести России? Страшно осложняя положение дел, она еще больше уменьшает шансы социальной революции и еще больше увеличивает шансы поражения рабочего класса.
На это возражают: мы декретируем мир. Но чтобы германский император послушался нашего декрета, надо, чтобы мы оказались сильнее его, а так как сила на его стороне, то, «декретируя» мир, мы тем самым декретируем его победу, т. е. победу германского империализма над нами, над трудящимся населением России. Решите сами, можем ли мы радостно приветствовать подобную победу.
Вот почему, дорогие товарищи, меня не радуют, а огорчают недавние события в Петрограде. Повторяю еще раз. Они огорчают меня не потому, чтобы я не хотел торжества рабочего класса; а, наоборот, потому, что я призываю его всеми силами души и вместе с тем вижу, как далеко отодвигают его названные события.
Их последствия и теперь уже весьма печальны. Они будут еще несравненно более печальными, если сознательные элементы рабочего класса не выскажутся твердо и решительно против политики захвата власти одним классом или – еще того хуже – одной партией.
Власть должна опираться на коалицию всех живых сил страны, то есть на все классы и слои, которые не заинтересованы в восстановлении старого порядка.
Я давно уже говорю это. И считаю своим долгом повторить это теперь, когда политика рабочего класса рискует принять совсем другое направление.
Сознательные элементы нашего пролетариата должны предостеречь его от величайшего несчастья, какое только может с ним случиться.
Весь ваш
Г. Плеханов.
Единство. 1917. 28 октября
Не подлежит сомнению, что многие из вас рады тем событиям, благодаря которым пало коалиционное правительство А. Ф. Керенского и политическая власть перешла в руки Петроградского Совета Рабочих и Солдатских Депутатов.
Скажу вам прямо: меня эти события огорчают.
Не потому огорчают, чтобы я не хотел торжества рабочего класса, а, наоборот, потому, что призываю его всеми силами своей души.
В течение последних месяцев некоторые агитаторы и публицисты изображали меня чуть ли не контрреволюционером. Во всяком случае, они охотно распространялись на ту тему, что я готов перейти или уже перешел на сторону буржуазии. Но эти агитаторы и публицисты, – по крайней мере, те между ними, которые не страдали неизлечимым простодушием, – конечно, сами не верили тому, что распространялось ими на мой счет. Да и нельзя этому верить.
Кому известна была история моей политической деятельности, тот знает, что уже с начала восьмидесятых годов прошлого столетия, – со времени основания группы «Освобождения Труда», – в ее основе лежала одна политическая мысль: мысль об историческом призвании пролетариата вообще и русского пролетариата в частности.
«Революционное движение в России восторжествует как движение рабочего класса или совсем не восторжествует», – сказал я в речи о русском положении, произнесенной мною на Парижском международном Социалистическом Съезде 1889 г., – этом первом Съезде 2–го Интернационала.
Эти мои слова недоверчиво встречены были огромным большинством участников Съезда. Россия представлялась им такой безнадежно отсталой страною, что они должны были принять и действительно приняли за несбыточную утопию мое мнение о великом историческом призвании русского пролетариата в области нашей внутренней политики. Только мой друг Жюль Гэд, зять Маркса Шарль Лонгэ да еще старый деятель германской социал – демократии Вильгельм Либкнехт иначе отнеслись к мысли, мною высказанной. Они нашли, что мысль эта проливает новый свет на дальнейший ход русского общественного развития и соответствующего ему освободительного движения.
Что же касается нашей революционной интеллигенции того времени, то в ее среде моя парижская речь вызвала значительное неудовольствие. Вера в промышленный пролетариат считалась тогда у нас вредной ересью. Интеллигенция насквозь пропитана была старозаветными народническими понятиями, согласно которым промышленный рабочий не мог претендовать ни на какую самостоятельную историческую роль. В лучшем случае он способен был, по убеждению тогдашних народников, поддержать революционное движение крестьянства. И это убеждение так сильно укоренилось в интеллигенции, что всякое отклонение от него считалось почти изменой революционному делу.
В первой половине девяностых годов «легальные» народники печатно называли нас, «нелегальных» проповедников идеи рабочего сословия (как выразился бы Лассаль), кабатчиками, а один из них выразил ту отрадную уверенность, что ни один уважающий себя журнал не позволит себе напечатать на своих страницах изложение наших взглядов.
В продолжение целой четверти века мы стойко выносили самые ожесточенные нападки и преследования. Мы обладали той «благородной упрямкой», на которую с гордостью указывал некогда Ломоносов как на одно из отличительных свойств своего характера. И вот теперь, когда жизнь как нельзя более убедительно показала, что мы были правы; теперь, когда русский рабочий класс в самом деле стал великой движущей силой общественного развития, мы отвернемся от него и перейдем на сторону буржуазии? Да ведь это ни с чем не сообразно; этому может поверить лишь тот, кто не имеет ни малейшего понятия о психологии!
Повторяю, этому не верят сами наши обвинители. И, конечно, сознательные элементы русского рабочего класса отвергнут это обвинение как недостойную клевету на тех, которых сами обличители не могут не признать первоучителями русской социал – демократии.
Итак, не потому огорчают меня события последних дней, чтобы я не хотел тожества рабочего класса в России, а именно потому, что я призываю его всеми силами души.
В течение последних месяцев нам, русским социал – демократам, очень часто приходилось вспоминать замечание Энгельса о том, что для рабочего класса не может быть большего исторического несчастья, как захват политической власти в такое время, когда он к этому еще не готов. Теперь, после недавних событий в Петрограде, сознательные элементы нашего пролетариата обязаны отнестись к этому замечанию более внимательно, чем когда бы то ни было.
Они обязаны спросить себя: готов ли наш рабочий класс к тому, чтобы теперь же провозгласить свою диктатуру?
Всякий, кто хоть отчасти понимает, какие экономические условия предполагаются диктатурой пролетариата, не колеблясь, ответит на этот вопрос решительным отрицанием.
Нет, наш рабочий класс еще далеко не может, с пользой для себя и для страны, взять в свои руки всю полноту политической власти. Навязать ему такую власть – значит толкать его на путь величайшего исторического несчастия, которое было бы в то же время величайшим несчастьем и для всей России.
В населении нашего государства пролетариат составляет не большинство, а меньшинство. А между тем он мог бы с успехом практиковать диктатуру только в том случае, если бы составлял большинство. Этого не станет оспаривать ни один серьезный социалист.
Правда, рабочий класс может рассчитывать на поддержку со стороны крестьян, из которых до сих пор состоит наибольшая часть населения России. Но крестьянству нужна земля, в замене капиталистического строя социалистическим оно не нуждается. Больше того: хозяйственная деятельность крестьян, в руки которых перейдет помещичья земля, будет направлена не в сторону социализма, а в сторону капитализма. В этом опять‑таки не может сомневаться никто из тех, которые хорошо усвоили себе нынешнюю социалистическую теорию. Стало быть, крестьяне – совсем ненадежный союзник рабочего в деле устройства социалистического способа производства. А если рабочий не может рассчитывать в этом деле на крестьянина, то на кого же он может рассчитывать? Только на самого себя. Но ведь он, как сказано, в меньшинстве, тогда как для основания социалистического строя необходимо большинство. Отсюда неизбежно следует, что если бы, захватив политическую власть, наш пролетариат захотел совершить «социальную революцию», то сама экономика нашей страны осудила бы его на жесточайшее поражение.
Говорят: то, что начнет русский рабочий, будет докончено немецким. Но это – огромная ошибка.
Спора нет, в экономическом смысле Германия гораздо более развита, чем Россия. «Социальная революция» ближе у немцев, чем у русских. Но и у немцев она еще не является вопросом нынешнего дня. Это прекрасно сознавали все толковые германские социал – демократы как правого, так и левого крыла еще до начала войны. А война еще более уменьшила шансы социальной революции в Германии, благодаря тому печальному обстоятельству, что большинство немецкого пролетариата с Шейдеманом во главе стало поддерживать германских империалистов. В настоящее время в Германии нет надежды не только на «социальную», но и на политическую революцию. Это признает Бернштейн, это признает Гаазе, это признает Каутский, с этим наверное согласится Карл Либкнехт.
Значит, немец не может докончить то, что будет начато русским. Не может докончить это ни француз, ни англичанин, ни житель Соединенных Штатов. Несвоевременно захватив политическую власть, русский пролетариат не совершит социальной революции, а только вызовет гражданскую войну, которая в конце концов заставит его отступить далеко назад от позиций, завоеванных в феврале и марте нынешнего года.
А война, которую поневоле приходится вести России? Страшно осложняя положение дел, она еще больше уменьшает шансы социальной революции и еще больше увеличивает шансы поражения рабочего класса.
На это возражают: мы декретируем мир. Но чтобы германский император послушался нашего декрета, надо, чтобы мы оказались сильнее его, а так как сила на его стороне, то, «декретируя» мир, мы тем самым декретируем его победу, т. е. победу германского империализма над нами, над трудящимся населением России. Решите сами, можем ли мы радостно приветствовать подобную победу.
Вот почему, дорогие товарищи, меня не радуют, а огорчают недавние события в Петрограде. Повторяю еще раз. Они огорчают меня не потому, чтобы я не хотел торжества рабочего класса; а, наоборот, потому, что я призываю его всеми силами души и вместе с тем вижу, как далеко отодвигают его названные события.
Их последствия и теперь уже весьма печальны. Они будут еще несравненно более печальными, если сознательные элементы рабочего класса не выскажутся твердо и решительно против политики захвата власти одним классом или – еще того хуже – одной партией.
Власть должна опираться на коалицию всех живых сил страны, то есть на все классы и слои, которые не заинтересованы в восстановлении старого порядка.
Я давно уже говорю это. И считаю своим долгом повторить это теперь, когда политика рабочего класса рискует принять совсем другое направление.
Сознательные элементы нашего пролетариата должны предостеречь его от величайшего несчастья, какое только может с ним случиться.
Весь ваш
Г. Плеханов.
Единство. 1917. 28 октября
Глава II
Средства массовой информации первого советского десятилетия (ноябрь 1917–1927 г.)
• Становление однопартийной советской журналистики
• Становление массовой информации первой половины 20–х годов
• У истоков советского очерка и фельетона
• Журналистика русского зарубежья
• Вопросы для повторения
После победы Октябрьской революции первоочередной стала задача выхода России из империалистической войны. 9 декабря в Брест – Литовске начались переговоры о заключении мирного договора, в ходе которых Германия выдвинула унизительные для России условия мира, что вызвало резкий протест против его заключения у многих членов Центрального Комитета партии. Против сторонников Ленина, настаивавших на принятии германских условий, решительно выступили «левые коммунисты» во главе с Бухариным. 28 января 1918 г. переговоры в Брест – Литовске были прерваны, а 18 февраля германская армия перешла в наступление по всему фронту, заняв часть западной территории России. В результате Советское правительство по настоянию Ленина вынуждено было принять более тяжелые условия мира, предъявленные германским командованием 21 февраля, и 3 марта сепаратный мир с Германией был подписан.
Для окончательного решения вопроса о выходе России из империалистической войны был созван VII экстренный съезд РКП(б), состоявшийся 6–7 марта. На съезде борьба сторонников и противников заключения унизительного грабительского мира приобрела особенно острый характер: за необходимость принятия мира Ленину пришлось выступать на съезде 18 раз. Состоявшийся 14–16 марта IV Чрезвычайный Всероссийский съезд Советов ратифицировал мирный договор Советского правительства с правительством Германии.
Настойчиво разъясняя решения съезда, печать изо дня в день призывает использовать мирную передышку для подъема экономики страны. Неоднократно провозглашавшие, что в переходный период от капитализма к социализму государство не может быть ничем иным, как государством диктатуры пролетариата, Ленин и его соратники уже в первое советское десятилетие оказались способными вмонтировать большевистскую партию в государственную систему, а прессу превратить в «сугубо партийное дело».
• Становление массовой информации первой половины 20–х годов
• У истоков советского очерка и фельетона
• Журналистика русского зарубежья
• Вопросы для повторения
Для окончательного решения вопроса о выходе России из империалистической войны был созван VII экстренный съезд РКП(б), состоявшийся 6–7 марта. На съезде борьба сторонников и противников заключения унизительного грабительского мира приобрела особенно острый характер: за необходимость принятия мира Ленину пришлось выступать на съезде 18 раз. Состоявшийся 14–16 марта IV Чрезвычайный Всероссийский съезд Советов ратифицировал мирный договор Советского правительства с правительством Германии.
Настойчиво разъясняя решения съезда, печать изо дня в день призывает использовать мирную передышку для подъема экономики страны. Неоднократно провозглашавшие, что в переходный период от капитализма к социализму государство не может быть ничем иным, как государством диктатуры пролетариата, Ленин и его соратники уже в первое советское десятилетие оказались способными вмонтировать большевистскую партию в государственную систему, а прессу превратить в «сугубо партийное дело».
Становление однопартийной советской журналистики
Еще до прихода большевиков к власти их курс на вооруженное восстание вызывал самую резкую критику не только буржуазных, но и социалистических газет, называвших Ленина и его сторонников «заговорщиками», «слепыми фанатиками», способными совершить «любые преступления». Такие газеты, как «Биржевые ведомости», «Русская воля», «Дело народа», «Новое время» утверждали, что призыв большевиков к бунту и анархии «уголовно наказуемые деяния» и требовали от Временного правительства, чтобы большевистская пропаганда была уничтожена «в корне». 15 октября эсеровская газета «Дело народа» решительно заявляла: «Против объявленного похода большевиков революция должна собрать все свои силы. Пусть грозный и дружный отпор будет ответом к преступному выступлению в эту тяжелую для страны минуту».
Не менее резкой была критика в адрес большевиков в газете «День». 22 октября она открывалась призывам: «Граждане, будьте настороже». «Сегодня, – писала газета, – может быть, темные силы попытаются ввергнуть столицу России в ужасы гражданской войны. От вас зависит не дать разгореться пожару».
С переходом власти к большевикам их критика несоизмеримо усилилась. 26 октября в статьях «Преступление совершилось», «Тем, кто у власти», «Пролог или эпилог» «День» заявляет, что большевистская авантюра обречена на «быстрый и полный провал», что при всеобщем бойкоте буржуазии большевики не смогут управлять Россией ни одного дня. «Мы хотели бы видеть их в этом положении хотя бы завтра, – предрекает газета. – Пролог оказывается эпилогом».
Как плод «политического безумия и авантюризма» характеризовали большевистское вооруженное восстание и такие газеты, как «Речь», «Народное дело», «Воля народа», а «Утро России» (газета П. Рябушинского – орган крупных промышленников и банковских магнатов) 8 ноября заявляла: «Большевистские официозы продолжают утверждать, что в последних числах октября в России произошла революция и что революцию эту совершили «рабочие, солдаты и крестьяне». На самом деле ни в Петрограде, ни в Москве, ни на узловых станциях не было революции. Там были только солдатские бунты». А на следующий день эта же газета призывала «совместными усилиями ликвидировать большевистскую авантюру, положить конец царствованию Ленина».
Встретив в штыки образование на II съезде Советов новой государственной власти, все эсеровские и меньшевистские издания на другой же день после октябрьского переворота обнародовали воззвание Комитета спасения Родины, возглавлявшегося эсером В. Черновым, а также приказ А. Керенского, выпущенный им в Пскове с призывом сохранить верность Временному правительству, не признавать «власти насильников» и не исполнять их распоряжений. Полностью солидаризируясь с Керенским и Черновым, оппозиционные большевикам газеты называли Советское правительство «кратковременным», а его представителей «рыцарями на час». «Начало конца» – такой приговор, раздававшийся со страниц всей оппозиционной прессы, не мог не вызвать экстренных ответных мер. И они последовали незамедлительно: уже 26 октября по постановлению Петроградского и Московского Военно – революционных комитетов десять наиболее крупных буржуазных газет, в том числе «Речь», «День», «Биржевые ведомости», «Русское слово», «Утро России» были закрыты, однако некоторые из них возобновились под другими названиями. Чтобы меры, принимаемые против оппозиционной прессы были более действенными, имели бы силу революционного закона, Совет Народных Комиссаров 26 октября (9 ноября) принял «Декрет о печати». 28 октября он был опубликован в «Правде» и других газетах.
ДЕКРЕТ О ПЕЧАТИ. ЗАКРЫТИЕ ОППОЗИЦИОННОЙ ПРЕССЫ. Особое внимание в Декрете акцентировалось на том, что закрытию подлежат лишь органы прессы, призывающие к открытому сопротивлению или неповиновению Рабочему и Крестьянскому правительству, сеющие смуту путем клеветнического извращения фактов, призывающие к деяниям явно преступного, уголовно наказуемого характера. Разъяснялось также, что запрещения органов прессы проводятся лишь по постановлению Совета Народных Комиссаров, что Декрет имеет временный характер и будет отменен особым указом, как только наступят нормальные условия общественной жизни.
Принятие «Декрета о печати» вызвало бурю протеста даже со стороны социалистических изданий. 26 ноября 1917 г. Союзом русских писателей была издана однодневная «Газета – протест». В числе ее авторов были В. Короленко, Ф. Сологуб, Д. Мережковский, 3. Гиппиус, а также В. Засулич, П. Потресов. О характере опубликованных в газете материалов красноречиво свидетельствуют их заглавия: «Слова не убить», «Осквернение идеала», «Насильникам», «Красная стена», «Протесты против насилия над печатью». Аналогичную позицию по отношению к Декрету занимал A. M. Горький. Не приемля «позорного отношения к свободе слова» со стороны большевиков, A. M. Горький 20 ноября писал в «Новой жизни»: «Чем отличается отношение Ленина к свободе слова от такого же отношения Столыпиных, Плеве и прочих полулюдей? Не так ли же Ленинская власть хватает и тащит в тюрьму всех несогласномыслящих, как это делала власть Романовых?».
Сблизившийся в это время с A. M. Горьким писатель Е. И. Замятин в статьях «Елизавета Английская», «Великий ассенизатор», «Последняя страница», «Они правы», опубликованных в газетах «Новая жизнь» и «Дело народа», также выступил против ограничения свободы печати. Под нигилистическими большевистскими лозунгами «разрушения старого мира до основания» и популистскими призывами строительства «нашего нового мира» писатель уже в то время сумел распознать контуры надвигающейся беды – тоталитаризма. «Свободное слово страшней пулеметов, – читаем в его статье «Они правы», опубликованной в «Деле народа» 18 июня 1918 г. – И это знают теперешние исполняющие обязанности. Ночная нечисть права, что боится петушиного крика. Они правы, что боятся свободного слова». Снять с печати осадное положение – этот призыв звучит во многих его выступлениях. Только свобода печати, утверждает писатель, явится убедительным доказательством, что власть действительно верит в себя и в свою прочность.
Острейшая борьба вокруг «Декрета о печати» развернулась при обсуждении его на заседании ВЦИК 4(17) ноября, на котором была предпринята попытка отмены Декрета. С предложением покончить с политическим терроризмом, отказаться от мер подавления оппозиционной прессы выступил Ю. Ларин. Однако участники заседания его не поддержали, а выступивший с речью Ленин провозгласил, что превращение печати из орудия классового господства буржуазии в орудие диктатуры пролетариата составляет основу классового понимания свободы печати. «Мы и раньше заявляли, – подчеркнул он, – что закроем буржуазные газеты, если возьмем власть в руки. Терпеть существование этих газет, значит перестать быть социалистом»[26]. Самое упорное сопротивление «Декрету о печати» оказали меньшевистские союзы печатников, заявлявшие, что настало время объединиться «для отпора».
Не менее резкой была критика в адрес большевиков в газете «День». 22 октября она открывалась призывам: «Граждане, будьте настороже». «Сегодня, – писала газета, – может быть, темные силы попытаются ввергнуть столицу России в ужасы гражданской войны. От вас зависит не дать разгореться пожару».
С переходом власти к большевикам их критика несоизмеримо усилилась. 26 октября в статьях «Преступление совершилось», «Тем, кто у власти», «Пролог или эпилог» «День» заявляет, что большевистская авантюра обречена на «быстрый и полный провал», что при всеобщем бойкоте буржуазии большевики не смогут управлять Россией ни одного дня. «Мы хотели бы видеть их в этом положении хотя бы завтра, – предрекает газета. – Пролог оказывается эпилогом».
Как плод «политического безумия и авантюризма» характеризовали большевистское вооруженное восстание и такие газеты, как «Речь», «Народное дело», «Воля народа», а «Утро России» (газета П. Рябушинского – орган крупных промышленников и банковских магнатов) 8 ноября заявляла: «Большевистские официозы продолжают утверждать, что в последних числах октября в России произошла революция и что революцию эту совершили «рабочие, солдаты и крестьяне». На самом деле ни в Петрограде, ни в Москве, ни на узловых станциях не было революции. Там были только солдатские бунты». А на следующий день эта же газета призывала «совместными усилиями ликвидировать большевистскую авантюру, положить конец царствованию Ленина».
Встретив в штыки образование на II съезде Советов новой государственной власти, все эсеровские и меньшевистские издания на другой же день после октябрьского переворота обнародовали воззвание Комитета спасения Родины, возглавлявшегося эсером В. Черновым, а также приказ А. Керенского, выпущенный им в Пскове с призывом сохранить верность Временному правительству, не признавать «власти насильников» и не исполнять их распоряжений. Полностью солидаризируясь с Керенским и Черновым, оппозиционные большевикам газеты называли Советское правительство «кратковременным», а его представителей «рыцарями на час». «Начало конца» – такой приговор, раздававшийся со страниц всей оппозиционной прессы, не мог не вызвать экстренных ответных мер. И они последовали незамедлительно: уже 26 октября по постановлению Петроградского и Московского Военно – революционных комитетов десять наиболее крупных буржуазных газет, в том числе «Речь», «День», «Биржевые ведомости», «Русское слово», «Утро России» были закрыты, однако некоторые из них возобновились под другими названиями. Чтобы меры, принимаемые против оппозиционной прессы были более действенными, имели бы силу революционного закона, Совет Народных Комиссаров 26 октября (9 ноября) принял «Декрет о печати». 28 октября он был опубликован в «Правде» и других газетах.
ДЕКРЕТ О ПЕЧАТИ. ЗАКРЫТИЕ ОППОЗИЦИОННОЙ ПРЕССЫ. Особое внимание в Декрете акцентировалось на том, что закрытию подлежат лишь органы прессы, призывающие к открытому сопротивлению или неповиновению Рабочему и Крестьянскому правительству, сеющие смуту путем клеветнического извращения фактов, призывающие к деяниям явно преступного, уголовно наказуемого характера. Разъяснялось также, что запрещения органов прессы проводятся лишь по постановлению Совета Народных Комиссаров, что Декрет имеет временный характер и будет отменен особым указом, как только наступят нормальные условия общественной жизни.
Принятие «Декрета о печати» вызвало бурю протеста даже со стороны социалистических изданий. 26 ноября 1917 г. Союзом русских писателей была издана однодневная «Газета – протест». В числе ее авторов были В. Короленко, Ф. Сологуб, Д. Мережковский, 3. Гиппиус, а также В. Засулич, П. Потресов. О характере опубликованных в газете материалов красноречиво свидетельствуют их заглавия: «Слова не убить», «Осквернение идеала», «Насильникам», «Красная стена», «Протесты против насилия над печатью». Аналогичную позицию по отношению к Декрету занимал A. M. Горький. Не приемля «позорного отношения к свободе слова» со стороны большевиков, A. M. Горький 20 ноября писал в «Новой жизни»: «Чем отличается отношение Ленина к свободе слова от такого же отношения Столыпиных, Плеве и прочих полулюдей? Не так ли же Ленинская власть хватает и тащит в тюрьму всех несогласномыслящих, как это делала власть Романовых?».
Сблизившийся в это время с A. M. Горьким писатель Е. И. Замятин в статьях «Елизавета Английская», «Великий ассенизатор», «Последняя страница», «Они правы», опубликованных в газетах «Новая жизнь» и «Дело народа», также выступил против ограничения свободы печати. Под нигилистическими большевистскими лозунгами «разрушения старого мира до основания» и популистскими призывами строительства «нашего нового мира» писатель уже в то время сумел распознать контуры надвигающейся беды – тоталитаризма. «Свободное слово страшней пулеметов, – читаем в его статье «Они правы», опубликованной в «Деле народа» 18 июня 1918 г. – И это знают теперешние исполняющие обязанности. Ночная нечисть права, что боится петушиного крика. Они правы, что боятся свободного слова». Снять с печати осадное положение – этот призыв звучит во многих его выступлениях. Только свобода печати, утверждает писатель, явится убедительным доказательством, что власть действительно верит в себя и в свою прочность.
Острейшая борьба вокруг «Декрета о печати» развернулась при обсуждении его на заседании ВЦИК 4(17) ноября, на котором была предпринята попытка отмены Декрета. С предложением покончить с политическим терроризмом, отказаться от мер подавления оппозиционной прессы выступил Ю. Ларин. Однако участники заседания его не поддержали, а выступивший с речью Ленин провозгласил, что превращение печати из орудия классового господства буржуазии в орудие диктатуры пролетариата составляет основу классового понимания свободы печати. «Мы и раньше заявляли, – подчеркнул он, – что закроем буржуазные газеты, если возьмем власть в руки. Терпеть существование этих газет, значит перестать быть социалистом»[26]. Самое упорное сопротивление «Декрету о печати» оказали меньшевистские союзы печатников, заявлявшие, что настало время объединиться «для отпора».