Иванов Александр. Плоды вдохновения

   Сжигает осень тысячи палитр.
   И, раздвигая мир, скала Шопена
   Во мне самой торжественно парит.

Екатерина Шевелева

 
Здоровье ухудшалось постепенно,
Районный врач подозревал гастрит.
Но оказалось, что скала Шопена
Во мне самой торжественно парит.
 
 
Ночами я особенно в ударе,
Волшебный звук я издаю во сне;
Но это просто скрипка Страдивари
Сама собой пиликает во мне.
 
 
И без того был организм издерган,
В глазах темно и в голове туман…
И вот уже во мне не просто орган –
Нашли собора Домского орган!
 
 
Потом нашли палитру Модильяни,
Елисавет Петровны канапе,
Подтяжки Фета, галстук Мастроянни,
Автограф Евтушенко и т.п.
 
 
Врачи ломали головы. Однако
Рентгеноснимок тайну выдает:
Представьте, что во мне сидит собака
Качалова! И лапу подает!
 
 
Непросто изучить мою натуру,
Зато теперь я обучаю всласть,
Во-первых, как войти в литературу,
И во-вторых, – в историю попасть.
 

 

Пенелопа
(Андрей Дементьев)

   Ее улыбка неземная
   звучит, как исповедь моя…
   И Афродита это знает
   и не уходит от меня.

Андрей Дементьев. «Афродита»

 
Хоть о себе писать неловко,
но я недаром реалист;
ко мне пристала Пенелопа,
как, извиняюсь, банный лист.
 
 
Она такая неземная,
и ясный взгляд, и чистый лоб.
И я, конечно, это знаю:
что я, не знаю Пенелоп?!
 
 
Я долго думал: в чем причина
моих успехов и побед?
Наверно, я такой мужчина,
каких и в Греции-то нет…
 
 
До этого была Даная…
За мной ходила целый год.
И Афродита это знает,
но от меня не отстает.
 
 
Шла бы ты домой, Пенелопа!
 

 

Воздаяние
(Василий Федоров)

   Пропою про урожаи
   И про Вегу, как фантаст.
   Глядь, какой-нибудь Державин
   Заприметит
   И воздаст.

Василий Федоров

 
Шел я как-то, трали-вали,
С выраженьем на лице.
И подумал: не пора ли
Сдать экзамен
За лицей?
 
 
Как-никак я дока в лирах,
Правда, конкурс – будь здоров!
Много этих… в вицмундирах,
Как их там?..
Профессоров.
 
 
В жар кидает… Вдруг сомлею,
Не попасть бы тут впросак.
По-французски не парлею,
Знамо,
Истинный русак!
 
 
Стар Державин.
Был, да вышел…
Как бы в ящик не сыграл…
На середку тут я вышел,
В груди воздуху набрал,
 
 
Как запел про урожаи
Да про Вегу как пошел!..
Посинел старик Державин,
Крикнул: «Ах!» –
И в гроб сошел.
 

 

Посвящение Ларисе Васильевой

   …я оставляю это дело,
   верней, безделицу – стихи.
 
   Вот только пародист в убытке,
   а он с меня не сводит глаз…
 
   Но он утешится, неверный,
   с другим, а может быть, с другой…

Лариса Васильева. «Посвящение Александру Иванову»

 
Увы, сатиры нет без риска,
с годами множатся грехи…
Ужель Васильева Лариса
перестает писать стихи!..
 
 
Неужто буду я в убытке
и пробил мой последний час?..
И впрямь ее творений слитки
дороже золота подчас.
 
 
Прощай, созданье дорогое,
мы были вместе столько лет!
С другим, тем более с другою
вовек я не утешусь. Нет,
 
 
я жить могу и дальше смело,
мне не пристала роль скупца:
того, что ты создать успела,
с лихвой мне хватит до конца!
 

 

Стоеросовый дубок
(Владимир Гордейчев)

   …Днем весенним таким жаворонистым
   я на счастье пожалован был.
   Колоколило небо высокое…
 
   Раззеленым дубком стоеросовым
   возле деда я выстоял год.

Владимир Гордейчев

 
Лягушатило пруд захудалистый,
булькотела гармонь у ворот.
По деревне, с утра напивалистый,
дотемна гулеванил народ.
 
 
В луже хрюкало свинство щетинисто,
стадо вымисто перло с лугов.
Пастушок загинал матерщинисто,
аж испужно шатало коров.
 
 
Я седалил у тына развалисто
и стихи горлопанил им вслед.
На меня близоручил мигалисто
Мой родной глухоманистый дед.
 
 
– Хорошо! – бормотал он гундосово,
ощербатя беззубистый рот. –
Только оченно уж стоеросово,
да иначе и быть не могет…
 

 

Душа в теле
(Эдуард Асадов)

   …Как возможно с гордою душой
   Целоваться на четвертый вечер
   И в любви признаться на восьмой?!
 
   Пусть любовь начнется. Но не с тела,
   А с души, вы слышите, – с души!

Эдуард Асадов

 
Девушка со взглядом яснозвездным,
День настанет и в твоей судьбе.
Где-то, как-то, рано или поздно
Подойдет мужчина и к тебе.
 
 
Вздрогнет сердце сладко и тревожно.
Так чудесны девичьи мечты!
Восемь дней гуляйте с ним – и можно
На девятый перейти на «ты».
 
 
Можно день, допустим на тридцатый
За руку себя позволить взять.
И примерно на шестидесятый
В щеку разрешить поцеловать.
 
 
После этого не увлекаться,
Не сводить с мужчины строгих глаз.
В губы – не взасос – поцеловаться
В день подачи заявленья в загс.
 
 
Дальше важно жарких слов не слышать,
Мол, да ладно… ну теперь чего ж…
Так скажи: – Покеда не запишуть,
И не думай! Погоди… Не трожь!..
 
 
Лишь потом, отметив это дело,
Весело, с родными, вот теперь
Пусть доходит очередь до тела.
Все законно. Закрывайте дверь.
 

 

Бес соблазна
(Евгений Храмов)

   Посмотрите, как красиво эта женщина идет!
   Как косынка эта синяя этой женщине идет!
 
   Посмотрите, как прекрасно с нею рядом я иду,
   Как и бережно и страстно под руку ее веду!

Евгений Храмов

 
Посмотрите! Не напрасно вы оглянетесь, друзья!
Эта женщина прекрасна, но еще прекрасней я!
Эта женщина со мною! Это я ее веду!
И с улыбкой неземною это с нею я иду!
 
 
Посмотрите, как сияют чудных глаз ее зрачки!
Посмотрите, как сверкают на моем носу очки!
Как зеленое в полоску этой женщине идет!
Как курю я папироску, от которой дым идет!
 
 
Я не зря рожден поэтом, я уже едва дышу,
Я об этом, я об этом непременно напишу!
Я веду ее под ручку из музея в ресторан.
Авторучка, авторучка мне буквально жжет карман!
 
 
Я иду и сочиняю, строчки прыгают, звеня,
Как прекрасно оттеняю я ее, она – меня!
Мы – само очарованье! И поэзия сама –
Способ самолюбованья, плод игривого ума…
 

 

Компромисс
(Владимир Солоухин)

   …Когда б любовь мне солнце с неба стерла,
   Чтоб стали дни туманней и мрачней,
   Хватило б силы взять ее за горло
   И задушить. И не писать о ней.

Владимир Солоухин

 
Итак, любовь. Восторг души и тела.
Источник вдохновенья, наконец!
И все ж был прав неистовый Отелло:
«Молилась ли ты на ночь?..» И – конец.
 
 
И у меня случилось так. Подперло.
Она сильна как смерть. Но я сильней.
Хватило б силы взять ее за горло
И задушить. И не писать о ней!
 
 
Но, полиставши Уголовный кодекс,
Сообразил, что и любовь права.
И плюнул я тогда на этот комплекс.
И я свободен. И любовь жива.
 

 

Глоток
(Белла Ахмадулина)

 
Проснуться утром, грешной и святой,
вникать в значенье зябкою гортанью
того, что обретает очертанья
сифона с газированной водой.
 
 
Витал в несоразмерности мытарств
невнятный знак, что это все неправда,
что ночью в зоосаде два гепарда
дрались, как одеяло и матрац.
 
 
Литературовед по мне скулит,
шурша во тьме убогостью бумаги,
не устоять перед соблазном влаги
зрачком чернейшим скорбно мне велит.
 
 
Серебряный стучался молоток
по лбу того, кто обречен, как зебра
тщетою лба, несовершенством зева
не просто пить, но совершать глоток!
 
 
Престранный гость скребется у дверей,
блестя зрачком, светлей аквамарина.
О мой Булат! О Анна! О Марина!
О бедный Женя! Боря и Андрей!
 
 
Из полумрака выступил босой
мой странный гость, чья нищая бездомность
чрезмерно отражала несъедобность
вчерашних бутербродов с колбасой.
 

   Он вырос предо мной, как вырастают за ночь грибы в убогой переделкинской роще, его ослепительно белое лицо опалило меня смертным огнем, и я ожила. Он горестно спросил: «Еще глоточек?» Ошеломленная, плача от нежности к себе и от гордости за себя, я хотела упасть на колени, но вместо этого запрокинула голову и ответила надменно: «Благодарю вас, я уже…»

 
Спросила я: – Вы любите театр? –
Но сирый гость не возжелал блаженства,
в изгибах своего несовершенства
он мне сказал: – Накиньте смерть ондатр!
 
 
Вскричала я: – Вы, сударь, не Антей!
Поскольку пьете воду без сиропа,
не то что я. Я от углов сиротства
оберегаю острие локтей.
 
 
Высокопарности был чужд мой дух,
я потянулась к зябкости сифона,
а рядом с ним четыре граммофона
звучанием мой утруждали слух.
 
 
Вздох утоленья мне грозил бедой
за чернокнижья вдохновенный выпорх!
О чем писать теперь, когда он выпит,
сосудик с газированной водой?!..
 

 

Крик рака
(Виктор Соснора)

   Я ли не мудр: знаю язык –
   карк врана,
   я ли не храбр: перебегу
   ход рака…

Виктор Соснора

 
Я начинаю. Не чих (чу?):
чин чином.
То торс перса (Аттила, лей!)
грех Греки?
Не Гамаюна потомок юн:
крем в реку,
как Козлоногу в узле узд? –
злоб зуды.
Ироник муки, кумиров кум –
крик рака.
Не свист стыдобы, не трут утр,
карк крика.
Не кукареку в реке (кровь!),
корм Греке…
Неси к носу, а Вы – косой,
Вам – кваса.
Добряк в дерби – бродягам брод:
суть всуе,
и брадобрею гибрид бедр –
бром с бренди.
У Вас зразы (и я созрел!)
Псом в Сопот.
А языкается заплетык –
нак тадо.
 

 

После сладкого сна
(Анисим Кронгауз)

   Непрерывно,
   С детства,
   Изначально
   Душу непутевую мою
   Я с утра кладу на наковальню,
   Молотом ожесточенно бью.

Анисим Кронгауз

 
Многие
(Писать о том противно;
Знаю я немало слабых душ!)
День свой начинают примитивно –
Чистят зубы,
Принимают душ.
Я же, встав с постели,
Изначально
Сам с собою начинаю бой.
Голову кладу на наковальню,
Молот поднимаю над собой,
Опускаю…
Так проходят годы.
Результаты, в общем, неплохи:
Промахнусь – берусь за переводы,
Попаду –
Сажусь писать стихи…
 

 

Сам себе звезда
(Егор Самченко)

   И снова на дорогу
   Один я выхожу.
 
   Какая это мука,
   Когда рука молчит,
   Когда звезда ни звука
   Звезде не говорит.

Егор Самченко

 
Я вышел на дорогу
Один без дураков.
Пустыня внемлет богу,
Но я-то не таков!
 
 
Лежит на сердце камень,
А звезды ни гугу…
Но уж зато руками
Я говорить могу.
 
 
У классиков житуха
Была… А что у нас?
Заместо глаза ухо,
Заместо уха глаз…
 
 
Мне, правда, намекали,
Мол, не пиши ногой,
Не говори руками,
А думай – головой!
 

 

Все может быть
(Дмитрий Смирнов)

   Я Микеланджело, быть может,
   Родившийся опять на свет.
   Я, может быть, Джордано Бруно
   Или Радищев новых лет.

Дмитрий Смирнов

 
Все может быть.
Да, быть все может.
Поставят столб. Вокруг столба,
Который хворостом обложат,
Сбежится зрителей толпа.
 
 
Произнесет сурово слово
Литературоведов суд.
Поэта Дмитрия Смирнова
Из каземата принесут.
 
 
И к делу подошьют бумажки
И, давши рвению простор,
Литфонд торжественно бедняжке
Вручит путевку на костер.
 
 
Сгорит Смирнов…
Великий боже,
Ты воплям грешника не внял…
За что его? А все за то же:
За то, что ересь сочинял.
 

 

Уход Фонякова из дома рано утром по своим делам
(Илья Фоняков)

   Парк пел и плакал на ветру
   До полшестого.
   Хватились в доме поутру:
   Нет Льва Толстого.
 
   Куда ж девался Лев Толстой?
   Ведь не иголка…
 
   Ведь как-никак – «Война и мир»
   И «Воскресенье»…

Илья Фоняков

 
Парк пел и плакал на ветру,
Выл бестолково.
Хватились в доме поутру:
Нет Фонякова!
 
 
В саду следы от башмаков…
Стол, кресло, полка.
Куда ж девался Фоняков?
Ведь не иголка.
 
 
Вон приготовлена еда
И стынет кофе.
Неужто сгинул навсегда,
Как на Голгофе?!
 
 
Все в панике, кричат: «Эге!» –
Ворон пугают.
Ведь как-никак спецкор «ЛГ»,
Стихи слагает!
 
 
Неужто вышел просто так
И не вернется?
Ведь он писатель как-никак,
Он издается!
 
 
Ушел, быть может, как Толстой,
Судьбу почуяв?
Ведь как-никак не Островой,
Не Феликс Чуев!
 
 
И только дворник дед Егор
Стоит смеется:
– Да просто вышел он во двор,
Сейчас вернется…
 

 

На пути к себе
(Вадим Шефнер)

   Говорят, что плохая примета
   Самого себя видеть во сне.
   Прошлой ночью за час до рассвета
   На дороге я встретился мне.

Вадим Шефнер

 
Безусловно не веря приметам,
Чертовщиной мозги не губя,
Тем не менее перед рассветом
На дороге я встретил себя.
 
 
Удивился, конечно, но все же
Удивления не показал.
Я представился: «Шефнер». Я тоже
Поклонился и «Шефнер» сказал.
 
 
Мы друг другу понравились сразу.
Элегантны и тот и другой.
Я промолвил какую-то фразу,
Я ответил и шаркнул ногой.
 
 
Много в жизни мы оба видали,
Но свидание пользу сулит.
Я себе рассказал о Дедале,
Я поведал себе о Лилит.
 
 
Я и я очарованы были,
Расставались уже как друзья.
Долго шляпы по воздуху плыли,
Долго я улыбался и я.
 
 
К чудесам мы приучены веком,
Но такое – непросто суметь!
С умным, знаете ли, человеком
Удовольствие дело иметь!
 

 

Кремень с гаком
(Егор Исаев)

   По мотивам поэмы «Даль памяти»

 
А день-то бы-ыл!
Не день,
А праздник вечный,
Коси, коса!
А что ж, оно ведь так!
А что коса?
Коса, она конечно,
На то она, коса, и есть.
Не гак.
А гак-то как? И то сказать,
Со смаком!
А смак – он что?
Да просто – смак и смак.
Не упредишь,
Ведь он-то – гак за гаком! –
Изглубока, горстьми,
На то и гак!
А ежли конь?
Он что? Да тут и вовсе,
Навроде да. Не конь, а помело.
Куда за ним? Да некуда…
А возит!
Оно ведь так. Куда ж его?..
Тягло
Из тех времен… А без тягла?
Не в паре ж
Тащиться с ним! А душу – распотешь!
И – градус внутрь! Нутро –
Его ожваришь –
И с перецоком – в тень!
А гак-то где ж?
Забыли, что ль?
Куда там!
Не иголка,
Степану что? И Нюрка – нипочем.
Не охмуришь! Оно ведь не без толку,
Не в баню!
Не заманишь калачом.
Поехали!
Да те ль они, ворота?
А ну-ка, тпру!
Ищи их, тормоза…
И – вот оно! С налета, с поворота –
Кувырк! –
Разрыв-трава, кремень-слеза.
 

 

Эксперимент
(Виктор Парфентьев)

   Распад во много тысяч лет
   Эквивалентен дням разлада,
   Ведь человек не элемент,
   Недели хватит для распада.

Виктор Парфентьев

 
Со вторника эксперимент
Как начался, так не кончался…
И так как я не элемент,
То к понедельнику распался.
 
 
Глядела горестно жена
Глазами обреченной птицы,
Как быстро муж распался на
Элементарные частицы.
 
 
Непрочен наш материал,
Точней, он вовсе пустяковый…
И по частицам собирал
Меня инспектор участковый.
 
 
Не зря один интеллигент
Сказал, сомнения развеяв:
– Парфентьев – это элемент,
Не знал о коем Менделеев…
 

 

Кое-что о потолке
(Вадим Кузнецов)

   Выпью вечером чаю,
   в потолок посвищу.
   Ни о ком не скучаю,
   ни о чем не грущу.

Вадим Кузнецов

 
Я живу не скучаю,
сяду в свой уголок,
выпью вечером чаю
и плюю в потолок.
 
 
От волнений не ежусь,
мне они нипочем.
Ни о чем не тревожусь
и пишу ни о чем…
 
 
Выражаю отменно
самобытность свою.
Посижу вдохновенно
и опять поплюю.
 
 
Наблюдать интересно,
как ложатся плевки…
Да и мыслям не тесно,
да и строчки легки.
 
 
Чтим занятия те мы,
что пришлись по нутру.
Есть и выгода: темы
с потолка я беру.
 
 
И плевать продолжаю
смачно,
наискосок.
Потолок уважаю!
К счастью, мой – невысок…
 

 

Архивная быль
(Владимир Рецептер)

   Терпенья и мужества впрок накопив
   и перед судьбою смиренья,
   спускайся, верней, поднимайся в архив,
   спроси номерное храпенье…

Владимир Рецептер. «Архив»

 
Терпенья и мужества впрок накопив,
душою возвышен и тонок,
как ныне сбирается прямо в архив
наш интеллигентный потомок.
 
 
Хватило бы только старанья и сил
в бесценные вникнуть страницы…
И вдруг, замирая, потомок спросил:
– А где тут Рецептер хранится?
 
 
Хранитель архива, бессмертных кумир,
сказал ему: – Сам удивляюсь!
Здесь Пушкин, там Хаустов, ниже – Шекспир,
Рецептера нет, извиняюсь!
 
 
– Да как же! – воскликнул потомок, дрожа
и мысленно с жизнью прощаясь. –
Ты режешь, папаша, меня без ножа,
ведь я ж по нему защищаюсь!
 
 
Он столько гипотез и столько идей,
как помнится, выдвинул славных,
что должен среди знаменитых людей
в архиве пылиться на равных!
 
 
Ответил хранитель, взглянув из-под век,
спокойным пытаясь казаться:
– Не лучше ли вам, молодой человек,
за первоисточники взяться…
 

 

Что делать?
(Нина Королева)

   Мой первый ненаглядный человек
   Был молод, и умен, и человечен…
 
   А мой второй мужчина был красив.
   И были годы, полные тревоги…
 
   А третий мой мужчина – был ли он?
   И кто он был? Да разве в этом дело!

Нина Королева

 
Я первого забыла. И второй
Из памяти ушел, как в лес охотник…
А первый, между прочим, был герой.
Второй был мореплаватель. Нет, плотник!
 
 
Мой третий был красив. Четвертый – лыс,
Но так умен, что мне с ним было тяжко.
Мой пятый строен был как кипарис,
И жалко, что загнулся он, бедняжка…
 
 
Шестой, седьмой, восьмой… Да что же я?
Что обо мне подумают отныне?
Ведь это все не я, а лишь моя
Лирическая слишком героиня!
 
 
Что делать мне? И что мне делать с ней?
Пора бы ей уже остановиться…
Мне кажется, необходимо ей
Немедленно в кого-нибудь влюбиться!
 

 

С кем поведешься
(Евгений Антошкин)

   Меня не так пугают психи –
   Они отходчивы,
   Смелы.
   Боюсь восторженных и тихих:
   Одни глупы,
   Другие злы.

Евгений Антошкин

 
Не всем дано понять, возможно,
Полет
Возвышенных идей.
И мне тоскливо и тревожно
Среди
Вменяемых людей.
 
 
Совсем другое дело – психи!
Порой буйны,
Порой тихи.
С каким они восторгом тихим
Бормочут вслух
Мои стихи!
 
 
Их жизнь близка мне и знакома,
Я среди них
Во всей красе!
Я им кричу: – У вас все дома? –
Они в ответ кричат:
– Не все!
 
 
Да разве выразить словами
То, как я
Удовлетворен.
Ведь я и сам – но между нами! –
С недавних пор
Наполеон!
 

 

Пропавший день
(Александр Шевелев)

   Тиха вечерняя равнина,
   Звезда вспорхнула надо мной.
   Весь день душа была ранима
   Красивой женщиной одной.

Александр Шевелев

 
Я пробудился в девять двадцать,
сказав себе: «Пора вставать!»
Поел и вышел прогуляться
примерно в десять сорок пять.
 
 
Пешком по Невскому я влекся,
порхало солнце надо мной.
В двенадцать десять я увлекся
красивой женщиной одной.
 
 
Пошел за нею. Вдохновенье
снедало грудь. Глаза зажглись.
И – о волшебное мгновенье! –
в семнадцать тридцать мы сошлись
 
 
у гастронома. Так ранима
была душа на склоне дня!..
Она прошла с улыбкой мимо
и не заметила меня.
 
 
Пришел домой я, дверью хлопнул
и понял, севши на диван,
что я, дурак, весь день ухлопал
на изнурительный роман.
 

 

Бесовские штучки
(Юрий Панкратов)

   На лугу, где стынут ветлы,
   где пасутся кобылицы,
   обо мне ночные ведьмы
   сочиняют небылицы.

Юрий Панкратов

 
Нечестивы и рогаты,
непричесаны и сивы,
прибывали делегаты
на конгресс нечистой силы.
 
 
Собрались в кружок у дуба
и мигали виновато,
все пытали друг у друга:
– Братцы, кто такой Панкратов?!
 
 
Ведьм немедля допросили:
– Что за шутки, в самом деле? –
Но они заголосили:
– Ночью мы не разглядели!..
 
 
Домовой пожал плечами,
в стенограмме бес напутал.
Водяной сказал, скучая:
– Может, кто его попутал?..
 
 
Делегаты повздыхали, –
тут сам черт сломает ногу!
И хвостами помахали,
и послать решили… к богу!
 
 
…Обижаться я не вправе,
но придется потрудиться,
о своей чертовской славе
сочиняя небылицы.
 

 

Сколько будет дважды два
(Лев Куклин)

   Я немало дорог истоптал в этом мире,
   И на собственной шкуре я понял зато:
   Дважды два – не всегда в нашей жизни четыре,
   А порою – и пять.
   А бывает – и сто.

Лев Куклин

 
Я когда-то мечтал
инженером стать горным,
В этом деле хотел получить я права.
Но везде мне вопрос задавали упорно:
– Сколько будет, товарищ Куклин,
дважды два?
 
 
– Пять! – всегда отвечал я упрямо и гордо,
В эту цифру вложив темперамент и злость.
Инженером, увы, а тем более горным,
К сожалению,
так мне и не довелось…
 
 
Я хотел быть актером, врачом и матросом,
Стать ботаником чуть не решил я едва.
И повсюду меня изводили вопросом:
– Сколько будет, товарищ Куклин,
дважды два?
 
 
Улыбались, не то еще, дескать,
мы спросим…
Стал везде отвечать я по-разному всем:
«Шесть», «одиннадцать», «тридцать один»,
«сорок восемь»,
Как-то сам удивился, ответив: «Сто семь!»
 
 
Кто, не помню,
помог мне однажды советом,
Поклониться советчику рад и сейчас:
–  Ваш единственный путь – становиться
поэтом,
Ибо уровень знаний подходит как раз…
 
 
И с тех пор я поэт. Сочиняю прилично.
Издаюсь, исполняюсь,
хоть в мэтры бери…
Я, конечно, шутил, ибо знаю отлично:
Дважды два – как известно и школьнику – три!
 

 

На задворках
(Евгений Елисеев)

   Выйдешь на задворки
   и стоишь как пень:
   до чего же зоркий,
   лупоглазый день!
 
   А потянешь носом –
   ух ты, гой еси!..

Евгений Елисеев

 
Кто-то любит горки,
кто-то – в поле спать.
Я люблю задворки –
чисто благодать!
 
 
Дрема дух треножит
цельный божий день.
Всяк стоит как может,
я стою как пень.
 
 
Думать – энто точно –
лучше стоя пнем
вислоухой ночью,
лупоглазым днем.
 
 
Бьешься над вопросом,
ажно вымок весь.
А потянешь носом –
хоть топор повесь.
 
 
Хорошо, укромно,
как иначе быть…
Тут мысля истомна –
инда да кубыть.
 
 
Если ж мыслей нету,
господи спаси,
выручить поэта
может «гой еси»!
 

 

Тайна жизни
(Василий Захарченко)

   Я часто замираю перед тайной.
   Ей имя – жизнь.
 
   В разрядах молний, в грохоте грозовом,
   В рассоле огнедышащей планеты
   Родился крохотный комочек жизни –
   Икринка, сгусток…

Василий Захарченко

 
Я часто замираю перед тайной,
Я бы назвал ее – преображенье.
Загадочнее тайны нет нигде.
…Немыслимо бывает пробужденье:
Глаза разлепишь – что за наважденье? –
Лежать лежишь, но неизвестно где…
А в голове – все бури мирозданья,
Да что там бури – просто катаклизмы,
Как написал бы Лавренев – разлом!