чтобы поддержать самого себя хоть в каком-то транспортабельном состоянии.
-- Пошел,-- одновременно хлопнули по броне, словно по крупу лошади.
БТР потоптался, разворачиваясь, и затем с места взял в карьер.
Спецназовцы побежали к лесополосе, но как только бронетранспортер исчез из
виду, пригнулись и свернули к овражку, воровато пробиравшемуся к развалинам
поселка. Не менее воровато крались к домам и спецназов-цы. Собственно,
крался Заремба, а Туманов, совсем никакой, машинально повторял его движения
-- полз, откидывался, замирал, пробовал делать перебежки. А когда спросил,
далеко ли еще, подполковник понял: он ничего и не видит.
-- Крепись, Василий. Нам еще держать границу. Неизвестно где и какую,
но держать,-- убежденно шептал подполковник, не боясь пафоса и подтягивал
под себя земное покрывало.-- Не может страна без границ перед врагом и
всякой тварью.
-- Да,-- слабо соглашался пограничник. И спрашивал неизменное
спасительное для себя: -- Скоро?
-- Рядышком. Мы уже на нейтральной полосе. Заляжем под бочком теперь у
чеченцев, пока доблестные федеральные войска не прочешут все лесополосы.
Отоспимся зато. Как насчет поспать?
-- Хоть сейчас.
-- Сейчас нельзя. Кто ж нам позволит-то такую наглость -- белым днем в
чистом поле животы греть. Не пляж.
Последняя фраза неожиданно напомнила про Нину. Почему-то захотелось
заговорить о ней, и зашел издали:
-- Как, ты говоришь, однажды назвал свою судью? Какая-то светлость...
-- Ваша светлость.
-- Красиво. Вернемся, возьмем твою "Вашу светлость" и махнем на один из
черноморских пляжей. А то лето пройдет -- и кроме как в грязь, никуда не
окунемся.
-- Заметано,-- опять слабо согласился капитан.
А Заремба, себе удивляясь, говорил и говорил, лишь бы Туманов продолжал
идти и бороться за себя. И даже когда заползли под развороченные авиабомбой
плиты разрушенного дома, не сразу уложил больного, а разлил остатки спирта:
-- За ребят. И быть добру.
Хотя добро впереди и не просматривалось. Вениамина Витальевича он,
конечно, попытается разыскать. И не ради того, чтобы посмотреть ему в глаза
-- от сентиментальности тому ни холодно, ни жарко. Он заставит, во-первых,
его раскошелиться, и не теми копейками, что нарисовал в Чкаловском --
памятники на могилы нынче не дешевы, а ребятам он их поставит в полный рост.
А во-вторых, и главных,-- узнает, кто и почему дал команду войскам
бомбить группу.
Никуда Вениамин Витальевич не денется, скажет, хотя бы в обмен на сумку
с документами. А нет -- можно попробовать самому разобраться в магнитофонных
записях и накладных-обязательствах. И потом оценить и решить, кого заставить
плясать уже под свою дудку. Танец не кончился, господа. Он только
начинается. И вы пока не знаете, что музыкантов перекупили и мелодия
польется не та, что заказывали вы...
Туманов постанывал, беспокойно ворочался, и подполковник подсунул ему
под бока рюкзаки. Сам принялся внимательно осматривать место, где
планировалось пробыть минимум суток трое. Вынужденно пропел:
-- Ничего, ничего, ничего хорошего. Поселок пострадал от авианалета
где-то год назад, потому что развалины уже покорно зарастали бурьяном. Вещи
из-под обломков давно выбрали: одежду на тряпки, мебель на растопку.
Ближайший жилой дом стоял метрах в ста, на счастье разведчиков огороженный
высоким бетонным забором. Невдалеке шуршала под колесами машин дорога, но
руины могли привлечь водителей лишь возможностью использовать их как туалет.
В поселке, надо полагать, ни мира ни войны. И никто никогда не признается,
за кого он -- за дудаевцев или за федералов. Потому как ни те, ни другие не
могут обеспечить защиту и безопасность. На гражданских войнах люди выживают,
если стоят сами за себя.
-- Только бы никого нелегкая не принесла,-- продолжал размышлять
Заремба. В то же время успокаивая себя: -- А что здесь ловить, что искать?
Глянул на рюкзак под спиной у пограничника. Потянулся к нему,
намереваясь достать пару гранат и приготовить их под растяжки для прикрытия.
Но поразмыслил и отказался: бродячая собака побежит или кошка, заденет лапой
-- и греметь взрывам. А зачем лишнее внимание? Чай, не женщины...
Пристроился рядом с капитаном, положил голову на один из рюкзаков.
Солнышко дотягивалось до ног, припекало. Захотелось снять ботинки, чтобы
лучи коснулись натруженных и потных ног, но лень оказалась сильнее. Сильнее
желания двигаться, шевелиться, даже думать. Как много значило прикосновение
головы к подушке! Слабость расплылась мгновенно, пугая темпом
распространения и жесткой хваткой.
-- Нет,-- отринул дрему подполковник. Сел, огляделся еще раз. Вокруг в
природе полуденная дрема, ничего тревожного и подозрительного. Может, и в
самом деле минуту прикорнуть сейчас, а ночью посторожить?
Еще не разрешил себе подобного, но мысль сама по себе оказалась сильнее
приказа. Снова устроил голову на рюкзаке и прикрыл глаза. Под спину попал
камешек, но сил хватило только на то, чтобы на ощупь проверить около себя
автомат. Мысленно представил циферблат часов, вгляделся в самый низ, в цифру
"б" -- проснуться в это время.
И сразу уснул.
...Проснулся чуть раньше, и скорее оттого, что камешек доконал спину и
она устала с ним бороться. Раскрывая веки, сразу же схватился за оружие --
на месте. После секундного страха пришло чувство недовольства собой: все же
поддался слабости, уснул. Неужель чувства принялись командовать, а не разум?
После сна, давшего силы, он мог задать, наверное, и такой вопрос. Но
попытался оправдаться и перед самим собой, хотя никто не требовал ответа:
да, прикорнул. А что могло случиться? Вернее, случиться могло все что
угодно, но почему именно сейчас и здесь? Не надо думать, что мы центр
Вселенной или пуп Земли. Лежали развалины никому не нужными год и еще
столько же пролежат, пока полностью не зарастут бурьяном. Единственное
успокоение и благо, что Василий продолжал спать. Подполковник поправил на
нем куртку Вахи и "Крону", а когда пограничник попытался пробиться сквозь
пелену и проснуться, успокоительно положил руку на грудь:
-- Спи. Все в порядке, спи.
Прислушался к дороге -- движение почти смолкло. Конечно, кто на ночь
глядя осмелится выехать в пасть волку? Зато шумом постепенно наполнялся сам
поселок. Звенели ведра: видать, неподалеку находился родник или
водопроводная колонка. Урчали трактора, блеяли овцы, мычали коровы. Много
детских голосов -- ребятня то ли в футбол сражалась, то ли боролась.
Нормальная мирная жизнь, если не глядеть на развалины. Руины чьей-то некогда
возможно счастливой поры.
-- Что? -- проснулся-таки Туманов.
-- Вроде тихо. Как самочувствие? -- первым делом дотронулся до лба
капитана.
Тот, видимо, сам хотел услышать о температуре, так как успел утратить,
забыл критерий, по которому определяется нормальный уровень здоровья.
-- Есть еще,-- сообщил подполковник.
-- Поламывает. Точнее, грызет бедра внутри. И грудь давит,-- добавил
штрихи к нарисованной картине пограничник.
-- Семь дней,-- напомнил Заремба срок, который Туманов сам и определил
для болезни.
Попил бы,-- облизал губы пограничник. Заремба взвесил фляжки. Одна
пустая, во второй меньше половины. Правда, ведра гремят совсем недалеко,
можно попробовать и добраться до воды.
Два глотка. Под таблетку,-- разрешил капитану. Тот припал к
металлическому горлышку, но оторваться все же смог сам, хотя Заремба
сдержался и не стал отбирать фляжку.
-- Извини.
-- Я все же порыскаю, может, тряпье какое найду. Отдыхай.
Грустное это занятие -- копаться в остатках и ошметках чьего-то былого
уюта и счастья. Мало-мальски пригодное для жизни оказалось давно растащенным
или истлевшим, поэтому вернулся подполковник почти ни с чем, если не считать
нескольких кусочков фанеры: все не на бетоне лежать. Вот и денег вроде
полно, а не купишь на них ни свободы, ни тепла, ни здоровья. Угораздило.
Туманов лежал, прикрыв глаза. По шагам определив, кто идет, не стал
тратить силы, чтобы удостовериться в догадке.
-- Сейчас сотворим спальные апартаменты,-- пообещал Заремба.-- Мы еще
здесь так заживем, что и уходить не захочется.-- Вдруг заметил, что говорит
с пограничником как с маленьким: больные, оказывается, невольно заставляют
менять тональность разговора с ними. Ну и шут с ним, с детсадовским тоном,
лишь бы шло на пользу. А делать и поступать нужно так, как подсказывает
душа. Солнце садилось медленно -- летние вечера столь же длинны, как и день.
Поэтому Заремба успел еще немного поползать среди камней и приволочь обрывки
проволоки, погнутую алюминиевую кружку, полуистлевший, тронутый с одной
стороны огнем клок ваты и стекло. Применение им еще не виделось, но хороший
хозяин несет в дом, а не из дома.
-- Пей, ночью сползаю к колонке,-- протянул остатки воды капитану.
Тот с готовностью отпил несколько глотков.
-- Сам хлебни,-- протянул остатки командиру. Заремба больше сделал вид,
что пьет, но губы и горло тем не менее смочил. Принять решение -- это лишь
полдела. До воды нужно еще добраться.
И не ошибся в своих опасениях.
Когда стемнело, и подполковник в последний раз мысленно прокладывал при
угасающем свете дорожку к трассе и затем к колонке-роднику, как раз там, на
другом краю увидел тени. Крались, оглядываясь по сторонам и
глуповато-счастливо похихикивая, парень и девушка. За первыми развалинами
они присели, принялись исступленно целоваться. Насытившись первыми глотками
любви, привычно, наверное бывали здесь не раз, заскользили дальше, глубже в
развалины -- еще дальше от людей, поселка. Но ближе к затаившимся
спецназовцам.
Туманов, впервые за день приподнявшийся, тронул автомат. Им с Зарембой
прятаться места не оставалось. Наоборот, самое укромное прибежище могло быть
притягательным и для влюбленных. Целуясь, ласкаясь, они и приближались к их
устрашающей, но не для не видящих надписи "Мины".
Не увидели предупреждения. Ничего не замечали, кроме друг друга. Уже не
таясь, не оглядываясь воровато, как раз напротив разведчиков сцепили
объятия, зашептали горячие слова. Но уединение требовалось совсем не для
этого. Торопливо и нетерпеливо, не отрываясь губами от губ, принялись
расстегивать друг на друге одежды.
Бледно заблестели оголившиеся плечи, и парень припал к небольшим
остреньким грудкам подруги. Девушка в истоме отбросила голову назад и,
скорее всего, прикрыла глаза, потому что не увидеть стоявших напротив,
прижатых неожиданностью случившегося спецназовцев мог и в самом деле только
слепой. Или, как теперь стало ясно, и влюбленный.
"Шариат шариатом, а чувства чувствами,-- подумал Заремба. И усмехнулся
над мужчинами-чеченцами: -- Даже если наденете на своих женщин паранджу, все
равно ведь потом снимать ее придется. Зачем тогда лицемерить?"
Отвернуться бы, а еще лучше -- уйти, оставить влюбленных наедине, но
любой шорох спугнет голубков, а вслед за ними поднимется стая воронья,
закаркает, накличет беду. Поэтому приходилось держать парочку на контроле,
смотреть любовные игры молодых вплотную к дрожавшим девичьим плечам.
Девушка сама направила губы парня вниз, к животу, и тот послушно и
желаемо принялся стаскивать юбку, открывая разведчикам дрожавшую в
нетерпении и страсти фигурку. Развалины не только похоронили чье-то счастье.
Они рождали в своих пределах и новое...
И тут, оставшись голенькой, ожидая, когда и парень сорвет с себя
остатки одежд, девушка открыла глаза и вскрикнула от страха, увидев наконец
глядящих на нее русских офицеров. Свернулась калачиком, закрываясь, и парень
тоже глянул снизу вверх, переведя взгляд от только что сброшенных на землю
брюк и юбки на офицеров. Будь он одетым, попытался бы, наверное, отскочить в
сторону, но голый человек беззащитнее ребенка.
-- Тихо, не кричать,-- направив на них оружие, властно приказал
Заремба.
-- Не... не надо,-- прошептала пересохшими губами девушка.
-- Потихоньку, спокойно одевайся,-- разрешил ей подполковник.
Та одной рукой стала дотягиваться до вещей и кое-как набрасывать их на
себя. Парень продолжал сидеть под стволом автомата. Первый испуг у него
прошел, он сумел понять, что русские здесь не случайно, что они прячутся. В
то же время это предполагало самое худшее, так как именно человек прячущийся
не желает иметь свидетелей.
Туманов тоже требовательно посмотрел на командира. Влюбленные поняли
его взгляд, обреченно замерли, забыв про одежды.
-- Не надо,-- вновь попросила девушка, но теперь она уже просила не о
том, чтобы ее не насиловали, а чтобы не убивали.
-- И что с вами делать? -- откровенно признался в своем бессилии
Заремба, стараясь не встречаться взглядом с Тумановым.
-- Отпустите,-- попросил парень.
-- Небось, из банды,-- усмехнулся капитан, заранее зная обратный ответ.
-- Нет, я не воюю. Мы скоро поженимся.
-- Он не воюет, нет,-- заступилась за друга и девушка. И подтвердила:
--У нас скоро свадьба.
-- Кого поддерживает село?
-- Н...никого, -- честно признался парень. -- Сами по себе. Со всеми
мирно.
-- А чего же не воюешь вместе с остальными?-- продолжал дотошно
допытываться пограничник, пытаясь поймать того на неточности и избавиться от
угрызений совести перед предстоящим убийством.
-- Не пошел. Не хочу. Мясом откупаюсь, барашками.
-- Ага, значит, помогаешь боевикам,-- нашел-таки оправдание капитан и
снова посмотрел на Зарембу.
А тот смотрел на девушку. Та смущенно прятала за спину лифчик и
одергивала блузку: одеваться под взглядом незнакомца оказалось труднее, чем
раздеваться. Выглядела она лет на семнадцать-восемнадцать, по- горянски была
смугла, глазаста. Неужели и девушки хотят, чтобы взбесившиеся от собственной
независимости и значимости мужики загнали их в семнадцатый век, в паранджу и
бесправие?
-- Одевайся,-- разрешил двигаться и парню.-- Пойдете пока с нами.
-- Да-да,-- согласился тот. Зато девушка, более бесхитростная или более
смелая, поинтересовалась:
-- А куда?
-- До Моздока, конечно, мы вас не потянем, но пару километров пройдете.
На всякий случай, чтобы шума не поднимали.
-- Мы не...-- начал парень, но Туманов одним движением автомата
заставил его замолчать.
-- Возьмитесь за руки и следуйте за мной. Гена,-- опять перешел Заремба
на никому не нужную конспирацию.-- При малейшей попытке бежать стреляй на
поражение.
-- Есть,-- с удовольствием согласился с приказом капитан. Не думали,
что придется столь скоро покидать приютившие их развалины. А тут не только
от воюющих сторон покоя нет, но и от влюбленных. Где теперь прятаться? Где
тот уголок в районе, куда не заглянет ни одна собака? И воды не набрали...
Шли медленно, все по тому же оврагу выбираясь к лесополосе. Но сколько раз
она может выручать? Да и не выручит. Хотя бы потому, что сама продувается
насквозь ветрами, просматривается насквозь взглядом, простреливается навылет
любым выстрелом. В лесополосе спасения нет...
-- Все,-- остановился Заремба. Как ни плавно передергивал Туманов
затвор, а металл клацнул, заставив чеченцев вздрогнуть и сжаться.
Передернутый затвор под слово "Все" -- это в самом деле все.
Однако решимости и решительности в действиях командира капитан
по-прежнему не увидел. Неужели пример с Вахой недостаточен: ехали бы сами за
рулем, уже пересекли бы границу с Ингушетией. А отпустить чеченцев -- это
пустить по своему следу гончих псов. Непротивление злу насилием? Снова
толстовщина...
Заремба, наоборот, думал о Туманове. Вдруг отыскал, высветил в чехарде
всякой всячины тот основной штрих, из-за которого он с самого первого раза
все же не очень возжелал иметь рядом пограничника -- тот показался ему
чересчур агрессивным. Если лично он настрелялся в своей жизни вволю, то
Туманов лишь начинает это делать. Ему укажи на врага и дай в руки оружие --
и он станет мстить. Беспощадно и в какой-то степени справедливо. За свою
передвинутую заставу, за прошедшую, оказавшуюся глупой, жизнь. За поруганную
-- в первую очередь высшими чиновниками и государственными мужами -- Родину.
Собственные семейные неурядицы. Тем более нет нужды жалеть чеченцев, которые
копят злобу к его товарищам по оружию и всегда готовы пустить в ход свое.
...Но разница между начинающим войну и ее заканчивающим -- как раз в
десятках загубленных жизней. Подчас невинных...
-- Бегите домой, чтобы пятки сверкали,-- отпустил влюбленных
подполковник.
Те недоверчиво, не спуская глаз с автоматов, попятились. А когда
капитан сделал неосторожное движение, сердечки у них оборвались и они
окаменели.
--Я сказал, бегите,-- повторил Заремба. Третьего раза не потребовалось.
Схватившись за руки, парень и девушка бросились к редким огонькам поселка. К
продолжению жизни и любви.
-- А ты не скажешь, зачем нам вообще автоматы? Просто таскать и пугать
кошек? -- поинтересовался Туманов.-- Ты веришь в их благородство и
надеешься, что они никому ничего не скажут?
-- Нет, не надеюсь. И надо уносить ноги, если хотим, чтобы они нас еще
носили по грешной земле. -- Благородно, конечно, но глупо. И когда они тебе
или мне станут вспарывать живот или отрубать голову, не забудем вспомнить
этот миг.
-- Надо уходить.
-- Куда? "Спереди застава, сзади западня",-- , песенку такую слыхал?
-- Слыхал. И сто раз проходил ее на практике.. А уходить... Пересекаем
трассу и в обход села -- снова к блокпосту.
-- Ты что-то забыл сказать Приходько?
--Думаю, да.
--Что?
-- Помнишь солдата, что лежал около сгоревших машин? Надо похоронить.
Сказал, конечно, о первом вспомнившемся, но в то же время именно с этим
и согласился: раз не i забывается, если сидит в подсознании, то все;
едино отыскалось бы. И мучило бы потом всю,жизнь. Очень хорошо, что
вспомнился непохороненный солдат...
-- Знаешь, это не ты не хотел меня брать с собой,-- вдруг снова
вспомнил Балашиху капитан.-- Это я не хотел с тобой идти. Что-то чувствовал
в тебе надломленное. Извини, но это так.
Зарембе, который сам несколько минут назад думал что-то подобное о
Туманове, оказалось неприятным это признание вслух. Не желая усугублять
конфликт, первым тронулся с места:
-- Надо спешить. Трогаемся.
-- Пошли,-- не стал спорить и Туманов. Свое слово он сказал, прекрасно
в то же время понимая, что им суждено ради спасения держаться только вместе.
Это потом, в России, можно разойтись в разные стороны и больше никогда не
касаться друг друга. Но в Россию надо выйти.,.
Едва успели перебежать трассу и начать обход поселка, как около
развалин послышался собачий лай, голоса людей, замелькали фонарики. Туманов
скосил глаза на командира: а я о чем говорил? Заремба, кажется, в глубине
души надеялся, что ничего подобного не произойдет, и правота пограничника
откровенно удручила его. Впрочем, почему должны доверять ему люди, которые
боятся теперь и собственных развалин? Все закономерно.
-- А Приходько наверняка сразу всадит нам по паре магазинов,--
продолжал прогноз Туманов.-- Лично я на его месте всыпал бы,-- боясь
все-таки ошибиться, поправился пограничник.
Но Заремба окончательно вознамерился идти к старшему лейтенанту. Или
убедит его помочь, или... или все годы службы и работы с людьми пошли
насмарку и он не разбирается в жизни.
-- Ты постоишь в сторонке,-- ограждая капитана от неожиданностей в виде
той же пары магазинов, распорядился подполковник.
-- Пойдем вместе,-- не согласился с командиром пограничник.-- Только
вдвоем.
-- Извини, но вот это -- точно глупость. Прикроешь меня.
Капитан усмехнулся:
-- Своих стрелять у меня рука не поднимется. Даже ради тебя, командир.
-- Тогда держи,-- Заремба снял с пояса сумку.-- Здесь, надо полагать,
несметные суммы. В долларах. Пока ты будешь с ними, ты, с одной стороны,
останешься подвержен невероятному риску, но с другой -- прикрыт на будущее.
Если не вернусь -- распоряжайся по своему усмотрению.
-- Неладно что-то у нас с тобой, Алексей,-- не трогая сумки, проговорил
капитан.-- Нам бы выползать вместе, а мы на радость своим и чужим полируем
грани.
--- Значит, не роботы. Значит, думаем и не желаем превращаться в тупых
и слепых исполнителей, которым наплевать на собственное мнение о себе. Все
нормально, Василий. К тому же я убежден, что вернусь.
-- Возвращайся,-- пожелал и Туманов, хотя про себя добавил: -- На
влюбленную парочку тоже надеялся...
Вместе с сумкой оставив и автомат, Заремба вышел на трассу к пошел по
пустынной дороге в сторону поста. Оттуда долго его не замечали, потом
раздались команды и в воздух ушли трассеры. Подполковник остановился,
успокаивая солдат и давая время Приходько выйти из землянки. Тот попусту
стрелять не станет. В самом деле -- вверх ушла зеленая осветительная ракета.
Заремба поднял руки, но не сдаваясь, а показывая, что без оружия, и медленно
пошел на блокпост. Его напряженно ждали. Старший лейтенант в красивое кино
играть не желал и выходить навстречу тоже безоружным не намеревался.
Встретил Зарембу у первых изгибов "змейки" при оружии, показывая, кто здесь
распоряжается.
Узнав подполковника, долго молча смотрел на него, стараясь предугадать,
что привело командира "похоронной команды" к нему повторно и чем это грозит
его людям и его собственной офицерской карьере. Честно признался:
-- Не ждал.
-- Мне бы с тобой поговорить, старший лейтенант. Тет-а-тет.
-- Мы уже говорили.
-- И все-таки.
-- Ну что ж, давай присядем. Товарищ-то держит сейчас нас на мушке?
-- Нет. Своих не стреляем. Чужих без дела тоже.
Кто вы на самом деле?
Вот об этом и хочу рассказать. Давай все-таки присядем. Где посчитаешь
нужным.
-- Пойдем к землянке. Костя,-- позвал племянника. Когда тот оказался
рядом, кивнул: -- Обыщи.
Санинструктор со смешанным чувством -- неприязни за предыдущий захват и
в то же время не забыв, что ничего плохого им так и не сделали, подступился
к подполковнику. Заремба сам отдал ему "Короля джунглей", попросив:
-- Только потом вернешь.
-- Посмотрим,-- неопределенно отозвался старший лейтенант и пропустил
подполковника впереди себя.
-- Хорошо. Допустим, я вам поверил. И что дальше?
Приходько скурил за время рассказа несколько сигарет, но перед решающим
вопросом вытащил еще одну.
-- Нужно дать время отлежаться Василию, а потом каким-то образом помочь
нам добраться до границы.
-- И подвести себя под трибунал.
Зажигалка не давала огня, и старший лейтенант потряс ее как монету в
ладони. Орел или решка выпадет? Зажглась.
-- При определенном стечении обстоятельств может случиться и такое,--
согласился Заремба.-- Хотя, как мне кажется, шума вокруг нас поднимать не
станут. Трибунал -- это в любом случае разбирательство, а в правительстве, я
уверен, есть и такие люди, которые за представленную информацию выдадут
ордена. Я думал о тебе, не бойся.
-- А я не боюсь. Кстати, за сообщение о вас и стрельбу удостоился
устной благодарности замкомандарма. Сдам вас, точно орден получу.
-- У меня их четыре. Тешат иногда самолюбие, но не греют. Поверь. А тем
более не служат защитой перед властью.
-- Ладно, на дворе ночь и пора вроде ложиться досыпать. Давай глянем
бумаги и послушаем пленки. На это дело у нас в кустах магнитофон имеется и
студент с незаконченным высшим экономическим.
-- Документы у Туманова. Одного отпустишь сходить за ним или под
охраной?
-- Зачем охрана? Сам ведь пришел, смысл-то какой не возвращаться?
Насколько позволяла темнота, Заремба внимательно посмотрел на старшего
лейтенанта. Словно давая возможность увидеть себя получше, Приходько
затянулся сигаретой, раскаленным пеплом подкраснив лицо. Каменное. Нет, не
угадаешь, что у него на уме. Можно только поверить собственной интуиции.
-- Через пять минут вернемся,-- поднялся Заремба.
...Туманов окликнул его из нового места -- переместился на всякий
случай. Молодец. Перепрыгнув к нему через придорожную канаву, Заремба присел
на корточки.
-- Ну что, ждут нас в гости. Без хлеба-соли и плясок, правда, но они и
не подразумевались с самого начала.
-- Хоть какие-то гарантии получил?
-- Видишь, вернулся. Можем уйти. Искать, я думаю, не станут.
-- Что ж, давай рискнем,-- окончательно согласился с планом командира
пограничник. И, что понравилось Зарембе, не отгородив себя от
ответственности за непредсказуемость событий.
Вышли на трассу. Встречать их высыпала, наверное, вся команда
блокпоста. Петлять по нему, по крайней мере Заремба, посчитал все же
недостойным своего звания и погон, и перепрыгнул препятствия. Туманову
подобное оказалось не под силу, и он вынужденно повторил все изгибы. Вслед
за командиром протянул старшему лейтенанту автомат, пистолеты.
И только после этого Приходько в точности повторил дневную фразу:
-- Костя, больного в землянку. И чай на всех. Говорят, дважды нельзя
ступить в одну воду, а санинструктор капитана обхватил так же, как накануне.
Сходство заметили все, кто-то хихикнул.
-- Всем отдыхать,-- разогнал солдат Приходько.-- И охранять. Боевые
расчеты потянулись к огневым точкам, отдыхающая смена -- спать. Сам командир
еще раз перекурил, проверил часовых и только после этого вместе с Зарембой
спустился вниз.
В землянке, в ворохе накладных из заветной сумки с удовольствием
профессионала копался тот самый сержант, что остановил машину Вахи в первый
раз.
-- Кажется, двойная бухгалтерия,-- вынес он первый вердикт бумагам, как
только командир спустился под землю.
-- Бухгалтерия чего? -- попросил более доступных объяснений старший
лейтенант.
-- Документы разрозненные, надо с чем-то сопоставлять. Но некоторые
-- Пошел,-- одновременно хлопнули по броне, словно по крупу лошади.
БТР потоптался, разворачиваясь, и затем с места взял в карьер.
Спецназовцы побежали к лесополосе, но как только бронетранспортер исчез из
виду, пригнулись и свернули к овражку, воровато пробиравшемуся к развалинам
поселка. Не менее воровато крались к домам и спецназов-цы. Собственно,
крался Заремба, а Туманов, совсем никакой, машинально повторял его движения
-- полз, откидывался, замирал, пробовал делать перебежки. А когда спросил,
далеко ли еще, подполковник понял: он ничего и не видит.
-- Крепись, Василий. Нам еще держать границу. Неизвестно где и какую,
но держать,-- убежденно шептал подполковник, не боясь пафоса и подтягивал
под себя земное покрывало.-- Не может страна без границ перед врагом и
всякой тварью.
-- Да,-- слабо соглашался пограничник. И спрашивал неизменное
спасительное для себя: -- Скоро?
-- Рядышком. Мы уже на нейтральной полосе. Заляжем под бочком теперь у
чеченцев, пока доблестные федеральные войска не прочешут все лесополосы.
Отоспимся зато. Как насчет поспать?
-- Хоть сейчас.
-- Сейчас нельзя. Кто ж нам позволит-то такую наглость -- белым днем в
чистом поле животы греть. Не пляж.
Последняя фраза неожиданно напомнила про Нину. Почему-то захотелось
заговорить о ней, и зашел издали:
-- Как, ты говоришь, однажды назвал свою судью? Какая-то светлость...
-- Ваша светлость.
-- Красиво. Вернемся, возьмем твою "Вашу светлость" и махнем на один из
черноморских пляжей. А то лето пройдет -- и кроме как в грязь, никуда не
окунемся.
-- Заметано,-- опять слабо согласился капитан.
А Заремба, себе удивляясь, говорил и говорил, лишь бы Туманов продолжал
идти и бороться за себя. И даже когда заползли под развороченные авиабомбой
плиты разрушенного дома, не сразу уложил больного, а разлил остатки спирта:
-- За ребят. И быть добру.
Хотя добро впереди и не просматривалось. Вениамина Витальевича он,
конечно, попытается разыскать. И не ради того, чтобы посмотреть ему в глаза
-- от сентиментальности тому ни холодно, ни жарко. Он заставит, во-первых,
его раскошелиться, и не теми копейками, что нарисовал в Чкаловском --
памятники на могилы нынче не дешевы, а ребятам он их поставит в полный рост.
А во-вторых, и главных,-- узнает, кто и почему дал команду войскам
бомбить группу.
Никуда Вениамин Витальевич не денется, скажет, хотя бы в обмен на сумку
с документами. А нет -- можно попробовать самому разобраться в магнитофонных
записях и накладных-обязательствах. И потом оценить и решить, кого заставить
плясать уже под свою дудку. Танец не кончился, господа. Он только
начинается. И вы пока не знаете, что музыкантов перекупили и мелодия
польется не та, что заказывали вы...
Туманов постанывал, беспокойно ворочался, и подполковник подсунул ему
под бока рюкзаки. Сам принялся внимательно осматривать место, где
планировалось пробыть минимум суток трое. Вынужденно пропел:
-- Ничего, ничего, ничего хорошего. Поселок пострадал от авианалета
где-то год назад, потому что развалины уже покорно зарастали бурьяном. Вещи
из-под обломков давно выбрали: одежду на тряпки, мебель на растопку.
Ближайший жилой дом стоял метрах в ста, на счастье разведчиков огороженный
высоким бетонным забором. Невдалеке шуршала под колесами машин дорога, но
руины могли привлечь водителей лишь возможностью использовать их как туалет.
В поселке, надо полагать, ни мира ни войны. И никто никогда не признается,
за кого он -- за дудаевцев или за федералов. Потому как ни те, ни другие не
могут обеспечить защиту и безопасность. На гражданских войнах люди выживают,
если стоят сами за себя.
-- Только бы никого нелегкая не принесла,-- продолжал размышлять
Заремба. В то же время успокаивая себя: -- А что здесь ловить, что искать?
Глянул на рюкзак под спиной у пограничника. Потянулся к нему,
намереваясь достать пару гранат и приготовить их под растяжки для прикрытия.
Но поразмыслил и отказался: бродячая собака побежит или кошка, заденет лапой
-- и греметь взрывам. А зачем лишнее внимание? Чай, не женщины...
Пристроился рядом с капитаном, положил голову на один из рюкзаков.
Солнышко дотягивалось до ног, припекало. Захотелось снять ботинки, чтобы
лучи коснулись натруженных и потных ног, но лень оказалась сильнее. Сильнее
желания двигаться, шевелиться, даже думать. Как много значило прикосновение
головы к подушке! Слабость расплылась мгновенно, пугая темпом
распространения и жесткой хваткой.
-- Нет,-- отринул дрему подполковник. Сел, огляделся еще раз. Вокруг в
природе полуденная дрема, ничего тревожного и подозрительного. Может, и в
самом деле минуту прикорнуть сейчас, а ночью посторожить?
Еще не разрешил себе подобного, но мысль сама по себе оказалась сильнее
приказа. Снова устроил голову на рюкзаке и прикрыл глаза. Под спину попал
камешек, но сил хватило только на то, чтобы на ощупь проверить около себя
автомат. Мысленно представил циферблат часов, вгляделся в самый низ, в цифру
"б" -- проснуться в это время.
И сразу уснул.
...Проснулся чуть раньше, и скорее оттого, что камешек доконал спину и
она устала с ним бороться. Раскрывая веки, сразу же схватился за оружие --
на месте. После секундного страха пришло чувство недовольства собой: все же
поддался слабости, уснул. Неужель чувства принялись командовать, а не разум?
После сна, давшего силы, он мог задать, наверное, и такой вопрос. Но
попытался оправдаться и перед самим собой, хотя никто не требовал ответа:
да, прикорнул. А что могло случиться? Вернее, случиться могло все что
угодно, но почему именно сейчас и здесь? Не надо думать, что мы центр
Вселенной или пуп Земли. Лежали развалины никому не нужными год и еще
столько же пролежат, пока полностью не зарастут бурьяном. Единственное
успокоение и благо, что Василий продолжал спать. Подполковник поправил на
нем куртку Вахи и "Крону", а когда пограничник попытался пробиться сквозь
пелену и проснуться, успокоительно положил руку на грудь:
-- Спи. Все в порядке, спи.
Прислушался к дороге -- движение почти смолкло. Конечно, кто на ночь
глядя осмелится выехать в пасть волку? Зато шумом постепенно наполнялся сам
поселок. Звенели ведра: видать, неподалеку находился родник или
водопроводная колонка. Урчали трактора, блеяли овцы, мычали коровы. Много
детских голосов -- ребятня то ли в футбол сражалась, то ли боролась.
Нормальная мирная жизнь, если не глядеть на развалины. Руины чьей-то некогда
возможно счастливой поры.
-- Что? -- проснулся-таки Туманов.
-- Вроде тихо. Как самочувствие? -- первым делом дотронулся до лба
капитана.
Тот, видимо, сам хотел услышать о температуре, так как успел утратить,
забыл критерий, по которому определяется нормальный уровень здоровья.
-- Есть еще,-- сообщил подполковник.
-- Поламывает. Точнее, грызет бедра внутри. И грудь давит,-- добавил
штрихи к нарисованной картине пограничник.
-- Семь дней,-- напомнил Заремба срок, который Туманов сам и определил
для болезни.
Попил бы,-- облизал губы пограничник. Заремба взвесил фляжки. Одна
пустая, во второй меньше половины. Правда, ведра гремят совсем недалеко,
можно попробовать и добраться до воды.
Два глотка. Под таблетку,-- разрешил капитану. Тот припал к
металлическому горлышку, но оторваться все же смог сам, хотя Заремба
сдержался и не стал отбирать фляжку.
-- Извини.
-- Я все же порыскаю, может, тряпье какое найду. Отдыхай.
Грустное это занятие -- копаться в остатках и ошметках чьего-то былого
уюта и счастья. Мало-мальски пригодное для жизни оказалось давно растащенным
или истлевшим, поэтому вернулся подполковник почти ни с чем, если не считать
нескольких кусочков фанеры: все не на бетоне лежать. Вот и денег вроде
полно, а не купишь на них ни свободы, ни тепла, ни здоровья. Угораздило.
Туманов лежал, прикрыв глаза. По шагам определив, кто идет, не стал
тратить силы, чтобы удостовериться в догадке.
-- Сейчас сотворим спальные апартаменты,-- пообещал Заремба.-- Мы еще
здесь так заживем, что и уходить не захочется.-- Вдруг заметил, что говорит
с пограничником как с маленьким: больные, оказывается, невольно заставляют
менять тональность разговора с ними. Ну и шут с ним, с детсадовским тоном,
лишь бы шло на пользу. А делать и поступать нужно так, как подсказывает
душа. Солнце садилось медленно -- летние вечера столь же длинны, как и день.
Поэтому Заремба успел еще немного поползать среди камней и приволочь обрывки
проволоки, погнутую алюминиевую кружку, полуистлевший, тронутый с одной
стороны огнем клок ваты и стекло. Применение им еще не виделось, но хороший
хозяин несет в дом, а не из дома.
-- Пей, ночью сползаю к колонке,-- протянул остатки воды капитану.
Тот с готовностью отпил несколько глотков.
-- Сам хлебни,-- протянул остатки командиру. Заремба больше сделал вид,
что пьет, но губы и горло тем не менее смочил. Принять решение -- это лишь
полдела. До воды нужно еще добраться.
И не ошибся в своих опасениях.
Когда стемнело, и подполковник в последний раз мысленно прокладывал при
угасающем свете дорожку к трассе и затем к колонке-роднику, как раз там, на
другом краю увидел тени. Крались, оглядываясь по сторонам и
глуповато-счастливо похихикивая, парень и девушка. За первыми развалинами
они присели, принялись исступленно целоваться. Насытившись первыми глотками
любви, привычно, наверное бывали здесь не раз, заскользили дальше, глубже в
развалины -- еще дальше от людей, поселка. Но ближе к затаившимся
спецназовцам.
Туманов, впервые за день приподнявшийся, тронул автомат. Им с Зарембой
прятаться места не оставалось. Наоборот, самое укромное прибежище могло быть
притягательным и для влюбленных. Целуясь, ласкаясь, они и приближались к их
устрашающей, но не для не видящих надписи "Мины".
Не увидели предупреждения. Ничего не замечали, кроме друг друга. Уже не
таясь, не оглядываясь воровато, как раз напротив разведчиков сцепили
объятия, зашептали горячие слова. Но уединение требовалось совсем не для
этого. Торопливо и нетерпеливо, не отрываясь губами от губ, принялись
расстегивать друг на друге одежды.
Бледно заблестели оголившиеся плечи, и парень припал к небольшим
остреньким грудкам подруги. Девушка в истоме отбросила голову назад и,
скорее всего, прикрыла глаза, потому что не увидеть стоявших напротив,
прижатых неожиданностью случившегося спецназовцев мог и в самом деле только
слепой. Или, как теперь стало ясно, и влюбленный.
"Шариат шариатом, а чувства чувствами,-- подумал Заремба. И усмехнулся
над мужчинами-чеченцами: -- Даже если наденете на своих женщин паранджу, все
равно ведь потом снимать ее придется. Зачем тогда лицемерить?"
Отвернуться бы, а еще лучше -- уйти, оставить влюбленных наедине, но
любой шорох спугнет голубков, а вслед за ними поднимется стая воронья,
закаркает, накличет беду. Поэтому приходилось держать парочку на контроле,
смотреть любовные игры молодых вплотную к дрожавшим девичьим плечам.
Девушка сама направила губы парня вниз, к животу, и тот послушно и
желаемо принялся стаскивать юбку, открывая разведчикам дрожавшую в
нетерпении и страсти фигурку. Развалины не только похоронили чье-то счастье.
Они рождали в своих пределах и новое...
И тут, оставшись голенькой, ожидая, когда и парень сорвет с себя
остатки одежд, девушка открыла глаза и вскрикнула от страха, увидев наконец
глядящих на нее русских офицеров. Свернулась калачиком, закрываясь, и парень
тоже глянул снизу вверх, переведя взгляд от только что сброшенных на землю
брюк и юбки на офицеров. Будь он одетым, попытался бы, наверное, отскочить в
сторону, но голый человек беззащитнее ребенка.
-- Тихо, не кричать,-- направив на них оружие, властно приказал
Заремба.
-- Не... не надо,-- прошептала пересохшими губами девушка.
-- Потихоньку, спокойно одевайся,-- разрешил ей подполковник.
Та одной рукой стала дотягиваться до вещей и кое-как набрасывать их на
себя. Парень продолжал сидеть под стволом автомата. Первый испуг у него
прошел, он сумел понять, что русские здесь не случайно, что они прячутся. В
то же время это предполагало самое худшее, так как именно человек прячущийся
не желает иметь свидетелей.
Туманов тоже требовательно посмотрел на командира. Влюбленные поняли
его взгляд, обреченно замерли, забыв про одежды.
-- Не надо,-- вновь попросила девушка, но теперь она уже просила не о
том, чтобы ее не насиловали, а чтобы не убивали.
-- И что с вами делать? -- откровенно признался в своем бессилии
Заремба, стараясь не встречаться взглядом с Тумановым.
-- Отпустите,-- попросил парень.
-- Небось, из банды,-- усмехнулся капитан, заранее зная обратный ответ.
-- Нет, я не воюю. Мы скоро поженимся.
-- Он не воюет, нет,-- заступилась за друга и девушка. И подтвердила:
--У нас скоро свадьба.
-- Кого поддерживает село?
-- Н...никого, -- честно признался парень. -- Сами по себе. Со всеми
мирно.
-- А чего же не воюешь вместе с остальными?-- продолжал дотошно
допытываться пограничник, пытаясь поймать того на неточности и избавиться от
угрызений совести перед предстоящим убийством.
-- Не пошел. Не хочу. Мясом откупаюсь, барашками.
-- Ага, значит, помогаешь боевикам,-- нашел-таки оправдание капитан и
снова посмотрел на Зарембу.
А тот смотрел на девушку. Та смущенно прятала за спину лифчик и
одергивала блузку: одеваться под взглядом незнакомца оказалось труднее, чем
раздеваться. Выглядела она лет на семнадцать-восемнадцать, по- горянски была
смугла, глазаста. Неужели и девушки хотят, чтобы взбесившиеся от собственной
независимости и значимости мужики загнали их в семнадцатый век, в паранджу и
бесправие?
-- Одевайся,-- разрешил двигаться и парню.-- Пойдете пока с нами.
-- Да-да,-- согласился тот. Зато девушка, более бесхитростная или более
смелая, поинтересовалась:
-- А куда?
-- До Моздока, конечно, мы вас не потянем, но пару километров пройдете.
На всякий случай, чтобы шума не поднимали.
-- Мы не...-- начал парень, но Туманов одним движением автомата
заставил его замолчать.
-- Возьмитесь за руки и следуйте за мной. Гена,-- опять перешел Заремба
на никому не нужную конспирацию.-- При малейшей попытке бежать стреляй на
поражение.
-- Есть,-- с удовольствием согласился с приказом капитан. Не думали,
что придется столь скоро покидать приютившие их развалины. А тут не только
от воюющих сторон покоя нет, но и от влюбленных. Где теперь прятаться? Где
тот уголок в районе, куда не заглянет ни одна собака? И воды не набрали...
Шли медленно, все по тому же оврагу выбираясь к лесополосе. Но сколько раз
она может выручать? Да и не выручит. Хотя бы потому, что сама продувается
насквозь ветрами, просматривается насквозь взглядом, простреливается навылет
любым выстрелом. В лесополосе спасения нет...
-- Все,-- остановился Заремба. Как ни плавно передергивал Туманов
затвор, а металл клацнул, заставив чеченцев вздрогнуть и сжаться.
Передернутый затвор под слово "Все" -- это в самом деле все.
Однако решимости и решительности в действиях командира капитан
по-прежнему не увидел. Неужели пример с Вахой недостаточен: ехали бы сами за
рулем, уже пересекли бы границу с Ингушетией. А отпустить чеченцев -- это
пустить по своему следу гончих псов. Непротивление злу насилием? Снова
толстовщина...
Заремба, наоборот, думал о Туманове. Вдруг отыскал, высветил в чехарде
всякой всячины тот основной штрих, из-за которого он с самого первого раза
все же не очень возжелал иметь рядом пограничника -- тот показался ему
чересчур агрессивным. Если лично он настрелялся в своей жизни вволю, то
Туманов лишь начинает это делать. Ему укажи на врага и дай в руки оружие --
и он станет мстить. Беспощадно и в какой-то степени справедливо. За свою
передвинутую заставу, за прошедшую, оказавшуюся глупой, жизнь. За поруганную
-- в первую очередь высшими чиновниками и государственными мужами -- Родину.
Собственные семейные неурядицы. Тем более нет нужды жалеть чеченцев, которые
копят злобу к его товарищам по оружию и всегда готовы пустить в ход свое.
...Но разница между начинающим войну и ее заканчивающим -- как раз в
десятках загубленных жизней. Подчас невинных...
-- Бегите домой, чтобы пятки сверкали,-- отпустил влюбленных
подполковник.
Те недоверчиво, не спуская глаз с автоматов, попятились. А когда
капитан сделал неосторожное движение, сердечки у них оборвались и они
окаменели.
--Я сказал, бегите,-- повторил Заремба. Третьего раза не потребовалось.
Схватившись за руки, парень и девушка бросились к редким огонькам поселка. К
продолжению жизни и любви.
-- А ты не скажешь, зачем нам вообще автоматы? Просто таскать и пугать
кошек? -- поинтересовался Туманов.-- Ты веришь в их благородство и
надеешься, что они никому ничего не скажут?
-- Нет, не надеюсь. И надо уносить ноги, если хотим, чтобы они нас еще
носили по грешной земле. -- Благородно, конечно, но глупо. И когда они тебе
или мне станут вспарывать живот или отрубать голову, не забудем вспомнить
этот миг.
-- Надо уходить.
-- Куда? "Спереди застава, сзади западня",-- , песенку такую слыхал?
-- Слыхал. И сто раз проходил ее на практике.. А уходить... Пересекаем
трассу и в обход села -- снова к блокпосту.
-- Ты что-то забыл сказать Приходько?
--Думаю, да.
--Что?
-- Помнишь солдата, что лежал около сгоревших машин? Надо похоронить.
Сказал, конечно, о первом вспомнившемся, но в то же время именно с этим
и согласился: раз не i забывается, если сидит в подсознании, то все;
едино отыскалось бы. И мучило бы потом всю,жизнь. Очень хорошо, что
вспомнился непохороненный солдат...
-- Знаешь, это не ты не хотел меня брать с собой,-- вдруг снова
вспомнил Балашиху капитан.-- Это я не хотел с тобой идти. Что-то чувствовал
в тебе надломленное. Извини, но это так.
Зарембе, который сам несколько минут назад думал что-то подобное о
Туманове, оказалось неприятным это признание вслух. Не желая усугублять
конфликт, первым тронулся с места:
-- Надо спешить. Трогаемся.
-- Пошли,-- не стал спорить и Туманов. Свое слово он сказал, прекрасно
в то же время понимая, что им суждено ради спасения держаться только вместе.
Это потом, в России, можно разойтись в разные стороны и больше никогда не
касаться друг друга. Но в Россию надо выйти.,.
Едва успели перебежать трассу и начать обход поселка, как около
развалин послышался собачий лай, голоса людей, замелькали фонарики. Туманов
скосил глаза на командира: а я о чем говорил? Заремба, кажется, в глубине
души надеялся, что ничего подобного не произойдет, и правота пограничника
откровенно удручила его. Впрочем, почему должны доверять ему люди, которые
боятся теперь и собственных развалин? Все закономерно.
-- А Приходько наверняка сразу всадит нам по паре магазинов,--
продолжал прогноз Туманов.-- Лично я на его месте всыпал бы,-- боясь
все-таки ошибиться, поправился пограничник.
Но Заремба окончательно вознамерился идти к старшему лейтенанту. Или
убедит его помочь, или... или все годы службы и работы с людьми пошли
насмарку и он не разбирается в жизни.
-- Ты постоишь в сторонке,-- ограждая капитана от неожиданностей в виде
той же пары магазинов, распорядился подполковник.
-- Пойдем вместе,-- не согласился с командиром пограничник.-- Только
вдвоем.
-- Извини, но вот это -- точно глупость. Прикроешь меня.
Капитан усмехнулся:
-- Своих стрелять у меня рука не поднимется. Даже ради тебя, командир.
-- Тогда держи,-- Заремба снял с пояса сумку.-- Здесь, надо полагать,
несметные суммы. В долларах. Пока ты будешь с ними, ты, с одной стороны,
останешься подвержен невероятному риску, но с другой -- прикрыт на будущее.
Если не вернусь -- распоряжайся по своему усмотрению.
-- Неладно что-то у нас с тобой, Алексей,-- не трогая сумки, проговорил
капитан.-- Нам бы выползать вместе, а мы на радость своим и чужим полируем
грани.
--- Значит, не роботы. Значит, думаем и не желаем превращаться в тупых
и слепых исполнителей, которым наплевать на собственное мнение о себе. Все
нормально, Василий. К тому же я убежден, что вернусь.
-- Возвращайся,-- пожелал и Туманов, хотя про себя добавил: -- На
влюбленную парочку тоже надеялся...
Вместе с сумкой оставив и автомат, Заремба вышел на трассу к пошел по
пустынной дороге в сторону поста. Оттуда долго его не замечали, потом
раздались команды и в воздух ушли трассеры. Подполковник остановился,
успокаивая солдат и давая время Приходько выйти из землянки. Тот попусту
стрелять не станет. В самом деле -- вверх ушла зеленая осветительная ракета.
Заремба поднял руки, но не сдаваясь, а показывая, что без оружия, и медленно
пошел на блокпост. Его напряженно ждали. Старший лейтенант в красивое кино
играть не желал и выходить навстречу тоже безоружным не намеревался.
Встретил Зарембу у первых изгибов "змейки" при оружии, показывая, кто здесь
распоряжается.
Узнав подполковника, долго молча смотрел на него, стараясь предугадать,
что привело командира "похоронной команды" к нему повторно и чем это грозит
его людям и его собственной офицерской карьере. Честно признался:
-- Не ждал.
-- Мне бы с тобой поговорить, старший лейтенант. Тет-а-тет.
-- Мы уже говорили.
-- И все-таки.
-- Ну что ж, давай присядем. Товарищ-то держит сейчас нас на мушке?
-- Нет. Своих не стреляем. Чужих без дела тоже.
Кто вы на самом деле?
Вот об этом и хочу рассказать. Давай все-таки присядем. Где посчитаешь
нужным.
-- Пойдем к землянке. Костя,-- позвал племянника. Когда тот оказался
рядом, кивнул: -- Обыщи.
Санинструктор со смешанным чувством -- неприязни за предыдущий захват и
в то же время не забыв, что ничего плохого им так и не сделали, подступился
к подполковнику. Заремба сам отдал ему "Короля джунглей", попросив:
-- Только потом вернешь.
-- Посмотрим,-- неопределенно отозвался старший лейтенант и пропустил
подполковника впереди себя.
-- Хорошо. Допустим, я вам поверил. И что дальше?
Приходько скурил за время рассказа несколько сигарет, но перед решающим
вопросом вытащил еще одну.
-- Нужно дать время отлежаться Василию, а потом каким-то образом помочь
нам добраться до границы.
-- И подвести себя под трибунал.
Зажигалка не давала огня, и старший лейтенант потряс ее как монету в
ладони. Орел или решка выпадет? Зажглась.
-- При определенном стечении обстоятельств может случиться и такое,--
согласился Заремба.-- Хотя, как мне кажется, шума вокруг нас поднимать не
станут. Трибунал -- это в любом случае разбирательство, а в правительстве, я
уверен, есть и такие люди, которые за представленную информацию выдадут
ордена. Я думал о тебе, не бойся.
-- А я не боюсь. Кстати, за сообщение о вас и стрельбу удостоился
устной благодарности замкомандарма. Сдам вас, точно орден получу.
-- У меня их четыре. Тешат иногда самолюбие, но не греют. Поверь. А тем
более не служат защитой перед властью.
-- Ладно, на дворе ночь и пора вроде ложиться досыпать. Давай глянем
бумаги и послушаем пленки. На это дело у нас в кустах магнитофон имеется и
студент с незаконченным высшим экономическим.
-- Документы у Туманова. Одного отпустишь сходить за ним или под
охраной?
-- Зачем охрана? Сам ведь пришел, смысл-то какой не возвращаться?
Насколько позволяла темнота, Заремба внимательно посмотрел на старшего
лейтенанта. Словно давая возможность увидеть себя получше, Приходько
затянулся сигаретой, раскаленным пеплом подкраснив лицо. Каменное. Нет, не
угадаешь, что у него на уме. Можно только поверить собственной интуиции.
-- Через пять минут вернемся,-- поднялся Заремба.
...Туманов окликнул его из нового места -- переместился на всякий
случай. Молодец. Перепрыгнув к нему через придорожную канаву, Заремба присел
на корточки.
-- Ну что, ждут нас в гости. Без хлеба-соли и плясок, правда, но они и
не подразумевались с самого начала.
-- Хоть какие-то гарантии получил?
-- Видишь, вернулся. Можем уйти. Искать, я думаю, не станут.
-- Что ж, давай рискнем,-- окончательно согласился с планом командира
пограничник. И, что понравилось Зарембе, не отгородив себя от
ответственности за непредсказуемость событий.
Вышли на трассу. Встречать их высыпала, наверное, вся команда
блокпоста. Петлять по нему, по крайней мере Заремба, посчитал все же
недостойным своего звания и погон, и перепрыгнул препятствия. Туманову
подобное оказалось не под силу, и он вынужденно повторил все изгибы. Вслед
за командиром протянул старшему лейтенанту автомат, пистолеты.
И только после этого Приходько в точности повторил дневную фразу:
-- Костя, больного в землянку. И чай на всех. Говорят, дважды нельзя
ступить в одну воду, а санинструктор капитана обхватил так же, как накануне.
Сходство заметили все, кто-то хихикнул.
-- Всем отдыхать,-- разогнал солдат Приходько.-- И охранять. Боевые
расчеты потянулись к огневым точкам, отдыхающая смена -- спать. Сам командир
еще раз перекурил, проверил часовых и только после этого вместе с Зарембой
спустился вниз.
В землянке, в ворохе накладных из заветной сумки с удовольствием
профессионала копался тот самый сержант, что остановил машину Вахи в первый
раз.
-- Кажется, двойная бухгалтерия,-- вынес он первый вердикт бумагам, как
только командир спустился под землю.
-- Бухгалтерия чего? -- попросил более доступных объяснений старший
лейтенант.
-- Документы разрозненные, надо с чем-то сопоставлять. Но некоторые