Иванов Борис. Участник поисков

   — П-пойдем с нами м-мальчик... — с трудом справляясь с непрожеванными кусками сандвича, предложила Каманера. — Мы тебя п-прикроем...
   — А то видел — с собаками охотятся, — поддержал ее Бэзил, оторвавшись от созерцания клока мохера, извлеченного изо рта. — Это на ребенка-то... Какие, право же, сволочи!
   Он взял Орри за плечи, словно стараясь вернуть ему присутствие духа. Потом похлопал по спине и слегка встряхнул.
   — Ты как, Орри?
   — Ничего... — глухо отозвался мальчик. — И впрямь надо с вами уходить... Только костер загасите. Сейчас дождь кончится...
   — И действительно...
   Бэзил демонстративно нагнулся к костерку и принялся его закидывать чем попало. Костер гаснуть и не подумал, но в отместку чуть не удушил обидчика, испустив уйму отменно вонючего дыма.
   Орри закашлялся и принялся, как мог, помогать пианисту.
   — Т-ты... — давясь теперь уже кашлем и пытаясь развеять сизые клубы энергичными взмахами рук, выдавил из себя Бэзил. — Т-ты что-то уронил, мальчик... Ох ты!.. Это твое?
   Он поднял с земли и протянул Орри золотистый прямоугольничек — электронную кредитную карточку, что дал ему Чжанн.
   Орри машинально схватился за нагрудный карман. Он был пуст.
   Он хорошо помнил, что застегивал карман на молнию. Да даже если бы он и не был застегнут — этот проклятый карман — карточка просто никак не могла бы выпасть из него, Орри готов был в этом поклясться.
   Тем не менее факт был налицо — Бэзил только что на его глазах поднял карточку с земли и теперь, добродушно улыбаясь, протягивал ее ему — Орри. В лице пианиста не было ни малейшего подвоха — только самое искреннее удивление. В самом деле, откуда у малька взялась неиспорченная кредитная карточка солидного, во всех Мирах раскинувшего свои филиалы банка? Глаза Бэзила честно смотрели прямо в лицо Орри и слезились от проклятого дыма.
   — Мое...
   Орри протянул руку за карточкой.
   — А ты, оказывается, у нас богач! — заметила Каманера, элегантно перехватив карточку на лету. Она присела к костру — чтобы поймать его свет, — быстро провела карточкой перед глазами и легким, невесомым движением возвратила ее в тот самый карман курточки Орри, откуда карточка эта так таинственно исчезла.
   — Это не мои деньги... — торопливо и смущенно стал почему-то оправдываться малек. — Мне нужно передать это... Отнести...
   — Так вот почему тебя так ищет дядя Алекс... — с укоризной в голосе произнесла Элен. — Или кто-то ищет тебя с дядей Алексом вместе...
   — Это я ищу Алекса! — возразил Орри. — И он мне вовсе не дядя!
   Костер наконец погас, и, словно по сигналу, дождь, ливший как из ведра, почти молниеносно стих.
   Каманера, не теряя времени даром, легонько прихватила Орри за руку и стремительно повлекла его по мокрой тропинке.
   — Пойдем с нами, мальчик, — повторила она. Бэзил заковылял за ними следом.
   — Ну конечно, — уверенно объясняла Элен. — Я и не имела в виду, что Алекс — твой настоящий дядя... Это ведь просто так говорят про взрослых, знаешь, дядя Джон или...
   — Дядя Мохо, — машинально подсказал Орри.
   И прикусил язык.
   Не стоило болтать так много.
   «Дядя Мохо», — отметила про себя Каманера. — Он его уже второй раз поминает... Кажется, это тот тип, что снабдил его в дорогу такими ужасными сандвичами...»
   — В общем, надо поскорее связаться с этим твоим дядей, — вмешался в разговор Бэзил. — Чтоб с тобой ничего такого не вышло... У него какой номер — чтобы ему позвонить, — у дяди Алекса?
   Орри нахмурился, делая вид, что вспоминает что-то. На самом деле он просто лихорадочно соображал: стоит ли выдавать этим вот первым встречным — таким с виду симпатичным и таким подозрительным одновременно — номер канала Алекса. Крысиная — закоулками Нижнего города воспитанная — осторожность подсказывала ему простую истину: «Никогда, никому, ничего не выдавай! По крайней мере, ничего не выдавай даром!» Но хитрой осторожности Нижнего города противостояла мудрая осторожность — то ли данная ему с рождения, то ли от Скрипача Нолана идущая. Она подсказывала: «Враги все равно знают и номер блока связи Алекса, и его адрес. Мало того, они ждали тебя прямо у него дома. Будет как раз неплохо, если чужие люди — не ты сам — проверят: не вернулся ли Алекс домой. И не продолжают ли там подстерегать люди пана?»
   — Он... Он есть в справочнике... — выбрал Орри соломоново решение. — А так — я не помню точно... Семь-семь-восемь... А потом то ли тридцать девять, то ли сорок восемь... А дальше и вообще не помню...
   В конце концов, он не обидел недоверием новых знакомых и не выдал Алекса.
   — Прекрасно! — похвалила его Каманера. — У Косты безусловно найдется справочник, и он позволит тебе позвонить дяде Алексу... Или дяде Мохо, который так хорошо готовит сандвичи...
   Она сдержанно икнула. И пояснила:
   — Коста — это хозяин «Зеленых чертей». Или арендатор. Я всегда путаю такие вещи...
   В наступившей тишине на Лес, все еще мокрый, сочащийся сыростью Лес опускался ночной холод. Облака расступились, и первые ночные звезды послали свои лучи тем обитателям Большой Колонии и Независимых Территорий, которых не сморил еще сон.
   «Надо прийти туда вечером. На ночь... Когда уже звезды будут видны в небе...» — вспомнил Орри слова Нолана.
   Ч-черт! Не получалось у него пробраться в эту ночь к Ключу под Камнем. Никак не получалось! Нолан как в воду смотрел — предупреждал, чтобы он никому не давал увязаться за собой по дороге к Ключу. И надо же — увязались-таки! Приходилось топать на ночлег в таверну.
   А у таверны той была дурная слава.

* * *

   И вовсе не таверна то была по документам, а мотель. Мотель этот — носивший и вправду несколько предосудительное, но, говорят, исторически оправданное название «У Зеленых чертей» стоял на «ничейной земле». Там, где власть столичного ответвления Сети и заботы муниципалитета Нью-Чепеля — вместе с предусмотренными для этой территории привилегиями по части торговли спиртным и запретами на шалости с ценами — уже вроде бы кончалась, а власть Общепланетарного участка все той же Сети и заботы многочисленных региональных служб — с их ограничениями на сделки с алкогольной продукцией и льготами в области ценовой политики — еще как бы не начиналась.
   В результате Коста Ставрос — очередной содержатель «Чертей», заведения на вид неприметного, только гнусным названием и выделяющегося — вовсю пользовался своим правом вовремя забывать о докучных запретах одних властей и вспоминать о небесполезных попустительствах других. Сколько себя помнят жители Большой Колонии, «Черти» не меняли своего традиционного облика — умеренно неопрятного, но довольно уютного мотеля.
   Никому из непосвященных не приходило в голову, что эта небогатая на вид придорожная гостиничка у Горбатого мостика, вечно к тому же пустующая (ну кому вдруг приспичит становиться на постой, не доезжая совсем чуток до столицы или только что выехав из нее), является предметом постоянной головной боли армии налоговых инспекторов и источником обогащения уже не первого поколения ее содержателей. Отнюдь не доход от редких гостей делал ее золотой жилой, а заключавшиеся здесь, на «ничейной земле», сделки. Сделки, в результате которых меняли своих хозяев тонны самых разных товаров, под крышу «Чертей» никогда не попадавших. Даже и не существовавших вовсе — если речь шла об отмывании хорошенькой суммы федеральных баксов.
   За свое посредничество хозяева мотеля брали немного. Но этого хватало — всех их обладание «Чертями» рано или поздно приводило либо в городское узилище (что случалось довольно редко), либо (гораздо чаще) на достаточно высокие посты в муниципальной иерархии Нью-Чепеля или, на худой конец, какой-нибудь окрестной Виллановы. Каждый из них внимательно присматривал за тем, чтобы новым хозяином мотеля становился надежный человек из «уважаемого общества». Никому не хотелось, чтобы всплывали на свет божий бухгалтерские книги давно прошедших лет или вдруг снова вспыхивал интерес к разным давно забытым происшествиям вроде исчезновения остановившихся на постой в гостеприимных «Чертях» лиц, как правило с темным прошлым или обнаружения в чьем-то багаже солидной упаковки с наркотиками. И всякого такого...
   Коста — человек в Большой Колонии новый, несмотря на бродившие по Колонии слухи о его связях с лихими людьми и черным рынком андроидов — выдерживал пока требуемую марку, и дела мотеля шли прежними темпами — ни шатко, ни валко, а в самый раз. Был, был-таки у Ставросов фамильный нюх на то, к кому и как надо повернуться.
   Сейчас нюх подсказывал Косте, что этой ночью бог пошлет ему гостей, с которыми надо будет держать ухо востро и ни в коем случае не спугнуть. Тогда и навар будет неслабый.

* * *

   Окна мотеля Косты засветились вдалеке как раз тогда, когда из-за последних вечерних туч на мокрую и промерзшую землю Большой Колонии глянула Чистая Луна — царица местных ночей и предмет вдохновения натур поэтических.
   Каманера, бесспорно, была таковой. Как и многие пребывающие не в ладах с законом лица. Кроме того, у Элен с лунами были особые отношения. С лунами этого Мира и с лунами других Миров тоже... А Чистая Луна Большой Колонии была ее талисманом. И ей она иногда молилась — стихами.

 
«И леса абрис здесь не наш...
И Лун сиянье здесь не наше...»
 

   — мелодично прочла она по памяти.
   Похоже, Элен и впрямь когда-то приходилось профессионально исполнять романсы.
   «Не наши Злата блеск и звон, — подхватил то ли иронически то ли впав в сентиментальность, Бэзил. И совсем уж ернически закончил: — А были б наши — были б краше!»
   — Ух ты! — восторженно воскликнул пораженный Орри. — Сами сочинили? Это и есть романсы?
   Раньше ему не приходилось иметь дело с людьми, склонными под влиянием лунного света читать стихи. Со стихами он в основном имел дело только в Коллеж-Дениз — притом со стихами довольно скучными (зато поучительными). Так что ему вполне можно было простить наивное восхищение декламаторскими способностями новых знакомых, проявленными так к случаю.
   — Пошляк ты, Кац... — вздохнула Элен. — Только и умеешь что коверкать чужие тексты. А ведь на самом деле как хорошо там дальше сказано:

 
«Не наши злата блеск и звон.
Чужды мы Миру, нам — чужд он,
И в этом — боль и счастье наше...»
 

   — А? Это ведь про нас...
   Если бы у Бэзила была шерсть, то она поднялась бы дыбом — так, по крайней мере, показалось Орри.
   — Какая, право же, чушь! Типичные андроидские вирши! Им, видите ли, не дают гражданских прав, так по этому случаю — мировая скорбь и словоизвержение!
   — При чем здесь андроиды! — грустно вздохнула Элен.
   — Да при том, — пожал плечами Бэзил, — что андроид это написал, твой любимый Тирлим-бом-бом...
   — Бирим! — поправила его Каманера. — Никакой он не Тирлим! Бирим! И без всяких бом-бом! А то, что он — андроид, не имеет ни малейшего значения. Это — общесчел... обчесщел... Тьфу! Общечеловеческое!
   — Ага... — иронически заметил Бэзил. — Ты первому встречному за рюмкой чая раззвонила про свои шашни с лунным светом — что надо и чего не надо было... А этот стихоплет припомнил первые пришедшиеся к случаю стишата и с дури ума посвятил их твоему, с позволения сказать, светилу... И вот вам, пожалуйста, уже и общечеловеческая ценность! И общеандроидская тоже!
   — Дурак ты, — снова меланхолично вздохнула Элен. — Это же действительно про всех! И про нас с тобой особенно! Кто мы на этой дурацкой планетке? Чужие! Хоть я на ней и родилась, а носит меня повсюду... Чужая я здесь... А ты так и вообще. Без роду, без племени... Чужие мы. Во всех Мирах. В Галактике. В Космосе. В Мироздании... Проходимцы...
   — Опять твои антисемитские штучки! — возмутился Бэзил. — Это я-то без роду, без племени? Это я-то проходимец? Это мне весь мир — чужой? Да если ты хочешь знать, это вам, цыганскому племени, весь мир — чужое добро. Плохо положенное! Оттого тебя по всей Галактике и носит — ты ведь не просто цыганка, а и рыжая притом! Просто недоразумение какое-то! Такого не бывает, но ты — есть!
   Он со значением втянул носом воздух. Таким носом, каким наделил его Создатель, можно было втянуть значительную часть атмосферы планеты, и побольше, чем Планета Чуева. Убедившись, что должное впечатление произведено, он с достоинством закончил:
   — А для Каца весь мир — его! В кармане — только сунь руку и...
   Он выразительно простер перед собой холеную длань и тут же получил по ней с размаху изящной и когтистой лапкой своей партнерши.
   — А вот не надо совать руки!
   Теперь ощетинилась уже и Каманера.
   — Что ты имеешь против рыжих, пегий, разноглазый полукровка!?
   Орри только сейчас заметил, что глаза у Бэзила, действительно, разные. Правый — черный, как антрацит, а левый — желтый, как Больная Луна. А вот у Каманеры оба глаза были зеленые — ведьмины. А сейчас даже, показалось ему, зрачки у нее от гнева сошлись в вертикальные щелочки. Орри даже мороз подрал по коже.
   — Полукровка?! — окончательно завелся Бэзил. — Да мы, Кацы из Гаммельна, никогда...
   — Брек! — шепотом крикнул Орри, и оба задиры с удивлением уставились на осмелевшую малявку. Но оба таки и стихли.
   — Тут в Бэ-Ка все — полукровки, — запальчиво пояснил Орри.
   Почему-то тоже шепотом.
   — Может, и я тоже...
   — Вот! — тихонько поддакнула Элен, перенося сделанный упрек почему-то целиком на своего спутника. — Я-то здесь провела детство и уж точно знаю. Все тут поперемешались. И никто не знает, кто кому еврей... А кому — цыган. Так что давайте жить дружно...
   — Вот что...
   Орри шмыгнул носом.
   — В общем... Вы как, мне поможете? Или...
   Вражды между бродягами сразу как не бывало. Оба его новых знакомых тут же расплылись в общей сияющей улыбке. Та часть этой улыбки, за которую отвечала Элен, выглядела вполне убедительно.
   — Конечно, Орри, — вкрадчивым, словно котенок с холода, голосом промурлыкала она. — Неужели ты думаешь, мы покинем тебя в этом мокром лесу? Да еще голодного...
   — Сейчас еще и снег будет, — заверил ее Орри. — Ты знаешь, если родилась тут...
   — Сейчас зайдем к Косте, — с воодушевлением поддержал разговор Бэзил. — Заправимся, как следует, переночуем по-человечески, а там, как говорится, утро вечера мудренее...
   — Тогда поклянитесь! — потребовал Орри и подчеркнул серьезность своего требования, сурово шмыгнув носом. — Клятвой звеннов...
   — Клянусь! — воскликнул Бэзил охотно и торопливо.
   — Ты хоть и Кац, а таки — дурак! — уведомила его Элен. — Хоть спросил бы, в чем клянешься... И чем...
   — И Клятву звеннов делают не так, — по-прежнему сурово поддержал ее Орри.
   Он быстро отошел под крону огромного птичьего дерева, отыскал место посуше и, сдвинув в сторону мокрую листву, стал сооружать из сухой листвы обрядовый костерок.
   — Зажигалка есть? — спросил он у подошедшего к нему Бэзила.
   Голос его стал глух и отрывист.
   — Есть вот что.
   Он протянул Орри шикарную штучку, коробок настоящих деревянных спичек — сделанная на заказ фиговинка. Прямая доставка из Метрополии. На этикетке были золотым вензелем по красному оттиснуты инициалы — В. Р. Ни Бэзилу, ни Элен они принадлежать явно не могли.
   — А как этим зажигать? — озадаченно спросил Орри, вертя спички перед своим укороченного образца носом. Бэзил добродушно нагнулся над ним.
   — Вот так, — показал он и поднес загоревшуюся спичку к кучке сухих листьев. Костерок занялся. В отличие от собрата, недавно испустившего свой едкий дух под кроной крауна, этот — подкормленный ароматно-горькой листвой птичьего дерева — почти не чадил. Горел ярко и светло, словно род свой вел от солнца и звезд.
   Орри остался доволен.
   — Протяните руки над костром, — попросил он.
   Бэзил, опасливо хмурясь, осторожно, чтобы не подпалить рукава фрака, выполнил его просьбу. Каманера, зачарованно уставившись на огонь, как-то инстинктивно подалась назад. Орри словно не видел ее.
   — Надо сказать так: Огню и Ветру... — подсказал он Бэзилу.
   — Огню и Ветру, — повторил Бэзил, пожав плечами, словно показывая, что обряд сам по себе — каков бы он ни был — не может смутить урожденного Каца, потомка Кацев из Гам-мельна, что на Земле-матушке.
   — Погоди клясться! — с неожиданной злобой в голосе остановила его Каманера.
   Она с силой вцепилась в его рукав, словно не давая вскочить в какой-то поезд, невидимый, но явно не туда, куда надо, отходящий. И глаза у нее стали точно глазами ведьмы. Ведьмы, готовящейся перевоплотиться в лесную рысь.
   — Ты уже поклялся один раз — Одноглазому. И отоварил нас работкой... Функцией... Теперь я от тебя отвязаться не могу, а ты — от меня...
   — Так то была Клятва Рока... Я ведь не знал, что она магическая...
   Бэзил снова пожал плечами, демонстрируя тем самым свою полную непричастность к чему-то очень для него и для его спутницы неприятному.
   — Ты никогда не знаешь, чем клянешься! Из-за тебя я опять вернулась сюда — под луны...
   — Ну и что, что под луны?! Ну и что, что под луны?!! — затрепыхался Бэзил, пытаясь вырвать рукав своего концертного фрака из цепких коготочков подруги. — Отпусти меня! Оставь меня в покое, фанатичка!! Я есть хочу!!!
   Упоминание о процессе поглощения пиши произвело на Элен магическое действие. Она недоуменно, словно вспомнив о чем-то крайне важном, уставилась на Бэзила и сглотнула слюну, на долю секунды явив миру остренький кончик розового язычка, которым стремительно облизнула губы. Потом был оставлен в покое рукав пианиста, а взгляд Элен, на глазах наполняясь надеждой, переместился на насупленного Орри. Она убрала руки за спину.
   — Ну, в самом деле... Почему бы и не поклясться, — милостиво молвила она. — Не обращай на меня внимания, Орри. Это так, нервы... У меня... У нас очень тяжелые времена были недавно... Давай, мальчик, говори, в чем тебе поклясться двум проходимцам?
   Орри опять недовольно шмыгнул, сердито подобрал губы и уточнил:
   — Да не мне. Клятву звенны дают Огню и Ветру... И вы оба не должны себя называть проходимцами... Если дадите клятву, то вы уже будете мои друзья. А не проходимцы какие-нибудь.
   Он сурово глянул на Элен:
   — Вынь руки из-за спины! Держи вот так!.. И ты, мастер, тоже, — повернулся он к Бэзилу. — И если хотите клясться, повторяйте...
   Каманера нехотя расплела скрещенные за спиной пальцы, вытащила руки из-за спины...
   И вдруг зачарованно уставилась на яркий — почти без следов какого-либо рельефа — лик Чистой Луны. Вновь явившиеся в небе тучи — теперь уже ночные, снеговые — еще не затмили его. Но совсем другое изменение совершалось с этим правильным, словно в мастерской небесного ювелира выкованным диском. На краю его появился изъян. Стал стремительно увеличиваться... И вот уже на сияющем фоне белого пламени лунного серебра означился черный диск. Поменьше — в треть лунного. Почти совершенно черный, изъеденный едва намеченными в непроглядной копоти его поверхности язвами кратеров и шрамами горных кряжей...
   Приют — третья и самая низкая луна Большой Колонии — пересекал лик ее луны первой — Чистой. Чуть пониже центра, если смотреть из этого полушария.
   — Прохождение... — тихим, упавшим голосом вымолвила Элен. — Нельзя...
   — Вот он... — тоже расстроенно произнес Бэзил. — Легок, как говорится, на помине... Приют... Мы тут, кажется, поминали одного стихоплета? Так вот, можешь полюбоваться на его недавнее местонахождение, дорогая... Там о нем хорошо заботились. Есть кому... Зачем, спрашивается, было снова тянуть его сюда?
   — Заткнись! — коротко оборвала его Каманера. — Прохождение... Такое не каждый год бывает. И вот — надо же...
   А у Орри, наоборот, азартно вспыхнули глаза.
   — Ну давайте! Надо успеть, пока не кончилось!..
   Каманера вздрогнула и вместе с Бэзилом стала повторять следом за мальком: «Огню и Ветру — клянусь. Здесь, в Лесу звеннов, — клянусь. Клянусь, что Орри Нолан будет моим другом, пока есть Огонь и есть Ветер. И пусть Огонь и Ветер не дадут мне нарушить эту клятву. А нарушу ее — пусть Огонь сделает меня пеплом, а Ветер сделает пепел ничем. Все».
   — А теперь так, — быстро сказал Орри, закатывая рукава.
   Он прошептал слово-оберег и, присев над умирающим уже костерком, вытянул над ним руки. Элен еле слышно втянула воздух сквозь губы — ей показалось, что мальчишка сейчас обожжется насмерть. Бэзил просто отвернулся, морщась и жмурясь.
   Орри затараторил быстро-быстро:
   «Огню и Ветру — клянусь. Здесь, в Лесу звеннов, — клянусь. Клянусь, что Кац и Каманера будут мне друзьями, пока есть Огонь и есть Ветер. И пусть Огонь и Ветер не дадут мне нарушить эту клятву. А нарушу ее — пусть Огонь сделает меня пеплом, а Ветер сделает пепел ничем».
   Поклявшись, он быстро вскочил и стал морщясь хлопать себя по обожженным-таки рукам.
   — Это... чтобы... клятва... вернее... была! — объяснил он, отрывисто, так же, как и Каманера, сквозь зубы, втягивая в себя воздух.
   Окажись здесь Агент, он, наверное, сделал бы то же самое.
   — Надо... для... этого — обжечься, — закончил Орри свои объяснения и принялся затаптывать костерок. — Пошли к вашему Косте...
   Приют покинул сияющий лунный диск. И снова стал невидим.

* * *

   Вообще говоря, Коста Ставрос не собирался задерживаться в Большой Колонии надолго. Хотя бы потому, что за все время его пребывания в этой галактической глуши ни одна брачная контора и никто из наемных сватов-одиночек не смог найти ему в жены чистокровную гречанку. А честь рода Ставросов требовала, чтобы все его члены вели свое происхождение только от истинных греков. Да не просто от тех, кого угораздило иметь папу и маму подходящей национальности, а от потомственных греков-контрабандистов, которым просто гены не позволили бы опуститься до того, чтобы зарабатывать себе на хлеб банковским ремеслом или изготовлением софтвера.
   Нет, контрабандистов в Большой Колонии, состоящей из неполной сотни «субъектов Федерации» с установившимся благодаря мудрому руководству Сети невероятно нелепым соотношением цен и таможенных правил, хватало. Можно было, сильно поднапрягшись, найти и чистокровную гречанку (из числа новеньких в Бэ-Ка). Но либо в семье подходящих контрабандистов дедушка оказывался португальцем, либо чистокровная красавица-гречанка происходила непременно из семьи, которая всю свою долгую историю прожила в мире и гармонии с законом, что было уж вовсе неприемлемо.
   Надо было радикально менять ситуацию — поджимал возраст.
   Для этого требовалось немногое. Всего лишь накопить сумму, потребную для того, чтобы убыть с нужным для открытия своего дела капиталом в более подходящие для его матримониальных планов места, — и только. Но накопить ее, даже продав перед отбытием чертовых «Чертей» (тут уж даже в мыслях Коста перестал обращать внимание на случайный каламбур), Ставрос мог только после десяти лет неустанного и убийственно нервного труда в порядком осточертевшей ему таверне. Был и еще вариант — пойти на какую-нибудь особо доходную, но и особо опасную авантюру. От первого варианта начинало ломить затылок, от второго — тянуть под ложечкой. А от все более и более глубокого осознания неизбежности окончательного выбора между этими вариантами Коста чернел ликом и мрачнел этого лика выражением, громоздясь — как правило, в полном одиночестве — за стойкой пустующего бара.
   В таком положении — за две минуты до закрытия заведения— его и застала вломившаяся в «таверну» с ночного холода странная компания.
   Котяру — Бэзила Каца — Ставрос знал еще с тех далеких теперь времен, когда тот был наводчиком на Океании, а по совместительству действительно пианистом-виртуозом, вхожим во многие дома тамошнего высшего света. О чем эти дома теперь горько жалели. Тогда ни он, ни Коста не помышляли ни о какой богом забытой Большой Колонии. Но времена меняются, и вот — судьба свела их в населенной свихнувшимися рабовладельцами глуши. Собственно, свела только позавчера.
   Нельзя сказать, что с самого начала Коста был безумно рад появлению старого приятеля. Тем более что свои «е-2 — е-4»: «Знаешь, дружище, я что-то поиздержался в дороге, но когда выкуплю на таможне мой багаж...» с последующей просьбой о помощи в размере полусотни баксов — Бэзил сделал, еще не переступив толком порога «Зеленых чертей». «Плох стал Котяра», — умозаключил тогда Коста, объясняя старому другу, что тот может покинуть гостеприимных «Чертей» точно в том же темпе, в каком явился, — и без всяких баксов, разумеется. Максимумом дипломатических успехов Каца было соизволение Косты воспользоваться его настольным блоком связи — и то при условии, что тот сделает не больше одного звонка.
   Теперь — двадцать восемь часов спустя — Коста решил, что Котяра вконец тронулся умом. Или ограбил рейсовый автобус. Что вообще-то было одно и то же.
   В здравом уме Бэзил не притащил бы с собой к Косте девицу. Причем — тут у Косты был глаз наметанный — девицу такую, которой палец в рот класть не следовало бы даже за большие деньги. Лицом она была изящна и конопата, одета — пристойно, а окрасом вышла в осеннюю лисицу. Только вот изысканный профиль ее украшал почти незаметный уже, но когда-то основательный «фонарь» под левым глазом. Свитерок был явно с чужого плеча и на одном рукаве, как ни маскируй, заметно надорван, а на другом — запятнан (да уж не кровью ли?.. Не-е-ет... Кетчупом, видно, — чур меня — конечно же, кетчупом...). Ну, а медно-бронзовая прическа все еще демонстрировала следы ножниц тюремного цирюльника.
   «На Харуре сидела девка, — определил про себя Коста. — Точно, на Харуре. Там женщин в каталажке наголо не стригут, а такой вот шиньон делают...»