Страница:
интелефобией- от "интеля", как называют интеллигенцию подзащитные интелефобов "социально близкие".
XIII
Все же пару-тройку мест в "Наших плюралистах" отметим. Обижается мэтр, что один из "плюралистов" у русских националистов "братское единение с режимом" обнаружил. Ну единение не единение, а то, что хотя деревенщики двадцать лет на наших глазах плакали, а никто их ни в психушку, ни в лагерь, ни за границу не швырял - сей факт значит немало. Ну а то, что "сближение - через кандалы", как с горькой иронией выразился А.И., так я охотно с ним соглашусь, но - без всякой иронии. Народ действительно с властью - без шуток - близок был все десятилетия. И через кандалы тоже: по обе стороны кандалов. Драма народная в том и заключается, что он в процессе жизни расслаивается: одни идут в политбюро ("красненькие"), другие - в кандалы; все остальные спектр между этими полюсами. Это и есть (теперь уже хочется сказать - была) наша общенародная жизнь-раскладка. Но не внемлет сему стальной боец-интелеборец, увлеченный политической горячкой - трудно дается диалектика даже самым меднопоножным витязям! Суть народного единства, точней тоталитарной слитности, лежит глубже коммунизма: вот пробил час, скорлупа коммунизма отваливается - и вчерашние палачи, открещиваясь от опасной преданности скомпрометированной идее, естественно-рефлекторно, инстинктом самосохранения обнимают своих вчерашних кандидатов в жертвы из "правых" недругов, не из "левых"! Это победа "мысли народной" над всеми иными. И чего иного ожидать? Когда нет Бога, нет культуры, когда все рассыпается, даже державная идеология, нет ничего проще и естественней для массового человека, как ухватиться за последнюю возможность самоотождествления, обретения себя, своего лица, вспомнив о цвете своей кожи и форме носа. Когда у этноса разрушены все гуманитарные начала, остается последняя опора, претендующая быть стержнем духовности, - биология. И вряд ли кто оспорит, что это глубже всяких измов. Именно на этой глубине Ленин оправдан (великий национальный герой России), а Солженицын с ним повенчан. Но эта глубина - страшная, ибо на ней мы приперты к стенке. К дну. Наша судьба и наш долг - с этого нуля попытаться выйти к человечеству. Не понимая ли, не желая ли понимать или недооценивая значения массовой психологии в наших бедах, наш пророк дает крупного петуха относительно прогнозов "плюралистов". Вероятно, ему показалось оскорбительным для русского национального достоинства выражение "православный фашизм", обозначающее омерзительное низовое сознание, могущее спровоцировать устойчивое общественное заболевание, об угрозе которого предупреждал Синявский. Не согласен он и с Михайловым, что "тоталитаризм может даже отбросить атеизм". "Жди-пожди, - мыкает народовед, - кто ж от своего фундамента отказывается?" Здесь А.И. явно тоталитаризм с коммунизмом смешивает. Но коммунизм вместе с атеизмом - идеология, тогда как наш тоталитаризм - патриархально-родовая психология, пережиток допетровской Руси. К тому же тоталитаризм как абсолютная власть государства над человеком, независимо от доктрины, выставленной на передний план, есть обожествление государства, которое может быть как атеистическим, так и религиозным. Первый пример подчинения религии божеству государства дал у нас, как известно, Иван Грозный. Очевидно, что фундамент тоталитаризма надо искать не в религии или безбожии, а в понимании массовым человеком самого себя. И вот прошло всего несколько лет, и перемены в жизни страны вместе с гласностью показали: правы "плюралисты", прав Синявский - "Память" сулит нам тюрьму с крестом; еще более прав Михайлов: последние три года перед падением коммунистический тоталитаризм вполне уже признавал церковь и религию, уравняв их в правах с атеизмом. Но критика коммунизма-как-атеизма нарастала, и вот уже тоталитаризм стал заботиться о посткоммунистическом идейном оформлении. Вчерашние коммунисты легко надевают крестики и идут под благословение святителей, не теряя надежды в новом обличий укрепить свои кресла: благодатная нива народного невежества, с которой они всегда собирали свой мед, по-прежнему маняще колышется перед ними. Какая разница? - с помощью единственно верного ученияили единственно верного вероучения</ " - лишь бы народ был слитным послушным стадом. Воспрепятствовать тому, чтобы это стадо под влиянием гласности, демократии и плюрализма рассыпалось на отдельных самостоятельно мыслящих людей, из которых труднее будет выжимать масло, - вот их забота. Но объективно, и хотелось бы верить, что невольно (тем более, что его интересует не "масло"), - это и забота Александра Исаевича. Увы... Он становится хранителем тоталитаризма как народно-психологической основы для нашей несвободы и для поворотов от демократии назад... Такие поразительные ошибки зрения, если они действительно ошибки, а не сознательные уклонения от истины (Если у человека нет опыта веры в человека, а есть опыт веры в народ - то можно ли здесь говорить о сознательности или отсутствии ее? Вероятнее всего, я сознаю только то, во что я верю. О чем же тогда спорить?! Но я убежден, что вера в человека соответствует более высокому уровню веры в Бога, нежели вера в народ.), которые мы видим у нашего писателя, можно объяснить разве что каким-то идейным ослеплением когда под всецелым влиянием одной охватившей человека идеи ему остается на горизонте лишь узкий просвет чаемого выхода, в то время как жизнь вокруг и вблизи ему ухе почти не видна. Опять вспоминается Ленин... XIV
Удивляются люди, говоря, что наша империя была - удивительная империя, единственная в своем роде: народ-хозяин, народ-империалист в этой империи оказался беднее подвластных народов. А чего удивляться? Ведь наша империя была "благородная", потому что - коммунистическая, то есть освобождавшая другие народы от обычных условий человеческого существования. И в первую очередь от этих условий были освобождены сами русские - могучий, революционный, инициативный народ, несущий всем другим свет свободы. Но "инициатива", как говорят чиновники, "наказуема". И мы наказаны. Кто же больше других сопротивляется осознанию этого факта? Кому реальное покаяние, то есть признание вины саморазрушения- нож острый по горлу? Да тем из нас, кто более коллективистски политизирован (переход от социализма-коммунизма к национализму-фашизму легок, потому что обе идеологии основаны на коллективизме), кто духовное сводит к национальному, а национальное, естественно, не мыслит без государственного. Духовность уловляется и душится госмундиром как максимальным выражением коллективизма. (Национально государственный социализм - полнее этой формулы коллективизма, видимо, не сыскать. Но это и есть формула уже опробованного фашизма.) Поэта легко себе представить в эмиграции, то есть за пределами политических границ страны. Но армию попробуйте представить эмигрировавшей? Или - госаппарат? Или хотя бы генерала, солдата - не представить, не правда ли? Это измена. Государство не может эмигрировать из самого себя... Все обвинения в адрес интеллигенции в "духовной" измене, "внутренней эмиграции" и вообще во всяком воздушном, "оторванном от корней", неосновательном поведении - по сути от этой же военно-политической, со датской психологии. Вечная похоть русского военно-жандармского государства, часто и удовлетворявшаяся, выражалась в желании напялить мундир на всю культуру. Патриотизм, может быть, необходимый в армии, где он является единственным "духовным" обоснованием солдатского права убивать, - этот же патриотизм, когда его переносят с солдата на поэта, грозит поэту вырождением. В тоталитарном же обществе, при сквозной единой вязкой психологии, не различающей очень-то солдата и поэта, так и получается, что поэта заставляют стрелять, солдата - сочинять песни... И для обоих шьется нынче новый национально-государственный мундир. Не идолопоклонник, но свободный носитель русской культуры и языка, верящий в их общечеловеческие глубины, никогда не поддастся страху гибели государства, политической структуры. Он знает, что страна меняет государственные формы, культура же не умирает и всегда готова расцвести: для этого необходимо лишь внимание к достоинству человека. Культура - вечна, и в сознании этого - радость и надежда человека культуры. Где Древняя Греция? Однако культура ее жива: она в нас. Казалось бы, во всенародной сталинской яме, на дне ГУЛАГа, должно было произойти полное и окончательное слияние "интеллигенции" и "народа" - и те, и другие стали новой нацией зэков, как писал Солженицын. Тут бы, в этом страшном возмездии, и кончиться вековой распре, трещине, прекратиться б разрыву между верхом и низом народным. Кажется, черта-то капитальная подведена была! И, возрождаясь, нам оказаться бы надо всем вместе по другую сторону той русской истории, поверх ее драмы... Но нет же! Как в средневековом романе ужаса мы опять оказываемся там же... Опять по кругу. Мы вновь подымаем весь спор, весь прежний дух, скелет того раскола... И чего же ждать нам в таком случае?! А в таком случае получается, что Солженицын восстанавливает собою как раз ту интеллигенцию, которую критикуют "Вехи". Славянофилы и западники? Нет, речь не об этом. Серьезные оппоненты Солженицына, такие как Померанц и Хазанов, - никак не западники. Они просто от имени внутренне свободных людей просят не бить их по голове, только и всего. И внешнее "славянофильство" Солженицына тоже не существенно. Важного, что он наследует партийно -сектантскую психологию. Если эту психологию признать всерьез, не вышутить ее, не подняться над ней, а угрюмо продолжать состязаться в призрачном сражении, то ведь эти призраки прошлого и действительно могут схватить нас за горло: идеи-вурдалаки лежат в могилах истории и ждут своего часа. Все зависит от того, насколько мы им поверим. Идеи-вурдалаки, потерпевшие поражение в 17 году, хотят перепрыгнуть через трехчетвертьвековую полосу нашей жизни и вцепиться в нас со свежими силами, как ни в чем не бывало. Для этого им требуется вырезать эти три четверти, сделать купюру по Орвэллу, дырку, и заклеить ее своим вариантом. Они не хотят, чтобы советское развитие воспринималось нами как свое, русское, как его продолжение. Ибо тогда нам следует каяться. А вурдалаки покаяния не любят; покаяние - смерть вурдалаков. Поэтому они подклеивают: мы - жертвы истории, мы - поддались чужеземным богам, богам коммунизма. Здесь возможно покаяние в лучшем случае ветхозаветное. В нем обращение к своему богу соединяется с войной против окрестных богов и народов. Тогда мы - в до-евангельском сознании, которое было дремучим архаизмом и сто лет назад, когда Достоевский принял, по словам Е.Н.Трубецкого, "ветвь за дерево", русское православие за христианство в целом. К лицу ли нам повторять старые ошибки, хотя бы и лучших наших классиков, - когда между ними и нами пролегла кровавая бездна XX века? Которая должна же все-таки чему-то нас научить! не только тому, чтобы опираться на мифы, которые к ней, бездне, и привели! Достоевский-националист-государственник, ратующий за Босфор и Дарданеллы, ничем не лучше бесов, им описанных. Уж теперь ли нам не видеть - после всего, - что миф о народе-богоносце - паразит на теле нашей истории и на шее самого народа, которому нужна не утопия о нем, являющаяся психологическим крепостным правом, увековечивающим крестьянскую цивилизацию вопреки эволюции, а современные условия жизни. Не проселки, сухим летом "мягко вписанные в пейзаж", в дожди же, весной и осенью, непролазной топью засасывающие в себя все живое; не выгребные ямы и дымные печки; не вода из колодца или хуже того и чаще - из колонки, да в ведрах, на горбу, да в жару с горба и на грядки десятки, сотни этих ведер! Не это все, держащее человека в вековой замордованности, необходимо народу, а - те самые, проклинаемые певцами кондовой деревни (благополучно, впрочем, проживающими в городах, кроме покойного Ф.Абрамова: так он и был честный писатель, а не трубадур деревенской грязи) городские удобства, в которых, наконец, человек сможет отмыться, передохнуть и вспомнить о душе и смысле жизни, о которых в чевенгурской тьме, где все силы уходят на борьбу за существование, и речи идти не может. И с другой стороны посмотреть. Даже если б мы оказались такими бездарными и ничтожными, что злые чужеземцы нас в одночасье окрутили и совратили - что из того? Для христианского сознания никакой разницы. Для евангельского покаяния несущественно, свои или чужие совратили тебя. Важно, что ты совратился, допустил быть совращенным, впустил в себя сатану. Да и по Ветхому Завету: 1) не убивай 2) не лжесвидетельствуй. Ты убивал, лжесвидетельствовал, называясь советским. Теперь ты отказался от советского имени, но ложь и убийство остались на тебе, хоть ты и упираешь на то, что ты русский. Если ты именем русского укрываешься от покаяния, то тебе необходимо сделать это русское имя особым, окружить непогрешимостью, выделить праведностью, то есть налгать, естественное имя народа сделав мифическим. Тут-то и выручает вампир, в которого не смогла вогнать кол революция 17 года, - миф о Народе-Богоносце, который и в XIX-то веке был выдумкой мечтательных дворян, вырастивших свой цветок на почве европейского мифа о мистической народной душе как вместилище духовных ценностей; который, в свою очередь, - такая же ветвь новоязыческой мысли, как, например, руссоистский миф о естественном человеке. Это родственные идеи, подготовившие демократии нашего века (руссоистский миф в итоге дал американскую демократию; расистский неоязыческий миф о народе - гитлеризм; наше простонародное язычество, обряженное в православие, потому и слетевшее с народа в 17-м, по свидетельству В.В.Розанова, молниеносно, как грязь после бани, плюс народоверие общественных глашатаев - советскую демократию. Сейчас мы по сути пытаемся перейти от одной, не оправдавшей себя формы новоязычества, к другой, "западной", более гуманный и продуктивной. Но всеобщий христианский кризис, в котором мы сейчас находимся, - един, и здесь исчезает разница между Востоком и Западом европейского мира.). Это результат падения христианства в Европе и поиска новых, неоязыческих, духовных основ. Родившись в Германии, миф о народной душе, как и многое другое, перекочевал в Россию и был усвоен славянофилами. Миф был переосмыслен, но богоотступное происхождение его никуда не деть: оно как врожденный порок всегда заводило это течение в тупик односторонней узости. По исторической иронии плод разложения христианства - мистика о народной душе - был связан русскими утопистами с православием. Итог - уклон "русской идеи" в прикрытое христианской оболочкой национально-государственное язычество, отбрасывающее Россию в лучшем случае в ветхозаветную древность. Но такой духовный анахронизм даром не проходит, не прошел и у нас, где допетровская Русь дремала под тонкой пленкой цивилизованности. Широкое народопоклонство, развившееся в русском обществе из этого мифа, привело к поклонению тьме, которая и оседлала нас в 17-м. Сейчас эта разинско-большевицкая тьма опять, как всегда в смутные времена, рвется наружу и ждет религиозной санкции на новую резню - это тень нашего национального возрождения, закрывающая сегодня наше небо черным облаком. И здесь ей навстречу и встает вампир неопочвенничества, которого при нашей тяге к природе после городской нервотрепки не сразу и разглядишь: воздух, деревня, простые терпеливые люди, трудяги, праведницы-старухи, много скорби и мало соблазнов - все это издалека, не подумав, романтически глядится... Почвенничество - это всегда мечта, сказка, сон о народе, не имеющий ничего общего с реальным знанием реального народа. Но мечта эта не безобидна. Миф создается о деревне, но "работает" он в городе. Крестьянин не слышит этой сказки, ему в селе некогда. Слышит же этот миф и отравляется им уже горожанин, вчерашнийкрестьянин, а сегодня люмпен, полунищий к старь, промышляющий по бесчисленным городским закоулкам... Вот он-то, оторванный от естественных деревенских корней и не пустивший их в городе настолько, чтобы суметь урвать досыта из благ городской жизни, - он-то и ждет своего часа, он-то и ловит на митинге завистливым ухом страстную речь полуобразованного черносотенного проповедника, зачерпнувшего в лучшем случае из гниющих источников векового народолюбия, а чаще всего - из партпропаганды минувшей эпохи, завернутой в желтые книжицы типа "Осторожно: сионизм!". Жаркая, заманчиво упрощающая картину жизни ложь, жгучая идеализация черни, преподнесенная ей самой, опьяняет ее как сильнейший наркотик, развращает, освобождает в ней зверя, который, почуяв, что "человек это звучит гордо", и понимая под человеком себя как есть со всем своим зверством, если и не подымется моментально на защиту своих прав, то уж непременно увидит их ущемление в белых чьих-то руках, в чистом костюме, в непересыпанной матом речи, в раскрытой непонятной с первого взгляда книге. Кто чутко с прикасался с низами, знает, что следует за этим: рычание зависти, стремление расправиться с "иной расой", которая зримо возвышается; все сровнять, смешать в единое серое равенство. Сатин, пришедший к власти, в горьких не нуждается. Ночлежники тут как раз кстати вспомнились. Горьковский гимн человеку явление книжное, литературное: это влияние Ницше. В духе русской традиции босяки должны были сказать: "Народ - это звучит гордо". Или, еще ближе к сути мифа: "Простонародье - это звучит гордо". Так было бы больше русской ясности и меньше философской взвинченности. Если ух нынче о почве говорить, то стоит говорить не провинциально. Почва - Ветхий Завет и те неведомые нам ручьи древних чувств и мыслей, которые он в себя вобрал. Народ же наш, как и любой народ Земли, кроме народов Библии, Зенд-Авесты, Вед и т.п., "беспочвенный", то есть вторично почвенный. Но и Библия, Зенд-Авеста, Веды, эти вершины, по К Ясперсу, "осевого времени", или, проще говоря, первоисточники нашей культуры - тоже вторичны по отношению к праотеческим интуициям, из которых они выросли уже как сгустки обобщенного опыта. То есть народы можно расположить по степени приближенности к почве, но сама она лежит глубже всех известных народов, скрывается в глубине доисторической, или, что, быть может, то же самое, божественной. Здесь и возникает подлинная духосозидательная мистика, а не в тоске по родному корыту. Народ же, который сегодня захочет объявить себя почвой, тем самым обречен будет на отрицание жизни, прожитой человечеством, то есть пяти тысяч лет цивилизации и культуры. Такой народ выпадет из истории, но так как современная теснота и жесткое экономическое единство планеты не позволят ему вернуться, если б он того возжаждал, в блаженный географический вакуум патриархального отъединения, то этот народ будет брюзгливым и неблагодарным паразитом в семье человечества, питающимся с общего стола, но кусающим соседей и тянущим на себя одеяло. Сейчас у нас появилась некоторая надежда, что, открывшись миру, мы не будем уже в ближайшем будущем таким вот анахроническим народом, но наши почво-патриоты хотят отнять у нас эту надежду. Если мы откажемся от притязаний на свою, местную, провинциальную, почву, мы перестанем и вести интелефобскую, антиинтеллектуальную, обскурантскую борьбу против собственного разума. Но наши мифы и болезни вкладываются в более широкое русло современных глобальных демократических процессов. Здесь подымается неизбежный мрак, который личность должна разгонять факелом самосгорания. Век "восстания масс", век фашизма как результат демографического взрыва небывалый вызов всей многотысячелетней культурной истории. XX век - это только первое, раннее, самое болезненное, острое и как острое не самое еще опасное наступление массового человека на культуру. Острая фаза кончается. Самое страшное - мирное усвоение, утопление, впитывание и переваривание культуры - еще впереди. Человечество выходит на некий новый тысячелетний структурный уровень, меняет кожу - и за это может заплатить, и платит уже, огромную цену потерей культуры. Когда сдвигаются геологические пласты, грохочут в землетрясении горы, я могу любоваться этими явлениями, даже воспеть их, но мне не придет и в голову объявить эти природные катаклизмы законом моей жизни, стоящим надо мной. Пусть горит в раскалывается земля, пусть протуберанцы и вулканы разрывают в клочья небесное пространство - все это грандиозно, все это может меня поражать, пугать, грозить мне уничтожением, но я все равно не паду суеверно перед этим на колени, я все равно помню, что я выше всего этого, ибо я мыслю, а это все - нет. Не хочу повторять за великих прошлого - дальше читайте Паскаля. Так вот, когда подобное происходит с социумом, - бессознательные гигантские сдвиги, гиперэтнические процессы XX века - почему я должен нравственно им покоряться? Только оттого, что внешне я похож на элементарный атом любой толпы? Чепуха! Это природное явление можно изучать, наблюдать, как делает Гумилев, но кто же сказал, что надо ему подчиняться? Вулканолог не обязан подобно Эмпедоклу бросаться в вулкан. Наоборот, этим он предаст свою миссию мыслящего. Кто уцелел с Ноем в ковчеге? Те, кто поклонялся природным стихиям, стихиями же и были унесены. Остались те немногие из окружавших праведника, кто увидел Бога в своей душе.
XV
Именно за то, что я не хочу нравственно покоряться бессознательным социальным процессам - за это меня, интеллигента, приговаривают к смерти. Все злые теоретики и вожди, возглавлявшие тоталитарно-фашистские движения века, нравственно подчинялись бессознательному, иначе они не могли бы управлять массами. Это тот же закон, что и в уголовном мире. Пахан - душа толпы и потому имеет власть. Потому советской власти и оказалась "социально близкой" блатата, а не арестованные вчерашние соратники-коммунисты. Эта черта всенародной близости в противовес политическим отщепенцам - более всего другого говорит, какая власть была в стране эти семьдесят лет. Это общенародная власть, как и говорилось справедливо в конституциях этой эпохи. Это была великая охлократия, или толпократия, власть черни - нижняя граница демократии в широком смысле, с которой мы сегодня пытаемся перейти на более высокую ступень. "Партократия" же - это функциональное определение представительной части общенародного целого. Как бы ни хотелось сейчас представить "партократов" инопланетянами, подкинутыми нам ЦРУ и германским кайзером, ничего не выйдет: народ сам производит из себя и растит мироедов. Гений партократии и бог плебеев, Ленин действительно любил народ и ненавидел одинокую независимую личность, несущую на себе печать Бога. Но как Гитлер убил идею нации, так Ленин в принципе убил идею массового народовластия, обшенародности: им была создана общенародная власть, методически и неуклонно пожиравшая сам народ. Массолюбие Ленина - предел народолюбия, когда уже бесстрашно отбрасывается всякая демагогия о народной душе и речь идет лишь о руках и ногах народа, чтобы давить "врагов" и месить грязь родной земли. Это уже не народ-душа, а народ-глина, из которого лепится что угодно. Народ стал политическим стройматериалом, средством для существования самодовлеющего государства. Бессознательное народа перерабатывается в сверхрациональный безумный механизм абсолютного государства: происходит перетекание темной массовой энергии через примитивный рационализм из народа во власть. Это - реальное единство народа и партии, "живой" ток тоталитаризма... Но то там, то сям этот слитный темный ток нарушался искрами и вспышками, вкраплениями кусочков света и разума - это возникало подлинно интеллигентное сознание, не желающее литься в общем потоке, И тогда подымалась тревога и интеллигенцию тащили на дыбу. И народ с оловянными глазами вставал и под дирижерскую палочку отдела пропаганды лепетал: "Я как мать и как женщина осуждаю Солженицына и Сахарова..." Ушла партократия уходят "красненькие", рвется, разрушается поток темного тоталитарного единства народа и власти, теснимый разумом. Но не так быстро меняется психология, как опечатываются здания. И если Солженицын или "Память" взмахнут однажды дирижерской палочкой, я не уверен, что не послышится тот же низонародный оловянный лепет: "Я как мать и как женщина не читала, но осуждаю..." Этого момента ждет все темное на Руси. Интеллигенция должна быть распята и единство народа и власти восстановлено. Этого жаждет тоталитарный инстинкт. "Мы не готовы к демократии, достаточно и авторитаризма". Так говорят народники-националисты. Под словом "авторитаризм" кроется либо монархия, либо диктатура. Из диктатуры мы только что вышли, монархию припоминаем. Российская монархия своими безобразиями подготовила советскую диктатуру. На почве нашей массовой психологии и то, и другое - степ ни тоталитаризма. Значит, народорадетели не хотят нас из него выпускать. И по-другому можно сказать. У демократии есть верх и низ. Верх - это либеральная демократия, демократия с разумом, демократия народного качества. Низ - фашистская, советская демократия, демократия без разума, демократия народного количества. В низовой демократии родная партия держала нас три четверти века. Если народные защитники отказывают нам в разуме и свободолюбии, в качестве, то значит опять хотят нас оставить в тоталитаризме, хоть и без партии. И по-третьему сказать можно. Говорить "мы не готовы к демократии" - все равно, что "мы не готовы быть умными, давайте исходить из того, что мы дураки" или "достаточно быть и дураками". А кто шибко умный, как сказано в анекдоте, тому - люминь. В яму, значит, тюремную. Интересная забота о людях, не правда ли? Даже если наплевать на интеллигенцию, на "высшие потребности одиночек", то все равно странно: любовь к народу как к дурачку или малому ребенку, неспособному к самостоятельным действиям. "Как малое дитё". Эта метафора и двести лет назад сказана была не от хорошей жизни. Доколе ж в пеленках-то народу ходить? Такой заботой и таким мнением о народе и плодятся деспоты-отцы народные. Дитя, стало быть. А если кто раньше времени (а кто это время вычислил, когда нам быть зрелыми?) созрел-поднялся из слитной детскости народной, того опять - дубьем по голове?.. Ну, а если отказаться от наследственных глупостей русской истории и не запрещать нам развития, то вот правда: 1. Народ наш в своей
XIII
Все же пару-тройку мест в "Наших плюралистах" отметим. Обижается мэтр, что один из "плюралистов" у русских националистов "братское единение с режимом" обнаружил. Ну единение не единение, а то, что хотя деревенщики двадцать лет на наших глазах плакали, а никто их ни в психушку, ни в лагерь, ни за границу не швырял - сей факт значит немало. Ну а то, что "сближение - через кандалы", как с горькой иронией выразился А.И., так я охотно с ним соглашусь, но - без всякой иронии. Народ действительно с властью - без шуток - близок был все десятилетия. И через кандалы тоже: по обе стороны кандалов. Драма народная в том и заключается, что он в процессе жизни расслаивается: одни идут в политбюро ("красненькие"), другие - в кандалы; все остальные спектр между этими полюсами. Это и есть (теперь уже хочется сказать - была) наша общенародная жизнь-раскладка. Но не внемлет сему стальной боец-интелеборец, увлеченный политической горячкой - трудно дается диалектика даже самым меднопоножным витязям! Суть народного единства, точней тоталитарной слитности, лежит глубже коммунизма: вот пробил час, скорлупа коммунизма отваливается - и вчерашние палачи, открещиваясь от опасной преданности скомпрометированной идее, естественно-рефлекторно, инстинктом самосохранения обнимают своих вчерашних кандидатов в жертвы из "правых" недругов, не из "левых"! Это победа "мысли народной" над всеми иными. И чего иного ожидать? Когда нет Бога, нет культуры, когда все рассыпается, даже державная идеология, нет ничего проще и естественней для массового человека, как ухватиться за последнюю возможность самоотождествления, обретения себя, своего лица, вспомнив о цвете своей кожи и форме носа. Когда у этноса разрушены все гуманитарные начала, остается последняя опора, претендующая быть стержнем духовности, - биология. И вряд ли кто оспорит, что это глубже всяких измов. Именно на этой глубине Ленин оправдан (великий национальный герой России), а Солженицын с ним повенчан. Но эта глубина - страшная, ибо на ней мы приперты к стенке. К дну. Наша судьба и наш долг - с этого нуля попытаться выйти к человечеству. Не понимая ли, не желая ли понимать или недооценивая значения массовой психологии в наших бедах, наш пророк дает крупного петуха относительно прогнозов "плюралистов". Вероятно, ему показалось оскорбительным для русского национального достоинства выражение "православный фашизм", обозначающее омерзительное низовое сознание, могущее спровоцировать устойчивое общественное заболевание, об угрозе которого предупреждал Синявский. Не согласен он и с Михайловым, что "тоталитаризм может даже отбросить атеизм". "Жди-пожди, - мыкает народовед, - кто ж от своего фундамента отказывается?" Здесь А.И. явно тоталитаризм с коммунизмом смешивает. Но коммунизм вместе с атеизмом - идеология, тогда как наш тоталитаризм - патриархально-родовая психология, пережиток допетровской Руси. К тому же тоталитаризм как абсолютная власть государства над человеком, независимо от доктрины, выставленной на передний план, есть обожествление государства, которое может быть как атеистическим, так и религиозным. Первый пример подчинения религии божеству государства дал у нас, как известно, Иван Грозный. Очевидно, что фундамент тоталитаризма надо искать не в религии или безбожии, а в понимании массовым человеком самого себя. И вот прошло всего несколько лет, и перемены в жизни страны вместе с гласностью показали: правы "плюралисты", прав Синявский - "Память" сулит нам тюрьму с крестом; еще более прав Михайлов: последние три года перед падением коммунистический тоталитаризм вполне уже признавал церковь и религию, уравняв их в правах с атеизмом. Но критика коммунизма-как-атеизма нарастала, и вот уже тоталитаризм стал заботиться о посткоммунистическом идейном оформлении. Вчерашние коммунисты легко надевают крестики и идут под благословение святителей, не теряя надежды в новом обличий укрепить свои кресла: благодатная нива народного невежества, с которой они всегда собирали свой мед, по-прежнему маняще колышется перед ними. Какая разница? - с помощью единственно верного ученияили единственно верного вероучения</ " - лишь бы народ был слитным послушным стадом. Воспрепятствовать тому, чтобы это стадо под влиянием гласности, демократии и плюрализма рассыпалось на отдельных самостоятельно мыслящих людей, из которых труднее будет выжимать масло, - вот их забота. Но объективно, и хотелось бы верить, что невольно (тем более, что его интересует не "масло"), - это и забота Александра Исаевича. Увы... Он становится хранителем тоталитаризма как народно-психологической основы для нашей несвободы и для поворотов от демократии назад... Такие поразительные ошибки зрения, если они действительно ошибки, а не сознательные уклонения от истины (Если у человека нет опыта веры в человека, а есть опыт веры в народ - то можно ли здесь говорить о сознательности или отсутствии ее? Вероятнее всего, я сознаю только то, во что я верю. О чем же тогда спорить?! Но я убежден, что вера в человека соответствует более высокому уровню веры в Бога, нежели вера в народ.), которые мы видим у нашего писателя, можно объяснить разве что каким-то идейным ослеплением когда под всецелым влиянием одной охватившей человека идеи ему остается на горизонте лишь узкий просвет чаемого выхода, в то время как жизнь вокруг и вблизи ему ухе почти не видна. Опять вспоминается Ленин... XIV
Удивляются люди, говоря, что наша империя была - удивительная империя, единственная в своем роде: народ-хозяин, народ-империалист в этой империи оказался беднее подвластных народов. А чего удивляться? Ведь наша империя была "благородная", потому что - коммунистическая, то есть освобождавшая другие народы от обычных условий человеческого существования. И в первую очередь от этих условий были освобождены сами русские - могучий, революционный, инициативный народ, несущий всем другим свет свободы. Но "инициатива", как говорят чиновники, "наказуема". И мы наказаны. Кто же больше других сопротивляется осознанию этого факта? Кому реальное покаяние, то есть признание вины саморазрушения- нож острый по горлу? Да тем из нас, кто более коллективистски политизирован (переход от социализма-коммунизма к национализму-фашизму легок, потому что обе идеологии основаны на коллективизме), кто духовное сводит к национальному, а национальное, естественно, не мыслит без государственного. Духовность уловляется и душится госмундиром как максимальным выражением коллективизма. (Национально государственный социализм - полнее этой формулы коллективизма, видимо, не сыскать. Но это и есть формула уже опробованного фашизма.) Поэта легко себе представить в эмиграции, то есть за пределами политических границ страны. Но армию попробуйте представить эмигрировавшей? Или - госаппарат? Или хотя бы генерала, солдата - не представить, не правда ли? Это измена. Государство не может эмигрировать из самого себя... Все обвинения в адрес интеллигенции в "духовной" измене, "внутренней эмиграции" и вообще во всяком воздушном, "оторванном от корней", неосновательном поведении - по сути от этой же военно-политической, со датской психологии. Вечная похоть русского военно-жандармского государства, часто и удовлетворявшаяся, выражалась в желании напялить мундир на всю культуру. Патриотизм, может быть, необходимый в армии, где он является единственным "духовным" обоснованием солдатского права убивать, - этот же патриотизм, когда его переносят с солдата на поэта, грозит поэту вырождением. В тоталитарном же обществе, при сквозной единой вязкой психологии, не различающей очень-то солдата и поэта, так и получается, что поэта заставляют стрелять, солдата - сочинять песни... И для обоих шьется нынче новый национально-государственный мундир. Не идолопоклонник, но свободный носитель русской культуры и языка, верящий в их общечеловеческие глубины, никогда не поддастся страху гибели государства, политической структуры. Он знает, что страна меняет государственные формы, культура же не умирает и всегда готова расцвести: для этого необходимо лишь внимание к достоинству человека. Культура - вечна, и в сознании этого - радость и надежда человека культуры. Где Древняя Греция? Однако культура ее жива: она в нас. Казалось бы, во всенародной сталинской яме, на дне ГУЛАГа, должно было произойти полное и окончательное слияние "интеллигенции" и "народа" - и те, и другие стали новой нацией зэков, как писал Солженицын. Тут бы, в этом страшном возмездии, и кончиться вековой распре, трещине, прекратиться б разрыву между верхом и низом народным. Кажется, черта-то капитальная подведена была! И, возрождаясь, нам оказаться бы надо всем вместе по другую сторону той русской истории, поверх ее драмы... Но нет же! Как в средневековом романе ужаса мы опять оказываемся там же... Опять по кругу. Мы вновь подымаем весь спор, весь прежний дух, скелет того раскола... И чего же ждать нам в таком случае?! А в таком случае получается, что Солженицын восстанавливает собою как раз ту интеллигенцию, которую критикуют "Вехи". Славянофилы и западники? Нет, речь не об этом. Серьезные оппоненты Солженицына, такие как Померанц и Хазанов, - никак не западники. Они просто от имени внутренне свободных людей просят не бить их по голове, только и всего. И внешнее "славянофильство" Солженицына тоже не существенно. Важного, что он наследует партийно -сектантскую психологию. Если эту психологию признать всерьез, не вышутить ее, не подняться над ней, а угрюмо продолжать состязаться в призрачном сражении, то ведь эти призраки прошлого и действительно могут схватить нас за горло: идеи-вурдалаки лежат в могилах истории и ждут своего часа. Все зависит от того, насколько мы им поверим. Идеи-вурдалаки, потерпевшие поражение в 17 году, хотят перепрыгнуть через трехчетвертьвековую полосу нашей жизни и вцепиться в нас со свежими силами, как ни в чем не бывало. Для этого им требуется вырезать эти три четверти, сделать купюру по Орвэллу, дырку, и заклеить ее своим вариантом. Они не хотят, чтобы советское развитие воспринималось нами как свое, русское, как его продолжение. Ибо тогда нам следует каяться. А вурдалаки покаяния не любят; покаяние - смерть вурдалаков. Поэтому они подклеивают: мы - жертвы истории, мы - поддались чужеземным богам, богам коммунизма. Здесь возможно покаяние в лучшем случае ветхозаветное. В нем обращение к своему богу соединяется с войной против окрестных богов и народов. Тогда мы - в до-евангельском сознании, которое было дремучим архаизмом и сто лет назад, когда Достоевский принял, по словам Е.Н.Трубецкого, "ветвь за дерево", русское православие за христианство в целом. К лицу ли нам повторять старые ошибки, хотя бы и лучших наших классиков, - когда между ними и нами пролегла кровавая бездна XX века? Которая должна же все-таки чему-то нас научить! не только тому, чтобы опираться на мифы, которые к ней, бездне, и привели! Достоевский-националист-государственник, ратующий за Босфор и Дарданеллы, ничем не лучше бесов, им описанных. Уж теперь ли нам не видеть - после всего, - что миф о народе-богоносце - паразит на теле нашей истории и на шее самого народа, которому нужна не утопия о нем, являющаяся психологическим крепостным правом, увековечивающим крестьянскую цивилизацию вопреки эволюции, а современные условия жизни. Не проселки, сухим летом "мягко вписанные в пейзаж", в дожди же, весной и осенью, непролазной топью засасывающие в себя все живое; не выгребные ямы и дымные печки; не вода из колодца или хуже того и чаще - из колонки, да в ведрах, на горбу, да в жару с горба и на грядки десятки, сотни этих ведер! Не это все, держащее человека в вековой замордованности, необходимо народу, а - те самые, проклинаемые певцами кондовой деревни (благополучно, впрочем, проживающими в городах, кроме покойного Ф.Абрамова: так он и был честный писатель, а не трубадур деревенской грязи) городские удобства, в которых, наконец, человек сможет отмыться, передохнуть и вспомнить о душе и смысле жизни, о которых в чевенгурской тьме, где все силы уходят на борьбу за существование, и речи идти не может. И с другой стороны посмотреть. Даже если б мы оказались такими бездарными и ничтожными, что злые чужеземцы нас в одночасье окрутили и совратили - что из того? Для христианского сознания никакой разницы. Для евангельского покаяния несущественно, свои или чужие совратили тебя. Важно, что ты совратился, допустил быть совращенным, впустил в себя сатану. Да и по Ветхому Завету: 1) не убивай 2) не лжесвидетельствуй. Ты убивал, лжесвидетельствовал, называясь советским. Теперь ты отказался от советского имени, но ложь и убийство остались на тебе, хоть ты и упираешь на то, что ты русский. Если ты именем русского укрываешься от покаяния, то тебе необходимо сделать это русское имя особым, окружить непогрешимостью, выделить праведностью, то есть налгать, естественное имя народа сделав мифическим. Тут-то и выручает вампир, в которого не смогла вогнать кол революция 17 года, - миф о Народе-Богоносце, который и в XIX-то веке был выдумкой мечтательных дворян, вырастивших свой цветок на почве европейского мифа о мистической народной душе как вместилище духовных ценностей; который, в свою очередь, - такая же ветвь новоязыческой мысли, как, например, руссоистский миф о естественном человеке. Это родственные идеи, подготовившие демократии нашего века (руссоистский миф в итоге дал американскую демократию; расистский неоязыческий миф о народе - гитлеризм; наше простонародное язычество, обряженное в православие, потому и слетевшее с народа в 17-м, по свидетельству В.В.Розанова, молниеносно, как грязь после бани, плюс народоверие общественных глашатаев - советскую демократию. Сейчас мы по сути пытаемся перейти от одной, не оправдавшей себя формы новоязычества, к другой, "западной", более гуманный и продуктивной. Но всеобщий христианский кризис, в котором мы сейчас находимся, - един, и здесь исчезает разница между Востоком и Западом европейского мира.). Это результат падения христианства в Европе и поиска новых, неоязыческих, духовных основ. Родившись в Германии, миф о народной душе, как и многое другое, перекочевал в Россию и был усвоен славянофилами. Миф был переосмыслен, но богоотступное происхождение его никуда не деть: оно как врожденный порок всегда заводило это течение в тупик односторонней узости. По исторической иронии плод разложения христианства - мистика о народной душе - был связан русскими утопистами с православием. Итог - уклон "русской идеи" в прикрытое христианской оболочкой национально-государственное язычество, отбрасывающее Россию в лучшем случае в ветхозаветную древность. Но такой духовный анахронизм даром не проходит, не прошел и у нас, где допетровская Русь дремала под тонкой пленкой цивилизованности. Широкое народопоклонство, развившееся в русском обществе из этого мифа, привело к поклонению тьме, которая и оседлала нас в 17-м. Сейчас эта разинско-большевицкая тьма опять, как всегда в смутные времена, рвется наружу и ждет религиозной санкции на новую резню - это тень нашего национального возрождения, закрывающая сегодня наше небо черным облаком. И здесь ей навстречу и встает вампир неопочвенничества, которого при нашей тяге к природе после городской нервотрепки не сразу и разглядишь: воздух, деревня, простые терпеливые люди, трудяги, праведницы-старухи, много скорби и мало соблазнов - все это издалека, не подумав, романтически глядится... Почвенничество - это всегда мечта, сказка, сон о народе, не имеющий ничего общего с реальным знанием реального народа. Но мечта эта не безобидна. Миф создается о деревне, но "работает" он в городе. Крестьянин не слышит этой сказки, ему в селе некогда. Слышит же этот миф и отравляется им уже горожанин, вчерашнийкрестьянин, а сегодня люмпен, полунищий к старь, промышляющий по бесчисленным городским закоулкам... Вот он-то, оторванный от естественных деревенских корней и не пустивший их в городе настолько, чтобы суметь урвать досыта из благ городской жизни, - он-то и ждет своего часа, он-то и ловит на митинге завистливым ухом страстную речь полуобразованного черносотенного проповедника, зачерпнувшего в лучшем случае из гниющих источников векового народолюбия, а чаще всего - из партпропаганды минувшей эпохи, завернутой в желтые книжицы типа "Осторожно: сионизм!". Жаркая, заманчиво упрощающая картину жизни ложь, жгучая идеализация черни, преподнесенная ей самой, опьяняет ее как сильнейший наркотик, развращает, освобождает в ней зверя, который, почуяв, что "человек это звучит гордо", и понимая под человеком себя как есть со всем своим зверством, если и не подымется моментально на защиту своих прав, то уж непременно увидит их ущемление в белых чьих-то руках, в чистом костюме, в непересыпанной матом речи, в раскрытой непонятной с первого взгляда книге. Кто чутко с прикасался с низами, знает, что следует за этим: рычание зависти, стремление расправиться с "иной расой", которая зримо возвышается; все сровнять, смешать в единое серое равенство. Сатин, пришедший к власти, в горьких не нуждается. Ночлежники тут как раз кстати вспомнились. Горьковский гимн человеку явление книжное, литературное: это влияние Ницше. В духе русской традиции босяки должны были сказать: "Народ - это звучит гордо". Или, еще ближе к сути мифа: "Простонародье - это звучит гордо". Так было бы больше русской ясности и меньше философской взвинченности. Если ух нынче о почве говорить, то стоит говорить не провинциально. Почва - Ветхий Завет и те неведомые нам ручьи древних чувств и мыслей, которые он в себя вобрал. Народ же наш, как и любой народ Земли, кроме народов Библии, Зенд-Авесты, Вед и т.п., "беспочвенный", то есть вторично почвенный. Но и Библия, Зенд-Авеста, Веды, эти вершины, по К Ясперсу, "осевого времени", или, проще говоря, первоисточники нашей культуры - тоже вторичны по отношению к праотеческим интуициям, из которых они выросли уже как сгустки обобщенного опыта. То есть народы можно расположить по степени приближенности к почве, но сама она лежит глубже всех известных народов, скрывается в глубине доисторической, или, что, быть может, то же самое, божественной. Здесь и возникает подлинная духосозидательная мистика, а не в тоске по родному корыту. Народ же, который сегодня захочет объявить себя почвой, тем самым обречен будет на отрицание жизни, прожитой человечеством, то есть пяти тысяч лет цивилизации и культуры. Такой народ выпадет из истории, но так как современная теснота и жесткое экономическое единство планеты не позволят ему вернуться, если б он того возжаждал, в блаженный географический вакуум патриархального отъединения, то этот народ будет брюзгливым и неблагодарным паразитом в семье человечества, питающимся с общего стола, но кусающим соседей и тянущим на себя одеяло. Сейчас у нас появилась некоторая надежда, что, открывшись миру, мы не будем уже в ближайшем будущем таким вот анахроническим народом, но наши почво-патриоты хотят отнять у нас эту надежду. Если мы откажемся от притязаний на свою, местную, провинциальную, почву, мы перестанем и вести интелефобскую, антиинтеллектуальную, обскурантскую борьбу против собственного разума. Но наши мифы и болезни вкладываются в более широкое русло современных глобальных демократических процессов. Здесь подымается неизбежный мрак, который личность должна разгонять факелом самосгорания. Век "восстания масс", век фашизма как результат демографического взрыва небывалый вызов всей многотысячелетней культурной истории. XX век - это только первое, раннее, самое болезненное, острое и как острое не самое еще опасное наступление массового человека на культуру. Острая фаза кончается. Самое страшное - мирное усвоение, утопление, впитывание и переваривание культуры - еще впереди. Человечество выходит на некий новый тысячелетний структурный уровень, меняет кожу - и за это может заплатить, и платит уже, огромную цену потерей культуры. Когда сдвигаются геологические пласты, грохочут в землетрясении горы, я могу любоваться этими явлениями, даже воспеть их, но мне не придет и в голову объявить эти природные катаклизмы законом моей жизни, стоящим надо мной. Пусть горит в раскалывается земля, пусть протуберанцы и вулканы разрывают в клочья небесное пространство - все это грандиозно, все это может меня поражать, пугать, грозить мне уничтожением, но я все равно не паду суеверно перед этим на колени, я все равно помню, что я выше всего этого, ибо я мыслю, а это все - нет. Не хочу повторять за великих прошлого - дальше читайте Паскаля. Так вот, когда подобное происходит с социумом, - бессознательные гигантские сдвиги, гиперэтнические процессы XX века - почему я должен нравственно им покоряться? Только оттого, что внешне я похож на элементарный атом любой толпы? Чепуха! Это природное явление можно изучать, наблюдать, как делает Гумилев, но кто же сказал, что надо ему подчиняться? Вулканолог не обязан подобно Эмпедоклу бросаться в вулкан. Наоборот, этим он предаст свою миссию мыслящего. Кто уцелел с Ноем в ковчеге? Те, кто поклонялся природным стихиям, стихиями же и были унесены. Остались те немногие из окружавших праведника, кто увидел Бога в своей душе.
XV
Именно за то, что я не хочу нравственно покоряться бессознательным социальным процессам - за это меня, интеллигента, приговаривают к смерти. Все злые теоретики и вожди, возглавлявшие тоталитарно-фашистские движения века, нравственно подчинялись бессознательному, иначе они не могли бы управлять массами. Это тот же закон, что и в уголовном мире. Пахан - душа толпы и потому имеет власть. Потому советской власти и оказалась "социально близкой" блатата, а не арестованные вчерашние соратники-коммунисты. Эта черта всенародной близости в противовес политическим отщепенцам - более всего другого говорит, какая власть была в стране эти семьдесят лет. Это общенародная власть, как и говорилось справедливо в конституциях этой эпохи. Это была великая охлократия, или толпократия, власть черни - нижняя граница демократии в широком смысле, с которой мы сегодня пытаемся перейти на более высокую ступень. "Партократия" же - это функциональное определение представительной части общенародного целого. Как бы ни хотелось сейчас представить "партократов" инопланетянами, подкинутыми нам ЦРУ и германским кайзером, ничего не выйдет: народ сам производит из себя и растит мироедов. Гений партократии и бог плебеев, Ленин действительно любил народ и ненавидел одинокую независимую личность, несущую на себе печать Бога. Но как Гитлер убил идею нации, так Ленин в принципе убил идею массового народовластия, обшенародности: им была создана общенародная власть, методически и неуклонно пожиравшая сам народ. Массолюбие Ленина - предел народолюбия, когда уже бесстрашно отбрасывается всякая демагогия о народной душе и речь идет лишь о руках и ногах народа, чтобы давить "врагов" и месить грязь родной земли. Это уже не народ-душа, а народ-глина, из которого лепится что угодно. Народ стал политическим стройматериалом, средством для существования самодовлеющего государства. Бессознательное народа перерабатывается в сверхрациональный безумный механизм абсолютного государства: происходит перетекание темной массовой энергии через примитивный рационализм из народа во власть. Это - реальное единство народа и партии, "живой" ток тоталитаризма... Но то там, то сям этот слитный темный ток нарушался искрами и вспышками, вкраплениями кусочков света и разума - это возникало подлинно интеллигентное сознание, не желающее литься в общем потоке, И тогда подымалась тревога и интеллигенцию тащили на дыбу. И народ с оловянными глазами вставал и под дирижерскую палочку отдела пропаганды лепетал: "Я как мать и как женщина осуждаю Солженицына и Сахарова..." Ушла партократия уходят "красненькие", рвется, разрушается поток темного тоталитарного единства народа и власти, теснимый разумом. Но не так быстро меняется психология, как опечатываются здания. И если Солженицын или "Память" взмахнут однажды дирижерской палочкой, я не уверен, что не послышится тот же низонародный оловянный лепет: "Я как мать и как женщина не читала, но осуждаю..." Этого момента ждет все темное на Руси. Интеллигенция должна быть распята и единство народа и власти восстановлено. Этого жаждет тоталитарный инстинкт. "Мы не готовы к демократии, достаточно и авторитаризма". Так говорят народники-националисты. Под словом "авторитаризм" кроется либо монархия, либо диктатура. Из диктатуры мы только что вышли, монархию припоминаем. Российская монархия своими безобразиями подготовила советскую диктатуру. На почве нашей массовой психологии и то, и другое - степ ни тоталитаризма. Значит, народорадетели не хотят нас из него выпускать. И по-другому можно сказать. У демократии есть верх и низ. Верх - это либеральная демократия, демократия с разумом, демократия народного качества. Низ - фашистская, советская демократия, демократия без разума, демократия народного количества. В низовой демократии родная партия держала нас три четверти века. Если народные защитники отказывают нам в разуме и свободолюбии, в качестве, то значит опять хотят нас оставить в тоталитаризме, хоть и без партии. И по-третьему сказать можно. Говорить "мы не готовы к демократии" - все равно, что "мы не готовы быть умными, давайте исходить из того, что мы дураки" или "достаточно быть и дураками". А кто шибко умный, как сказано в анекдоте, тому - люминь. В яму, значит, тюремную. Интересная забота о людях, не правда ли? Даже если наплевать на интеллигенцию, на "высшие потребности одиночек", то все равно странно: любовь к народу как к дурачку или малому ребенку, неспособному к самостоятельным действиям. "Как малое дитё". Эта метафора и двести лет назад сказана была не от хорошей жизни. Доколе ж в пеленках-то народу ходить? Такой заботой и таким мнением о народе и плодятся деспоты-отцы народные. Дитя, стало быть. А если кто раньше времени (а кто это время вычислил, когда нам быть зрелыми?) созрел-поднялся из слитной детскости народной, того опять - дубьем по голове?.. Ну, а если отказаться от наследственных глупостей русской истории и не запрещать нам развития, то вот правда: 1. Народ наш в своей