Страница:
Лидия Николаевна, крупная полная женщина лет пятидесяти, с широкими сильными руками хирурга, – главный врач Чистоозерской районной больницы, – говорила своей помощнице:
– Его состояние для меня вполне понятно. Совершенно ясны все признаки острой анемии. У него двадцать процентов эритроцитов, потеря подвижности, речи, сознания. Пульс слабо наполненный – только 25 в минуту!.. Это почти смерть. Будем повторять переливание крови малыми количествами и следить за её составом. Общая конституция у него отличная. Кизеров утверждает, что он вполне здоров… то есть был здоров до утра воскресенья, во всяком случае…
– Значит, он заболел внезапно?
– Ещё бы! Но ведь молниеносная спонтанная анемия неизвестна, – по крайней мере, она никем не была описана. Ведите историю болезни особенно тщательно. Это очень важно. Больного нужно спасти. Я нуждаюсь в совете Станишевского и вечером позвоню ему в область. Если найдёт время, обязательно прилетит. Слишком уж тяжёлый и интересный случай.
Поздно вечером Станишевский, доктор медицины, профессор и главный врач областной клиники, внимательно слушал по телефону рассказ главного врача Чистоозерской больницы и подавал, по своей привычке, краткие реплики:
– Так! Так! Одобряю, дорогая Лидия Николаевна! Интересно! Как? Конечно! Именно капельные переливания! Да! Правильно, что вы меня известили. Конечно, хотя это не тиф, не холера, но по своей редкости – это именно «чрезвычайное происшествие» по минздравовской номенклатуре!
На следующий день чистоозерский аэродром принял санитарный самолёт из областного центра, доставивший Станишевского.
Перед Лидией Николаевной появилась с небольшим чемоданчиком в руке знакомая сухая фигурка с очень живыми глазами на подвижном лице, с жёлтыми прокуренными усами и с остренькой бородкой.
– Вот и я, уважаемая и дорогая Лидия Николаевна!.. Я человек беспокойный. Уж очень вы интересно рассказываете. У вас, право, дар рассказчика! Так хорошо рассказали, что я не утерпел и – в гости к вам. Тут я привёз кое-какие реактивы, мы с вами кое-что проверим.
В лаборатории Станишевский убедился, что прилетел он не напрасно. Внимательные наблюдения с помощью мощного микроскопа над взятой у Николая кровью оказались, действительно, очень интересными.
Плазма крови больного обладала свойством растворять в каких-то пределах красные кровяные шарики. В каких пределах? Как долго сохранится у неё это страшное свойство?
Жизнь человека зависела от ответа на эти вопросы. И ответ был найден решительно и правильно. Частые переливания крови малыми количествами с добавлением физиологического раствора уже к концу второго дня привели к тому, что кровь больного потеряла свою роковую силу. С этого момента можно было быть уверенным в благополучном исходе, а к четвёртому дню увеличение числа красных кровяных шариков было таким значительным, что вопрос полного выздоровления зависел только от времени.
Вечером четвёртого дня на очередной запрос Павла Ивановича Кизерова из больницы ответили: «Он ещё уток постреляет».
Но какие причины вызвали болезнь? Этот, самый важный теперь вопрос, оставался пока без ответа.
Станишевский ещё раз прилетел в Чистоозерскую больницу. В лаборатории, над микроскопом, произошёл такой разговор:
– Вот видите, Лидия Николаевна, растворение эритроцитов более не наблюдается. А такое число красных кровяных шариков, хоть их гораздо меньше нормы, бывает и у здоровых, но истощённых людей.
– Я тоже веду наблюдения, Павел Владиславович. Третьего дня всё-таки ещё было хотя и почти незаметное растворение красных кровяных шариков, но совсем не такое, как в первый день.
– А вчера?
– Так же, как сегодня, – всё хорошо.
Станишевский упрямо сдвинул брови.
– Считаю лечение удачным, об этом говорит и общее состояние больного, и микроскоп – сегодня и вчера. Он должен поправиться.
– Безусловно! Мы были правы, определив метод лечения. Но причина, причина? Что это за невидимый яд – растворитель эритроцитов?
– Непонятно, непостижимо, Лидия Николаевна!.. Но вот что! Больному теперь лучше. Давайте ещё раз его посмотрим и поговорим с ним. Кстати, взятая мною у него в первый раз кровь была помещена в моей лаборатории в соответствующие живому организму условия. И что же вы думаете? Я очень быстро констатировал стабилизацию. Число красных кровяных шариков более не уменьшалось. Это подсказывает, что токсина в крови не было. И, действительно, никакого токсина в крови у него я не нашёл. Ведь это заставляет думать, что больной мог выжить и без нашего вмешательства! Непонятно! Не могу найти ответа!..
Ему давали отдыхать и вновь осматривали и спрашивали.
Прощаясь, Станишевский долго не выпускал его руки.
– Будете, будете здоровы! Ещё постреляете! Немного у нас здесь отдохнёте, ну – неделю, две, а там, пожалуйста, милости просим! Я сам в молодости ружьё любил. Ведь вы в отпуску? Отлично, мы вам бюллетень дадим, по закону отпуск на время болезни продлевается. Поживите у нас!
И вдруг… вопрос в упор – сказалась жадная любознательность учёного:
– А на прощанье ещё раз прошу вас, скажите, не было ли у вас на озере какого-нибудь сильного переживания, так сказать, нервного шока, внешнего потрясения, вспомните-ка! Не здесь ли причина болезни вашей?
Веки Николая чуть дрогнули, и слабым ещё голосом он, вполне, впрочем, просто и уверенно, ответил:
– Нет, я не помню ничего особенного.
– Так. До свидания, дорогой мой. Именно до свидания, так как у меня к вам покорнейшая просьба. Вы ведь через наш город домой поедете? Вот и загляните ко мне, порадуйте вашим, к тому времени, – уверен! – цветущим видом. Болезнь ваша крайне для науки интересна. Случай с вами необычайный, скажу более – необычайнейший…
Когда сознание возвращалось, опять вспоминалась книжка и звучал женский голос, кажется – Агаши… Потом снова всё исчезало.
Только где-то высоко-высоко вспыхивала крохотная, очень яркая искра. Она со звоном бежала по длинной, протянутой от лунного диска струне.
Николай боялся, что искра упадёт. Он изо всех сил, напрягаясь всем телом, держал струну, и искра скользила по ней с томительным ноющим звоном «ззззз» и не падала.
Он не знал, когда это прекратилось, – осталась только большая усталость. Николай ощущал свет, слышал голоса и понимал обращённые к нему слова.
Отвечая на вопросы врачей, внутренне он был занят другим. Его – молодого, физически сильного человека – не интересовала болезнь как личный вопрос. Для него важно было другое – он всё время думал только о том, свидетелем чего он был на озере.
Слушая разговоры около своей постели, Николай убедился, что необычайное свечение луны никому неизвестно. Это подтверждало его мысль о редкой концентрации явления. Он понимал также, что Павел Иванович читал записи в его книжке и, как видно, сохранил секрет.
Но последний вопрос Станишевского был всё же неприятен Николаю.
«Как же быть? – спрашивал он себя. – Написать Алёше, дяде Феде?» Из путаницы мыслей и воспоминаний последних дней всплыл и чётко обрисовался строгий образ дяди Феди – старого учёного, его умные, проницательные глаза, его суровая требовательность к себе и окружающим.
Николай позвал дежурную сестру и сказал ей:
– Будьте добры, у меня в кармане было вечное перо, нельзя ли его достать? Пожалуйста!
Через десять минут сестра вернулась из кладовой.
– Я смотрела во всех карманах – пера нет. Наверно, в дороге потерялось. Вы хотите писать? Я сейчас принесу перо и чернила.
Но когда сестра явилась с бумагой и письменными принадлежностями, Николай сказал ей:
– Простите, что побеспокоил вас, я раздумал…
– А я вам на столике всё оставлю!
– Нет, нет, я не буду писать…
Вечером, несмотря на протесты дежурного врача, беспокойный пациент районной больницы встал и прошёлся по палате.
«Довольно валяться! Нужно скорее в Лебяжье! Там я всё продумаю хорошенько, побываю на дальнем озере и тогда вызову Алёшу!», – говорил он себе.
Впрочем, бережное отношение Павла Ивановича к записной книжке и его молчание объяснялись не только чувством дружбы и природной сдержанностью. На одной из первых страничек Павел Иванович прочёл подчёркнутую фразу:
«…Это может иметь большое научное значение, и не только чисто научное…»
Первая запись была сделана Николаем днём в воскресенье. Кратко повторяя уже известные нам особенности свечения на лунной поверхности, он писал:
«Падение космического тела на поверхность планеты может вызвать большой тепловой и световой эффект. Но это должно было бы наблюдаться всеми обсерваториями нашего полушария. В этом случае настоящие записи не имеют никакой цены, так как мы не имели нужных инструментов. Но удар метеорита о луну вызвал бы не концентрированный, а рассеянный луч света. Исключительная концентрация луча мною была проверена до того, как я разбудил Павла. Издали я едва замечал слабое свечение в камышах и в траве. Воздух же над озером был совершенно тёмен. Свет не отражался ни водяными парами, ни частицами пыли в воздухе. Всё это не похоже на известные мне виды свечения. Создаётся впечатление искусственного явления…»
Далее следовали менее разборчивые строки.
«Наблюдаю с берега, луна поднимается. Светящееся пятно появляется вновь. Отходил в степь и переставал его видеть. Граница освещённой зоны резко очерчена. Переход от неосвещённой зоны в освещённую составляет несколько шагов. Перехожу к наблюдениям из лодки на воде. Ветра нет, я нахожусь приблизительно на середине озера. Вода освещается на полную глубину. Видны все водоросли на дне, но дна не различаю. Растения кажутся висящими в тёмном пространстве. Пятно изменило цвет, оно сейчас совсем белое. Смотреть на него трудно. Почти ничего не вижу. Чувствую полную потерю сил, прощу Павла сохранить всё в секрете»…
Точки не было. Следовала черта, уходящая вниз.
Николай всё же сумел спрятать книжку в карман, а его вечное перо Петя нашёл в лодке.
Если бы Николай мог продолжать записывать виденное, он отметил бы, что через несколько секунд после последней записи луч исчез, а луна и озеро приняли свой обычный вид.
На следующий день приехавший в районный центр Павел Иванович Кизеров увёз своего друга в Лебяжье. Николай не захотел оставаться в больнице ни на один день.
– Я совершенно здоров, – уверял он врачей.
Тихо стало на озере: оно потеряло почти всех своих несчётных шумных обитателей, по которым дневные и ночные хищники, собравшись со всей округи, много дней справляли роскошную тризну…
Глава шестая
Однако ни один лётчик не отваживался, на полёт. Ни одно судно не выходило из портов. Радио оповестило весь мир о необычайном тумане в этом районе. Зимой, в декабре или в январе, в период относительного покоя на северных морях между бурями в дни осеннего и весеннего равноденствия, такие туманы не были исключительным событием.
Но в последние дни июля!..
Газеты печатали интервью своих корреспондентов с учёными: беседы с известными метеорологами, географами, физиками, химиками, снабдив их высказывания сенсационными заголовками, далеко не всегда отвечающими содержанию.
Большинство спекулировавших на тумане газет отмечало необычайность атмосферных явлений в этом году. Понижение температуры Гольфштрема совпало с поразительно низкой летней границей арктических льдов. Суда, пересекавшие Атлантику, встречали ледяные поля и айсберги в таких широтах, где их ещё никогда не бывало летом. Пароходные компании, обслуживавшие северные воды, были вынуждены переместить пути прохождения своих судов к югу. Льды мешали рыболовству на северных отмелях.
На следующий день вечерние газеты соперничали между собой, бесстыдно используя туман для увеличения тиража.
Тысячи и тысячи невидимых в тумане продавцов газет глухо выкрикивали:
– Мир охлаждается! Покупайте «Вечерний Вестник», вы узнаете последнюю новость о тумане!
– Только «Трубач» знает правду о тумане!
– Покупайте, покупайте, покупайте!!!
Туман был таким плотным, что продавцы и покупатели газет видели только руки друг друга, появлявшиеся из тумана.
Жизнь на острове, густо заселённом несколькими десятками миллионов людей, приостановилась.
Застигнутые туманом на пути к острову, сотни океанских кораблей снижали ход и медленно двигались, завывая мощными сиренами. Штурманы непрерывно производили расчёты, прокладывая курс вблизи коварных, изобилующих отмелями и подводными камнями берегов. Капитаны каботажного плавания были счастливы, когда опущенный наудачу якорь цеплялся за дно: «Можно отстояться».
Движение наземного транспорта на острове прекратилось. Люди передвигались только пешком, да и то рискуя разбить себе лоб о фонарный столб или о стену. Метрополитен был в эти дни единственным способом сообщения.
Туман скрадывал длинные линии тяжёлых каменных фасадов. Если подойти вплотную к одному из них, то с трудом можно разглядеть троих людей, стоящих у входной двери особняка. Один из них высок и строен. Тёмная шляпа и тёмное пальто с поднятым воротником влажны от тумана. Второй, выразивший своё удовлетворение окончанием трудного пути, носит форму старшего офицера полиции, третий, очень массивный грузный человек в клеёнчатой накидке, – полисмен, наблюдающий за порядком в квартале.
Полисмен звонит. Большая дверь с бронзовыми украшениями и с головами львов, которые держат в зубах блестящие, точно золото, кольца, открывается почти тотчас. Вестибюль ярко освещён, но не свет прорезает туман, а туман клубами врывается внутрь вместе с двумя входящими в дом мужчинами. Полисмен остаётся на улице.
Лакей с бритым бесстрастным лицом низко кланяется, принимает у посетителя трость, пальто и шляпу и говорит тихим, почтительным голосом:
– Сэр Артур ожидает вас, сэр…
Человека в форме офицера полиции он не заметил.
Как заведённый автомат, лакей поднимается по лестнице на второй этаж, показывая дорогу. Войдя в большой зал, он пересекает его по диагонали, ни разу не оглядываясь, но точно соразмеряя свои шаги с шагами гостя. Ноги лакея, обутые в лёгкие ботинки на каучуковой подошве, бесшумно скользят по коридору, потом он проводит гостя ещё через две комнаты и, наконец, останавливается, стучит в дверь и чуть приоткрывает её.
«Сэр…», – и он докладывает о посетителе, называя имя человека, который, несмотря на относительно молодой возраст, был не так давно министром островной империи. Лакей пропускает гостя и осторожно, но плотно закрывает дверь. Назад он идёт медленно. Он также бесшумно двигается, но теперь походка его изменилась. У него что-то неладно с левой ногой, кроме того, у него подёргивается щека. Это не годится, ему не хотелось бы расстаться с местом. Платят хорошо и работа нетрудная, особенно когда хозяина не бывает дома. Хозяин отсутствует часто. Сестра хозяина, мисс Молли, добрая старая леди. Хозяин тоже хороший, он никогда не обращает внимания на слуг. Самое лучшее, когда хозяева не говорят со слугами… А хозяин чудак… читает «Рабочий день»! Забавно! Что он там находит? А ведь читает! Это сразу видно по газете. Другие газеты часто остаются неразвёрнутыми… Да, из-за воспаления седалищного нерва, нажитого в окопах, можно потерять хорошее место. Если это будет усиливаться, – в дом призрения бедных или на улицу.
Лакей остановился и потёр бедро. Проклятая болезнь. Но если не будет хуже, он выдержит и никто ничего не заметит…
Полицейский офицер сидит в вестибюле в кресле. Как же он его не заметил? Чортова болезнь! Оплошал…
– Не угодно ли вам подняться наверх, сэр?
Лакей опять скользит по лестнице автоматической бесшумной походкой.
– Стакан старого портвейна, сэр? Бисквиты, сэр? Сигару, сэр?
– Как поживаете, сэр Артур? Какой туман! Какая отвратительная погода!
Хозяин смотрит на гостя маленькими, упрямыми светлоголубыми глазами и молча принимает его рукопожатие. Он утвердительно наклоняет седую голову. Кажется, на него не производит впечатления ни высокий пост, который прежде занимал его гость, ни положение, которое он и сегодня удерживает в своей партии.
– Отвратительная погода, – явно только из вежливости произносит, наконец, сэр Артур Форрингтон. – Вчера газеты не давали мне покоя и я был вынужден принять репортёра… – он назвал одну из наиболее распространённых утренних газет.
– Я читал ваше интервью, сэр Артур. Оно необычайно интересно. Я давно не имел удовольствия беседовать с вами. Я только из газет узнал, что вы здесь. Я предполагал, что вы находитесь в… – бывший и, возможно, будущий министр назвал один из мало известных городов заокеанской страны, показав тем самым полную осведомлённость о занятиях сэра Артура.
– Да, я намеревался пробыть здесь всего один день, но меня задержал туман.
– Вы уезжаете, сэр Артур?
– Томас Макнилл настаивает на свидании со мной. При первом прояснении я вылечу на континент.
– Я отношусь с большим уважением к мистеру Макниллу и ко всем членам этой сильной семьи. Они были на высоте положения во время войны…
– Я давно связан с ними…
– Кто же не знает, сэр Артур, чем обязана вам наша промышленность и мощь империи!
Сэр Артур не отвечает. Гость выдерживает требуемую вежливостью паузу и, видя, что хозяин не собирается говорить, меняет тему разговора:
– Вы высказали в вашей беседе с репортёром очень интересные мысли, но не считаете ли вы их преждевременными?
Сэр Артур смотрит на гостя в упор и молчит.
– Для вас, сэр Артур, не является секретом, что, несмотря на смену парламентского большинства, наша (гость делает ударение на этом слове) внешняя политика не претерпела изменений. Вам известно, что у нас есть большие шансы вскоре вновь взять всё в свои руки. Ваше участие в научных изысканиях, которые проводит империя совместно с нашим заокеанским партнёром, представляется нам очень важным…
Сэр Артур делает движение, и гость прерывает свою речь.
– Почему же я не могу высказать свои мысли? Кому не известно, что атомная, как вы её называете, энергия может повысить температуру Гольфштрема, превратить арктические льды в маленькое пятно около полюса и на век покончить с нашими туманами?..
Гость мягко улыбается:
– Но к чему при современном международном положении внушать массам необоснованные надежды, тем более что враги цивилизации и империи пользуются всеми средствами для того, чтобы поколебать нашу мощь?
Сэр Артур начинает раздражаться:
– То, о чём я говорил, можно осуществить в ближайшее десятилетие!
– Я хотел сказать, сэр Артур, что место, занимаемое вами в комиссии учёных двух стран… и нежелательность огласки…
Сэр Артур резко перебивает гостя:
– Я, вероятно, скоро не буду занимать этого места…
Гость говорит с нескрываемым удивлением:
– Но интересы империи, сэр?
– У вас нет монополии на понимание интересов империи. Огласка? То, о чём я говорю, является сейчас тайной только для политиков и учеников приходских школ. Каждый студент, если он занимается не только спортом, знает это!
Сэр Артур становится всё более и более резким в выражениях, однако гость не хочет замечать адресованных ему колкостей.
– Но война приближается! Мы обязаны готовиться к оборонительной войне, сэр Артур.
– К войне с русскими? Старая, навязчивая идея! Вы хотите уверить, что русские кровожадны и невежественны, хотя сами не верите этому! Вам первому известно, что там есть очень знающие люди, вот например (и сэр Артур назвал фамилию Фёдора Александровича). Я видел его перед войной. Он окружён учениками. И он делает то, что хочет. Да!
– Но ведь вы, сэр Артур, всегда принимали деятельное участие…
– А теперь, по вашему мнению, дорогой сэр, настало время и мне заняться политикой, причём по вашему рецепту? Вы ошибаетесь!!! Вы хотите вынудить всех заниматься политикой? Что же… Ею, наконец, займутся! Но не так…
Сэр Артур уже несколько минут ходит по комнате и говорит очень громко, не глядя на бывшего министра.
Гость встаёт.
– Я вижу, сэр Артур, что вы сегодня не расположены к деловой беседе, – говорит он, вежливо улыбаясь, но глаза его становятся холодными, колючими.
– Я всегда расположен к разумным беседам.
– Желаю вам покойной ночи, сэр!
Гость откланивается, не принимая вызова.
Сэр Артур молча отвечает на поклон и нажимает кнопку звонка. Лакей встречает бывшего министра за дверью, провожает в вестибюль, подаёт пальто и шляпу, и посетители исчезают в тумане.
Лакей остаётся один. Он удивлён: «Странно… Хозяин даже не проводил его хотя бы до дверей библиотеки! Его!»
Трудно двигаться в тумане. И все четверо устали. Но люди продолжают идти. Их дело не может ждать, не может! Это очень важное дело.
Вот они подошли к большой двери с бронзовыми украшениями и с головами львов, которые держат в зубах блестящие, как золото, кольца. Один из мужчин позвонил, подождал, опять нажал на кнопку звонка.
Дежурный полисмен натолкнулся на маленькую группу. Он остановился, направил на людей луч карманного фонаря.
Но в эту самую минуту дверь приоткрылась. Вышел лакей. Он старался рассмотреть смутные тени в тумане.
– Кто вы? Что вам угодно? – спросил он.
– Мы хотим видеть сэра Артура Форрингтона, – глухо ответили из тумана.
– Сэр Артур не принимает.
– Пожалуйста, доложите ему, что мы очень просим его принять нас. Только на несколько минут.
Лакей вытягивает вперёд голову и в луче полицейского фонаря различает силуэт женщины. Женщина повторяет:
– Мы очень просим!
Лакей открыл дверь шире и проговорил:
– Войдите.
В вестибюле лакей нерешительно сказал:
– Я попробую доложить. Подождите…
У двери библиотеки он прислушался, поднял руку, снова прислушался и, наконец, постучал. Не слыша ответа, он приоткрыл дверь, очень осторожно и тихо произнёс:
– Простите, сэр, две леди и два джентльмена очень просят вас принять их на несколько минут. Это не репортёры, они из Комитета… Что прикажете им ответить, сэр?
– Его состояние для меня вполне понятно. Совершенно ясны все признаки острой анемии. У него двадцать процентов эритроцитов, потеря подвижности, речи, сознания. Пульс слабо наполненный – только 25 в минуту!.. Это почти смерть. Будем повторять переливание крови малыми количествами и следить за её составом. Общая конституция у него отличная. Кизеров утверждает, что он вполне здоров… то есть был здоров до утра воскресенья, во всяком случае…
– Значит, он заболел внезапно?
– Ещё бы! Но ведь молниеносная спонтанная анемия неизвестна, – по крайней мере, она никем не была описана. Ведите историю болезни особенно тщательно. Это очень важно. Больного нужно спасти. Я нуждаюсь в совете Станишевского и вечером позвоню ему в область. Если найдёт время, обязательно прилетит. Слишком уж тяжёлый и интересный случай.
Поздно вечером Станишевский, доктор медицины, профессор и главный врач областной клиники, внимательно слушал по телефону рассказ главного врача Чистоозерской больницы и подавал, по своей привычке, краткие реплики:
– Так! Так! Одобряю, дорогая Лидия Николаевна! Интересно! Как? Конечно! Именно капельные переливания! Да! Правильно, что вы меня известили. Конечно, хотя это не тиф, не холера, но по своей редкости – это именно «чрезвычайное происшествие» по минздравовской номенклатуре!
2
Много хлопот доставил врачам необычайный больной. Повторные переливания крови вначале, казалось, ничего не давали.На следующий день чистоозерский аэродром принял санитарный самолёт из областного центра, доставивший Станишевского.
Перед Лидией Николаевной появилась с небольшим чемоданчиком в руке знакомая сухая фигурка с очень живыми глазами на подвижном лице, с жёлтыми прокуренными усами и с остренькой бородкой.
– Вот и я, уважаемая и дорогая Лидия Николаевна!.. Я человек беспокойный. Уж очень вы интересно рассказываете. У вас, право, дар рассказчика! Так хорошо рассказали, что я не утерпел и – в гости к вам. Тут я привёз кое-какие реактивы, мы с вами кое-что проверим.
В лаборатории Станишевский убедился, что прилетел он не напрасно. Внимательные наблюдения с помощью мощного микроскопа над взятой у Николая кровью оказались, действительно, очень интересными.
Плазма крови больного обладала свойством растворять в каких-то пределах красные кровяные шарики. В каких пределах? Как долго сохранится у неё это страшное свойство?
Жизнь человека зависела от ответа на эти вопросы. И ответ был найден решительно и правильно. Частые переливания крови малыми количествами с добавлением физиологического раствора уже к концу второго дня привели к тому, что кровь больного потеряла свою роковую силу. С этого момента можно было быть уверенным в благополучном исходе, а к четвёртому дню увеличение числа красных кровяных шариков было таким значительным, что вопрос полного выздоровления зависел только от времени.
Вечером четвёртого дня на очередной запрос Павла Ивановича Кизерова из больницы ответили: «Он ещё уток постреляет».
Но какие причины вызвали болезнь? Этот, самый важный теперь вопрос, оставался пока без ответа.
Станишевский ещё раз прилетел в Чистоозерскую больницу. В лаборатории, над микроскопом, произошёл такой разговор:
– Вот видите, Лидия Николаевна, растворение эритроцитов более не наблюдается. А такое число красных кровяных шариков, хоть их гораздо меньше нормы, бывает и у здоровых, но истощённых людей.
– Я тоже веду наблюдения, Павел Владиславович. Третьего дня всё-таки ещё было хотя и почти незаметное растворение красных кровяных шариков, но совсем не такое, как в первый день.
– А вчера?
– Так же, как сегодня, – всё хорошо.
Станишевский упрямо сдвинул брови.
– Считаю лечение удачным, об этом говорит и общее состояние больного, и микроскоп – сегодня и вчера. Он должен поправиться.
– Безусловно! Мы были правы, определив метод лечения. Но причина, причина? Что это за невидимый яд – растворитель эритроцитов?
– Непонятно, непостижимо, Лидия Николаевна!.. Но вот что! Больному теперь лучше. Давайте ещё раз его посмотрим и поговорим с ним. Кстати, взятая мною у него в первый раз кровь была помещена в моей лаборатории в соответствующие живому организму условия. И что же вы думаете? Я очень быстро констатировал стабилизацию. Число красных кровяных шариков более не уменьшалось. Это подсказывает, что токсина в крови не было. И, действительно, никакого токсина в крови у него я не нашёл. Ведь это заставляет думать, что больной мог выжить и без нашего вмешательства! Непонятно! Не могу найти ответа!..
3
Внимательный осмотр больного вполне удовлетворил врачей. Николай с усилием, но достаточно ясно и внятно отвечал на вопросы.Ему давали отдыхать и вновь осматривали и спрашивали.
Прощаясь, Станишевский долго не выпускал его руки.
– Будете, будете здоровы! Ещё постреляете! Немного у нас здесь отдохнёте, ну – неделю, две, а там, пожалуйста, милости просим! Я сам в молодости ружьё любил. Ведь вы в отпуску? Отлично, мы вам бюллетень дадим, по закону отпуск на время болезни продлевается. Поживите у нас!
И вдруг… вопрос в упор – сказалась жадная любознательность учёного:
– А на прощанье ещё раз прошу вас, скажите, не было ли у вас на озере какого-нибудь сильного переживания, так сказать, нервного шока, внешнего потрясения, вспомните-ка! Не здесь ли причина болезни вашей?
Веки Николая чуть дрогнули, и слабым ещё голосом он, вполне, впрочем, просто и уверенно, ответил:
– Нет, я не помню ничего особенного.
– Так. До свидания, дорогой мой. Именно до свидания, так как у меня к вам покорнейшая просьба. Вы ведь через наш город домой поедете? Вот и загляните ко мне, порадуйте вашим, к тому времени, – уверен! – цветущим видом. Болезнь ваша крайне для науки интересна. Случай с вами необычайный, скажу более – необычайнейший…
4
В глубине сознания, на границе полного мрака беспамятства возникло расплывающееся, смутное пятно: лицо Павла Ивановича. Слышался чей-то чужой голос. Инстинкт долга напоминал о записной книжке, – а потом всё исчезло…Когда сознание возвращалось, опять вспоминалась книжка и звучал женский голос, кажется – Агаши… Потом снова всё исчезало.
Только где-то высоко-высоко вспыхивала крохотная, очень яркая искра. Она со звоном бежала по длинной, протянутой от лунного диска струне.
Николай боялся, что искра упадёт. Он изо всех сил, напрягаясь всем телом, держал струну, и искра скользила по ней с томительным ноющим звоном «ззззз» и не падала.
Он не знал, когда это прекратилось, – осталась только большая усталость. Николай ощущал свет, слышал голоса и понимал обращённые к нему слова.
Отвечая на вопросы врачей, внутренне он был занят другим. Его – молодого, физически сильного человека – не интересовала болезнь как личный вопрос. Для него важно было другое – он всё время думал только о том, свидетелем чего он был на озере.
Слушая разговоры около своей постели, Николай убедился, что необычайное свечение луны никому неизвестно. Это подтверждало его мысль о редкой концентрации явления. Он понимал также, что Павел Иванович читал записи в его книжке и, как видно, сохранил секрет.
Но последний вопрос Станишевского был всё же неприятен Николаю.
«Как же быть? – спрашивал он себя. – Написать Алёше, дяде Феде?» Из путаницы мыслей и воспоминаний последних дней всплыл и чётко обрисовался строгий образ дяди Феди – старого учёного, его умные, проницательные глаза, его суровая требовательность к себе и окружающим.
Николай позвал дежурную сестру и сказал ей:
– Будьте добры, у меня в кармане было вечное перо, нельзя ли его достать? Пожалуйста!
Через десять минут сестра вернулась из кладовой.
– Я смотрела во всех карманах – пера нет. Наверно, в дороге потерялось. Вы хотите писать? Я сейчас принесу перо и чернила.
Но когда сестра явилась с бумагой и письменными принадлежностями, Николай сказал ей:
– Простите, что побеспокоил вас, я раздумал…
– А я вам на столике всё оставлю!
– Нет, нет, я не буду писать…
Вечером, несмотря на протесты дежурного врача, беспокойный пациент районной больницы встал и прошёлся по палате.
«Довольно валяться! Нужно скорее в Лебяжье! Там я всё продумаю хорошенько, побываю на дальнем озере и тогда вызову Алёшу!», – говорил он себе.
5
Небольшая записная книжка Николая находилась в надёжных руках. Последние слова записи ясно подчёркивали важность записанного: «…чувствую полную потерю сил, прошу Павла сохранить всё в секрете…»Впрочем, бережное отношение Павла Ивановича к записной книжке и его молчание объяснялись не только чувством дружбы и природной сдержанностью. На одной из первых страничек Павел Иванович прочёл подчёркнутую фразу:
«…Это может иметь большое научное значение, и не только чисто научное…»
Первая запись была сделана Николаем днём в воскресенье. Кратко повторяя уже известные нам особенности свечения на лунной поверхности, он писал:
«Падение космического тела на поверхность планеты может вызвать большой тепловой и световой эффект. Но это должно было бы наблюдаться всеми обсерваториями нашего полушария. В этом случае настоящие записи не имеют никакой цены, так как мы не имели нужных инструментов. Но удар метеорита о луну вызвал бы не концентрированный, а рассеянный луч света. Исключительная концентрация луча мною была проверена до того, как я разбудил Павла. Издали я едва замечал слабое свечение в камышах и в траве. Воздух же над озером был совершенно тёмен. Свет не отражался ни водяными парами, ни частицами пыли в воздухе. Всё это не похоже на известные мне виды свечения. Создаётся впечатление искусственного явления…»
Далее следовали менее разборчивые строки.
«Наблюдаю с берега, луна поднимается. Светящееся пятно появляется вновь. Отходил в степь и переставал его видеть. Граница освещённой зоны резко очерчена. Переход от неосвещённой зоны в освещённую составляет несколько шагов. Перехожу к наблюдениям из лодки на воде. Ветра нет, я нахожусь приблизительно на середине озера. Вода освещается на полную глубину. Видны все водоросли на дне, но дна не различаю. Растения кажутся висящими в тёмном пространстве. Пятно изменило цвет, оно сейчас совсем белое. Смотреть на него трудно. Почти ничего не вижу. Чувствую полную потерю сил, прощу Павла сохранить всё в секрете»…
Точки не было. Следовала черта, уходящая вниз.
Николай всё же сумел спрятать книжку в карман, а его вечное перо Петя нашёл в лодке.
Если бы Николай мог продолжать записывать виденное, он отметил бы, что через несколько секунд после последней записи луч исчез, а луна и озеро приняли свой обычный вид.
На следующий день приехавший в районный центр Павел Иванович Кизеров увёз своего друга в Лебяжье. Николай не захотел оставаться в больнице ни на один день.
– Я совершенно здоров, – уверял он врачей.
* * *
Далёкое степное озеро на добрый месяц опередило время: камыши стояли на нём жёлтые, словно уже наступил сентябрь.Тихо стало на озере: оно потеряло почти всех своих несчётных шумных обитателей, по которым дневные и ночные хищники, собравшись со всей округи, много дней справляли роскошную тризну…
Глава шестая
ОСТРОВ ТУМАНОВ
1
Туман… Густой, плотный туман, мягкий, как вата, уже вторые сутки окутывал остров, лежащий в океане вблизи северного побережья Европы. Бело-серое покрывало водяного пара переползло через неширокий пролив и редело на континенте, за прибрежными городами. К северу от острова туман простирался до льдов Арктики. С самолёта, идущего на большой высоте, можно было бы увидеть внизу только беспредельную, едва, волнующуюся снежнобелую пелену тумана.Однако ни один лётчик не отваживался, на полёт. Ни одно судно не выходило из портов. Радио оповестило весь мир о необычайном тумане в этом районе. Зимой, в декабре или в январе, в период относительного покоя на северных морях между бурями в дни осеннего и весеннего равноденствия, такие туманы не были исключительным событием.
Но в последние дни июля!..
Газеты печатали интервью своих корреспондентов с учёными: беседы с известными метеорологами, географами, физиками, химиками, снабдив их высказывания сенсационными заголовками, далеко не всегда отвечающими содержанию.
«…Сэр Бернон считает, что туман предвещает изменение климата…»И так далее и так далее…
«…Опрошенные нами учёные заявляют, что такого тумана в это время года никогда ещё не наблюдалось с самых древнейших времён…»
«…Великий химик Плайн заявил, что его не интересуют причины, вызвавшие появление тумана. Но он говорит, что нужно немедленно прекратить сжигание угля во избежание отравления населения оседающими газами…»
«…Наш известный писатель Бернар Фоу сказал, что этот туман напустили на последней сессии Организации Наций противники мира, но что известные круги наверняка объяснят появление тумана происками коммунистов и что протокол, изобличающий коммунистов, спешно изготовляется и будет опубликован в ближайшие дни…»
«…Сэр Артур Форрингтон утверждает, что с помощью атомной энергии можно навсегда изгнать туман с нашего острова…»
Большинство спекулировавших на тумане газет отмечало необычайность атмосферных явлений в этом году. Понижение температуры Гольфштрема совпало с поразительно низкой летней границей арктических льдов. Суда, пересекавшие Атлантику, встречали ледяные поля и айсберги в таких широтах, где их ещё никогда не бывало летом. Пароходные компании, обслуживавшие северные воды, были вынуждены переместить пути прохождения своих судов к югу. Льды мешали рыболовству на северных отмелях.
На следующий день вечерние газеты соперничали между собой, бесстыдно используя туман для увеличения тиража.
Тысячи и тысячи невидимых в тумане продавцов газет глухо выкрикивали:
– Мир охлаждается! Покупайте «Вечерний Вестник», вы узнаете последнюю новость о тумане!
– Только «Трубач» знает правду о тумане!
– Покупайте, покупайте, покупайте!!!
Туман был таким плотным, что продавцы и покупатели газет видели только руки друг друга, появлявшиеся из тумана.
Жизнь на острове, густо заселённом несколькими десятками миллионов людей, приостановилась.
Застигнутые туманом на пути к острову, сотни океанских кораблей снижали ход и медленно двигались, завывая мощными сиренами. Штурманы непрерывно производили расчёты, прокладывая курс вблизи коварных, изобилующих отмелями и подводными камнями берегов. Капитаны каботажного плавания были счастливы, когда опущенный наудачу якорь цеплялся за дно: «Можно отстояться».
Движение наземного транспорта на острове прекратилось. Люди передвигались только пешком, да и то рискуя разбить себе лоб о фонарный столб или о стену. Метрополитен был в эти дни единственным способом сообщения.
2
– Наконец-то! Клянусь Юпитером, сэр, дорога мне показалась чертовски длинной.Туман скрадывал длинные линии тяжёлых каменных фасадов. Если подойти вплотную к одному из них, то с трудом можно разглядеть троих людей, стоящих у входной двери особняка. Один из них высок и строен. Тёмная шляпа и тёмное пальто с поднятым воротником влажны от тумана. Второй, выразивший своё удовлетворение окончанием трудного пути, носит форму старшего офицера полиции, третий, очень массивный грузный человек в клеёнчатой накидке, – полисмен, наблюдающий за порядком в квартале.
Полисмен звонит. Большая дверь с бронзовыми украшениями и с головами львов, которые держат в зубах блестящие, точно золото, кольца, открывается почти тотчас. Вестибюль ярко освещён, но не свет прорезает туман, а туман клубами врывается внутрь вместе с двумя входящими в дом мужчинами. Полисмен остаётся на улице.
Лакей с бритым бесстрастным лицом низко кланяется, принимает у посетителя трость, пальто и шляпу и говорит тихим, почтительным голосом:
– Сэр Артур ожидает вас, сэр…
Человека в форме офицера полиции он не заметил.
Как заведённый автомат, лакей поднимается по лестнице на второй этаж, показывая дорогу. Войдя в большой зал, он пересекает его по диагонали, ни разу не оглядываясь, но точно соразмеряя свои шаги с шагами гостя. Ноги лакея, обутые в лёгкие ботинки на каучуковой подошве, бесшумно скользят по коридору, потом он проводит гостя ещё через две комнаты и, наконец, останавливается, стучит в дверь и чуть приоткрывает её.
«Сэр…», – и он докладывает о посетителе, называя имя человека, который, несмотря на относительно молодой возраст, был не так давно министром островной империи. Лакей пропускает гостя и осторожно, но плотно закрывает дверь. Назад он идёт медленно. Он также бесшумно двигается, но теперь походка его изменилась. У него что-то неладно с левой ногой, кроме того, у него подёргивается щека. Это не годится, ему не хотелось бы расстаться с местом. Платят хорошо и работа нетрудная, особенно когда хозяина не бывает дома. Хозяин отсутствует часто. Сестра хозяина, мисс Молли, добрая старая леди. Хозяин тоже хороший, он никогда не обращает внимания на слуг. Самое лучшее, когда хозяева не говорят со слугами… А хозяин чудак… читает «Рабочий день»! Забавно! Что он там находит? А ведь читает! Это сразу видно по газете. Другие газеты часто остаются неразвёрнутыми… Да, из-за воспаления седалищного нерва, нажитого в окопах, можно потерять хорошее место. Если это будет усиливаться, – в дом призрения бедных или на улицу.
Лакей остановился и потёр бедро. Проклятая болезнь. Но если не будет хуже, он выдержит и никто ничего не заметит…
Полицейский офицер сидит в вестибюле в кресле. Как же он его не заметил? Чортова болезнь! Оплошал…
– Не угодно ли вам подняться наверх, сэр?
Лакей опять скользит по лестнице автоматической бесшумной походкой.
– Стакан старого портвейна, сэр? Бисквиты, сэр? Сигару, сэр?
3
Громадная комната, дверь которой открылась, чтобы пропустить посетителя, кажется тёмной, несмотря на яркое освещение. Чёрно-коричневый резной дуб потолка и стен. Чёрный блестящий паркет. Тёмнокрасная кожа кресел и диванов. Чёрное дерево столов и стульев, чёрное дерево книжных шкафов, откуда глядят длинные ряды коричневых корешков. Тусклые, тёмных тонов картины мастеров старой фламандской школы висят над шкафами. Окна задёрнуты занавесами из тяжёлого темновишневого бархата. Белого цвета здесь только борода хозяина, закрывающая ему грудь, жёсткий пластрон сорочки гостя, открытый низко вырезанным жилетом вечернего костюма, да два мраморных бюста – Аристотель и Фарадей – на высоких подставках. Гость начинает первым:– Как поживаете, сэр Артур? Какой туман! Какая отвратительная погода!
Хозяин смотрит на гостя маленькими, упрямыми светлоголубыми глазами и молча принимает его рукопожатие. Он утвердительно наклоняет седую голову. Кажется, на него не производит впечатления ни высокий пост, который прежде занимал его гость, ни положение, которое он и сегодня удерживает в своей партии.
– Отвратительная погода, – явно только из вежливости произносит, наконец, сэр Артур Форрингтон. – Вчера газеты не давали мне покоя и я был вынужден принять репортёра… – он назвал одну из наиболее распространённых утренних газет.
– Я читал ваше интервью, сэр Артур. Оно необычайно интересно. Я давно не имел удовольствия беседовать с вами. Я только из газет узнал, что вы здесь. Я предполагал, что вы находитесь в… – бывший и, возможно, будущий министр назвал один из мало известных городов заокеанской страны, показав тем самым полную осведомлённость о занятиях сэра Артура.
– Да, я намеревался пробыть здесь всего один день, но меня задержал туман.
– Вы уезжаете, сэр Артур?
– Томас Макнилл настаивает на свидании со мной. При первом прояснении я вылечу на континент.
– Я отношусь с большим уважением к мистеру Макниллу и ко всем членам этой сильной семьи. Они были на высоте положения во время войны…
– Я давно связан с ними…
– Кто же не знает, сэр Артур, чем обязана вам наша промышленность и мощь империи!
Сэр Артур не отвечает. Гость выдерживает требуемую вежливостью паузу и, видя, что хозяин не собирается говорить, меняет тему разговора:
– Вы высказали в вашей беседе с репортёром очень интересные мысли, но не считаете ли вы их преждевременными?
Сэр Артур смотрит на гостя в упор и молчит.
– Для вас, сэр Артур, не является секретом, что, несмотря на смену парламентского большинства, наша (гость делает ударение на этом слове) внешняя политика не претерпела изменений. Вам известно, что у нас есть большие шансы вскоре вновь взять всё в свои руки. Ваше участие в научных изысканиях, которые проводит империя совместно с нашим заокеанским партнёром, представляется нам очень важным…
Сэр Артур делает движение, и гость прерывает свою речь.
– Почему же я не могу высказать свои мысли? Кому не известно, что атомная, как вы её называете, энергия может повысить температуру Гольфштрема, превратить арктические льды в маленькое пятно около полюса и на век покончить с нашими туманами?..
Гость мягко улыбается:
– Но к чему при современном международном положении внушать массам необоснованные надежды, тем более что враги цивилизации и империи пользуются всеми средствами для того, чтобы поколебать нашу мощь?
Сэр Артур начинает раздражаться:
– То, о чём я говорил, можно осуществить в ближайшее десятилетие!
– Я хотел сказать, сэр Артур, что место, занимаемое вами в комиссии учёных двух стран… и нежелательность огласки…
Сэр Артур резко перебивает гостя:
– Я, вероятно, скоро не буду занимать этого места…
Гость говорит с нескрываемым удивлением:
– Но интересы империи, сэр?
– У вас нет монополии на понимание интересов империи. Огласка? То, о чём я говорю, является сейчас тайной только для политиков и учеников приходских школ. Каждый студент, если он занимается не только спортом, знает это!
Сэр Артур становится всё более и более резким в выражениях, однако гость не хочет замечать адресованных ему колкостей.
– Но война приближается! Мы обязаны готовиться к оборонительной войне, сэр Артур.
– К войне с русскими? Старая, навязчивая идея! Вы хотите уверить, что русские кровожадны и невежественны, хотя сами не верите этому! Вам первому известно, что там есть очень знающие люди, вот например (и сэр Артур назвал фамилию Фёдора Александровича). Я видел его перед войной. Он окружён учениками. И он делает то, что хочет. Да!
– Но ведь вы, сэр Артур, всегда принимали деятельное участие…
– А теперь, по вашему мнению, дорогой сэр, настало время и мне заняться политикой, причём по вашему рецепту? Вы ошибаетесь!!! Вы хотите вынудить всех заниматься политикой? Что же… Ею, наконец, займутся! Но не так…
Сэр Артур уже несколько минут ходит по комнате и говорит очень громко, не глядя на бывшего министра.
Гость встаёт.
– Я вижу, сэр Артур, что вы сегодня не расположены к деловой беседе, – говорит он, вежливо улыбаясь, но глаза его становятся холодными, колючими.
– Я всегда расположен к разумным беседам.
– Желаю вам покойной ночи, сэр!
Гость откланивается, не принимая вызова.
Сэр Артур молча отвечает на поклон и нажимает кнопку звонка. Лакей встречает бывшего министра за дверью, провожает в вестибюль, подаёт пальто и шляпу, и посетители исчезают в тумане.
Лакей остаётся один. Он удивлён: «Странно… Хозяин даже не проводил его хотя бы до дверей библиотеки! Его!»
4
Неподвижное море густого тумана всё ещё затопляет столицу острова. По одной из её улиц медленно движется маленькая группа людей. Двое мужчин и две женщины. Не обращая внимания на туман, они ходят целый день по городу; они стучатся во многие двери, входят в десятки квартир, говорят с сотнями людей. Наступает ночь. Но их путь ещё не кончен.Трудно двигаться в тумане. И все четверо устали. Но люди продолжают идти. Их дело не может ждать, не может! Это очень важное дело.
Вот они подошли к большой двери с бронзовыми украшениями и с головами львов, которые держат в зубах блестящие, как золото, кольца. Один из мужчин позвонил, подождал, опять нажал на кнопку звонка.
Дежурный полисмен натолкнулся на маленькую группу. Он остановился, направил на людей луч карманного фонаря.
Но в эту самую минуту дверь приоткрылась. Вышел лакей. Он старался рассмотреть смутные тени в тумане.
– Кто вы? Что вам угодно? – спросил он.
– Мы хотим видеть сэра Артура Форрингтона, – глухо ответили из тумана.
– Сэр Артур не принимает.
– Пожалуйста, доложите ему, что мы очень просим его принять нас. Только на несколько минут.
Лакей вытягивает вперёд голову и в луче полицейского фонаря различает силуэт женщины. Женщина повторяет:
– Мы очень просим!
Лакей открыл дверь шире и проговорил:
– Войдите.
В вестибюле лакей нерешительно сказал:
– Я попробую доложить. Подождите…
У двери библиотеки он прислушался, поднял руку, снова прислушался и, наконец, постучал. Не слыша ответа, он приоткрыл дверь, очень осторожно и тихо произнёс:
– Простите, сэр, две леди и два джентльмена очень просят вас принять их на несколько минут. Это не репортёры, они из Комитета… Что прикажете им ответить, сэр?