Страница:
Они торговались с боярином. Ватаге нужны сани, кони, зерно, оружие,
теплая и прочная лопотинка. У Ставра всего найдется не на одну ватагу. И
он не отказывает Какой будет расчет с боярином? Об этом-то и идет спор
Ставр хотел иметь в добыче равную долю с ватагой Каждая вторая шкурка
из всех взятых должна быть боярская.
- Простой счет, верный расчет, - говорил Ставр. - Сколько времени там
ни пробудете, между нами все пойдет в равных долях.
- Много хочешь, - в ответ усмехался Доброга. - Знаешь, сколько там
зверя?
- Много, много хочешь, уступай, боярин, - поддерживали ватажного
старосту другие.
Ставр поглаживал подстриженную холеную бороду и ласковым голосом
убеждал мужиков:
- Где же много хочу? Вы, люди разумные и бывалые, подумайте. Вы же не
малые дети, вы хозяева
Боярин льстил ватажникам. Больше половины было молодых парней. Ставр
уговаривал:
- Думайте, думайте. А мясо, добытое на мою снасть? А рыба, ловленная
моими же снастями? А дома, которые вы поставите моими же топорами,
теслами, долотьями и стругами? Ведь все ваше будет! В них не будет моей
доли. А пашни, что засеете моим зерном? Что родится то и ваше, я не прошу
моей доли. Где же я хочу много получить?
Так и спорят час, другой. Ватажники - свое, а у боярина на каждое
слово есть умный ответ.
Доброга начал сердиться:
- Ты дома в тепле и сытости будешь сидеть боярин. А нам ломаться в
лесах и болотинах, в нужде, труде, голоде. Чего же ты с нами равняешься!
Ставр качал головой и укоризненно смотрел в глаза ватажному старосте.
- Дак вы же думайте, люди, - вразумлял боярин, - без моей
снасти-припаса ватага не дойдет до места, не наловит зверя. Знать, главное
во всем - моя снасть. Или нет? Что ты, охотник, сработаешь голым?
Доброга махнул рукой, встал и пошел к двери. За ним тронулись и
остальные выборные от ватаги.
- Стойте! - боярин повысил голос. - Куда метнулись, экие шуты-обломы.
Стой, вам говорят!
Ватажники вернулись и вновь расселись. Ставр кивнул своим молодцам,
чтобы поднесли ячменного пива и меда. Ребята намочили усы и слушают,
что-то им еще боярин скажет.
Ставр улыбнулся и понизил голос, будто хочет втайне сказать самые
важные слова:
- Вы смекните, разумные, что не всем бывает удача. В лесах ли, в
реках и болотах вы сгибнете, побьют ли вас чужие люди - и все пропало. Мне
не только что прибыли не будет, все мое добро пойдет прахом.
Доброга еще ласковей улыбнулся, чем боярин, и согласился:
- Тут-то мы с тобой, именитый боярин, и окажемся в равных долях. Наши
кости и твои копья будут вместе лежать...
Боярин оспорил Доброгу:
- Не так ты судишь. Вам лежать в покое, а мне считать убытки.
Доброга так расхохотался, что закашлялся и еле отдышался:
- Мы, боярин, в нашу ватагу берем всех удалых людей. Нет отказа и
тебе. Пойдем с нами! Ляжем вместе, и тебе не придется горевать от
проторей!
Ставр потемнел и дернул себя за бороду:
- Меня ты не учи уму-разуму. Я ученый!
Опять Доброга встал, и все остальные за ним сгрудились к порогу. И
опять Ставр их не отпустил. Боярин вскочил и закричал:
- Экие вы, сосновые головы, вязанные лыком, непонятливые! Ступайте
все за мной.
Боярин повел ватажников по клетям. Под руками боярских молодцов
загремели дорогие железные изделия, и у ватажников разгорелись глаза. Один
берется за топоры, другой присмотрел рогатину, кто нацелился на меч, а кто
напялил на голову кованый шлем.
За первой клетью всей толпой ввалились во вторую. В ней хранились
охотничьи снасти, проволочные силки, прочные зверовые капканы - и
новгородского и иноземного дела. Шли дальше и осматривали котлы и котелки,
окованные и кожаные ведра, оловянные и медные миски, конскую сбрую,
кафтаны, штаны, сапоги, дубленые полушубки, тулупы, шубы, шапки, рукавицы.
Богатые товары у боярина. Ватажники мякнут. Чего еще, пора с боярином
бить в руки, там разберемся. Сами пальцы, как крючки, цепляются за хорошие
вещи и не хотят расставаться. Товарищи незаметно подталкивали Доброгу,
шипели:
- Соглашайся.
Ставр приговаривал:
- Я не поскуплюсь, дам все, что нужно. И коней дам, и молодых коров,
и двух бычков для приплода.
И все же Ставр не уговорил. Ватажный староста молча пошел со двора.
Ватажники потащились за Доброгой. Повесили они носы: ведь иные первый в
жизни раз вволю подержали в руках то, что до сего дня лишь глазами щупали.
Ставр налетел на Доброгу с поднятым дубцом:
- Эй! Чтоб тебя Перун рассек молнией, забил в землю громом! Ты упрям
и неподатлив, как дубовый корень. Моя половина в мехе, а ты говори срок.
Уступил-таки боярин и согласился иметь половину в добыче не вечно, а
на время. Но и на это Доброга не пошел. Староста грозился, что пойдет к
Колту, к Пелгу или к Чагоду. В Новгороде найдутся и другие богачи, кроме
Ставра. Торг закончили уже при свечах. Договорились, что ватага за все,
что заберет, заплатит четверную цену против обычного торга. И пока ватага
не выплатит долга, все добытые меха пойдут Ставру без всякой утайки. Когда
же расчет закончится, то ватага свою добычу пять лет не будет никому
продавать, кроме Ставра.
Боярин сам написал на коже договор. Под ним подписались Доброга и еще
один ватажник, Отеня. А остальные закоптили на свече большие пальцы и
поставили печати.
Ставр не сумел навечно закабалить ватагу, но все же остался доволен.
Были довольны и ватажники. Боярин желал им удачи и счастья и поил медом
досыта. А Доброге вдруг взгрустнулось. Он вспомнил товарищей, которые
погибли в лесах, вспомнил, как достаются нехоженые места. Он пил пьяный
мед, чтобы забыть прежние труды и думать только о новых.
У Доброги побаливали и грудь и бока. Осенью ему случилось кашлять
кровью. Зима сразу принесла облегченье.
Кто привык искать новые места и топтать нехоженую лесную землю, тот
дома не усидит, пока его носят ноги и дышит в груди душа. Доброга знал,
что за зиму ватага уйдет далеко и ему полегчает в лесном раздолье.
Ставр отпустил повольников и в сопровождении старшего приказчика
Василько прошел в обширный спальный покой своего дома.
Боярин был озабочен и как будто недоволен. Чем же? Не уступкой против
запроса, на которую его вынудил упорный охотник Доброга. Ставр был не
жаден. Торгуясь, он играл уменьем победить человека в трудном состязании
ума и воли, напряженных желанием выгоды. Повольники не сердили боярина, и
его раздражение было напускным. Ставру нравился умный и напористый
Доброга.
Повольники и вправду могли погибнуть, безвестно исчезнуть в неведомом
Черном лесу. Это не заботило боярина. Богатству не должно лежать под
спудом, его доля - бегать по белу свету. Сегодня убыток, завтра - прибыль,
в торговых делах они родные братья.
Ставру стало скучно. Не отобрать ли из своих приказчиков и
захребетников сотни две с половиной лихих молодцов и не погулять ли с ними
по нехоженым лесам да по безыменным рекам? А?
- Что скажешь, Василько? Пойду-ка и я с доброй дружиной то ли на
полуночник, то ли на восход, покажу нашим мужикам, как берут новые земли.
Что?
- Князь шутит, князь играет словами, - полувопросительно ответил
старший приказчик и любимый наперсник боярина.
Родом из Фессалии, Василько лет шесть тому назад пристал ко двору
Ставра. Грек был года на четыре старше своего тридцатипятилетнего хозяина,
силен телом, ловок умом, грамотен по-гречески и по-русски. Забравшись в
Новгород из Херсонеса Таврического, Василько начал дело на свои и на
заемные деньги. Он вложил все серебро в хлеб и разбогател бы с одного
удара, но перегруженные зерном лодьи в бурю затонули на Ильмене. Васильку
за долги грозила вечная кабала. Ставр выкупил у заимодавцев ранее
приглянувшегося неудачника-грека. Боярин ценил ум и способности Василько и
не имел от него тайн.
- А ежели не шучу? - продолжал боярин.
Василько зажег последнюю свечу в пятигнездном шандале, и покой ярко
осветился. Следуя правилам греческих софистов, которые советуют уклоняться
от прямых ответов, пока собеседник не откроет полностью свою мысль,
старший приказчик ответил вопросом на вопрос:
- К чему же князю искать счастья в далеких лесах? Разве мой князь
отчаялся быть счастливым в своем Городе?
Ставр был не слабее грека в игре словами. Он сказал:
- Тебе так нравится Город? В нашем Городе слишком легко горят дворы и
дома, когда их хозяин не умеет ладить с соседями.
Это был жестокий намек. Одновременно с гибелью хлебных лодей в
Новгороде сгорел нанятый греком двор с последним имуществом. С основанием
или без основания, но Василько обвинял соседей в поджоге.
- Князь, князь, - укоризненно молвил грек, - к чему так говорить, к
чему? Ах, если бы мой князь захотел, тогда в этом Городе ему было бы не
тесно, а широко-широко...
- Ты опять за свое!
- Да, да. Но я стою не за свое, я - за тебя, мой князь, - и Василько
горячо продолжал: - Прошедший час не убыток в делах, его не воротишь и не
покроешь никакой прибылью. Страшно терять время. А храбрость потерять -
всего лишиться. Мой князь теряет время. Мой князь никогда не лишится
храбрости, я знаю его львиное сердце. Увы, у моего князя великие мысли, но
он не хочет решиться. Мой князь говорит с нурманнами и с другими людьми
окольными словами, а сам...
Василько замолчал. Глядя на него, каждый сказал бы, что грек смущен
собственной смелостью. Но он лишь испытывал своего господина.
- Продолжай, - разрешил Ставр.
- О, мой князь, к чему? Мудрые египтяне утверждают, что пояс богини
Изиды, которая оплодотворяет страну Кеми, может развязать только рука
мужчины. Ты мужчина, но ты не хочешь. Ты испытываешь себя и других. К
чему?
- Чтоб знать.
- Что знать, что? В Новгороде есть один общий закон для всех людей,
лучших и худших. Это бессмысленно. Должны быть два закона. Лучшие должны
давать законы худшим.
- Продолжай.
- В Новгороде худые мужики-вечники своими голосами перевешивают волю
и голоса лучших людей, как камень перевешивает золотые монеты. Это
бессмысленно. Новгородские старшины зависят от прихоти темного веча. Это
бессмысленно.
- Да, - подтвердил Ставр. - И в Новгороде не так будет. Будет один
князь. Не Город им, а он будет править Городом.
Василько метнулся к боярину:
- Наконец-то мой князь захотел!
- Да. И не сегодня лишь.
Грек опустился на колени, и Ставр положил ему руку на плечо:
- Я буду с терпением ковать будущее, как те цезари и кесари, которые
год за годом в безвестном молчании тянули лямку воина-наемника. Слушай,
Василько, отныне день за днем, лето за летом я буду пропускать через мои
пальцы новгородцев, я буду цедить мелкой сетью мутное людское море. Знай,
я не поспешу. Я выберу день, который я сам подготовлю...
- Да, да, да...
- Я не желаю зла новгородским людям. Я отсеку лишние вольности
Города, как для пользы больного у него отнимают часть тела. Я найму, я
позову нурманнов. Да, я начну подниматься и на их спинах. Я буду в
Новгороде как Марий и Сулла, я соединю их в одном моем лице. Я буду первым
новгородским кесарем...
- Итак, мой князь... - подсказал Василько.
- Итак, я разделю старшин, я разделю бояр и купцов, я разделю
мастеров и прикормлю простых худых людинов, я разобью мысли городских
бойцов-ротников...
- Да, да... - кивал Василько, - да. Мой князь мудр, он прав. Годы
труда - века власти.
После договора со Ставром ватага спешила кончить последние сборы. За
всем наблюдали ватажные старшины. Внутреннее устройство каждой
новгородской ватаги следовало привычному образцу городского уклада.
Избирали главного старосту и нескольких походных.
Ватажный староста получал большую власть все были обязаны слушаться
его приказов без споров и оговоров. Если спустить одному, другому дать
потачку и третьего помиловать, то ватага может пропасть. Слабость
ватажного старшины приводила к тому, что ватага рассыпалась, как
разлетался по ветру стог, сложенный дуром. На Доброгу полагались и ему
верили.
В ватаге разный народ. Прибились и несколько женатых мужиков. Есть
опытные охотники, на которых возлагается общая надежда. А больше всего
идет молодых парней - младших людей, как их зовут в Новгороде. Им
наскучило слушаться старших в больших семьях им хочется на волю, а отец не
дает выдела: "Ты еще мало поработал на род". С отцом нельзя спорить и
некому на отца жаловаться. В большой семье и сила большая. По старому
новгородскому обычаю отцы не препятствуют сыновьям уходить повольничать.
Полагаясь на бывалого и честного Доброгу, даже строгий Изяслав без
шума отпустил одного из младших сыновей и племянника. В Изяславовом
хозяйстве хватало рук, пусть молодые повидают дальние земли.
Еще до света ватага спустилась на волховский лед Старшины в последний
раз оглядели обоз и сочли возы и людей. Забрезжил день. Ватажники начали
класть земные поклоны Городу, родным и друзьям, которые вышли проводить.
Кто смеялся, а кто и поплакал.
- Э-гой! Пошли! - зашумел Доброга.
Лошадушки влегли в хомуты и качнулись влево, вправо, чтобы оторвать
примерзшие полозья. Обоз заскрипел, полозья заныли.
Вслед махали и кричали:
- Возвращайтеся!
- Родных углов не забывайте!
Ватажники откликались:
- А вы к нам!
- На хорошее житье!
- На богатые ловли!
Вот и голосов не стало слышно. Ватага большая. Уже не видно передних,
а задние все оглядываются и оглядываются. Придется ли еще увидеть родных
людей и Город?..
Всех ватажников набралось около двухсот, а возов - до пяти десятков.
Впереди бегут лыжники, чтобы осматривать дорогу по запорошенному льду и
прокладывать путь саням. В хвосте другие лыжники следят за обозом, который
идет в середине ватаги.
Так и пойдут все время, каждый на своем месте, охраняя и сторожа себя
и всех. Хотя сейчас ватага идет своей землей и никто ее не обидит, но где
же и учиться походному ремеслу, как не дома. Малая ватажка может и
спрятаться и убежать, а у большой ватаги вся сила в порядке.
С обозом ехали двое Ставровых приказчиков для наблюдения за отдачей
долга. А рядом с родным и двоюродным братьями шла Заренка. Отец и мать
отпустили девушку проводить братьев и погостить у родных, которые жили в
новгородском пригороде Ладоге на Волхове, близ озера Нево.
От озера Ильменя до озера Нево волховские берега обжиты. На удобных
местах лес сведен и землица пошла под посевы.
Богатые земельные владельцы крепко живут на больших огнищах. Жилые
избы, клети, хлева и крытые дворы собраны в кулак и спрятаны за тыном.
Издали видны толстые черные бревна, заостренные на концах. Над ними
теснятся, как опята или овцы, присыпанные снегом крыши.
Большие рода или друзья сели починками. На починках хозяева стараются
ставить избы вплотную. Задние глухие стены сходятся вместе, как одна. А
впереди дворы закрываются тыном. Ворота прочные, и калитки так узки, что
едва пройдешь. Внутри же починков хозяева сообщаются один с другим через
дверцы в оградах. Можно весь починок пройти насквозь и подать соседу
помощь. На починках живут крепко.
Однако новгородцы не боятся садиться и в одиночку, односемейно,
заимкой. Они не любят заранее томить мыслью о том, что кто-то может их
обидеть. На полюбившемся месте новгородец рубит избу двумя глухими стенами
наружу, а окнами и дверью - во двор. От глухих стен хозяин отводит ограду
и замыкает усадьбу. Этого достаточно для защиты от зверя, а от людей нужно
полагаться на себя, а не на стены.
Весь Волхов течет под новгородским надзором. Летом береговой
огнищанин любит причалить к каравану на челноке, чтобы послушать людей и
сменять чего-нибудь для хозяйства. А зимой встречает обозы.
Доброга хотел дойти до озера Нево за четыре дня. Староста наблюдал,
чтобы передние держали правильный шаг, а задние не оттягивали.
На ходу следовало присмотреться к людям. К ватагам всегда пристают и
те, кто не знает своей силы. Таких нужно вовремя отбить. Чем дальше, тем
больше они будут в тягость и товарищам и себе.
Поэтому-то Доброга с помощью походных старост с первого дня потянул
ватагу во всю мочь. Поднимал людей затемно и вел до поздней ночи. Никому
не позволялось присаживаться на тяжело груженные возы - он берег не людей,
а лошадей.
В ватаге нашлось около двадцати девушек и молодых женщин. Им тоже не
давали потачки: назвался груздем, так полезай в кузов! Все они бежали на
лыжах, и по одежде их не отличить от мужчин.
Ватага ночевала прямо на льду. Сани ставили в круг, лошадей - в
середину. По очереди сторожили, а спали на снегу, как выводок серых
куропаток. В первые дни не варили горячего, довольствовались домашними
подорожниками.
Ватажный уклад строже городского. За каждую малую провинность
полагается строгое наказание. А за большую вину могут лишить и жизни. В
Новгороде нет обычая казнить смертью. За каждую вину по Правде назначается
вира. Но и в Городе бывает, что на вече обозленный народ забивает
преступника насмерть.
Не думает молодежь о дурном, не ждет худого от жизни. Заренка не
отставала от братьев. Все-то любо девушке, так бы она и бежала до самого
края Земли! Ее радуют и морозный воздух, и скрип саней, и говор
ватажников, и заснеженные берега, и черные леса, и избяные дымки починков
и заимок.
Когда кто-нибудь бежал к ватаге навстречу, девушка прибавляла шаг:
- Что-то мне стало зябко.
А если прибрежный житель догонял ватагу, то Заренка останавливалась и
оглядывалась.
У Доброги распрямилась спина, и он больше не кашлял. Ватажный
староста совсем оправился от осеннего недуга. Он точно родился на лыжах.
Доброга среднего роста, такого же, как Заренка. У него широкая шелковая
борода, не черная, но и не светлая, чистое лицо, румяные щеки, глаза
веселые и на языке всегда готово умное слово. Он не знает ни устали, ни
покоя. То остановится и, щупая рысьими глазами, пропустит мимо себя всю
ватагу, то пристанет к кому-либо и пробежится рядом, поговорит. Знакомится
со всеми.
Доброга любит молодок и девушек, ему теплее около них. И они его
любят. Он споет песню, сшутит шутку, расскажет небылицу. С веселым
человеком хорошо, не хочешь, а рассмеешься. Доброга шутит не обидно. Его
знают, как мастера играть на гудке.
- Гудок-то свой взял?
- Взял, да не про вас он, - ответил староста, а сам примечал: этот
парень что-то слабоват. Не прошло и полдня, а он, как рыба на берегу,
ловит ртом воздух.
- А для кого же гудок? - не отстают молодки. Знают, что староста
припас, чем повеселить людей.
- Как придем на реку, буду играть в лесу. Там живут соболихи, они
великие охотницы до гудка. Сейчас прискачет и с себя сама шкурку стянет.
На, мол, тебе, охотничек, за то, что меня, забытую и печальную, хорошо
потешил.
- Знаем, уж знаем мы, какие тебе соболихи снятся! - смеются женщины
на старосту, а тот предлагает парню:
- А ну! Давай бежать наперегонки. Осилишь меня, гудок твой. А он у
меня дорогой, заговоренный.
Парень не признавался в своей слабости и отшучивался:
- Ладно тебе, Доброга. Владей своим гудком, он мне не нужен, я и так
соболих наловлю.
А волховские берега уходят и уходят. За ватагой ложится на лед
широкая, наезженная дорога.
Слегка снежит. Небо затянуто, и большого холода нет. Люди греются на
ходу, сбивают шапки на затылки, суют рукавички за пояса и развязывают
завязки на тулупчиках. Тепло.
По-над берегом кто-то бежал наперерез ватаге, на круче пригнулся и
прыгнул вниз. Аж завился белой пылью и покатил по льду. Ловок! Он завернул
и оказался в голове ватаги:
- Кто староста?
Доброга как услышал, побежал вперед. Не один. С ним вместо слабого
парня погналась Заренка. Рядом бегут. Нет! Девушка вырвалась вперед,
Доброга отстал. Всем развлечение. Народ шумит:
- Ай да девка! Ишь, шустрая! Наддай, наддай!
Шалит Доброга, дает девушке поблажку. Во весь рот ухмыляются старые
дружки ватажного старосты: Доброга известный мастак! Заренка же бежит и
бежит. Девичьи ноги легкие.
Староста нажал и пошел рядом. Сказал Заренке:
- Не спеши, задохнешься.
Нет, девушка дышала ровно. Она только сверкнула на охотника черными
глазами и прибавила ходу. И Доброга прибавил. Так и добежали в голову
ватаги, будто в смычке. Поиграли и будет.
Незнакомый человек бежал к ватаге. Заренка остановилась, чтобы
пропустить ватагу и встать на свое место.
- Ну, девка! Хороша! С такой не пропадешь, - одобряли Заренку
ватажники. Она не отвечала, будто ей в привычку гоняться на лыжах с лучшим
охотником.
Доброга на ходу беседовал с пришлым парнем, кто он, что умеет. Парень
еще с осени слыхал о ватаге и хочет с людьми идти.
- Собирайся, догоняй ватагу, - разрешил староста. Не последний
человек просится в ватагу, будут по пути и еще приставать. О новых будет
решать ватажное вече а старосте этот парень понравился.
Опять ватажный староста скользит лыжами рядом с Заренкой,
рассказывает о далеких лесах, безыменных реках, о непуганых зверях и
птицах. Бывалый охотник знает тайные озера в глухомани, где в лунные ночи
удальцам случалось подсматривать белых водяниц. Водяницы играют,
нежатся...
Смельчак крадется в челноке, веслом не плеснет. Только руку протянет,
чтобы схватить, а уж их и нет Они обернулись белыми кувшинками, озерными
розами, а в воде, где они плескались, ходит одна рыба. Потянешь кувшинку
за длинный стебель, а водяница его снизу тянет, играет с тобой.
А иной раз водяницы оборачиваются лебедями. Нужно знать слово. Это
заветное слово на заре, после первой весенней грозы, раз, лишь один раз в
своей жизни молвит лебедке лебедь. Это верное слово знает и дикий гусь.
Услышав, лебедка повторяет слово и на всю жизнь слюбляется с лебедем. Вот
почему так крепко брачатся и лебеди и гуси.
Если же человек подслушает это слово, запомнит и скажет водянице, его
она будет. В ней сразу сердце заговорит, ей холодно сделается в воде, и
она, больше ничего не боясь, сама вся потянется к человеку. Тут ее и бери.
Она сделается верной женой, откроет любимому все водяные и лесные тайны и
живет с ним, не стареется, такая же, как в первую ночь на озере.
Но с человеком водяница живет только летом. Когда вода начинает
подергиваться первым льдом, любушка уходит вглубь и спит до весны.
Водяница берет от человека зарок, чтобы он хранил ей верность и в
деле и в мыслях. Кто нарушит зарок, больше не увидит любушки. Зиму он
проживет спокойно. А летом, проснувшись, водяница ему не даст покоя. Она
будет рядом невидимо плакать горькими слезами. От них неверный человек
чахнет, пока не сгибнет совсем.
Все, затаив дыхание, слушали Доброгу. Сам же бывалый охотник и
вправду вспоминал лунные блики на озерах, белые руки и прозрачные тела
дивных купальниц. Он скрадывал весенние лебединые тайны, слышал и слово,
но не сумел ни запомнить его, ни повторить.
- Ан ты, Доброгушка, водяницу-то покинул, что летом чахнул, а зимой
она тебя отпустила? - задела старосту бойкая молодка. Она шла с мужем и
заранее приревновала его к водяницам.
- На что мне водяницы? Я и без них хорошо проживу! - засмеялся
Доброга и побежал вперед.
Убежал староста, и Заренке сделалось скучно. Она не слыхала таких
слов, какие знает ватажный староста, и не видала таких людей. Она
задумывается, а о чем - сама не знает. Какая же девушка разберется в своем
неопытном сердце?..
А Одинца все нет как нет.
Одинец шел лесом и тащил за собой санки. Широкий лубок был высоко и
круто загнут, и на нем был закреплен лубяной кузов. Такие санки на
сплошном и широком полозе легко тащить без дороги. В коробе лежало
приданое молодца и запас еды на дорогу. Сверху привязаны лыжи.
Снега мало, земля припорошена едва на четверть и видны былки. Где
бугорок - там гриб-дедовик, где холмик - там домик спящих муравьев.
Лычницы шоркали, и под снегом похрустывал сушняк. Близкий звук не
уходил, он будто оставался на месте. В лесу тихо, как нет никого. Морена
сковала и воздух
Тсарг с меньшим парнишкой провожали гостя. Девка было метнулась, но
отец на нее цыкнул.
Версты две они шли молча, каждый сам по себе Тсарг с сыном то
обгоняли Одинца, то отставали. До самой разлуки не сказали ни одного
слова. Наконец Тсарг взял Одинца за плечо.
- Иди так, - и мерянин показал на сивер. - Будешь идти так два дня
или три дня, все едино. Потом еще три дня пойдешь на полуночник. После
опять ступай на сивер. Смело топчи землю и дни считай. Гляди, день на
третий, на четвертый ли и выйдешь на большую реку Свирь-Глубокую. Она
течет из Онеги-озера Звонкого в Нево-озеро. По ней ватага та пробежит.
Ладно... Иди!
Одинец упал на колени и ударил доброму человеку лбом.
- Иди, иди, - тихо сказал мерянин, - ладно тебе. - Он сам низко
кланялся Одинцу, а парнишка Тсаргов от сердца отбил земной поклон.
Встали и повернулись: Одинец - на сивер, Тсарг - на полуденник, - и
расстались. Потом Тсарг оглянулся Одинец шагал саженными шагами, и за ним
прыгал лубок. Шибко идет!
- А-ой! - закричал Тсарг. - Много-много шкурок накопишь, приходи!
Откупишь виру, у меня жить будешь!
Одинец запнулся, снял шапку и махнул: слышу, мол Опять зашагал...
А Тсарг все глядел - большой парень, сильный работник... Эх,
уходит!.. Над рысьей шапкой, которую Тсарг Дал Одинцу, торчали, еще
прибавляя роста, лук и навешенная на спину рогатина. На другом краю поляны
Одинец чуть обернулся, махнул рукой, и нет его больше, совсем ушел.
Пора и Тсаргу, у него много дел. Мерянин пустился вместе с сынишкой
большим кругом проверять капканы и силки, вынимать добычу и наново
теплая и прочная лопотинка. У Ставра всего найдется не на одну ватагу. И
он не отказывает Какой будет расчет с боярином? Об этом-то и идет спор
Ставр хотел иметь в добыче равную долю с ватагой Каждая вторая шкурка
из всех взятых должна быть боярская.
- Простой счет, верный расчет, - говорил Ставр. - Сколько времени там
ни пробудете, между нами все пойдет в равных долях.
- Много хочешь, - в ответ усмехался Доброга. - Знаешь, сколько там
зверя?
- Много, много хочешь, уступай, боярин, - поддерживали ватажного
старосту другие.
Ставр поглаживал подстриженную холеную бороду и ласковым голосом
убеждал мужиков:
- Где же много хочу? Вы, люди разумные и бывалые, подумайте. Вы же не
малые дети, вы хозяева
Боярин льстил ватажникам. Больше половины было молодых парней. Ставр
уговаривал:
- Думайте, думайте. А мясо, добытое на мою снасть? А рыба, ловленная
моими же снастями? А дома, которые вы поставите моими же топорами,
теслами, долотьями и стругами? Ведь все ваше будет! В них не будет моей
доли. А пашни, что засеете моим зерном? Что родится то и ваше, я не прошу
моей доли. Где же я хочу много получить?
Так и спорят час, другой. Ватажники - свое, а у боярина на каждое
слово есть умный ответ.
Доброга начал сердиться:
- Ты дома в тепле и сытости будешь сидеть боярин. А нам ломаться в
лесах и болотинах, в нужде, труде, голоде. Чего же ты с нами равняешься!
Ставр качал головой и укоризненно смотрел в глаза ватажному старосте.
- Дак вы же думайте, люди, - вразумлял боярин, - без моей
снасти-припаса ватага не дойдет до места, не наловит зверя. Знать, главное
во всем - моя снасть. Или нет? Что ты, охотник, сработаешь голым?
Доброга махнул рукой, встал и пошел к двери. За ним тронулись и
остальные выборные от ватаги.
- Стойте! - боярин повысил голос. - Куда метнулись, экие шуты-обломы.
Стой, вам говорят!
Ватажники вернулись и вновь расселись. Ставр кивнул своим молодцам,
чтобы поднесли ячменного пива и меда. Ребята намочили усы и слушают,
что-то им еще боярин скажет.
Ставр улыбнулся и понизил голос, будто хочет втайне сказать самые
важные слова:
- Вы смекните, разумные, что не всем бывает удача. В лесах ли, в
реках и болотах вы сгибнете, побьют ли вас чужие люди - и все пропало. Мне
не только что прибыли не будет, все мое добро пойдет прахом.
Доброга еще ласковей улыбнулся, чем боярин, и согласился:
- Тут-то мы с тобой, именитый боярин, и окажемся в равных долях. Наши
кости и твои копья будут вместе лежать...
Боярин оспорил Доброгу:
- Не так ты судишь. Вам лежать в покое, а мне считать убытки.
Доброга так расхохотался, что закашлялся и еле отдышался:
- Мы, боярин, в нашу ватагу берем всех удалых людей. Нет отказа и
тебе. Пойдем с нами! Ляжем вместе, и тебе не придется горевать от
проторей!
Ставр потемнел и дернул себя за бороду:
- Меня ты не учи уму-разуму. Я ученый!
Опять Доброга встал, и все остальные за ним сгрудились к порогу. И
опять Ставр их не отпустил. Боярин вскочил и закричал:
- Экие вы, сосновые головы, вязанные лыком, непонятливые! Ступайте
все за мной.
Боярин повел ватажников по клетям. Под руками боярских молодцов
загремели дорогие железные изделия, и у ватажников разгорелись глаза. Один
берется за топоры, другой присмотрел рогатину, кто нацелился на меч, а кто
напялил на голову кованый шлем.
За первой клетью всей толпой ввалились во вторую. В ней хранились
охотничьи снасти, проволочные силки, прочные зверовые капканы - и
новгородского и иноземного дела. Шли дальше и осматривали котлы и котелки,
окованные и кожаные ведра, оловянные и медные миски, конскую сбрую,
кафтаны, штаны, сапоги, дубленые полушубки, тулупы, шубы, шапки, рукавицы.
Богатые товары у боярина. Ватажники мякнут. Чего еще, пора с боярином
бить в руки, там разберемся. Сами пальцы, как крючки, цепляются за хорошие
вещи и не хотят расставаться. Товарищи незаметно подталкивали Доброгу,
шипели:
- Соглашайся.
Ставр приговаривал:
- Я не поскуплюсь, дам все, что нужно. И коней дам, и молодых коров,
и двух бычков для приплода.
И все же Ставр не уговорил. Ватажный староста молча пошел со двора.
Ватажники потащились за Доброгой. Повесили они носы: ведь иные первый в
жизни раз вволю подержали в руках то, что до сего дня лишь глазами щупали.
Ставр налетел на Доброгу с поднятым дубцом:
- Эй! Чтоб тебя Перун рассек молнией, забил в землю громом! Ты упрям
и неподатлив, как дубовый корень. Моя половина в мехе, а ты говори срок.
Уступил-таки боярин и согласился иметь половину в добыче не вечно, а
на время. Но и на это Доброга не пошел. Староста грозился, что пойдет к
Колту, к Пелгу или к Чагоду. В Новгороде найдутся и другие богачи, кроме
Ставра. Торг закончили уже при свечах. Договорились, что ватага за все,
что заберет, заплатит четверную цену против обычного торга. И пока ватага
не выплатит долга, все добытые меха пойдут Ставру без всякой утайки. Когда
же расчет закончится, то ватага свою добычу пять лет не будет никому
продавать, кроме Ставра.
Боярин сам написал на коже договор. Под ним подписались Доброга и еще
один ватажник, Отеня. А остальные закоптили на свече большие пальцы и
поставили печати.
Ставр не сумел навечно закабалить ватагу, но все же остался доволен.
Были довольны и ватажники. Боярин желал им удачи и счастья и поил медом
досыта. А Доброге вдруг взгрустнулось. Он вспомнил товарищей, которые
погибли в лесах, вспомнил, как достаются нехоженые места. Он пил пьяный
мед, чтобы забыть прежние труды и думать только о новых.
У Доброги побаливали и грудь и бока. Осенью ему случилось кашлять
кровью. Зима сразу принесла облегченье.
Кто привык искать новые места и топтать нехоженую лесную землю, тот
дома не усидит, пока его носят ноги и дышит в груди душа. Доброга знал,
что за зиму ватага уйдет далеко и ему полегчает в лесном раздолье.
Ставр отпустил повольников и в сопровождении старшего приказчика
Василько прошел в обширный спальный покой своего дома.
Боярин был озабочен и как будто недоволен. Чем же? Не уступкой против
запроса, на которую его вынудил упорный охотник Доброга. Ставр был не
жаден. Торгуясь, он играл уменьем победить человека в трудном состязании
ума и воли, напряженных желанием выгоды. Повольники не сердили боярина, и
его раздражение было напускным. Ставру нравился умный и напористый
Доброга.
Повольники и вправду могли погибнуть, безвестно исчезнуть в неведомом
Черном лесу. Это не заботило боярина. Богатству не должно лежать под
спудом, его доля - бегать по белу свету. Сегодня убыток, завтра - прибыль,
в торговых делах они родные братья.
Ставру стало скучно. Не отобрать ли из своих приказчиков и
захребетников сотни две с половиной лихих молодцов и не погулять ли с ними
по нехоженым лесам да по безыменным рекам? А?
- Что скажешь, Василько? Пойду-ка и я с доброй дружиной то ли на
полуночник, то ли на восход, покажу нашим мужикам, как берут новые земли.
Что?
- Князь шутит, князь играет словами, - полувопросительно ответил
старший приказчик и любимый наперсник боярина.
Родом из Фессалии, Василько лет шесть тому назад пристал ко двору
Ставра. Грек был года на четыре старше своего тридцатипятилетнего хозяина,
силен телом, ловок умом, грамотен по-гречески и по-русски. Забравшись в
Новгород из Херсонеса Таврического, Василько начал дело на свои и на
заемные деньги. Он вложил все серебро в хлеб и разбогател бы с одного
удара, но перегруженные зерном лодьи в бурю затонули на Ильмене. Васильку
за долги грозила вечная кабала. Ставр выкупил у заимодавцев ранее
приглянувшегося неудачника-грека. Боярин ценил ум и способности Василько и
не имел от него тайн.
- А ежели не шучу? - продолжал боярин.
Василько зажег последнюю свечу в пятигнездном шандале, и покой ярко
осветился. Следуя правилам греческих софистов, которые советуют уклоняться
от прямых ответов, пока собеседник не откроет полностью свою мысль,
старший приказчик ответил вопросом на вопрос:
- К чему же князю искать счастья в далеких лесах? Разве мой князь
отчаялся быть счастливым в своем Городе?
Ставр был не слабее грека в игре словами. Он сказал:
- Тебе так нравится Город? В нашем Городе слишком легко горят дворы и
дома, когда их хозяин не умеет ладить с соседями.
Это был жестокий намек. Одновременно с гибелью хлебных лодей в
Новгороде сгорел нанятый греком двор с последним имуществом. С основанием
или без основания, но Василько обвинял соседей в поджоге.
- Князь, князь, - укоризненно молвил грек, - к чему так говорить, к
чему? Ах, если бы мой князь захотел, тогда в этом Городе ему было бы не
тесно, а широко-широко...
- Ты опять за свое!
- Да, да. Но я стою не за свое, я - за тебя, мой князь, - и Василько
горячо продолжал: - Прошедший час не убыток в делах, его не воротишь и не
покроешь никакой прибылью. Страшно терять время. А храбрость потерять -
всего лишиться. Мой князь теряет время. Мой князь никогда не лишится
храбрости, я знаю его львиное сердце. Увы, у моего князя великие мысли, но
он не хочет решиться. Мой князь говорит с нурманнами и с другими людьми
окольными словами, а сам...
Василько замолчал. Глядя на него, каждый сказал бы, что грек смущен
собственной смелостью. Но он лишь испытывал своего господина.
- Продолжай, - разрешил Ставр.
- О, мой князь, к чему? Мудрые египтяне утверждают, что пояс богини
Изиды, которая оплодотворяет страну Кеми, может развязать только рука
мужчины. Ты мужчина, но ты не хочешь. Ты испытываешь себя и других. К
чему?
- Чтоб знать.
- Что знать, что? В Новгороде есть один общий закон для всех людей,
лучших и худших. Это бессмысленно. Должны быть два закона. Лучшие должны
давать законы худшим.
- Продолжай.
- В Новгороде худые мужики-вечники своими голосами перевешивают волю
и голоса лучших людей, как камень перевешивает золотые монеты. Это
бессмысленно. Новгородские старшины зависят от прихоти темного веча. Это
бессмысленно.
- Да, - подтвердил Ставр. - И в Новгороде не так будет. Будет один
князь. Не Город им, а он будет править Городом.
Василько метнулся к боярину:
- Наконец-то мой князь захотел!
- Да. И не сегодня лишь.
Грек опустился на колени, и Ставр положил ему руку на плечо:
- Я буду с терпением ковать будущее, как те цезари и кесари, которые
год за годом в безвестном молчании тянули лямку воина-наемника. Слушай,
Василько, отныне день за днем, лето за летом я буду пропускать через мои
пальцы новгородцев, я буду цедить мелкой сетью мутное людское море. Знай,
я не поспешу. Я выберу день, который я сам подготовлю...
- Да, да, да...
- Я не желаю зла новгородским людям. Я отсеку лишние вольности
Города, как для пользы больного у него отнимают часть тела. Я найму, я
позову нурманнов. Да, я начну подниматься и на их спинах. Я буду в
Новгороде как Марий и Сулла, я соединю их в одном моем лице. Я буду первым
новгородским кесарем...
- Итак, мой князь... - подсказал Василько.
- Итак, я разделю старшин, я разделю бояр и купцов, я разделю
мастеров и прикормлю простых худых людинов, я разобью мысли городских
бойцов-ротников...
- Да, да... - кивал Василько, - да. Мой князь мудр, он прав. Годы
труда - века власти.
После договора со Ставром ватага спешила кончить последние сборы. За
всем наблюдали ватажные старшины. Внутреннее устройство каждой
новгородской ватаги следовало привычному образцу городского уклада.
Избирали главного старосту и нескольких походных.
Ватажный староста получал большую власть все были обязаны слушаться
его приказов без споров и оговоров. Если спустить одному, другому дать
потачку и третьего помиловать, то ватага может пропасть. Слабость
ватажного старшины приводила к тому, что ватага рассыпалась, как
разлетался по ветру стог, сложенный дуром. На Доброгу полагались и ему
верили.
В ватаге разный народ. Прибились и несколько женатых мужиков. Есть
опытные охотники, на которых возлагается общая надежда. А больше всего
идет молодых парней - младших людей, как их зовут в Новгороде. Им
наскучило слушаться старших в больших семьях им хочется на волю, а отец не
дает выдела: "Ты еще мало поработал на род". С отцом нельзя спорить и
некому на отца жаловаться. В большой семье и сила большая. По старому
новгородскому обычаю отцы не препятствуют сыновьям уходить повольничать.
Полагаясь на бывалого и честного Доброгу, даже строгий Изяслав без
шума отпустил одного из младших сыновей и племянника. В Изяславовом
хозяйстве хватало рук, пусть молодые повидают дальние земли.
Еще до света ватага спустилась на волховский лед Старшины в последний
раз оглядели обоз и сочли возы и людей. Забрезжил день. Ватажники начали
класть земные поклоны Городу, родным и друзьям, которые вышли проводить.
Кто смеялся, а кто и поплакал.
- Э-гой! Пошли! - зашумел Доброга.
Лошадушки влегли в хомуты и качнулись влево, вправо, чтобы оторвать
примерзшие полозья. Обоз заскрипел, полозья заныли.
Вслед махали и кричали:
- Возвращайтеся!
- Родных углов не забывайте!
Ватажники откликались:
- А вы к нам!
- На хорошее житье!
- На богатые ловли!
Вот и голосов не стало слышно. Ватага большая. Уже не видно передних,
а задние все оглядываются и оглядываются. Придется ли еще увидеть родных
людей и Город?..
Всех ватажников набралось около двухсот, а возов - до пяти десятков.
Впереди бегут лыжники, чтобы осматривать дорогу по запорошенному льду и
прокладывать путь саням. В хвосте другие лыжники следят за обозом, который
идет в середине ватаги.
Так и пойдут все время, каждый на своем месте, охраняя и сторожа себя
и всех. Хотя сейчас ватага идет своей землей и никто ее не обидит, но где
же и учиться походному ремеслу, как не дома. Малая ватажка может и
спрятаться и убежать, а у большой ватаги вся сила в порядке.
С обозом ехали двое Ставровых приказчиков для наблюдения за отдачей
долга. А рядом с родным и двоюродным братьями шла Заренка. Отец и мать
отпустили девушку проводить братьев и погостить у родных, которые жили в
новгородском пригороде Ладоге на Волхове, близ озера Нево.
От озера Ильменя до озера Нево волховские берега обжиты. На удобных
местах лес сведен и землица пошла под посевы.
Богатые земельные владельцы крепко живут на больших огнищах. Жилые
избы, клети, хлева и крытые дворы собраны в кулак и спрятаны за тыном.
Издали видны толстые черные бревна, заостренные на концах. Над ними
теснятся, как опята или овцы, присыпанные снегом крыши.
Большие рода или друзья сели починками. На починках хозяева стараются
ставить избы вплотную. Задние глухие стены сходятся вместе, как одна. А
впереди дворы закрываются тыном. Ворота прочные, и калитки так узки, что
едва пройдешь. Внутри же починков хозяева сообщаются один с другим через
дверцы в оградах. Можно весь починок пройти насквозь и подать соседу
помощь. На починках живут крепко.
Однако новгородцы не боятся садиться и в одиночку, односемейно,
заимкой. Они не любят заранее томить мыслью о том, что кто-то может их
обидеть. На полюбившемся месте новгородец рубит избу двумя глухими стенами
наружу, а окнами и дверью - во двор. От глухих стен хозяин отводит ограду
и замыкает усадьбу. Этого достаточно для защиты от зверя, а от людей нужно
полагаться на себя, а не на стены.
Весь Волхов течет под новгородским надзором. Летом береговой
огнищанин любит причалить к каравану на челноке, чтобы послушать людей и
сменять чего-нибудь для хозяйства. А зимой встречает обозы.
Доброга хотел дойти до озера Нево за четыре дня. Староста наблюдал,
чтобы передние держали правильный шаг, а задние не оттягивали.
На ходу следовало присмотреться к людям. К ватагам всегда пристают и
те, кто не знает своей силы. Таких нужно вовремя отбить. Чем дальше, тем
больше они будут в тягость и товарищам и себе.
Поэтому-то Доброга с помощью походных старост с первого дня потянул
ватагу во всю мочь. Поднимал людей затемно и вел до поздней ночи. Никому
не позволялось присаживаться на тяжело груженные возы - он берег не людей,
а лошадей.
В ватаге нашлось около двадцати девушек и молодых женщин. Им тоже не
давали потачки: назвался груздем, так полезай в кузов! Все они бежали на
лыжах, и по одежде их не отличить от мужчин.
Ватага ночевала прямо на льду. Сани ставили в круг, лошадей - в
середину. По очереди сторожили, а спали на снегу, как выводок серых
куропаток. В первые дни не варили горячего, довольствовались домашними
подорожниками.
Ватажный уклад строже городского. За каждую малую провинность
полагается строгое наказание. А за большую вину могут лишить и жизни. В
Новгороде нет обычая казнить смертью. За каждую вину по Правде назначается
вира. Но и в Городе бывает, что на вече обозленный народ забивает
преступника насмерть.
Не думает молодежь о дурном, не ждет худого от жизни. Заренка не
отставала от братьев. Все-то любо девушке, так бы она и бежала до самого
края Земли! Ее радуют и морозный воздух, и скрип саней, и говор
ватажников, и заснеженные берега, и черные леса, и избяные дымки починков
и заимок.
Когда кто-нибудь бежал к ватаге навстречу, девушка прибавляла шаг:
- Что-то мне стало зябко.
А если прибрежный житель догонял ватагу, то Заренка останавливалась и
оглядывалась.
У Доброги распрямилась спина, и он больше не кашлял. Ватажный
староста совсем оправился от осеннего недуга. Он точно родился на лыжах.
Доброга среднего роста, такого же, как Заренка. У него широкая шелковая
борода, не черная, но и не светлая, чистое лицо, румяные щеки, глаза
веселые и на языке всегда готово умное слово. Он не знает ни устали, ни
покоя. То остановится и, щупая рысьими глазами, пропустит мимо себя всю
ватагу, то пристанет к кому-либо и пробежится рядом, поговорит. Знакомится
со всеми.
Доброга любит молодок и девушек, ему теплее около них. И они его
любят. Он споет песню, сшутит шутку, расскажет небылицу. С веселым
человеком хорошо, не хочешь, а рассмеешься. Доброга шутит не обидно. Его
знают, как мастера играть на гудке.
- Гудок-то свой взял?
- Взял, да не про вас он, - ответил староста, а сам примечал: этот
парень что-то слабоват. Не прошло и полдня, а он, как рыба на берегу,
ловит ртом воздух.
- А для кого же гудок? - не отстают молодки. Знают, что староста
припас, чем повеселить людей.
- Как придем на реку, буду играть в лесу. Там живут соболихи, они
великие охотницы до гудка. Сейчас прискачет и с себя сама шкурку стянет.
На, мол, тебе, охотничек, за то, что меня, забытую и печальную, хорошо
потешил.
- Знаем, уж знаем мы, какие тебе соболихи снятся! - смеются женщины
на старосту, а тот предлагает парню:
- А ну! Давай бежать наперегонки. Осилишь меня, гудок твой. А он у
меня дорогой, заговоренный.
Парень не признавался в своей слабости и отшучивался:
- Ладно тебе, Доброга. Владей своим гудком, он мне не нужен, я и так
соболих наловлю.
А волховские берега уходят и уходят. За ватагой ложится на лед
широкая, наезженная дорога.
Слегка снежит. Небо затянуто, и большого холода нет. Люди греются на
ходу, сбивают шапки на затылки, суют рукавички за пояса и развязывают
завязки на тулупчиках. Тепло.
По-над берегом кто-то бежал наперерез ватаге, на круче пригнулся и
прыгнул вниз. Аж завился белой пылью и покатил по льду. Ловок! Он завернул
и оказался в голове ватаги:
- Кто староста?
Доброга как услышал, побежал вперед. Не один. С ним вместо слабого
парня погналась Заренка. Рядом бегут. Нет! Девушка вырвалась вперед,
Доброга отстал. Всем развлечение. Народ шумит:
- Ай да девка! Ишь, шустрая! Наддай, наддай!
Шалит Доброга, дает девушке поблажку. Во весь рот ухмыляются старые
дружки ватажного старосты: Доброга известный мастак! Заренка же бежит и
бежит. Девичьи ноги легкие.
Староста нажал и пошел рядом. Сказал Заренке:
- Не спеши, задохнешься.
Нет, девушка дышала ровно. Она только сверкнула на охотника черными
глазами и прибавила ходу. И Доброга прибавил. Так и добежали в голову
ватаги, будто в смычке. Поиграли и будет.
Незнакомый человек бежал к ватаге. Заренка остановилась, чтобы
пропустить ватагу и встать на свое место.
- Ну, девка! Хороша! С такой не пропадешь, - одобряли Заренку
ватажники. Она не отвечала, будто ей в привычку гоняться на лыжах с лучшим
охотником.
Доброга на ходу беседовал с пришлым парнем, кто он, что умеет. Парень
еще с осени слыхал о ватаге и хочет с людьми идти.
- Собирайся, догоняй ватагу, - разрешил староста. Не последний
человек просится в ватагу, будут по пути и еще приставать. О новых будет
решать ватажное вече а старосте этот парень понравился.
Опять ватажный староста скользит лыжами рядом с Заренкой,
рассказывает о далеких лесах, безыменных реках, о непуганых зверях и
птицах. Бывалый охотник знает тайные озера в глухомани, где в лунные ночи
удальцам случалось подсматривать белых водяниц. Водяницы играют,
нежатся...
Смельчак крадется в челноке, веслом не плеснет. Только руку протянет,
чтобы схватить, а уж их и нет Они обернулись белыми кувшинками, озерными
розами, а в воде, где они плескались, ходит одна рыба. Потянешь кувшинку
за длинный стебель, а водяница его снизу тянет, играет с тобой.
А иной раз водяницы оборачиваются лебедями. Нужно знать слово. Это
заветное слово на заре, после первой весенней грозы, раз, лишь один раз в
своей жизни молвит лебедке лебедь. Это верное слово знает и дикий гусь.
Услышав, лебедка повторяет слово и на всю жизнь слюбляется с лебедем. Вот
почему так крепко брачатся и лебеди и гуси.
Если же человек подслушает это слово, запомнит и скажет водянице, его
она будет. В ней сразу сердце заговорит, ей холодно сделается в воде, и
она, больше ничего не боясь, сама вся потянется к человеку. Тут ее и бери.
Она сделается верной женой, откроет любимому все водяные и лесные тайны и
живет с ним, не стареется, такая же, как в первую ночь на озере.
Но с человеком водяница живет только летом. Когда вода начинает
подергиваться первым льдом, любушка уходит вглубь и спит до весны.
Водяница берет от человека зарок, чтобы он хранил ей верность и в
деле и в мыслях. Кто нарушит зарок, больше не увидит любушки. Зиму он
проживет спокойно. А летом, проснувшись, водяница ему не даст покоя. Она
будет рядом невидимо плакать горькими слезами. От них неверный человек
чахнет, пока не сгибнет совсем.
Все, затаив дыхание, слушали Доброгу. Сам же бывалый охотник и
вправду вспоминал лунные блики на озерах, белые руки и прозрачные тела
дивных купальниц. Он скрадывал весенние лебединые тайны, слышал и слово,
но не сумел ни запомнить его, ни повторить.
- Ан ты, Доброгушка, водяницу-то покинул, что летом чахнул, а зимой
она тебя отпустила? - задела старосту бойкая молодка. Она шла с мужем и
заранее приревновала его к водяницам.
- На что мне водяницы? Я и без них хорошо проживу! - засмеялся
Доброга и побежал вперед.
Убежал староста, и Заренке сделалось скучно. Она не слыхала таких
слов, какие знает ватажный староста, и не видала таких людей. Она
задумывается, а о чем - сама не знает. Какая же девушка разберется в своем
неопытном сердце?..
А Одинца все нет как нет.
Одинец шел лесом и тащил за собой санки. Широкий лубок был высоко и
круто загнут, и на нем был закреплен лубяной кузов. Такие санки на
сплошном и широком полозе легко тащить без дороги. В коробе лежало
приданое молодца и запас еды на дорогу. Сверху привязаны лыжи.
Снега мало, земля припорошена едва на четверть и видны былки. Где
бугорок - там гриб-дедовик, где холмик - там домик спящих муравьев.
Лычницы шоркали, и под снегом похрустывал сушняк. Близкий звук не
уходил, он будто оставался на месте. В лесу тихо, как нет никого. Морена
сковала и воздух
Тсарг с меньшим парнишкой провожали гостя. Девка было метнулась, но
отец на нее цыкнул.
Версты две они шли молча, каждый сам по себе Тсарг с сыном то
обгоняли Одинца, то отставали. До самой разлуки не сказали ни одного
слова. Наконец Тсарг взял Одинца за плечо.
- Иди так, - и мерянин показал на сивер. - Будешь идти так два дня
или три дня, все едино. Потом еще три дня пойдешь на полуночник. После
опять ступай на сивер. Смело топчи землю и дни считай. Гляди, день на
третий, на четвертый ли и выйдешь на большую реку Свирь-Глубокую. Она
течет из Онеги-озера Звонкого в Нево-озеро. По ней ватага та пробежит.
Ладно... Иди!
Одинец упал на колени и ударил доброму человеку лбом.
- Иди, иди, - тихо сказал мерянин, - ладно тебе. - Он сам низко
кланялся Одинцу, а парнишка Тсаргов от сердца отбил земной поклон.
Встали и повернулись: Одинец - на сивер, Тсарг - на полуденник, - и
расстались. Потом Тсарг оглянулся Одинец шагал саженными шагами, и за ним
прыгал лубок. Шибко идет!
- А-ой! - закричал Тсарг. - Много-много шкурок накопишь, приходи!
Откупишь виру, у меня жить будешь!
Одинец запнулся, снял шапку и махнул: слышу, мол Опять зашагал...
А Тсарг все глядел - большой парень, сильный работник... Эх,
уходит!.. Над рысьей шапкой, которую Тсарг Дал Одинцу, торчали, еще
прибавляя роста, лук и навешенная на спину рогатина. На другом краю поляны
Одинец чуть обернулся, махнул рукой, и нет его больше, совсем ушел.
Пора и Тсаргу, у него много дел. Мерянин пустился вместе с сынишкой
большим кругом проверять капканы и силки, вынимать добычу и наново