Иванова Юлия. Земля спокойных

   Снова натянуть парик на череп. Стащить труп с софы на пол. Несчастный случай. Мадам Кейн почувствовала себя плохо, упала. Сознание отключилось, и не сработала гипотермия. Как было с Бернардом. Никто не додумается производить экспертизу. 127 лет.
   Шаги Жака Что делать? Я не успела ничего придумать - Жак бросился на помощь хозяйке, той, что на полу. Он умеет говорить! Однозарядный лучемет, который я припасла, чтобы сжечь Дика. Пришлось использовать его не по назначению. В спине Жака что-то задымилось, зашипело, и старый робот, взмахнув механическими руками, тяжело рухнул на пол.
   В каком-то странном оцепенении я смотрела на лежащего Жака, на его клешнеобразные руки, которые так ловко умели одевать, причесывать, делать массаж. Я будто чувствовала их прикосновение, слышала его сухой, надтреснутый голос:
   – Как вы себя чувствуете, мадам?
   Теперь его наверняка отправят в переплавку.
   Да что это со мной? Уйти отсюда. Быстрей! Я запихнула провода назад, в кадку (никому не придет в голову здесь что-либо искать), и, убедившись, что все в порядке, выскользнула за дверь. Прячась за деревьями парка, удачно добралась до забора, вспомнила, что теперь мне девятнадцать лет и что у всякого возраста есть свои преимущества. Перемахнула через забор и очутилась на улице.
   От этого ребячьего трюка неожиданно полегчало. Я шла прочь все быстрее и с каждым шагом чувствовала себя лучше, уверенней. Наконец-то новое тело угомонилось, подчинилось мне и даже начало нравиться Оно казалось легким, почти невесомым. Я наслаждалась самим процессом ходьбы, свободным от моих прежних старческих недомоганий. Я вспомнила, что могу побежать, и побежала, и оно охотно перестроилось на ритм бега - сердце забилось чаще, прилила к щекам кровь, каждая мышца, клетка превратились будто в туго натянутые паруса, которые гнал попутный ветер. Только вперед. Такое, кажется, я пережила лишь однажды. В детстве. Тогда еще жили семьями.
   – Догоняй! - кричали мне братья и бежали наперегонки через луг к реке, а я плелась сзади. Я была коротконогой, и у меня был лишний вес, потому что мне очень нравился пудинг с клубничным джемом Но как-то под вечер мы играли с отцом в теннис, и я неожиданно выиграла, приняв напоследок такой трудный мяч, что сама удивилась. Бросила ракетку и вдруг почувствовала, что могу все. Это ощущение возникло ни с того ни с сего, но я почему-то ему сразу поверила.
   – Догоняйте! - крикнула я и побежала. Братья кинулись вслед, и даже отец, уязвленный проигрышем, решил взять реванш и принять участие в состязании. Я слышала за спиной их топот и дыхание, но я смеялась над ними, и в тот момент, когда они почти нагнали меня, припустилась вдвое быстрей. Я летела как на крыльях, не чувствуя своего лишнего веса, и каждая мышца, каждая клетка превратились будто в туго натянутые паруса, которые гнал попутный ветер. Только вперед!
   С того дня мной стали интересоваться мужчины.
   Сто с лишним лет назад…
   Рабочий полдень еще не кончился, улицы Столицы были тихи и безлюдны. Лишь изредка проносились над головой разноцветные азрокары. Мне навстречу семенящими шажками двигался наш священник, и я инстинктивно перешла на шаг и поклонилась ему. Он ответил на поклон, но не остановился поболтать, как обычно. Он не узнал меня. Еще бы!
   Зеркальная витрина. Нелепо, но я ожидала увидеть в ней себя. Ту себя. Коротконогую стриженую девочку с лишним весом и прыщами на лбу, которые я приспособилась прикрывать челкой. Но из зеркала на меня во все глаза смотрела Николь Брандо, растрепанная, раскрасневшаяся от бега и очень хорошенькая. Чужое лицо. Моего больше не было. Ни молодого, ни старого. Никакого. И снова это противное тянущее ощущение под ложечкой, сдавливает горло. Лицо Николь в зеркале бледнеет на глазах. Я вцепляюсь в решетку ограды, я борюсь с телом Николь, заставляя себя привыкнуть к этому лицу. Моргаю, шмыгаю носом, высовываю язык, и оно в точности копирует мои гримасы. Я улыбаюсь - оно отвечает улыбкой. Так-то лучше.
   Надо причесаться. И сменить это не шедшее к ней платье Забавно, что я еще обращаюсь к себе в третьем лице.
   Из салона красоты я вышла уже не похожей даже на Николь. Больше всего я напоминала Тальму, популярную дикторшу телевидения, ведущую рубрику "Вопросы и ответы". Выбрала в салоне мод сногсшибательный туалет, превысивший стандартную цену, и на контроле назвала гражданский номер Николь, который мог быть фальшивым, как и ее бумаги.
   Компьютер пропустил меня. Значит, Николь Брандо действительно существовала и жила в Столице, имела приличный доход. Но кто она, чем занимается? Десятки вопросов о Николь вертелись в голове. Я не хотела думать о ней из-за возникающего каждый раз неприятного ощущения и все-таки думала.
   Теперь улицы были полны народа. Из ресторанов неслись ароматы всех кухонь мира. Я уже забыла, что можно быть такой голодной. Я зашла в один из них. Публика удивленно поглядывала на мой столик - там, кажется, было все, начиная с лукового супа и пресловутого бифштекса с кровью и кончая трепангами. Все, что мне прежде запрещала медицина. Я выпила рюмку вина и неожиданно обнаружила, что оно помогает мне забыть о Николь. Тогда я выпила подряд три двойных джина, и мне стало окончательно все равно - Ингрид я, Николь или сама Тальма. Мне было девятнадцать и хотелось веселиться вовсю. Я поймала себя на том, что разглядываю мужчин за соседними столиками. Про эту сторону жизни я тоже давным-давно забыла.
   Один из них подошел ко мне.
   – Не составишь ли компанию, детка?
   Я покачала головой.
   – Не нравятся боксеры? Зря. Боксеры-хорошие парни.
   Он в самом деле был не в моем вкусе. Интересно, не во вкусе Ингрид или Николь? Какие мужчины нравились Николь? Я совсем развеселилась.
   У стойки бара сидел парень в "нашем вкусе". Легкая атлетика или теннис. Длинные, эластичные мышцы. Выгоревшие на солнце волосы напоминали по цвету древесную стружку, подчеркивая смуглость скульптурно правильного лица. На пухлых губах застыла очаровательная улыбка, отсутствующая и глуповатая. Улыбка была адресована спутнице - высокой тощей шатенке типа "баскетбол". Если он признает только этот тип, плохи наши дела. Я перехватила его взгляд и подмигнула. Он закрыл рот. Я доела мороженое и снова глянула в его сторону. Он уставился на наше с Николь плечо, с которого будто случайно соскользнуло платье. Похоже, он многогранен.
   Надо действовать - баскетболистка собралась уходить и стаскивала его со стула. Я направилась к стойке. Меня качало, было очень весело.
   – Не составишь компанию? - проворковала я. Теперь, кажется, принято такое обращение. В наши времена бытовало что-то более витиеватое.
   Его колебания были недолгими. Он увернулся от баскетболистки и, пробормотав ей "увидимся завтра, детка", усадил меня на колени. Та выпила еще рюмку, покосилась на мой туалет, спросила номер модели, потрепала по щеке и удалилась.
   – Легкая атлетика? - спросила я.
   – Теннис. Мы же с тобой играли - у тебя классная подача. Почему ты не ушла со мной тогда?
   Забавно. У нас с Николь разные вкусы.
   Мы вышли на улицу.
   – Значит, теннис, - сказала я. - А профессия?
   – Натурщик. С моей фигуры штампуют статуи. Для стадионов, парков. Значки всякие… Вот там я. - Он показал на белеющую вдали статую.- И там, только она поменьше, отсюда не разберешь.
   – А не надоест, когда всюду ты? И там и там…
   – Ну и что? - удивился он. - Раз красиво. И словно в подтверждение его слов дорогу загородила какая-то ярко-рыжая.
   – Привет. Когда?
   – Послезавтра, детка.
   Кажется, я начинала понимать Николь. Но ощущение твердой скульптурной руки на моей талии, руки "образца", "эталона", было приятным. И я шла с ним, стараясь не смотреть на белеющие повсюду статуи.
   Звали его Унго Нам удалось поймать аэрокар, и через пять минут мы приземлились далеко за городом. Сыграли для начала несколько партий в теннис. У Николь действительно получалось превосходно, гораздо лучше, чем когда-то у Ингрид Кейн. Тело у нее было гибкое, тренированное, не знающее усталости, и Унго пришлось изрядно попотеть, чтобы добиться победы.
   Потом мы гоняли наперегонки на одноместных спортивных аэрокарах. Зажмурившись, захлебнувшись встречным ветром, я неслась к солнцу, которое слепило даже через веки. И вдруг врезалась в облако. Оно было теплое, как парное молоко. Я сбавила скорость и погрузилась в него, ощущая на лице, руках и шее щекочущие капли непролитого дождя.
   Потом облако разорвалось, я увидела далеко внизу зеленые поля стадионов с белыми пятнами - статуями Унго. А живой Унго настигал меня. Я совсем выключила мотор аэрокара и стала падать. Земля надвигалась. Я пронеслась над деревьями, успела захватить в горсть несколько листьев - трюк моей юности,- снова взмыла вверх, едва не столкнувшись с аэрокаром Унго, и закричала. Нечто, чему я не знала названия, переполнило меня, выплеснулось в крике.
   Что со мной?
   Мы сели. Унго подошел, сердито покрутил пальцем у виска и проворчал, что мы могли бы разбиться. Я поцеловала его.
   – После ужина, - сказал он тем же непреклонным тоном, каким говорил "деткам" "завтра" и "послезавтра".
   Сейчас он очень напоминал собственную статую…В ресторане мне снова почудилось, будто я Ингрид Кейн, молодая Ингрид. Кажется, я здесь бывала когда-то прежде. Этот зал полумесяцем, фосфоресцирующие стены, полуголые официанты с позвякивающими на руках браслетами - настоящие живые официанты. И целующиеся пары. И я с парнем. Его зовут Унго, он обнимает меня. Сейчас позовет танцевать.
   – Пойдем потанцуем, - сказал Унго. Танец был неизвестен Ингрид, но Николь его знала отлично. Ее зеленовато-пепельные волосы тяжело бились по спине в такт музыке.
   Я выпила подряд несколько рюмок коньяку. Заиграли что-то медленное. Унго притянул меня к себе, и тело Николь откликнулось точно так же, как откликалось когда-то тело Ингрид.
   – Время сна, - сказал Унго (ох, уж эта пунктуальность!) - Куда пойдем? "Голубое небо"? "Зеленый лес"?
   Видимо, так назывались теперь отели свиданий.
   – "Розовый закат", - наобум сказала я, уловив общий принцип.
   – "Красный закат", - поправил Унго, - или ты имеешь в виду "Розовый восход"? Паршивые заведения. Лично я предпочитаю "Синее море". Решай же.
   – Море так море.
   "Море" оказалось довольно популярным - все комнаты были заняты Но Унго пообещал молодой хозяйке составить ей компанию послепослезавтра, и дело уладилось.
   В коридоре мы столкнулись с каким-то парнем. Наши глаза встретились, и он незаметно для Унго кивнул мне. Я никогда его прежде не видела, тем не менее это лицо показалось мне странно знакомым.
   Отель недаром назывался "Синим морем". Зеркальные стены и пол, искусно подсвеченные, создавали иллюзию необъятного океана, по которому перекатывались белые барашки волн. Но океан этот казался безжизненным - может, потому, что декоратор воду сделал слишком синей, а волны слишком белыми. Постель в виде парусной яхты, которая при желании начинала тихо покачиваться, будто на волнах.
   Ванная комната оказалась обычной. В зеркале я снова с любопытством разглядывала стройное, загорелое тело Николь, вздрагивающее под щекочущими ледяными струями циркулярного душа.
   И вдруг… Я уже почти привыкла, что у меня лицо Николь. Но у парня, что встретился нам в коридоре, тоже было лицо Николь! Вот почему он мне показался знакомым. Абсолютная копия, только сделанная под мужчину. Мне стало не по себе, но размышлять не хотелось. Наверное, я слишком много выпила. Я вылезла из душа под фен. То ли меня покачивало, то ли Унго включил качку.
   Глядя, как он раздевается, я подумала, что статуи с него штампуют не зря. И что последний эксперимент Ингрид Кейн грозит затянуться. Кто я - не все ли равно? Мне девятнадцать, а Унго просто великолепен.
   – Я не должен нарушать режим, - недовольно заявил он, поглядывая на часы. - От этого портится внешность.
   Николь, ты не права, он очень даже забавен. Я поцеловала Унго, и на этот раз его мягкие губы нетерпеливо встретили мои. Уже не выпуская меня, он выключил свет, и над нашими головами зажглось звездное небо.
 

***

 
   Я проснулась внезапно - будто изнутри что-то толкнуло. Часы показывали четверть шестого. Рядом, привалившись к моему плечу, посапывал Унго. Море исчезло. Через выходящую на улицу стену в комнату проникал тусклый дневной свет, по другой, телевизионной, уже беззвучно мелькали кадры рекламы и спортивной хроники.
   Боль в ноге. На ступне - свежая глубокая царапина. Откуда? Я вспомнила, что это Николь поранилась о металлический прут, когда шла за мной в усыпальницу. Я вспомнила все.
   Голова после вчерашнего ничуть не болела, мозг работал ясно и четко, и снова я подумала, что молодость - стоящая вещь. Даже если она повторяется. Я лежала в объятиях Унго и скрупулезно, минуту за минутой, перебирала в памяти все события вчерашнего дня.
   Итак, можно считать последний эксперимент Ингрид Кейн удавшимся. Теперь меня интересовало другое - эта девушка Николь Брандо, ее непонятное тело, отныне ставшее моим. Странные, бурные эмоциональные ощущения никак нельзя было объяснить просто молодостью. Патологические изменения в мозгу, неразличимые даже точнейшими приборами? Но какова их природа, причина?
   Даже мое любопытство, кажется, выросло в этом проклятом теле до гиперболических размеров. А я-то полагала, что проживу в нем всего сутки! Действовать. Немедленно.
   Я стала торопливо одеваться. Проснулся Унго, взглянул на часы.
   – Куда ты? До завтрака еще 47 минут.
   – В моем режиме прогулка до завтрака. Улучшает пищеварение.
   Унго понимающе кивнул.
   – Если хочешь, мы можем встречаться. В четверг я свободен. Ты ведь знаешь, где меня найти?
   Я не знала, но ответила утвердительно. Просто чтобы отвязаться. Мне уже было не до него.
   Утренние газеты извещали о кончине Ингрид Кейн, в прошлом известного нейрофизиолога, ныне содержательницы одного из самых популярных домов "последнего желания", и о конфискации, за неимением наследников, всего ее имущества в пользу государства.
   Теперь у меня не было ничего - ни дома, ни имени. Я шла по улицам, безуспешно пытаясь выработать какой-то план. Идти по адресу, указанному в документах Николь, было рискованно, осведомляться о ней - тем более. Нельзя даже просто гулять - ведь в любую минуту мне может встретиться кто-либо из знакомых Николь. Вроде того странного парня с ее лицом.
   Время завтрака кончилось, город опустел. Меня подозвал полицейский Попалась?
   – Почему не на работе? Гражданский номер, фамилия?
   Ничего не оставалось, как назвать координаты Николь. Пока полицейский справлялся у компьютера, я прикидывала, не попытаться ли удрать. Но он повернулся ко мне с улыбкой и козырнул.
   – Можешь идти. Извини.
   Ну и ну! То ли Николь работала в каком-то ночном заведении, то ли вообще имела право не работать… Интересно…
   Одна из улиц была перегорожена - что-то строили. Я пошла в обход. И..
   Стоп! Почему именно эта улица? Я проанализировала свой путь и с удивлением обнаружила, что с самого начала шла в определенном направлении, а не блуждала, как казалось. Странно. Район этот был мне незнаком, но я чувствовала, что непременно должна пройти по этой улице. Почему? Куда?
   Эта странность опять-таки исходила от тела Николь. Ее дом? Судя по документам, он находился в противоположном направлении. Но документы были подделаны. Однако компьютер в доме Мод признал адрес правильным. Пойти туда? Нельзя. И не идти нельзя - единственная зацепка.
   Пока я колебалась и взвешивала, ноги сами вывели меня через переулок к перегороженной улице. Мне хотелось туда, мне нужно было именно туда. А, будь что будет!
   И я пошла. Миновав эту улицу, свернула на другую, на третью. Несколько раз меня останавливали полицейские и каждый раз, извинившись, отпускали. Сколько еще идти? Видимо, Николь нравилось ходить пешком. Город кончился, потянулись виллы, но я не думала ни об усталости, ни о том, что так и не позавтракала. Я почти бежала. Я знала, что сейчас приду.
   Здесь. Стандартная вилла, которую я безошибочно выделила среди сотни других, похожих на нее, как две капли воды. Сердце билось, будто после чашки крепкого кофе. Если это дом Николь, она должна знать шифр замка на входной двери. Но он стерт из ее мозга вместе с другими сведениями. Позвонить нельзя. Оставалось снова лезть через забор, хотя мой экстравагантный наряд для этого никак не годился - край юбки пришлось держать в зубах. Мне повезло - в саду было пусто. Только два робота, закончившие утреннюю уборку участка, неподвижно стояли под навесом, поблескивая выключенными глазами.
   Я беспрепятственно вошла в дом. Ни души, тишина. Шторы на окнах спущены, ковры скатаны. В безлюдном полумраке комнат мои шаги отзывались гулким эхом.
   Меня не покидало смутное ощущение, что я уже бывала здесь прежде. Как если бы я когда-то видела все это во сне. И вместе с тем это не был дом Николь, что я установила по отсутствию характерных признаков, которые отличают жилище женщины.
   Кто он, этот мужчина? Его непонятная власть над Николь, которую даже смерть не могла стереть…
   – Нельзя! - вдруг рявкнуло за спиной. Из стенного отсека, угрожающе раскинув щупальца, прямо на меня двигался робот. Я попятилась и стала втолковывать ему, что я Николь Брандо, гражданский номер такой-то… До сих пор это выручало, но на сей раз сработало, кажется, в обратную сторону.
   – Николь Брандо. Нельзя, нельзя, нельзя! - заревел он, продолжая теснить меня к двери.
   Я не стала дожидаться, пока меня коснутся его ледяные лапы, и повиновалась. Это чучело шло за мной до самых ворот. По дороге я пыталась что-либо у него выведать, но он был из еще более молчаливой серии, чем мой Жак, и на все вопросы лишь тупо и раскатисто повторял:
   – Николь Брандо. Нельзя. Нельзя.
   Ладно, времени у меня много, в девятнадцать лет можно не торопиться.
   Неподалеку в ресторанчике я с аппетитом пообедала. На крыше была стоянка аэрокаров Я взяла напрокат двухместную "Ласточку" и, развернув ее так, чтобы интересующая меня вилла была целиком в поле зрения, стала с крыши наблюдать.
   Ждать пришлось долго. Очень хотелось вылезти из машины и размяться, надоедали мухи и мужчины. Но я терпела. Любопытно, как быстро человек привыкает ко всему. Даже к внезапно вернувшейся молодости. Мне уже казалось невероятным, что еще вчера утром я не могла пройти без одышки и сотни шагов, едва не померла от превосходного бифштекса, а эти увивающиеся сейчас возле моей машины парни годились бы мне в правнуки.
   Только смазливое лицо Николь в зеркале над рулем… Туда я старалась не смотреть.
   Уже смеркалось, когда на крыше виллы возле черного аэрокара появились две фигуры. Высокий мужчина и женщина, закутанная в сиреневый плащ. Их аэрокар повернул к Столице, моя "Ласточка" взвилась следом.
   Были как раз часы пик, скорость ограниченная, и обе машины шли на автопилоте. Это облегчало преследование - расстояние между ними не сокращалось и не увеличивалось.
   Внезапно черный аэрокар пошел на снижение и исчез. Разноцветные квадраты городских крыш, почти на каждой стоянке, почти на каждой, - черные аэрокары. Кажется, проворонила Я приземлилась на первой попавшейся крыше и отправилась на поиски пешком, твердо уверенная в их полной бесполезности.
   Искать иголку в стоге сена…
   Возле ярко освещенного подъезда ночного клуба толпился народ.
   – Что здесь? - спросила я у одной из девиц, безуспешно пытающейся протолкаться к двери.
   – Дэвид Гур, - бросила она и снова, зажав под.мышкой сумочку, ринулась в толпу.
   Ингрид Кейн отстала от жизни. Дэвид Гур. Какая-нибудь очередная знаменитость. Дэвид. Это имя Николь назвала перед смертью. Чепуха. Мало ли на свете Дэвидов!
   Мне помогла отлично разиитая мускулатура Николь. Едва я, взмыленная и растерзанная, прорвалась в зал, как входы перекрыли и свет стал меркнуть. Похоже, я попала в цирк. Зрительские места располагались амфитеатром, арена внизу была застлана черным пушистым ковром, в котором тем не менее отчетливо отражалась люстра.
   Ударил гонг, и на арену вышел высокий худой мужчина в традиционном наряде фокусника - фрак, белоснежная манишка, цилиндр. Однако на его лице был грим клоуна или мима - белая застывшая маска с узкими щелями рта и глаз, с нависшими надо лбом фиолетовыми прядями парика.
   И я узнала этого человека так же, как и его дом, - будто видела когда-то во сне его походку, сутулость, медленные округлые жесты, слышала его голос.
   – Стелла! - позвал он.
   Выбежала миловидная молодая женщина, в противоположность ему совсем раздетая. Однако нагота ее выглядела естественной и домашней, будто она только что из ванной. Женщина послала публике воздушный поцелуй, влезла на тумбу и застыла в позе статуи.
   Мужчина поднял с ковра тяжелый молот. Размахнувшись, он ударил женщину по плечу. Характерный звук, будто что-то разбилось, - и рука женщины упала на ковер. Он снова поднял молот. Дзинь - упала другая рука. Продолжая улыбаться, скатилась на ковер голова. Больше мне смотреть не хотелось. Дзинь, дзинь, дзинь…
   Когда я открыла глаза, женщины не было - только груда бледно-розового мрамора, по которому колотил мужчина, превращая все в мелкое крошево.
   Зал реагировал на происходящее довольно равнодушно - перешептывались, пересмеивались. Кто-то обнимался; кто-то потягивал через соломинку коктейль. Мужчина взмахнул рукой - мрамор вспыхнул. Заметались по арене языки пламени, повалил густой дым. А когда дым рассеялся, Стелла снова стояла на тумбе, улыбаясь и посылая в зал воздушные поцелуи.
   Аплодисменты были жидкими. Все словно ждали чего-то более интересного. Гвоздя программы, ради которого сюда и рвались.
   – Желающих принять участие в сеансе гипноза прошу на арену.
   Желающих оказалось так много, что образовалась очередь.
   – Возьмите меня первым, - горланил какой-то парень, - мне к девяти на дежурство.
   – О'кэй, - кивнул Дэвид Гур, обращаясь к публике, - только за это пусть он нам уступит свою подружку.
   – Молли? - Парень осклабился. - Это можно. Молли - хорошая девочка.
   Пухленькая свежая блондинка, держащая его за руку, польщенно хихикнула.
   – Вы давно встречаетесь?
   – С Молли-то? Две недели Молли - хорошая девочка.
   – Тогда выпьем за здоровье Молли. Парень залпом осушил предложенный бокал шампанского и удовлетворенно крякнул. Но вдруг глаза его расширились, нижняя челюсть отвисла, и он застыл с гримасой тупого удивления на лице.
   – А теперь слушай меня - Гур резко повернул парня к себе за плечи. - Молли не просто хорошая девочка. Она самая лучшая. Она для тебя единственная. Тебе нравится в ней все - как она говорит, двигается, смеется…
   – Гы-ы-ы! - Это смеялась Молли. Звук был довольно противным. Зал весело оживился.
   – Нет ничего прекраснее ее смеха, - упрямо повторил гипнотизер. -Ее голоса, ее ласк. Жизнь без Молли пуста и скучна. Сейчас ты уйдешь, а Молли останется с нами. Ты ее больше не увидишь. Никогда. Ты вернешься в свою квартиру, где каждая вещь будет напоминать о ней. Молли, Молли! Ты можешь сбежать из дому, привести другую женщину, сотни женщин, но ни одна не заменит тебе Молли. Ты понял? Ни одна.
   Гур оттолкнул парня. Он тяжело дышал, фиолетовые пряди парика прилипли ко лбу. Видимо, этот странный монолог стоил ему немало энергии. Любопытно. Но еще любопытнее было поведение парня. Похоже, что сказанная Гуром нелепица возымела свое действие. Парень болезненно озирался, кривился, будто превозмогал желание чихнуть, руки его болтались подрубленными ветками. Но вот все его тело напряглось, и, уставившись на свою блондинку, он направился к ней. Но Гур загородил дорогу:
   – Э, нет, так не годится. Ты же нам ее уступил, приятель. Девочка теперь наша. Верно?
   Зал одобрительно загудел.
   – Молли наша! Сюда, Молли! К нам, Молли! Блондинка продолжала хихикать. Парень рванулся к вей, но чьи-то руки утащили ее от арены за барьер, подняли, передали по конвейеру в другие, в третьи, увлекая в глубь амфитеатра. Толпа сомкнулась.
   – Молли!
   Это был даже не крик, а рев. Исступленный рев обезумевшего зверя. Парень метался вдоль арены по кругу. Сила, с которой он врезался в толпу, стараясь пробиться к своей блондинке, казалась невероятной. Но толпа, разумеется, была сильнее, он отскакивал от нее, как мяч от стены, и вновь с воем кидался обратно.
   Зал веселился вовсю.
   Наконец парень в изнеможении рухнул на пол и затих. Робот-служитель поднял его и отнес в кресло. Вскоре оттуда донесся равномерный храп.
   – Он проснется через 15 минут, - объявил Гур, - кто следующий?
   На арену выскочил маленький вертлявый человечек со смуглым лицом и темными курчавыми волосами.
   – Я вас знаю, - сказал Гур. - Вы художник Я был на вашей выставке.
   Человечек покачал головой.
   – Это было давно. Теперь я жокей.
   – Почему? Вы же писали отличные картины.
   Человечек снова покачал головой. Он напоминал механическую игрушку.
   – Плохие картины. Они не нравились комиссии. Мне дали испытательный срок. Я стал работать над декоративным панно для нового гимнастического зала. Писал целыми днями. Мне казалось, это то, что надо. Но я заблуждался. Комиссия забраковала панно, а меня переквалифицировали в жокеи.
   – А где ваши картины теперь?
   – Понятия не имею. Видимо, уничтожены.
   – И вы довольны новой жизнью?
   – Конечно. Я был плохим художником, а теперь-жокей экстракласса. Вчера на скачках завоевал три приза. И доходы…
   – Тогда отпразднуем ваши успехи. Отличное шампанское.