Так уже было однажды. Он так же сидел в кресле напротив, с сигаретой в длинных подвижных пальцах, так же щелчком стряхивал пепел, по-птичьи скосив темные немигающие глаза. Я знала этого человека! Моя уверенность не имела ничего общего со смутным подсознательным узнаванием всего, связанного с Гуром, - наследство Риты-Николь. Сейчас его узнала я, Ингрид Кейн, несомненно, встречавшаяся с Гуром в своей прошлой жизни.
   Где же это было? Когда?
   – Как ты попала в кабинет? Только не ври, что при помощи этого. - Гур швырнул мне на колени "вещественное доказательство".
   Я медлила. Слишком уж неправдоподобной была правда!
   Гур совсем склонил голову на плечо, глаза еще больше округлились и потемнели.
   – Послушай, Николь, ты не глупа. Ты довольно ловко меня дурачила, пора бы перестать, а? Или я тебя спалю вместе с креслом. Ты ведь этого не хочешь, верно? Ну!
   Вид его весьма красноречиво подтверждал, что свою угрозу он выполнит. Наша встреча в прошлом была, кажется, гораздо приятнее. Но мне было уже не до воспоминаний. Огонь, дым - б-р-р… Я терпеть не могла боли и поспешно принялась убеждать Гура в своих благих намерениях. Не могла его нигде найти, попала в кабинет…
   – Как попала? - перебил он. - Через дверь?
   Далась ему эта дверь!
   – Она была незапертой.
   – Что? Незапертой?
   Я не зря, кажется, опасалась правды. Гур взвился пружиной, шагнул ко мне. В его руке блеснуло что-то острое. Я зажмурилась. И почувствовала, как путы ослабли.
   – Встань. Та дверь тоже незаперта. Открой ее. На первый взгляд ничего, кроме стены. Но потом на ее фоне я разглядела более темный, намертво впаянный прямоугольник.
   – Она тоже незаперта. Ну!
   Делать было нечего. Набрав в грудь побольше воздуха, я всем корпусом врезалась в прямоугольник, пальцы скользнули по холодному металлу и, потеряв опору, ткнулись в пустоту. Я будто проскочила сквозь стену, едва не упав.
   За спиной щелкнуло - и полная темнота.
   Постояла, прислушалась. Гур не подавал никаких признаков жизни. Ловушка? Что если он решил спалить меня здесь, сохранив кресло?
   Я рванулась обратно, вновь проскочила стену, но на этот раз не удержалась на ногах и, сидя на полу, ждала, когда Гур начнет смеяться. Вот уж поистине ломиться в открытую дверь!
   Но Гур не смеялся, он был очень бледен. За шиворот, как котенка, рывком поднял меня и, не отпуская, хрипло выдавил:
   – Как ты это делаешь?
   Мне стало не по себе. У Гура и пальцы были птичьи - так и впились мне в плечо.
   – Не знаю. - Я тщетно пыталась освободиться. Я правда не знала. Иначе к чему была волынка с кондиционером?
   – С кондиционером?
   Вот оно. Шанс направить разговор в нужное русло.
   – Если ты согласен выслушать…
   – Да, - сказал он, наконец отпуская меня. - Да. Говори.
   Мы опять сидели в креслах напротив друг друга, и я пересказывала ему отчет Риты о наблюдении над объектом 17-Д. Все мое внимание уходило на то, чтобы говорить о Рите в первом лице. Гур молча слушал, нацелив на меня неподвижный птичий взгляд из прошлого Ингрид Кейн. Я рассказала про кондиционер, про жидкость с запахом хвои, про то, как качнулась комната.
   – Если б знать, что дверь можно было открыть просто так…
   – Это мог только ЧЕЛОВЕК.
   Я сочла нужным переспросить.
   – Че-ло-век,-повторил он.-Я был единственным на Земле-бета. Адамом. А теперь вот ты… Ева из ВП.
   Он хрипло рассмеялся.
   Что он такое говорит?
   – У нас это назвали "болезнью Гура". Дэвид, что со мной?
   – Охотники не смогли найти барсучью нору и решили справиться о ней у самого барсука.
   – Если ты думаешь, что меня подослала ВП… Давай рассуждать логически. Я больна и не совсем нормальна, значит, во-первых, не являюсь полноценным агентом. Во-вторых, я же для них ценнейший экспонат, единственный в своем роде объект для изучения "болезни Гура". Зачем им было отправлять меня одну прямо тебе в руки?
   – И все же тебя отпустили…
   – Просто я их убедила, что здорова. Обманула ВП, чтобы встретиться с тобой и…
   – Но если ты их убедила, что здорова, то тебя снова можно использовать как агента. Не так ли? Твоя логика трещит по швам.
   Пришлось предъявить последний козырь.
   – В конце концов… Я в твоих руках. У тебя всегда есть возможность меня убрать. И если мы перед этим обменяемся информацией, ничего не изменится, правда? Только, пожалуйста, не надо огня. Что-нибудь другое, а, Дэвид…
   Гур потерся щекой о плечо, скосив на меня глаза.
   Где же? Когда?
   Он опять выпрямился неожиданно, как пружина, и прошел в соседнее помещение (на этот раз через обычную дверь). Я услыхала шум льющейся из крана воды. Гур вернулся с наполненным стаканом, что-то туда бросил, отчего вода приобрела голубоватый оттенок, и протянул стакан мне.
   – Это "что-нибудь другое". Ты умрешь через два часа после того, как это выпьешь. Мгновенный паралич сердца, абсолютно безболезненно. А я за это время успею удовлетворить твое любопытство. Идет?
   Вот и все. Я отлично понимала, что Гур никогда меня отсюда не выпустит и его предложение в данной ситуации, пожалуй, лучший для меня выход. То, ради чего я сюда пришла, ради чего жила эти два месяца, сейчас исполнится. Барсук покажет охотнику свою норку и убьет охотника. Забавно. Я хочу знать, где нора.
   Я взяла стакан. Жидкость оказалась безвкусной, и я выпила с удовольствием, так как хотелось пить.
   Гур усмехнулся.
   – А ты вправду изменилась. Прежде ты ценила жизнь и интересовалась лишь тем, чем тебе приказывали интересоваться. Ты была на редкость нелюбознательна, Николь.
   Я взглянула на часы. Без восемнадцати четыре.
   – У нас не так уж много времени.
   Он с интересом разглядывал меня, почти положив голову на плечо.
   А напоследок я задам ему вопрос: "Ты когда-либо встречался с Ингрид Кейн?" - Хорошо, - сказал он. - Пойдем.
   Я убедилась, что дверь в стене он умеет "открывать" не хуже меня. Вспыхнул свет, и мы оказались в помещении с таким же высоким потолком, только гораздо просторнее. Огромный куб из серебристого материала с холодным блеском. Вдоль стен громоздились полки, сплошь заставленные картонными прямоугольниками, напоминающими старые коробки из-под конфет. И вообще все вокруг было до отказа забито странными предметами, о назначении которых я понятия не имела. Одни из них походили на мебель, другие - на приборы, третьи - вообще ни на что. Они казались очень ветхими - выцветшие, потрескавшиеся краски, ржавчина. Даже в воздухе, несмотря на мощные кондиционеры, ощущался музейный запах старья.
   Уж не хранит ли здесь Гур ту самую загадочную "аппаратуру", в существовании которой я прежде сомневалась? Я взяла с полки одну из "коробок" Внутри оказалась стопка пожелтевших бумажных листков со старинным шрифтом Древний способ фиксации мыслей…
   – Это книги с Земли-альфа.
   – С Земли-альфа?1 - Да. Здесь все с Земли-альфа.
   Невероятно! Более трехсот лет существует закон, по которому любой предмет, несущий в себе информацию о родине человека, подлежит немедленному уничтожению. За нарушение этого закона - смерть. Земля-альфа - проклятая Богом планета, куда Господь изгнал человека из рая в наказание за грехи, вот и все. Чтобы через несколько тысячелетий люди вновь обрели утраченный рай здесь, на Земле-бета.
   – Здесь редчайший архив. И, видимо, единственный. Я обнаружил его случайно, когда в моей лаборатории на первом этаже разворотило взрывом пол. До сих пор не знаю, кто и зачем это оставил. Я тогда занимался химией. Земля-альфа интересовала меня не больше этого окурка.
   Химией. Он щелчком сбил с сигареты пепел. И тут я все вспомнила Эрл Стоун! Лет двадцать назад Дэвид Гур был Эрлом Стоуном, лучшим учеником Бернарда. Талантливый химик, восходящая в науке звезда, впоследствии внезапно исчезнувшая с горизонта. Я узнала его, когда-то худого долговязого мальчишку, которого Бернард привел однажды к нам на обед. У мальчишки был волчий аппетит, он смеялся над нами, что мы живем по старинке, семьей, а Бернард доказывал, что в старости это удобно - есть с кем поболтать о своих болячках и посидеть за картами.
   Потом Бернард пошел в спальню отдохнуть, а мы за чашкой кофе проговорили на веранде до вечера. Эрл был отлично осведомлен о моих исследованиях, хотя Ингрид Кейн в то время уже давно забыли и вообще мои работы не имели никакого отношения к тому, чем занимался он сам. Он привлек меня совершенно необузданным любопытством, - в этом мы были схожи. И вместе с тем я же тогда была развалиной, беседа меня утомила, отвечала я не сразу и еле слышно. А Эрл, по-птичьи скосив на меня круглые, любопытные глаза, нетерпеливо щелкал длинными пальцами по сигарете, а потом вдруг выпрямлялся пружиной со своим "Ну же! Ну!" - ему, видимо, очень хотелось стукнуть меня, встряхнуть, как старый забарахливший прибор.
   – Надеюсь, мы когда-либо продолжим нашу беседу, мадам Кейн…
   Он сказал это, с сомнением оглядывая меня, будто прикидывая, сколько я еще смогу протянуть. Я наблюдала, как он уходит по ярко освещенной аллее парка, двигаясь с бесшумной грацией зверя из семейства кошачьих, и впервые за много лет пожалела, что мне не двадцать.
   Эрл Стоун. Я чуть было не отступила в тень, однако тут же сообразила, что он-то никак не сможет меня узнать. Я была Николь Брандо, которой двадцати еще не исполнилось. И не исполнится никогда. Забавно.
   – Когда догадался, что к чему, первой мыслью, естественно, было сообщить куда следует - Я заставила себя слушать Гура - Но кое что в этом хламе меня заинтересовало. Решил подождать. Потом все откладывал. Любопытно. Мне никак не удавалось их понять, существовала некая преграда. Я сам должен был измениться, стать человеком с Земли-альфа. И я им стал. Я назвал эту жидкость "альфазин". Достаточно ввести два кубика..
   – Но откуда она взялась?
   – С Земли-альфа. Колба была упакована в одном из ящиков.
   – Как же ты смог догадаться о ее назначении?
   – Случайно. Просто экспериментировал. Что это такое, понял потом, когда стал сопоставлять симптомы своей болезни с этим - Гур указал на полки.
   Он явно что-то не договаривал.
   – Но ее состав, формула? Природа действия? Альфазин исчезает из обычного сосуда и моментально всасывается в кровь…
   – Какое-то неизвестное нам вещество.
   – Однако его должны были знать на Земле-альфа.
   – Возможно. Никаких сведений на этот счет.
   Гур наверняка хитрил. Он был химиком и слишком любопытным, чтобы не докопаться до сути. Чего он боится? Я почти покойница.
   – Эта колба здесь?
   – Альфазин кончился, - сказал Гур, - ты слишком много хлебнула. Я даже не смог продержаться в цирке до конца сезона. Там отлично платят, но их интересовали лишь сеансы гипноза. И не только их - Гур насмешливо скосил на меня глаза - Что ты еще хочешь знать?
   – Чем они отличались от нас?
   – Способностью чувствовать.
   – Что ты имеешь в виду?
   – Во всяком случае, не те пять чувств и инстинкты, вроде самосохранения, которыми обладают и животные. Я говорю о чувствах друг к другу. Можно назвать это совестью, общественным самосознанием - как угодно… Наш рай убил человека, позволил ему убежать в себя.
   – Не понимаю.
   – Они умели мечтать и жалеть, любить и ненавидеть Непонятные слова, да? Они совсем иначе воспринимали мир и себя в мире. Гораздо обостреннее, глубже, полнее. Тот человек знал и страдания-пусть! Но это заставляло искать выход, бороться, переделывать мир У них было искусство.
   – А разве у нас…
   – У нас искусность. Искусные маляры, танцоры и джазисты, которые хотят выразить только то, что умеют раскрашивать холст и стены, отплясывать лучше всех "чангу" и барабанить по клавишам. Они развлекают толпу и получают за это чеки. У равнодушных не может быть искусства. Человечество остановилось в развитии. Оно ничего не хочет и никуда не стремится. В науке осталась лишь горстка любознательных, которые удовлетворяют свое личное любопытство и плюют на человечество. Любопытство кошки, гоняющейся за собственным хвостом. Земля спокойных, земля живых мертвецов.
   Впервые в жизни я ощущала себя безнадежной тупицей. Предположить, что Гур попросту помешался на Земле-альфа и его странные утверждения не стоит воспринимать всерьез, было бы легче легкого И все-таки и "болезнь Гура", и его власть над Ритой, и загадочное решение Риты умереть, и двери, которые открывались непонятно как, и тайник - все это было реальностью и требовало объяснений.
   Но мое время кончилось.
   Я откинулась на спинку дивана и закрыла глаза. Поспать бы! То ли дала себя знать усталость, то ли начало действовать средство Гура, но я совсем отключилась и даже не сообразила, где я, когда в мое плечо впились пальцы Гура.
   – Не поняла? Не веришь? Николь…
   Судя по часам, я уже давно находилась на том свете. Но Гур с его птичьими когтями никак не походил на ангела.
   – Не поняла? Хочешь понять?
   Я хотела только спать. Я будто скользила по наклонной плоскости куда-то в небытие, и если это была смерть, то я желала ее. Но меня удерживали пальцы Гура.
   – Хочешь понять? Ты останешься здесь. Тайник в твоем распоряжении. Если хочешь понять… Я дал тебе подкрашенную воду… Я сам… я сам этого хочу. Чтобы ты поняла. Чтобы был кто-то еще. Я больше не могу…
   Его пальцы разжались, и я тут же полетела в бездну. Моя последняя мысль все-таки была о смерти - я уже забыла, как засыпают в двадцать лет после сильной усталости.
   Примыкающая к тайнику комнатушка, похожая на дно колодца, теперь была моим домом. Только самое необходимое - крошечная ванная, допотопный немой робот, кое-что из гардероба и косметики, доставленное Гуром из города по моему заказу, столик, кресло и тахта. С утра до вечера я валялась на вей, обложенная книгами и словарями, в пыталась разобраться в странных историях, где люди говорили друг другу таинственные слова, похожие на молитву, убивали себя и других, сражались с ветряными мельницами, разыгрывали длинные нелепые спектакли вокруг самых элементарных желаний. Особенно связанных с женщиной.
   Я воспринимала только их музыку. Ее можно было просто слушать, не докапываясь до логики и здравого смысла. Беспокойство, которое она вызывала, не навязывалось извне, а было внутри меня, пока еще не понятое, во крайне занятное. Я слушала себя.
   Мне никто не мешал. Лишь иногда за дверью слышался раздирающий душу скрип (это вычитанное "раздирающий душу" мае понравилось), и появлялся мой робот, чтобы накормить меня, подобрать с пола книги и, унося полную пепельницу окурков, удалиться с "раздирающим душу" скрипом.
   Среди ночи я сквозь сон слышала шаги Гура. Вниз по лестнице и дальше по подземному коридору. Куда и зачем: он ходил, я не знала. Выходить в коридор мне было строжайше запрещено, и "Раздирающий душу" бдительно следил, чтобы я не нарушила этого запрета. Шаги Гура звучали чуть слышно, но почему-то каждый раз будили меня. Лишь потом я сообразила, что бессознательно ждала их в полусне.
   Под утро он возвращался. Попасть в тайник можно было только через мою комнату.
   Делая вид, что сплю, я наблюдала, как он крадется во тьме мимо моей тахты. Он прекрасно ориентировался в темноте, скользил меж стульев, которые я нарочно расставляла на его пути, с бесшумной грацией кошки. Как и в тот вечер, когда был Эрлом Стоуном. Почему он переменил имя и профессию? Что сейчас составляло его жизнь, помимо легальной внешней стороны? Эти вопросы занимали меня ничуть не меньше Земли-альфа. Меня интересовал Гур, а еще больше - мой интерес к Гуру.
   Я знала, что Рита была его девушкой, но ко мне он ни разу не приблизился. Я тоже не делала никаких попыток к сближению, а, напротив, каждый раз, когда он пробирался к тайнику мимо моей постели, инстинктивно настораживалась, словно мне грозила опасность.
   Тем более непонятно, потому что меня к нему тянуло. И не только как к источнику информации. Когда Гур был в библиотеке, я уже не могла спать, иногда не выдерживала и, наскоро одевшись, шла туда. Гур сидел на старом диване с книгой или в наушниках, закрыв глаза. Лицо его казалось пепельно-серым, а тени у глаз - голубоватыми, то ли следы грима, то ли усталости. Углы рта, руки находились в блаженно-расслабленном состоянии покоя, только сомкнутые веки, обычно неподвижные, мелко дрожали, будто ветер гнал рябь по воде.
   Я осторожно садилась рядом и тоже надевала наушники. Пленка была старая, с дефектами, музыка то гремела, то совсем удалялась, и я слушала то ли Ингрид Кейн, то ли Риту, то ли Николь, которая сидела сейчас рядом с Гуром.
   Я сделала очень важное открытие насчет Риты и Гура.
   "Все время хотела его видеть, думала о нем, караулила…" ЛЮБОВЬ. Как на Земле-альфа. Рита была ВЛЮБЛЕНА в Гура. Это "их" слово, которое прежде было для меня лишь словесным обозначением чего-то непонятного, абсурдного, вдруг обернулось реальностью. Даже слишком реальностью. Мною.
   Рита. Бетянка до мозга костей. Ей было поручено следить за Гуром, стать его подружкой, и она выполняла этот приказ охотно, потому что Гур не был ей неприятен и она, наверное, согласилась бы на связь с ним и без инструкции. А потом альфазин, после чего ее отношение к Гуру стало похоже на болезнь. Любовь.
   Гур считал, что природа любви заключалась в стремлении "того" человека вырваться из оболочки своего замкнутого "Я", ощутить единство с другим "Я".
   Стремление к невозможному. Иллюзия, самообман. Глупо.
   Рита вряд ли сознавала, что с ней происходит, и еще меньше умела бороться со своими эмоциями. Она надоела Гуру, раскрыла слежку и была исключена из игры обеими сторонами.
   Пока она видела его ежедневно, ей еще как-то удавалось держаться, но вот она не видит Гура три недели. Последний отчет. Настроение отличное, болезнь проходит, никаких нелепых желаний, никаких мыслей о Гуре.
   Через два дня она пришла ко мне просить о смерти.
   Ее лицо в то утро. Я подошла к зеркалу. Теперешняя Рита выглядела старше - то ли сказывалось подземное существование, то ли…
   Мне показалось, что лицо Риты-Николь стало приобретать черты Ингрид Кейн. Вокруг глаз по-прежнему ни единой морщинки, но взгляд… И несвойственная Рите линия губ, слишком напряженная,- я всегда, когда размышляла, стискивала губы, так что в углах образовывались ямки. И прическа. Видимо, я механически закалывала волосы, как когда-то в молодости.
   Рита была ВЛЮБЛЕНА в Гура и, оказавшись изолированной от него, почувствовала, что не хочет больше жить. Ситуация, аналогичная историям в их книгах. Но Рита была бетянкой. Почему она не сообщила отцу, не обратилась к врачам, когда приступы стали невыносимыми? Почему она, боее того, скрыла их, стерла последний отчет, чтобы ей не помешали умереть? И с этой же целью сама состряпала необходимые для смерти документы, когда шла ко мне?
   Она не хотела избавиться от "болезни Гура" и связанных с ней страданий, предпочла умереть, страдая. Будто видела в них какой-то смысл, удовлетворение.
   Удовольствие в страданиях? Нелепость.
   Или же это так называемая "жертва собой", с чем я тоже часто встречалась в их книгах? Рита не могла долго обманывать ВП, давая неверные показания о ходе "болезни Гура", так же как пчела одного улья не может таскать мед в другой. Но, продолжая выполнять свой долг, она играла бы против Гура и предпочла смерть, как поступали в подобных случаях на Земле-альфа.
   Я поймала себя на том, что испытываю от своего открытия гораздо большую радость, чем от всех открытий Ингрид Кейн, вместе взятых Я впервые самостоятельно проанализировала факты и сделала выводы, пользуясь понятиями Земли-альфа, ранее мне недоступными.
   Жаль только, что я не могла поделиться своим открытием с Гуром. Рита была в него влюблена и из-за этого умерла. Но Рита была мною, Ингрид Кейн, которая двадцать лет назад болтала с Эрлом Стоуном на веранде и которая тоже умерла. Обе мы теперь стали Николь, которая была жива, но вместе с тем уже не была той Николь, которую знал Гур.
   Слишком много объяснений, которые отнюдь не входили в мои планы. Даже вариант: "Я преследовала тебя, потому что была влюблена" - не годился, так как не соответствовал действительности. Мой повышенный интерес к Гуру был в основном познавательным, хотя память Риты продолжала жить во мне. И память Ингрид Кейн, которая когда-то пожалела, что ей не двадцать.
   Но никаких безумств. Гур приходил теперь менее усталым, и мы вместе познавали Землю-альфа. Вначале он был учителем, но постепенно я нагнала его. Мы тогда были слишком поглощены Землей-альфа, чтобы заняться друг другом. Гур сказал, что со мной как бы открывает ее заново. Ее и того человека.
   Мы будто карабкались вдвоем на какую-то недоступную гору, связанные одной веревкой, тащили друг друга выше, выше, казалось, еще шаг - и вершина. Но она опять оказывалась лишь ступенью, откуда начинается новая скала, еще круче. И мы снова лезли вверх, ощупью исследуя каждую впадину, каждый выступ. Нас гнало любопытство - что там, дальше?
   История человечества. Тысячелетия, века… У каждого века свои проблемы. У каждой страны, у каждого поколения. У каждого человека Они были такими разными в своем сходстве. Каждый - целый мир, загадка.
   Мы поняли: чтобы до конца постичь все это, не хватит и тысячи жизней. И все-таки карабкались.
   Нищета, неравенство, физические страдания. Право сильного, войны. Двадцатый век. Планета поделена на два лагеря. К сожалению, все книги из хранилища Гура были с Западной половины. Мы почти ничего не знали о Восточной - видимо, информация о ней была на Западе под таким же запретом, как у нас сейчас о Земле-альфа.
   Итак, развивается цивилизация, найдены дешевые способы получения энергии, неприятную и тяжелую работу поручают машинам. Перепроизводство, изобилие. Но человеку все хуже. Учащаются самоубийства, клиники переполнены душевнобольными; искусство все мрачнее и безнадежнее. Духовные страдания страшнее физических. Причина где-то в человеческих взаимоотношениях. Люди не находят общего языка, перестают понимать друг друга и даже не пытаются понять. СТРАСТЬ, НЕНАВИСТЬ, ДРУЖБА, ЛЮБОВЬ, СОСТРАДАНИЕ - эти их слова, прежде определяющие человеческие взаимоотношения, постепенно исчезают из языка. В моде фальшивое спокойствие и безразличие, каждый - сам по себе. Люди Земли-альфа словно подражают бетянам, а те, кому это не удается, прибегают к алкоголю и наркотикам, чтобы духовно и эмоционально отупеть, забыться наедине с собой. Бегство в себя от себя. Замкнутый крут. Тупик.
   Они мечтают об одиночестве и страдают от него. Потому что они другие, потому что им слишком многое дано. Но они не хотят этого многого. Они находят во Вселенной рай. где можно быть одиноким и самому по себе, не страдая. И бегут туда.
   На Землю-бета. На планету Спокойных.
   Все это представлялось нам величайшей нелепостью, какой-то ошибкой в конструкции нашего предка. Мы часто спорили, и я, увлекшись, начинала приводить аргументы, которые в устах Николь звучали совсем уж невероятно. Ловила на себе удивленно-пристальный взгляд Гура и спешила перевести разговор на другую тему, потому что разбираться в проблемах Земли-альфа на уровне девочки из ВП все равно не имело смысла.
   Эти паузы не нравились нам обоим, и вскоре Гур принял правила игры. Лицо его не менялось, даже если я цитировала изречения профессора Мичи, умершего восемьдесят лет назад. Моя личность занимала его гораздо меньше, чем наши регулярные беседы. Думаю, что, если бы в тот период я даже призналась ему, что я Ингрид Кейн, ему было бы все равно.
   Но все же он первым взглянул на меня. Я что-то доказывала и вдруг заметила, что он на меня смотрит. Не как обычно, не видя, ожидая лишь завершения моей мысли, чтобы бросить ответную реплику, а, наоборот, не слыша. Он вглядывался в мое лицо, ощупывая его цепким немигающим взглядом птицы, собирающейся клюнуть.
   – Ты не слушаешь?
   – Тебе надо отдохнуть, Николь. Неважно выглядишь.
   – Чепуха, послушай…
   – Завтра я свободен. Как насчет морской прогулки? Тебе нужен свежий воздух. И хватит курить.
   Гур отнял у меня сигарету. Мой окурок чем-то заинтересовал его, он нацелил взгляд на пепельницу, полную таких же окурков.
   – Ты что?
   Гур поспешно поставил пепельницу на место.
   – До завтра.
   Когда затихли его шаги, пепельницей занялась я. Скорее всего я иначе, чем Рита, втыкала в нее окурки… Да мало ли что! Он обратил на меня внимание. Это было скорее плохо, чем хорошо.
 
***
 
   Гур зашел за мной очень рано, и, пока я плелась за ним по загадочному коридору (успев заметить, что он продолжается без конца), пока мы поднимались по лестнице к люку, ведущему в кабинет (откуда я свалилась), а затем на лифте на крышу, я неудержимо зевала, хотя впервые за много дней меня вывели на волю развлекаться. Правда, под конвоем, но все же… Меня покачивало, будто после болезни, колени дрожали.
   В Столице уже наступила осень. Небо походило на мокрую простыню, через которую ветер сеял капли дождя. На черном лакированном корпусе гуровского аэрокара рыжими мазками прилипли кое-где мертвые листья. Я с наслаждением глотнула пряный сырой воздух, голова закружилась, но через секунду все встало на свои места. Крыши соседних домов, прилипшие к аэрокару листья и капли на стекле показались обостренно четкими, как на фотографии.
   Будто я снова глотнула альфазина.
   Преимущество молодости - способность организма мгновенно восстанавливать силы.
   Окна аэрокара были зашторены - для конспирации, и я не видела, куда мы летим. Но можно было догадаться, что к одному из рекомендованных в утренней сводке погоды пляжей, где "день обещает быть солнечным и теплым". Гур всю дорогу молчал, я дремала.