Изабелла Валлин. Локомотив параллельного времени (сборник)

   Зелёные глаза Генриха почему-то всегда казались ей голубыми, как тонкий лёд над водой.
 
   С балкона открывался вид на ферму, где всё цвело, колосилось и поросилось, а дальше – совершенно безжизненное пространство, покрытое красной пылью.
   Ждать пришлось недолго. На горизонте поднялся столб пыли. Два работника, возившиеся у ворот с трактором, тоже это заметили.
   – Смотри! Вон, пилит прямо к нам. Слышал по радио?
   – Сейчас подставит весь колхоз.
   – А может, с ним поговорить, типа, мил человек… Может, она не увидит.
   – Ты, что ли, хозяин? Вот тупой! И что она в тебе нашла! А куда ему?! Он наш брат.
   Губернаторский грузовик сдох в ста метрах от ворот. Генрих вылез из кабины, пнул колымагу ногой и захромал к воротам. Фаина вышла на крыльцо и знаком приказала открыть.
   – Стакан воды холодной, душ и один мартини.
   – Времени у тебя хватит только на мартини, – ответила Фаина.
   Вдали послышался звук вертолёта.
   Генрих со стаканом сел в тени зонтика.
   – Что с ногой?
   – Не страшно. Ловушки. Сама знаешь.
   – Одному бежать бесполезно.
   – Я не хочу с кем-то. Ты же знаешь – я сам по себе. Говорили: и вдвоём бесполезно, но тебе с Игорем удалось. Я гнал сюда, чтобы спросить: зачем ты вернулась?
   – Потому что здесь моё место. И вообще, не твоё дело.
   Вертолёт завис над фермой и стал медленно опускаться.
   – Я пойду их встречать.
   Фаина сидела в кабинете у губернатора.
   – Он что, в изоляторе сидел? Он у тебя на балконе мартини лакал! – орал губернатор.
   – Я просто оставила его в доме и пошла вас встречать. Не знаю, куда он забрался. Всё равно никуда не денется.
   Губернатор взял её за подбородок:
   – Хватает у тебя смелости так нагло врать. Я подарил тебе эту ферму, как коробку конфет.
   – Я не люблю сладкого.
   – Рассказывай себе! Я собрал всех твоих мужиков в одну коробку.
   – Мне на них наплевать.
   – Когда-то было не наплевать.
   – Что ты с ним сделал?
   – Ничего я с ним не делал. Сидит у тебя под зонтиком, лакает мартини и трясётся от страха. Думаешь, он такой герой? Я тебе его дарю. Лучше играй с ним и думай обо мне, чем наоборот. Только не забывай, что я ревнивый.
   Он охватил ладонью её лицо. Из его пальцев прыснули тонкие корни, которые поползли в уши, ноздри, рот. Корни стали оплетать её изнутри и снаружи.
   – Расслабься.
   На её коже выступила едкая слизь, от которой расползлась вся одежда и хлопьями стекла к ногам. Корни сплелись в узел у солнечного сплетения. Узел набух и выстрелил ядом во все сосуды.
   – Это не яд. Это лекарство. Сейчас будет хорошо. Ну, вот и всё. Стала краше прежнего. Можешь идти в душ.
   Фаина стояла под душем, смывая слизь и омертвевшие корни.
   – И запомни, моя маленькая плантаторша, никакой самодеятельности, а то опущу и тебя, и твоих рабов на уровень ноль.
   «На уровень ноль так на уровень ноль. Не была я там что ли?» – мысленно огрызнулась Фаина. Она слышала, как хлопнула дверь, потом кто-то сладко заскулил.
   Фаина вышла из душа. На полу сидел щенок Сербороса.
   – Какая прелесть!
   – Это тебе ещё одна игрушка. Я знаю, ты давно хотела.
   Фаина взяла щенка на руки. Он прильнул к её тёплому телу. Две его головы легли ей на плечи и тут же уснули, третья, высунув язык, с любопытством склонила голову набок.
   Губернатор стоял у окна наблюдал, как Фаина, прикрывая наготу телом щенка, садится в машину.
   «Я отбил у них охоту к побегам. Последний беглец слишком рано понял, что проиграл. Это было неинтересно. Беглецы нужны, как зонды в блокаде. Что же будет в этот раз?»
   Фаина подъезжала к воротам, придерживая спящего щенка. Ещё издалека она увидела Генриха, который по-хозяйски расселся на крыльце.
   – Какой на тебе забавный бодис, – прозвучал в сознании его тихий голос.
   Ещё при первой встрече она поразилась его дару.
   – Таких, как ты, один на тысячу.
   – Пробуй дальше. Почему не на миллион?
   – Он слышит, что мы думаем.
   – А ты думай шёпотом.

Лесной народ

 
Бегущим в лесу, убежавшим с весёлого праздника вечной весны,
Им больше не снятся уже никакие волшебные сны.
Бегущим в лесу – в лихорадке, по слякоти весенние игры не впрок,
Но им не под силу запомнить жестокий урок.
Весна настигает. Она своих узников видит везде,
Бегущих с весёлого праздника в лесу, в темноте.
 

   В понедельник встретила подругу с животом на девятом месяце и с повязками на перерезанных венах.
   – Активно живёшь.
   – А тебе слабо?
 
   А во вторник я сидела у стойки бара в отчаянной тоске. Бар был полупустой или, можно сказать, совсем пустой, если не считать нескольких вымотанных деловых людей, занятых профессиональным разговором.
   Какая-то тень мелькнула у входа и прямой наводкой пошла ко мне. Иногда хочется сказать пару слов в тишине. Этот – Тень – не глупый, не страшный, ищущий, готовый к действию и совсем пустой, как большинство. А мне нужна любовь. Я начинаю стареть. Это моё проклятье.
 
   – Томас.
   – Белладонна. Как ядовитая трава.
   После ряда наводящих вопросов Тень делает вывод:
   – У вас было консервативное воспитание.
   – Ах, если бы! Если кто понравится, снимаюсь без разговоров, только это бывает так редко!
   – Леди, у меня больше нет вопросов.
 
   И тут на заднем плане появился знакомый силуэт – Патрик, мой шоколадный зайчик, мой секс-символ, смесь кокаина и виагры. И начинал, как обычно, клеиться к бабам.
 
   Год назад мы встретились в одном из ночных клубов, и я подумала: «А ты, парень, случайно, не такой же оборотень, как я?» Он заглянул мне в глаза с голодной ущемлённостью, словно он меня знает или пытается вспомнить, – один из его трюков. В нём нет ничего святого. В каком бы клубе он ни появлялся, охрана комментировала одинаково: «Он тут всех перетрахал». А я чем хуже? Потом, в течение года, я долго наблюдала за ним. В «Тигре», да и в других подобных местах.
 
   Он был везде, этот король ночной жизни большого города… Он танцевал со мной, у нас были общие знакомые, были разговоры вскользь, но когда я однажды спросила: «Помнишь меня?» – в ответ был удивлённый взгляд, потом в его глазах включился мегасписок…
   – И как было?
   – Лучше не бывало.
   – А потом? Нормально? Не хамил?
   – Был как ангел!
 
   Он польщёно рассмеялся и сказал: «Не может быть». Мне нравилось смотреть, как он двигается в плотной массе людей, как он лавирует. Мне нравилось смотреть, как он дерётся с такими же, как сам, хулиганами по ночным кабакам. Мне нравилось слушать, как он ведёт разговор: легко, интересно, весело. Это был мой шанс, и я попыталась растянуть романс подольше, как наслаждение сексом, но в конце концов приходит оргазм и затягивать с этим нельзя, иначе я устану, потеряю интерес, упущу мой шанс.
 
   Я бы не расставалась с ним никогда. Он мог бы изменить мою природу (нужно верить и надеяться, что это возможно), только всё это самообман, повод для новой игры. Он подходил на роль, глупый донжуан. И я знала: достаточно будет одной моей вспышки – и он окажется в лесу. Не он первый. В лесу нужны люди, и не я одна, кто их туда отсылает. Там он станет героем.
   Я пыталась представить, что мы можем быть другими, что мы можем быть вместе по-настоящему.
 
   Я пыталась представить себе, каким он будет через тридцать лет: грузным, похожим на медведя, – и казалось, что я буду любить этого медведя ещё сильнее, чем таким, каким он навсегда остался в моей памяти – сидящим с полным бокалом в руке, в полурасстёгнутой белой рубашке, улыбающимся, как кинозвезда.
   Это случилось второго октября, когда мы праздновали его двадцатипятилетие. В этот день он был особенно красивым. Мы танцевали, пили шампанское, веселились.
 
   Он был немножко пьяный и просто вышел покурить, когда проходящий мимо сутенёр предложил ему свежий товар.
   Земля поехала из-под ног, как эскалатор, когда я увидела его с этой девчонкой… Я стояла на балконе в тени, он не мог меня видеть. Он медленно опустился на ступеньку, словно потерял равновесие, так он был очарован. А она – полуребёнок, готовая к самому страшному, смотрела с удивлённым восхищением на своего первого героя. Он гладил её голые смуглые ноги и что-то шептал ей, зная, что она не понимает его слов, потом привлёк её к себе и стал осторожно целовать живот сквозь тонкое платье. Меня он всегда брал грубо, как девку, которой заплатил. И вот он стоит на коленях перед продажной девкой и ласкает её так нежно, словно она из инея. На этого извращённого подонка накатила романтика, и надо же такой беде случиться – прямо у меня на глазах. Он сел с ней в проходящее такси. Вся эта сцена прошла перед глазами, как в замедленном кадре. Адреналин ярости разливался во мне горячими волнами. Наконец, я чувствую, что живу, пока у меня есть пистолет с барабаном, полным пуль. Довод «Убьёшь – сядешь. Станет легче?» я слышала много раз, на меня он не действует. У меня всё не как у людей, и люди не знают, с кем имеют дело. Такое положение вещей – мой билет в будущее. А для него неважно, заниматься любовью или действовать на нервы – главное, вызвать взрыв. Как раз то, что мне нужно. Всё это и вообще, и конкретно с ним не первый раз, зато последний. И всё одно и то же.
   – Ты нас разбудила, – раздался в трубке томный голос любимой подруги.
   – Негров мало, что ли? – присоединился к ней голос Патрика.
   – Ты для меня не негр. Ты для меня человек.
   Всего пару часов назад он сидел напротив меня и говорил красивые слова о своей любви. Похоже, он верил в то, что говорил. Что бы я только ни отдала за то, чтобы это было правдой, – душу бы дьяволу продала, но, к сожалению, давно продана.
 
   Я могла открыть дверь своим ключом, но нажала на кнопку звонка. Мне хотелось поиграть. Ему тоже. Он открыл, издевательски улыбаясь, во всей своей обнажённой красе – ещё один кадр навеки в памяти: ладное мускулистое тело, шёлковая шоколадная кожа. Дуло моего пистолета между его иссиня-чёрных раскосых глаз. Его реакция была молниеносной: он захлопнул дверь в тот же момент, когда я выстрелила. Я палила в дверь как бешеная, пока чёртова дверь не рухнула, и тут возникла проблема – патроны кончились. Была ещё одна проблема – у него тоже был пистолет, только с барабаном, полным патронов. Девчонка прошмыгнула, держа свои шмотки в охапке. Патрик поставил меня к стене и стал палить.
   – Вернёмся в «Тигр» или пойдём куда-нибудь ещё? – спросил он, нарисовав точечный нимб у меня над головой. – Я продолжаю справлять мой день рождения. Прощу оказать мне честь. Считай, что мы помирились, – он приставил дуло пистолета к моему виску. – Сегодня мне всё прощается. Скажи, что не сердишься.
   – Не сержусь.
   – Я одеваюсь, и мы идём.
 
   В пистолете оставалась всего одна пуля. Он положил его в карман куртки. Где мы только не были в этот вечер! Непонятно, как он вёл машину и почему нас никто не останавливал. Куда-то я не хотела идти, и он уходил один, оставив меня в машине, куда-то он не хотел меня брать. Он был совсем пьяный и давно забыл о своём пистолете. Я проснулась в машине оттого, что он смотрел на меня. Я открыла глаза и чуть не заплакала от счастья, что он всё ещё со мной.
 
   – Девочка моя, я так тебя люблю.
   И тогда я выстрелила.
 
   Патрик очнулся в полном мраке. Он лежал на мокрой траве, слышал, как падает дождь и шелестят листья. Тропический лес был полон звуков. Он осторожно сел, чувствуя, что плохо владеет телом: непривычная слабость и как будто он стал меньше. Он ощущал себя ребёнком лет четырёх-пяти. Какое-то животное подкрадывалось к нему – слышался приближающийся шорох и рычание, пружинистый звук прыжка. Скользкая холодная тварь обрушилась на него всей массой и впилась зубами. Потом свист летящей стрелы. Тварь завизжала и ослабила захват. Топот ног. И вдруг Патрик увидел кромку леса на фоне неба, силуэт человека, который склонился над ним, приложил к ране листок растения – и боль тут же прошла. Патрик поднялся на ноги и пошёл вслед за незнакомцем по тропе среди огромных папоротников. Глаза привыкли к темноте, которая за этот короткий момент стала просто днём без солнца.
 
   В лесу не было дня, не было ночи и смены сезонов. Патрик мог судить о течении времени, только глядя, как меняется его собственное тело. Он очнулся в лесу ребёнком, со временем стал взрослым – значит, прошли годы. Но и этот часовой механизм со временем останавливался: дойдя до оптимальной точки развития, тело больше не менялось. Лесные люди не старели. Они погибали в бою, в схватках с дикими тварями или умирали от ран. Это случалось нередко, но группа пополнялась новыми людьми, которые так же, как и Патрик, однажды очнулись в лесу, слабо помня прошлое. Лесные люди были единственными смертными существами в мире без солнца. Их группа была инородным элементом в природе леса, в котором, казалось, всё было против них. Десантники-миссионеры из нейтральной зоны снабжали лесных людей капсулами жизни, которые заменяли еду и питьё. Каждый партизан носил эти капсулы на нитке, как ожерелье вокруг шеи. Не считая ящериц и личинок насекомых, больше в лесу кормиться было нечем. Других материальных ценностей в их жизни не было, но жизнь была богата чувствами: они не только могли видеть в темноте, они могли слышать малейшие звуки, чувствовать малейшие вибрации, самые слабые излучения тепла и холода. Они передвигались по лесу легко и бесшумно, слышали и отвечали на мысли друг друга на дальних расстояниях. Вслух никто не разговаривал – лишний звук мог стоить жизни не только потому, что лес был полон тварей. В лесу шла война, и лесной народ был важнейшим звеном в движении сопротивления. Они никогда не спали, никогда не уставали, но были моменты, когда они нуждались в поддержке друг друга, когда по всему лесу распространялись импульсы, приводящие всё живое в оцепенение, когда над лесом зависал «дирижабль» – огромная светло-зелёная тварь, похожая на личинку. «Дирижабль» медленно, как облако, опускался в лес, и тогда нужно было держаться вместе. Тварь распространяла запахи и звуки, притягивающие всё живое, как пылесос. Она пожирала всё подряд и исчезала, как и появлялась.
   Несмотря на то, что Патрик знал и слышал об этой твари, всякий раз, когда она появлялась, он представлял её себе огромной ожившей мраморной статуей прекрасной богини, мечтал увидеть её лицо, даже если ему придётся заплатить за это жизнью, – такова цена за любовь богов. Он понимал, что это всего лишь галлюцинация, которую вызывали пьянящие испарения твари, но ничего не мог с собой поделать.
 
   Время играло, когда «дирижабль» висел над лесом. К кому бы из боевых подруг ни толкал его инстинкт, в момент озарения глубоким чувством они оба становились идеалом в глазах друг друга. За пару минут они проживали десятилетия совместной жизни, становясь с каждым днём всё ближе друг другу. Поэтому момент пробуждения был всегда драматичен – отчаянный крик в разгар страсти: «Почему ты вдруг стал чужим?!»
   Отшатнувшись от человека, который только что был самым близким на свете, Патрик всегда испытывал чувство вины, хотя знал, что это так у всех и со всеми. Это просто «дирижабль» уплыл.
 
   Белый рассвет пробивался в его полузакрытые глаза. В лучах рассвета склонились над ним три ангела в белом. Патрик раскрыл глаза пошире. Крылья у ангелов растаяли. Всё остальное осталось.
   – Ну, мужик! Лоб у тебя чугунный! Надо же – живой! След от пули, как кастовая метка у индуса, – сказал один из хирургов. – Считай, с того света вернулся.
   – И долго я был в отъезде?
   – Вчера уехал, сегодня вернулся.
   – Так быстро?!
   – А тебе там что, понравилось?
   Он ещё долго ходил перебинтованный, как герой сражений. Появились провалы в памяти. В один из этих провалов угодил последний день рождения.
   Повышенное внимание к себе он объяснял расовыми предрассудками.
   – Ты что, расистка?
   – А ты что, Патрик?
 
   Смазливая дамочка пересела к нему поближе. Они ехали в трамвае по старому городу, обозревая живописный пейзаж в нежной дымке майской зелени.
   – Попьём кофе где-нибудь? – как будто она его сто лет знает.
   – А потом?
   – А потом – что хочешь.
   – Мне врачи рекомендовали с этим подождать.
   – У меня есть для тебя лекарство.
 
   Они сидели на террасе. На столике стояли две чашки.
 
   – Я этот кофе пить не буду. Что ты туда всыпала? Отравить меня хочешь?
   – Да, попей со мной кофейку, и я оплачу твои похороны. Ну, с какой стати?! Я хочу, чтобы ты всё вспомнил. Хотя я тебя, наверное, опять потеряю. Я хочу знать, что там за жизнь – в лесу.
 
   Он попытался сосредоточиться. Кто-то вышел из тёмного туннеля его памяти.
   – Постой! Да это же ты! Ты говорила, что любишь меня.
   Делла иронически улыбнулась:
   – Тебя все любят.

Убогая

 
Села я на подоконник, ноги свесив.
Он тогда спросил тихонько:
– Кто здесь?
– Это я пришла.
– Зачем?
– Сама не знаю.
– Время позднее, дитя, а ты не спишь.
– Я луну увидела на небе,
Я луну увидела и луч.
Упирался он в твоё окошко,
Оттого, должно быть, я пришла…
 
 
О, зачем тебя назвали Даниилом?
Всё мне снится, что тебя терзают львы!
 

Цветаева

   Там, далеко вверху, загорались первые бледные звёзды, а внизу, над самой землёй, сквозь последние алые лоскутки ещё пробивались жёлтые лучи.
   Далеко в степи виден огонёк моего костра. Я сижу, просеивая сквозь ладони седые пряди дыма. И так я могу сидеть днями, неделями. Кто я? Упавшая звезда? Низвергнутый ангел?
   Я – никто…
   Я изгнана за гордыню, за ярость в сердце и за посмеяние над любовью.
   Я утратила способность летать, но высоко надо мной парит моя душа, как зрачок молнии, и я вижу, как на все четыре стороны простирается степь. Когда одолевает голод, я хватаю молниеносным движением пробегающих мимо полевых мышей и ящериц. Мне всё равно что есть, если меня лишили плодов райских садов.
   Не влечёт меня и мрак лесов, и зловонная грязь городов.
   Когда идёт дождь или мокрый снег, я блуждаю в степи.
   А потом опять горит мой костёр среди снегов, или цветущих маков, или пожухлых трав.
   Влечёт путников мой огонёк: паломники, купцы, воины, в одиночку или караванами, процессиями, стройным маршем, подходят они, садятся рядом у костра.
   Я ни с кем не разговариваю. Моя одежда давно превратилась в рубище. Мои волосы спутались в клубок шерсти. Моя кожа покрыта слоем пыли и пепла. В их глазах я немая юродивая девчонка. Кто-то, уходя, делится со мной куском хлеба, а если кто пытается посягнуть на меня, тогда полыхну я своим огнём, и горстку праха развеет ветер.
   Так провожу я дни, которым давно утратила счёт. Сижу без движения или бесцельно скитаюсь. И только бессонная душа надо мной мечется, как птица над разорённым гнездом.
 
   Я почувствовала его приближение задолго до того, как на горизонте появилась эта движущаяся точка. Какая-то непонятная радость стала подниматься во мне.
   Вскоре я услышала приближающиеся шаги. Его силуэт на фоне заходящего солнца.
   – Позволь мне присесть у твоего костра?
   Я даже не взглянула. Мне не надо смотреть, чтобы видеть. Он сел или почти свалился рядом без сил. Он шёл уже несколько дней куда глаза глядят. Отсечённая любовь была ещё тепла. С его щёк дождь ещё не смыл слёзы любимой. Его тело ещё хранило её запах.
   Учёный монах, он был в свите, сопровождавшей молодую княжескую дочь к её престарелому знатному жениху. Княжна была его ученицей с детских лет. Их дружба и привязанность переросла во взаимную любовь, в которой они не смели признаться ни себе, ни друг другу.
   Накануне прибытия во дворец жениха процессия заночевала в лесу.
   И там, ускользнув от охраны, они наконец объяснились и провели ночь в объятиях друг друга.
   Но княжеская дочь не решилась отправиться в скитания с любимым, а он не пожелал сделаться тайным возлюбленным при дворе госпожи и жить в грехе.
 
   – Похорони меня, – сказал он в последнем проблеске сознания.
   Я видела, как светлое марево души висело над ним.
   Это был удивительный свет. Я не могла отпустить его. Я слишком долго была одна.
 
   Я подняла огненный глаз моей души как можно выше и в лесу, на краю степи, увидела заброшенную избушку. Туда отправилась я, взвалив на плечи мою почти бездыханную ношу.
 
   Я омыла его тело в лесном ручье и положила в целебный мох. Лёжа рядом с ним, я согревала его своим теплом и смотрела его сны. Мудрое, строгое лицо его учителя, морщинистая рука листающая летопись. Юная красавица в дорогих одеждах улыбалась в проёме резного окна.
   – Даниил, Даниил! – звала она.
   Я поила его отваром из сонных трав, смешав его с диким мёдом и соком лесных ягод.
   Он стал узнавать моё лицо в своих снах.
   Я любовалась им, я радовалась ему.
   Он, лежащий у горящего очага, казался мне счастливым и спокойным. Я погружала лицо в его ауру. Я ежедневно испытывала соблазн выпить эту ауру. Но тогда изменилась бы моя природа.
   Упав однажды к моим ногам, он оказался в моей власти. Пора отпустить его, иначе он умрёт. Пора его будить.
 
   Я смотрела на своё отражение в ручье, смыв с себя пыль и копоть. Обрезав огненным лучом спутанные волосы, я стала похожа на отрока.
   Зайдя по пояс в ручей, я ловила рыбу.
   Но рыбной похлёбкой его на ноги не поставишь. Нужно тёплое молоко и тёплая кровь.
 
   Духи леса были благосклонны к нам. Они оказали гостеприимство: открыли силу целебных трав и были готовы принести жертву в удачной охоте.
   Но мне не было позволено охотиться в лесу с моим оружием – огнём. Дичь нужно было выгонять на поляну.
   Во мраке сквозь спутанные ветки светили два огонька – на меня смотрели два горящих глаза. Я шла навстречу этому взгляду. Одинокая волчица. Её друг погиб на охоте, и ей предстояло в одиночестве родить своих волчат.
   Инстинкт привёл нас друг к другу.
   Только зверю я и могла открыться. Человек бы испугался или бросился бы на меня с оружием.
   Мы охотились вместе и по-братски делили добычу, а когда родились волчата, она делилась своим молоком. Но его было слишком мало.
 
   Ночные цветы благоухали. Поляна, где росли сонные травы, светилась от скопления светлячков. Лесные духи в ту ночь были особенно благосклонны.
   Я отчётливо чуяла запах незнакомых мне ещё приворотных трав. Этот запах будил звериное желание ласки.
   – Свари любовное зелье, пей его вместе с ним, и ты узнаешь бездонную сладость разделённой страсти. Зачатых с ним детей ты будешь приносить нам в жертву. У тебя будет сколько угодно молока и сколько захочешь дичи в счастливой охоте, – шептали мне духи.
   – Нет. Ни за что! – ответила я, и духи отвернулись от меня.
   Лес похолодел. Ветки цеплялись, как лапы огромных пауков, корни деревьев скользили, словно змеи под ногами. Я торопилась, как могла, но еле добралась до избушки, чтобы забрать Даниила и поскорей покинуть лес.
 
   Вот я снова в открытой степи у костра. На лице спящего Даниила блики пламени. Он так красив – тонкие черты лица, гармоничное тело. Безучастный, неподвижный. Словно нас постигла одна участь. Словно мы из одних и тех же мест.
   Я видела много людей, проходящих мимо, измождённых нищетой или изъеденных пороком излишества, покалеченных в сражениях. Почему так редко встречается в этом мире красота?
   Скоро и эта отрада для глаз моих потухнет, если я не разбужу его.
   Злую шутку сыграли со мной лесные духи.
   Я достала тлеющий уголь из костра и вложила в его ладонь, крепко прижав своей ладонью.
   – Бедная убогая! Не знаешь, что творишь! – вскрикнул Даниил.
   Он думал, что задремал на минуту.
 
   Шёл проливной дождь, и, чтобы укрыться, нам пришлось зайти в лес.
   Мы соорудили навес, развели костёр.
   Даниил не спрашивал о моём огне, но постоянно задавал вопрос:
   – Почему ты боишься леса?
   – Не боюсь. Не люблю. Неба не видно, – ответила я.
   – Что-то всё-таки видно.
   – Мне мало.
   Ему не объяснить.
   Он считал меня ребёнком, своей ученицей. Он верил, что Создатель сидит на проплывающем облаке и что, если построить очень высокое здание, можно шагнуть в небо. Мне нравился его голос. Не важно, что он говорил. Я слушала, и моя душа успокаивалась. Столько бесконечного времени душа моя металась в бессоннице, и вот неотвратимо надвигается сон, с которым я отчаянно и бесполезно борюсь. Ведь мой сон продлится долгие годы, и когда я проснусь, Даниила, наверное, уже не будет в живых. Моя душа опускалась всё ниже. Я сжала её в руке, как тот уголёк, жар которого когда-то разбудил Даниила и вернул мне речь. Я сжала этот горящий глаз молнии и снова отпустила: «Охраняй Даниила!» Я увидела будущее: сначала Даниил испугался, что я умерла, потом он понял. Он нашёл каменный грот, положил меня туда и заложил вход камнями. Он остался со мной.
 
   И вот я проснулась, встала на ноги, вгляделась во мрак, увидела слабый свет сквозь кладку камней. Одним ударом я пробила проход в стене и вышла наружу. Там горели свечи и стояли горшки с цветами, большинство из которых опрокинулось и разбилось под рассыпанной стеной. Я почувствовала знакомое тепло и быстро пошла ему навстречу по коридорам бревенчатого здания, распахнула тяжёлую дверь кельи. Даниил, древний старец, сидел за столом над книгой.