Расставаясь в конце семестра с нашим лектором А. В. Фадеевым, мы узнали, что в 1941 году он был участником героической обороны Одессы, хотя на героя-то был совсем не похож. Рост он имел небольшой, но силу, наверное, приличную, ходил тяжелой походкой, по-морскому вразвалку. Помнится, мы жалели, что не успели расспросить его о боевом пути морского пехотинца-десантника.
Вслед за Фадеевым лекционный курс продолжил другой доцент, тоже участник Великой Отечественной войны – Петр Андреевич Зайончковский. С начала пятидесятых годов ХХ века на протяжении более тридцати лет он перечитывал студентам-второкурсникам эту общую часть истории СССР. Эти годы были временем его восхождения к высотам науки, признания его научной общественностью как выдающегося советского историка, основоположника научной школы исследователей проблем исторического развития России, от подготовки и проведения Великих реформ и в течение всего пореформенного сорокалетия. Не только советские, но и зарубежные, особенно английские и американские, историографы оценили его выдающийся вклад в историографическую науку как автора целой серии монографических трудов по истории внутренней политики России, в которых определилась и оформилась его исследовательская концепция эволюции Российского государства на путях буржуазных преобразований. На этом основании он был принят в члены Британской Королевской Академии.
В начале зимнего семестра 1950/1951 года Петр Андреевич на первой же лекции представился нам как доцент кафедры истории СССР, и ничего выдающегося в его внешности мы не обнаружили, кроме, пожалуй, строгого вида и нетерпимости к нарушениям дисциплины, будь то на лекции в аудитории или в тесном коридоре во время перерыва. Особенно строг он бывал к мужской половине, когда ему попадался кто-нибудь из небритых вольнодумствующих студентов, не дай еще Бог, если в шляпе или шапке на голове. Однажды, помню, перед одной из его первых лекций неучтиво обогнал его наш спешащий однокурсник, Юра Чудодеев, оказавшийся не только невыбритым, но и в черной широкополой шляпе, в пенсне и в длиннополом черном пальто, из карманов которого торчали тетрадки с конспектами. Сделать замечание показавшемуся неучтивым интеллигентному Юре Чудодееву возмущенный Петр Андреевич сразу не успел. Юра спешил и, пока строгий лектор подходил к дверям аудитории, успел взлететь на верхотуру «Ленинки», успевая по пути вежливо приветствовать и раскланиваться с однокурсницами, приподнимая края своей шляпы. Начало лекции в этот раз оказалось неожиданным: возмущенный Петр Андреевич, взойдя на кафедру и окинув аудиторию быстрым взглядом, обнаружил Юру, еще не успевшего снять свой исторический головной убор, и прочитал всем нам строгое назидание о правилах поведения студентов в Храме науки, каковым является Московский государственный университет. Особенно как преподаватель он был возмущен тем, что студент вбежал в этот храм, не снимая шляпы и не воздав должного уважения стенам и коридорам. В это время с верхотуры, где как штык стоял все еще в своей шляпе Юра, в его защиту раздался ехидный голосок: «Наш товарищ только что встретился с полковником военной кафедры и по уставу должен был стоять перед ним в головном уборе». Тут Петр Андреевич вовсе взорвался и гневно выпалил: «Что вы мне морочите голову глупостями! Я сам майор и кому, как не мне, знать, как должен стоять солдат перед офицером, в головном уборе или без него!» Наконец, Юра попросил извинить его и только после этого снял свою шляпу. Инцидент был исчерпан, но не будь его, не скоро бы мы узнали, что П. А. Зайончковский был офицером Советской Армии и прошел Великую Отечественную войну до конца. Мы узнали, что он служил в конце войны заместителем начальника разведотдела штаба армейского корпуса. А еще некоторое время спустя мы узнали и о том, что Петр Андреевич происходил из потомственных дворян и в детские годы воспитывался в Кадетском корпусе. После этого мы перестали удивляться его знаниям атрибутов военной экипировки, иерархии воинских званий, титулов, уставных положений российской армии, ее организации и управления и до, и после военной реформы 1865 года. В своей научно-исследовательской деятельности он специальное внимание уделял и этим предметам знаний.
А еще позже мы узнали, что для него, потомственного дворянина, путь в советскую науку был непрост. И в школу его зачислили не по льготной рабочей категории, и в университет он пришел учиться не прямой дорогой, и приходилось ему зарабатывать рабочий стаж и даже какое-то время служить пожарником. И все же совсем уже не юношей он поступил в Институт философии, литературы и истории. Тогда одним из его учителей был будущий профессор нашей кафедры, кандидат наук, хотя и моложе Петра Андреевича, Михаил Герасимович Седов, выдвиженец сельской комсомольской молодежи. Только из ИФЛИ, когда началась война, первый ушел на фронт, а второй отправился в воркутинские лагеря на 10 лет по известной 58-й статье. Встретились они снова уже после 1956 года, когда Петр Андреевич был уже доктором наук и крупной величиной в советской историографии, а Михаил Герасимович вернулся полностью реабилитированным и был восстановлен в звание доцента. Но о нем будет другой рассказ.
В творческом отношении Петр Андреевич Зайончковский был самым плодовитым на нашей кафедре исследователем-публицистом. Свою фундаментальную работу об истории подготовки и проведении Великой реформы 1861 года он опубликовал в 1950 году. Монография была представлена им в Ученый совет исторического факультета для защиты в качестве докторской диссертации, которая состоялась в том же году. А уже в 1952 году им была выпущена монография по истории военной реформы. С таким же интервалом в два-три года выходили и другие его фундаментальные монографические исследования, подготовленные и снабженные комментариями письма и дневники выдающихся государственных деятелей: Милютина, Валуева, Половцева, библиографические справочники и указатели по основным проблемам истории России XIX века. Творческое наследие Петра Андреевича стало достоянием русской историографии. Его концептуальная эволюция научной историко-государственной проблематики России XIX века изучается новыми поколениями историков. Большой вклад в это дело внесли его ученики. Несомненно, Петр Андреевич Зайончковский был среди своих коллег и современников фигурой выдающейся по своему вкладу в советскую историографическую науку. Но академиком он не стал. Всего один раз он попытался выставить себя кандидатом на выборы в это высокое государственное научное собрание. Но, увы, не собрал необходимого количества голосов, даже чтобы пройти во второй тур голосования. Больше таких попыток он не предпринимал. Зато Британская Королевская Академия предложила ему занять место ее действительного члена.
Богатый архив Петра Андреевича и значительная часть его библиотеки были приняты на хранение в Государственный Исторический музей, в фондах которого он многие годы работал как исследователь и где многие годы был членом Ученого совета. Мне посчастливилось сотрудничать с Петром Андреевичем на кафедре истории СССР и как с коллегой, и как с членом Ученого совета ГИМ, директором которого я стал при благосклонной с его стороны рекомендации Министерству культуры РСФСР. Экзаменов и зачетов П. А. Зайончковскому я не сдавал. Петр Андреевич активно участвовал в судьбе своих учеников. Он заботливо опекал их, способствовал продвижению их научной и преподавательской карьеры.
Как лектор Е. Д. Черменский был, однако, трудно воспринимаем. Во-первых, этому мешало последствие полученного под Сталинградом тяжелого ранения, повлиявшего на его речь. Ему все время приходилось напрягать голосовые связки. Как-то от этого неловко нам было его слушать: возникало опасение, что его голос вот-вот сорвется. Тем не менее самого лектора это не останавливало. Он продолжал не только излагать материал, но и пытался как-то эмоционально усиливать описание с помощью необычных словоупотреблений, особенно когда дело доходило до «камарильи», «ихтиозавров», «динозавров» и «зубров» кабинета самодержавного правительства или до критики его вечного оппонента историка Дякина.
Мое знакомство с Евгением Дмитриевичем Черменским, начавшееся еще со времени моего студенческого младенчества, продолжалось более сорока лет его профессорской деятельности на кафедре истории СССР. Я с благодарностью вспоминаю его благосклонное отношение ко мне. Свою книгу «История СССР. Период империализма», изданную в 1974 году как пособие для учителей, он подарил мне с автографом: «Дорогому Константину Григорьевичу Левыкину». Основу ее содержания составил тот самый курс лекций, который он прочитал нам, студентам второго года обучения. Свою главную задачу в ней автор определил в раскрытии исторических предпосылок Великой Октябрьской социалистической революции, закономерностей ее победы и роли партии большевиков в руководстве революционными массами трудящихся классов. На этой основе в течение всей своей научной и педагогической деятельности формировалась научная школа Евгения Дмитриевича, из которой вышли многие его ученики – кандидаты и доктора наук.
Несколько лекций по истории внешней политики России во второй половине XIX века прочитала нам Нина Степановна Киняпина. Наверное, ей не было тогда еще и тридцати лет, и мы, фронтовики, не буду греха таить, рассчитывали не только на снисхождение с ее стороны к нашим боевым заслугам, но и на собственную неотразимость. А молодой доцент, очень симпатичная наша почти ровесница, встретила нас на своем экзамене строгим взглядом, не оставляя никаких надежд ни на то, ни на другое. Каждый на экзаменах получал от нее по мере своих знаний, но, надо сказать, что двоек она почти не ставила, да и с тройками от нее уходили немногие. Мне повезло, я получил на ее экзамене «отлично» за ответ на вопрос о восточной политике правительства во второй четверти XIX века, несмотря на то что перепутал К. Маркса с Ф. Энгельсом, отметившего зависимость перемен в политике русского правительства от революционных событий в Европе. Нина Степановна, поправив меня в том, что слова «как только в Европе затухали революции, так перед Россией снова вставал Восточный вопрос» принадлежат Энгельсу, заметила, что в сути проблемы я разобрался достаточно основательно и с необходимой литературой ознакомился хорошо. С Ниной Степановной уже более сорока лет меня связывают не только общие интересы преподавательской и воспитательной работы, не только общие проблемы и заботы нашей кафедры, но и настоящая дружба. Я еще неоднократно буду называть ее имя и надеюсь, что сумею рассказать о ней и как о человеке, и как об ученом, и как об учителе, внесшем свой вклад и в русскую науку, и в наше университетское общее дело, которому мы вместе служили всю вторую половину ХХ века.
Демонстрируя глубокое знание предмета, Сергей Сергеевич никогда не прибегал к упрощению его основных понятий и исследуемых проблем. Тем более он никогда не допускал схематизма в построении выводов. Он не строил своих лекций по каким-либо абстрактным социологическим схемам. Читая нам курс лекций по истории русской культуры, Сергей Сергеевич и сам являл собой образец высококультурного русского интеллигента. Он был знатоком русского языка и блестяще пользовался им, находя для объяснения сложных научных понятий необходимые слова и образы, избегая словесных штампов иностранного происхождения.
Все это соответственно настраивало его собеседников и особенно нас, студентов. Он умел соблюдать необходимую дистанцию между равными себе коллегами и своими учениками, никогда не прибегая к фамильярности и не допуская ее по отношению к себе.
Кандидатскую диссертацию он защитил еще в довоенные годы, но доктором исторических наук Сергей Сергеевич не стал. Однако и без этой степени он заслуженно и по праву был удостоен звания профессора Московского государственного университета. Для этого у Ученого совета МГУ было достаточно оснований. Он был автором учебников, его лекции по истории русской культуры издавались и переиздавались большими тиражами. Много внимания он уделял созданию хрестоматий по общему курсу истории СССР, публикации источников. Под его редакцией вышло много публикаций по различным проблемам истории общественного движения и особенно по истории русской культуры XIX века. Но главным результатом научной и педагогической деятельности Сергея Сергеевича были и остаются его многочисленные ученики, многие из которых стали докторами наук, а один из них – Иван Дмитриевич Ковальченко – академиком Академии наук СССР. Но каких бы высот ни достигли ученики, для них учитель всегда оставался Учителем.
Если спецкурс Сергея Сергеевича Дмитриева предлагался нам для свободного, добровольного выбора, то курс лекций доцента Серафимы Ивановны Антоновой «История рабочего движения в России в конце XIX – начале ХХ века» был обязательным для студентов, выбравших специализацию по кафедре основ марксизма-ленинизма. Этот курс был нами прослушан параллельно курсу С. С. Дмитриева. Скажу откровенно, добровольно на курс С. И. Антоновой я бы не пошел. Понадобилось определенное время и терпение, чтобы оценить полезность этого курса с точки зрения фундаментальных знаний фактической истории революционного движения в России, необходимых нам как будущим специалистам по предмету историко-партийной науки, именовавшейся в те годы «Основами марксизма-ленинизма». Ее лекции оказались изложением содержания недавно защищенной ею кандидатской диссертации с тем же названием, что и спецкурс. Серафима Ивановна помогла нам понять эту важную историко-партийную проблему, но и поделилась с нами собственным опытом исторического исследования. Дело в том, что тогда, в начале пятидесятых годов, в историко-партийной науке еще только-только начинался поворот от утвердившихся априорных схем и стереотипов научного мышления, от методики комментирования известных теоретических положений, сформулированных в трудах основоположников марксизма-ленинизма, как предопределяющих оценку, содержание, смысл и историческое значение фактов и событий. Поворот начался, и уже в те годы такая методика получила критическое определение «талмудизма» и «начетничества». Историки партии начинали осознавать тогда необходимость творческого отношения и к трудам основоположников революционной теории марксизма, и тем более к опыту и задачам исторической науки, к ее новейшим достижениям в исследовательской методологии. Осознать-то осознали, но со старыми, привычными схемами расставались очень медленно. Серафима Ивановна подала нам пример прежде всего научного подхода к постановке исследовательских задач и определению их научной актуальности не с помощью привычной отсылки к тому или иному теоретическому положению, пусть даже и очень авторитетному, а в результате глубокого историографического анализа проблем истории освободительного движения в России. Библиография ее спецкурса была необыкновенно широка и по составу авторов, и по широте проблематики.
Специальную лекцию она посвятила проблеме практического анализа источниковедческой базы, методики выявления, классификации и систематизации источников, документальных, опубликованных и неопубликованных, статистических материалов и критическому анализу их происхождения, оценке их репрезентативности и объективной достоверности. Для нас, будущих историков партии, эта лекция была наиболее поучительна. Да и не только для нас. Я вспоминаю в связи с этим реплику одного уважаемого мной человека, несомненно авторитетного знатока фактической истории революционного движения Наума Васильевича Савинченко, когда при обсуждении курсовой работы его пытливая ученица Света Сергиенко упрекнула своего товарища по группе в недостаточном использовании архивных материалов. Он раздраженно заметил ей: «Ну что же, вы думаете, что какая-нибудь архивная бумажка сможет изменить что-либо в политике партии?»
Озадачила нас своим исследовательским опытом Серафима Ивановна, предупредив, что на экзамене по своему курсу она будет особенно внимательна к историографической и источниковедческой стороне вопросов. Это предупреждение заставило нас серьезно поработать с рекомендованной ею литературой. Экзамен наша группа сдала успешно. Экзаменатором Серафима Ивановна оказалась покладистым, наверное, потому, что заметила наше добросовестное отношение к ее лекциям, но еще и потому, что она оказалась добрым человеком. Ее строгая доброта оказалась полезной нам, ибо с ее помощью мы достаточно глубоко и своевременно поняли суть серьезной научной проблемы, важной для нашей историко-партийной специализации, особенно с точки зрения приобретения опыта самостоятельной работы с научной исторической литературой и с историческими источниками.
Вслед за Фадеевым лекционный курс продолжил другой доцент, тоже участник Великой Отечественной войны – Петр Андреевич Зайончковский. С начала пятидесятых годов ХХ века на протяжении более тридцати лет он перечитывал студентам-второкурсникам эту общую часть истории СССР. Эти годы были временем его восхождения к высотам науки, признания его научной общественностью как выдающегося советского историка, основоположника научной школы исследователей проблем исторического развития России, от подготовки и проведения Великих реформ и в течение всего пореформенного сорокалетия. Не только советские, но и зарубежные, особенно английские и американские, историографы оценили его выдающийся вклад в историографическую науку как автора целой серии монографических трудов по истории внутренней политики России, в которых определилась и оформилась его исследовательская концепция эволюции Российского государства на путях буржуазных преобразований. На этом основании он был принят в члены Британской Королевской Академии.
В начале зимнего семестра 1950/1951 года Петр Андреевич на первой же лекции представился нам как доцент кафедры истории СССР, и ничего выдающегося в его внешности мы не обнаружили, кроме, пожалуй, строгого вида и нетерпимости к нарушениям дисциплины, будь то на лекции в аудитории или в тесном коридоре во время перерыва. Особенно строг он бывал к мужской половине, когда ему попадался кто-нибудь из небритых вольнодумствующих студентов, не дай еще Бог, если в шляпе или шапке на голове. Однажды, помню, перед одной из его первых лекций неучтиво обогнал его наш спешащий однокурсник, Юра Чудодеев, оказавшийся не только невыбритым, но и в черной широкополой шляпе, в пенсне и в длиннополом черном пальто, из карманов которого торчали тетрадки с конспектами. Сделать замечание показавшемуся неучтивым интеллигентному Юре Чудодееву возмущенный Петр Андреевич сразу не успел. Юра спешил и, пока строгий лектор подходил к дверям аудитории, успел взлететь на верхотуру «Ленинки», успевая по пути вежливо приветствовать и раскланиваться с однокурсницами, приподнимая края своей шляпы. Начало лекции в этот раз оказалось неожиданным: возмущенный Петр Андреевич, взойдя на кафедру и окинув аудиторию быстрым взглядом, обнаружил Юру, еще не успевшего снять свой исторический головной убор, и прочитал всем нам строгое назидание о правилах поведения студентов в Храме науки, каковым является Московский государственный университет. Особенно как преподаватель он был возмущен тем, что студент вбежал в этот храм, не снимая шляпы и не воздав должного уважения стенам и коридорам. В это время с верхотуры, где как штык стоял все еще в своей шляпе Юра, в его защиту раздался ехидный голосок: «Наш товарищ только что встретился с полковником военной кафедры и по уставу должен был стоять перед ним в головном уборе». Тут Петр Андреевич вовсе взорвался и гневно выпалил: «Что вы мне морочите голову глупостями! Я сам майор и кому, как не мне, знать, как должен стоять солдат перед офицером, в головном уборе или без него!» Наконец, Юра попросил извинить его и только после этого снял свою шляпу. Инцидент был исчерпан, но не будь его, не скоро бы мы узнали, что П. А. Зайончковский был офицером Советской Армии и прошел Великую Отечественную войну до конца. Мы узнали, что он служил в конце войны заместителем начальника разведотдела штаба армейского корпуса. А еще некоторое время спустя мы узнали и о том, что Петр Андреевич происходил из потомственных дворян и в детские годы воспитывался в Кадетском корпусе. После этого мы перестали удивляться его знаниям атрибутов военной экипировки, иерархии воинских званий, титулов, уставных положений российской армии, ее организации и управления и до, и после военной реформы 1865 года. В своей научно-исследовательской деятельности он специальное внимание уделял и этим предметам знаний.
А еще позже мы узнали, что для него, потомственного дворянина, путь в советскую науку был непрост. И в школу его зачислили не по льготной рабочей категории, и в университет он пришел учиться не прямой дорогой, и приходилось ему зарабатывать рабочий стаж и даже какое-то время служить пожарником. И все же совсем уже не юношей он поступил в Институт философии, литературы и истории. Тогда одним из его учителей был будущий профессор нашей кафедры, кандидат наук, хотя и моложе Петра Андреевича, Михаил Герасимович Седов, выдвиженец сельской комсомольской молодежи. Только из ИФЛИ, когда началась война, первый ушел на фронт, а второй отправился в воркутинские лагеря на 10 лет по известной 58-й статье. Встретились они снова уже после 1956 года, когда Петр Андреевич был уже доктором наук и крупной величиной в советской историографии, а Михаил Герасимович вернулся полностью реабилитированным и был восстановлен в звание доцента. Но о нем будет другой рассказ.
В творческом отношении Петр Андреевич Зайончковский был самым плодовитым на нашей кафедре исследователем-публицистом. Свою фундаментальную работу об истории подготовки и проведении Великой реформы 1861 года он опубликовал в 1950 году. Монография была представлена им в Ученый совет исторического факультета для защиты в качестве докторской диссертации, которая состоялась в том же году. А уже в 1952 году им была выпущена монография по истории военной реформы. С таким же интервалом в два-три года выходили и другие его фундаментальные монографические исследования, подготовленные и снабженные комментариями письма и дневники выдающихся государственных деятелей: Милютина, Валуева, Половцева, библиографические справочники и указатели по основным проблемам истории России XIX века. Творческое наследие Петра Андреевича стало достоянием русской историографии. Его концептуальная эволюция научной историко-государственной проблематики России XIX века изучается новыми поколениями историков. Большой вклад в это дело внесли его ученики. Несомненно, Петр Андреевич Зайончковский был среди своих коллег и современников фигурой выдающейся по своему вкладу в советскую историографическую науку. Но академиком он не стал. Всего один раз он попытался выставить себя кандидатом на выборы в это высокое государственное научное собрание. Но, увы, не собрал необходимого количества голосов, даже чтобы пройти во второй тур голосования. Больше таких попыток он не предпринимал. Зато Британская Королевская Академия предложила ему занять место ее действительного члена.
Богатый архив Петра Андреевича и значительная часть его библиотеки были приняты на хранение в Государственный Исторический музей, в фондах которого он многие годы работал как исследователь и где многие годы был членом Ученого совета. Мне посчастливилось сотрудничать с Петром Андреевичем на кафедре истории СССР и как с коллегой, и как с членом Ученого совета ГИМ, директором которого я стал при благосклонной с его стороны рекомендации Министерству культуры РСФСР. Экзаменов и зачетов П. А. Зайончковскому я не сдавал. Петр Андреевич активно участвовал в судьбе своих учеников. Он заботливо опекал их, способствовал продвижению их научной и преподавательской карьеры.
* * *
Заключительный раздел второй части общего курса по истории СССР в период империализма (90-е годы XIX – начало ХХ века до Февральской революции 1917 года) нам в 1950/1951 учебном году читал доктор исторических наук Евгений Дмитриевич Черменский. Он тоже был из фронтовиков Великой Отечественной. Но с войны ему пришлось вернуться раньше, чем она окончилась, после тяжелого ранения под Сталинградом. Широкую известность профессионального ученого-историка он получил еще до войны. В 1939 году вышла в свет его книга «Буржуазия и царизм в годы первой буржуазно-демократической революции в России 1905–1917 годов». Я помню эту книгу, которая для нас, второкурсников, являлась главным пособием при подготовке к экзаменам. Но к тому времени (начало 50-х годов) она стала уже библиографической редкостью, и ее трудно было получить в библиотеке на руки по абонементу, а в читалку надо было для этого приходить с утра, чтобы опередить своего брата-сокурсника. Интерес к этой книге определялся совсем не ограниченным количеством ее экземпляров. Она в то время была редкой, если не единственной, обстоятельной книгой, в которой история российских буржуазных партий была изложена не по уже сложившимся в официальной историко-партийной литературе стереотипам, как партий, заранее предопределивших свою контрреволюционную роль в грядущих революциях 1905 и 1917 годов. В книге они были показаны автором в процессе эволюции их идеологических принципов в контексте происходивших социально-экономических процессов, а также в процессе выработки политических программ и тактики руководства разворачивающейся в стране открытой классовой борьбой за политическую гегемонию и власть. Наш лектор и автор названной книги исходил не из априорных штампов, сформулированных в «Кратком курсе истории ВКП(б)» для массового агитпропа, а давал читателям возможность понять глубину процессов в российском общественном движении, определивших в конечном итоге позиции основных политических сил, а точнее, классов накануне и в ходе начавшейся революции, а также понять и оценить соответствие их политических лозунгов требованиям революционных масс. Признаюсь, только он, Е. Д. Черменский, помог нам, студентам кафедры истории КПСС, осознать, что русская радикальная, либерально-радикальная и даже верноподданническая буржуазия не только «кралась к власти», когда трудовой народ, и прежде всего пролетариат, вступил в открытую борьбу с ней, но в этой борьбе и сама активно выступила как класс, лишенный политических прав и имеющий свой счет, свои претензии к самодержавию, более того, что она тоже намеревалась объединить силы и возглавить борьбу с ним. Эти намерения открыто были определены в программных документах политических союзов и буржуазных партий и в тактических лозунгах руководства движением. Автор не считал случайностью факты, что представители этих партий оказывались на баррикадах рядом с восставшими рабочими, крестьянами, солдатами и матросами. Такое о российских буржуазных партиях в 50-е годы уже, пожалуй, невозможно было услышать в официальной агитпроповской пропаганде. Она, правда, не оспаривала этих фактов, так как на них обращал внимание сам В. И. Ленин, критиковавший эти партии за ограниченность требований по отношению к самодержавной власти и разоблачивший их соглашательскую сущность, ставшей одной из причин поражения революции. Не оспаривала, но предпочитала не сосредоточивать на них внимания, а иногда и делала поучающе-назидательные намеки на буржуазный объективизм подобных суждений, на опасность апологетики буржуазно-радикального демократизма и принижения роли большевистского социал-демократического руководства революционными массами в России в революциях 1905 и 1917 годов. По этой причине, наверное, очень полезная и интересная книга Е. Д. Черменского, вышедшая в свет в 1939 году, так долго не переиздавалась, став недоступной для заинтересованного читателя. Она была переиздана только в шестидесятые годы. Я ее с интересом прочитал, но, прочитав, больше к ней не возвращался. Студентам своего семинара я всегда рекомендую читать вариант этой книги в первом издании 1939 года.Как лектор Е. Д. Черменский был, однако, трудно воспринимаем. Во-первых, этому мешало последствие полученного под Сталинградом тяжелого ранения, повлиявшего на его речь. Ему все время приходилось напрягать голосовые связки. Как-то от этого неловко нам было его слушать: возникало опасение, что его голос вот-вот сорвется. Тем не менее самого лектора это не останавливало. Он продолжал не только излагать материал, но и пытался как-то эмоционально усиливать описание с помощью необычных словоупотреблений, особенно когда дело доходило до «камарильи», «ихтиозавров», «динозавров» и «зубров» кабинета самодержавного правительства или до критики его вечного оппонента историка Дякина.
Мое знакомство с Евгением Дмитриевичем Черменским, начавшееся еще со времени моего студенческого младенчества, продолжалось более сорока лет его профессорской деятельности на кафедре истории СССР. Я с благодарностью вспоминаю его благосклонное отношение ко мне. Свою книгу «История СССР. Период империализма», изданную в 1974 году как пособие для учителей, он подарил мне с автографом: «Дорогому Константину Григорьевичу Левыкину». Основу ее содержания составил тот самый курс лекций, который он прочитал нам, студентам второго года обучения. Свою главную задачу в ней автор определил в раскрытии исторических предпосылок Великой Октябрьской социалистической революции, закономерностей ее победы и роли партии большевиков в руководстве революционными массами трудящихся классов. На этой основе в течение всей своей научной и педагогической деятельности формировалась научная школа Евгения Дмитриевича, из которой вышли многие его ученики – кандидаты и доктора наук.
Несколько лекций по истории внешней политики России во второй половине XIX века прочитала нам Нина Степановна Киняпина. Наверное, ей не было тогда еще и тридцати лет, и мы, фронтовики, не буду греха таить, рассчитывали не только на снисхождение с ее стороны к нашим боевым заслугам, но и на собственную неотразимость. А молодой доцент, очень симпатичная наша почти ровесница, встретила нас на своем экзамене строгим взглядом, не оставляя никаких надежд ни на то, ни на другое. Каждый на экзаменах получал от нее по мере своих знаний, но, надо сказать, что двоек она почти не ставила, да и с тройками от нее уходили немногие. Мне повезло, я получил на ее экзамене «отлично» за ответ на вопрос о восточной политике правительства во второй четверти XIX века, несмотря на то что перепутал К. Маркса с Ф. Энгельсом, отметившего зависимость перемен в политике русского правительства от революционных событий в Европе. Нина Степановна, поправив меня в том, что слова «как только в Европе затухали революции, так перед Россией снова вставал Восточный вопрос» принадлежат Энгельсу, заметила, что в сути проблемы я разобрался достаточно основательно и с необходимой литературой ознакомился хорошо. С Ниной Степановной уже более сорока лет меня связывают не только общие интересы преподавательской и воспитательной работы, не только общие проблемы и заботы нашей кафедры, но и настоящая дружба. Я еще неоднократно буду называть ее имя и надеюсь, что сумею рассказать о ней и как о человеке, и как об ученом, и как об учителе, внесшем свой вклад и в русскую науку, и в наше университетское общее дело, которому мы вместе служили всю вторую половину ХХ века.
* * *
Многие годы до и после моих студенческих лет лекции по истории русской культуры XIX века читал Сергей Сергеевич Дмитриев. Этот специальный курс был обязательным для всех, специализировавшихся по проблемам отечественной истории. Но он был популярен и среди студентов иных кафедр, посещавших курс факультативно. Студенческий интерес к этому спецкурсу объяснялся, конечно, прежде всего феноменом расцвета русской культуры в «жестокий век» царствования Николая I, но не только этим. Нам был очень интересен сам лектор как человек и учитель. В наши студенческие годы Сергей Сергеевич не был еще профессором, но уже тогда все в нем: и облик его, и глубина научной эрудиции, и талант лектора, и степенность мудрого пожилого человека – все это, казалось нам, соответствовало образу университетского профессора. Именно так мы воспринимали его, встречаясь с ним на парадной лестнице старого истфака. Все в нем соответствовало преподавательскому статусу – и манера держаться с профессорским достоинством, и аккуратная бородка «эспаньолка», и ровный негромкий голос, и безупречная русская речь, и, наконец, профессорская черного бархата шапочка. Студенческий интерес к этому преподавателю был очень высок. Помню, как он вошел к нам, записавшимся на его спецкурс, в большую аудиторию на Моховой, очень спокойный, и начал ровным негромким голосом говорить. Так началась первая лекция, сразу, как только прозвенел звонок. Мы еще не успели разложить свои блокноты и тетрадки, еще двигали, усаживаясь, стулья, а Сергей Сергеевич, глядя как-то равнодушно, мимо нас, поверх голов, все говорил и говорил. Именно это показавшееся нам профессорское равнодушие укротило нас. Мы не заметили не только начавшейся тишины, но и того момента, с которого он зачаровал и увлек нас проникновенным рассказом о русской культуре XIX века. Зазвучали знакомые имена русских писателей, поэтов, художников, актеров, ученых, названия театров, университетов. Мы все вдруг стали понимать, что так мало знали обо всем этом до встречи с Сергеем Сергеевичем. Неожиданно, вслушиваясь, мы как по команде стали торопливо записывать интересную лекцию интереснейшего человека, как будто пришедшего к нам из девятнадцатого века. Являясь глубоким знатоком отечественной культуры, Сергей Сергеевич излагал ее историю как закономерную эволюцию от русского классицизма и романтизма, сложившихся в условиях просвещенного российского абсолютизма, к реализму новой исторической эпохи. Результатом этой эволюции явилось то, что в условиях сохраняющегося самодержавно-крепостнического строя и сословной иерархии российского общества, несмотря на наметившиеся в нем кризисные явления, еще далекие от каких-либо радикальных перемен, в культуре наметились тенденции развития общенационального исторического, общественного сознания не только в просвещенной интеллектуальной дворянско-аристократической среде, но и в новой разночинной демократической среде, более значительной части русского народа. В этом смысле и заключался феномен русской культуры, особенно в литературе, в художественном творчестве и общественной мысли, как голоса нового гражданского общества. Новые творческие силы в искусстве, в науке, в общественной мысли пробудили интерес к культуре широких слоев простого народа.Демонстрируя глубокое знание предмета, Сергей Сергеевич никогда не прибегал к упрощению его основных понятий и исследуемых проблем. Тем более он никогда не допускал схематизма в построении выводов. Он не строил своих лекций по каким-либо абстрактным социологическим схемам. Читая нам курс лекций по истории русской культуры, Сергей Сергеевич и сам являл собой образец высококультурного русского интеллигента. Он был знатоком русского языка и блестяще пользовался им, находя для объяснения сложных научных понятий необходимые слова и образы, избегая словесных штампов иностранного происхождения.
Все это соответственно настраивало его собеседников и особенно нас, студентов. Он умел соблюдать необходимую дистанцию между равными себе коллегами и своими учениками, никогда не прибегая к фамильярности и не допуская ее по отношению к себе.
Кандидатскую диссертацию он защитил еще в довоенные годы, но доктором исторических наук Сергей Сергеевич не стал. Однако и без этой степени он заслуженно и по праву был удостоен звания профессора Московского государственного университета. Для этого у Ученого совета МГУ было достаточно оснований. Он был автором учебников, его лекции по истории русской культуры издавались и переиздавались большими тиражами. Много внимания он уделял созданию хрестоматий по общему курсу истории СССР, публикации источников. Под его редакцией вышло много публикаций по различным проблемам истории общественного движения и особенно по истории русской культуры XIX века. Но главным результатом научной и педагогической деятельности Сергея Сергеевича были и остаются его многочисленные ученики, многие из которых стали докторами наук, а один из них – Иван Дмитриевич Ковальченко – академиком Академии наук СССР. Но каких бы высот ни достигли ученики, для них учитель всегда оставался Учителем.
Если спецкурс Сергея Сергеевича Дмитриева предлагался нам для свободного, добровольного выбора, то курс лекций доцента Серафимы Ивановны Антоновой «История рабочего движения в России в конце XIX – начале ХХ века» был обязательным для студентов, выбравших специализацию по кафедре основ марксизма-ленинизма. Этот курс был нами прослушан параллельно курсу С. С. Дмитриева. Скажу откровенно, добровольно на курс С. И. Антоновой я бы не пошел. Понадобилось определенное время и терпение, чтобы оценить полезность этого курса с точки зрения фундаментальных знаний фактической истории революционного движения в России, необходимых нам как будущим специалистам по предмету историко-партийной науки, именовавшейся в те годы «Основами марксизма-ленинизма». Ее лекции оказались изложением содержания недавно защищенной ею кандидатской диссертации с тем же названием, что и спецкурс. Серафима Ивановна помогла нам понять эту важную историко-партийную проблему, но и поделилась с нами собственным опытом исторического исследования. Дело в том, что тогда, в начале пятидесятых годов, в историко-партийной науке еще только-только начинался поворот от утвердившихся априорных схем и стереотипов научного мышления, от методики комментирования известных теоретических положений, сформулированных в трудах основоположников марксизма-ленинизма, как предопределяющих оценку, содержание, смысл и историческое значение фактов и событий. Поворот начался, и уже в те годы такая методика получила критическое определение «талмудизма» и «начетничества». Историки партии начинали осознавать тогда необходимость творческого отношения и к трудам основоположников революционной теории марксизма, и тем более к опыту и задачам исторической науки, к ее новейшим достижениям в исследовательской методологии. Осознать-то осознали, но со старыми, привычными схемами расставались очень медленно. Серафима Ивановна подала нам пример прежде всего научного подхода к постановке исследовательских задач и определению их научной актуальности не с помощью привычной отсылки к тому или иному теоретическому положению, пусть даже и очень авторитетному, а в результате глубокого историографического анализа проблем истории освободительного движения в России. Библиография ее спецкурса была необыкновенно широка и по составу авторов, и по широте проблематики.
Специальную лекцию она посвятила проблеме практического анализа источниковедческой базы, методики выявления, классификации и систематизации источников, документальных, опубликованных и неопубликованных, статистических материалов и критическому анализу их происхождения, оценке их репрезентативности и объективной достоверности. Для нас, будущих историков партии, эта лекция была наиболее поучительна. Да и не только для нас. Я вспоминаю в связи с этим реплику одного уважаемого мной человека, несомненно авторитетного знатока фактической истории революционного движения Наума Васильевича Савинченко, когда при обсуждении курсовой работы его пытливая ученица Света Сергиенко упрекнула своего товарища по группе в недостаточном использовании архивных материалов. Он раздраженно заметил ей: «Ну что же, вы думаете, что какая-нибудь архивная бумажка сможет изменить что-либо в политике партии?»
Озадачила нас своим исследовательским опытом Серафима Ивановна, предупредив, что на экзамене по своему курсу она будет особенно внимательна к историографической и источниковедческой стороне вопросов. Это предупреждение заставило нас серьезно поработать с рекомендованной ею литературой. Экзамен наша группа сдала успешно. Экзаменатором Серафима Ивановна оказалась покладистым, наверное, потому, что заметила наше добросовестное отношение к ее лекциям, но еще и потому, что она оказалась добрым человеком. Ее строгая доброта оказалась полезной нам, ибо с ее помощью мы достаточно глубоко и своевременно поняли суть серьезной научной проблемы, важной для нашей историко-партийной специализации, особенно с точки зрения приобретения опыта самостоятельной работы с научной исторической литературой и с историческими источниками.