– Ваше величество поступили так, как считали наилучшим, – пробормотала я, думая о том, насколько была близка к такому катастрофическому исходу и что совершила, дабы защититься от него. – Если бы вы решили отослать меня, я приняла бы и это.
– Знаю. И еще знаю, что мой сын не заслуживает твоей привязанности. Надеюсь, когда-нибудь он все же докажет, что достоин ее. – Франциск вперил в меня прямой взгляд. – Не допусти, однако, чтобы эта привязанность затуманила твой разум. Берегись его любовницы, этой Мадам Сенешаль. Если ты дашь ей волю, она отберет у тебя все. Она отведет тебе роль породистой кобылицы, а сама будет править Генрихом и всем двором.
То был первый случай, когда Франциск напрямую заговорил о Диане. В его устах ее прозвище прозвучало как грязное ругательство.
– А еще не спускай глаз с его друзей Гизов. Они непременно захотят посредством Генриха заполучить власть. Гизы метят высоко; я бы не удивился, если бы когда-нибудь они пожелали править всей Францией.
С этими словами король повернулся к письменному столу, взял какой-то свиток и вручил мне:
– Вот, это тебе.
Я развернула свиток… и подняла на Франциска безмерно изумленный взгляд.
– Я конфисковал его много лет назад у одного должника. Теперь даже не припомню имени того бедолаги. У меня так и не дошли руки отстроить его, хотя местечко, надо признать, чудесное. Замок стоит на реке Шер, по соседству с садами и старым виноградником. Зовется он Шенонсо. Теперь он принадлежит тебе, поступай с ним как заблагорассудится.
Замок, мой собственный замок, подаренный человеком, которого я полюбила, как родного отца! То, что страшило меня, в этот миг стало ужасной явью. Франциск умирает. Скоро его не станет, и я никогда больше его не увижу. Никогда больше мы не будем смеяться вместе, не поскачем бок о бок на охоту, не разделим наслаждение живописью, музыкой, архитектурой. Он умрет, а я останусь одна, лишенная его защиты.
Думать об этом было так больно, что у меня перехватило дыхание.
– Я этого недостойна, – с трудом прошептала я.
– Нет, достойна. – Франциск обхватил ладонями мое лицо. – Не забывай об этом. Помни меня, Екатерина Медичи, помни вечно. Я не умру, покуда буду жить в твоей памяти.
Невозможно было скрыть близость его неизбежной кончины, воспаленные глаза, пугающую худобу. Послали за Генрихом, который как раз отправился на охоту. Я подозревала, что вновь беременна, однако сказать об этом мужу случая не представилось – едва он прибыл, мы вместе отправились в покои Франциска.
Полуживой скелет, лежавший на постели под алым пологом, был неузнаваем, сквозь натянутую кожу явственно проступали кости. Амбруаз Паре, наш придворный врач, знаком велел Генриху подойти. Я осталась стоять у алькова, крепко сжимая руку Маргариты.
Франциск потянулся к сыну, и Генрих замер в нерешительности. Он смотрел на умирающего отца, не в силах сохранять обычную невозмутимость. Они говорили вполголоса, и наконец Генрих, шатаясь, отошел от кровати. Когда он проходил мимо меня, я впервые увидела, какое страшное бремя нес он все эти годы – бремя ненависти к отцу, ненависти, которую он уже никогда не сможет искупить.
– Дочь моя… – Франциск улыбнулся Маргарите.
Глотая слезы, Маргарита взяла его за руку и поцеловала в лоб, а затем вышла из спальни – так стремительно, словно в спину ей дул невидимый ветер. Я осталась одна.
– Малышка, – невнятно прошептал Франциск, – присядь рядом со мной.
Я присела на край кровати, сжала его холодную руку. Глаза его закрылись.
– Ах, как хорошо…
К полуночи он впал в забытье, и мое место у ложа заняли доктор Паре и ближние дворяне короля. Я осталась ждать в смежной комнате; в два часа пополуночи меня вырвали из зыбкого полусна их рыдания.
Я медленно вышла в пустынную галерею. Из темноты выступила навстречу знакомая фигура, горестное лицо ее обрамляли растрепанные рыжие волосы. За нею следовали две бледные женщины в черном – последние, кто еще остался из «маленьких разбойниц».
– Он… уже? – Голос мадам д’Этамп дрогнул.
Я кивнула. Она прижала ладони к вискам, и с уст ее сорвался душераздирающий крик. Спутницы повели было ее прочь, но тут она повернулась ко мне и холодными как лед пальцами стиснула мою руку.
– Теперь твоя очередь. Помни все, чему научилась; помни, что, если мужчины могут сражаться друг с другом в открытую, нам надлежит вести свои войны приватно. Твои сражения еще только начинаются, но ты – королева. Без тебя она – ничто.
Я смотрела, как Анна д’Этамп навсегда уходит из моей жизни. Ее блистательная карьера подошла к концу; много лет она властвовала над двором, так безраздельно присвоив любовь короля, что даже его законная супруга, королева Элеонора, не смела и близко подойти к нему. Много лет ее обожали, ненавидели, боялись. Теперь ей предстоит доживать век одной, всецело во власти женщины, которая вскоре займет ее место при дворе. И мне было страшно за нее. Страшно при мысли о том, что может сделать с ней Диана.
Я вернулась к себе, задернула занавески на окнах и села на постели. И ждала, что вот-вот меня накроет с головой волна безутешного горя. Я любила Франциска, любила как никакого другого мужчину в мире – за все его недостатки и слабости, за величие и уязвимость, но более всего за то, что он любил меня.
И все же я не заплакала, не проронила ни слезинки. В моей жизни появилась цель, пусть даже и зыбкая, – стать настоящей королевой. Я почти слышала смех Франциска – то дух его, вечно живой, веселился при мысли о том, чего мы вместе задумали достичь. И в этот миг я поняла, что на самом деле Франциск не умрет никогда. Таков его прощальный дар, дар, который я сохраню до последних минут своей жизни.
Он передал мне свою бессмертную любовь к Франции.
Часть 3
Глава 11
– Знаю. И еще знаю, что мой сын не заслуживает твоей привязанности. Надеюсь, когда-нибудь он все же докажет, что достоин ее. – Франциск вперил в меня прямой взгляд. – Не допусти, однако, чтобы эта привязанность затуманила твой разум. Берегись его любовницы, этой Мадам Сенешаль. Если ты дашь ей волю, она отберет у тебя все. Она отведет тебе роль породистой кобылицы, а сама будет править Генрихом и всем двором.
То был первый случай, когда Франциск напрямую заговорил о Диане. В его устах ее прозвище прозвучало как грязное ругательство.
– А еще не спускай глаз с его друзей Гизов. Они непременно захотят посредством Генриха заполучить власть. Гизы метят высоко; я бы не удивился, если бы когда-нибудь они пожелали править всей Францией.
С этими словами король повернулся к письменному столу, взял какой-то свиток и вручил мне:
– Вот, это тебе.
Я развернула свиток… и подняла на Франциска безмерно изумленный взгляд.
– Я конфисковал его много лет назад у одного должника. Теперь даже не припомню имени того бедолаги. У меня так и не дошли руки отстроить его, хотя местечко, надо признать, чудесное. Замок стоит на реке Шер, по соседству с садами и старым виноградником. Зовется он Шенонсо. Теперь он принадлежит тебе, поступай с ним как заблагорассудится.
Замок, мой собственный замок, подаренный человеком, которого я полюбила, как родного отца! То, что страшило меня, в этот миг стало ужасной явью. Франциск умирает. Скоро его не станет, и я никогда больше его не увижу. Никогда больше мы не будем смеяться вместе, не поскачем бок о бок на охоту, не разделим наслаждение живописью, музыкой, архитектурой. Он умрет, а я останусь одна, лишенная его защиты.
Думать об этом было так больно, что у меня перехватило дыхание.
– Я этого недостойна, – с трудом прошептала я.
– Нет, достойна. – Франциск обхватил ладонями мое лицо. – Не забывай об этом. Помни меня, Екатерина Медичи, помни вечно. Я не умру, покуда буду жить в твоей памяти.
Невозможно было скрыть близость его неизбежной кончины, воспаленные глаза, пугающую худобу. Послали за Генрихом, который как раз отправился на охоту. Я подозревала, что вновь беременна, однако сказать об этом мужу случая не представилось – едва он прибыл, мы вместе отправились в покои Франциска.
Полуживой скелет, лежавший на постели под алым пологом, был неузнаваем, сквозь натянутую кожу явственно проступали кости. Амбруаз Паре, наш придворный врач, знаком велел Генриху подойти. Я осталась стоять у алькова, крепко сжимая руку Маргариты.
Франциск потянулся к сыну, и Генрих замер в нерешительности. Он смотрел на умирающего отца, не в силах сохранять обычную невозмутимость. Они говорили вполголоса, и наконец Генрих, шатаясь, отошел от кровати. Когда он проходил мимо меня, я впервые увидела, какое страшное бремя нес он все эти годы – бремя ненависти к отцу, ненависти, которую он уже никогда не сможет искупить.
– Дочь моя… – Франциск улыбнулся Маргарите.
Глотая слезы, Маргарита взяла его за руку и поцеловала в лоб, а затем вышла из спальни – так стремительно, словно в спину ей дул невидимый ветер. Я осталась одна.
– Малышка, – невнятно прошептал Франциск, – присядь рядом со мной.
Я присела на край кровати, сжала его холодную руку. Глаза его закрылись.
– Ах, как хорошо…
К полуночи он впал в забытье, и мое место у ложа заняли доктор Паре и ближние дворяне короля. Я осталась ждать в смежной комнате; в два часа пополуночи меня вырвали из зыбкого полусна их рыдания.
Я медленно вышла в пустынную галерею. Из темноты выступила навстречу знакомая фигура, горестное лицо ее обрамляли растрепанные рыжие волосы. За нею следовали две бледные женщины в черном – последние, кто еще остался из «маленьких разбойниц».
– Он… уже? – Голос мадам д’Этамп дрогнул.
Я кивнула. Она прижала ладони к вискам, и с уст ее сорвался душераздирающий крик. Спутницы повели было ее прочь, но тут она повернулась ко мне и холодными как лед пальцами стиснула мою руку.
– Теперь твоя очередь. Помни все, чему научилась; помни, что, если мужчины могут сражаться друг с другом в открытую, нам надлежит вести свои войны приватно. Твои сражения еще только начинаются, но ты – королева. Без тебя она – ничто.
Я смотрела, как Анна д’Этамп навсегда уходит из моей жизни. Ее блистательная карьера подошла к концу; много лет она властвовала над двором, так безраздельно присвоив любовь короля, что даже его законная супруга, королева Элеонора, не смела и близко подойти к нему. Много лет ее обожали, ненавидели, боялись. Теперь ей предстоит доживать век одной, всецело во власти женщины, которая вскоре займет ее место при дворе. И мне было страшно за нее. Страшно при мысли о том, что может сделать с ней Диана.
Я вернулась к себе, задернула занавески на окнах и села на постели. И ждала, что вот-вот меня накроет с головой волна безутешного горя. Я любила Франциска, любила как никакого другого мужчину в мире – за все его недостатки и слабости, за величие и уязвимость, но более всего за то, что он любил меня.
И все же я не заплакала, не проронила ни слезинки. В моей жизни появилась цель, пусть даже и зыбкая, – стать настоящей королевой. Я почти слышала смех Франциска – то дух его, вечно живой, веселился при мысли о том, чего мы вместе задумали достичь. И в этот миг я поняла, что на самом деле Франциск не умрет никогда. Таков его прощальный дар, дар, который я сохраню до последних минут своей жизни.
Он передал мне свою бессмертную любовь к Франции.
Часть 3
1547–1559
Свет и покой
Глава 11
По истечении сорока дней траура мы с Генрихом впервые появились на людях как король и королева.
Мне по-прежнему нелегко было поверить, что мой свекор умер, что мир переменился и теперь я королева. Я надела белое платье, белый монашеский нагрудник, траурную вуаль и, как это часто бывает в минуты скорби, нервничала по пустяковому поводу, опасаясь, что белое придаст моей коже желтоватый оттенок. Беременность уже стала заметна, и я чувствовала, что взгляды всего двора устремляются на меня, оценивая и взвешивая мою пригодность к тому, чтобы восседать на троне вместе с королем из династии Валуа.
Мне по-прежнему нелегко было поверить, что мой свекор умер, что мир переменился и теперь я королева. Я надела белое платье, белый монашеский нагрудник, траурную вуаль и, как это часто бывает в минуты скорби, нервничала по пустяковому поводу, опасаясь, что белое придаст моей коже желтоватый оттенок. Беременность уже стала заметна, и я чувствовала, что взгляды всего двора устремляются на меня, оценивая и взвешивая мою пригодность к тому, чтобы восседать на троне вместе с королем из династии Валуа.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента