Каабербол Лене. Колдовская музыка

   — Нет, вы только посмотрите, — прошептала я, глядя на монитор. — Можно подумать, она берет уроки танцев с пяти лет!
   — Как ты думаешь, может, нам тоже вставить в номер танцевальные фрагменты? — предложила Фиона.
   — Сейчас? — фыркнула Кара. — Смеешься? Над этим надо работать много недель. Оставим все как есть.
   — И что будем делать на сцене? — спросила Фиона, все еще сомневаясь.
   — Будем делать все, что хотим, — ответила Хай Лин. — Все, что укладывается под музыку. Девушка понравилась публике, ей громко аплодировали. Я заметила, как она уходит со сцены: ее лицо светилось радостью и облегчением. Как горячо я надеялась, что вскоре такое же выражение появится и у меня на лице…
   Прошли еще два выступления, но ни одно из них не было лучше первого. И вот настала наша очередь. Замигали цветные огни. Техник по сцене поднял три пальца, потом два, мотом один… и платформа, на которой мы стояли, поехала.
   Какой же огромный зал! И сколько в нем пароду! Увидеть их вживую, перед собой, было совсем не то же самое, что на мониторах. Я никогда в жизни не стояла перед такой многочисленной аудиторией. У меня пересохло во рту. Я судорожно вздохнула. Неужели я смогу запеть?
   «Дзинь!» Кара заиграла вступление. Фиона подхватила мелодию на бас-гитаре. Включилась Хай Лин со своими барабанами, после первых двух тактов ее руки все еще дрожали, потом она заиграла тверже. «Тра-та-та-та, тра-та-та-та». Я раскрыла рот…
   И не смогла вспомнить ни строчки. Все слова вылетели у меня из головы
   Я видела нечто подобное на видео. Моя мама однажды засняла это на кассету: точно так же цепенели от страха мелкие зверушки, застигнутые посреди шоссе ослепительными лучами фар. В их глазах сквозила паника. Вот и я стояла с широко раскрытыми глазами, беззвучно разинув рот.
   Кара бросила на меня свирепый взгляд, но не сдалась. Она без паузы проиграла вступление еще раз. И на этот раз слова сами собой слетели с губ, без участия мозга.
 

 
Вот закончилась неделя, пятница настала.
Без тебя уже скучаю, мне недели мало…
 

 
   Мой голос, пропущенный через незнакомую акустическую систему, звучал чересчур громко, но в остальном вполне нормально. На удивление нормально.
   Я не знала, что такое вдруг со мной случится…
   Вот уж что правда то правда! Но, откровенно говоря, все это начинало…
 

 
О-о, как суббота одинока,
О-о, воскресенье так жестоко…
 

 
   …начинало доставлять мне удовольствие. Мне стало хорошо. «Радуйтесь же, — мысленно обратилась я к многотысячной публике. — Это здорово. Это весело. У нас хорошая песня. Слушайте ее. Смотрите на нас. Полюбите нас».
   Кара с головой погрузилась в свое соло. Ее пальцы летали. «Старкастер» пел. «Дорогая моя, как же хорошо ты играешь!» — думала я с восхищением. И публике она тоже понравилась. Раздался взрыв аплодисментов, и вдруг толпа стала совсем не страшной, а наоборот, чудесной, и я любила всех зрителей до единого.
 

 
И мечта вернется утром, тихо, как слезинка…
 

 
   Прости, Тарани. Может быть, в следующий раз я спою правильно!
 

 
Я хочу обратно в школу, Чтоб увидеть там тебя…
 

 
   Последние аккорды Кары, завершающий удар по тарелкам от Хай Лин.
   «Ух ты! — подумала я. — Вот, значит, как себя чувствуешь, когда три тысячи зрителей дружно хлопают тебе в ладоши!»
   Мигнул свет. Платформа скользнула назад.
   «О, не надо, — подумала я. — Можно постоять здесь еще немного? Ну можно?»
   По конферансье уже объявлял следующий номер. Все кончилось. Всего три с половиной минуты.
   — Здорово! — воскликнула Хай Лин, сияя улыбкой до ушей. — Когда мы сможем повторить?
   Я стояла, едва переводя дыхание, как будто пробежала целую милю.
   — Минут через двадцать, — ответила я. — Если выиграем. А иначе — никогда…
   — Не порти настроение, — сказала Фиона, разрушая прическу одним движением влажной от пота руки. — Но если мы победим, если в самом деле выйдем на сцену еще раз… Ирма, не могла бы ты для разнообразия вспомнить слова?
   Я чуть не забыла про эти ледяные от паники десять секунд. Они уплыли за сотни световых лет. В прошлую геологическую эпоху.
   — Ты хочешь сказать, я забыла начало песни? — ответила я, делая обиженный вид. — Я просто решила, что публике захочется еще раз послушать, великолепное вступление Кары!
   Кара с улыбкой откинула со лба влажную прядь гладких темных волос.
   — Да, верно! — воскликнула она.
   Шоу продолжалось. Танцующая девушка все еще оставалась одной из лучших претенденток. Сумеем ли мы обогнать ее? Или даже… выиграть конкурс?
   — Хорошо бы сейчас сидеть в зрительном зале, — прошептала Хай Лин. — А то здесь, за кулисами, от напряжения трудно дышать. И смотреть выступления на экранах гораздо хуже, чем вживую.
   Я отпила глоток воды. В горле опять пересохло. Кара барабанила пальцами по столу, и ее длинные ногти ритмично отбивали: «тук-тук-тук, тук-тук-тук».
   — Блестяще, крошки мои! — воскликнул Ал Гатор, одарив нас новой россыпью своих змеиных воздушных поцелуев. — Чудесно! Великолепное вступление, очень нетрадиционно. И у вас отличные костюмы, крошки мои, мне очень понравились…
   — Спасибо, — вежливо сказала Хай Лин, глядя, как он скользнул прочь — раздавать воздушные поцелуи другим.
   «Тук-тук-тук». Пальцы Кары продолжали бегать по столу. Она не сводила глаз с экрана.
   Оставались считанные секунды до предпоследнего номера. Какой-то мальчишеский ансамбль, называющий себя «Огнецветы». Довольно заурядное вступление на басах, потом…
   Я удивленно подалась вперед.
   — Что это?
   Звук был, как… я не знаю. Не знаю, как его назвать. Если бы гитара была живой, если бы могла двигаться и петь, то она звучала бы примерно так же. Звук проник в мою плоть, под кожу, прямо в сердце. Кристально чистый. Такой близкий, как будто между нами нет никакого расстояния.
 

 
Где-то средъ миров есть место для меня.
Где-то средъ миров есть время для меня.
Место наших встреч, время для любви —
Отныне и навек…
 

 
   Пел их гитарист. Я сидела, уставившись на экран, и не могла ни на миг отвести от него глаз. Не то чтобы он был очень красив. Волосы у него были темно-каштановые, не по моде длинноватые. Лицо узкое, фигура чересчур худая. Но музыка… Она была не из этого мира. Не походила ни на что, слышанное мною до сих пор. Я словно воочию видела место, о котором он поет. Прекрасное, залитое лунным светом, невообразимо далекое. Высокие деревья, серебристые яркие звезды высоко в небе… Кто-то слушает и улыбается — это девушка с длинными шелковистыми волосами… У меня на глазах выступили слезы, и вдруг все яркие огни, экраны мониторов, деловитые люди исчезли, уплыли куда-то вдаль, и осталось только поле, и деревья, и девушка… и Кид, и в его серых глазах была такая тоска, что у меня разрывалось сердце…
   Кид… Откуда я узнала, что его так зовут? Никто не говорил мне, но это неважно. Это звучало в его музыке. Услышать его музыку — все равно что узнать его самого.
   Когда угасли последние призрачные аккорды, в зрительном зале повисла гробовая тишина. Люди застыли неподвижно, будто в трансе. Я прекрасно понимала, что они чувствуют. Мне хотелось, чтобы он сыграл еще раз. Так хотелось, что я не могла шелохнуться.
   Потом началось что-то невообразимое. Зрители повскакивали с мест, принялись карабкаться на кресла, толкаться в проходах. Всем хотелось прорваться ближе к сцене. Никто не хлопал, все только вопили, требуя, чтобы их кумиры выступили еще раз. Но неумолимая техника уже увезла Кида и «Огнецветов» со сцены на такой же платформе, как наша, и вместо них перед публикой предстали две девушки-близняшки в одинаковых синих костюмах и ковбойских шляпах с блестками — последний номер вечера.
   Конферансье безуспешно пытался вернуть праздник в нужное русло:
   — А теперь, дорогие гости, сядем на места и поприветствуем группу «Поющие близнецы»… — Но толпа его не слушала. «Поющие близнецы» дрожали от страха. Я бы на их месте тоже испугалась. Когда шестеро или семеро фанатов прорвались мимо охранников и начали карабкаться на сцену, девочки бросились бежать, подхватив гитары.
   — Верните их сюда, — орал в радиотелефон высокий мужчина в нарядном костюме. — Плевать на программу, пусть они вернутся, а то эти психи разнесут весь зал!
   Видимо, кто-то послушался его приказа. Через минуту платформа снова вынесла Кида и его ансамблю к публике.
   — Прошу вас, — проговорил Кид в микрофон тихо и неуверенно. — Пожалуйста, притихните на минутку.
   Как ни странно, ему повиновались.
   — Кажется… кажется, мы выиграли. Снова крики и аплодисменты, но на этот раз более спокойные. Всем хотелось услышать, что он скажет.
   — Поэтому я подумал… может быть, вам хочется послушать нашу песню еще раз?
   Вряд ли кто-нибудь спрашивал мнения жюри. На это не хватило времени. Но неважно — «Огнецветы» положили нас на обе лопатки, и мы это знали. Почему же никто не слыхал о них раньше? Любая уважающая себя компания звукозаписи, получив их демонстрационный диск, через две секунды заключила бы с ними контракт.
   Но вскоре я перестала думать о жюри, наградах и контрактах. Песня «Отныне и навек» заполонила мое сердце, душу, разум, я могла только слушать — и больше ничего.
   В машине по дороге домой я сидела притихшая.
   — Жалеешь, что не выиграла? — спросил папа. — Сама понимаешь, шансов было мало. Не всегда удается побеждать.
   — Знаю.
   — А эти… «Самоцветы» были очень хороши.
   — «Огнецветы», папа.
   — Какая разница. Музыка не в моем вкусе, но играли неплохо,
   — Они были чудесны!
   — Ладно, пусть чудесны. Не стыдно проиграть тому, кто делает свое дело лучше тебя.
   — Да.
   И нельзя сказать, что мы проиграли. На самом деле я и не рассчитывала победить, просто не хотелось провалиться с громким треском. И, благодаря Каре и остальным, мы не провалились.
   Нет, притихла я не поэтому. Мне было грустно и немного страшно оттого, что в толпе за кулисами я мимоходом увидела лицо Кида. Остальные четверо «Огнецветов» вели себя так, как и положено малоизвестному ансамблю, заключившему свой первый контракт: орали и хохотали как сумасшедшие, радостно принимали хлопки по спине от улыбчивого Ала Гатора, хорошо понимающего, к кому стоит вовремя подмазаться.
   Но Кид…
   Он все еще не выпускал из рук гитару, сжимал ее, как будто хотел отгородиться от остального мира. А в его серых глазах, широко распахнутых и серьезных, не было счастья. Только печаль, глубокая, неимоверная печаль и растерянность…

Глава 3
Безумие

   Огнецветомания затопила Хитерфилд как лавина. Минуту назад никто не слышал об этом ансамбле. И вдруг он появился везде — по радио, в утренних новостях, в музыкальных магазинах, на плакатах. Больше никто не приклеивал на внутренние дверцы шкафчиков портреты Лайзы Т. Никто не носил футболки с изображениями «Космического Джема». Повсюду были только «Огнецветы».
   Даже мои подруги-волшебницы не устояли.
   — Эй, Корнелия! Не забудь ключи! — Я взяла их со столика в кафетерии и протянула ей.
   — Ах да, спасибо… — проговорила она и подозрительно быстро потянулась за ними.
   Я отдернула руку и повнимательнее всмотрелась в добычу. На круглом пластиковом брелоке красовалось лицо Кида.
   — Ага, вот оно что! — воскликнула я. — Еще одна жертва заразной болезни! Несчастная девочка поражена страшным Огнецветным Безумием!
   — Замолкни, — с трудом выговорила Корнелия. — Дай сюда!
   Разумеется, я отдала ей брелок. Почти сразу. Ей пришлось только четыре раза пробежаться за мной вокруг стола. Когда она догнала меня, я успела открыть, что брелок таил в себе еще один секрет: если нажать на него, он наигрывал мелодию «Отныне и навек».
   — Вот это здорово! — заявила я, переводя дыхание. Надо было погонять ее подольше. Щеки Корнелии пылали огнем.
   — Я купила его на распродаже, — выдавила она. — Потому что он был совсем дешевый.
   — Да, конечно. Не сомневаюсь!
   — Тебе ли говорить! Думаешь, я не знаю, чей портрет ты приклеила изнутри на обложку дневника?
   Настала моя очередь покраснеть.
   — Это совсем другое дело. Я купила его потому…
   — Потому что он дешевый?
   — Нет, потому что… — Потому что на фотографии с автографом у Кида был такой же взгляд, печальный, потерянный. Но я не могла этого сказать. — Ну и что, если мне нравится его музыка? Разве это преступление?
   Дальше стало хуже. Брелоки и подписанные фотографии были только началом. Вскоре все одевались и стриглись как «Огнецветы», а мальчишки приохотились таскать с собой дешевые пластиковые копии знаменитой гитары Кида. Временами казалось, что коридоры Шеффилдской школы населены двойниками Кида. Почему это произошло так быстро? Торговля всеми этими штучками разрасталась на глазах. И люди брали их нарасхват. Неудивительно, что улыбка Ала Гатора, когда он мелькал в выпусках новостей, становилась все шире и шире.
   Многие мои однокашники бродили с отсутствующим видом, напевая про себя «Отныне и навек». С наушниками или без них. Прошел слух, что одного мальчика из Шеффилдской школы поймали в магазине на краже, потому что у него не хватало денег на новый альбом «Огнецветов», без которого он жить не мог. Две девчонки подрались из-за подписанной куртки Кида, и обеих исключили из школы на две недели.
   Потом, через две недели после «Звездного Экспресса», ко мне подошла Кара и попросила о помощи.
   — С Фионой творится что-то неладное, — объяснила она. — Не ходит в школу уже несколько дней, не отвечает на звонки. Боюсь, не случилось ли с ней чего-нибудь. Не сходить к ней со мной?
   Я никогда не была у Фионы. До «Побрякушек» мы почти не знали друг друга. Но Кара учится в моем классе, она моя хорошая подруга, и в ее глазах читалась тревога. Конечно, я согласилась.
   — Может быть, Хай Лин тоже пойдет с нами, — предложила я.
   И в тот же день после школы мы втроем направились к дому, где жили Фиона и ее отец-бизнесмен.
   Как только мы сошли с автобуса, нас чуть не смела оглушительная волна «Отныне и навек».
   — Наверное, здесь. — Хай Лин показала на аккуратное белое здание с четырьмя зелеными балконами, выходящими на дорогу. — Музыка слышится оттуда.
   Мы позвонили и дверь, но никто не ответил. Наконец на одном из балконов в нижнем этаже появилась женщина.
   — Вы ее подруги? — спрос ила она.
   — Э-э, да, — ответила я, не уверенная, что женщина будет рада услышать это. Она казалась очень сердитой, как будто ей все по горло надоело.
   — Тогда будьте добры, заставьте ее прекратить этот грохот! Она не прекращает слушать эту музыку круглые сутки, а ее отец уехал в командировку. Она меня с ума сведет!
   — Мы с ней поговорим, — пообещала я, — если вы нас впустите. Фиона, наверное, не услышала звонка.
   — Неудивительно, — проворчала женщина и исчезла в доме. Через минуту замок на двери зажужжал, и мы вошли.
   — Вверх и направо, — сказала Кара. — Если стучать очень громко, она услышит даже под музыку.
   Мы постучали в дверь. Потом громко колотили, кричали, звали Фиону. Безрезультатно.
   — Что дальше?
   — Не знаю, ответила Хай Лин. — Она наверняка там. Может быть, не хочет никого видеть.
   «Надо было взять с собой Корнелию», — подумала я. Под ее взглядом предметы двигаются, а замки открываются сами собой. Полезная способность. Мы с Хай Лин мало что могли сделать, не сообщая Каре и всем окружающим, что мы колдуньи.
   — Ну, меня она увидит, хочется ей этого или нет, — решительно заявила Кара, раскрыла почтовый ящик и заглянула в его темное нутро. — Так я и думала, — пробормотала она. — У кого-нибудь есть ручка или проволока?
   — Проволока? Что она хочет сделать — вскрыть замок?
   — У меня есть ручка, — сказала Хай Лин, порывшись в портфеле.
   Кара взяла ручку и сунула ее в почтовый ящик. Покопавшись немного, радостно воскликнула:
   — Вот он! — и вытянула через щель длинную резинку, на конце которой болтался ключ. Кара вставила его в замок и открыла дверь квартиры. — Фиона! — позвала она. — Фиона, это мы.
   Ответа по-прежнему не было. По крайней мере, за музыкой мы ничего не расслышали.
 

 
Где-то средь миров есть место для меня…
 

 
   Слышались два голоса — кто-то подпевал Киду. Этот второй голос не мог принадлежать Фионе — надтреснутый, тусклый, он скорее скрежетал, чем пел.
   По, как выяснилось, это все-таки была Фиона. Она сидела на полу посреди комнаты, оклеенной портретами Кида. Печальное лицо Кида смотрело на нас с подушек, с журнальных обложек. На Фионе была футболка с его фотографией. На коротких светлых волосах красовалась козырьком назад бейсболка с надписью «Огнецветы». Глаза были закрыты. По лицу текли слезы.
 

 
Место наших встреч, время для любви…
 

 
   Хай Лин убавила громкость. Без пения Кида голос Фионы звучал еще страшнее. Хриплый, сорванный, переходящий в шепот. Но даже без музыки она продолжала петь, покачиваясь в такт ритму, который слышала только она. И это было самое дикое.
   — Фиона! — окликнула Кара, опускаясь на колени. — Фиона, прекрати! — Она обняла подругу за плечи и сумела на миг остановить ее качание. Фиона открыла глаза.
   — Как грустно, — всхлипнула она. — Как грустно…
   — Я приготовлю чаю? — вызвалась Хай Лин, инстинктивно переходя к ритуалу, который в ее доме служил средством от всех несчастий.
   — Чаем тут не поможешь, — твердо возразила Кара и взглянула на меня. — Достань диск. Достань из проигрывателя эту ужасную вещь и сломай ее.
   Он не ужасный, он чудесный. Прекрасная, прекрасная музыка…
   Но потом я взглянула на залитое слезами лицо Фионы и поняла, о чем говорит Кара. Это было уже слишком. Это больше, чем нормальная подростковая причуда. Безумие, болезненное и вредное. Я достала из музыкального центра диск, взяла его обеими руками и сломала.
   Фиона вскрикнула.
   — Не надо! Ты сломала его. Убила его!
   — Послушай, — сказала Кара. — Фиона, послушай меня. Сейчас ты встанешь, наденешь куртку и пойдешь ко мне домой. Прямо сейчас.
   — Почему? — спросила Фиона. — Я просто слушала музыку…
   — Сейчас же! — повторила Кара, силком поднимая ее на ноги. — Ирма, помоги.
   Наверно, Фиона просидела на полу очень долго. Ее ноги бессильно подкашивались, она без конца повторяла, что хочет остаться одна, хныкала и жаловалась на то, что я сломала диск.
   — Мы напишем ее папе, — сказала Кара. — И оставим сообщение на автоответчике на случай, если он позвонит. А теперь пошли!
   По дороге к автобусу Фиона снова закрыла глаза и принялась хрипло напевать обрывки из песни Кида. Каре приходилось то и дело встряхивать ее, чтобы та шла прямо.
   — Нехорошо это, — шепнула я Хай Лин. — Что-то тут нечисто.
   — Да, — прошептала она в ответ. — И знаешь, что я думаю? Мне кажется, тут пахнет магией.
   Я задумалась об этом. И о лице Кида, таком потерянном. Будто он не из этого мира.
   — Наверно, нам с тобой и еще кое с кем из наших знакомых чародеек надо сходить и проведать новоиспеченную поп-звезду Кида. И чем скорее, тем лучше.
   Хай Лин удовлетворенно улыбнулась.
   — Кто говорит, что телепатии не бывает? Именно об этом я и подумала!

Глава 4
Человек из другого мира

   Добраться до Кида оказалось нелегкой задачей. Компания «Звездная музыка» в лице ослепительного Ала Гатора поселила «Огнецветов» на большой ферме неподалеку от Хитерфилда и окружила охраной, подобающей звездному статусу. Сначала мы сказали, что хотим взять у Кида интервью для школьной газеты. Не повезло.
   — Простите, крошки, — развел руками Ал Гатор. — Кид не дает интервью местной прессе.
   Он, по-видимому, не вспомнил нас. Куда уж ему нас узнать — ведь после «Звездного Экспресса» произошло столько важных событий. И среди прочего — мистер Гатор стал несметно богат.
   Морщась от отвращения, я протянула Вилл ее мобильник, который брала для солидности.
   — Не вышло, — сказала я. — Мы еще не прославились на всю страну.
   Какой-то школьник толкнул Вилл под руку так, что она чуть не выронила телефон, и отошел, не извинившись. До нас долетел тихий фальшивый напев «Отныне и напек».
   Вилл покачала головой.
   — Они теперь все стали как зомби, — пожаловалась она. — Так не должно продолжаться!
   — Может, пробраться тайком? — предложила я. — Мы же все-таки волшебницы. Разве это будет трудно?
   Я с тоской вспоминала последние слова, лежа на животе посреди сырого, утоптанного овцами зимнею поля нозле фермы, которая теперь получила название Огнецветной. Ее обнесли заборами. Посадили собак. Усеяли сигнальными системами и видеокамерами. И расставили повсюду охранников, рядом с которыми гориллы показались бы жалкими мартышками.
   — С собаками я бы справилась, — сказала я. Я неплохо умела ладить с животными, за исключением черепахи Лилит, которая не уставала демонстрировать свой вредный упрямый нрав. Это почти то же самое, что располагать к себе людей. — Вилл, наверное, сумеет договориться с камерами и сигнализацией. Но что делать со всем остальным?
   — Нам нельзя привлекать к себе внимания, — сказала Корнелия. Хоть мы и за городом, здесь все равно полно народу. Я, конечно, имею в виду не Гатора и его приспешников — этих людьми не назовешь…
   В ее словах был резон, хотя в эту минуту вокруг было больше овец, чем людей. Одна из них, дружелюбная овечка в ошейнике с колокольчиком и надписью «Молли», ласково жевала мой рукав.
   — Может быть, стать невидимыми? — предложила я, осторожно отталкивая любопытный нос Молли. — Но вроде этого еще никто из нас толком не освоил?
   Все дружно покачали головами.
   — Это все равно не поможет пробраться через забор, — заметила Вилл. — Разве только проскользнуть через ворота с грузовиком, который доставляет продукты…
   — Гм, — задумчиво протянула я. — Это идея…
   — В следующей жизни, — сказала Вилл, — я бы не хотела возродиться в виде ящика бананов.
   Я разделяла ее чувства. Не слишком-то сладко, когда тебя запихнут в фургон и погрузят сверху полтонны крупы и сахара, а потом на тебя еще усядутся пять девчонок.
   — Этот водитель просто псих, — в сердцах сказала Тарани. — Надеюсь, он ни во что не врежется!
   — Наверно, злится из-за задержки.
   Да, неприятно, должно быть, когда путь тебе перекрывает целое стадо сонных овец. Но из-за них водитель остановился и вышел из фургона, а нам только это и было нужно. Пока он прогонял овец обратно на поле, мы успели проскользнуть в заднюю дверь фургона.
   — Нечего было так тянуть Молли за ошейник, — проворчала я. — Овцы очень мирные и послушные, нет нужды применять силу.
   — Не все же умеют так обращаться с животными, как ты, — заметила Корнелия.
   — Тс-с, — предостерегающе шепнула Вилл. — Кажется, подъезжаем к воротам…
   Машина остановилась. Прокрякало переговорное устройство, шофер что-то сказал в ответ. Потом фургон снова тронулся.
   — Въехали, — пробормотала Тарани, — Вилл, как ты думаешь, может быть…
   — Я над этим работаю, — отозвалась Вилл, сосредоточенно сдвинув брони. Мгновение спустя мотор фургона чихнул и заглох. По другую сторону тонкой металлической стенки послышалась сердитая брань.
   — Неудачный ему выпал денек, правда? — хихикнула я.
   Хлопнула дверь. Заскрипел поднимаемый капот.
   — Пора, — скомандовала Вилл. — Выходите. Быстрее!
   Мы выбрались, стараясь не шуметь. На наше счастье, водитель был поглощен возней с двигателем. Мы скользнули за ограду, и, как только дорога скрылась из виду, Вилл снова включила мотор. Озадаченный водитель выпрямился так резко, что стукнулся головой о крышку капота.
   — Точно, неудачный денек, — повторила я.
   — Хватит злорадствовать, — оборвала меня Тарани. — Он нам ничего плохого не сделал, верно?
   — Нет, просто был грубоват с Молли. Перебегая от куста к кусту, от прикрытия к прикрытию, мы осторожно подкрались ближе к ферме. Пока что собак не было видно. А Вилл всю дорогу просила камеры наблюдения смотреть в другую сторону.
   — Как тут много всяких строений, — прошептала Тарани. — Кида могли поместить где угодно. С чего начнем?
   И тут из сарая для сушки сена, оттуда, где ферма оставалась обыкновенной фермой, до нас донесся еле слышный звук. Кто-то дергал гитарную струну.
   — Может быть, там? — предположила я, указывая на ворота сарая.
   Старый сарай был огромным, внутри царил полумрак. Это место, по-видимому, пытались переделать в студию, но работа была далека от завершения. Почти весь объем занимали леса и пластиковые перекрытия, в воздухе витал едкий запах свежей краски.
   В сумраке снова зазвенела гитара.
   Я резко остановилась, потому что на этот раз сомнений не было: это звучала гитара Кида, только она могла быть такой певучей.
   Я посмотрела на Хай Лин. Она кивнула. Мы явно пришли туда, куда нужно.
   Мы осторожно двинулись вперед, стараясь держаться в тени.
   Кид сидел на перевернутом ящике и тихо перебирал струны. И эта новая песня, рождавшаяся у нас на глазах, дрожащая, неоперившаяся, уже была прекрасна.
 

 
Туда, где дорога плавно уходит за поворот,
Где закатное солнце сияет сквозь пыльную даль,
Туда, где конец дорог, где усталый покой найдет,
Где ждет тебя твой народ, где отступит печаль,