Кальдерон Педро. Чистилище святого Патрика

Кальдерон Педро
Чистилище святого Патрика

   Педро Кальдерон Де Ла Барка
   Чистилище святого Патрика
   Перевод Константина Бальмонта
   ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
   Эгерио, царь Ирландии
   Патрик
   Людовико Энио
   Паулин, крестьянин
   Леогарио
   Филипо
   Капитан
   Неизвестный, закутанный в плащ
   Два инока
   Старик крестьянин
   Добрый ангел
   Злой ангел
   Полония
   Лесбия
   Льосия, крестьянка
   Стража, солдаты, иноки, крестьяне и крестьянки
   ХОРНАДА ПЕРВАЯ
   Берег моря.
   СЦЕНА 1-я
   Царь Эгерио, одетый в звериную шкуру:
   Леогарио, Полония, Лесбия, Капитан.
   Царь (в исступлении)
   Нет, дайте умереть мне!
   Леогарио
   Государь!
   Капитан
   О, рассуди!
   Лесбия
   Остановись!
   Полония
   Подумай!
   Царь
   Оставьте, если мне возвещены
   Такие муки, пусть я сброшусь в волны,
   С утеса, что граничит с ликом солнца,
   Венчающим его вершину блеском;
   Пусть, в бешенстве живя, умру, беснуясь!
   Лесбия
   Стремишься к морю бурному?
   Полония
   Ты спал,
   О, государь! Скажи нам, что с тобою?
   Царь
   Со мною пытки бешеного ада,
   Всегда ненасытимого исчадья,
   Что породил семиголовый зверь
   Дыханьем затемняющий пространство
   Четвертой сферы, ужас и мученья
   Такие, что с самим собой, борюсь,
   И дикий сон моей владеет жизнью,
   И я в его объятьях труп живой
   Я видел бледный грозный призрак смерти.
   Полония
   Что ж видел ты во сне, чтоб так смущаться?
   Царь
   О, дочери мои, приснилось мне.
   Что изо рта у юноши (хоть это
   Был жалкий раб, но что то мне мешает
   Его бранить), что изо рта раба
   В сияньи тихом пламя исходило,
   Обеих вас оно касалось кротко,
   Пока вы, ярко вспыхнув, не зажглись
   Желая защитить вас, между вами
   И пламенем живым я встал, - напрасно.
   Огонь меня не трогал и не жег
   Исполненный отчаянья слепого,
   Я вырвался из этой бездны сна.
   Стряхнул оковы этой летаргии.
   Но пыткой так исполнен я, что сном
   Мне чудится, что предо мною пламя.
   И вы горите, но сгораю - я.
   Лесбия
   То призраки воздушных сновидений
   Роняют в души к нам толпу химер.
   (Звучит рожок.)
   Но вот звучит рожок!
   Капитан
   Он возвещает,
   Что к гавани приблизился корабль.
   Полония
   О, государь, позволь мне удалиться,
   Ты знаешь, звук военного рожка
   Меня влечет сильней, чем зов сирены;
   Когда гремят военные доспехи,
   Я музыкой такой побеждена,
   Моя душа стремится жадно к Марсу;
   В той музыке моя да будет слава,
   И вместе с ней на огненных волнах
   Мое да улетает имя к солнцу,
   И, рея там на крыльях быстролетных,
   Вступает в состязание с Палладой.
   Хоть я должна сказать, что мне всего
   (в сторону)
   Важней узнать, приехал ли Филипо.
   (Уходит.)
   Леогарио
   Сойди на берег моря, государь,
   Взгляни, как о подножие утеса
   Оно курчавой бьется головой;
   Едва тюрьму кристальную покинув,
   Оно дрожит в темнице из песков.
   Капитан
   Рассей свое волненье созерцаньем
   Владыки вод, окутанного снегом.
   Взгляни, как, волны синие взметнув,
   Те зеркала из темного сафира
   Он заключил в серебряные рамы.
   Царь
   Ничто меня обрадовать не может;
   Так глубоко тоска владеет мной,
   Что грудь моя - вулкан, а сердце - Этна.
   Лесбия
   Что может быть прекрасней, чем веселый
   Вид корабля, когда своею грудью
   Он разрезает водное стекло?
   Качаясь на своей лазурной сфере.
   Он мчится, быстрый, рыба для ветров,
   И птица для волны, скользит, воздушный.
   Легко двумя стихиями объятый,
   Плывет по ветру, по воде летит {1},
   Но наших глаз теперь он не ласкает.
   Чело нахмурив, море возмутилось
   И бездны громоздит, как глыбы гор.
   С разгневанным лицом Нептун свирепый
   Взмахнул своим трезубцем; и моряк
   Ждет бури, увидав, что прямо к небу
   Взметнулись пирамиды изо льда,
   Восстали горы влаги, башни снега,
   Блистательные замки пенных брызг.
   (Входит Полония.)
   Полония
   Несчастье! несчастье!
   Царь
   Что случилось?
   Полония
   Вздымавшийся до неба Вавилон,
   Изменчивый и жадный (кто поверит,
   Что жаждать может водная стихия?)
   Такой исполнен ярости слепой,
   Что захотел сокрыть в глубоких недрах
   Толпу людей, где только что замкнул их
   В коралловых гробах, в могилах снежных,
   Средь склепов серебристых. Бог ветров
   Освободил все ветры из темницы,
   И тотчас, беззаконные, они
   Накинулись без предуведомленья
   На тот корабль, которого рожок
   Пропел, как лебедь, песню перед смертью.
   За ним с высот спокойно я следила,
   Глядя с горы, ушедшей в небеса:
   Я думала, что едет там Филипо;
   В дыхании обманчивых ветров
   Твои гербы дрожали на знаменах,
   Как вдруг я вижу быстрое крушенье,
   Все голоса слились в протяжный крик,
   Исчез Филипо, меж обломков, первый,
   И, силой слез и горьких стонов, я
   Соединилась с ветром и волнами.
   Царь
   Так вот как, боги! Вы такой угрозой
   Терпенье испытуете мое!
   Хотите, чтобы в гневе я низринул
   Ваш свод? Чтоб, как второй Немврод, взметнул
   Себе на плечи этот мир громадный,
   Смеясь над тем, что молнии и гром
   На части разрывают глубь лазури?
   СЦЕНА 2-я
   Та же. - Патрик и за ним Людовико.
   Патрик (за сценой)
   О, Господи!
   Леогарио
   Какой печальный голос!
   Царь
   Что там такое?
   Капитан
   Спасся вплавь один.
   Лесбия
   И захотел спасти еще другого,
   Меж тем как тот в волнах уж погибал.
   Полония
   Несчастный странник, брошенный судьбою
   В края чужие, - голос мой услышь!
   Я говорю, чтобы тебя ободрить,
   Сюда, сюда!
   (Входят Патрик и Людовико,
   держа друг друга в объятиях.)
   Патрик
   Господь мне да поможет!
   Людовико
   Мне - дьявол!
   Лесбия
   Жаль глядеть на них.
   Царь
   Не мне.
   Я жалости не знаю.
   Патрик
   Умоляю,
   Во имя Бога, сжальтесь. Если даже
   Рассказ о горе трогает сердца,
   Не думаю, чтоб кто-нибудь нашелся
   Такой жестокосердый, что при виде
   Несчастного не тронется.
   Людовико
   А мне
   Не надо милосердья. Не прошу я
   О жалости ни Бога, ни людей.
   Царь
   Скажите, кто вы, чтобы мы узнали,
   Какое милосердье оказать вам,
   Какое быть должно гостеприимство.
   И чтоб узнали вы, с кем говорите,
   Я имя назову свое сперва,
   Чтоб, говоря со мной, вы оказали
   Моей особе должное почтенье.
   Меня зовут Эгерио, я царь,
   Владыка царства малого; его я
   Считаю малым, раз оно мое,
   И до тех пор в себя я не поверю,
   Пока не станет целый мир моим.
   И я одет не в царскую одежду,
   На мне одежда варвара, я - зверь,
   И пусть для всех кажуся диким зверем.
   Имен богов не знаю я; не верю
   Ни в одного; их нет здесь между нами,
   Мы никому не молимся, не верим;
   Мы верим лишь в рождение и смерть.
   Теперь, мое величие узнавши.
   Узнав, кто я, скажите мне, кто вы?
   Патрик
   Меня зовут Патрик. Моя отчизна
   Ирландия, ее другое имя
   Гиберния; родимое селенье
   Мое зовется Токсом, и едва ли
   Ты слышать мог о нем когда-нибудь,
   Незнатное и бедное селенье.
   Меж севером и западом оно
   Ютится на горе, и всюду снизу
   Шумит свирепо море, замыкая
   В тюрьму тот горный остров {2}, что зовется
   Для вечной славы Островом Святых:
   Столь многие, о, властный повелитель,
   Как мученики, кончили там жизнь,
   Ревнителями веры выступая,
   В чем есть предел для совершенства верных.
   Родители мои - ирландский рыцарь
   И верная сопутннца его.
   Одна из благородных дам французских.
   Они не только эту жизнь мне дали,
   Но благородства высшего другую,
   Рассвет первоначальных лет моих:
   Свет веры н правдивое ученье
   Христа, - тот храм, в который нас ведут
   Врата небес, крещение святое,
   Из таинств церкви первое. Отдав
   Супружеству ту дань, что служит общей
   Для всех, кто в узы брака заключен,
   Родители мои, из благочестья
   Покинув мир, вступили в монастырь,
   В две разные обители замкнулись,
   Где жили в целомудрии, пока
   Последней грани жизнь их не коснулась.
   Тогда, тысячекратно показав,
   Как сильно правоверное их рвенье,
   Они душою с небом сочетались,
   А прах телесный предали земле.
   Пять лет, как сирота, я оставался
   На попеченьи женщины святой,
   Пять раз двенадцать знаков зодиака
   В единой сфере солнцем озарились,
   Как Бог взыскал меня своим вниманьем,
   Во мне явив могущество свое:
   Всегда своим орудьем избирает
   Он существа смиренные, дабы
   Величие свое с сделать явным
   И чтоб Ему здесь в мире надлежала
   Лишь одному божественная слава.
   И вот однажды, - Небо призываю
   В свидетели, не суетная гордость,
   А только ревность веры побуждает
   Меня повествовать о сих делах,
   Не мной, а небесами сотворенных,
   Приходит к двери дома моего
   Один слепой, чье имя было Гермас,
   И говорит: "Сюда я послан Богом,
   Он повелел, чтоб именем Его
   Ты даровал мне зрение". Покорно
   Велению такому повинуясь,
   Я сотворил над мертвыми глазами
   Таинственное знаменье креста,
   И вдруг из тьмы они вернулись к свету.
   В другой же раз, окутавшись, как дымом,
   Густыми облаками, небеса
   Вступили в распрю с миром, посылая
   Потоки снега быстрые в таком
   Непобедимом множестве, что только
   Растаял он под жгучим светом солнца,
   Как улицы в каналы превратил
   И затопил селение, и стали
   Дома как бы суда из кирпичей,
   Как корабли чудесные из камня.
   Кто видел, чтобы можно было плавать
   По высям гор? и кто по зыби водной
   Носиться мог среди лесных вершин?
   Я сотворил над дикими водами
   Таинственное знаменье креста,
   Замерзшим языком я повелел им
   Во имя Бога вновь туда вступить,
   Где прежде им приют был предначертан,
   И воды, повинуясь, отошли,
   И в миг один земля сухою стала.
   О, кто хвалы не вознесет Тебе,
   Великий Боже! Кто не возжелает
   Тебя любить и сердцем исповедать!
   И большее я мог бы рассказать,
   Но голос мой смирением удержан,
   Молчат уста, немеет мой язык.
   Я вырос наконец, не столько склонный
   К военным браням, сколько к правде знанья,
   Священному Писанию и чтенью
   Житий святых, чья школа учит нас
   Благоговенью, вере, упованью
   И милосердной сладости любви.
   И вот, - в те дни, как этим я был занят,
   Однажды вышел я на берег моря,
   С кой-кем из сотоварищей моих,
   Вдруг там, где находились мы у взморья,
   Пристал корабль какой-то, и с него
   Толпой вооруженною сорвались
   Корсары, бич морей, и взяли в плен
   Меня и всех других! И чтоб добычей
   Не рисковать, - поднявши паруса,
   Они, не медля, снова вышли в море.
   Был капитаном этого судна
   Филипс Роки, дерзостный настолько,
   Что если бы с земли исчезла дерзость,
   Ее нашли бы в сердце у него.
   Уж много дней опустошал он море
   И берега Ирландии, повсюду
   Производя убийства и грабеж.
   Из всей толпы захваченной меня лишь
   Оставил он в живых: как говорил он,
   Меня тебе отдать он был намерен,
   В знак подданства, как твоего раба,
   О, как бывает горестно обманут
   В своих желаньях темный человек,
   Замыслив что-нибудь помимо Бога.
   Прямой свидетель этому - Филипо,
   На дне морском. Не дальше как сегодня,
   В безветрие, уже в виду земли.
   Возникшей над спокойной гладью моря,
   В одно мгновенье рухнул план его.
   Встал ветер и завыл в своих глубоких
   И впалых недрах, море застонало,
   На волны - волны быстро взгромоздились.
   Как горы над горами, и с вершин
   Обрызгали соленой влагой солнце,
   Гася его прекрасные огни.
   Фонарь наш корабельный, вплоть у неба,
   Качался нам блуждающей кометой.
   Огнисто дымным выбросном паров,
   Или звездой, упавшей из оправы.
   Еще одно мгновенье, и корабль
   Низринулся в раскрывшиеся бездны,
   Морского дна коснулся, и распался,
   И вкруг него губительные волны
   Восстали, как надгробный алебастр,
   Среди кораллов пышных и жемчужин.
   Не знаю, для чего меня хранит
   Святое Провиденье, - бесполезен
   И скуден я, но Небо пожелало,
   И у меня дыхания хватило,
   Не только для того, чтобы спастись,
   Но снова встал лицом к лицу со смертью,
   Спасая жизнь того, кто пред тобою,
   Бесстрашного и юного. К нему
   Меня влечет неведомая тайна
   И думаю, когда-нибудь воздаст
   Он мне сторицей этот долг. А ныне
   Мы, спасшись оба милостию Бога,
   Теперь стоим пред вами, как рабы,
   В несчастий своем, быть может в счастья,
   Мы ждем, чтоб вы смягчились нашей долен,
   Чтоб в вас возникла жалость к нашим мукам,
   Чтоб наше зло у вас нашло конец
   Царь
   Молчи, молчи, христианин постыдный,
   Не знаю, что за власть объяла душу;
   Твои слова она впивает жадно,
   И, против волн, я тебя боюсь.
   Перед тобой невольно преклоняюсь
   Мне чудится, что ты тот самый раб.
   Что мне в моем тревожном сне явился.
   Выбрасывая пламя изо рта,
   Стремительные искры выдыхая
   И привлекая силою огня
   Полонию и Лесбию, как ночью
   Влечет костер безмолвных мотыльков.
   Патрик
   То вещий сон, и пламя изо рта
   Есть истина евангельского света,
   Который я несу, слова Христовы
   Я буду проповедовать тебе
   И твоему народу; через них-то
   И станут христианами отныне
   Полония и Лесбия.
   Царь
   Молчи,
   Замкни скорей уста свои, позорный,
   Меня ты оскорбляешь.
   Лесбия
   Успокойся.
   Полония
   Ты за него вступаешься?
   Лесбия
   Конечно.
   Полония
   Пусть лучше он умрет.
   Лесбия
   Нехорошо,
   Чтоб он рукою царской был убит.
   (В сторону.)
   Мне жаль его. Я христиан жалею.
   Полония
   Пусть он толкует сны, второй Иосиф {3},
   Не думай и не бойся, государь.
   Он думает, что, если в сновиденьи
   Горели мы, я стану христианкой,
   Напрасна, это так же невозможно,
   Как стать живой вторично после смерти.
   Забудь свой гнев, хоть он и справедлив,
   И чтоб развлечься, выслушаем, что нам
   Расскажет о себе второй из них.
   Людовико
   Внимай же, неземная красота.
   Я так начну мое повествованье.
   Эгерио, великий царь ирландский,
   Я Людовико Энио, и тоже
   Христианин, но только в этом сходство
   Меж мною и Патриком, хоть и в этом
   Друг с другом мы расходимся настолько ж,
   Как свет и тьма, иль как добро и зло.
   Но, честь Христовой веры защищая,
   Тысячекратно отдал бы я жизнь.
   Так я ценю ее. Клянуся Богом!
   Клянусь Им, потому что в Бога верю.
   Тебе не расскажу я никаких
   Деяний благочестья, ни небесных
   Чудес, через меня свершенных Богом,
   Но целый ряд убийств и злодеяний,
   Предательство, и низость, и кощунство:
   Я ряд не только сделать преступленье,
   Но рад сказать, что я его свершил.
   Родился я на острове, средь многих
   Ирландских островов. Подозреваю,
   Что, слитые в губительном влияньи,
   Все семь планет присутствовали свыше
   При горестном рождении моем,
   Смятенные в своем разнообразьи.
   Луна послала мне непостоянство,
   Меркурий дал мне разум: я его
   Употребил во зло, и лучше б было
   Мне вовсе не иметь его! Венера,
   В обычном сладострастии своем,
   Дала мне блеск обманных вожделений;
   Марс дал жестокость сердца, - и чего
   Не могут дать Венера вместе с Марсом?
   От Солнца получил я, как черту
   Обычную во мне, желанье - вечно
   Быть пышно-расточительным, и вот,
   Когда нет денег, я краду и граблю.
   Юпитер дал надменность мне и роскошь
   Причудливых мечтаний, а Сатурн
   Гнев бешенства, и мужество, и душу,
   Готовую на тысячи измен.
   Из этих черт возникла цепь их следствий.
   Отец мой, по причинам, о которых
   Молчу из уважения к нему,
   Был изгнан из Ирландки. Он прибыл
   В один испанский город, Перпиньян {4};
   Тогда мне было десять лет, не больше;
   Когда ж он умер, минуло шестнадцать.
   Да воспомянет Бог о нем на небе!
   Я сиротой остался одиноким
   Во власти снов и прихотей моих
   И мчался я в просторе своеволья,
   Как дикий конь, порвавший повода,
   В моем беспутстве все я основал
   На женщинах и картах: это были
   Два полюса мои. Заметь, какие!
   Невластен все поведать мой язык,
   Узнай хоть краткий перечень событий.
   Чтоб обесчестить девушку одну,
   Я умертвил отца ее и я же,
   Когда один достойный рыцарь спал
   С своей женой, убил его в алькове;
   Я честь его омыл его же кровью
   И превратил постель его в подмостки
   Зловещие, где братскою четой
   Пришлись убийство с прелюбодеяньем.
   Итак отец и муж за честь свою
   Мне заплатили жизнью: и у чести
   Случается, что мученики есть.
   Да воспомянет Бог о них на небе!
   От кары за убийство убегая,
   Во Францию я прибыл, где доныне,
   Как думаю, мои деянья помнят.
   Меж Францией и Англией тогда
   Была война {5}, и я сражался храбро
   Под знаменем Эстефано, в рядах
   Французских; и однажды в жаркой схватке
   Так отличился я, что сам король
   За храбрость дал мне чин знаменоносца.
   Не стоит говорить тебе о том.
   Как оправдал его я ожиданья.
   Я был осыпан знаками отличья.
   И раз, когда вернулся в Перпиньян,
   Зашел я в кордегардию и, в карты
   Играя, из-за вздора я ударил
   Сержанта, капитана умертвил
   И ранил трех еще среди игравших
   На крики их толпой сбежались стражи,
   Я бросился в один соседний храм.
   Какой-то сыщик стал мне на пороге,
   И тотчас был убит средь злодеяний
   И доброе я дело совершил
   Да воспомянет Бог о нем на небе!
   Я выбежал за стены городские,
   И в чистом поле дали мне приют
   В обители священной инокини
   И там в уединении я жил
   Спокойно, мирно, между тех монахинь
   Одна была из родственниц моих,
   Она то и сочла священным долгом
   Взять на себя такое попеченье
   Но сердце у меня, как василиск.
   Весь этот мед в отраву превратило
   От света благодарности меня
   Швырнуло к вожделению, и встало
   Желание, - чудовище, чья пища
   Все то, что невозможно, - яркий пламень,
   Что хочет ярче вспыхнуть, если ты
   Его задуть захочешь, - раб лукавый.
   Убийца господина своего,
   Желанье, говорю я, в человеке.
   Что презирая Бога и людей,
   Чудовищное любит потому лишь.
   Что вот оно чудовищно, - и ужас,
   Как самый ужас, любит. Я дерзнул...
   Но только что до этого дойду я
   В своем воспоминаньи, государь.
   Душой моей смущение владеет,
   Мой голос умолкает, звук его
   Печально замирает на устах,
   И сердце разрывается на части,
   Ему как будто душно там в груди,
   И волосы встают от страха дыбом,
   Как будто я средь сумрачных теней,
   И, весь исполнен смутных колебаний,
   Я рассказать тебе не в силах то,
   На что хватило мужества, чтоб сделать.
   Ну, словом, в этом гнусном преступленья
   Так много омерзительных сторон,
   Кощунства, богохульства, что порою
   (Довольно, если это я скажу!)
   Я чувствую раскаянье. Однажды,
   Когда молчанье ночи создавало
   Непрочные гробницы сна для смертных;
   Когда лазурь задернулась покровом
   Из мрака, этой траурною тканью,
   Что ветер расстилает по кончине
   Блистательного солнца, и кругом
   Ночные птицы пели панихиды,
   И трепетно в волнах сафира звезды
   Мерцаньем освещали небосвод,
   С двоими из друзей своих (на это
   Друзья всегда найдутся) я пробрался
   Через ограду сада в монастырь.
   Охваченный волнением и страхом,
   По тени смертной с ужасом ступая,
   Достиг я кельи (вымолвить боюсь),
   Достиг я кельи той, где находилась
   Монахиня, с которой я был связан
   Священной связью кровного родства.
   Я имени ее не называю.
   Из уваженья к ней, коль не к себе.
   Она лишилась чувств, меня увидев,
   И на землю упала, а с земли
   Тотчас же перешла в мои объятья,
   И прежде чем опомниться могла,
   Она была далеко за стенами
   Обители, в пустынном, диком месте.
   Где небо хоть помочь ей и могло,
   Помочь не захотело. Впрочем - что ж:
   Все женщины легко прощают, если
   Их убедить, что дикие поступки
   Лишь вызваны одной любовью к ним.
   Поплакала, помучилась, простила,
   И для беды нашлося утешенье,
   А так была беда ее громадна,
   Что ей пришлось увидеть вместе слитым
   В одном ее возлюбленном - уродство
   Грехов таких, как воровской захват,
   Насилие, и грязь кровосмешенья,
   И мрак любодеяния, и измена
   Пред Богом, как супругом, н кощунство,
   На двух конях, сынах проворных ветра,
   К Валенсии помчались мы, и там.
   Как будто бы жена и муж, предались
   Совместной жизни, полной разногласий,
   Я быстро прожил все, что только было
   В моем распоряжении. Без денег
   И без друзей, надежды не имея
   На что-нибудь другое, я решился
   Прибегнуть к красоте моей жены
   Любовницы, как к средству. О, когда бы
   Стыдиться мог поступков я своих,
   Лишь этого я б одного стыдился!
   Пустить в продажу честь! Назначить цену
   За сладость ласк - какая это низость
   Последний грех последнего из подлых!
   Когда я ей сказал об этом плане,
   Бесстыдному, она дала согласье,
   Ничем не выражая удивленья,
   Но только я ушел, она бежала
   И спряталась в одном монастыре.
   Там под началом инока святого
   Она нашла приют от бурь мирских
   И умерла, раскаяньем сердечным
   Свою вину примерно искупив.
   Да воспомянет Бог о ней на небе!
   Стал тесен мир для дерзких преступлений,
   И увидав, что больше нет земли,
   Которая б меня к себе прияла,
   На родину вернуться я решил;
   Казалось мне, что здесь, по меньшей мере,
   Найду я безопасность от врагов,
   Найду свое прибежище, Я прибыл
   В Ирландию и принят ею был
   Как матерью, но скоро оказалась
   Она лихою мачехою. В бухте
   Попутного искал я корабля,
   В засаде там корсары притаились,
   Их капитаном был Филипо. Он
   Взял в плен меня, но после долгой схватки;
   И эта-то отчаянная храбрость
   Его расположила так, что он
   Меня в живых оставил. Дальше все
   Ты знаешь сам. Поднялся ветер гневный,
   Он поднял смуту меж морей и гор,
   И бездны посмеялись над горами.
   Разрушил взрыв кристальных стрелометов
   Основы всех окрестных городов.
   И рухнули они, и море билось
   Презрительно о землю, устремляя
   Из недр своих глубоких жемчуга
   В их нежном перламутре, порожденья
   Стремительной зари, дохнувшей в пену,
   Сверканья слез из снега и огня.
   И наконец, - чтоб времени не тратить
   В одном живописании, - скажу,
   Что все, кто был тогда застигнут бурей,
   Отправились поужинать в аду.
   Я тоже был в числе гостей почетных,
   И вслед за ними также бы ушел,
   Когда б Патрик (не знаю почему я
   Боюсь его, люблю и почитаю)
   Не выхватил меня из волн морских,
   В то время как, совсем изнеможенный,
   В себя впивал я смерть с отравой моря
   Вот все, что я хотел сказать. Теперь
   Ни жизни, ни пощады не прошу я
   И не хочу, чтоб ты моим страданьем
   Смягчился или тронут был мольбой.
   Скорее дай мне смерть, чтоб вместе с этим
   Окончил жизнь свою такой злодей.
   Который вряд ли может стать хорошим
   Царь
   Хоть, Людовико, ты христианин,
   Я ж христиан всем сердцем ненавижу.
   Так храбрость я ценю твою, что ныне
   Хочу и на тебе и на Патрике
   Одновременно выказать всю власть.
   Могу карать, могу я и возвысить.
   Могу смирять, могу и награждать
   Тебя я свои объятья заключаю.
   Ты будешь приближенным у меня,
   Тебя к моим ногам я повергаю
   (Повергает Патрика и становится на него
   одной ногой.)
   И ты, и ты, вы будете отныне
   Две чаши равновесья моего
   И чтобы ты, Патрик, мог ясно видеть.
   Как много я значенья придаю
   Твоим угрозам, ты казнен не будешь
   Живи и, если хочешь, извергай.
   Как пламя, слово Бога, не боюсь я
   Ни всех чудес его, ни божества.
   Живи, но навсегда останься нищим.
   Неси тяготы рабского удела,
   Как существо, в котором пользы нет.
   Ты будешь исполнять работы в поле,
   Ты будешь сторожить мои стада,
   Пасущиеся вон по тем долинам,
   Увижу я, избавит ли твой Бог
   Тебя от рабства, будешь ли ты в силах
   Распространять везде его огонь.
   (Уходит.)
   Лесбия
   Мне жаль Патрика.
   (Уходит.)
   Полония
   Мне не жаль нисколько,
   Я жалости не знаю, и уж если
   Кто трогает меня, так Людовико.
   (Уходит).
   СЦЕНА 3-я
   Патрик, Людовико.
   Патрик
   О, Людовико, я повергнут наземь,
   Ты вознесен, и все же я исполнен
   Не зависти, а скорби за тебя.
   И говорю тебе одно лишь слово:
   Не позабудь, что ты христианин.
   Людовико
   Патрик, позволь мне насладиться первой
   Улыбкой переменчивой судьбы.
   Патрик
   Что ж, насладись. Но дай мне обещанье.
   Людовико
   Какое?
   Патрик
   В этой жизни ты меня,
   Живой иль мертвый, раз еще увидишь.
   Людовико
   Такое должен дать я обещанье?
   Патрик
   Прошу тебя.
   Людовико
   Я обещаю.
   Патрик
   Помни.
   (Уходит.)
   Деревня в окрестностях столицы Эгерио.
   Сцена 4-я
   Филипо, Льосия.
   Льосия
   Не обессудьте, если не сумела
   Вам угодить.
   Филипо
   Вы более виновны,