Каледин Сергей. Стройбат

   – Пойдем, земеля, осетринки покушаем. Погоди, забыл, тебя ж Лысодор в штабу ждет. Еврея тоже. Документы получать. Потом не чухайся, прямо сюда.
   – А не надо воровать, – стоя у дверей штаба, по-домашнему увещевал майор Лысодор старшину срочной службы Рехта. – Чего ж теперь рыпаешься? Сколько ты задолжал стране и государству?
   – Триста восемьдесят, – ковыряя землю хромовым офицерским сапогом, промямлил Рехт.
   – Ну вот. А туда же – домой собрался, – развел руками Лыс – Ты сперва с казной рассчитайся… На земле поработай, покопай. На земле рублей шестьдесят в месяц заработаешь. Глядишь, к Новому году и рассчитаешься. А ты как думал?.. Не надо воровать. Сними-ка ремешочек!
   Красавец Рехт расстегнул ремень и протянул Лысодоpу.
   – Ишь как ты пряжечку огнул, по моде. – Лысодор почти без усилия разогнул пряжку в положенное уставное состояние и вернул ремень Рехту. – Еще раз увижу – на губу… Понятно говорю?
   – Так точно! – отчеканил Рехт.
   – Ну, золотая рота, – Лысодор обернулся к притихшим на всякий случай дембелям, – заходи в штаб по одному. Прощеваться будем. Ицкович первый.
   И Лысодор вступил в темное нутро штаба. Фиша пошел за ним.
   Костя оправил гимнастерку, проверил указательным пальцем звезду – на месте ли пилотка.
   – Костя, я тебя очень прошу! – Рехт ухватил Костю за рукав. – Выручай!
   – Он запоздало сунул руку, здороваясь.
   Костя принял в сторону, хотел было удержать руку в кармане, но рука сама собой вытянулась наружу и вяло пожала руку бывшего Костиного мучителя. Когда старшина Егор Остапыч Мороз был в отпуске, их четвертой ротой месяц командовал старшина срочной службы Рехт. Костю он тиранил за то, что москвич. Месяц не вылезал Костя с полов и через ночь чистил на кухне картошку.
   Рехт – отдать ему должное – сейчас покраснел.
   К штабу подошел Валерка.
   – Записок не хватило, бухих полно.
   – Запиши на себя пяток простыней, а?.. – канючил Рехт. – Будь другом! Ведь на полгода тормознут… Запиши, а!..
   Валерка ковырялся в зубах, ожидая, что скажет Костя. Костя медленно достал пачку «Опала», вытянул сигaрету, протянул пачку Валерке, тот, хоть и не курил, взял сигарету. Затем Костя аккуратненько оправил пачку и не спеша уложил ее в карман. Рехту не предложил, хотя Рехт курил.
   – Ну, три простынки…
   – Ты человеческий язык понимаешь, да? – полувопросительно-полуутвердительно ласково спросил Костя, снял несуществующую табачинку с языка и долго ее рассматривал.
   Рехт уважительно ждал, пока Костя разберется с табачинкой.
   – Ты сам-то откуда? – спросил Костя, вытирая пальцы. – Из немцев?
   Рехт закивал расчесанной на пробор головой.
   – А великий русский язык понимаешь?..
   Рехт заволновался, побледнел…
   – Я же тебе, Рехт, говорил неоднократно, чтобы ты шел. Ты ходить умеешь?.. Куда?
   Костя сложил ладонь трубочкой и, приставив ее к уху старшины, шепнул ему что-то.
   – Падла, – сквозь зубы процедил Рехт.
   – А ты чем недоволен, в натуре? – Валерка Бурмистров шагнул к ним, не переставая ковыряться в зубах.
   Рехт зашагал прочь по бетонке.
   – Кусок паскудный! – вдогонку ему крикнул Валерка. – Чеши репу – и скачками! Слышь, земеля, – Валерка уже перескочил на другую тему, – ты мне значок техникумовский на дембель не достанешь? Поплавок? Органуй, земель! Бутылка. Ну, две. Спиртяги.
   – Спрошу, – с достоинством кивнул Костя. Как равный равному. – Куда ты их вешать-то будешь?
   Валерка с трудом нагнул голову – мешал жирный подбородок – и стал осматривать свою необъятную грудь. Места для будущего значка и правда не было, все занято: «Воин-спортсмен», «Первый класс», «Мастер спорта», «Отличник Советской Армии», комсомольский значок на Пластмассовой подкладке, «Ударник коммунистического Труда».
   – Спрошу, – еще раз пообещал Костя. – Как у тебя с собранием, приняли?
   – Приняли! – Жирная Валеркина морда расплылась в улыбке. – По уставу гоняли – я те дам! Потом по политике. А я газет год не читал, сам знаешь, некогда. Короче, приняли. – Валерка подержал на лице улыбку, потом посерьезнел. – Ну, вообще в партию вступить сложно. Кроме меня, одного только приняли.
   – Карамычев! – крикнул Фиша, выходя дверей штаба. – Костя! Заходи!
   Костя вошел в штаб. Фиша догнал его в коридоре и сунул четвертной.
   – Ты мне будешь должен восемьдесят три рубля!
   Костя ошалело уставился на него.
   – Иди, чего встал?
   Лысодор сидел за столом без фуражки. Костя вошел и почтительно встал у двери.
   – Ну, все закончили?
   Костя кивнул. Лысодор хитро прищурился.
   – А бабий?… Бабий-то гальюн забыли.
   – Вы не говорили, – оторопел Костя.
   – Сейчас говорю, – посерьезнел Лыс – Еврея предупредил, тебе говорю и цыгану скажу. Надо доделать. Там дел-то на копейку. Когда отбываешь?
   – Послезавтра хотим.
   – Ну вот, ночью и сделаете. Подойди поближе.
   Лысодор открыл сейф, вытянул нутра толстый пакет. У Кости пересохло во рту. Лысодор про себя прочел фамилию на конверте.
   – Не твой. Вот этот твой. Ка-ра-мы-чев. Константин Михайлович.
   Лысодор встал, надел фуражку.
   – Ну так, Константин Михайлович. Держи! – Он протянул Косте пакет. – С окончанием действительной службы тебя, Карамычев! Родителям передавай привет от командования. Службой твоей довольны.
   – Служу Советскому Союзу! – отчеканил Костя, тыкаясь пальцами в висок.
   Он развернулся, шагнул к двери и замер: «А четвертак?»
   Лысодор сидел раскрасневшийся, теребил бумажки. Левый ящик письменного стола был слегка выдвинут.
   – Чего забыл? – не поднимая головы, спросил Лыс
   – Тут вот… – Костя подался к столу, пихнул деньги в ящик.
   Лысодор на весу расправил четвертак.
   – Разменять, что ль?
   – Да-а-а, – проблеял Костя.

3

   Костя чихнул. Еще раз, еще… И проснулся. Прочищенный чихом нос сразу учуял знакомый запах. План шабят! Анашку! Костя сел на койке, его слегка качнуло. Посмотрел время – часов не было. След белый был, а часы – ек.
   – Сняли, – пробормотал Костя, озираясь вокруг. Вора видно не было. Был запах, запах хорошего ломового плана. Дурь чистой воды.
   Костя встал, поплевал на ладони, – провел по гимнастерке и бриджам: липнет к хэбэ всякая парша, матрац драный, надо у молодых поменять. Потом опомнился: какой матрац? Завтра домой!
   Что-то уж очень скоро напился он у Валерки на КПП. Программу «Время» хорошо помнит, «Братья Карамазовы» уже пошли затуманенные, а конец и вовсе смазался. Где цыгане начали петь, плясать. Только вот почему там цыгане? У Достоевского евреи Мите Карамазову играли перед арестом. Это Костя помнил точно. Еще удивлялся, когда читал…
   Казарма храпела.
   Запах плана шел Богданова угла, пробиваясь сквозь казарменную вонь. А перешибить ее нелегко: две с лишним сотни сапог и, соответственно, портянок.
   Костя достал сигарету и долго прикуривал в надежде, что Женька заметит.
   И тот заметил, свистнул тихонько: – Ко-отик!..
   Плановые были в сборе. Женька, Миша Попов, Коля Белошицкий, Эдик Штайц и незнакомый парень в накинутом бушлате. Надвинутая фуражка закрывала его лицо. Парень сидел возле Женьки. На тумбочке в консервной банкe горела свечка.
   – Сколько времени, Котик? – улыбнулся Женька и протянул Косте часы. – Снимать надо на ночь. Не дома. Когда отвальную?
   – Перед поездом. – Костя застегнул часы.
   – Ты фосфор-то стери с циферблата, – посоветовал Коля Белошицкий. – Вредно для здоровья.
   – Богдан, – простонал Миша Попов, – ну мурыжь, кайф проходит.
   – Садись, Москва. – Эдик Штайц подвинулся.
   Женька нацепил на хрупкий кончик стеклянного челима новый косяк, подлил в челим вина кружки, стал раскуривать.
   – Ты от Танюшки как добрался? – с подсвистом спросил он Костю.
   – Марик Мильготин подвез.
   – От какой Танюшки? – проворковал парень в фуражке. Знакомым женским голосом.
   – Люся? – Костя смешался. – Вы?
   – На, дембель! – Женька протянул ему раскочегаренный челим. – На посошок. Все сделали?
   Костя осторожно потянул в себя замечательный дым. Челим уютно забулькал.
   – Почти. К утру кончим – и отвал.
   – А нас до майских, наверное, не выпустят. Ты адрес мой не потерял питерский?
   Костя проверил в записной книжке: на месте.
   – Колесико не желаешь? – Коля Белошицкий достал кармана таблетку.
   Костя помотал головой.
   – По люксу пойдет.
   – Дай! – рыпнулся за таблеткой Эдик Штайц.
   – Тебе звездюлей надо, а не колесико! – мрачно рек Миша. Он уже неделю дулся на Эдика: послал его к знакомой аптекарше за каликами, а Эдик не тех таблеток накупил, нажрался и полдня стройбату покоя не давал – бегал ото всех в одном сапоге и орал, змея.
   – Тсс! – прошипел вдруг Коля Белошицкий, настороженно поднимая кверху вислый нос. – Показалось?..
   – Менты на зоне, – вяло пошутил Миша Попов.
   – Вя-язы, – гнусаво подыграл ему Эдик, приставив к шее два пальца.
   На всякий случай Женька вырвал челим у Кости и спрятал в тумбочку, аккуратно спрятал, так, чтобы с носика не свалился недокуренный баш. Женька замер, жестом приказав не шевелиться. Стало слышно, как бьется в банке со свечой не вовремя ожившая тяжелая муха.
   – Проехали, – буркнул Миша Попов.
   Женька полез в тумбочку. Протянул Мише челим. Миша затянулся и закрыл глаза. Курнул еще раз и с полуоткрытым ртом отвел руку с челимом в сторону – следующему.
   – Ништяк, – сказал сидевший напротив Миши Эдик Штайц. – Заторчал.
   Женька тем временем высвободил челим вялой Мишиной руки, обтер сосочек и протянул Люсеньке.
   – Богдан, – сонного омрачения возник голос Миши Попова, – ты новье будешь брать на дембель?
   Он так вяло и незаинтересованно это спросил, что Женька не ответил.
   – Покажи, как надо! – переживал Эдик Штайц, видя, что Люсенька неумело, с опаской берется за челим. – Людмила Анатольевна, вы не взатяжку, вы с подсосом, не сильно… Богдан, покажи толком!..
   Люсенька запыхтела чрезмерно, челим заклокотал.
   – Дам в лоб – козла родишь, – с закрытыми глазами пригрозил неведомому противнику Миша Полоз.
   – Та-ащится! – радостно отметил Эдик Штайц. – Готов Мишель. Конопелька-то наша, тутошняя. А то фуфло, фуфло…
   В данном редком случае Эдик Штайц был прав. В настоящий момент курили его анашу, его готовления, а главное – его замысла.
   Минувшим летом весь отряд по воскресеньям вместо выходных стали вдруг вывозить на поля собирать картошку. Как пионеров. Только возили почему-то в зэковозах – длинных машинах с высокими бортами, внутри лавки поперек, а над головой решетки, даже не встать, Хорошо хоть без охраны. Картошечку собирали соответственно. И себе, и Городу, и кому там еще… Коля Белошицкий сразу надумал, как мимо дела проплыть. Шел по гряде, ботву обрывал, возле грядки складывал, а напарник следом бежал и черенком лопаты грядки ворошил. Картошечку не трогали, упаси Бог. Картошечку на зиму оставляли зимовать. А офицерье в машинах сидит, не смотрит. Тем более холодно – снежок уж начал капать. Неуютно. План считали по грядкам, не по картошке, и получилось, что в отделении Богдана перевыполнение. А собирали только Фиша с Нуцо. Всерьез ковырялись. Ну им простительно – народ деревенский.
   Тогда-то Эдик Штайц и обнаружил, что здесь конопли завались. Правда, по колено только, но сойдет в армейских условиях. Начался лихорадочный Потом Эдик пробил коноплю, пыльцу замацовал – анашка получилась первый сорт. Только вкуриться нужно – с первых разов не пробирает. А потом благодать: с табачком растер, косячок набил – и торчи!..
   – Богдан, – уплывающим голосом пробормотал Миша Попов, – пихни колючего…
   Женька не реагировал. Он пристроился в самом углу, приняв Люсеньку под крыло, тихонечко ее полапывал. Костя сидел напротив, ему стало совсем хорошо и хотелось, как всегда под кайфом, посмеяться и еще – стихи, посочинять. Свечка разгорелaсь вовсю, коптящий язычок пламени вырос консервной банки и метался перед оконным стеклом…
   «Шарашится по роте свет голубой и таинственный…
   – сочинял Костя, спрятав лицо в ладони. – Шарашится по роте свет голубой и таинственный… И я не совсем уверен, что я у тебя единственный…»
   – Богда-ан! – угрожающе прорычал Миша Попов.
   Женька отлип от Люсеньки.
   – Чего тебе?
   – Пихни колючего…
   – Завязывай, Мишель, понял? Сказал – нет, значит – нет. – И снова приобнял библиотекаршу.
   Миша Попов последнее время ходил не в себе. Он вообще курил мало, он на игле сидел. А в последнее время сломалась колючка – деньги у Миши кончились. На бесптичье он даже выпаривал какие-то капли, разводил водой и ширялся. Доширялся – вены ушли. И на руках и на ногах, все напрочь зарубцовано. Женька сам не ширялся, но ширятель был знаменитый, к нему полка даже приезжали. Он Мишу и колол. А недавно сказал: «Все, некуда».
   Мишаня в слезы: как некуда, давай в шею! Женька орать: «Ты на всю оставшуюся жнь кайф ломовой словишь, а мне за тебя вязы!»
   От скрипа коек проснулся Старый. То лежал, смотрел на них, но спал, а сейчас зашевелился – разбудили.
   Костя протянул ему челим, Старый принял его в мозолистую корявую руку. Ни у кого в роте таких граблей не было, как у Старого. Отпустил бы его капитан Дощинин на волю, чего он к нему пристал?..
   – Хочешь, я с Лысодором поговорю за тебя? – спросил Костя.
   – При чем Лысодор, он без кэпа не решает, – ответил Старый и вернул Косте челим. – Не хочу. А Дощинин не отпустит.
   Он достал обычную папиросу и, видимо с отчаяния, так сильно дунул в нее, что выдул весь табак на Эдика Штайца.
   – Констанц, оставь мне бушлат, – попросил Старый.
   – Тебе зачем?..
   – О чем говорить! – кивнул Костя. – Заметано.
   Костя вдруг осознал, что дембель завтра, вот он, рядом И даже покрылся испариной. И встал.
   – Чего ты? – спросил Женька.
   – Пойду помогу, ребята возятся, Фишка с Нуцо…
   – Сиди! – Женька за ремень потянул его вн. – Только кайф сломаешь. Сиди.
   Люсенька закемарила. Женька подсунул ей под голову свою подушку и надвинул фуражку, чтоб скачущий язычок пламени не мешал глазам.
   Потом Женька встал посреди прохода и обеими руками шлепнул по двум верхним койкам. Койки заскрипели, отозвались не по-русски.
   – Не надо, Жень… – вяло запротестовал Костя. Но Богдан уже сдернул с верхних коек одеяла.
   – Егорка, Максимка!..
   Сверху свесились ноги в подштанниках, и на пол спрыгнул сначала крепенький Егорка, а затем нескладный, многоступенчатый полугрузин Максимка. Оба чего-то бормотали, каждый по-своему.
   – Подъем, подъем! – повторял Женька, похлопывая их по плечам. – Задача: одеться по-быстрому – и в со Там Ицкович и Нуцо, скажут, что делать. Вопросы? Нет вопросов. Одеться – двадцать секунд.
   Егорка и Максимка стали невесело одеваться.
   – Не здесь, не здесь, – Женька вытолкал их на проход.
   – Торчит! – Коля Белошицкий тронул Женьку, показывая на Люсеньку. – Людмила Анатольевна!
   – А-а… – донеслось Люсеньки.
   – Насосалась, кеша кожаная… – проскрипел Миша Попов. – Слышь, Богдан, гадом буду, куруха под окнами шарится, ктой-то ползает.
   – Ты давай, давай! – отмахнулся от Миши Женька, но на всякий случай прислушался. Было тихо.
   – Же-еня-я… – прошептала Люсенька.
   – Что с тобой? Плохо?
   – Тошнит…
   – Сукой быть, ктой-то ползает под окнами, – бухтел свое Миша Попов.
   – Мам-ма… – простонала Люсенька. – Тошнит…
   – Вкось пошло, – улыбнулся Эдик Штайц. – Точняк блевать будет!
   – ее на улицу, – предложил не заснувший еще Старый. – На свежачок…
   – Не надо… – стонала Люсенька. – Ма-ма…
   Костя протянул руку к окну – щели бил холодный воздух.
   – Сюда ее, к стеклу, похолодней, – сказал он. Люсеньку передвинули к окну, она уперлась лицом в холодное стекло.
   – Ага-а… – простонала она. – Лучше-е…
   – Блевать будет, – уверенно повторил Эдик. – Сейчас бу…
   Эдик не успел договорить – Люсеньку вырвало прямо на стекло. Консервная банка упала на пол, свечка потухла. Люсенька привалилась щекой к окну, тихонько постанывая.
   – Тряпку! – рявкнул Женька, оборачиваясь к проходу, где мялись уже почти одетые Егорка с Максимкой.
   – Богдан! – прорычал дальнего угла разбуженный Сашка Куник, кузнец второго взвода. – Кончай базар!
   – Отдыхай лежи! – заорал Женька, ощерившись.
   В ответ в углу звякнули пружины – Куник встал.
   – Я кому сказал: тряпку! – Женька хлопнул в ладоши.
   За окном мелькнула тень, зазвенело разбитое стекло, голова Люсеньки дернулась.
   – А-а! – закричала Люсенька, хватаясь за лицо руками.
   – Свет! – взвыл Женька на всю роту. – Бабай! Свет!
   – Рота, подъем! – спросонья заорал Бабай и врубил в казарме общий свет.

4

   Разбили еще одно окно с другой стороны. Костя судорожно рванулся к выходу.
   – Куда?! На место! – Куник затолкал Костю в проем между койками. – Подъе-ем! – орал он тонким голосом не соответствующим его огромному волосатому туловищу – Подъем!..
   Женька сидел на корточках возле Люсеньки, пытаясь отодрать ее руки от лица. Сквозь пальцы высачивалась кровь и текла в рукава голубой кофточки.
   – Люся, Люся, – задыхаясь, бормотал Женька. – Ну, чего ты?.. Покажи, Люсенька… посмотрим…
   Стекла лупили с разных сторон. Пряжки ремней, проламывая стекло, заныривали в казарму и исчезали, вытянутые наружу. Сразу стало холодно. В разбитые окна летели камни и мат.
   Бабай метался по роте.
   – Чего такое?! – Он подскочил к сидящему на корточках Богдану, вцепился ему в плечи. – Чего?!
   – Воды! – отшвырнул его Женька. – Воды дай!
   Куник вырвал у Бабая рук графин, выскочил казармы. И тут же ворвался назад, держась рукой за окровавленное плечо. В другой руке было зажато отбитое горлышко графина.
   – Вторая рота. Блатные, падла! – рычал он.
   Подъе-ем!.. Без гимнастерок!..
   Холодная казарма гудела. Молодые соскакивали с верхних коек и испуганно одевались, не попадая в штанины. Двоих залежавшихся Куник сдернул сверху.
   – Кому не касается?! – орал он. – Без гимнастерок! Строиться! Ремни на руку, вот так!
   – Рота, отставить! – всунулся было Брестель, вспомнив, что он за начальника.
   – Кыш, шушера! – Куник дал ему по башке.
   – Дай ему, чтоб на гудок сел! – посоветовал прояснившийся уже Миша Попов, стаскивая узкую перешитую гимнастерку. – Раскомандовалась, сучка квелая…
   – Холодно без хэбэ! – вякнул кто-то.
   – Кому холодно?! – обернулся Куник. – Строиться! Рота, слушай мою команду!..
   За окнами с одной стороны казармы стало светло – врубили прожектора на плацу.
   – Уходят! – радостно заорал молодой у окна. Костя рыпнулся в ту сторону: действительно, солдаты бежали через плац к казарме второй роты.
   – Суки! – ощерился Куник, подстегнутый неожиданным отступлением нападавших. – Четвертая рота! За мной!.. На плац!.. Без гимнастерок!..
   Выход казармы был узкий, в одну половину двери, и четвертая рота вытекала наружу в холодную ночь тонким ручьем. Оба пожарных щита у выхода уже разобрали и сейчас со щитов срывали красные конусные ведра.
   Раздетая, в белых нижних рубахах, четвертая рота скучилась у торца казармы. Впереди был пустой, ярко освещенный бетонный плац, подернутый ночным ледком.
   – Одесса! – заорал Куник. – Музыку вруби!
   Коля Белошицкий вылущился гудящей толпы и послушно полез по железной лестнице в кинорубку.
   Над плацем женскими голосами громко заныли битлы.
   Белошицкий вн не спустился.
   Костя лихорадочно перебирал глазами роту: «Фиши нет, Нуцо нет, а я, я-то почему здесь? Зачем я-то? Мне ж домой!..» От зависти к отсутствующим Фишелю и Нуцо у Кости схватило живот. Он чувствовал: будет что-то страшное, о чем пока не знает этот волосатый идиот Куник, и Богдан не знает, и Миша Попов. Только он, Костя, знает…
   «Господи, – стонал про себя Костя, – ведь убьют!..» Анашовый кайф вылетел его головы, как и не было. Просто так убьют, ни за что! Пусть они все передохнут: Куник, Богдан, Миша… Он же к ним не относится. Он же не с ними. Он другой! Другой!
   А Нуцо был здесь. Выпорхнул – под руки Куника и стал с ним рядом. С лопатой, к которой прилипла уже знакомая вонь. Он преданно смотрел на Куника, ожидая команды, и улыбался.
   – Фиша где?! – крикнул ему Костя. – Где Фишка?
   – За губарями побег! Валерка велел! – блеснул зубами цыган.
   Поджарый Нуцо нетерпеливо прыгал вокруг огромного Куника.
   – Пошли! Чего стоим? Холодно!
   «Тебя кто звал?! – стонал про себя Костя. – У тебя ж отмазка!..»
   Темная казарма второй роты молчала вдалеке, казалась спящей.
   Над трибуной полоскался распяленный кумачовый транспарант: «Военный строитель! В совершенстве овладей своей специальностью!»
   – За мно-ой! – Куник крутанул в воздухе ремнем, как шашкой, и двинул по диагонали плаца ко второй роте.
   Четвертая с лопатами, ломами наперевес, галдя, повалила за ним, пряжки мотались у колен.
   – Не бзди, мужики! – орал Куник. – Главное, всей хеврой навалиться!..
   – «О-о ге-ол!..» – стонали битлы.
   Куник был уже на середине плаца, как вдруг перед ним оказался Бурят. В расстегнутом кителе, в тапочках, Бурят судорожно цеплял на рукав красную повязку дежурного.
   – Четвертая рота! Стой на место!.. Приставить ногу к ноге! – Запутавшись в командах, он обеими руками уперся в волосатую Сашкину грудь.
   – Мочи Бурята!
   Куник, не останавливаясь, отгреб Бурята в сторону. Тот отлетел, упал, заверещал что-то, фуражка покатилась по плацу. Рота валила дальше, за Куником.
   До казармы оставалось шагов тридцать. Вторая по-прежнему молчала. Становилось жутко. Видимо, это почувствовал и Куник.
   – Не бзди, мужики! – снова заорал он и орал так через каждые два-три шага. Шел и орал, уже даже не оборачиваясь.
   Женька со Старым рванулись вперед, чтобы не отстать oт Куника. Костя тоже пошел быстрее. Женька держал в руке арматурину. Старый просто шел, шел без всего, ссутулившись по-пожилому, похожий на мастерового фильма «Мать».
   – Сука старая!.. – всхлипнул Костя, со злобой взглянув на свой кулак, в котором был зажат ремень. Опять Старый умнее всех, ремня нет – вины меньше.
   Женька хлопнул его по плечу:
   – Чего ты?
   – Ничего! – огрызнулся Костя, стряхивая его руку.
   – Не бзди, мужики! – взвился под небеса истошный вг Куника.
   И вдруг черная молчавшая казарма ожила. Вспыхнул свет. Кроме центральных дверей, распахнулись боковые. И трех прорех казармы живыми потоками наружу ломанулись блатные.
   – Глуши козлов!
   – Сучье позорное!..
   – Петушня помойная!..
   – Мочи лидеров!..
   Костя увидел, как Куник, метнувшись навстречу толпе, сливающейся трех потоков, увернулся от вспорхнувшего над его головой лома, и пряжкой, под свист ремня, уложил одного и, обернувшись, ловко достал первого – с ломом, уже вырвавшегося в чужую толпу. Оба подмялись, звякнул о бетон покатившийся лом.
   – Минус два! – провопил Куник. – Мочи блатных!
   Драка расползлась по всему плацу.
   Костя сразу подался в тень трибуны, в темноту. Но и там было страшно: вдруг увидят, что прячется.
   На мягких ногах вбежал он в тусующуюся толпу одетых и своих. Он крутил вокруг себя ремнем, надеясь, что никто к нему не сунется. Его и не трогали. И он снова отбежал в тень – передохнуть. Нуцо уделал одетого – лопатой плашмя.
   – Луди вторую роту! – кричал Женька, молотя арматуриной по одетым.
   Костя готов уже был в очередной раз ворваться в драку, уже ногу приготовил для толчка, но от удара в спину у него перехватило дух.
   – А-а!.. Ма-а-ма!..
   Пока он несколько мгновений ждал смерти, стриженый блатной, отоваривший его пряжкой, побежал дальше. Костя понял, что не умрет. За блатным рыпнулся Нуцо, оторванный от своей драки Костиным воплем, и успел приголубить блатного лопатой. Из прорвавшейся на спине гимнастерки потекла чернота. Блатной сунул руку за спину, глянул на нее и помчался к своей казарме.
   – Назад! – прокричал кто-то.
   Неожиданно, как по команде, вторая рота стала отступать к своей казарме. Четвертая навалилась на отступающих.
   – Козлы! – орал Куник. Ремень он потерял и дрался просто так.
   – Еще! – взвыл рядом с Костей Миша Попов, тыча рукой в сторону.
   Костя повернул голову, и у него онемели ноги: от техкласса отвалилась толпа одетых и молча неслась на них.
   И отступившая было вторая рота мощно подалась вперед. Блатные схитрили.
   Полуодетые, придавленные сбоку свежими силами, заметались по плацу и, сбивая друг друга с ног, бросились домой, к казарме.
   – Куда?! – заорал Куник. – Сто-ой! Стой, падлы!..
   Костя бежал с зажмуренными глазами. Когда он открыл их, увидел, что в метре от него впереди несутся трое одетых с палками. Он обхватил голову руками и, споткнувшись, кубарем покатился по шершавому плацу. Одетый рыпнулся к нему с палкой над головой.
   – Не бе-ей!.. – Голос Кости сорвался на писк.
   – Удав гнутый! – Одетый с размаху ударил его сапогом. Хотел по голове, но Костя увернулся – попал по ребрам. И побежал дальше.
   Костя потерял дыхание и на четвереньках уполз с плаца в темноту. И заткнувшись за голый куст акации, скрючился. Потом с трудом вытолкнул накопившийся воздух и понял, что опять жив.
   Вдалеке толпы одетых с криками вырывались полуодетые и неслись к казарме.
   Блатные лупили оставшихся.
   Вдруг Костя услышал возле своей головы цокот подков, не стройбатовский цокот… Задевая за куст, на плац выносились губари, на бегу сдергивая с плеч автоматы. Paздались короткие очереди.