Страница:
Анна Кальма
Дети горчичного рая
1. Отпечатки пальцев
— Может быть, приступим? — спросил белокурый полицейский инспектор.
Сыщик Ньюмен, нагнув тяжелую голову, вглядывался в шеренгу школьников, в серьезные, пытливые глаза, устремленные на него со всех сторон.
Было раннее утро. Только что вымытые полы блестели, и вся школа пахла скипидаром и дешевым мылом. В широкие окна холла было видно серое, дождливое небо, совсем не похожее на апрельское, и кусок цементированного, скучного двора. Каштаны еще не распустились, и сквозь их корявые сучья вдали торчала красная коробка двадцатиэтажного универсального магазина «Атенеум».
Дождь падал не переставая, но директор и учителя были в сборе. За преподавательским столом холодно блестели очки и золотые зубы Мак-Магона. Наклонясь, директор что-то рассказывал Хомеру — учителю математики, прозванному за уродливую внешность «Гориллой». По своему обыкновению, ни директор, ни Хомер не обращали никакого внимания на второго учителя — Ричардсона, или Ричи, как ласково звали его школьники. И Ричи сидел с краю, отщепенцем, тонкий, молодой, с открытым, энергичным лицом.
— Итак, леди и джентльмены, прошу предъявить ваши фабричные марки, — провозгласил сыщик, стараясь шуткой рассеять гнетущее настроение.
Несколько мальчиков постарше угодливо засмеялись, но многие еще больше насупились.
— Ну, кто первый?
Ньюмен вытянул из шеренги прилизанного мальчика в полувоенной куртке. Белыми ресницами, бровями, волосами, всем своим обликом мальчик напоминал моль.
— Тебя как зовут?
— Фэниан Мак-Магон, сэр, — вытягиваясь, сказал он.
— Это мой сын, Ньюмен. — Директор Мак-Магон поднял голову, и очки его блеснули прямо на сыщика. — Он — один из лучших учеников и, кроме того, «орел» у бойскаутов.
— Отлично! — кивнул Ньюмен. — Значит, к нам не попадешь… Но снимки я все-таки думаю сделать.
— Пожалуйста, сэр! — Фэйни с готовностью протянул руки. — Это очень интересно, сэр. Я и сам хотел бы помогать полиции.
— Ладно, Фэниан. Вырастешь — возьму тебя в помощники, — опять пошутил Ньюмен.
Он отдал распоряжение лаборанту в белом халате, и тот проворно вынул из кожаного футляра несколько вращающихся валиков, тюбики с типографской краской и небольшие стеклянные пластинки. Лаборант выдавил немного краски, быстро и ровно раскатал ее валиком по стеклу и заставил Фэйни поочередно прикоснуться к стеклу пальцами правой руки.
— А теперь перенесем твои отпечатки на бумагу, — сказал Ньюмен и подставил Фэйни белый лист бумаги с расчерченными квадратами. — Ставь сюда большой палец, а сюда второй, а сюда средний, — командовал он.
И сын директора поочередно оставлял в каждом квадрате черный след одного из пальцев правой руки. То же сыщик проделал с левой рукой мальчика, а потом заставил его обмазать краской обе ладони и отпечатать их.
В шеренге школьников раздавался шепот. Ребята вытягивали шеи, стараясь увидеть всю процедуру дактилоскопирования.
— Значит, такого рисунка кожи нет больше ни у кого в мире? — спросил Фэйни.
— Рисунка капиллярных линий, — поправил его сыщик. — Да, сынок, они не повторяются. У каждого человека свое строение; по отпечаткам пальцев мы и обнаруживаем преступника. Поэтому, если ты задумал ограбить Национальный банк, тебе придется теперь бросить эту затею. — И сыщик захохотал, очень довольный своей остротой.
За Фэйни следующим в шеренге был маленький японец, по имени Минору Сано, с несмываемой, точно приклеенной, улыбкой. За эту улыбку и чрезмерную вежливость в школе его не любили, частенько поколачивали и насмешливо звали «потомком самураев». Минору Сано торопливо вышел вперед, шире раздвинул губы в улыбке и с готовностью дал отпечатки своих длинных пальцев.
Движение и шепот в шеренге школьников все усиливались. По-видимому, там шел какой-то горячий спор. Только присутствие директора и преподавателей немного сдерживало школьников, зато лица их были достаточно выразительны, и даже случайно зашедший в школу человек понял бы, что вот-вот произойдет взрыв.
Мак-Магон время от времени поднимал голову и смотрел в упор на школьников: шепот на минуту стихал, но тотчас же возобновлялся с удвоенной силой.
После «потомка самураев» следовал коренастый кудрявый мальчик с красивым своевольным лицом. Одет он был по-взрослому: блестящие желтые туфли и серый в клетку спортивный костюм.
Он очень развязно подошел к сыщику и протянул ему большие выхоленные руки.
— Имя? — спросил сыщик, держа наготове перо.
— Ройяль Мэйсон, сэр, — сказал, вскидывая голову, мальчик.
— Из нашего города или приезжий? Я тебя что-то не припоминаю.
— Сын моего старого приятеля Мэйсона с Юга, Ньюмен, — снова раздался голос директора. — Мэйсон хотел, чтобы мальчик учился именно в нашей школе, под моим наблюдением. Я даже поселил его у себя.
Ньюмен молча кивнул, следя за пальцами Мэйсона:
— Следующий!
На этот раз подошла девочка. Нарядное платье цвета весенней листвы очень шло к ее узким светлым глазам и волосам цвета меди.
— Патриция Причард, сэр, — присела она перед сыщиком.
Ньюмен кивнул:
— Ага, знаю! Мать служит домоправительницей у мистера Милларда, не так ли?
— Да, сэр. — Девочка еще раз присела. Все время, пока ей намазывали краской пальцы, она брезгливо морщилась и покусывала губы. Сделав оттиски, она вернулась на свое место и проворчала громко:
— Интересно, чем я отмою эту гадость? У меня, наверно, на полгода совершенно изуродованы руки.
Ее сосед, высокий мальчик-негр, наклонился и, понизив голос, сказал:
— Не беспокойся. Пат. Я дам тебе скипидару, и от краски не останется ни малейшего следа. Это же обыкновенная типографская краска!
Рой Мэйсон насмешливо скривил рот.
— Этому хорошо говорить! — явственно пробормотал он. — У него такая черная кожа, что если бы они вымазали ему даже всю физиономию, и то никто ничего бы не заметил.
Фэйни и его соседи захихикали, прикрываясь ладонями. Черный мальчик сверкнул глазами:
— Если вы не замолчите, я…
— Эй, что там за разговоры! — раздался окрик сыщика. — Что вы там не поделили?
Фэйни скромно потупился и одернул куртку.
— Мы, сэр, только говорим между собой, что вот на Робинсоне, — он кивнул на негра, — краска будет незаметна, хоть вымажься он с головы до пят.
Ньюмен засмеялся.
— Уж эти мне ребята! Всегда придумают что-нибудь забавное! — одобрительно сказал он. — А ну-ка, Робинсон, поди сюда, испытаем на тебе нашу краску.
Мальчик вышел из шеренги. Он двигался легко и свободно. Белый вязаный свитер туго охватывал его тонкую, сильную фигуру, оттенял черное лицо и живые, блестящие глаза, прямо устремленные на собеседника.
— Простите, сэр, но я не хотел бы давать оттиски, — сказал он негромко.
— Что-о? — Ньюмен сдвинул на затылок шляпу. — Что ты сказал?
Шеренга школьников застыла. Директор Мак-Магон оборвал разговор с Хомером. Холодные излучения его очков устремились, как два меча, на мальчика-негра.
— Зачем вам отпечатки моих пальцев, сэр? Разве я преступник? — спросил мальчик.
— Нет но легко можешь им стать, парень, если будешь и впредь таким бойким… Нет, вы послушайте только, как он разговаривает!.. Откуда он у вас взялся? — обратился сыщик уже прямо к Мак-Магону.
Директор перегнулся через стол:
— Это сын механика с завода Милларда. Его отец служил во флоте и погиб, когда японцы напали на наши корабли в Пирл Харбор… Ну, в память его службы мистер Миллард и распорядился поместить сына в нашу школу,
Пока директор говорил, мальчик настороженно вслушивался. Видно было, что каждый мускул, каждый нерв в нем наготове, и стоит только директору неуважительно отозваться о его отце, как он тотчас же даст обидчику отпор.
— Я знал Тэда Робинсона. Это был хороший, неглупый негр. И жена его, Салли, тоже очень приличная женщина и ходит в церковь, — сказал Ньюмен. Он внимательно оглядел вытянутую, напряженную фигуру мальчика: — Ну ладно, парень, брось глупить. Я должен тратить на каждого из вас не более пятидесяти секунд. А с тобой я вожусь уже пять минут без пользы для дела. Как твое имя?
— Чарльз, сэр, — ответил мальчик.
— Так вот, Чарли Робинсон: иди сюда и давай твои лапки. — Сыщик снова пытался шутить.
Мальчик покачал курчавой головой:
— Прошу прощенья, сэр, ведь вы же сами объявили, что это совершенно добровольно. Так вот, некоторые из нас решили, что не будут дактилоскопироваться.
— Кто это «некоторые»? — зло спросил сыщик.
Чарли махнул рукой в сторону школьников.
— Наши семиклассники: Джой Беннет, Джон Майнард, Мери Смит, Гирич, Де-Минго и еще кое-кто, — сказал он, оборачиваясь к школьникам и как бы приглашая их в свидетели того, что он скажет. — Видите ли, в чем дело: ни Джой Беннет, ни Гирич, ни я — никто из нас не собирается стать преступником, и нам странно, что полиция берет отпечатки наших пальцев, как будто в каждом из нас сидит будущий грабитель или убийца.
— Это правда! Робинсон правду сказал! Мы не хотим! — раздались голоса из шеренги. — Никто не может нас принудить!
Шум и беспорядок разрастались. Тоненький, бледный мальчик выбежал из рядов и, размахивая руками, с жаром доказывал что-то своим соседям. Другие громко шикали, но никто их не слушал.
— Послушайте, ребята, — начал было растерявшийся Ньюмен. — У нас все — и взрослые и дети — должны пройти дактилоскопирование. Так постановило полицейское управление. Нужно подчиниться.
— Не хотим! Не будем! — закричали возбужденные голоса. — Берите оттиски с преступников!..
Мак-Магон поднялся из-за стола и вышел на середину холла. Теперь он находился против самого центра шеренги и мог видеть взволнованные, сердитые или насмешливые лица школьников. Хомер встал и расправил боксерские плечи, словно готовясь собственноручно расправиться с непокорными. Один только Ричи остался сидеть у стола, внимательно прислушиваясь и приглядываясь ко всему происходящему. Директор поднял руку. Наступила сравнительная тишина.
— Друзья мои… — сказал Мак-Магон неласковым голосом. — Друзья мои, до сих пор наша школа считалась одной из самых образцовых в штате. До сегодняшнего дня вы были дисциплинированными мальчиками и девочками и исполняли все, что считали нужным ваши учителя и наставники. Сейчас от вас требуют немногого. Полиция считает необходимым провести дактилоскопирование, потому что это помогает опознать и установить личность любого человека и бороться с преступлениями…
Его прервали бурными криками:
— Мы не преступники! Не хотим! Пускай отправляются к преступникам!
— Прекратите шум! — потребовал Хомер. — С вами говорит директор!
Мак-Магон закусил тонкие губы. Его очки зло сверкнули, когда он повернулся к Чарли Робинсону.
— Я знаю, — сказал он, повышая голос, — я знаю, откуда здесь этот дух противоречия. Мне не раз указывали на Беннета и Робинсона как на зачинщиков многих дерзких выходок…
— Берут пример со своих взрослых, — буркнул Хомер. — После войны все они распустились…
Черный мальчик не спускал глаз с директора.
Мак-Магон продолжал, обращаясь в пространство и как бы не замечая Чарли:
— Следует напомнить Робинсону, что он учится в школе только благодаря великодушию нашего уважаемого председателя. — Мак-Магон выдержал презрительную паузу. — Поведение Робинсона может произвести невыгодное впечатление. Мистер Миллард и другие попечители вряд ли захотят держать в школе такого недисциплинированного ученика…
Мальчик вздрогнул и опустил голову. Шеренга зашевелилась.
— Это запрещенный удар, сэр, — раздался за спиной директора приглушенный голос.
Мак-Магон резко повернулся и встретился со взглядом младшего учителя.
— Что такое, мистер Ричардсон? Вам не нравятся мои слова? Вы собираетесь исправлять мой стиль? — Мак-Магон язвительно усмехнулся. — Мой совет вам — заниматься более внимательно преподаванием литературы, а не критикой вашего директора… Понятно?
Пока шел этот тихий, но выразительный разговор, Ньюмен и его свита складывали с помощью Хомера все свое хозяйство: валики, стекла, тюбики с краской. Когда все это было уложено в плоский чемодан, сыщик обратился к Мак-Магону:
— Мы уходим, сэр. Впервые нас так принимают. Все понятно, сэр, и я доложу обо всем начальнику. Пускай уж он сам разговаривает с попечителями. Видно, в школе-то вашей не все так благополучно, как кажется… и как гласит вывеска, — ядовито прибавил он.
Мак-Магон встрепенулся. Куда девался злой блеск его очков, закушенные узкие губы! Теперь на сыщика и его товарищей смотрело самое радушное и доброжелательное лицо.
— Минутку, Ньюмен, не торопитесь. У меня в кабинете стоит холодильник новой конструкции, а в нем… Впрочем, вы лучше сами исследуете, что в нем стоит… Этому коктейлю научил меня во время войны один английский баронет… Чудо, знаете ли!
— Гм… баронет? — промычал сыщик.
— Да, да, баронет. Он уверял, что этот коктейль спас ему жизнь после Дюнкерка, — торопился Мак-Магон. — Идемте же, Ньюмен!
Сыщик взглядом посоветовался с товарищами. Лаборант подмигнул и облизнулся. Мак-Магон перехватил этот взгляд и взял Ньюмена под руку:
— Прошу, джентльмены, вы не раскаетесь… Мистер Хомер, приглашайте же инспектора!
Хомер тотчас же, без дальних слов, начал подталкивать к двери белокурого полицейского.
Они покинули холл, оставив настороженную шеренгу школьников и иронически улыбающегося Ричи — младшего учителя.
Сыщик Ньюмен, нагнув тяжелую голову, вглядывался в шеренгу школьников, в серьезные, пытливые глаза, устремленные на него со всех сторон.
Было раннее утро. Только что вымытые полы блестели, и вся школа пахла скипидаром и дешевым мылом. В широкие окна холла было видно серое, дождливое небо, совсем не похожее на апрельское, и кусок цементированного, скучного двора. Каштаны еще не распустились, и сквозь их корявые сучья вдали торчала красная коробка двадцатиэтажного универсального магазина «Атенеум».
Дождь падал не переставая, но директор и учителя были в сборе. За преподавательским столом холодно блестели очки и золотые зубы Мак-Магона. Наклонясь, директор что-то рассказывал Хомеру — учителю математики, прозванному за уродливую внешность «Гориллой». По своему обыкновению, ни директор, ни Хомер не обращали никакого внимания на второго учителя — Ричардсона, или Ричи, как ласково звали его школьники. И Ричи сидел с краю, отщепенцем, тонкий, молодой, с открытым, энергичным лицом.
— Итак, леди и джентльмены, прошу предъявить ваши фабричные марки, — провозгласил сыщик, стараясь шуткой рассеять гнетущее настроение.
Несколько мальчиков постарше угодливо засмеялись, но многие еще больше насупились.
— Ну, кто первый?
Ньюмен вытянул из шеренги прилизанного мальчика в полувоенной куртке. Белыми ресницами, бровями, волосами, всем своим обликом мальчик напоминал моль.
— Тебя как зовут?
— Фэниан Мак-Магон, сэр, — вытягиваясь, сказал он.
— Это мой сын, Ньюмен. — Директор Мак-Магон поднял голову, и очки его блеснули прямо на сыщика. — Он — один из лучших учеников и, кроме того, «орел» у бойскаутов.
— Отлично! — кивнул Ньюмен. — Значит, к нам не попадешь… Но снимки я все-таки думаю сделать.
— Пожалуйста, сэр! — Фэйни с готовностью протянул руки. — Это очень интересно, сэр. Я и сам хотел бы помогать полиции.
— Ладно, Фэниан. Вырастешь — возьму тебя в помощники, — опять пошутил Ньюмен.
Он отдал распоряжение лаборанту в белом халате, и тот проворно вынул из кожаного футляра несколько вращающихся валиков, тюбики с типографской краской и небольшие стеклянные пластинки. Лаборант выдавил немного краски, быстро и ровно раскатал ее валиком по стеклу и заставил Фэйни поочередно прикоснуться к стеклу пальцами правой руки.
— А теперь перенесем твои отпечатки на бумагу, — сказал Ньюмен и подставил Фэйни белый лист бумаги с расчерченными квадратами. — Ставь сюда большой палец, а сюда второй, а сюда средний, — командовал он.
И сын директора поочередно оставлял в каждом квадрате черный след одного из пальцев правой руки. То же сыщик проделал с левой рукой мальчика, а потом заставил его обмазать краской обе ладони и отпечатать их.
В шеренге школьников раздавался шепот. Ребята вытягивали шеи, стараясь увидеть всю процедуру дактилоскопирования.
— Значит, такого рисунка кожи нет больше ни у кого в мире? — спросил Фэйни.
— Рисунка капиллярных линий, — поправил его сыщик. — Да, сынок, они не повторяются. У каждого человека свое строение; по отпечаткам пальцев мы и обнаруживаем преступника. Поэтому, если ты задумал ограбить Национальный банк, тебе придется теперь бросить эту затею. — И сыщик захохотал, очень довольный своей остротой.
За Фэйни следующим в шеренге был маленький японец, по имени Минору Сано, с несмываемой, точно приклеенной, улыбкой. За эту улыбку и чрезмерную вежливость в школе его не любили, частенько поколачивали и насмешливо звали «потомком самураев». Минору Сано торопливо вышел вперед, шире раздвинул губы в улыбке и с готовностью дал отпечатки своих длинных пальцев.
Движение и шепот в шеренге школьников все усиливались. По-видимому, там шел какой-то горячий спор. Только присутствие директора и преподавателей немного сдерживало школьников, зато лица их были достаточно выразительны, и даже случайно зашедший в школу человек понял бы, что вот-вот произойдет взрыв.
Мак-Магон время от времени поднимал голову и смотрел в упор на школьников: шепот на минуту стихал, но тотчас же возобновлялся с удвоенной силой.
После «потомка самураев» следовал коренастый кудрявый мальчик с красивым своевольным лицом. Одет он был по-взрослому: блестящие желтые туфли и серый в клетку спортивный костюм.
Он очень развязно подошел к сыщику и протянул ему большие выхоленные руки.
— Имя? — спросил сыщик, держа наготове перо.
— Ройяль Мэйсон, сэр, — сказал, вскидывая голову, мальчик.
— Из нашего города или приезжий? Я тебя что-то не припоминаю.
— Сын моего старого приятеля Мэйсона с Юга, Ньюмен, — снова раздался голос директора. — Мэйсон хотел, чтобы мальчик учился именно в нашей школе, под моим наблюдением. Я даже поселил его у себя.
Ньюмен молча кивнул, следя за пальцами Мэйсона:
— Следующий!
На этот раз подошла девочка. Нарядное платье цвета весенней листвы очень шло к ее узким светлым глазам и волосам цвета меди.
— Патриция Причард, сэр, — присела она перед сыщиком.
Ньюмен кивнул:
— Ага, знаю! Мать служит домоправительницей у мистера Милларда, не так ли?
— Да, сэр. — Девочка еще раз присела. Все время, пока ей намазывали краской пальцы, она брезгливо морщилась и покусывала губы. Сделав оттиски, она вернулась на свое место и проворчала громко:
— Интересно, чем я отмою эту гадость? У меня, наверно, на полгода совершенно изуродованы руки.
Ее сосед, высокий мальчик-негр, наклонился и, понизив голос, сказал:
— Не беспокойся. Пат. Я дам тебе скипидару, и от краски не останется ни малейшего следа. Это же обыкновенная типографская краска!
Рой Мэйсон насмешливо скривил рот.
— Этому хорошо говорить! — явственно пробормотал он. — У него такая черная кожа, что если бы они вымазали ему даже всю физиономию, и то никто ничего бы не заметил.
Фэйни и его соседи захихикали, прикрываясь ладонями. Черный мальчик сверкнул глазами:
— Если вы не замолчите, я…
— Эй, что там за разговоры! — раздался окрик сыщика. — Что вы там не поделили?
Фэйни скромно потупился и одернул куртку.
— Мы, сэр, только говорим между собой, что вот на Робинсоне, — он кивнул на негра, — краска будет незаметна, хоть вымажься он с головы до пят.
Ньюмен засмеялся.
— Уж эти мне ребята! Всегда придумают что-нибудь забавное! — одобрительно сказал он. — А ну-ка, Робинсон, поди сюда, испытаем на тебе нашу краску.
Мальчик вышел из шеренги. Он двигался легко и свободно. Белый вязаный свитер туго охватывал его тонкую, сильную фигуру, оттенял черное лицо и живые, блестящие глаза, прямо устремленные на собеседника.
— Простите, сэр, но я не хотел бы давать оттиски, — сказал он негромко.
— Что-о? — Ньюмен сдвинул на затылок шляпу. — Что ты сказал?
Шеренга школьников застыла. Директор Мак-Магон оборвал разговор с Хомером. Холодные излучения его очков устремились, как два меча, на мальчика-негра.
— Зачем вам отпечатки моих пальцев, сэр? Разве я преступник? — спросил мальчик.
— Нет но легко можешь им стать, парень, если будешь и впредь таким бойким… Нет, вы послушайте только, как он разговаривает!.. Откуда он у вас взялся? — обратился сыщик уже прямо к Мак-Магону.
Директор перегнулся через стол:
— Это сын механика с завода Милларда. Его отец служил во флоте и погиб, когда японцы напали на наши корабли в Пирл Харбор… Ну, в память его службы мистер Миллард и распорядился поместить сына в нашу школу,
Пока директор говорил, мальчик настороженно вслушивался. Видно было, что каждый мускул, каждый нерв в нем наготове, и стоит только директору неуважительно отозваться о его отце, как он тотчас же даст обидчику отпор.
— Я знал Тэда Робинсона. Это был хороший, неглупый негр. И жена его, Салли, тоже очень приличная женщина и ходит в церковь, — сказал Ньюмен. Он внимательно оглядел вытянутую, напряженную фигуру мальчика: — Ну ладно, парень, брось глупить. Я должен тратить на каждого из вас не более пятидесяти секунд. А с тобой я вожусь уже пять минут без пользы для дела. Как твое имя?
— Чарльз, сэр, — ответил мальчик.
— Так вот, Чарли Робинсон: иди сюда и давай твои лапки. — Сыщик снова пытался шутить.
Мальчик покачал курчавой головой:
— Прошу прощенья, сэр, ведь вы же сами объявили, что это совершенно добровольно. Так вот, некоторые из нас решили, что не будут дактилоскопироваться.
— Кто это «некоторые»? — зло спросил сыщик.
Чарли махнул рукой в сторону школьников.
— Наши семиклассники: Джой Беннет, Джон Майнард, Мери Смит, Гирич, Де-Минго и еще кое-кто, — сказал он, оборачиваясь к школьникам и как бы приглашая их в свидетели того, что он скажет. — Видите ли, в чем дело: ни Джой Беннет, ни Гирич, ни я — никто из нас не собирается стать преступником, и нам странно, что полиция берет отпечатки наших пальцев, как будто в каждом из нас сидит будущий грабитель или убийца.
— Это правда! Робинсон правду сказал! Мы не хотим! — раздались голоса из шеренги. — Никто не может нас принудить!
Шум и беспорядок разрастались. Тоненький, бледный мальчик выбежал из рядов и, размахивая руками, с жаром доказывал что-то своим соседям. Другие громко шикали, но никто их не слушал.
— Послушайте, ребята, — начал было растерявшийся Ньюмен. — У нас все — и взрослые и дети — должны пройти дактилоскопирование. Так постановило полицейское управление. Нужно подчиниться.
— Не хотим! Не будем! — закричали возбужденные голоса. — Берите оттиски с преступников!..
Мак-Магон поднялся из-за стола и вышел на середину холла. Теперь он находился против самого центра шеренги и мог видеть взволнованные, сердитые или насмешливые лица школьников. Хомер встал и расправил боксерские плечи, словно готовясь собственноручно расправиться с непокорными. Один только Ричи остался сидеть у стола, внимательно прислушиваясь и приглядываясь ко всему происходящему. Директор поднял руку. Наступила сравнительная тишина.
— Друзья мои… — сказал Мак-Магон неласковым голосом. — Друзья мои, до сих пор наша школа считалась одной из самых образцовых в штате. До сегодняшнего дня вы были дисциплинированными мальчиками и девочками и исполняли все, что считали нужным ваши учителя и наставники. Сейчас от вас требуют немногого. Полиция считает необходимым провести дактилоскопирование, потому что это помогает опознать и установить личность любого человека и бороться с преступлениями…
Его прервали бурными криками:
— Мы не преступники! Не хотим! Пускай отправляются к преступникам!
— Прекратите шум! — потребовал Хомер. — С вами говорит директор!
Мак-Магон закусил тонкие губы. Его очки зло сверкнули, когда он повернулся к Чарли Робинсону.
— Я знаю, — сказал он, повышая голос, — я знаю, откуда здесь этот дух противоречия. Мне не раз указывали на Беннета и Робинсона как на зачинщиков многих дерзких выходок…
— Берут пример со своих взрослых, — буркнул Хомер. — После войны все они распустились…
Черный мальчик не спускал глаз с директора.
Мак-Магон продолжал, обращаясь в пространство и как бы не замечая Чарли:
— Следует напомнить Робинсону, что он учится в школе только благодаря великодушию нашего уважаемого председателя. — Мак-Магон выдержал презрительную паузу. — Поведение Робинсона может произвести невыгодное впечатление. Мистер Миллард и другие попечители вряд ли захотят держать в школе такого недисциплинированного ученика…
Мальчик вздрогнул и опустил голову. Шеренга зашевелилась.
— Это запрещенный удар, сэр, — раздался за спиной директора приглушенный голос.
Мак-Магон резко повернулся и встретился со взглядом младшего учителя.
— Что такое, мистер Ричардсон? Вам не нравятся мои слова? Вы собираетесь исправлять мой стиль? — Мак-Магон язвительно усмехнулся. — Мой совет вам — заниматься более внимательно преподаванием литературы, а не критикой вашего директора… Понятно?
Пока шел этот тихий, но выразительный разговор, Ньюмен и его свита складывали с помощью Хомера все свое хозяйство: валики, стекла, тюбики с краской. Когда все это было уложено в плоский чемодан, сыщик обратился к Мак-Магону:
— Мы уходим, сэр. Впервые нас так принимают. Все понятно, сэр, и я доложу обо всем начальнику. Пускай уж он сам разговаривает с попечителями. Видно, в школе-то вашей не все так благополучно, как кажется… и как гласит вывеска, — ядовито прибавил он.
Мак-Магон встрепенулся. Куда девался злой блеск его очков, закушенные узкие губы! Теперь на сыщика и его товарищей смотрело самое радушное и доброжелательное лицо.
— Минутку, Ньюмен, не торопитесь. У меня в кабинете стоит холодильник новой конструкции, а в нем… Впрочем, вы лучше сами исследуете, что в нем стоит… Этому коктейлю научил меня во время войны один английский баронет… Чудо, знаете ли!
— Гм… баронет? — промычал сыщик.
— Да, да, баронет. Он уверял, что этот коктейль спас ему жизнь после Дюнкерка, — торопился Мак-Магон. — Идемте же, Ньюмен!
Сыщик взглядом посоветовался с товарищами. Лаборант подмигнул и облизнулся. Мак-Магон перехватил этот взгляд и взял Ньюмена под руку:
— Прошу, джентльмены, вы не раскаетесь… Мистер Хомер, приглашайте же инспектора!
Хомер тотчас же, без дальних слов, начал подталкивать к двери белокурого полицейского.
Они покинули холл, оставив настороженную шеренгу школьников и иронически улыбающегося Ричи — младшего учителя.
2. Рожок почтальона
Собственно говоря, это была всего-навсего игрушечная труба, некогда выкрашенная в зеленый цвет, а теперь облезшая до того, что отовсюду выглядывала белая жесть. Но это не мешало обладателю трубы, дяде Посту, носить ее на желтом шнуре с такой гордостью, словно она была получена им по наследству прямо из рук Юбы Билля — героического бретгартовского возницы и почтальона.
Впрочем, и жители Стон-Пойнта гордились этой трубой, или рожком, ничуть не меньше его владельца. В Америке люди любят маленькие чудачества, от которых веет традициями сороковых годов[1]. Дядя Пост со своим рожком был достопримечательностью Стон-Пойнта. Всех приезжих немедленно вели смотреть и слушать рожок дяди Поста. Люди сведущие поговаривали, будто сам мистер Миллард обмолвился однажды, что рожок дяди Поста стал как бы неким гербом Стон-Пойнта. А уж мистер Миллард знал, о чем говорил, недаром у него, в его замке, рядом с телевизором красовалась, всем на удивление, деревянная прялка семнадцатого столетия. Уж эти богачи всегда обзаводятся такими вот никому не нужными предметами, стоящими огромных денег, вроде прялок и арф или даже русских настоящих самоваров, которым гордился приятель Милларда — судья Сфикси.
Именно Сфикси, а за ним еще одиннадцать самых именитых семейств в городе тоже говорили, что дядя Пост и его рожок прелестны и поэтичны и совсем напоминают начало прошлого века. При встрече с дядей Постом они улыбались ему, а иногда даже давали на чай, хотя он обслуживал вовсе не их аристократический Парковый район, а восточную окраину, так называемый Левый Берег, и Горчичный Рай, где жили негры.
Дядя Пост — подвижный, сухонький, увенчанный седым задорным хохолком — был похож на птицу. Он никогда не сидел спокойно на месте: то ерошил свой хохолок, то трогал себя за нос, то вдруг начинал свирепо шлепать себя по коленке.
Обязанности почтальона нисколько его не удовлетворяли. Он ухитрялся быть одновременно нянькой у нескольких осиротевших ребят, учить грамоте детей, которые не могли ходить в школу, помогать баптистскому пастору в церкви и быть советником всех вдовых женщин. Даже самое малое горе своих подопечных он принимал близко к сердцу.
Настоящего имени дяди Поста никто не знал, да это было и не важно. Зато даже последняя собачонка в городке знала его хрипящий, сипящий, стонущий и задыхающийся, как астматик, автомобиль того невообразимого цвета, который зовется оливковым.
До того как у дяди Поста завелось это подобие машины, он объезжал свой район на высокой, страусообразной тележке-трясучке, в которую была впряжена лошадь, сохранившаяся, вероятно, тоже с прошлого столетия. Звали этот музейный экспонат Фиалкой. Завидя издали толстую старую лошадь, все мальчишки Стон-Пойнта начинали кричать:
— Фиалка, рысью! Фиалка, в галоп!
И Фиалка начинала мелко и кокетливо перебирать ногами.
Когда техника во всем мире сделала стремительный бросок вперед, дядя Пост счел неприличным ездить долее на Фиалке. И вот в один знаменательный для Стон-Пойнта день обитатели города сначала услышали, а потом и увидели дядю Поста в новом экипаже механического типа, по-видимому с двигателем внутреннего сгорания.
Много-много сил тратил бедный старик на свое оливковое чудовище. Прежде чем остановиться, он долго и мучительно обуздывал свой экипаж, а обуздав, с торжеством вытаскивал желтый в клетку носовой платок, вытирал взмокший седой хохол и только потом прикладывал ко рту знаменитый рожок.
Раздавались звуки певуче-пронзительные, лесные, как будто доисторический человек в девственном лесу сзывал на совет своих соплеменников.
Из домов, поспешно вытирая руки о фартуки, выскакивали женщины с заготовленным в кармане письмом или с молчаливым ожиданием в глазах. Теперь женщины смотрели не так жадно и скорбно, как в дни войны, когда все они ждали весточки из-за океана. Однако и сейчас дядя Пост не мог пройти равнодушно мимо вопрошающих глаз и неизменно говорил:
— Ваше письмо еще, наверно, в конторе, мэм. Но я непременно в следующий раз захвачу его.
Больше всего любили дядю Поста ребята Восточной окраины. Едва раздавался зов его рожка, как из всех домов, школ, аптек, бой— и герлскаутских клубов и лож высыпала детвора. Многих он знал не только по имени, но мог даже сказать, когда такой-то мальчик или такая-то девочка болели коклюшем или дифтеритом и собирают ли они марки или сигарные этикетки. Часто он подзывал к себе одного из таких ребят и говорил, пощипывая нос:
— Я везу для вдовы Мэнсли письмо из Новой Гвинеи. На нем марка — чудо! Наведайся к ней завтра от моего имени и попроси повежливей: может, она отдаст тебе эту новогвинейскую красавицу.
В школу дядя Пост приезжал обыкновенно в полдень. Это был час перерыва между уроками, и встречать старого почтальона сбегались не только «малютки» из седьмого класса, но и «персики» из восьмого и даже девятиклассники, носящие прозвище «курильщики»[2]. Даже те, которые ничего не ждали от дяди Поста и не собирались сдавать ему свои письма, окружали тесной толпой оливковую машину и перебрасывались со стариком шутками или разглядывали знаменитый рожок.
Не многим счастливцам удавалось заполучить рожок в руки, а уж тех, кому дядя Пост разрешал потрубить разок, можно было пересчитать по пальцам. Но все школьники — и маленькие, и те, которые считали себя уже взрослыми, — страстно мечтали о такой чести.
Однако в апрельский дождливый день, о котором здесь идет речь, подъезжая к школе, дядя Пост напрасно трубил в свой рожок. Краснокирпичное здание точно вымерло. На огромном дворе тесно сгрудились под моросящим дождем только несколько мальчиков и девочек. Они о чем-то горячо совещались и почти не обратили внимания на торжественное появление дяди Поста. Одни только школьные патрули соблаговолили заметить его и сигнализировали синими флажками, что путь на школьный двор открыт.
Дядя Пост, громыхая, въехал в ворота и остановился на своем обычном месте. Прислушался. Снова протрубил. Тишина. Никто не спешит к нему, никто не выкрикивает обычных шуточек.
Дядя Пост встрепенулся на шоферском сиденье и суетливо потер руки, напомнив этим движением муху, когда она чистит передними лапками голову.
Мимо поспешно прошел мальчик в плаще.
— Что такое у вас нынче стряслось? — спросил его дядя Пост.
— Не нынче, а вчера, — буркнул мальчик, не замедляя шаг.
— Эй, парень, постой! — закричал дядя Пост. — Хочешь потрубить разочек?
Мальчик повернул к нему голову, приостановился на секунду: он явно колебался, но затем снова пошел своей дорогой.
— Дядя Пост! Дядя Пост! — окликнул старика робкий голос. — Можно передать вам письмо для мамы?
Длинноносая, некрасивая девочка влезла на подножку автомобиля и протянула почтальону распухший конверт.
— Ого, сколько написала, девочка! — засмеялся дядя Пост. — Видно, старательная, не ленишься писать.
— Ох, у нас тут такое делается! — вздохнула девочка. — Мама непременно должна об этом узнать. Кажется, я не перепутала адрес: Брикстон, Мэйн-стрит, одиннадцать, миссис Смит… А меня зовут Мери…
— Погоди, — ухватился за нее старый почтальон. — Что у вас тут делается, Мери Смит?
Девочка хотела что-то сказать, но в это время хлопнула одна из дверей школы, и во двор выбежал уже знакомый нам мальчик в желтых туфлях и спортивном костюме.
— Эй! — закричал во все горло Рой Мэйсон. — Когда приезжает на своей лягушке старик, который собирает письма?
— Тсс… Как тебе не стыдно, Мэйсон! — Мери Смит поспешно подошла к нему. — Разве ты не видишь: дядя Пост уже здесь!
Однако Рой не смущался такими пустяками.
— Ага, приехал? Отлично! — сказал он, подходя к старику. — Заберите-ка мое письмо.
Дядя Пост взял письмо и взглянул на адрес.
— «Джорджия, Натчез», — прочел он вслух. — Южанин, значит? Впрочем, это и без адреса видно.
— Что вы там бормочете? — надменно вскинул голову Рой.
— Ничего. — И дядя Пост свирепо стал нажимать кнопку стартера. Мотор заработал, но опять заглох.
Долго мучился под равнодушным взглядом мальчика дядя Пост, пока ему наконец удалось выехать за ворота школы. Старик почтальон ругал себя за то, что потерял столько времени из-за двух ребячьих писем.
А между тем письма эти заключали в себе объяснение всего, что казалось в школе таким загадочным дяде Посту. И, если б удалось ему одним глазком заглянуть хотя бы в письмо Мери Смит, вот что он прочел бы:
Второе письмо, увезенное дядей Постом в почтовую контору, было совсем в другом роде.
Впрочем, и жители Стон-Пойнта гордились этой трубой, или рожком, ничуть не меньше его владельца. В Америке люди любят маленькие чудачества, от которых веет традициями сороковых годов[1]. Дядя Пост со своим рожком был достопримечательностью Стон-Пойнта. Всех приезжих немедленно вели смотреть и слушать рожок дяди Поста. Люди сведущие поговаривали, будто сам мистер Миллард обмолвился однажды, что рожок дяди Поста стал как бы неким гербом Стон-Пойнта. А уж мистер Миллард знал, о чем говорил, недаром у него, в его замке, рядом с телевизором красовалась, всем на удивление, деревянная прялка семнадцатого столетия. Уж эти богачи всегда обзаводятся такими вот никому не нужными предметами, стоящими огромных денег, вроде прялок и арф или даже русских настоящих самоваров, которым гордился приятель Милларда — судья Сфикси.
Именно Сфикси, а за ним еще одиннадцать самых именитых семейств в городе тоже говорили, что дядя Пост и его рожок прелестны и поэтичны и совсем напоминают начало прошлого века. При встрече с дядей Постом они улыбались ему, а иногда даже давали на чай, хотя он обслуживал вовсе не их аристократический Парковый район, а восточную окраину, так называемый Левый Берег, и Горчичный Рай, где жили негры.
Дядя Пост — подвижный, сухонький, увенчанный седым задорным хохолком — был похож на птицу. Он никогда не сидел спокойно на месте: то ерошил свой хохолок, то трогал себя за нос, то вдруг начинал свирепо шлепать себя по коленке.
Обязанности почтальона нисколько его не удовлетворяли. Он ухитрялся быть одновременно нянькой у нескольких осиротевших ребят, учить грамоте детей, которые не могли ходить в школу, помогать баптистскому пастору в церкви и быть советником всех вдовых женщин. Даже самое малое горе своих подопечных он принимал близко к сердцу.
Настоящего имени дяди Поста никто не знал, да это было и не важно. Зато даже последняя собачонка в городке знала его хрипящий, сипящий, стонущий и задыхающийся, как астматик, автомобиль того невообразимого цвета, который зовется оливковым.
До того как у дяди Поста завелось это подобие машины, он объезжал свой район на высокой, страусообразной тележке-трясучке, в которую была впряжена лошадь, сохранившаяся, вероятно, тоже с прошлого столетия. Звали этот музейный экспонат Фиалкой. Завидя издали толстую старую лошадь, все мальчишки Стон-Пойнта начинали кричать:
— Фиалка, рысью! Фиалка, в галоп!
И Фиалка начинала мелко и кокетливо перебирать ногами.
Когда техника во всем мире сделала стремительный бросок вперед, дядя Пост счел неприличным ездить долее на Фиалке. И вот в один знаменательный для Стон-Пойнта день обитатели города сначала услышали, а потом и увидели дядю Поста в новом экипаже механического типа, по-видимому с двигателем внутреннего сгорания.
Много-много сил тратил бедный старик на свое оливковое чудовище. Прежде чем остановиться, он долго и мучительно обуздывал свой экипаж, а обуздав, с торжеством вытаскивал желтый в клетку носовой платок, вытирал взмокший седой хохол и только потом прикладывал ко рту знаменитый рожок.
Раздавались звуки певуче-пронзительные, лесные, как будто доисторический человек в девственном лесу сзывал на совет своих соплеменников.
Из домов, поспешно вытирая руки о фартуки, выскакивали женщины с заготовленным в кармане письмом или с молчаливым ожиданием в глазах. Теперь женщины смотрели не так жадно и скорбно, как в дни войны, когда все они ждали весточки из-за океана. Однако и сейчас дядя Пост не мог пройти равнодушно мимо вопрошающих глаз и неизменно говорил:
— Ваше письмо еще, наверно, в конторе, мэм. Но я непременно в следующий раз захвачу его.
Больше всего любили дядю Поста ребята Восточной окраины. Едва раздавался зов его рожка, как из всех домов, школ, аптек, бой— и герлскаутских клубов и лож высыпала детвора. Многих он знал не только по имени, но мог даже сказать, когда такой-то мальчик или такая-то девочка болели коклюшем или дифтеритом и собирают ли они марки или сигарные этикетки. Часто он подзывал к себе одного из таких ребят и говорил, пощипывая нос:
— Я везу для вдовы Мэнсли письмо из Новой Гвинеи. На нем марка — чудо! Наведайся к ней завтра от моего имени и попроси повежливей: может, она отдаст тебе эту новогвинейскую красавицу.
В школу дядя Пост приезжал обыкновенно в полдень. Это был час перерыва между уроками, и встречать старого почтальона сбегались не только «малютки» из седьмого класса, но и «персики» из восьмого и даже девятиклассники, носящие прозвище «курильщики»[2]. Даже те, которые ничего не ждали от дяди Поста и не собирались сдавать ему свои письма, окружали тесной толпой оливковую машину и перебрасывались со стариком шутками или разглядывали знаменитый рожок.
Не многим счастливцам удавалось заполучить рожок в руки, а уж тех, кому дядя Пост разрешал потрубить разок, можно было пересчитать по пальцам. Но все школьники — и маленькие, и те, которые считали себя уже взрослыми, — страстно мечтали о такой чести.
Однако в апрельский дождливый день, о котором здесь идет речь, подъезжая к школе, дядя Пост напрасно трубил в свой рожок. Краснокирпичное здание точно вымерло. На огромном дворе тесно сгрудились под моросящим дождем только несколько мальчиков и девочек. Они о чем-то горячо совещались и почти не обратили внимания на торжественное появление дяди Поста. Одни только школьные патрули соблаговолили заметить его и сигнализировали синими флажками, что путь на школьный двор открыт.
Дядя Пост, громыхая, въехал в ворота и остановился на своем обычном месте. Прислушался. Снова протрубил. Тишина. Никто не спешит к нему, никто не выкрикивает обычных шуточек.
Дядя Пост встрепенулся на шоферском сиденье и суетливо потер руки, напомнив этим движением муху, когда она чистит передними лапками голову.
Мимо поспешно прошел мальчик в плаще.
— Что такое у вас нынче стряслось? — спросил его дядя Пост.
— Не нынче, а вчера, — буркнул мальчик, не замедляя шаг.
— Эй, парень, постой! — закричал дядя Пост. — Хочешь потрубить разочек?
Мальчик повернул к нему голову, приостановился на секунду: он явно колебался, но затем снова пошел своей дорогой.
— Дядя Пост! Дядя Пост! — окликнул старика робкий голос. — Можно передать вам письмо для мамы?
Длинноносая, некрасивая девочка влезла на подножку автомобиля и протянула почтальону распухший конверт.
— Ого, сколько написала, девочка! — засмеялся дядя Пост. — Видно, старательная, не ленишься писать.
— Ох, у нас тут такое делается! — вздохнула девочка. — Мама непременно должна об этом узнать. Кажется, я не перепутала адрес: Брикстон, Мэйн-стрит, одиннадцать, миссис Смит… А меня зовут Мери…
— Погоди, — ухватился за нее старый почтальон. — Что у вас тут делается, Мери Смит?
Девочка хотела что-то сказать, но в это время хлопнула одна из дверей школы, и во двор выбежал уже знакомый нам мальчик в желтых туфлях и спортивном костюме.
— Эй! — закричал во все горло Рой Мэйсон. — Когда приезжает на своей лягушке старик, который собирает письма?
— Тсс… Как тебе не стыдно, Мэйсон! — Мери Смит поспешно подошла к нему. — Разве ты не видишь: дядя Пост уже здесь!
Однако Рой не смущался такими пустяками.
— Ага, приехал? Отлично! — сказал он, подходя к старику. — Заберите-ка мое письмо.
Дядя Пост взял письмо и взглянул на адрес.
— «Джорджия, Натчез», — прочел он вслух. — Южанин, значит? Впрочем, это и без адреса видно.
— Что вы там бормочете? — надменно вскинул голову Рой.
— Ничего. — И дядя Пост свирепо стал нажимать кнопку стартера. Мотор заработал, но опять заглох.
Долго мучился под равнодушным взглядом мальчика дядя Пост, пока ему наконец удалось выехать за ворота школы. Старик почтальон ругал себя за то, что потерял столько времени из-за двух ребячьих писем.
А между тем письма эти заключали в себе объяснение всего, что казалось в школе таким загадочным дяде Посту. И, если б удалось ему одним глазком заглянуть хотя бы в письмо Мери Смит, вот что он прочел бы:
«Ма дорогая, я тебе не писала очень давно, уже два дня, потому что у нас происходили большие события. Директор объявил нам, чтобы мы все были готовы дать полиции отпечатки наших пальцев, потому что в городах много преступников, и неизвестно еще, что из нас получится в будущем.
Многие были готовы дать отпечатки, но Беннет и Робинсон, наш староста, ни за что не хотели, и тогда к ним присоединились некоторые наши «малютки», и получился большой скандал. Директор после вызывал к себе Джоя и Чарли. Беннета он отчитывал целый час, а Чарли Робинсону грозил, что исключит его. И теперь у нас в классе все перессорились: одни за Чарли, другие против. И все это потому, что Чарли — негр.
И раньше многие наши мальчики и девочки очень плохо относились к нему: не играли с ним ни в какие игры, не подавали ему руки и за глаза называли его «негритос». А теперь они еще больше его невзлюбили и говорят, что черные всегда идут против закона и что Робинсон просто струсил дать отпечатки. Разумеется, ма дорогая, это неправда, и так говорят только враги Чарли. Я тебе уже писала, что он у нас в классе лучше всех учится, и лучше всех плавает кролем, и на «табачных гонках» всех обогнал, потому что у него была самая быстрая машина. Вообще, он очень способный, и даже Пат Причард это признает и говорит, что он «рыцарь без страха и упрека». Я не знаю, что это значит, но, кажется, это очень высокая оценка. Пат Причард у нас самая красивая и гордая из девочек, и, наверно, она, когда вырастет, будет кинозвездой в Голливуде и заработает кучу денег. Все наши мальчики хотели бы ходить с ней из школы домой, особенно Фэниан Мак-Магон и Рой Мэйсон, но она говорит, что они очень грубые и что только с Чарли Робинсоном можно разговаривать по-человечески. Из-за этого Фэйни еще больше ненавидит Чарли, а Рой сказал, что ему противно смотреть, когда этот мальчишка вертится среди белых девочек. Рой с Юга и говорит, что у них негров за людей почти не считают и никто из белых представить себе не может, как можно дружить с черным. Он ужасно-ужасно злой, этот Мэйсон, и, конечно, он говорил все это нам, когда Чарли не было поблизости, потому что Чарли задал бы ему хорошую трепку. Но теперь Мэйсон очень осмелел, потому что все враги Чарли собрались вместе и хотят его выжить из старост и вообще насолить ему. А мне его жалко, и я поклялась, дорогая ма, что останусь навеки его другом.
Твоя дочь Мери».
Второе письмо, увезенное дядей Постом в почтовую контору, было совсем в другом роде.
«Дорогой отец! — гласило это письмо. — Очень прошу вас прислать как можно скорее пять долларов сверх моего обычного жалованья. Мне нужно заплатить долг молодому Мак-Магону, которому я проиграл эти деньги на собачьих бегах. Вы всегда сами учили меня, что платить проигрыш — это долг чести каждого джентльмена. Кроме того, молодой Мак-Магон — сквалыга и ни за что не простит мне эти деньги. Как вы мне рекомендовали, я с ним всюду хожу вместе: в кино, на матчи, в ложу бойскаутов, куда он меня пригласил, и в школу. В школе и вообще в городе мне не очень нравится.
Вообразите, отец, что в нашем классе учатся вместе с нами несколько цветных и один из них даже выбран старостой и командует нами. Но я решил, что прекращу это дело, и уже подговорил ребят. Этот негритос узнает, как командовать белыми! У нас в Натчезе его бы живо обработали! Я здесь самый сильный в классе и на днях поборол Мак-Магона, хотя он и старше меня. Пожалуйста, дорогой отец, вышлите мне поскорей деньги.