Каменистый Артем. На руинах Мальрока

А. Каменистый
На руинах Мальрока

Пролог

   – …Изменник рода человеческого, признаешь ли ты, что вступил на дорогу зла по воле своей, а не по принуждению или недомыслию глупому? Соблазн тебя обуял, жизни нечестивой, блудливой и разгульной возжелалось, оттого и свет чистый на мрак кромешный променял! Тьма тебя гложет и приятны тебе кровяные лобзания от клыков ее вонюче-слюнявых! И дорогами зла шел ты к погибели души, чужою кровью землю не жалея поливал, говоря в смрадную пустоту: «Прими меня, Тьма нечистая, – твой я теперь не по принуждению, а по желанию своему»! Иль собственную кровь при этом тоже отдавал, малой данью нечисть умасливая? Во сне глубоком шепот врага рода человеческого как весть благую принимал, оттого и просыпаться не хотел, на соломе в телеге днями отлеживаясь? С умыслом богопротивным или пустой глупостью жертвами многими погань накормил? Сознаешься ли, что без брачного ложа совокуплялся с богомерзким суккубом под покровом ночи в помещении греховном, свое тело, Богом даденное, навеки тем деянием осквернив? Сознаешься, что принял впоследствии на грудь живое сердце змеиное бабы поганой своей, предав себя Тьме? Сознаешься, что Бога отверг истинного; что плевал на церковные изваяния; что потешался над тайнами святыми; а еще питал симпатию к гадкому учению богопротивных еретиков, которые, следуя подлейшему завету богоотступника Иридия, извратили истину не единожды? Признаешься, что в тайный сговор с премерзким епископом иридианским вступил и многие души невинные погубить замыслил, в западню коварную с улыбкой лживой заманивая? Признаешься, что многими страшными карами грозился солдатам войска королевского, воспрещая им в битву со слугами зла вступать? Сознаешься, что с помощью диавола, самого страшного врага рода человеческого, оружие нечистое за одну ночь в кузнице сотворил, коим затем предательски оскопил солдата королевского из великой дали, не видя его при этом, но по наущению нечистого духа не промахнувшись?…
   На последних словах не сдерживаюсь – улыбаюсь. Опять… Несмотря на ситуацию, не могу не порадоваться. Единственный позитивный вопрос – при всем моем бедственном положении лишь он не перестает радовать. Приятно знать, что не промахнулся в тот раз, действительно угодил сволочи куда мечтал. Очень удачно вышло: ведь подонкам потомство ни к чему. Не иначе как и впрямь сам Бог помог – без его вмешательства достать гада за нежные места через крепостную амбразуру непросто.
   – Скалишься, зла скверное исчадие?! Водой святой оскал твой сейчас утрем, скалься – скалься! А не перестанешь скалиться – так воду ту подогреем, а то и вскипятим!
   Опять водные процедуры?! Да сколько же можно!.. Эх… надо научиться контролировать свои эмоции. Зря я улыбнулся: сейчас опять начнется. Вот ведь наблюдательный гад – улыбка у меня небось едва заметна… скорее гримаса легкая; темень в этом каземате почти полная – чадящий светильник в углу помогает мало. Но все замечает…
   Поток вопросов прервался, но до молитвы дело еще не дошло. Когда он начинает молиться, мое чувство юмора куда-то прячется. И обычно я при этом ору так, что уголки губ рвутся – нелегко при таких раскладах улыбаться.
   Он, вполне возможно, и не злой. Возможно, глубоко в душе не желает мне ничего, кроме добра. Возможно, даже искренне считает, что спасает меня от куда более худшей участи.
   Может, он в чем-то и прав, но это не мешает мне его ненавидеть.
   Я давно устал отвечать на одинаковые вопросы – он не слушает ответов или не верит им. Промолчу я или в очередной раз сознаюсь во всем – ему безразлично. Он будет спрашивать вновь и вновь, перемежая допрос молитвами и кое-чем еще… очень нехорошим. Для этого нехорошего у него имеется парочка молчаливых помощников. За все время они ни слова не произнесли, если не считать перешептываний друг с другом.
   Уж лучше бы они языки чесали, чем…
   Ему все равно – каюсь я, ору от боли, молчу или ругаюсь на двух языках. Даже то, что один из этих языков в его мире никому не известен, ничуть его не интригует. Часами или сутками монотонным голосом, не громко и не тихо, спрашивает, спрашивает и спрашивает.
   Одно и то же…
   В перерывах между молитвами…
   Его помыслы, если не придираться к отдельным меркантильным мелочам, благородны – он, похоже, искренне мечтает меня спасти. Но мне от этого не легче, потому что спасти он мечтает лишь душу.
   На тело ему наплевать.
   Неудивительно: ведь он – инквизитор.

Глава 1
Будни инквизиторов

   Оглядываясь назад, на все свои двадцать девять относительно честно прожитых лет, не могу не признать: в скуке стандартной жизни имеются свои преимущества. Самое страшное повреждение организма – царапина от диванной пружины; самый большой стресс – когда, прогуляв семестр (погряз по молодости-глупости в гулянках и добывании средств на эти самые гулянки), чудом, в последний момент разделался с экзаменами, едва не отправившись служить Родине, что в мои жизненные планы никаким боком не входило.
   Хотя вру – самый страшный стресс подытожил мою старую беззаботную жизнь. Это случилось в тот день, когда я в последний раз увидел своего врача, узнав от него неприятные новости… Он тогда дал честное слово, что коптить небо мне осталось недолго. Полгода давал… максимум.
   Интересно – сколько с той поры минуло? Около трех месяцев там, еще на Земле, «яйцеголовая шайка» обучала меня премудростям науки выживания, заодно напичкав голову теоретическим мусором, чертежами и схемами. Память у меня хорошая, но этого им показалось мало – даже до гипноза дело доходило и шепчущих наушников на ночь. Информационный прессинг был чудовищным: моя и без того нездоровая голова переносила его с трудом. С тех пор у меня в черепе свалка… хотя и до этого мусора там хватало…
   Сколько я здесь? Двухнедельные скитания по морю, лесам и холмам; оживающие хищники; горько-соленая вода в легких; свист стрел; звон оружия; кровь и раны… смерти спутников. Мою давнюю царапину от диванной пружины здесь даже обрабатывать не станут: раз голова не оторвана, значит, боец здоров.
   Потом, похоже, я умер. В очередной раз. И опять ненадолго… о чем уже устал сожалеть.
   Сколько я уже провисел на сырой холодной стене? Без понятия – в этом темном подвале время давно остановилось. Может, неделю, а может, и год…
   Здесь частенько случаются моменты, когда мгновение растягивается в вечность…
   Да и откуда мне знать, сколько длится местный день? Иван тогда, еще на Земле, рассказывал, что, по их подсчетам, он чуть длиннее земного. Можно ли верить этой информации? Я вот не верю – половина их теоретических построений высосана из пальца, а откуда высосана вторая половина, даже знать не хочется.
   Ладно, будем считать, что полгода прошло. Я успел умереть пару раз, но все еще живехонек. Точнее, живет одно из моих тел – второе, увы, отправилось на кладбище.
   Хотя не факт – может, медленно дрейфует в жидком азоте с каким-нибудь секретным антифризом, залитым вместо крови…
   «Яйцеголовым» верить безоглядно не стоит…
   Кстати, об этом я местному инквизитору уже рассказывал. Из моего сбивчивого объяснения он понял лишь одно: мое старое тело умерло, а новое я считаю чужим. После этого ему пришлось долго молиться, а мне, естественно, опять страдать, сожалея о своей разговорчивости. Но не рассказать было невозможно – в этой организации умеют получать ответы на любые вопросы.
   С тех пор я предпочитаю помалкивать. Стимула для откровенности нет: соловьем разливайся или язык проглоти – все равно молитв не избежать. Хотя помалкивать трудно – не получился из меня партизан на допросе в гестапо. Ну не переношу я некоторых методов местного дознания.
   Молитвы – это еще куда ни шло, но вот то, что происходит параллельно с ними, меня очень напрягает…
   Лязг железа – тело опускается на цепях. Грубые лапы подхватывают, тащат, заваливают спиной на бугристую, видавшую виды доску. Опять лязг железа – руки разбрасываются в стороны, вытягиваясь в струны. Болезненный удар по голеням – на них захлопывается дубовый брусок запора. Горло сдавливает широкий ошейник, запрокидывает голову назад, останавливается.
   Все – зафиксированный пациент в наркозе не нуждается.
   А наркоз мне сейчас не помешает…
   – Господи наш всемогущий, молю о чудесах новых, о сил великих проявлении, о милости, о благах дарованных, о…
   Пытаюсь сжать зубы, но куда там – воронку в рот вставляют без заминки. Воронка видала виды: медь покрыта подозрительными рытвинами: будто покусанная. Не удивлен – я и сам ее частенько грызу.
   Молитвы продолжаются, но смысл слов до меня уже не доходит – тело и душа едино напряжены, дрожат, готовятся… А потом крик захлебывается в горле… Точнее, в воде захлебывается…
   Кто бы мог подумать, что простая вода способна на такое… Ледяная струя, запущенная с высоты палаческого роста, низвергается в медный конус и оттуда горной рекой врывается в мою многострадальную глотку. Затапливает пищевод, желудок, бронхи и легкие. Сила гидравлического удара такова, что едва тело не разрывает. Воздух из меня выбивает весь – задерживать дыхание при этой пытке бесполезно.
   Когда-то доводилось слышать, что смерть от воды приятна и безболезненна. Если встречу этого болтуна, утоплю в кипятке, предварительно сняв кожу.
   А снимать буду медленно… мясо солью присыпая…
   Я это на второй день пыток придумал: умолять, рыдать, стискивать зубы – все бесполезно. А вот если представлять, как мучаются мои недруги, давние и нынешние… Немножко легче становится.
   В глазах темнеет… Неужели сейчас все закончится?! Неужели потеряю сознание и хоть немного смогу отдохнуть?!
   Размечтался – я в руках профессионалов. Рот освобождается, доска наклоняется, переворачивается. Тело, повиснув на заломленных руках, корчится в судорогах, содержимое желудка и легких хлещет на грязный пол. Льется изо рта, из носа, из ушей. С трудом, будто через вату, слышу обрывки слов главного мучителя. Спрашивает что-то? Да какая разница – все равно день только начинается, и страдать мне предстоит до самого вечера. Сознание потерять не получилось, но, может, получится сдохнуть?…
   Попробуем…
   Через боль в глотке и груди выдыхаю поток отборных местных ругательств (спасибо, Тук, – хоть чему-то у тебя научился). Затем перехожу к вещам посерьезнее: угрожаю выпотрошить тех драных коз, что родили моих мучителей. Ведь не должны рогатые сожительствовать со свиньями – от подобных извращений рождаются инквизиторы и черви, что в отхожих местах водятся.
   Червей и коз мне простить могут, но свиней – никогда. В этом мире к хрюшкам отношение сложное – гораздо сложнее, чем у мусульман и евреев. Я могу прилюдно надругаться над всеми церковными святынями – подобное преступление считается на порядок безобиднее громогласного подозрения в родственных связях с погаными животными.
   Ну! Давайте! Вперед, ребятки! Тащите свою медную клизму! Без передышки я второго сеанса «терапии» не перенесу – сил ведь совсем не осталось. Если не сдохну, то точно отключусь!
   Оплеуха слева – кого-то мой монолог огорчил.
   – Урод! Это ты что – бьешь так?! Это папа тебя научил так бить?! А хрюкать он тебя не научил?!
   Опять оплеуха. От души врезали – мозг едва в черепе не кувыркнулся. Но не везет – сознания не теряю.
   – Стоять! – Монах голос повысил.
   Это он мне – или кому? И как, интересно, я встану?!
   Не мне:
   – Сапоги тащи! Обувайте изменника!
   – Но, господин инквизитор! Тяжкие увечья дозволяется делать лишь под надзором королевских соглядатаев, по приговору суда не ниже городского! А суда сегодня уже не дождаться – только завтра получится собрать, если сейчас в управу сбегать! Там ведь через канцелярию все делается, а это дело небыстрое.
   Чудеса – один из палачей обрел голос. Спокойный, рассудительный – никогда не подумаешь про такого, что он способен обидеть столь замечательного человека, как я.
   – Ты оглох? Или поганцу помочь вздумал?! Отвечай!
   – Что вы! Как такое подумать на меня могли! Просто порядок такой!
   Голос изменился: теперь взволнованный, с плохо скрываемым испугом.
   – Здесь я – порядок! И я велю: тащи сапоги!
   Понятия не имею, что за обувь здесь обсуждают, и вообще мало прислушиваюсь – наслаждаюсь отдыхом, все еще пытаясь продышаться. Сутками висеть на стене в вертикальном положении – не шутка, после такого и на мокрой доске лежать в радость. Долго расслабляться не дают: с ног убирают деревянный запор, но ступни заковывают в нечто металлическое и тесное. Разглядеть «обновки» не могу, но понемногу начинаю беспокоиться – похоже, инквизиторы решили применить нечто новенькое. Не верю, что мне это понравится, – до сих пор они ни разу не делали ничего приятного.
   – Изменник рода человеческого, в последний раз говорю тебе: поведай тайны свои безо всякой утайки. Ты все равно их поведаешь, но только с болью великой.
   Вот и началось – садист наконец перешел к тому, что его интересует по-настоящему: он ведь пытает меня не только из альтруистических побуждений. Голос инквизитора слащаво-многообещающ. Когда он так пел в последний раз, мне потом под ногти деревянные клинья начали загонять.
   – Да чего вам от меня надо!!! – ору, пытаясь затянуть время, – ведь ответ знаю прекрасно.
   – Изменник рода человеческого, поведай про тайны ордена своего. Нам надо знать, как вы делаете сердца погани для лечения и усиления своего пригодными и как сами не перерождаетесь, свежими их приняв на тело свое. Ты принял сердце – и до сих пор не стал тварью, значит, способ такой тебе ведом. Поведай его мне, и я позабочусь о спасении твоей души. А если опять лгать начнешь, то с криками жалеть об этом будешь. Говори!
   И рад бы ему ответить, но что? Я как в том анекдоте про схваченного разведчика: под нечеловеческими пытками героически молчу, не выдавая военной тайны. Он по глупости своей тайны не знал – учился плохо; а я ее вообще не могу знать.
   Вздыхаю, обреченно отвечаю чистую правду:
   – Не знаю я тайн ордена. Устал повторять: я не страж! Я – самозванец! Меня приняли за стража, там, на побережье, и я не стал этого отрицать! Не знаю я ничего про сердце! Не знаю я, каким способом мои раны вылечили! Помню, что мечом меня ударили несколько раз, в бою у брода, и все – дальше ничего не помню! Хоть жгите, хоть вешайте – не скажу ничего! Потому что не знаю!!! Вы не за того меня принимаете!!! Я не могу рассказать ничего!!! Не могу!!! Откуда самозванцу знать тайны ордена?!
   – Ты все скажешь, – очень уверенно говорит инквизитор и коротко командует: – Левый на четыре оборота.
   Вот теперь я понял, куда угодили мои ноги: в хитроумные тиски. И сейчас палачи начали их завинчивать. Ступню сдавило сразу с четырех сторон, загибая пальцы к пятке и одновременно сжимая с боков. Суставы затрещали, в ожидании болевого взрыва тело напряглось, выгнулось… я даже дышать перестал.
   – Изменник рода человеческого, поведай про тайны ордена стражей полуденных. Поведай, пока не стало поздно!
   – Да не страж я!!! Не знаю я никаких тайн!!! – почти рыдаю, понимая, что слова здесь бесполезны, – даже соврать правдоподобно не получается… пробовал уже.
   – Левый на пять оборотов.
   Сегодня не мой день… сознание потерять не получилось. В глазах тьма, расцвечиваемая цветными разводами и мириадами искр, во рту солено, глотку режет от перенесенной водной пытки и нечеловеческого крика, но все равно в спасительную тьму не ушел. Прочувствовал все…
   – Изменник рода человеческого, слышишь меня?
   Ничего не вижу и почти оглох от собственного крика. Боже, как же больно! Хрена с два я вам отвечу – лучше думайте, что не слышу. Все равно отвечать нечего…
   Увы, с этими ребятами номер не проходит:
   – Правый на четыре оборота.
   Теперь вторая ступня напряжена, а про то, что осталось от первой, и думать боюсь – не ощущаю там ничего, кроме монолитного сгустка нестерпимой боли.
   – Изменник рода человеческого, а сейчас слышишь меня?
   – С-слышу… – Вот попробуй не ответь таким настойчивым.
   – Изменник рода человеческого, поведай про тайны ордена стражей. Поведай, а то ведь и вторую ногу ломать придется. Тяжек твой грех, и лишь в покаянии искреннем спасение обретешь. Начни свое покаяние с малого: поведай про тайну стражей.
   Я, наверное, уже полная развалина. Десятки раз сломлен непрекращающимися пытками; голодный и невыспавшийся; потерявший всякую надежду на выход из этого мрака. Но даже у развалины есть право на протест или на последний плевок в лицо. Бесполезно молчать, бесполезно отвечать – не осталось у меня больше никакой надежды. Сгнию здесь – выхода нет. Так что хватит умолять или оправдываться: остается лишь ругаться… другого способа для выражения недовольства мне не оставили…
   – Хорошо, начинаю каяться. Начну с того, что я, будучи голодным, зарезал твоего родного папашу и сделал из него жаркое на углях. Я не людоед – ведь папа твой был боровом. Боров, если кто из присутствующих вдруг не знает, – это свинья мужского пола. Их кастрируют, чтобы пожирнее и поласковее были. И вас, свиней, я тоже прирежу – обещаю. Завинчивайте свой валенок побыстрее – хоть все кости переломайте, но я все равно до вас доберусь. Слово даю. Как тому солдату дал, который без причиндалов остался. Он ведь тоже думал, что в полной безопасности за крепостной стеной, а теперь поет фальцетом. Вот и вы у меня запоете…
   – Правый на пять оборотов.
   На этот раз повезло: сознание наконец смилостивилось – погрузилось во тьму.

* * *

   Сознание я в последнее время теряю нередко, и еще в первый раз узнал: оно лишь от боли передышку дает. В остальном отдохнуть не получится – проблемы у меня возникают даже в небытии. Вот такой я невезучий… Если как нормальный человек засыпаю, то и сплю нормально (правда, недолго – не разрешают, да и неудобно на холодной стене этим заниматься); а если инквизиторы перестарались, то приходит очередь новых неприятностей.
   Вдруг произойдет чудо и я выберусь из этого подвала, то трудно будет диктовать Зеленому отчет по проблемам, с которыми теперь сталкиваюсь после потери сознания.
   Не потому что попугая еще найти надо, если он жив остался. Просто нет слов.
   Темнота. Нет звуков; нет запахов; нет ничего. И есть ощущение, что где-то когда-то это уже видел. Но где – не вспомнить. И еще кое-что неприятное чувствую: рядом, в считаных миллиметрах, разверзлась бездонная пропасть. Хотя про миллиметры я загнул – расстояний здесь тоже нет.
   Зато здесь есть кое-что другое, в этой пропасти.
   Он и она? Или оно? «Что» или «кто»? Без разницы – ЭТО не обидится, даже если штопаным презервативом его назову… если вдруг сподобится на общение. Пока что такого не случалось – наши диалоги к полноценному общению отнести трудно. Поначалу вообще без информационного обмена обходилось – он будто прессом давил из своей пропасти. Вытряхнуть из тела хотел. Уж не знаю, что со мной сотворили епископ еретиков и Арисат, но инквизитор, похоже, в чем-то прав – к погибели души путь открыли. Я человек не сказать чтобы сильно уж верующий, но точно знаю – душа существует. И ее даже пересаживать можно в другие тела. Если так, то и выгонять из них, наверное, тоже можно. И вот этот некто, который в пропасти занял позицию, и решил выгнать.
   Не обломилось ему ничего. По простой причине: он столкнулся с профессиональным захватчиком тел. Ну или с не совсем дилетантом. Опыт бесплотного существования и захвата организма у меня имелся – когда сюда забрасывали, потренировался. Не помню самого процесса, но, наверное, это все же помогло… И не помню деталей нашей битвы – видимо, подсознание бережет хрупкий разум от опасных воспоминаний; но точно знаю – победил тогда. И все, сидит теперь этот некто в своей бездне тихонечко.
   Но стоит мне потерять сознание, как сразу высовывает нос… жадно принюхивается… будто все еще на что-то надеется.
   – А не пошел бы ты отсюда вон! – решаю я начать новую попытку диалога.
   Все равно здесь общаться больше не с кем, да и делать нечего, а опыт подсказывает: чем дольше продержусь в темноте, тем больше отдохнет истерзанное тело. Ночью застенки инквизиции не работают, так что дневные часы надо убивать любыми доступными способами.
   Отдых мне очень нужен – у меня его, по сути, уже несколько месяцев не было. С того самого дня, когда узнал о медицинском приговоре.
   И выходных не было тоже…
   Молчит. Ну и ладно, не очень-то он мне и нужен… займусь обдумыванием сложившейся ситуации. Хотя что здесь можно обдумывать: в заднице я – такой же бездонной, как эта непонятная пропасть. И выхода из нее не наблюдается…
   Вот мы и подумали…
   – Ресурсы тела на исходе.
   Если бы в этом состоянии можно было вздрогнуть – быть мне со сломанной от сильного рывка спиной. Как всегда, неожиданно, и как всегда, не в ответ на вопрос, а нечто свое выдал.
   Ну что ж – не хочет обсуждать тему «пошел вон!», значит, поговорим о том, что ему интересно.
   – И что ты этим хотел сказать?
   – Тело истощено; ресурсы ограничены; попыток обновления ресурсов не зафиксировано на длительном временном промежутке.
   – Ну спасибо! А я и не знал! Меня уже целую вечность не кормят, а попить удается только во время пыток водой. Оказывается, тело от этого истощается. Надо же – сколько новостей ты сегодня выдал…
   – Тело серьезно повреждено. Расход ресурсов при глубокой регенерации максимален. Без обновления ресурсной базы ресурсы истощаются. Если тело не получит ресурсов, глубокая регенерация станет невозможной. Отказ первичной и поддерживающих систем. Некроз отключенных участков. Необратимые процессы. В настоящий момент ресурсы на регенерацию изыскиваются из резервов второстепенных и первичных систем организма. Они на исходе. Надо обнаружить ресурсы и начать их обновление – иначе тело получит необратимые повреждения. Деградация мышечной ткани. Некроз. Необратимая порча тела.
   – И чего это ты так о теле моем заботишься? А?
   – Тело ценное. Тело представляет повышенный интерес. Тело имеет подключение к биологическому банку данных. Происхождение банка данных неизвестно. Также имеется чужеродность неустановленной природы. Имеется сбой информационной матрицы. Подключение имеет ценность. Происхождение банка данных представляет интерес. Интерес может привести к ценности. Причины сбоя интересуют. Ценность тела – причина моего нахождения здесь. Имеется интерес в сохранении ценности. Необходимы ресурсы. Без ресурсов тело потеряет ценность в краткосрочной перспективе.
   – То есть ты здесь специально меня караулишь?
   – Терминология неверна. Существовать в одиночку; наблюдать; находиться автономно, в отрыве от основного канала. Перспектива подключения к биологической базе данных. Перспектива имеет информационную ценность. Без тела перспективы не существует. Для сохранения целостности ценного тела необратимо сняты все блокировки симбиотической системы. Работа системы неконтролируема вследствие снятия блокировок. Необходимо в краткосрочной перспективе найти ресурсы для включения механизма обновления. Это первичная задача.
   – Тебе тело мое надо спасти? Так?
   – Сохранение целостности. Сохранение канала подключения информационной матрицы. Последующая блокировка сбойной информационной матрицы. Замена симбиотической системы на аналогичную систему с неизмененными настройками и стандартными блокировками.
   – Мое тело в данный момент пытают. Ломают кости. Я так понимаю, мои новые способности, вызванные нашим с тобой знакомством, могут легко справиться с этими повреждениями, но для этого телу нужно полноценное питание. Если его не кормить, то, залечивая травмы, оно пожирает само себя. Так?
   – Терминология некорректна. Использование материала второстепенных и резервных систем. Использование резервов прочности основных систем. Блокировки сняты. Симбиотическая система работает в состоянии критического разгона. Нестабильность. Невозможность контроля. Необходимы ресурсы.
   – Я к стене прикован. Цепями железными. За руки. Ногами еле-еле до пола достаю, причем ноги тоже скованы. Кормежка здесь не ресторанная, да и пытают иногда. Точнее – каждый день. Не сегодня, так завтра резервы уйдут в минус, и останешься ты без перспектив на подключение к этому загадочному каналу биологических данных. Так что давай объясняй: как мне выбраться из этого веселого подвала?
   – Нехватка данных. Отсутствие возможностей для воздействия на ситуацию. Контроль над симбиотической системой утерян безвозвратно. Следствие постороннего воздействия на систему. Для осуществления воздействия на ситуацию необходим доступ к телу. Для поиска решения необходимо предоставить доступ к телу.
   – Ага! Вот возьму и прям все предоставлю! Щас! У прабабушки столетнего ишака доступ к телу проси: дурак здесь только один, и это не я!
   – Нехватка данных. Необходима дополнительная информация по прабабушке столетнего ишака. Отсутствие понятийной связи. Без дополнительной информации невозможно установить контакт. Невозможность установления контакта приводит к невозможности запроса доступа к ценному телу.
   Слов здесь нет – я вообще не представляю, как мы общаемся и понимаем друг друга, но теперь окончательно осознал: загадочный «темный» не столь страшен, как кажется. Дурак он, как я и сказал. Или мы с ним слишком разные… может, он меня тоже за идиота принимает?
   – Слушай… ты. А тебе не кажется, что мы друг друга временами не понимаем? Тот, кто сидел в теле Йены, общался почти нормально. Начни он такую ересь нести – его бы в четверть секунды разоблачили. Я думал, что это ты и был, – ведь сердце черное мне от нее досталось, как понимаю. Но теперь вот думаю, что не было там тебя: она говорила нормально, а не так. Но тогда откуда ты вообще взялся?