Камерон Стелла. Мимолетное прикосновение

   В растерянности Антония раскрыла веер, снова захлопнула его и многозначительно приложила к подбородку.
   — Ах, как хорошо я помню собственные девичьи страхи, когда мой незабвенный муж сделал мне предложение. — Она лихорадочно обдумывала сложившуюся ситуацию. Незыблемое чувство чести, скажите на милость! И что бы, интересно, это могло означать? — Хаксли от вас без ума, и теперь я вижу почему. Дорогая моя, вы просто прелестны. Чудо как хороши. Естественно, мой нетерпеливый племянник жаждет поскорее отвести вас к алтарю, как какой-нибудь юнец.
   Вместо ожидаемого смеха или хотя бы улыбки на губках девушки графиня с ужасом увидела, что бедняжка залилась слезами. Эдвард оказался прав — его невеста и впрямь удивительно невинное, нежное и робкое создание. Антония распрямила и без того совершенно прямую спину. Вопрос чести? Неужели этот очаровательный разгильдяй… Нет, немыслимо! Даже Эдвард не стал бы… Она оглядела гладкую белоснежную кожу девушки, каскад золотистых локонов, изгиб хрупкой шейки, высокие бугорки груди под этим ужасным платьем — искусно сшитым, но давным-давно вышедшим из моды. Похоже, непослушный племянник рассказал далеко не все, но тем не менее леди Баллард отдала ему должное за вкус в выборе материала, из которого надлежало вылепить безупречную виконтессу. Кроме внешней красоты, графиня чувствовала в Линдсей нечто особенное, редкое, какую-то печать исключительности, доброй и благородной натуры. А еще она чувствовала то, что всегда умела ценить превыше всего — вызов.
   Лихорадочно подыскивая, чем бы отвлечь девушку, Антония указала на красовавшуюся над камином картину.
   — Лорд Баллард, — не без гордости пояснила она. — Мой покойный муж.
   Уловка сработала. Забыв о своих печалях, мисс Гранвилл подняла заплаканные глаза на портрет.
   — Какое привлекательное лицо, — задумчиво сказала она. — И глаза смеются. Мне это в людях ужасно нравится. У него такой вид, будто он не принимает себя слишком всерьез. А то большинство джентльменов всегда кажутся такими холодными, далекими… погруженными в себя. Ужасно важными. По-моему, ваш покойный муж был не таким. Наверное, вам его очень недостает. А давно… Ой! — Она прижала пальчик к губам и залилась румянцем. — Боже мой. Я слишком много болтаю. Все так говорят.
   — Значит, все ошибаются, — возразила Антония, сама удивляясь своему порыву. — Вы просто прелесть. И на диво проницательны. Мой муж действительно был совершенно не обыкновенным человеком, и я очень его любила. К несчастью, он умер через несколько лет после свадьбы.
   Милый Баллард, такой добрый, отзывчивый. В ней никогда не угаснет благодарность за то, что он оставил ее единственной наследницей.
   — Как грустно, — негромко произнесла мисс Гранвилл. — И вы до сих пор оплакиваете его.
   Графиня спрятала улыбку. Привычка носить черное в очередной раз сослужила ей добрую службу.
   — Для иных людей внешние знаки траура играют большую роль. Я принадлежу к их числу и хочу вечно отдавать должное памяти того, кого я любила и потеряла.
   Она не кривила душой, но умалчивала о том, что у траурного платья было и еще одно назначение — удерживать воздыхателей на расстоянии. Взять, например, пылкого и страстного лорда Эйрсли, последнего из длинной череды ее возлюбленных, — он так и жаждет упрочить их союз. Тем более что его оскудевшему карману куда как кстати пришлись бы капиталы богатой вдовушки. Однако Антония не собиралась отказываться от своей свободы… и полной власти над кровной собственностью.
   Тем временем, похоже, мисс Гранвилл снова задумалась о своем.
   — Мне было крайне жаль узнать и о вашей утрате. Девушка вздрогнула и побледнела.
   — Ах, простите? О, вы знали Уильяма? — Явно смутившись, она задела край столика у стены. Размещавшаяся на нем драгоценная коллекция китайского фарфора жалобно за дребезжала. — Ой, еще раз простите. Какая же я неловкая.Все так говорят.
   Судя по всему, решила леди Баллард, эти самые «все», кем бы они ни были, немало постарались, чтобы лишить бедную девочку какой бы то ни было уверенности в себе.
   — Не думайте об этом. Признаться, я не имела удовольствия лично встречаться с вашим братом или отцом. И лишь после того как Эдвард упомянул вашу семью, я вспомнила о наших родственных связях.
   Мисс Гранвилл недоуменно поглядела на нее.
   — Эдвард?
   С трудом подавив желание одернуть гостью, графиня заставила себя мило улыбнуться.
   — Да, дорогая. Эдвард. Мой племянник. Тот самый, который просил вашей руки.
   Быть может, среди молодежи сейчас модно — все время повторять за собеседником?
   — Ах да! — Прелестное личико снова затуманилось. Неужели, недоумевала графиня, неужели может быть хотя бы ничтожнейшая возможность того, что нежные чувства Эдварда безответны? Даже думать смешно!
   — Итак, о чем это я? Ах да, после того как Эдвард упомянул вашу семью, я вспомнила о наших родственных связях.
   — Родственных связях?
   — Бог ты мой! — На сей раз леди Баллард не сумела окончательно скрыть раздражение. При первой же возможности надо справиться у Эрнестины Сибил, чья дочка хотя еще и не вышла замуж, но и не успела пополнить ряды безнадежных старых дев. Эрнестина должна быть в курсе всех этих новомодных глупостей.
   Родственные связи… вы… мы… неужели?.. Графиня одарила девушку новой улыбкой.
   Зовите меня тетей. Да, мы в родстве. Насколько я помню, кузина моего мужа — к сожалению, она уже умерла — была замужем за троюродным братом — он, к несчастью, тоже уже скончался, — но он, то есть муж кузины моего мужа, состоял в родстве с корнуоллскими Гранвиллами… — Как ни странно, но мисс Гранвилл не выказала никаких особых эмоций и явно слушала лишь из вежливости — Словом, раз уж мы родня, пусть и дальняя, то будет совершенно естественно, если вы станете звать меня тетей.
   — Да, пожалуй.
   — Замечательно. А я буду называть вас Линдсей. Мне хочется, чтобы чуть позже вы рассказали мне о себе. Однако в первую очередь займемся вашим обучением.
   — Обучением?
   Антония лишь горестно закрыла глаза.
   — Вам надо многому научиться. — Открыв глаза, она зорко оглядела мисс Гранвилл. — Хотя, быть может, все и не так уж страшно.
   — Лорд Хаксли мог бы выбрать себе девушку под пару, из своего круга, которую не надо ничему учить. — Нежные губы мисс Гранвилл сложились в удивительно твердую линию. Надеюсь, вы посоветуете ему именно так и поступить.
   Ситуация и впрямь развивалась в высшей степени неординарно!
   — Вряд ли Эдварду понравится, если я стану указывать ему, на ком жениться. Верно ли я понимаю, что вам не надо объяснять, как правильно пользоваться веером?
   — У меня никогда не было веера. Графиня едва не застонала.
   — Значит, нам есть что обсудить. На сегодня я дам вам один из своих вееров. Потом, когда будем заказывать вам все остальное, что потребуется, вы сможете сами выбрать себе веера по вкусу.
   — По-моему, тот, что у вас сейчас, просто великолепен.
   В голосе Линдсей сквозила едва заметная застенчивость, смягчившая сердце леди Баллард.
   — Спасибо. У меня есть второй точно такой же. Его я вам и отдам.
   Она старалась говорить как ни в чем не бывало. В конце-то концов, оставался еще немалый шанс, что Эдвард все же очнется от наваждения и пойдет на попятную. До официального объявления помолвки это проще простого.
   — Из-за меня вам столько хлопот.
   Вот это верно, но тут уж ничего не поделаешь.
   — Ну что вы. А кстати, какое у вас… гм… любопытное платье.
   — Спасибо. По-моему, материал очень хороший.
   — Вам оно нравится?
   Огромные синие глаза Линдсей твердо взглянули на графиню.
   Оно очень практичное. И материал хороший.
   Леди Баллард без труда догадалась о подоплеке всего происходящего. Дорожный костюм Беллы Латчетт был превосходного качества и сшит по самой последней моде. Без сомнений, бессовестная женщина воспользовалась возможностью обновить за счет Эдварда собственный гардероб, а падчерицу, которой все эти деньги предназначались, одела в старые обноски. Какая гнусность! И все же, несмотря на такое сомнительное обращение, девушка пыталась сохранить лояльность по отношению к Латчеттам. Глупо — но похвально.
   — Эдвард говорил, что позаботился, чтобы вы обзавелись новыми нарядами для предстоящего бального сезона.
   Девушка так мучительно покраснела, что даже Антонии стало за нее больно.
   — Мне вовсе не нужно, чтобы все было совсем новым, — почти неслышно пролепетала бедняжка. — У нас были платья, которые… А это еще вполне…
   — Понятно. — Ни к чему понапрасну мучить это нежное созданьице. — Думаю, вы привезли с собой много красивых новых нарядов.
   — Да.
   Лицо девушки стало таким несчастным, руки так растерянно теребили юбку, что графиня не на шутку рассердилась. Что бы там ни произошло между Эдвардом и этой девочкой, но надо непременно позаботиться о том, чтобы Латчетты поплатились за свою черствость.
   — Я тоже все еще оплакиваю брата.
   Неожиданное заявление Линдсей поставило Антонию в тупик.
   — Уильяма? Он же умер два года назад.
   — Да. Я бы и до сих пор носила по нему траур, да вот только выросла из всех черных платьев.
   Даже беглого взгляда на миниатюрную, но цветущую и соблазнительную фигурку девушки было достаточно, чтобы сразу же поверить этим словам.
   — Возьмите, — подчиняясь первому побуждению, леди Баллард порывисто вложила в маленькую ручку Линдсей брошь. — Она чудесно подойдет к вашим прелестным золотистым волосам. Носите ее в память об Уильяме.
   Линдсей обескураженно посмотрела на драгоценность у себя на ладони.
   — Ой, ну что вы. Она слишком дорогая.
   — Ерунда. Пустяковая безделушка. И мне хочется подарить вам ее по случаю вашего приезда.
   Графиня сама себе удивлялась. Что это с ней? Откуда эта неожиданная глупая сентиментальность? Должно быть, годы берут свое. Она тряхнула головой и напустила на себя прежнюю суровость.
   — Однако к делу. Вы танцуете?
   — Не по-настоящему. — Мисс Гранвилл впервые за все это время улыбнулась — и эффект был просто ошеломляющ. Глаза ее засияли, а губы лукаво изогнулись, приоткрывая ряд маленьких ровных зубов. — Но моя подруга Сара — то есть мисс Сара Уинслоу — отлично играет на пианино, и я частенько…
   Бледные щеки девушки вновь вспыхнули румянцем, и она потупилась.
   — Что вы частенько?
   — Вы сочтете меня совсем дурочкой.
   — Прошу вас, ответьте.
   — Представляю, как будто нахожусь в бальном зале, и принимаю всякие позы. Наверное, ужасно дурацкие, хотя Сара утверждает, что нет. Но она ведь моя подруга.
   — И вам нравится представлять, что вы танцуете?
   — Да, очень.
   Все в этой девушке дышало пленительной свежестью и непосредственностью. Антонию охватило волнение. Подумать только, открыть такое сокровище, бриллиант чистой воды — и показать его в свете. Да это же будет гвоздь сезона!
   — Коли так, Линдсей, то вы будете просто счастливы, узнав, что я для вас приготовила. Очень скоро вы встретитесь с месье Гонди, прославленным учителем танцев.
   Если эта новость и впрямь осчастливила мисс Гранвилл, то девушка невероятно хорошо сумела скрыть свою радость.
   — И я наняла еще одного молодого человека, — не сдавалась леди Баллард, — чтобы он убедился, что вы достаточно хорошо умеете играть на пианино. Вы хорошо поете, моя милочка?
   Грудь девушки затрепетала от тяжелого вздоха.
   — Боюсь, что нет.
   — Ну ничего, — с напускной веселостью произнесла графиня, хотя ей было совсем не до смеха. — Постараемся сделать что сможем. Уверена, успех превзойдет все ожидания. В первую очередь необходимо просмотреть ваши платья и решить, что еще следует купить. — Если интуиция ее не обманывала, то покупать придется решительно все. — Вот увидите, скоро вас с головой затянет в водоворот развлечений. На Лондон в бальный сезон стоит поглядеть. Сколько будет приемов, обедов и музыкальных вечеров! Дорогая моя, у вас и минутки свободной не останется. И она с преувеличенным восхищением всплеснула руками. Напрасно. Линдсей глядела на нее с убитым видом. Нет, только ради Эдварда леди Баллард могла выдержать подобное испытание! В эту минуту дверь отворилась и в комнату шагнул Эдвард собственной персоной.
   — Добрый день, Линдсей. — В его ровном спокойном голосе таилась едва заметная нотка какого-то глубокого чувства, хотя Антонии не хотелось даже гадать — какого именно. Линдсей предприняла жалостную попытку улыбнуться в ответ. Эдвард — высокий, стройный, в безупречно сшитом, но неброском костюме — казался сейчас самим воплощением мужественной силы и красоты. Его черные глаза буквально пожирали девушку, и графине не составило труда понять, что выражал этот пламенный взгляд — страсть. Глубокую, яростную, жаркую и собственническую страсть к той, кого виконт Хаксли выбрал себе в жены. На мгновение Антонию охватила дрожь. Ведь это был ее племянник — сдержанный, волевой человек, не привыкший становиться жертвой какой бы то ни было слабости, грозящей нанести урон его независимости. И графине стало даже страшно за невинное создание, на которое был устремлен этот горящий взор.
   — Линдсей, — повторил он чуть мягче. — Скажи, милая, как прошло путешествие?
   — Хорошо, — пробормотала она.
   Эдвард шагнул ближе.
   — И ты тоже выглядишь не то что хорошо, а великолепно. Видно, и правду говорят — любовь слепа. Антонии на это ужасное платье и взглянуть лишний раз было страшно. Спору нет, Линдсей в любых лохмотьях останется красавицей, но гнусную горчичную тряпку необходимо снять, и поскорее. Так неужели это любовь? Открыв веер, графиня украдкой разглядывала Хаксли. Похоже, он действительно влюблен. А чем еще объяснить его жгучее, пристальное внимание к мисс Гранвилл? Вот забавно. Эдвард влюблен — это он-то, столько раз утверждавший, что любовь — не более чем миф, красивая сказка.
   — Ты так бледна, — тем временем говорил виконт, склонившись к Линдсей. — Не бойся, радость моя.
   — А я и не боюсь, милорд.
   — Я же велел тебе называть меня Эдвардом.
   Девушка не ответила.
   Внезапно виконт резко отвернулся от нее, обегая глазами гостиную. Лицо его исказилось от гнева.
   — Где он? — Голос Эдварда был резким, точно скрежет стального клинка о скалу. — Где Латчетт?
   — Эдвард! — Возмущенная леди Баллард демонстративно схватилась за сердце. — Что за тон! В моем доме?
   — Где… Прости, Антония. А где же мачеха и сводный брат мисс Гранвилл? Я думал, они приехали с ней.
   — Да, приехали, — холодно ответствовала графиня. — Но, поскольку они утомились с дороги, я предложила им прямиком отправиться в Челси. Им необходим отдых. У нас еще будет время достойно принять их.
   Эдвард, нахмурившись, мерил шагами комнату, не глядя на Линдсей, которая съежилась в самом темном уголке, словно желая провалиться сквозь землю.
   — Присядьте, Линдсей, — предложила леди Баллард, неодобрительно глядя на племянника. — Выпьем чаю, а потом вам покажут ваши комнаты.
   — Вынужден покинуть вас, — ни с того ни с сего заявил виконт.
   Он направился к двери, но, словно спохватившись, вернулся к тетушке и поцеловал ее в щеку.
   Прости, пожалуйста, — шепнул он ей на ухо. — Я все объясню, но только не сейчас. Меня призывает одно неотложное и очень важное дело — вопрос чести. Веришь?
   Графиня кивнула, и Эдвард улыбнулся.
   — Спасибо. Не забывай, что сегодня ты собиралась лечь спать пораньше.
   — Будь осторожен, Эдвард. Что бы там ни происходило, умоляю, будь осторожней.
   Упоминание о вопросе чести глубоко растревожило почтенную леди.
   — Не бойся. Бояться абсолютно нечего. — Глаза тети и племянника на миг встретились, а потом виконт повернулся к мисс Гранвилл. — До свидания, Линдсей. Скоро увидимся. Очень, очень скоро, моя радость.

Глава 9

   В зеркале на трюмо мерцали огоньки свечей и отсветы камина. Эмма, приставленная графиней в камеристки мисс Гранвилл, стояла за спиной своей новой госпожи, методично проводя посеребренным гребнем по роскошным волнам, спадавшим на плечи девушки.
   — Какие прекрасные волосы, мисс. — На розовощеком круглом личике Эммы не отражалось и тени печали, карие глаза восхищенно разглядывали отражение в зеркале. — Ни дать ни взять — золотистый шелк.
   Линдсей улыбнулась. Она совсем не разделяла восторгов служанки по поводу своей внешности.
   — Когда мы про вас услышали, мисс, так прямо диву дались, — беспечно щебетала Эмма. — Мы-то думали, у ее светлости и в помине нет никакой родни по мужу, а тут вдруг вы объявились. Вот здорово-то. Оказывается, она не одна-одинешенька на белом свете.
   Происшедший день был перенасыщен впечатлениями, поэтому Линдсей очень утомилась и впала в какое-то приятное, бездумное оцепенение, она слушала болтовню горничной, практически не вникая в смысл.
   — Конечно, — продолжала Эмма, высокая крепкая девушка не старше самой Линдсей, с загадочным видом нагибаясь к уху юной госпожи, — ее светлость не то чтобы совсем одинока, раз уж у нее есть он. Но от него трудно ожидать хоть какого-то утешения для чувствительной и мягкосердечной дамы.
   Хотя графиня и подарила сегодня Линдсей изумительную брошь, девушка все равно изумилась, что кто-то считает леди Баллард чувствительной. После чая сия «мягкосердечная» особа несколько часов напролет безжалостно муштровала Линдсей, наставляя о том, что требуется знать и уметь «благовоспитанной леди из высшего общества». Под конец бедняжка едва сдерживалась, чтобы не закричать. Ей хотелось лишь одного — опрометью выбежать прочь, вскочить на коня и во весь опор мчаться назад, в любимый Корнуолл.
   Что же делать? Как выбраться из этой ужасной переделки? И что подумает Антон, если в самом скором времени не увидит свою сообщницу или хотя бы не получит от нее весточки? До сих пор Линдсей почему-то надеялась, что, увидев ее в Лондоне, виконт и его тетушка в ту же секунду поймут, до чего она не подходит к их изысканной жизни, — и немедленно отошлют домой.
   — Вам, верно, хочется побольше узнать о нем. Знаете, мисс, о нем такие истории ходят, что просто в дрожь бросает. Вы меня понимаете?
   Под прилежными взмахами расчески голова Линдсей легонько покачивалась туда-сюда.
   Нет, лениво размышляла девушка, правильно, что она не сказала Антону о сделанном ей предложении. Наверняка он разозлился бы и стал угрожать Хаксли. Бедный Хаксли ведать не ведает, какой опасности подвергается из-за своих матримониальных планов.
   Только тут до нее вдруг дошли последние слова Эммы.
   — Ты говоришь о лорде Хаксли?
   — Ну да, мисс, о нем. Ах, какой красавчик, любая голову потеряет, но такой мрачный, прямо беда. С таким связываться опасно.
   Линдсей уставилась в зеркало на камеристку.
   — Что… — Она и сама чувствовала, что теряет голову, и это ощущение наполняло ее приятной истомой. — Какие еще истории о нем рассказывают?
   Эмма неопределенно помахала расческой.
   — Ну… всякие. О его поездке в Индию, например, где он приобрел немало странных и загадочных привычек. И что сердце у него каменное, а не настоящее. И что стоит ему захотеть, любая леди вмиг становится его рабыней, но он быстро их всех бросает. И еще говорят, мужчины боятся его не меньше, чем женщины.
   — Почему? — Линдсей испуганно поднесла руку к горлу.
   — Ой, я толком и не знаю. — Эмма принялась с новым пылом орудовать гребнем. — Я просто упомянула об этом, что бы вы с ним держали ухо востро. Вам, верно, придется водить с ним компанию, так что помните. Вы ведь такая красивая и со всем еще молоденькая.
   У Линдсей перехватило дыхание, сердце затрепетало в груди, а откуда-то изнутри вновь поднялось непонятное жаркое томление. Хаксли… Сегодня, несколько часов назад, он склонялся над ней. Эти прямые черные брови, сверкающие глаза, темные кудри мерещились ей и сейчас. Он улыбнулся — перед тем как рассердиться непонятно на что, — и изгиб его рта почему-то напомнил девушке тот день в Пойнт-коттедже, когда его губы касались ее губ, глаз, шеи, а потом… Вспомнив, как щекотали кожу волосы виконта, пока он целовал ее грудь, Линдсей невольно закрыла глаза.
   — Мисс, что с вами? Вам дурно?
   Резкий голос Эммы заставил девушку открыть глаза.
   — Нет-нет, — умудрилась произнести она чуть слышно. «Какая же ты испорченная девчонка! Должно быть, именно таких миссис Радклифф в своих романах и называет „распущенными“». Линдсей не сомневалась, что порядочной девушке не пристало быть распущенной.
   — Нет, мисс, у вас совсем больной вид. Позвольте я уложу вас в постель. Вам сегодня нелегко пришлось.
   — Все хорошо, — покачала головой Линдсей. — Честное слово.
   Рано еще спать — надо подумать. И составить хоть какой-то план действий. А еще для успокоения не мешало бы на сон грядущий написать очередную главу последней выдуманной истории.
   — Ну как скажете. Но завтра ее светлость повезет вас на Бонд-стрит. И я сама слышала, как она говорила, что вы поедете к мистеру Уорду — галантерейщику — на Стрэнде. А после урока с месье Гонди вами займется ее собственная модистка. А потом…
   — Снова танцы? — простонала Линдсей. — Но ведь сегодня месье Гонди уже дал мне один урок, и я уверена, что он остался мной ужасно недоволен.
   Эмма хихикнула, прикрывая рот ладошкой.
   — У него всегда такой вид, точно он жабу проглотил. Вот вам и показалось, будто он вами недоволен. Не сомневаюсь, что вы прекрасно танцуете. Такая красавица не может плохо двигаться.
   Эмма, пожалуй, перехваливала ее, но Линдсей все равно была ей признательна.
   — По-моему, месье Гонди так не считает. — Она вздернула нос. — «Грациознее, мадемуазель, грациознее. Вы что, трость проглотили? Наклон! Покачайтесь! Представьте, что вы — гибкая лоза на теплом летнем ветру».
   Они дружно засмеялись, и Эмма, отложив расческу, принялась расправлять фиолетовые шелковые ленточки на воротнике почти прозрачного белого пеньюара, который Линдсей накинула поверх ночной рубашки.
   — Ее светлость просто чудо, — заявила горничная, бросая восхищенный взор на хозяйку, когда Линдсей встала из-за трюмо. — Послала Тома — это один из лакеев — к Томасу на Флит-стрит и написала все, что требуется прислать. Они и прислали. А до чего же впору — словно на вас шили. Вы сейчас такая хорошенькая, мисс, как картинка. Прямо обидно, что, кроме меня, вас сейчас никто и не видит… — Она снова закрыла рот рукой и залилась румянцем. — Прошу прощения, мисс. Я забылась. Вы ведь не скажете ее светлости, правда? Это мое первое место камеристки и мне ужасно хочется при вас остаться.
   Линдсей потрепала ее по плечу.
   — Мне тоже этого хочется.
   Может, стоит сказать Эмме, что до сих пор у нее не было личной горничной, если не считать Гвин, да и то — на двоих с мачехой? Собственно говоря, ей камеристка и ни к чему, разве что как подруга и наперсница в чужом доме.
   Убедив Эмму, что потеря места ей не грозит, девушка отослала ее спать и попыталась собраться с мыслями. Перед глазами стояли лица Антона и маленького Джона. Каким же чудесным будет день, когда она наконец познакомит Антона с племянником, сыном его единственной сестры! Сперва Антон, конечно, ужасно рассердится, что ему раньше ничего не говорили, но тут уж ничего не поделаешь. Хотелось бы с самого начала посвятить его во все — но риск слишком велик. Никто не должен ничего знать, пока Джону не исполнится двадцать один год, нельзя доверять никому, кроме няни Томас и бабушки Уоллен.
   Девушка в смятении расхаживала по мягкому розовому ковру, устилавшему пол роскошной спальни. Высокий балдахин над кроватью и покрывало на кресле перед камином тоже были розовыми, но более глубокого, насыщенного цвета. Линдсей еще не приходилось видеть подобного великолепия, ее прежняя спальня — просторная и уютная — была очень скромной.
   Однако вся эта роскошь не радовала сердце девушки. Подойдя к зеркалу, она чуть помедлила перед ним, разглядывая свое отражение. Тонкая, почти невидимая ткань рубашки и пеньюара просвечивала, отчетливо обрисовывая очертания стройного тела. Линдсей смущенно отвернулась. Ну и пусть этот наряд нескромен, ей он все равно нравился. Графиня была так щедра, что подарила ей пеньюар и ночную рубашку. Должно быть, хозяйке дома, настоявшей на том, чтобы лично присутствовать при распаковывании сундуков гостьи, не слишком понравилось простенькое и практичное ночное белье Линдсей.
   Нет, сейчас она не могла думать. Не могла строить никаких планов. И уж тем более не могла писать про несчастную леди Араминту, почти потерявшую надежду на появление капитана карабинеров, который обещал увезти ее от жестокого дяди. Юная романистка сама понимала, что этот сюжет ей навеяли Сарины россказни про отважного лейтенанта, а жестокий дядя весьма смахивал на Роджера Латчетта — но так ли это важно?
   Чем скорее она убедит леди Баллард, будто полностью смирилась с необходимостью учиться всем этим ужасам — а значит, и с перспективой сделаться виконтессой Хаксли, — тем скорее ей удастся придумать способ сбежать в родной Корнуолл. Пока девушка гнала от себя мысли о тех сложностях, что возникнут сразу же после осуществления ею подобного подвига.
   Виконтесса Хаксли. Линдсей вздрогнула, обхватив руками тоненькую талию. Невеста Эдварда. Интересно, каково это — быть его женой? Как ни мало сведуща была Линдсей в этих вопросах, но все же представляла, что мужья и жены обычно спят хотя и в разных комнатах, но расположенных так, чтобы они могли проводить ночные часы вместе. Каково это — лежать в одной постели с Эдвардом, в объятиях его сильных рук, соприкасаться с ним ногами?