Я постаралась забыть о том, что вернулась в Тарру, и попыталась взглянуть на свой родной мир глазами странницы, как до этого смотрела на десятки других реальностей. Да и так ли уж я была далека от истины, пытаясь почувствовать себя чужой? Те, кого я знала, исчезли, изменились очертания морей и границы государств, даже звезды и те кажутся другими. Что же осталось? Несколько названий и капля крови Рене в высоком светловолосом человеке, в которого влюблена темноволосая девушка, готовая броситься за ним хоть в костер. Разумеется, я спасла их, но вот что делать дальше?
Самым мерзким в новой Тарре, как я поняла, были Скорбящие и циалианки. Женщины, дорвавшиеся до власти и почитающие себя высшей инстанцией, что может быть гаже? Мужчин, даже фанатиков, порой сдерживает понятие чести и мужской дружбы. Женщины дружбы не знают, они могут или любить, или ненавидеть, или любить и ненавидеть одновременно. Если они не любят мужчину, они любят власть или бога и, в любом случае, ненавидят соперниц и тех, кто выбрал для себя другой путь. «Не такая» – такой же враг, как и та, что может перейти дорогу. Сестры же (если Виргиния не была выродком, а она, к сожалению, не была – об этом увиденное мной прямо-таки криком кричало) совмещали в себе все самое жуткое, что есть у клириков, каковых я на своем веку немало повидала, у женщин и у магов, черпающих свою силу в жестоких ритуалах. Сочетание вышло чудовищным.
Я не сомневалась, что тот, кто прятался в Сером море, направлял и этот орден, и Лумэнов, и ифранского Жозефа. Эта тварь была куда страшнее не только моего отца со всеми его «рогатыми», но и самого Ройгу. Это же надо! Незаметно прибрать к рукам чуть ли не всю Арцию, не прибегая к «Наполнению Чаши»[47] и прочим прелестям. На первый взгляд все шло как обычно. Ну, воевали, ну, убивали и свергали, так это было всегда. Развалилась некогда большая империя, забыли порох и собственное прошлое, вспомнили доспехи, уверовали в новые сказки, поменяли местами правых и виноватых. По отдельности все это могло случиться, но вместе мне ужасно не нравилось.
Я уж не говорю о том, что проклятье старой Зенобии сработало: кровь Рене восстала друг на друга. В Тарре шла нешуточная заваруха. Того, что я успела увидеть, хватило, чтобы понять: потерпев неудачу с древним богом, наш неприятель сделал ставку на людей, прежде всего на Скорбящих и циалианок (впрочем, Лумэны и ифранские короли были немногим лучше), и те успели натворить дел. Если все они были руками того заморского зла, которое сгубило Рене, то оно здорово продвинулось вперед.
Похоже, оно в состоянии добиться своего и без Белого Оленя, которого я не слышу, хотя переполняющая меня сила свидетельствует, что тварь жива и здорова, и, значит, я должна ее найти и остановить. Так что войны и интриги придется отложить, хотя моя душа, или что там у меня было, болела и за Тагэре, и за Эстелу. Я должна освободить Эрасти. Не выйдет – займемся чем-то другим, но начинать следовало с этого.
Где искать Проклятого, я знала: вряд ли Корбутские горы и Место Силы куда-то делись, горы стоят долго, особенно такие. На мгновенье я задумалась. Проще всего было перенестись туда с помощью магии, но кто знает, как она сработает рядом с тем чудовищным искажением, которое видел Роман, да и синяки не могут не учуять такое возмущение, а я бы не хотела сообщать им о своем возвращении. Они, похоже, считают меня сказкой, и пусть считают. Увы. Я не столь всемогуща, как та Темная Звезда, которой сегодня в Тарре пугают детей, но я есть, и с этим им придется считаться. Даже если я не найду ни Романа, ни Эмзара, даже если Рене погиб или исчез и я НИКОГДА его не увижу, я сломаю хребет этой погани. А для этого нужна тайна и ясный и трезвый рассудок. Именно поэтому я не стану рыскать по Арции, выискивая следы тех, кто мне дорог, а направлюсь в Последние горы. Или я найду Эрасти, или нет, но любой ответ – это определенность.
Рене не заставлял меня клясться, что я закончу его войну, что бы ни случилось с ним, но я сделаю это. Сейчас осень. Если отправиться пешком, не прибегая к высшей магии, я окажусь у Места Силы не раньше весны, да и то если повезет.
Поискать Тайные Пути? Думаю, я нашла бы их, но я слишком долго не была в Арции и не знаю, кто сейчас ходит тропами Ушедших. Если ройгианцы, я получу войну раньше, чем нужно. У меня оставался лишь один способ, простой и надежный. Правда, если тот, кого я позову, не придет, это будет знаком того, что и другие друзья далеко или мертвы. Именно поэтому я тянула, глядя, как на западе догорает оранжевая полоска. Месяца не было, только холодные звезды. Я отыскала созвездие Рыси, мысленно обращаясь к Рене, а потом опустилась на колени над речонкой и, резанув по руке эльфийским кинжалом – еще одна память, – опустила окровавленную руку в воду. В моих жилах по-прежнему текла красная кровь, и пусть не кто угодно, но я сама еще могла ее пролить. Глупо, но отчего-то это успокаивало.
Если тот, о ком я думаю, жив и здесь, он меня узнает и придет, а пока следовало заняться новоявленными статуями. Конечно, можно было и так оставить, через несколько дней они бы умерли от жажды, и с жизнью кончилось бы и заклятье, но такое «украшение» возле столицы вызовет нездоровое любопытство. Заклятью неподвижности я научилась далеко от Тарры, здешним магам его никогда не распутать, да и сил у них не хватит, но шум пойдет немалый, и как бы это не повредило Тагэре. Все мало-мальски сведущие в волшбе наверняка пришли к выводу, что раз на эшафоте не было никого постороннего, то всему виной разбуженная внешней магией кровь Арроев. Лично я бы так и подумала, а если еще и те, кто на него напал, оборотились в соляные столбы, то на герцога повесят всех магических собак. Нужно было срочно что-то придумать, и, скажу без лишней скромности, у меня это вышло.
Убийц оставалось десятка три, я прикинула, кто из них был самым сильным, и придала ему внешность Шарля, после чего отступила в сторону и сказала: «Свободны». Разумеется, все бросились на одного. Мой выбор оказался неплох, бандит защищал свою жизнь бешено, прежде, чем его свалили, он уложил двоих или троих. Тот же, кто его убил, в награду получил… лицо Тагэре и смерть. Они убивали друг друга, а я стояла и смотрела. Не могу сказать, что это было приятным зрелищем. Мне пришлось дважды увидеть, как падает пронзенный мечом человек, вызывающий у меня какую-то осеннюю нежность. Отвернуться я не могла – нужно было успеть сменить заклинание.
Наиболее удачные боевые заклятья растут из слабых и подлых сторон тех, против кого они направлены. С такими, как Шарло, этот прием не сработал бы, но для наемных убийц он был в самый раз. Они предавали и предавали, били в спину и чужих и своих, обо всех судя по себе. Мой герцог верил тем, кто дрался с ним бок о бок, и потому для этого заклятья был неуязвим. Другое дело – бандиты. Придавая одному из них черты Тагэре, я заставила остальных на него наброситься. Разумеется, «жертва» вообразила себя преданной. Предсмертной ярости, страха и злобы, направленной против своих же, хватило на полноценную Печать Ненависти. Теперь каждый в каждом видел врага, каждый дрался против всех, полагая себя жертвой предательства со стороны других. Я смотрела на жуткий, безумный, воющий ком, истекающий кровью. Это были даже не звери, а что-то извращенное, жестокое и бессмысленное.
Разбойники истребляли друг друга, а я стояла рядом, держа заклятье и сохраняя барьер, так как заваруха началась слишком близко от города, а вызванное моим появлением в Тарре магическое возмущение учуяли даже на отдаленной дороге.
Наконец все было кончено, пауки пережрали друг друга. Остался только один, и тот едва держался на ногах. Я могла бы его прикончить, но решила «повесить» на него все, что можно и нельзя. Магическая грязь, налипшая на меня во время моих таррских похождений, и жизненная сила убитых бандитов были превосходным материалом, а жаль мне этого человека не было. Раз ты стал наемным убийцей, будь любезен проглотить то, чем угощал других. Я подошла к нему и положила руки на его плечи. Он попробовал вырваться, но мир уже стремительно оборачивался вокруг нас двоих, вливая в последнего из убийц силы всех, погибших здесь, и одновременно желание бежать, бежать и бежать… Когда силы иссякнут, он упадет и умрет, но будет это нескоро, сначала беглец оставит такой магический след, что самый завалящий магик поймет: здесь прошел кто-то, сотворивший запредельную волшбу. Я убрала руки, и убийца, даже не оглянувшись, торопливо вскочил на лошадь и поскакал на юго-восток: я прикинула, что лучше, если след приведет в Канг-Хаон. Если разбойника настигнут живым, еще можно будет догадаться, что он обманка, но, если он успеет умереть, у преследователей не возникнет сомнений: дорогу им перешел хаонский волшебник. И пусть гадают, зачем это ему понадобилось!
Дело было сделано, и я присела на берегу ручья. Отчего-то судьба вечно подстерегала меня у воды. Время шло, я ждала, не позволяя себе даже думать о том, что жду напрасно. И он пришел. Клубящиеся облака налетели с северо-запада, закрывая звездное небо, вдали загремело. Поздняя гроза приближалась, а вместе с ней и тот, кого я звала. Окружившая меня угольная чернота не мешала чувствовать каждое движение древнего создания. Спутник первых богов Тарры, участник нашей с Рене войны и свидетель нашей любви появился быстрее, чем я думала, и я со стоном приникла щекой к прохладной шее. Гиб! Старый друг! Как же я была рада его видеть!
2850 год от В.И.
12-й день месяца Волка.
Окрестности Мунта. Морской тракт
Шарль едва держался в седле, но признать это было выше его сил, а Эстела никогда бы не позволила себе запросить пощады при герцоге. Передохнуть предложил Рауль, хотя он был единственным, кто мог продолжать путь. Виконт внутренне улыбнулся и заявил:
– Все! Или мы останавливаемся в той деревушке, или мы умираем у того холма!
– Хорошо, – кивнул Тагэре и замолчал, видимо, ему было тяжело даже говорить.
В большом доме у дороги горел свет: хозяева уже встали. Рауль постучал, и всклокоченный дядька в холщовом фартуке поверх тяжелой куртки, оказавшийся – на ловца и зверь бежит – местным трактирщиком, с готовностью принял предложенный ему аур[48], радуясь удачно начинающемуся дню. Комнат у него оказалось как раз две, и обе пустовали. В одну Рауль водворил притихшую Эстелу, от усталости забывшую даже о герцоге, а во вторую буквально втащил Шарля. Тот, когда Рауль принялся стаскивать с него сапоги, попытался сопротивляться, но быстро смирился и вскоре уже спал. У ре Фло еще хватило сил умыться, позавтракать лепешками с парным молоком и выяснить, что деревенька зовется Броды, стоит на земле, принадлежащей графам Койла, и что благородные сигноры могут жить здесь хоть до Темной Звезды.
Рауль заметил, что они, вероятно, проведут здесь пару дней, но лучше будет, если об этом никто не узнает. Трактирщик с готовностью согласился, по его глазам было видно, что он подозревает любовную интрижку. Вот и славно, скрывать еретиков он, возможно бы, и не решился, а вот удравшую дочь от назойливого родителя… Почему бы и нет! Рауль сдержанно хмыкнул, укрепляя хозяина в его догадке, и поднялся наверх.
Шарль спал, разметав руки, видимо, ему что-то снилось, потому что он улыбался совсем по-детски. Рауль сбросил куртку и с удивлением уставился на то место, где была рана. На смуглой коже белел рубец, которому на вид было никак не менее полугода. В другое время виконт был бы потрясен до глубины души, но сегодня он слишком устал и для того, чтобы думать, и для того, чтобы удивляться. Он еще немного посидел, глядя прямо перед собой и веря и не веря, что все произошло именно с ними, а потом стащил со второй кровати одеяло и улегся у двери, положив рядом меч и кинжалы. Спустя мгновение спал и он.
2850 год от В.И.
15-й день месяца Волка.
Фей-Вэйя
– Вот мы и дома. – Агриппина ласково улыбалась, хотя на душе у нее скребли кошки. Кто знает, что здесь творится, но зачем загодя пугать Солу. Девочка только-только начала оттаивать, да и не понять ей того, чего опасается Агриппина. Пока не понять! – Видишь дом, увитый виноградом? Ты будешь жить там, на втором этаже.
– А вы, бланкиссима?
– Я? Рядом. Мы будем видеться каждый день. Я старшая наставница, а ты к тому же моя крестница. Ничего не бойся, я о тебе позабочусь.
– Спасибо, – опустила ресницы Соланж, и Агриппина который раз подумала об удивительной красоте юной ноблески. Даже теперь вряд ли кто пройдет мимо и не оглянется. А что будет года через три, когда Сола закончит обучение!
– Ты уже ответила на Вопросы?
– Нет, бланкиссима… Бланкиссима Козима меня еще только готовила.
– Хорошо, завтра этим и займемся. – Разумеется, Диане, затеявшей авантюру с Тагэре, было не до девчонок-послушниц!
В Мунте в резиденции ордена вообще творится что-то непотребное. Сестры чуть ли не в открытую живут не только с рыцарями Оленя, что время от времени случалось даже в Фей-Вэйе, но (что вовсе никуда не годится!) с арцийскими нобилями, и тон задает Диана, спевшаяся с мерзавцем Фарбье.
Воистину, от орла орленок, а от кота – кощенок. Фарбье славились любвеобильностью, которая уступала разве что их честолюбию. Потомки любовницы Жана Лумэна, прозванного Двоеженцем, они старательно карабкались наверх, пытаясь с помощью некрасивых, но знатных жен и честолюбивых любовниц отмыть с герба кошачьи следы… Жан Второй, незаконный кузен убитого во время очередной военной авантюры Пьера Пятого, с помощью развратной бланкиссимы совсем подмял слабоумного короля. Диана же ведет себя в Арции как королева. Агриппине было противно на все это смотреть, но пока Рубины Циалы не украсят ту, кто сможет в эти поганые времена спасти Арцию от гибели, придется терпеть и блудниц, и интриганок. Можно, конечно, покарать арцийку, но это усилит Елену-тихоню, а Агриппина была уверена, что в ифранской змее яда еще больше. Позволить же кому-то из них захватить Рубины сестра барона Трюэля не могла. Заболевшая Виргиния, та хотя бы видела дальше собственного носа.
Выбежавшие служители принимали лошадей, снимали с них баулы. Сестра Теона увела присмиревшую Соланж. Девочка несколько раз оглянулась на Агриппину, и та ободряюще помахала ей рукой. Сложись ее судьба иначе, ее собственной дочери могло бы быть столько же, хотя с такой внешностью, как у нее самой, девочек лучше не рожать. Агриппина вздохнула и повернулась к одной из сестер:
– Что, бланкиссима Генриетта у себя?
– Да, она просила привести вас немедленно.
– Хорошо, я только переоденусь.
– Бланкиссима сказала, чтобы вы сразу же шли к ней.
Так, значит, письмо не врет, и случилось что-то из ряда вон выходящее. Агриппина сбросила влажный тяжелый плащ – дождя не было, но все прямо-таки пропитала холодная сырость – и поднялась к Генриетте.
– Слава святой Циале, Грина. Наконец-то!
– Неужели все так серьезно?
– Не знаю, что и думать. Ты в этом разбираешься лучше меня.
– Так что случилось?
– Сначала проведаем Виргинию.
– Что с ней произошло?
– Это я и хочу узнать. Я такого никогда не видела. В дюзах обрабатывают иначе, но на обычное помешательство тоже не похоже.
На помешательство это действительно не походило, хотя бы потому, что для того, чтобы сойти с ума, требуется ум, а у Ее Иносенсии его не осталось. Перед потрясенной Агриппиной сидело животное не умнее морской свинки.
– Грина! В уставе сказано, что Предстоятельница становится таковой пожизненно, что она не может ошибиться или согрешить.
– Значит, не может… Что ж, придется обучить ее делать несколько нужных жестов, а остальное ляжет на тебя. Ты настоятельница Фей-Вэйи, и здесь твои распоряжения, кроме тех, что отменит Ее Иносенсия, – закон. Но я сомневаюсь, что она станет что-то отменять.
– Грина!
– Гета! Тебе никогда при живых Елене и Диане не удастся стать Предстоятельницей. А теперь, если не будешь дурой, ты получишь все, кроме Рубинов.
– Ой, как я рада, что ты вернулась!
– А вот я не очень. Виргиния могла бы и подождать кварту[49] или две, пока я управлюсь с делами. То, что я видела в Мунте, мне не понравилось, и дело не в любовных похождениях Дианы.
Эстель Оскора
Гиб остановился на краю самой мерзкой цветочной поляны, которую я когда-либо видела. Собственно говоря, до сего эпохального момента я не представляла, что цветы могут быть мерзкими, и потому увиденное перевернуло все мое нутро. Высокие, по грудь коню, с жирными стеблями и широкими зелеными с белесоватым налетом листьями, увенчанные мясистыми соцветиями, испускающими приторно-сладкий аромат, эти, с позволения сказать, растения стояли сплошной стеной, а над ними вились достойные их бледные бабочки… Я поняла, что дальше Гиб не пойдет. Водяной конь был смел и искренне предан Рене, любовь к которому частично перенес и на меня, но даже мой адмирал вряд ли заставил бы Гиба сделать хоть один шаг. Эти цветочки были границей, за которой все словно бы сходило с ума. Роман рассказывал, что ему удалось перейти цветущее поле и добраться до центра этого безумия, но, похоже, за прошедшие столетия очаг заразы разросся. Эльф говорил о каком-то провале, куда он спускался, я же обнаружила цветочное кольцо, едва переправившись через широкую степную реку. Что ж, терять мне в любом случае нечего! Со мной Кольцо Эрасти и моя сомнительная Сила. Если мне удастся продраться к Проклятому, то, может быть, я получу ответы на все вопросы, в том числе и на тот, который был для меня важнее всего. Эрасти МОГ знать, что скрывается в Сером море, и я не колебалась.
Гиб, совсем как настоящий конь, ткнул меня зеленоглазой мордой и вздохнул. Моя единственная связь с прошлым! Я провела рукой по лоснящейся прохладной шее и, больше не оглядываясь, шагнула в проклятый цветник.
Идти по нему было не так уж и трудно, хоть и противно. Стебли, на которые приходилось наступать, с чавканьем переламывались, брызгая мутным соком. Полагаю, для любого нормального существа это было смертельным ядом, но у меня вызывало лишь брезгливость. Бабочки окружили меня и нахально порхали вокруг лица, то и дело задевая белесыми крылышками, в воздухе стоял густой запах парфюмерной лавки, но эту беду пережить было можно. Луг казался бесконечным, я не знала, сколько я прошла. Все те же бабочки. Все та же сладкая жара и мясистые пупырчатые цветы у лица. Наконец я догадалась посмотреть на небо, и мне, впервые за время разлуки с Рене, стало страшно. Неба не было, была какая-то клубящаяся муть. Я попробовала привстать на цыпочки и оглянуться. Бесполезно. Только цветы, бабочки, опаловая пелена сверху и переломанные, истекающие соком стебли, отметившие мою дорогу. Я поднесла к глазам руку с Черным кольцом и увидела, что оно изменилось. Раньше это был просто слегка выщербленный сверху очень темный полупрозрачный камень с какими-то точками и разводами внутри. Теперь внутри кольца, словно костер на ветру, билось невиданное черное пламя, и ветер дул чуть в сторону от того направления, которое избрала я.
Я знала, что именно Кольцо в свое время привело Рамиэрля туда, где исчез Эрасти, видимо, и мне следовало повернуть туда, куда указывал язык темного огня, и я повернула. Теперь я, по крайней мере, получила хоть какой-то знак, подтверждающий мои догадки. И я шла, стараясь думать о чем угодно, кроме того, что и эта дорога может оказаться бесполезной. Мое упорство было вознаграждено, я бы даже сказала, слишком.
Роман не преувеличивал, наоборот. А может, за прошедшее время виденное им безобразие окрепло и заматерело. ЭТО, толстое, полупрозрачное, мутное, больше всего походило на студенистый след чудовищного слизняка, отделенный от земли и намотанный на огромное веретено, верхний конец которого терялся в белесой хмари, заменяющей здесь небо. Я стояла на окраине наконец-то закончившегося луга, где цветы едва достигали колен, а бабочки и вовсе исчезли, и смотрела на то, не знаю что. В нем не было ни входа, ни выхода, вообще ничего. Приглядевшись, я все же разглядела в сером сгустке какие-то черточки и кляксы, но от этого легче не стало. Что ж, идти так идти, и я шагнула вперед.
Ничего не произошло, меня не скрутило в бараний рог, в меня не ударила молния, я не провалилась в зыбучие пески. Что ж, раз нас подпускают поближе, подойдем.
Я хорошо помнила рассказ Романа, но со мной не происходило ничего похожего. Я просто медленно шла вперед, а поганое веретено отступало. Когда-то я так же бежала по мокрому полю за радугой, а она уходила от меня дальше и дальше, потом стала гаснуть и наконец исчезла, а я поняла, что пробежала немалое расстояние. Эта же штука исчезать не собиралась, она по-прежнему маячила вдали, не приближаясь, но и не удаляясь, а потом я оказалась на краю обрыва, взявшегося буквально ниоткуда. Конечно, будь это обычный обрыв, он вряд ли мог бы мне повредить, даже свались я с него, но в этом месте я не чувствовала в себе совершенно никакой Силы. Мои ноги болели, как у любого человека, который долго шел пешком, мне хотелось пить, было жарко и тоскливо, а тут еще эта яма. Я заглянула в нее: глубоко. Серые пыльные камни, серая пыль внизу. А впереди этот чертов столб, который…
Сначала мне в очередной раз показалось, что я схожу с ума, но, приглядевшись, я уверилась, что если глаза мне не врут, то веретено похудело, и изрядно, после чего я сделала то, что должна была сделать много раньше, а именно – оглянулась. За мной, сколько хватал глаз, расстилалась серая неприглядная пустыня. В своих скитаниях я не раз видела земли, которые так назывались, но там были какие-то барханы или каменистые россыпи, там росли кактусы или саксаул, а здесь было именно пусто. Ничего, только плоская, как стол, поверхность, покрытая пылью, в которую ноги проваливаются по щиколотку.
Я снова вгляделась в похудевшее веретено и обругала себя последними словами: смутные пятна, проступающие сквозь серую слизь, изменили свои очертания. Какой же дурой я была! Я все время ждала, когда что-то начнется, когда на меня обрушится магический удар, а все было просто и глупо. Тот, кто наматывал этот чудовищный кокон, делал это с таким расчетом, чтобы некто, скорее всего он сам, мог его размотать и добраться до того, что скрыто в середине. Пользовался он силой Ройгу, а значит, то, что было по силам ему, мог сделать кто-то из его собратьев-ройгианцев высокой степени посвящения и, разумеется, Белый Олень и Эстель Оскора. И делалось это просто до противности. Нужно было просто идти вперед. Каждый мой шаг разматывал этот кошмар, как разматывает ковер каждый шаг дворцового служителя, катящего перед собой скатку. Мне нужно было лишь идти вперед, и больше ничего. Поняла я и другое: мерзкие цветочки не имели никакого отношения к этой магии, это был гной, вытекающий из раны. Уроду-ройгианцу удалось ранить сам мир, и рядом начали твориться всяческие безобразия. Эту гниль еще нужно будет как-то выжечь, но сначала я должна дойти до Эрасти. Я посмотрела вниз: да, овраг, но неужели я, прошедшая десятки миров, не смогу туда спуститься?! Смогу, Проклятый меня побери!
2850 год от В.И.
21-й день месяца Звездного Вихря.
Святой город Кантиска
Святой Эрасти отрешенно и скорбно взирал на собравшихся клириков. Архипастырь[50] Иакинф, благообразный старец с иконописным лицом и бледно-голубыми, как у младенца, и столь же пустыми глазами, торжественно опустился в свое кресло и высоким надтреснутым голоском объявил, что конклав собран, дабы выслушать легата Иллариона, по настоянию кардинала Арцийского Евгения, расследовавшего то, что произошло в Мунте.
Кардиналы важно наклонили благообразные головы, хотя в глубине души у многих таился страх. С тех пор, как Архипастырь Максимилиан настоял на окончательной передаче всех дел, связанных с Запретной Магией, в руки Церкви и для ведения их основал орден святого Антония-Молчальника[51], Скорбящие набрали немалую силу. Идти против них осмеливались разве что такие неуемные и отчаянные люди, как нынешний арцийский кардинал. И надо же было такому случиться, что именно в Арции из рук антонианцев вырвался Шарль Тагэре. Даже те члены конклава, которые не имели никакого отношения ни к Арции, ни к делам Скорбящих, чувствовали себя неуютно, а Евгений спокойно сидел в первом ряду, поблескивая колючими глазами на Предстоятеля антонианцев Ореста, и прямо-таки рвался в бой.
Больше всего клирики боялись, что дойдет до голосования и придется прилюдно принимать чью-то сторону. Ореста ненавидели, ему желали всяческих неудач и неприятностей, но выступать против него было себе дороже. С другой стороны, если он сломает Евгения, его уже не остановить. Архипастырь откровенно слаб, Предстоятель эрастианцев давным-давно ушел в себя, а о других и говорить не приходится. Клирики понимали значение происходящего, лихорадочно прикидывая, что говорить, если их спросят. Пока же все шло своим чередом.
После короткой молитвы во славу Творца в его Трех Ипостасях Создателя, Судии и Спасителя и обращения к святому Эрасти Архипастырь дал слово легату. Иеромонах Илларион, еще молодой, с красивым, жестким лицом, более похожий на воина, нежели на клирика, легко опустился на колени перед Архипастырем. Глава Церкви Единой и Единственной пожевал губами, вздохнул и велел рассказать все, что тот обнаружил в Кантиске. Евгений и Орест подались вперед, не отрывая взгляда от невозмутимого лица легата. Илларион поднялся и заговорил спокойно и обстоятельно. Он напомнил, как три кварты назад был послан в Мунт, дабы разобраться в беспрецедентном случае, и какие ему были даны полномочия.
– Я провел расследование настолько тщательное, насколько мог, – перешел наконец к делу клирик. – К сожалению, я не говорил с самим герцогом Тагэре, в настоящее время находящимся в Эльте. Это бы потребовало поездки на север, мне же был назначен срок в две кварты.
Самым мерзким в новой Тарре, как я поняла, были Скорбящие и циалианки. Женщины, дорвавшиеся до власти и почитающие себя высшей инстанцией, что может быть гаже? Мужчин, даже фанатиков, порой сдерживает понятие чести и мужской дружбы. Женщины дружбы не знают, они могут или любить, или ненавидеть, или любить и ненавидеть одновременно. Если они не любят мужчину, они любят власть или бога и, в любом случае, ненавидят соперниц и тех, кто выбрал для себя другой путь. «Не такая» – такой же враг, как и та, что может перейти дорогу. Сестры же (если Виргиния не была выродком, а она, к сожалению, не была – об этом увиденное мной прямо-таки криком кричало) совмещали в себе все самое жуткое, что есть у клириков, каковых я на своем веку немало повидала, у женщин и у магов, черпающих свою силу в жестоких ритуалах. Сочетание вышло чудовищным.
Я не сомневалась, что тот, кто прятался в Сером море, направлял и этот орден, и Лумэнов, и ифранского Жозефа. Эта тварь была куда страшнее не только моего отца со всеми его «рогатыми», но и самого Ройгу. Это же надо! Незаметно прибрать к рукам чуть ли не всю Арцию, не прибегая к «Наполнению Чаши»[47] и прочим прелестям. На первый взгляд все шло как обычно. Ну, воевали, ну, убивали и свергали, так это было всегда. Развалилась некогда большая империя, забыли порох и собственное прошлое, вспомнили доспехи, уверовали в новые сказки, поменяли местами правых и виноватых. По отдельности все это могло случиться, но вместе мне ужасно не нравилось.
Я уж не говорю о том, что проклятье старой Зенобии сработало: кровь Рене восстала друг на друга. В Тарре шла нешуточная заваруха. Того, что я успела увидеть, хватило, чтобы понять: потерпев неудачу с древним богом, наш неприятель сделал ставку на людей, прежде всего на Скорбящих и циалианок (впрочем, Лумэны и ифранские короли были немногим лучше), и те успели натворить дел. Если все они были руками того заморского зла, которое сгубило Рене, то оно здорово продвинулось вперед.
Похоже, оно в состоянии добиться своего и без Белого Оленя, которого я не слышу, хотя переполняющая меня сила свидетельствует, что тварь жива и здорова, и, значит, я должна ее найти и остановить. Так что войны и интриги придется отложить, хотя моя душа, или что там у меня было, болела и за Тагэре, и за Эстелу. Я должна освободить Эрасти. Не выйдет – займемся чем-то другим, но начинать следовало с этого.
Где искать Проклятого, я знала: вряд ли Корбутские горы и Место Силы куда-то делись, горы стоят долго, особенно такие. На мгновенье я задумалась. Проще всего было перенестись туда с помощью магии, но кто знает, как она сработает рядом с тем чудовищным искажением, которое видел Роман, да и синяки не могут не учуять такое возмущение, а я бы не хотела сообщать им о своем возвращении. Они, похоже, считают меня сказкой, и пусть считают. Увы. Я не столь всемогуща, как та Темная Звезда, которой сегодня в Тарре пугают детей, но я есть, и с этим им придется считаться. Даже если я не найду ни Романа, ни Эмзара, даже если Рене погиб или исчез и я НИКОГДА его не увижу, я сломаю хребет этой погани. А для этого нужна тайна и ясный и трезвый рассудок. Именно поэтому я не стану рыскать по Арции, выискивая следы тех, кто мне дорог, а направлюсь в Последние горы. Или я найду Эрасти, или нет, но любой ответ – это определенность.
Рене не заставлял меня клясться, что я закончу его войну, что бы ни случилось с ним, но я сделаю это. Сейчас осень. Если отправиться пешком, не прибегая к высшей магии, я окажусь у Места Силы не раньше весны, да и то если повезет.
Поискать Тайные Пути? Думаю, я нашла бы их, но я слишком долго не была в Арции и не знаю, кто сейчас ходит тропами Ушедших. Если ройгианцы, я получу войну раньше, чем нужно. У меня оставался лишь один способ, простой и надежный. Правда, если тот, кого я позову, не придет, это будет знаком того, что и другие друзья далеко или мертвы. Именно поэтому я тянула, глядя, как на западе догорает оранжевая полоска. Месяца не было, только холодные звезды. Я отыскала созвездие Рыси, мысленно обращаясь к Рене, а потом опустилась на колени над речонкой и, резанув по руке эльфийским кинжалом – еще одна память, – опустила окровавленную руку в воду. В моих жилах по-прежнему текла красная кровь, и пусть не кто угодно, но я сама еще могла ее пролить. Глупо, но отчего-то это успокаивало.
Если тот, о ком я думаю, жив и здесь, он меня узнает и придет, а пока следовало заняться новоявленными статуями. Конечно, можно было и так оставить, через несколько дней они бы умерли от жажды, и с жизнью кончилось бы и заклятье, но такое «украшение» возле столицы вызовет нездоровое любопытство. Заклятью неподвижности я научилась далеко от Тарры, здешним магам его никогда не распутать, да и сил у них не хватит, но шум пойдет немалый, и как бы это не повредило Тагэре. Все мало-мальски сведущие в волшбе наверняка пришли к выводу, что раз на эшафоте не было никого постороннего, то всему виной разбуженная внешней магией кровь Арроев. Лично я бы так и подумала, а если еще и те, кто на него напал, оборотились в соляные столбы, то на герцога повесят всех магических собак. Нужно было срочно что-то придумать, и, скажу без лишней скромности, у меня это вышло.
Убийц оставалось десятка три, я прикинула, кто из них был самым сильным, и придала ему внешность Шарля, после чего отступила в сторону и сказала: «Свободны». Разумеется, все бросились на одного. Мой выбор оказался неплох, бандит защищал свою жизнь бешено, прежде, чем его свалили, он уложил двоих или троих. Тот же, кто его убил, в награду получил… лицо Тагэре и смерть. Они убивали друг друга, а я стояла и смотрела. Не могу сказать, что это было приятным зрелищем. Мне пришлось дважды увидеть, как падает пронзенный мечом человек, вызывающий у меня какую-то осеннюю нежность. Отвернуться я не могла – нужно было успеть сменить заклинание.
Наиболее удачные боевые заклятья растут из слабых и подлых сторон тех, против кого они направлены. С такими, как Шарло, этот прием не сработал бы, но для наемных убийц он был в самый раз. Они предавали и предавали, били в спину и чужих и своих, обо всех судя по себе. Мой герцог верил тем, кто дрался с ним бок о бок, и потому для этого заклятья был неуязвим. Другое дело – бандиты. Придавая одному из них черты Тагэре, я заставила остальных на него наброситься. Разумеется, «жертва» вообразила себя преданной. Предсмертной ярости, страха и злобы, направленной против своих же, хватило на полноценную Печать Ненависти. Теперь каждый в каждом видел врага, каждый дрался против всех, полагая себя жертвой предательства со стороны других. Я смотрела на жуткий, безумный, воющий ком, истекающий кровью. Это были даже не звери, а что-то извращенное, жестокое и бессмысленное.
Разбойники истребляли друг друга, а я стояла рядом, держа заклятье и сохраняя барьер, так как заваруха началась слишком близко от города, а вызванное моим появлением в Тарре магическое возмущение учуяли даже на отдаленной дороге.
Наконец все было кончено, пауки пережрали друг друга. Остался только один, и тот едва держался на ногах. Я могла бы его прикончить, но решила «повесить» на него все, что можно и нельзя. Магическая грязь, налипшая на меня во время моих таррских похождений, и жизненная сила убитых бандитов были превосходным материалом, а жаль мне этого человека не было. Раз ты стал наемным убийцей, будь любезен проглотить то, чем угощал других. Я подошла к нему и положила руки на его плечи. Он попробовал вырваться, но мир уже стремительно оборачивался вокруг нас двоих, вливая в последнего из убийц силы всех, погибших здесь, и одновременно желание бежать, бежать и бежать… Когда силы иссякнут, он упадет и умрет, но будет это нескоро, сначала беглец оставит такой магический след, что самый завалящий магик поймет: здесь прошел кто-то, сотворивший запредельную волшбу. Я убрала руки, и убийца, даже не оглянувшись, торопливо вскочил на лошадь и поскакал на юго-восток: я прикинула, что лучше, если след приведет в Канг-Хаон. Если разбойника настигнут живым, еще можно будет догадаться, что он обманка, но, если он успеет умереть, у преследователей не возникнет сомнений: дорогу им перешел хаонский волшебник. И пусть гадают, зачем это ему понадобилось!
Дело было сделано, и я присела на берегу ручья. Отчего-то судьба вечно подстерегала меня у воды. Время шло, я ждала, не позволяя себе даже думать о том, что жду напрасно. И он пришел. Клубящиеся облака налетели с северо-запада, закрывая звездное небо, вдали загремело. Поздняя гроза приближалась, а вместе с ней и тот, кого я звала. Окружившая меня угольная чернота не мешала чувствовать каждое движение древнего создания. Спутник первых богов Тарры, участник нашей с Рене войны и свидетель нашей любви появился быстрее, чем я думала, и я со стоном приникла щекой к прохладной шее. Гиб! Старый друг! Как же я была рада его видеть!
2850 год от В.И.
12-й день месяца Волка.
Окрестности Мунта. Морской тракт
Шарль едва держался в седле, но признать это было выше его сил, а Эстела никогда бы не позволила себе запросить пощады при герцоге. Передохнуть предложил Рауль, хотя он был единственным, кто мог продолжать путь. Виконт внутренне улыбнулся и заявил:
– Все! Или мы останавливаемся в той деревушке, или мы умираем у того холма!
– Хорошо, – кивнул Тагэре и замолчал, видимо, ему было тяжело даже говорить.
В большом доме у дороги горел свет: хозяева уже встали. Рауль постучал, и всклокоченный дядька в холщовом фартуке поверх тяжелой куртки, оказавшийся – на ловца и зверь бежит – местным трактирщиком, с готовностью принял предложенный ему аур[48], радуясь удачно начинающемуся дню. Комнат у него оказалось как раз две, и обе пустовали. В одну Рауль водворил притихшую Эстелу, от усталости забывшую даже о герцоге, а во вторую буквально втащил Шарля. Тот, когда Рауль принялся стаскивать с него сапоги, попытался сопротивляться, но быстро смирился и вскоре уже спал. У ре Фло еще хватило сил умыться, позавтракать лепешками с парным молоком и выяснить, что деревенька зовется Броды, стоит на земле, принадлежащей графам Койла, и что благородные сигноры могут жить здесь хоть до Темной Звезды.
Рауль заметил, что они, вероятно, проведут здесь пару дней, но лучше будет, если об этом никто не узнает. Трактирщик с готовностью согласился, по его глазам было видно, что он подозревает любовную интрижку. Вот и славно, скрывать еретиков он, возможно бы, и не решился, а вот удравшую дочь от назойливого родителя… Почему бы и нет! Рауль сдержанно хмыкнул, укрепляя хозяина в его догадке, и поднялся наверх.
Шарль спал, разметав руки, видимо, ему что-то снилось, потому что он улыбался совсем по-детски. Рауль сбросил куртку и с удивлением уставился на то место, где была рана. На смуглой коже белел рубец, которому на вид было никак не менее полугода. В другое время виконт был бы потрясен до глубины души, но сегодня он слишком устал и для того, чтобы думать, и для того, чтобы удивляться. Он еще немного посидел, глядя прямо перед собой и веря и не веря, что все произошло именно с ними, а потом стащил со второй кровати одеяло и улегся у двери, положив рядом меч и кинжалы. Спустя мгновение спал и он.
2850 год от В.И.
15-й день месяца Волка.
Фей-Вэйя
– Вот мы и дома. – Агриппина ласково улыбалась, хотя на душе у нее скребли кошки. Кто знает, что здесь творится, но зачем загодя пугать Солу. Девочка только-только начала оттаивать, да и не понять ей того, чего опасается Агриппина. Пока не понять! – Видишь дом, увитый виноградом? Ты будешь жить там, на втором этаже.
– А вы, бланкиссима?
– Я? Рядом. Мы будем видеться каждый день. Я старшая наставница, а ты к тому же моя крестница. Ничего не бойся, я о тебе позабочусь.
– Спасибо, – опустила ресницы Соланж, и Агриппина который раз подумала об удивительной красоте юной ноблески. Даже теперь вряд ли кто пройдет мимо и не оглянется. А что будет года через три, когда Сола закончит обучение!
– Ты уже ответила на Вопросы?
– Нет, бланкиссима… Бланкиссима Козима меня еще только готовила.
– Хорошо, завтра этим и займемся. – Разумеется, Диане, затеявшей авантюру с Тагэре, было не до девчонок-послушниц!
В Мунте в резиденции ордена вообще творится что-то непотребное. Сестры чуть ли не в открытую живут не только с рыцарями Оленя, что время от времени случалось даже в Фей-Вэйе, но (что вовсе никуда не годится!) с арцийскими нобилями, и тон задает Диана, спевшаяся с мерзавцем Фарбье.
Воистину, от орла орленок, а от кота – кощенок. Фарбье славились любвеобильностью, которая уступала разве что их честолюбию. Потомки любовницы Жана Лумэна, прозванного Двоеженцем, они старательно карабкались наверх, пытаясь с помощью некрасивых, но знатных жен и честолюбивых любовниц отмыть с герба кошачьи следы… Жан Второй, незаконный кузен убитого во время очередной военной авантюры Пьера Пятого, с помощью развратной бланкиссимы совсем подмял слабоумного короля. Диана же ведет себя в Арции как королева. Агриппине было противно на все это смотреть, но пока Рубины Циалы не украсят ту, кто сможет в эти поганые времена спасти Арцию от гибели, придется терпеть и блудниц, и интриганок. Можно, конечно, покарать арцийку, но это усилит Елену-тихоню, а Агриппина была уверена, что в ифранской змее яда еще больше. Позволить же кому-то из них захватить Рубины сестра барона Трюэля не могла. Заболевшая Виргиния, та хотя бы видела дальше собственного носа.
Выбежавшие служители принимали лошадей, снимали с них баулы. Сестра Теона увела присмиревшую Соланж. Девочка несколько раз оглянулась на Агриппину, и та ободряюще помахала ей рукой. Сложись ее судьба иначе, ее собственной дочери могло бы быть столько же, хотя с такой внешностью, как у нее самой, девочек лучше не рожать. Агриппина вздохнула и повернулась к одной из сестер:
– Что, бланкиссима Генриетта у себя?
– Да, она просила привести вас немедленно.
– Хорошо, я только переоденусь.
– Бланкиссима сказала, чтобы вы сразу же шли к ней.
Так, значит, письмо не врет, и случилось что-то из ряда вон выходящее. Агриппина сбросила влажный тяжелый плащ – дождя не было, но все прямо-таки пропитала холодная сырость – и поднялась к Генриетте.
– Слава святой Циале, Грина. Наконец-то!
– Неужели все так серьезно?
– Не знаю, что и думать. Ты в этом разбираешься лучше меня.
– Так что случилось?
– Сначала проведаем Виргинию.
– Что с ней произошло?
– Это я и хочу узнать. Я такого никогда не видела. В дюзах обрабатывают иначе, но на обычное помешательство тоже не похоже.
На помешательство это действительно не походило, хотя бы потому, что для того, чтобы сойти с ума, требуется ум, а у Ее Иносенсии его не осталось. Перед потрясенной Агриппиной сидело животное не умнее морской свинки.
– Грина! В уставе сказано, что Предстоятельница становится таковой пожизненно, что она не может ошибиться или согрешить.
– Значит, не может… Что ж, придется обучить ее делать несколько нужных жестов, а остальное ляжет на тебя. Ты настоятельница Фей-Вэйи, и здесь твои распоряжения, кроме тех, что отменит Ее Иносенсия, – закон. Но я сомневаюсь, что она станет что-то отменять.
– Грина!
– Гета! Тебе никогда при живых Елене и Диане не удастся стать Предстоятельницей. А теперь, если не будешь дурой, ты получишь все, кроме Рубинов.
– Ой, как я рада, что ты вернулась!
– А вот я не очень. Виргиния могла бы и подождать кварту[49] или две, пока я управлюсь с делами. То, что я видела в Мунте, мне не понравилось, и дело не в любовных похождениях Дианы.
Эстель Оскора
Гиб остановился на краю самой мерзкой цветочной поляны, которую я когда-либо видела. Собственно говоря, до сего эпохального момента я не представляла, что цветы могут быть мерзкими, и потому увиденное перевернуло все мое нутро. Высокие, по грудь коню, с жирными стеблями и широкими зелеными с белесоватым налетом листьями, увенчанные мясистыми соцветиями, испускающими приторно-сладкий аромат, эти, с позволения сказать, растения стояли сплошной стеной, а над ними вились достойные их бледные бабочки… Я поняла, что дальше Гиб не пойдет. Водяной конь был смел и искренне предан Рене, любовь к которому частично перенес и на меня, но даже мой адмирал вряд ли заставил бы Гиба сделать хоть один шаг. Эти цветочки были границей, за которой все словно бы сходило с ума. Роман рассказывал, что ему удалось перейти цветущее поле и добраться до центра этого безумия, но, похоже, за прошедшие столетия очаг заразы разросся. Эльф говорил о каком-то провале, куда он спускался, я же обнаружила цветочное кольцо, едва переправившись через широкую степную реку. Что ж, терять мне в любом случае нечего! Со мной Кольцо Эрасти и моя сомнительная Сила. Если мне удастся продраться к Проклятому, то, может быть, я получу ответы на все вопросы, в том числе и на тот, который был для меня важнее всего. Эрасти МОГ знать, что скрывается в Сером море, и я не колебалась.
Гиб, совсем как настоящий конь, ткнул меня зеленоглазой мордой и вздохнул. Моя единственная связь с прошлым! Я провела рукой по лоснящейся прохладной шее и, больше не оглядываясь, шагнула в проклятый цветник.
Идти по нему было не так уж и трудно, хоть и противно. Стебли, на которые приходилось наступать, с чавканьем переламывались, брызгая мутным соком. Полагаю, для любого нормального существа это было смертельным ядом, но у меня вызывало лишь брезгливость. Бабочки окружили меня и нахально порхали вокруг лица, то и дело задевая белесыми крылышками, в воздухе стоял густой запах парфюмерной лавки, но эту беду пережить было можно. Луг казался бесконечным, я не знала, сколько я прошла. Все те же бабочки. Все та же сладкая жара и мясистые пупырчатые цветы у лица. Наконец я догадалась посмотреть на небо, и мне, впервые за время разлуки с Рене, стало страшно. Неба не было, была какая-то клубящаяся муть. Я попробовала привстать на цыпочки и оглянуться. Бесполезно. Только цветы, бабочки, опаловая пелена сверху и переломанные, истекающие соком стебли, отметившие мою дорогу. Я поднесла к глазам руку с Черным кольцом и увидела, что оно изменилось. Раньше это был просто слегка выщербленный сверху очень темный полупрозрачный камень с какими-то точками и разводами внутри. Теперь внутри кольца, словно костер на ветру, билось невиданное черное пламя, и ветер дул чуть в сторону от того направления, которое избрала я.
Я знала, что именно Кольцо в свое время привело Рамиэрля туда, где исчез Эрасти, видимо, и мне следовало повернуть туда, куда указывал язык темного огня, и я повернула. Теперь я, по крайней мере, получила хоть какой-то знак, подтверждающий мои догадки. И я шла, стараясь думать о чем угодно, кроме того, что и эта дорога может оказаться бесполезной. Мое упорство было вознаграждено, я бы даже сказала, слишком.
Роман не преувеличивал, наоборот. А может, за прошедшее время виденное им безобразие окрепло и заматерело. ЭТО, толстое, полупрозрачное, мутное, больше всего походило на студенистый след чудовищного слизняка, отделенный от земли и намотанный на огромное веретено, верхний конец которого терялся в белесой хмари, заменяющей здесь небо. Я стояла на окраине наконец-то закончившегося луга, где цветы едва достигали колен, а бабочки и вовсе исчезли, и смотрела на то, не знаю что. В нем не было ни входа, ни выхода, вообще ничего. Приглядевшись, я все же разглядела в сером сгустке какие-то черточки и кляксы, но от этого легче не стало. Что ж, идти так идти, и я шагнула вперед.
Ничего не произошло, меня не скрутило в бараний рог, в меня не ударила молния, я не провалилась в зыбучие пески. Что ж, раз нас подпускают поближе, подойдем.
Я хорошо помнила рассказ Романа, но со мной не происходило ничего похожего. Я просто медленно шла вперед, а поганое веретено отступало. Когда-то я так же бежала по мокрому полю за радугой, а она уходила от меня дальше и дальше, потом стала гаснуть и наконец исчезла, а я поняла, что пробежала немалое расстояние. Эта же штука исчезать не собиралась, она по-прежнему маячила вдали, не приближаясь, но и не удаляясь, а потом я оказалась на краю обрыва, взявшегося буквально ниоткуда. Конечно, будь это обычный обрыв, он вряд ли мог бы мне повредить, даже свались я с него, но в этом месте я не чувствовала в себе совершенно никакой Силы. Мои ноги болели, как у любого человека, который долго шел пешком, мне хотелось пить, было жарко и тоскливо, а тут еще эта яма. Я заглянула в нее: глубоко. Серые пыльные камни, серая пыль внизу. А впереди этот чертов столб, который…
Сначала мне в очередной раз показалось, что я схожу с ума, но, приглядевшись, я уверилась, что если глаза мне не врут, то веретено похудело, и изрядно, после чего я сделала то, что должна была сделать много раньше, а именно – оглянулась. За мной, сколько хватал глаз, расстилалась серая неприглядная пустыня. В своих скитаниях я не раз видела земли, которые так назывались, но там были какие-то барханы или каменистые россыпи, там росли кактусы или саксаул, а здесь было именно пусто. Ничего, только плоская, как стол, поверхность, покрытая пылью, в которую ноги проваливаются по щиколотку.
Я снова вгляделась в похудевшее веретено и обругала себя последними словами: смутные пятна, проступающие сквозь серую слизь, изменили свои очертания. Какой же дурой я была! Я все время ждала, когда что-то начнется, когда на меня обрушится магический удар, а все было просто и глупо. Тот, кто наматывал этот чудовищный кокон, делал это с таким расчетом, чтобы некто, скорее всего он сам, мог его размотать и добраться до того, что скрыто в середине. Пользовался он силой Ройгу, а значит, то, что было по силам ему, мог сделать кто-то из его собратьев-ройгианцев высокой степени посвящения и, разумеется, Белый Олень и Эстель Оскора. И делалось это просто до противности. Нужно было просто идти вперед. Каждый мой шаг разматывал этот кошмар, как разматывает ковер каждый шаг дворцового служителя, катящего перед собой скатку. Мне нужно было лишь идти вперед, и больше ничего. Поняла я и другое: мерзкие цветочки не имели никакого отношения к этой магии, это был гной, вытекающий из раны. Уроду-ройгианцу удалось ранить сам мир, и рядом начали твориться всяческие безобразия. Эту гниль еще нужно будет как-то выжечь, но сначала я должна дойти до Эрасти. Я посмотрела вниз: да, овраг, но неужели я, прошедшая десятки миров, не смогу туда спуститься?! Смогу, Проклятый меня побери!
2850 год от В.И.
21-й день месяца Звездного Вихря.
Святой город Кантиска
Святой Эрасти отрешенно и скорбно взирал на собравшихся клириков. Архипастырь[50] Иакинф, благообразный старец с иконописным лицом и бледно-голубыми, как у младенца, и столь же пустыми глазами, торжественно опустился в свое кресло и высоким надтреснутым голоском объявил, что конклав собран, дабы выслушать легата Иллариона, по настоянию кардинала Арцийского Евгения, расследовавшего то, что произошло в Мунте.
Кардиналы важно наклонили благообразные головы, хотя в глубине души у многих таился страх. С тех пор, как Архипастырь Максимилиан настоял на окончательной передаче всех дел, связанных с Запретной Магией, в руки Церкви и для ведения их основал орден святого Антония-Молчальника[51], Скорбящие набрали немалую силу. Идти против них осмеливались разве что такие неуемные и отчаянные люди, как нынешний арцийский кардинал. И надо же было такому случиться, что именно в Арции из рук антонианцев вырвался Шарль Тагэре. Даже те члены конклава, которые не имели никакого отношения ни к Арции, ни к делам Скорбящих, чувствовали себя неуютно, а Евгений спокойно сидел в первом ряду, поблескивая колючими глазами на Предстоятеля антонианцев Ореста, и прямо-таки рвался в бой.
Больше всего клирики боялись, что дойдет до голосования и придется прилюдно принимать чью-то сторону. Ореста ненавидели, ему желали всяческих неудач и неприятностей, но выступать против него было себе дороже. С другой стороны, если он сломает Евгения, его уже не остановить. Архипастырь откровенно слаб, Предстоятель эрастианцев давным-давно ушел в себя, а о других и говорить не приходится. Клирики понимали значение происходящего, лихорадочно прикидывая, что говорить, если их спросят. Пока же все шло своим чередом.
После короткой молитвы во славу Творца в его Трех Ипостасях Создателя, Судии и Спасителя и обращения к святому Эрасти Архипастырь дал слово легату. Иеромонах Илларион, еще молодой, с красивым, жестким лицом, более похожий на воина, нежели на клирика, легко опустился на колени перед Архипастырем. Глава Церкви Единой и Единственной пожевал губами, вздохнул и велел рассказать все, что тот обнаружил в Кантиске. Евгений и Орест подались вперед, не отрывая взгляда от невозмутимого лица легата. Илларион поднялся и заговорил спокойно и обстоятельно. Он напомнил, как три кварты назад был послан в Мунт, дабы разобраться в беспрецедентном случае, и какие ему были даны полномочия.
– Я провел расследование настолько тщательное, насколько мог, – перешел наконец к делу клирик. – К сожалению, я не говорил с самим герцогом Тагэре, в настоящее время находящимся в Эльте. Это бы потребовало поездки на север, мне же был назначен срок в две кварты.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента