Капица Петр Иосифович. В море погасли огни

   - Я не отходила... Я все время тут. На крыше другие дежурят.
   Узнав, по какой лестнице попадают на крышу, мы, перескакивая через несколько ступенек, взбежали наверх и прошли на чердак.
   Там над ящиком с песком едва светился фонарь "летучая мышь". Две бледные девицы, прижавшись к стояку, с тревогой прислушивались к вою моторов и грохоту зениток.
   - Дежурные! - окликнул батальонный комиссар. - Кто у вас тут был?
   . - Минька дворничихин. Он никого не слушается... По крыше ходит.
   В чердачное окно мы взглянули на крышу. Невдалеке, почти на краю ската, стоял небольшой парнишка и, чем - то размахивая, восторженно вопил:
   - Сбили... Наши сбили! Вон горит и падает! Его лицо, озаряемое вспышками разрывов, сияло. А что он держал в руках, разобрать было трудно.
   - А ну, давай сюда! - грозным голосом приказал батальонный комиссар.
   - Чего? - не расслышав, переспросил парнишка.
   - Марш сюда, говорят!
   Когда парнишка приблизился, батальонный комиссар схватил его за руку и потребовал:
   - Показывай, что у тебя!
   Но у парнишки в руках была не ракетница, а железные клещи для обезвреживания "зажигалок".
   - Кто с вашей крыши ракеты пускал?
   - Никто. Я тут один. Это вон с той, - начал оправдываться парнишка, показывая на соседнюю крышу. - Там дядька за трубой сидел. Он в кулак курил, а потом пулять начал... Я думал - по самолетам.
   Мы стали вглядываться в крышу затемненного здания. Но разве наводчик станет ждать, когда придут за ним и схватят. Он, конечно, исчез.
   Велев ребятам немедленно сообщить в милицию о ракетчике, мы вернулись на катер и двинулись вниз по Неве.
   В городе возникло много пожаров. Небо над нами постепенно розовело, а на востоке оно стало багровым.
   Затемненный катер шел с предосторожностями, чтобы в темноте не наткнуться на встречное судно.
   Простор залива встретил нас громовыми раскатами. Одновременно стреляли из тяжелых орудий Кронштадт, форты и корабли. Впереди то и дело мелькали оранжевые вспышки. Жерла орудий изрыгали воющий, визжащий, сотрясающий воздух металл. Огромный купол неба исчертили огненные траектории. Артиллерия северных фортов палила в сторону реки Сестры, а Кронштадт и корабли - по Петергофу и соседним пригородам.
   - Ну и бьют! - сказал кто - то за моей спиной. - Снарядов не жалеют. Видно, немцы сильно прут. Сколько их намолотили, а все не остановить.
   Вскоре мы вошли в зону такого невообразимого грохота, что не слышали собственных голосов.
   Я посмотрел в сторону Ленинграда. Налет авиации продолжался, В небе метались лучи прожекторов. Пожары не унимались, над городом стояло зарево.
   Наш катер, стороной обходя стреляющие корабли, лавируя между транспортами и баржами, сигналя постам наблюдения, миновал Морские ворота и доставил нас в Итальянский пруд к штабной пристани.
   Затемненное здание штаба снаружи казалось необитаемым. Под синей лампочкой я заметил часового в каске. Он жестом показал, куда нужно идти.
   В вестибюле тоже стояли часовые с полуавтоматами, а у телефонов сидели строгие старшины.
   Интендант с тремя серебристыми нашивками, проверив наши предписания, коротко сказал:
   - Проходите.
   Оставив чемодан в закутке раздевалки, я отправился разыскивать второй отдел политуправления.
   В тускло освещенный коридор доносился стрекот пишущих машинок, громкие голоса оперативников, диктующих приказы, звонки телефонов, какое - то гудение, дробный стук ключей радистов. Висел слоистый табачный дым.
   В комнатах политуправления взлохмаченные инструкторы сидели в расстегнутых кителях. Одни принимали по .телефонам донесения, другие сами печатали на машинках сводки, третьи, зарывшись в бумаги, что - то писали. Я обратился к инструктору по печати, который, чуть ли не водя носом по узкой полоске бумаги, вычитывал гранки воззвания моряков к ленинградцам. Оторвавшись от чтения, он некоторое время близоруко смотрел на меня и не понимал, чего я от него хочу, а постигнув, неохотно поднялся и сказал:
   - Пройдем к полковому комиссару.
   Он провел меня в небольшую комнату к начальнику второго отдела Добролюбову. Полковой только что вернулся с фронта и был возбужден.
   - Писателю не здесь, а на Пулковских высотах следовало быть! воскликнул он.
   - С охотой, но... меня послали сюда.
   - Это не к вам лично. Но стоило бы посмотреть, как герой гражданской войны Клим Ворошилов у Пулковских высот с моряками в атаку ходил!
   Эта весть не вызвала у меня восторга.
   - Неужели так плохи наши дела, что главнокомандующий вынужден ходить в атаку? - с тревогой спросил я.
   Мой вопрос смутил полкового комиссара, он поспешил отпустить инструктора и, когда мы остались вдвоем, доверительно сообщил:
   - Положение очень тяжелое. Фашист, сволочь, прет и прет. Измолотим одну дивизию - на подходе другая! Гитлер пообещал, что после взятия Ленинграда кончится война. Вот они и лезут. Прямо одержимые! Наша первая бригада с ходу в бой вступила. Третий день дерется на Пулковских высотах. Положение отчаянное. Устали орлы, на ногах едва держатся. Ворошилов, видно, решил взбодрить. Схватил винтовку и пошел впереди. У комбрига дух захватило: "А вдруг убьют маршала, - беды не оберешься!" Подобрал самых отчаянных ребят и кинулся прикрывать Климента Ефремовича. В общем, страху натерпелись и он и комиссар. Но Ворошилов воодушевил моряков - за день больше десяти атак отбили!
   - Что же будет дальше?
   - Все решат ближайшие дни, а может, и часы. Флот не жалеет снарядов. Слышите, как бьют крейсеры и линкор?
   От стрельбы тяжелых батарей дребезжали в рамах стекла и мигала электрическая лампочка под потолком, Полковой комиссар вдруг стал официальным.
   - Вас, как имеющего уже некий опыт войны, мы назначаем редактором многотиражной газеты воюющих кораблей, - сказал он. - Соединение сборное. В него входят корабли разных ОВРов - рижского, таллиннского, выборгского, кронштадтского. Будете выпускать газету для сторожевиков, минных заградителей, тральщиков, сетьевиков, спасателей и морских охотников. Кораблей, как видите, много. Но в соединении нет ни типографии, ни наборщиков, а газету надо выпускать немедля.
   - Как же я это сделаю?
   - Могу подсказать некие ходы. Здесь, на рейде, как мне докладывали, болтается баржа, прибывшая из Трон-зунда. На ней редактор и имущество газеты шхерного отряда. Разыщите эту баржу и посмотрите, что вам может пригодиться. Редактора отошлете в наше распоряжение.
   - Есть, - сказал я, хотя представления не имел, как сумею наладить немедленный выпуск газеты.
   Уже надвигалась ночь. Артиллерия фортов и кораблей продолжала бить по южному берегу. Было тревожно и душно, как перед грозой. "Неужели и ночью передышки не будет?" - невольно подумалось мне.
   В темноте я с трудом разыскал у Петровского парка здание кронштадтского ОВРа. Начальник политотдела полковой комиссар Ильин еще не спал. Это был невысокий, круглолицый человек с тусклыми глазами и глухим голосом.
   - А - а, редактора прислали... Очень хорошо. Когда же мы газету начнем выпускать? Меня уже теребят.
   - А у вас есть хоть какое-нибудь типографское оборудование? - спросил я, надеясь на чудо.
   - Типографское? - переспросил он. - Нет, даже простого ротатора не имеем. Политотдел сборный, имущества много, но все какое - то не то.
   Где же вы намереваетесь газету печатать?
   - А это уж ваше дело. Может быть, городская типография возьмет? Но у нас нет денег.
   - На первое время мне нужны два - три сотрудника.
   - Сотрудников найдем, - уверил он. - Построим завтра вновь прибывших и спросим, кто с газетами имел дело. А пока можете взять старшину Петра Клецко. Он у нас по печати: за газетами ездит, почту разносит...
   Поняв, что в газетном деле начпо ничего не смыслит и серьезной помощи не окажет, я решил дождаться утра.
   - Куда разрешите устроиться на ночь? - спросил я у него.
   Начпо вызвал старшину, сидевшего за пишущей машинкой в приемной. Тот взял у меня аттестат на питание и отвел в одну из комнат политотдельцев. В ней стояло три койки. На крайней спал старший политрук из морской погранохраны. Это я определил по нашивкам на рукавах кителя, висевшего на спинке стула. Несмотря на грохот тяжелой артиллерии и позвякивание стекол в окне, он спал на спине с открытым ртом, словно убитый.
   Я разделся, погасил свет и лег на койку у стены, которая от мощных залпов вздрагивала, источая запах известки.
   На новом месте не спалось. Лишь временами охватывало какое - то странное оцепенение. Мне мерещилось, что я плыву по штормовому, грохочущему морю и не могу удержаться на койке, потому что руки не подчиняются мне... Я падаю и не могу достигнуть палубы, вместо нее - свистящая пустота.
   К утру стрельба как будто несколько стихла и стекла окон перестали дребезжать.
   "Видно, стреляю! малым калибром с залива, - соображал я. - А может, немцы уже ворвались на улицы Ленинграда, не будешь же палить двенадцатидюймовыми снарядами по домам".
   Со двора послышалось нарастающее завывание сирены. Захлопали двери. Снизу донесся топот многих ног.
   Вскочив, я быстро оделся и хотел бежать. Но куда? Зачем? Здесь я не был "расписан", не имел своего поста, как на "Полярной звезде".
   - Куда тут деваться во время тревог? - спросил я у соседа по койке.
   Тот зевнул, потянулся и, закурив, ответил:
   - Вчера в Петровский парк загоняли. Там наши бомбоубежища.
   Видя, что старший политрук никуда не спешит, я тоже остался в здании.
   Воздушная тревога длилась недолго. Не успел я побриться, как по радио разнеслась песня горниста, играющего отбой.
   Отыскав секретаря политотдела, я попросил вызвать почтаря. Ко мне явился главстаршина в поношенном бушлате и черных краснофлотских брюках, заправленных в голенища кирзаков. Внешность его была какой - то стариковской, хотя ему не было и тридцати лет. Старили главстаршину мешки под глазами и стертые зубы, державшие обгорелую трубку. Мне показалось, что этот морячина попал в ОВР из торгового флота. На малых судах боцманы и механики любят напускать на себя солидность морских волков.
   - Где вы до войны плавали? - спросил я.
   - На Балтике. И на островах служил. Морское дело знаю, могу исполнить любую работу. Можете проверить. Морских волков узнают по аппетиту и беспробудному сну. Всеми этими качествами я обладаю в полной мере.
   Главстаршина, поняв, что я не кадровик, что передо мной можно не тянуться, распустил язык. Он явно рисовался, изображая развязного эрудита. Видно было, что это тертый калач.
   - Говорят, вы стихи пишете? - поинтересовался я.
   - Могу.
   - В газете приходилось работать?
   - Было дело. На Гогланде за редактора многотиражку подписывал.
   - Почему же вас почтальоном сделали?
   - В политотделе думают, что это самая близкая к писательскому труду деятельность.
   Клецко был старожилом в соединении, он знал, где и что можно добыть и к кому обратиться. В первый день я не уловил в нем швейковских задатков и предложил:
   - Пойдете в секретари многотиражки?
   - Хоть сейчас! Надоело с почтальонской сумкой таскаться и всюду слышать одни попреки: "Где мои письма? Куда их деваете?" - точно я их сам пишу или рву. Один даже сказал: "Он их выбрасывает, чтобы меньше бегать". А разве я виноват, что письма плохо ходят? Прихожу на камбуз, а кок "расхода" не оставил. "Я тебя, гада, кормить не буду. Отдай письмо". А где я его возьму?..
   - Значит, договорились, - перебил я главстаршину. - Сейчас же отправляйтесь и доложите начальству, что слагаете с себя почтальонские обязанности и переходите в мое подчинение. Как только сдадите сумку, будем действовать сообща. Нам надо разыскать на рейде СБ-1. Для этого хорошо бы раздобыть небольшой катеришко. Кто здесь катерами распоряжается?
   - Штаб. Но лучше пойти к командиру базы ОВРа - интенданту третьего ранга Белозерову. У него свои катера. Сходим вместе, а то он на меня накинется, подумает, что я сам к вам напросился.
   Не теряя времени, мы зашагали к начальнику базы. В приемной нас остановил толстощекий старшина:
   - Сейчас нельзя, начальник занят.
   - У меня нет времени ждать, - сказал я и решительно направился к двери. Клецко отстал, он не решался без вызова показаться на глаза начальству.
   В небольшой комнате за столом сидел белобрысый, почти безбровый интендант с бледным лицом и перебирал бумаги. Мельком взглянув на меня, он буркнул:
   - Занят. Придите позже.
   Но я сделал вид, что не расслышал его, представился. Интендант сразу же поднялся. Видимо, в его расчеты не входило обострение отношений с будущим редактором газеты. Из сурового он стал приветливым.
   - Очень рад. Чем могу служить? - спросил интендант. А узнав, для какой цели мне понадобился катер, он даже обрадовался: - Давно мечтаю заиметь свою типографию, а то бегай, выпрашивай каждый бланк. А тут и ведомости сможем отпечатать, и накладные...
   Я не стал возражать. Зачем же с первой встречи портить отношения? И решил, что теперь можно поговорить и о Петре Клецко.
   - Да сделайте милость, забирайте. Только наплачетесь вы с ним, предупредил Белозеров. - Чистый Швейк! Впрочем, такой вам может сгодиться. Ему все баковые сплетни известны. Один вашу газету заполнит.
   В общем, забирайте, а для порядка прикомандирую вам своего помощника по строевой. Вы только разыщите баржу и приберите ее имущество к рукам, а разгрузку и доставку возложите на Макарова. Он все произведет в лучшем виде.
   Интендант Макаров оказался расторопным человеком. Без всяких возражений он отправился со мной на Петровскую пристань.
   Проходя через сад, затененный огромными дубами, кленами и серебристыми тополями, мы остановились перед памятником Петру Первому, сооруженному ровно сто лет назад.
   "Оборону флота и сего места держать до последней силы и живота, аки наипервейшее дело", - прочитал я петровский завет.
   Сумеем ли мы его выполнить? Опасность, нависшая над Кронштадтом и Ленинградом, видно, не убавилась. Артиллерия кораблей и фортов продолжала бить по побережью. От частых залпов, сотрясающих воздух, осыпалась листва с деревьев и, кружась, падала на землю.
   У пристани стоял небольшой железный катер. На нем мы и отправились на розыски баржи шхерного отряда.
   В заливе виднелось много разномастных барж, они были рассредоточены по всему плесу. Небольшие деревянные баржи стояли на отмелях, выпустив вверх аэростаты, а большие железные покачивались на якорях на изрядном расстоянии друг от друга.
   - В них снаряды и бомбы с прибалтийских баз, - объяснил Макаров. Близко во время обстрела лучше не подходить.
   Ветер вздымал небольшую волну, но мы его не чувствовали. Мне стало жарко. Расстегнув ворот кителя, я в бинокль разглядывал каждую баржу.
   СБ - 1 мы нашли на восточном рейде. Она стояла на якоре. По борту ходил часовой с винтовкой.
   - Кто идет? - окликнул он, становясь наизготовку.
   - Свои, - ответил Макаров и, не обращая внимания на протесты растерявшегося часового, приказал рулевому подойти к борту.
   Зацепившись крюком за баржу, я увидел выглянувшего из трюма пограничника со "шпалой" в петлицах.
   - Здесь типография шхерного отряда? - спросил я у него.
   - Здесь, - отозвался пограничник. - И не только типография, но и вся редакция. Наконец - то вспомнили. Мы вас давно ждем.
   - Меня не укоряйте, - остановил я его. - К Пубалту имею такое же отношение, как и вы. В Кронштадте и суток не пробыл. Мне приказано принять имущество газеты, а вас отослать в отдел печати.
   - Ну что ж, принимайте, - огорченно сказал он. - Всегда так, сработаешься с людьми, а тебя сразу в другое место.
   Он провел меня по шаткому трапу в свой отсек баржи. Там на грудах бумаги сидели три девушки в тельняшках и черных юбках, подпоясанных широкими матросскими ремнями. Две из них при свете лампочки разбирали шрифт и раскладывали по ящикам кассы, третья что - то писала. При нашем появлении они встали и вытянули руки по швам.
   - Садитесь, - с досадой сказал редактор. - Я же вам говорил, что во время работ начальство не приветствуют. - И, обратясь ко мне, добавил: - Вот видите - на барже два номера газеты выпустили.
   - А где отпечатали?
   - На этой "американке", - показал старший политрук на небольшой печатный станок, установленный в углу.
   - А других типографских машин вы не вывезли?
   - Нет. Для походной редакции и этой достаточно. Зато шрифтов у нас много. Да что я рассказываю... Вот список редакционного имущества. Проверяйте.
   И он протянул мне развернутый лист бумаги. Занявшись проверкой, я натолкнулся на четыре кучки гранат и патронов.
   - Мое войско вооружилось, - смущенно ответил старший политрук. - Ждали нападения катеров. Решили живыми не сдаваться.
   Одна из девушек вдруг поднялась и спросила:
   - Товарищ старший политрук, разрешите обратиться?
   - Обращайтесь.
   - Мы просим послать нас на сухопутный фронт. Надоело на этой проклятой барже сидеть.
   - Теперь с рапортами не ко мне, а к другому старшему политруку, объяснил редактор, указывая на меня. - Вы перешли в его подчинение... Как он решит.
   Девушка решительно шагнула ко мне и протянула три рапорта.
   - А что вы на фронте намерены делать? - спросил я.
   - Здесь на барже мы оказывали первую помощь раненым. И видно, не плохо, врач похвалил. Кроме того, мы стрелять умеем.
   - А в редакции работать больше не желаете?
   - А кому нужна будет теперь газета, на закрутку что ли?
   - Понадобится в любом случае. Без газеты не обойтись.
   - А у нас здесь даже курящие не брали. Говорят, бумага толстая.
   - Значит, плохую газету выпускали.
   - Как плохую? - захорохорился редактор. - Сам последние сводки по радио принимал, свежими печатал.
   - Да не в укор вам, - поспешил я успокоить его. - Просто объясняю, какой газета должна быть в принципе.
   - Все равно хотим на фронт, - продолжали твердить свое девушки.
   Их упрямство вывело меня из терпения, и я строго заметил:
   - А с дисциплиной у вас неважно дело обстоит. Военные люди находятся там, куда их ставят. Понятно? Где вы их взяли? - спросил я у редактора.
   - В Выборге мобилизовали... двух наборщиц и корректора. До этого военной службы не проходили. А насчет дисциплины вы правы, есть распущенность.
   - Остаетесь в типографии, - сказал я девушкам. - А если понадобимся на фронте, пойдем вместе.
   Девушки обиженно умолкли и стали укладывать свои вещи.
   В редакционный отсек спустился и интендант Макаров. Он уже успел облазить всю баржу и пришел не одни, а с хитроватым техником - интендантом шхерного отряда.
   - Мы беспризорные, отряда нашего уже не существует, - пожаловался снабженец. - Вы теперь наши хозяева. Так забирайте со всеми потрохами. Сколько же можно тут болтаться под обстрелом! Еще утопят.
   - Но на всех у меня нет полномочий.
   - А всего - то всего - два бойца осталось от команды, я да жратвы немного в ящиках.
   - Но зачем мне баржа?
   - Не вам, а для базы пригодится, - негромко вставил Макаров. - Вы только распишитесь, что приняли в свое распоряжение имущество типографии и... личный состав. А все остальное мы сами оформим.
   Он дал мне расписаться в каких - то двух ведомостях и сказал:
   - А теперь можете отправляться по своим делам. Все сделаем в наилучшем виде. Можете не беспокоиться.
   Мне и в голову не могло прийти, что в такое тревожное время интенданты пойдут на какую - то махинацию.
   Попрощавшись с девушками и печатником, редактор подхватил свой потертый чемоданишко, полевую сумку, и вместе со мной перебрался на катер.
   Катер, обходя стороной корабли, ведущие бой с берегом, проскочил морские ворота и доставил нас в Итальянский пруд.
   В Пубалте мы нашли только инструктора по печати.
   - Все в разгоне, - сказал он. - Немцы усиливают нажим. Сегодня, видно, критический день.
   Он тут же при мне передал редактору шхерного отряда предписание явиться во вновь сформированную бригаду морской пехоты, а у меня спросил:
   - А вашу газету когда получим?
   - Через день или два, - пообещал я.
   Нашему соединению приказано морем перебросить в Ленинград две дивизии с Ораниенбаумского "пятачка". Для этой операции подбираются только плоскодонные суда с мелкой осадкой - канонерские лодки, быстроходные тральщики, сторожевики и баржи с буксирами, способные ходить не по главному фарватеру, а и по другим участкам залива, не помеченным вехами.
   На две дивизии надо послать много судов. Как же с такой армадой произведешь тайную переброску войск? Пришлось для каждого судна определять точный час подхода к пирсам, составлять график быстрой погрузки и определять пути ночного перехода.
   Все штабисты и политработники заняты предстоящей операцией. Начальство не загрузило лишь редактора газеты. Но разве будешь бездельничать? Я закрылся в своей комнате и под пальбу артиллерии написал передовицу. Начиналась она так:
   "Над Ленинградом нависла смертельная опасность. Очумелые гитлеровские орды, несмотря на огромные потери, прут и прут. Они несут на штыках рабство, нищету и позор. Неужели мы позволим фашистской чуме осквернить город революции, город Ленина?
   Да никогда!
   Ни шагу назад. Враг должен быть остановлен! А если мы его пропустим нас проклянут матери, жены, дети. Нам не простят позора.
   Только победа!
   Грозен народ в своем гневе. На защиту Ленинграда выйдут все от мала до велика. Пока бьется наше сердце, пока видят глаза, а руки держат оружие, не бывать фашистской сволочи на Невском!
   Никакой пощады врагу!
   Не будем жалеть ни свинца, ни стали, ни пороху. Пусть гитлеровцы дрогнут от страха и захлебнутся кровью! Иного выхода у нас нет..."
   Не успел я поставить завершающего восклицания, как послышался стук в дверь. За мной прибежал секретарь политотдела.
   - Срочно к бригадному комиссару! - сказал он.
   "Видно, выговор получу, что своевременно не представился", - подумал я. И захватив с собой передовицу, поспешил в штабную половину здания.
   Меня встретил черноглазый бригадный комиссар. Он явно куда - то спешил, был в кожаном реглане и высоких охотничьих сапогах.
   - Радун, - коротко назвал он себя после моего представления. - Мне доложили, что типография уже прибыла. Сумеете сегодня выпустить газету?
   - Навряд ли, - ответил я. - Надо установить "американку", разложить шрифты... Да и материала нет.
   - Не очень - то вы мобильны, - заметил бригадный комиссар. - А нам позарез необходимо печатное слово.
   - Может, листовку? - нерешительно предложил я.
   - Хм, листовку?.. А знаете, это еще лучше! Когда текст будет?
   - Он готов.
   Я показал ему незаконченную передовицу. Он тут же бегло прочитал ее и сказал:
   - Мне нравится. Но не слишком ли краски сгустили?
   - А разве у нас лучше положение? Правда и откровенность действуют сильней.
   - Ладно, подписываю, - согласился он с таким видом, точно бросался в омут будущих неприятностей. - Сколько к ночи дадите экземпляров?
   - Две тысячи, - наобум пообещал я.
   - Действуйте. Листовки раздадим бойцам на наших кораблях.
   Типографское имущество прибыло на двух грузовиках. Его разместили в бывшей шкиперской кладовой.
   Я собрал свое "войско" и, рассказав о готовящейся переброске стрелковых дивизий на помощь Ленинграду, спросил:
   - Сумеете сегодня для этих бойцов напечатать листовки?
   - Дайте текст, наберем за два часа, - ответила рослая наборщица Тоня Белоусова. - Ведь так, Катя? - спросила она подругу.
   - Так, - отозвалась несловоохотливая Катя Логачева, прикрывая ладошкой рот. У нее не хватало двух передних зубов, и она все время пыталась скрыть свой недостаток.
   - Какой разговор! Бойцы кровь проливают, а мы что же - прохлаждаться будем? - добавила корректор Раиса Справцева. - Сделаем.
   - Ну, а мы - как прикажут, - сказал худощавый тихоня печатник Архипов. - Помогите только станину развернуть.
   - Тогда за работу! - скомандовал я.
   Наборщицы, распаковав плоские ящики со шрифтами, принялись набирать текст листовки, а Клецко с Архиповым занялись установкой "американки".
   Через два с половиной часа наша редакция стала выдавать листовки, сильно пахнущие керосином и краской.
   - Хорошо, что с типографским душком, - нахваливал Клецко. - На закурку не пойдут.
   Его почтальонский опыт нам очень пригодился: Клецко знал, куда и каким людям надо вручать пачки листовок, чтобы они попали на корабли, участвующие в операции.
   С последними пакетами я сам отправился в Ораниенбаум.
   Погрузка войск шла на всех пирсах. Затемнение строго соблюдалось. На верхних палубах не разрешалось курить даже в кулак. Нетерпеливые бойцы роптали, а опытные следили за ними и приговаривали:
   - Лучше потерпеть часок, чем под обстрел попасть, да еще на воде.
   Разведка противника еще не приметила погрузки. По всему южному побережью шла пальба, а на ораниенбаумской пристани еще ни один снаряд не разорвался.
   Корабли принимали бойцов с вооружением и немедля уходили в залив, а их место занимали новые тральщики, сторожевики и канонерские лодки.
   Я понимал, что на затемненных палубах бойцы листовок не прочтут, поэтому весь оставшийся тираж отдал политрукам стрелковых батальонов, которые переправлялись во вторую и третью очередь.
   Первая ночь прошла благополучно, лишь в полдень гитлеровцы обстреляли ораниенбаумский порт. Но весьма неточно: ни корабли, ни хорошо укрытые в верхнем парке бойцы не пострадали.
   16 сентября. Порывистый ветер гонит изодранные тучи. Временами хлещет дождь. Земля промокла, стоят лужи. Наступившую темноту разрывают вспышки орудийных залпов. Стреляют корабли и все северные форты.
   Я знаю, что сейчас в этой воющей и грохочущей мгле, раскачиваясь на волнах, идут переполненные войсками наши сетьевики, тральщики и баржи. Всю ночь они будут переправлять войска в Ленинград. Пока переброска идет без потерь.