Человек с «западным» типом мышления потерял способность оценивать состояние общества даже в короткой исторической перспективе. Ведь взятый в динамике, тот же вопрос о демократии на Кубе встал бы совершенно по-иному и пришлось бы сказать: по ряду параметров режим на Кубе не соответствует «европейским стандартам», но это качественно иное общество, чем была Куба 34 года назад, при Батисте. За тридцать лет трансформировались не только механизмы и нормы власти, но и сама культура общества, так что его уже можно судить по европейским меркам, а не по меркам Гватемалы и Гондураса — той базы, с которой начала свою эволюцию новая Куба. А если так, то западной демократии (будь она искренна) было бы логичнее стремиться не к конфронтации и блокаде Кубы, очевидно затрудняющих ее демократизацию, а к сотрудничеству.
Во время падения коммунистических режимов в странах Восточной Европы много говорилось о том, что народы этих стран возмущены коррупцией высших эшелонов власти, той роскошью, которую позволяли себе члены руководства. Очень скупо, впрочем, давались конкретные данные об этой роскоши (промелькнул лишь факт, что какой-то болгарский министр охотился в Африке). Никому и в голову не пришло сопоставить размер средств, идущих на потребление представителей высших статусов капиталистических стран и «коррумпированных коммунистических режимов». Сказать телезрителям, что речь идет о роскоши, оцениваемой по совершенно иным, чем на Западе, меркам, смехотворным с точки зрения боссов рыночной экономики. Да и боссов западной государственной верхушки.
В Испании в 1993 г. только зарплата директора фирмы (в среднем, включая мелкие фирмы) составляла, не считая других доходов, 140 тыс. долл. в год; зарплата президента весьма небольшого провинциального банка «Иберкаха» 20-30 тыс. долл. в месяц. Вообще же, распространяемый демократической прессой миф о том, что на Западе уже все живут на трудовые доходы, а не на прибыль с капитала, рассчитан на простаков и ленивых людей, не желающих заглянуть в справочник. Испания — одна из наиболее «социал-демократических» стран, изымающих значительную часть дохода с капитала. И все же 1990 г. суммарная зарплата (включая директоров) там составила 23 млрд. песет, а рента с капитала — 4,6 млрд. Ровно одну пятую. Это значит, что если предприниматель имеет пять работников, он уже ничего не делая имеет такой же доход. Разумеется, он может одновременно быть и директором и получать еще зарплату раз в пять больше. А если у него сто работников, то он потребляет в двадцать раз больше среднего — ничего не делая.
Сегодня новая демократическая номенклатура откупает на южном берегу Испании целые отели с комнатами по 400 долларов в сутки. Едят они так, как не позволяли себе никогда отдыхающие там же кувейтские шейхи. На виллу, где, как пишут газеты, проводила каникулы дочка Лужкова и где собирался демократический российский полусвет, приезжал играть в качестве тапера Спиваков с «виртуозами Москвы» (как сообщали те же газеты, русские нувориши, в отличие от арабских нефтяных королей, очень культурные люди). Разве при виде всего этого стало стыдно нашему инженеру или м. н. с. за свои проклятья в адрес советской власти? Ведь еще недавно он был готов всю страну разгромить оттого, что Хрущев охотился в Крыму, а у какого-то босса во время попойки второстепенная артистка танцевала на столе.
Неспособность поместить ситуацию в реальные пространственно-временные координаты иногда бывает просто гротескной. Вот с целью заклеймить очередной раз режим Кубы испанское телевидение организует дебаты, звездой которых выступает попросившая убежища сотрудница кубинского балета, очень миловидная девушка. Сначала поговорила об «ужасных репрессиях» — двух арестованных (и уже выпущенных) правозащитниках. Это энтузиазма не вызвало, факты слишком уж вялые, о репрессиях лучше говорить абстрактно. Тогда «выбравшая свободу» перешла к теме социального неравенства: в центральном госпитале в Гаване члены партийной элиты лежат в отдельном зале, «куда не кладут простых рабочих». На это не нашлись что ответить защитники Кастро — все были потрясены такой социальной несправедливостью (забыв на время свои собственные проклятья в адрес «гнусной уравниловки», свойственной социализму). Хотя все прекрасно знают, в каких условиях лечатся «аналоги» кубинской партийной верхушки западных стран. Здесь никого не удивляет, что один из директоров одного из множества банков на личном самолете летит из Испании на прием к врачу в США (это передало то же телевидение в тот же день). Удивительно, что сторонники социализма на Кубе, занявшие в теледебатах слабую глухую оборону, не заметили очевидного факта: эта девушка-«антикоммунистка» сама есть продукт новой системы (которую она, видимо, искренне хочет уничтожить). Ее действительно возмущает, что номенклатура имеет привилегии по сравнению с обычным гражданином. Ее подсознание уже очаровано идеалом равенства и справедливости. И она, как ребенок, надеется, что стоит свергнуть Кастро и разогнать коммунистов — и рабочие разместятся в палате, где раньше лежали больные номенклатурщики. Иных вариантов ее головка уже не вмещает. Но она — из балета, а в России и доктора наук так же думали.
Как ни парадоксально, но духовные завоевания социализма лучше всего видны, пожалуй, именно в поведении его «врагов» (это слово приходится брать в кавычки, хотя они и были одной из сил, прервавших советский проект в СССР). В 1972 г. я работал на Кубе и пошел как-то с дочкой на пляж в Гаване. Сидит группа подростков, негры и мулаты, из «низов общества», крутят магнитофон и на чем свет стоит ругают правительство Кастро: магнитофон ленточный, а у какого-то приятеля, уехавшего в США, — кассетный. Подсел ко мне старик, убиравший пляж, тоже негр. Расстроен ужасно. «За них ведь боролись, — говорит. — Раньше вообще на пляж не вошли бы. А теперь сыты, учатся, работой будут обеспечены — так магнитофон плохой. Вот свиньи». А я ему и говорю: «Наоборот, по этим-то ребятам и видно, что вы не зря старались. Раньше им и в голову бы не пришло, что общество и правительство им обязаны дать хороший магнитофон. Общество было для них врагом, и они не ждали от него ничего хорошего. Думали, как бы что у него урвать или ему отомстить. А теперь это люди, которые не воруют и не просят, а требуют. Запросы их искривлены, но это дело времени». К сожалению, времени, видимо, не хватит, ибо головы были искривлены не только у подростков и не только в Гаване.
Как объяснить, что нормальный интеллигент, часто научный работник, избегает делать структурный анализ ситуации, а сначала воспринимает ее идеологическую трактовку? Ведь совершенно очевидно, что любое общество обязательно вынуждено создавать людям, занимающим высшие статусы в социальной иерархии, те или иные привилегии. И механизм, через который они предоставляются, принципиальной роли не играет — он определяется всем социокультурным контекстом. Были ли привилегии, предоставляемые верхушке режима, скажем, на Кубе, вопиюще большими, выходящими за всякие разумные рамки? Нет, никто этого не утверждает. Может быть, это верхушка паразитическая, не выполняющая своей роли в социальной структуре? Этот вопрос в дебатах и не возникает, следовательно, существенной роли не играет. Значит, культурный телезритель (а некультурный такие сюжеты и не смотрит) просто дергается на идеологической веревочке.
Стирание из исторической памяти пути, пройденного самим Западом, выполняет, конечно, важную политическую функцию. Так, попытки других стран воспроизвести уроки Запада сегодня, со сдвигом во времени, хотя и в гораздо меньших масштабах, представляется как аморальные. Отставшим странам международными соглашениями запрещается использовать антиэкологичные экономически выгодные технологии, давшие в свое время большой эффект «первому миру». Например, Россия произвела в 100 раз меньше фреонов, чем США, но прекратить их производство должна в те же сроки, так и не воспользовавшись в крупных масштабах этой дешевой технологией. Примечательно и отношение общественного мнения к проблеме сохранения тропических лесов Амазонии. Бразильцы, всерьез приняв пропаганду образа жизни «первого мира» как единственной достойной человека модели, принялись вырубать леса, чтобы воспользоваться плодородными землями (то есть, принялись повторять путь, пройденный развитыми странами) — и сразу предстали перед миром чуть ли не как враги человечества. «Амазония — легкие Земли», «Бразильцы лишают нас кислорода» — вот лейтмотив западной прессы. Но стоит кому-нибудь в дебатах за многочисленными «круглыми столами» заикнуться о том, что было бы логично заплатить бразильцам за производимый их лесами кислород, так нужный «цивилизованным» людям для их автомобилей, это вызывает взрыв возмущения. Странное противопоставление равноценных агентов сгорания: за нефть платить не зазорно, а кислород третий мир обязан выдавать бесплатно.
А вспомним, как трактуется в рамках евроцентризма нынешняя демографическая ситуация. Ведь дело доходит до истерики: надо запретить «слаборазвитым» размножаться, атмосфера Земли уже не выдерживает (хотя вклад, например, Индии в создание «парникового эффекта» составляет всего 2% от вклада США — ничтожная величина; уж если кого и следовало бы поубавить из жалости к атмосфере, то это именно жителей «цивилизованных» стран). И при этом интеллектуал-демократ упорно не желает вспомнить историю своего собственного народа. Ее напоминает Самир Амин:
«Евроцентризм просто забыл, что демографический взрыв в Европе, вызванный, как и в нынешнем Третьем Мире, возникновением капитализма, был компенсирован эмиграцией, которая населила обе Америки и другие части мира. Без этой массовой завоевательной эмиграции (население потомков европейцев вдвое превышает сегодня население регионов, откуда происходила миграция) Европа была бы вынуждена осуществлять свою аграрную и промышленную революцию в условиях такого же демографического давления, которое испытывает сегодня Третий Мир. И заводимый на каждом шагу гимн спасительному действию рынка обрывается на этой ноте: принять, что вследствие интеграции мира человеческие существа — так же, как товары и капиталы — всюду чувствовали бы себя как дома, просто невозможно. Самые фанатичные сторонники рынка находят в этом пункте аргументы в пользу протекционизма, который в остальном отвергают в принципе» [18, с. 108].
Сейчас, в период нарастающей общей нестабильности способность доминирующих в западной культуре механизмов стирать из социальной памяти недавнее прошлое — почти таким же чудесным способом, как стирается текст из магнитной памяти ЭВМ — приводит к совершенно чудовищным аберрациям. Одна из постоянных тем западной прессы (да и «кухонных» дебатов) — война в Югославии. Но, совершенно поразительным образом, все сводится к обсуждению событий двух-трехдневной давности, максимум недельной. Абсолютно никого не интересует, как будто на это наложено табу, почему началась война, как случилось, что вчерашний доцент университета, сегодня в форме усташа, вырезает глаза у сербских детей. На все готов простой ответ: с падением коммунизма началась демократия, высвободилась копившаяся под гнетом этническая ненависть — и, естественно, началась война на взаимное уничтожение. Как будто другого ничего никто и не ожидал.
В неформальной обстановке, за «интеллектуальным» обедом, которым завершаются культурные мероприятия на Западе, тогда считалось хорошим тоном вдруг пригорюниться: «Бедная Босния, десятки тысяч умрут этой зимой…». И вдруг вспыхивает взор доброго либерала, и он швыряет на стол салфетку: «Но, черт побери! Это все же лучше, чем было им жить под коммунистическим игом!» Спросишь: да чем же это лучше? Искренне удивляется: «Как чем? Демократия!» Так совершенно пустое, а в приложении к реальности Боснии даже абсурдное идеологическое понятие в мышлении европейского интеллигента перевешивает такую реальность, как смерть и разрушение.
И крайнее раздражение вызывает предложение разобраться, каким же образом пятьдесят лет югославы уживались в мире, масса людей переженилась смешанными браками — как, все-таки, тоталитарный (это в Югославии-то) коммунистический режим «подавлял» межэтническую ненависть. Может, следовало бы чему-то и поучиться? Куда там! Мирного прошлого, как будто, и не существовало — ибо не должно было существовать, это была аномалия, которую западная наука не изучает. Однажды попал я на собрание видных европейских экспертов по Югославии (организаторы решили, что один русский хорошо дополнит «меню»). Я попробовал «деидеологизировать» вопрос и предложил разобраться в структуре двух систем: Югославия мирная и Югославия воюющая. Каким образом в первой системе действовала отрицательная обратная связь по отношению к конфликтам (они гасились) — и как была создана положительная обратная связь (разжигающая конфликты). Ведь сказать, что демократизация лишь «освободила» естественное стремление разных народов убивать друг друга — это все равно, что сказать: деревянный дом должен сгореть, ибо дерево горит. Поджигатель лишь «освобождает» это естественное свойство дерева. Каково же было мое удивление, когда оказалось, что публика вполне правильно поняла и приняла эту метафору, и председатель сказал: «Да, это так. Все деревянные дома должны сгореть». И мое замечание, что в «деревянных домах» живет 80% населения Земли, прозвучало жалко.
Когда слышишь такое, начинаешь думать, что западная цивилизация уже сделала свой выбор и идет по пути, указанному Ницше. Для нее, действительно, «Бог умер», и она надеется стать «по ту сторону Добра и Зла». И все эти бомбардировки Ирака и убийство в Сомали предстают как ритуал посвящения западного человека в этот новый орден.
Часть вторая Евроцентризм как идеология трансформации России
Как очень крупное общество, «не переваренное» Западом, Россия привлекала пристальное внимание и вызывала жгучий интерес западной интеллектуальной элиты. Тема России (СССР) была обязательным блюдом западной прессы вплоть до 1990 года, когда было решено, что дело сделано, и России как специфического общества не существует. При этом образ России и русских искажался не просто до неузнаваемости и не просто по незнанию — он формировался по составленной неведомо кем и неведомо когда формуле.
Над этим образом в среде российской интеллигенции принято подсмеиваться — ну и чудаки эти американские киношники, ты посмотри, как изображают русских аристократов (например, Вронского в «Анне Карениной»). А между тем вопрос не так прост. Россия — прекрасно изученная Западом страна, на советологию в течение последних пятидесяти лет отпускались огромные деньги, на Западе работает целый легион экспертов — выходцев из России. В этих условиях «по ошибке» такого искажения информации об огромной стране быть не может. Те российские западники, которые утверждают, что Россия — это Европа, только нам надо быть «пооткрытее», должны были бы сначала объяснить именно этот феномен. Зачем создается этот странный миф о России и русских (примерно столь же деформирующий истину, как и миф западных «ориенталистов» о Востоке)? Герцен, задумавшийся об истоках этой русофобии Запада, считал, что дело в страхе перед сильной и непонятной культурой. Страх, конечно, плохой советчик, особенно когда боящемуся кажется, что он победил.
Изучение заданной матрицы и технологии формирования образа России в сознании западного человека могло бы стать темой интересного исследования в культурологии. Может быть, если Россия уцелеет, кто-нибудь этим и займется. Голливудское кино могло бы быть прекрасным объектом. Но сейчас мы подойдем с другой стороны и посмотрим, как некоторые постулаты русофобии были заданы российским евроцентристам и как они формировали вариант «мифа о нас самих» в ходе перестройки — с обнародованными наконец идеологическими и политическими целями «разрушения Империи». Я не буду также оспаривать все эти постулаты, доказывать, что Россия — не верблюд. Достаточно будет показать на простых примерах, что все дефекты сознания, поведения, образа жизни, которые подавались нам как результат нашего отклонения от столбовой дороги цивилизации, присутствуют в этой самой цивилизации в не меньшем, а часто несравненно большем масштабе, чем в России-СССР.
Пробегая по всей структуре мифа о «совке» и его нецивилизованных предках и сравнивая с реальностью Запада, скажу в качестве общего вывода: как правило, наши проблемы и дефекты, о которых говорят идеологи, — это проблемы, порожденные индустриализацией, изменениями и ломкой образа жизни, человеческих отношений. Неизбежные проблемы адаптации. Что бросается в глаза на Западе, это колоссальные средства, расходуемые на разрешение этих проблем и нейтрализацию дефектов. Средства, которые нам просто «не снились». И что бросается в глаза: когда мысленно переносишься с Запада в Россию, это способность русских с малыми средствами добиться в решении аналогичных проблем огромных результатов (хотя конечный результат может быть и хуже, чем на Западе — при его деньгах). Пройдем хотя бы по нескольким таким частным мифам — для примера.
Первое утверждение, которое нам при любой возможности вбивали в голову, состоит в том, что русские, «уклонившись от цивилизации», оказались неспособны пользоваться современными технологиями. Началось с Чернобыля, а затем к этому подверстывалась препарированная информация обо всех авариях или провалах. О Чернобыле говорить не будет по двум причинам. Это — огромная катастрофа, событие уникальное и с каждым годом все менее понятное. Анализ того, что о нем известно, заставляет пересмотреть всю (прежде всего западную) концепцию технологического риска и технологического развития. Можно даже сказать резче: уроки Чернобыля — прежде всего не для России, а для Запада. В Чернобыле отказала не техника, а «человеческий фактор», сложилась синергическая система действий персонала, которая в расчетах технологии была наукой оценена как структура с приемлемо малой вероятностью. Тот факт, что в ходе самоорганизации такая структура возникла, заставляет отказаться от принципов механистического детерминизма, на которых построена вся западная техносфера. Это — сигнал о том, что мир должен переходить к философии нестабильности и учитывать процессы самоорганизации, образования порядка из хаоса.
В мае 1992 г. в Лос-Анджелесе произошло событие, означающее начало нового этапа в истории. Деидеологизированные, не управляемые никакой партией и никакой концепцией обитатели городского дна достигли качественно нового уровня самоорганизации. Возникли структуры, оказавшиеся сильнее мощной репрессивной системы государства — причем под вопросом теперь сама принципиальная возможность этой репрессивной системы справиться с самоорганизующимися структурами маргиналов. Достаточно было одновременно создать пожары в нескольких правильно выбранных точках города, как сами пожарные и полицейские машины создавали цепную реакцию пробок, полностью блокирующих дальнейшее передвижение полиции. Внутри «защищенного» таким образом района можно было безнаказанно грабить магазины. Важная эволюция: за год до этого была «репетиция» этого подхода в Вашингтоне, щедро показанная по телевидению — в масштабе одного микрорайона. За год перешли от лабораторного эксперимента к опытным испытаниям действующего образца. И полученное знание необратимо. Но это — конец западного мифа, конец концепции индустриализма и «столбовой дороги». И на это западная интеллектуальная элита не идет. Потому-то на анализ и Чернобыля, и событий в Лос-Анджелесе наложено табу. Не будем здесь его нарушать, рассмотрим случаи, представленные как типичные.
Большой идеологический урожай был снят с тяжелой аварии на море — столкновения «Адмирала Нахимова». Под сомнение были поставлены все подсистемы советского строя, ни много ни мало. Капитаны безответственные — где такое может быть. Суда старые, на плаву не держатся. Спасательные средства плохие. Все правильно — и все ложь. Ибо никакого отношения ни к строю, ни к особенностям России это не имеет. Куда ни глянь — то же самое, если не хуже. Вот в Голландии у самой причальной стенки переворачивается вполне новый паром — халатно расставляли автомобили, перегрузили один борт. Почти двести жертв. Ясно, что паром плохо спроектирован, что персонал проявил безответственность, что служба порта не готова к спасательным работам — но увязать это с общественным строем или идеологией ни одному экстремисту в голову не пришло. А недавно на фешенебельном курорте под Барселоной на пляже при небольшом волнении утонуло 6 человек. Оказалось, единственный спасательный круг, которым располагали спасатели, куда-то отправили до этого на лодке (тоже, видно, единственной). И тоже никто это ни с рыночной экономикой, ни с монархическим строем Испании не увязал.
Сюжет множества американских фильмов основан на реальных случаях аварий, вызванных халатностью персонала или преступными махинациями фирм. Конечно, там много преувеличенного, но смотришь и думаешь — нам этому еще надо долго учиться. Жизнь, однако, даёт не менее удивительные сюжеты. В Барселоне в высотном госпитале оборвался лифт, погибло 12 человек. Оказалось, был большой и прогрессирующий дефект, но фирма год за годом штамповала сертификат о техническом осмотре, никакого осмотра не проводя. Проблема взаимоотношения «человек-машина» — общая проблема всех обществ, создающих современную техносферу, и каждая культура может внести в решение этой проблемы важный вклад, поскольку по-иному чем другие культуры видит любую проблему человека. Вместо этого идеологи деформируют саму проблему в поисках мелкой политической выгоды.
Особенно сильное впечатление на сознание производит опасность от огня, сообщение о погибших в огне людях. И во время перестройки тема пожаров эксплуатировалась в полной мере. Помните пожар в гостинице «Россия», где погибло, кажется, четыре человека? Какие делались выводы: преступное использование горючих материалов в строительстве; СССР не дорос до использования высотных гостиниц, ибо пожарные не оборудованы длинными лестницами. Тоже все правильно — если бы не чисто идеологические вывод о том, что Россия неспособна (а вот Запад — тот да). И никто не потребовал тогда дать просто фактическую сводку о положении с пожарами на Западе. А если бы дали, то вопрос бы вывернулся наизнанку: как Россия сумела, не имея ни того, ни сего, обеспечить столь низкий уровень опасности?
В Сарагосе, в Испании, два года назад случился ночью небольшой пожар в дискотеке. Никто из танцевавших внизу, в зале, об этом и не узнал — все умерли. Пятьдесят два трупа вынесли и положили на тротуаре. При пожаре загорелся диван и образовались столь ядовитые тяжелые газы, что смерть людей была моментальной — официант так и остался стоять за стойкой с бутылкой в руке. Что, франкисты использовали этот случай для критики правительства социалистов? Такое и в голову никому не пришло. А газеты тут же опубликовали сведения о подобных пожарах в дискотеках США, и оказалось, что трагедия в Сарагосе — рядовой случай. И никакого комплекса неполноценности у испанцев никто создавать не стал (потом газеты сообщили, что суд оправдал хозяев дискотеки — фиеста продолжается).
Не вдаваясь в эту большую тему, выскажу лишь предположение, что в СССР при скудных затратах на безопасность ее относительно низкий уровень обеспечивался именно тем, что люди считали весь народ своей родней, а все, что было в стране — общим достоянием. Возможно ли у нас было, например, такое явление: в Испании выгорают леса (причем в пожарах гибнет довольно много людей), и основная причина — поджоги. Во-первых, в Галисии этим занимаются специальные малые предприятия, которые сбрасывают с легких самолетов на парашютах поджигательные устройства — поскольку горелая древесина, сохраняя приемлемое качество, продается раз в десять дешевле. Во-вторых, лес поджигают, чтобы отомстить за какую-нибудь обиду местным властям, алькальду, а в одном случае — самим пожарным.
А вспомним, какой колоссальный удар по самосознанию советского человека нанес случай, ставший вехой перестройки: в детской больнице в Элисте двадцать малышей были заражены СПИДом. Как был представлен этот бьющий по чувствам случай? Вот вам советская медицина, не стерилизуют шприцы. Полетели самолеты с гуманитарной помощью. Ельцин на весь свой гонорар покупает ящик одноразовых шприцев и дарит детской больнице. Предприниматели вывозят титан и нефть, обещая на вырученные деньги построить завод этих самых шприцев. Потом выясняется, что никто никого не заразил, а в эту больницу направляли из разных мест детей — носителей вируса СПИДа. Но этого пресса уже не печатала, да это было и не существенно. Все поверили в миф о дикости и безответственности советского здравоохранения, и расставаться с этим мифом не хотели. Что же в этой сфере мы видим на Западе?
Во время падения коммунистических режимов в странах Восточной Европы много говорилось о том, что народы этих стран возмущены коррупцией высших эшелонов власти, той роскошью, которую позволяли себе члены руководства. Очень скупо, впрочем, давались конкретные данные об этой роскоши (промелькнул лишь факт, что какой-то болгарский министр охотился в Африке). Никому и в голову не пришло сопоставить размер средств, идущих на потребление представителей высших статусов капиталистических стран и «коррумпированных коммунистических режимов». Сказать телезрителям, что речь идет о роскоши, оцениваемой по совершенно иным, чем на Западе, меркам, смехотворным с точки зрения боссов рыночной экономики. Да и боссов западной государственной верхушки.
В Испании в 1993 г. только зарплата директора фирмы (в среднем, включая мелкие фирмы) составляла, не считая других доходов, 140 тыс. долл. в год; зарплата президента весьма небольшого провинциального банка «Иберкаха» 20-30 тыс. долл. в месяц. Вообще же, распространяемый демократической прессой миф о том, что на Западе уже все живут на трудовые доходы, а не на прибыль с капитала, рассчитан на простаков и ленивых людей, не желающих заглянуть в справочник. Испания — одна из наиболее «социал-демократических» стран, изымающих значительную часть дохода с капитала. И все же 1990 г. суммарная зарплата (включая директоров) там составила 23 млрд. песет, а рента с капитала — 4,6 млрд. Ровно одну пятую. Это значит, что если предприниматель имеет пять работников, он уже ничего не делая имеет такой же доход. Разумеется, он может одновременно быть и директором и получать еще зарплату раз в пять больше. А если у него сто работников, то он потребляет в двадцать раз больше среднего — ничего не делая.
Сегодня новая демократическая номенклатура откупает на южном берегу Испании целые отели с комнатами по 400 долларов в сутки. Едят они так, как не позволяли себе никогда отдыхающие там же кувейтские шейхи. На виллу, где, как пишут газеты, проводила каникулы дочка Лужкова и где собирался демократический российский полусвет, приезжал играть в качестве тапера Спиваков с «виртуозами Москвы» (как сообщали те же газеты, русские нувориши, в отличие от арабских нефтяных королей, очень культурные люди). Разве при виде всего этого стало стыдно нашему инженеру или м. н. с. за свои проклятья в адрес советской власти? Ведь еще недавно он был готов всю страну разгромить оттого, что Хрущев охотился в Крыму, а у какого-то босса во время попойки второстепенная артистка танцевала на столе.
Неспособность поместить ситуацию в реальные пространственно-временные координаты иногда бывает просто гротескной. Вот с целью заклеймить очередной раз режим Кубы испанское телевидение организует дебаты, звездой которых выступает попросившая убежища сотрудница кубинского балета, очень миловидная девушка. Сначала поговорила об «ужасных репрессиях» — двух арестованных (и уже выпущенных) правозащитниках. Это энтузиазма не вызвало, факты слишком уж вялые, о репрессиях лучше говорить абстрактно. Тогда «выбравшая свободу» перешла к теме социального неравенства: в центральном госпитале в Гаване члены партийной элиты лежат в отдельном зале, «куда не кладут простых рабочих». На это не нашлись что ответить защитники Кастро — все были потрясены такой социальной несправедливостью (забыв на время свои собственные проклятья в адрес «гнусной уравниловки», свойственной социализму). Хотя все прекрасно знают, в каких условиях лечатся «аналоги» кубинской партийной верхушки западных стран. Здесь никого не удивляет, что один из директоров одного из множества банков на личном самолете летит из Испании на прием к врачу в США (это передало то же телевидение в тот же день). Удивительно, что сторонники социализма на Кубе, занявшие в теледебатах слабую глухую оборону, не заметили очевидного факта: эта девушка-«антикоммунистка» сама есть продукт новой системы (которую она, видимо, искренне хочет уничтожить). Ее действительно возмущает, что номенклатура имеет привилегии по сравнению с обычным гражданином. Ее подсознание уже очаровано идеалом равенства и справедливости. И она, как ребенок, надеется, что стоит свергнуть Кастро и разогнать коммунистов — и рабочие разместятся в палате, где раньше лежали больные номенклатурщики. Иных вариантов ее головка уже не вмещает. Но она — из балета, а в России и доктора наук так же думали.
Как ни парадоксально, но духовные завоевания социализма лучше всего видны, пожалуй, именно в поведении его «врагов» (это слово приходится брать в кавычки, хотя они и были одной из сил, прервавших советский проект в СССР). В 1972 г. я работал на Кубе и пошел как-то с дочкой на пляж в Гаване. Сидит группа подростков, негры и мулаты, из «низов общества», крутят магнитофон и на чем свет стоит ругают правительство Кастро: магнитофон ленточный, а у какого-то приятеля, уехавшего в США, — кассетный. Подсел ко мне старик, убиравший пляж, тоже негр. Расстроен ужасно. «За них ведь боролись, — говорит. — Раньше вообще на пляж не вошли бы. А теперь сыты, учатся, работой будут обеспечены — так магнитофон плохой. Вот свиньи». А я ему и говорю: «Наоборот, по этим-то ребятам и видно, что вы не зря старались. Раньше им и в голову бы не пришло, что общество и правительство им обязаны дать хороший магнитофон. Общество было для них врагом, и они не ждали от него ничего хорошего. Думали, как бы что у него урвать или ему отомстить. А теперь это люди, которые не воруют и не просят, а требуют. Запросы их искривлены, но это дело времени». К сожалению, времени, видимо, не хватит, ибо головы были искривлены не только у подростков и не только в Гаване.
Как объяснить, что нормальный интеллигент, часто научный работник, избегает делать структурный анализ ситуации, а сначала воспринимает ее идеологическую трактовку? Ведь совершенно очевидно, что любое общество обязательно вынуждено создавать людям, занимающим высшие статусы в социальной иерархии, те или иные привилегии. И механизм, через который они предоставляются, принципиальной роли не играет — он определяется всем социокультурным контекстом. Были ли привилегии, предоставляемые верхушке режима, скажем, на Кубе, вопиюще большими, выходящими за всякие разумные рамки? Нет, никто этого не утверждает. Может быть, это верхушка паразитическая, не выполняющая своей роли в социальной структуре? Этот вопрос в дебатах и не возникает, следовательно, существенной роли не играет. Значит, культурный телезритель (а некультурный такие сюжеты и не смотрит) просто дергается на идеологической веревочке.
Стирание из исторической памяти пути, пройденного самим Западом, выполняет, конечно, важную политическую функцию. Так, попытки других стран воспроизвести уроки Запада сегодня, со сдвигом во времени, хотя и в гораздо меньших масштабах, представляется как аморальные. Отставшим странам международными соглашениями запрещается использовать антиэкологичные экономически выгодные технологии, давшие в свое время большой эффект «первому миру». Например, Россия произвела в 100 раз меньше фреонов, чем США, но прекратить их производство должна в те же сроки, так и не воспользовавшись в крупных масштабах этой дешевой технологией. Примечательно и отношение общественного мнения к проблеме сохранения тропических лесов Амазонии. Бразильцы, всерьез приняв пропаганду образа жизни «первого мира» как единственной достойной человека модели, принялись вырубать леса, чтобы воспользоваться плодородными землями (то есть, принялись повторять путь, пройденный развитыми странами) — и сразу предстали перед миром чуть ли не как враги человечества. «Амазония — легкие Земли», «Бразильцы лишают нас кислорода» — вот лейтмотив западной прессы. Но стоит кому-нибудь в дебатах за многочисленными «круглыми столами» заикнуться о том, что было бы логично заплатить бразильцам за производимый их лесами кислород, так нужный «цивилизованным» людям для их автомобилей, это вызывает взрыв возмущения. Странное противопоставление равноценных агентов сгорания: за нефть платить не зазорно, а кислород третий мир обязан выдавать бесплатно.
А вспомним, как трактуется в рамках евроцентризма нынешняя демографическая ситуация. Ведь дело доходит до истерики: надо запретить «слаборазвитым» размножаться, атмосфера Земли уже не выдерживает (хотя вклад, например, Индии в создание «парникового эффекта» составляет всего 2% от вклада США — ничтожная величина; уж если кого и следовало бы поубавить из жалости к атмосфере, то это именно жителей «цивилизованных» стран). И при этом интеллектуал-демократ упорно не желает вспомнить историю своего собственного народа. Ее напоминает Самир Амин:
«Евроцентризм просто забыл, что демографический взрыв в Европе, вызванный, как и в нынешнем Третьем Мире, возникновением капитализма, был компенсирован эмиграцией, которая населила обе Америки и другие части мира. Без этой массовой завоевательной эмиграции (население потомков европейцев вдвое превышает сегодня население регионов, откуда происходила миграция) Европа была бы вынуждена осуществлять свою аграрную и промышленную революцию в условиях такого же демографического давления, которое испытывает сегодня Третий Мир. И заводимый на каждом шагу гимн спасительному действию рынка обрывается на этой ноте: принять, что вследствие интеграции мира человеческие существа — так же, как товары и капиталы — всюду чувствовали бы себя как дома, просто невозможно. Самые фанатичные сторонники рынка находят в этом пункте аргументы в пользу протекционизма, который в остальном отвергают в принципе» [18, с. 108].
Сейчас, в период нарастающей общей нестабильности способность доминирующих в западной культуре механизмов стирать из социальной памяти недавнее прошлое — почти таким же чудесным способом, как стирается текст из магнитной памяти ЭВМ — приводит к совершенно чудовищным аберрациям. Одна из постоянных тем западной прессы (да и «кухонных» дебатов) — война в Югославии. Но, совершенно поразительным образом, все сводится к обсуждению событий двух-трехдневной давности, максимум недельной. Абсолютно никого не интересует, как будто на это наложено табу, почему началась война, как случилось, что вчерашний доцент университета, сегодня в форме усташа, вырезает глаза у сербских детей. На все готов простой ответ: с падением коммунизма началась демократия, высвободилась копившаяся под гнетом этническая ненависть — и, естественно, началась война на взаимное уничтожение. Как будто другого ничего никто и не ожидал.
В неформальной обстановке, за «интеллектуальным» обедом, которым завершаются культурные мероприятия на Западе, тогда считалось хорошим тоном вдруг пригорюниться: «Бедная Босния, десятки тысяч умрут этой зимой…». И вдруг вспыхивает взор доброго либерала, и он швыряет на стол салфетку: «Но, черт побери! Это все же лучше, чем было им жить под коммунистическим игом!» Спросишь: да чем же это лучше? Искренне удивляется: «Как чем? Демократия!» Так совершенно пустое, а в приложении к реальности Боснии даже абсурдное идеологическое понятие в мышлении европейского интеллигента перевешивает такую реальность, как смерть и разрушение.
И крайнее раздражение вызывает предложение разобраться, каким же образом пятьдесят лет югославы уживались в мире, масса людей переженилась смешанными браками — как, все-таки, тоталитарный (это в Югославии-то) коммунистический режим «подавлял» межэтническую ненависть. Может, следовало бы чему-то и поучиться? Куда там! Мирного прошлого, как будто, и не существовало — ибо не должно было существовать, это была аномалия, которую западная наука не изучает. Однажды попал я на собрание видных европейских экспертов по Югославии (организаторы решили, что один русский хорошо дополнит «меню»). Я попробовал «деидеологизировать» вопрос и предложил разобраться в структуре двух систем: Югославия мирная и Югославия воюющая. Каким образом в первой системе действовала отрицательная обратная связь по отношению к конфликтам (они гасились) — и как была создана положительная обратная связь (разжигающая конфликты). Ведь сказать, что демократизация лишь «освободила» естественное стремление разных народов убивать друг друга — это все равно, что сказать: деревянный дом должен сгореть, ибо дерево горит. Поджигатель лишь «освобождает» это естественное свойство дерева. Каково же было мое удивление, когда оказалось, что публика вполне правильно поняла и приняла эту метафору, и председатель сказал: «Да, это так. Все деревянные дома должны сгореть». И мое замечание, что в «деревянных домах» живет 80% населения Земли, прозвучало жалко.
Когда слышишь такое, начинаешь думать, что западная цивилизация уже сделала свой выбор и идет по пути, указанному Ницше. Для нее, действительно, «Бог умер», и она надеется стать «по ту сторону Добра и Зла». И все эти бомбардировки Ирака и убийство в Сомали предстают как ритуал посвящения западного человека в этот новый орден.
Часть вторая Евроцентризм как идеология трансформации России
Глава 1 Евроцентристские мифы о России — оружие перестройки
Как очень крупное общество, «не переваренное» Западом, Россия привлекала пристальное внимание и вызывала жгучий интерес западной интеллектуальной элиты. Тема России (СССР) была обязательным блюдом западной прессы вплоть до 1990 года, когда было решено, что дело сделано, и России как специфического общества не существует. При этом образ России и русских искажался не просто до неузнаваемости и не просто по незнанию — он формировался по составленной неведомо кем и неведомо когда формуле.
Над этим образом в среде российской интеллигенции принято подсмеиваться — ну и чудаки эти американские киношники, ты посмотри, как изображают русских аристократов (например, Вронского в «Анне Карениной»). А между тем вопрос не так прост. Россия — прекрасно изученная Западом страна, на советологию в течение последних пятидесяти лет отпускались огромные деньги, на Западе работает целый легион экспертов — выходцев из России. В этих условиях «по ошибке» такого искажения информации об огромной стране быть не может. Те российские западники, которые утверждают, что Россия — это Европа, только нам надо быть «пооткрытее», должны были бы сначала объяснить именно этот феномен. Зачем создается этот странный миф о России и русских (примерно столь же деформирующий истину, как и миф западных «ориенталистов» о Востоке)? Герцен, задумавшийся об истоках этой русофобии Запада, считал, что дело в страхе перед сильной и непонятной культурой. Страх, конечно, плохой советчик, особенно когда боящемуся кажется, что он победил.
Изучение заданной матрицы и технологии формирования образа России в сознании западного человека могло бы стать темой интересного исследования в культурологии. Может быть, если Россия уцелеет, кто-нибудь этим и займется. Голливудское кино могло бы быть прекрасным объектом. Но сейчас мы подойдем с другой стороны и посмотрим, как некоторые постулаты русофобии были заданы российским евроцентристам и как они формировали вариант «мифа о нас самих» в ходе перестройки — с обнародованными наконец идеологическими и политическими целями «разрушения Империи». Я не буду также оспаривать все эти постулаты, доказывать, что Россия — не верблюд. Достаточно будет показать на простых примерах, что все дефекты сознания, поведения, образа жизни, которые подавались нам как результат нашего отклонения от столбовой дороги цивилизации, присутствуют в этой самой цивилизации в не меньшем, а часто несравненно большем масштабе, чем в России-СССР.
Пробегая по всей структуре мифа о «совке» и его нецивилизованных предках и сравнивая с реальностью Запада, скажу в качестве общего вывода: как правило, наши проблемы и дефекты, о которых говорят идеологи, — это проблемы, порожденные индустриализацией, изменениями и ломкой образа жизни, человеческих отношений. Неизбежные проблемы адаптации. Что бросается в глаза на Западе, это колоссальные средства, расходуемые на разрешение этих проблем и нейтрализацию дефектов. Средства, которые нам просто «не снились». И что бросается в глаза: когда мысленно переносишься с Запада в Россию, это способность русских с малыми средствами добиться в решении аналогичных проблем огромных результатов (хотя конечный результат может быть и хуже, чем на Западе — при его деньгах). Пройдем хотя бы по нескольким таким частным мифам — для примера.
Первое утверждение, которое нам при любой возможности вбивали в голову, состоит в том, что русские, «уклонившись от цивилизации», оказались неспособны пользоваться современными технологиями. Началось с Чернобыля, а затем к этому подверстывалась препарированная информация обо всех авариях или провалах. О Чернобыле говорить не будет по двум причинам. Это — огромная катастрофа, событие уникальное и с каждым годом все менее понятное. Анализ того, что о нем известно, заставляет пересмотреть всю (прежде всего западную) концепцию технологического риска и технологического развития. Можно даже сказать резче: уроки Чернобыля — прежде всего не для России, а для Запада. В Чернобыле отказала не техника, а «человеческий фактор», сложилась синергическая система действий персонала, которая в расчетах технологии была наукой оценена как структура с приемлемо малой вероятностью. Тот факт, что в ходе самоорганизации такая структура возникла, заставляет отказаться от принципов механистического детерминизма, на которых построена вся западная техносфера. Это — сигнал о том, что мир должен переходить к философии нестабильности и учитывать процессы самоорганизации, образования порядка из хаоса.
В мае 1992 г. в Лос-Анджелесе произошло событие, означающее начало нового этапа в истории. Деидеологизированные, не управляемые никакой партией и никакой концепцией обитатели городского дна достигли качественно нового уровня самоорганизации. Возникли структуры, оказавшиеся сильнее мощной репрессивной системы государства — причем под вопросом теперь сама принципиальная возможность этой репрессивной системы справиться с самоорганизующимися структурами маргиналов. Достаточно было одновременно создать пожары в нескольких правильно выбранных точках города, как сами пожарные и полицейские машины создавали цепную реакцию пробок, полностью блокирующих дальнейшее передвижение полиции. Внутри «защищенного» таким образом района можно было безнаказанно грабить магазины. Важная эволюция: за год до этого была «репетиция» этого подхода в Вашингтоне, щедро показанная по телевидению — в масштабе одного микрорайона. За год перешли от лабораторного эксперимента к опытным испытаниям действующего образца. И полученное знание необратимо. Но это — конец западного мифа, конец концепции индустриализма и «столбовой дороги». И на это западная интеллектуальная элита не идет. Потому-то на анализ и Чернобыля, и событий в Лос-Анджелесе наложено табу. Не будем здесь его нарушать, рассмотрим случаи, представленные как типичные.
Большой идеологический урожай был снят с тяжелой аварии на море — столкновения «Адмирала Нахимова». Под сомнение были поставлены все подсистемы советского строя, ни много ни мало. Капитаны безответственные — где такое может быть. Суда старые, на плаву не держатся. Спасательные средства плохие. Все правильно — и все ложь. Ибо никакого отношения ни к строю, ни к особенностям России это не имеет. Куда ни глянь — то же самое, если не хуже. Вот в Голландии у самой причальной стенки переворачивается вполне новый паром — халатно расставляли автомобили, перегрузили один борт. Почти двести жертв. Ясно, что паром плохо спроектирован, что персонал проявил безответственность, что служба порта не готова к спасательным работам — но увязать это с общественным строем или идеологией ни одному экстремисту в голову не пришло. А недавно на фешенебельном курорте под Барселоной на пляже при небольшом волнении утонуло 6 человек. Оказалось, единственный спасательный круг, которым располагали спасатели, куда-то отправили до этого на лодке (тоже, видно, единственной). И тоже никто это ни с рыночной экономикой, ни с монархическим строем Испании не увязал.
Сюжет множества американских фильмов основан на реальных случаях аварий, вызванных халатностью персонала или преступными махинациями фирм. Конечно, там много преувеличенного, но смотришь и думаешь — нам этому еще надо долго учиться. Жизнь, однако, даёт не менее удивительные сюжеты. В Барселоне в высотном госпитале оборвался лифт, погибло 12 человек. Оказалось, был большой и прогрессирующий дефект, но фирма год за годом штамповала сертификат о техническом осмотре, никакого осмотра не проводя. Проблема взаимоотношения «человек-машина» — общая проблема всех обществ, создающих современную техносферу, и каждая культура может внести в решение этой проблемы важный вклад, поскольку по-иному чем другие культуры видит любую проблему человека. Вместо этого идеологи деформируют саму проблему в поисках мелкой политической выгоды.
Особенно сильное впечатление на сознание производит опасность от огня, сообщение о погибших в огне людях. И во время перестройки тема пожаров эксплуатировалась в полной мере. Помните пожар в гостинице «Россия», где погибло, кажется, четыре человека? Какие делались выводы: преступное использование горючих материалов в строительстве; СССР не дорос до использования высотных гостиниц, ибо пожарные не оборудованы длинными лестницами. Тоже все правильно — если бы не чисто идеологические вывод о том, что Россия неспособна (а вот Запад — тот да). И никто не потребовал тогда дать просто фактическую сводку о положении с пожарами на Западе. А если бы дали, то вопрос бы вывернулся наизнанку: как Россия сумела, не имея ни того, ни сего, обеспечить столь низкий уровень опасности?
В Сарагосе, в Испании, два года назад случился ночью небольшой пожар в дискотеке. Никто из танцевавших внизу, в зале, об этом и не узнал — все умерли. Пятьдесят два трупа вынесли и положили на тротуаре. При пожаре загорелся диван и образовались столь ядовитые тяжелые газы, что смерть людей была моментальной — официант так и остался стоять за стойкой с бутылкой в руке. Что, франкисты использовали этот случай для критики правительства социалистов? Такое и в голову никому не пришло. А газеты тут же опубликовали сведения о подобных пожарах в дискотеках США, и оказалось, что трагедия в Сарагосе — рядовой случай. И никакого комплекса неполноценности у испанцев никто создавать не стал (потом газеты сообщили, что суд оправдал хозяев дискотеки — фиеста продолжается).
Не вдаваясь в эту большую тему, выскажу лишь предположение, что в СССР при скудных затратах на безопасность ее относительно низкий уровень обеспечивался именно тем, что люди считали весь народ своей родней, а все, что было в стране — общим достоянием. Возможно ли у нас было, например, такое явление: в Испании выгорают леса (причем в пожарах гибнет довольно много людей), и основная причина — поджоги. Во-первых, в Галисии этим занимаются специальные малые предприятия, которые сбрасывают с легких самолетов на парашютах поджигательные устройства — поскольку горелая древесина, сохраняя приемлемое качество, продается раз в десять дешевле. Во-вторых, лес поджигают, чтобы отомстить за какую-нибудь обиду местным властям, алькальду, а в одном случае — самим пожарным.
А вспомним, какой колоссальный удар по самосознанию советского человека нанес случай, ставший вехой перестройки: в детской больнице в Элисте двадцать малышей были заражены СПИДом. Как был представлен этот бьющий по чувствам случай? Вот вам советская медицина, не стерилизуют шприцы. Полетели самолеты с гуманитарной помощью. Ельцин на весь свой гонорар покупает ящик одноразовых шприцев и дарит детской больнице. Предприниматели вывозят титан и нефть, обещая на вырученные деньги построить завод этих самых шприцев. Потом выясняется, что никто никого не заразил, а в эту больницу направляли из разных мест детей — носителей вируса СПИДа. Но этого пресса уже не печатала, да это было и не существенно. Все поверили в миф о дикости и безответственности советского здравоохранения, и расставаться с этим мифом не хотели. Что же в этой сфере мы видим на Западе?