Каралис Дмитрий Николаевич. Роман с героиней

   Оксана держалась просто, по-свойски рассказывала о своем житье в Чехии, и он подумал, что эту дружескую простоту следует сохранить, если они еще увидятся до отъезда...
   Пока они пробирались зигзагом узких коротких улиц к холму, Оксана рассказала, что у нее пять сувенирных магазинов в Праге, был тигровый боксер Чарли, вывезенный из Белоруссии и растерзанный местными собаками на деревенской собачьей свадьбе, есть старший брат Игорь, на которого сейчас оставлена вся коммерция, и есть желание тихо понежиться на солнце, выспаться на целый год вперед, поесть фруктов, купаться, бродить по городу, снова купаться, слушать в баре отеля классическую музыку и не думать о прибыли, закупках и налогах.
   Улочка круто взбежала вверх, сжалась, ссутулилась, стала темной, позади остались дома с плоскими крышами, по правую руку потянулось бетонное ограждение, дохнул прохладой темный обрыв, на дне которого белела коробка растущего дома. "Секунды три можно лететь и подводить итоги жизни", -весело сказал Медведев, чтобы спутница не боялась, но тут же понял, что сморозил глупость; ветер прошелестел листвой, гавкнула и пустилась наутек собака, обитавшая во дворе старого домика на склоне холма (оттуда иногда приходила девочка с пирожными на подносе и предлагала купить их к вечернему чаю), они прошли в арку дома, напоминавшего декорации усадьбы, разоренной мужиками, и наконец Медведев вывел Оксану на просторную террасу, где в золотых лучах подсветки готовился взмыть в темноту опрятный двухэтажный дом.
   -- Как уютно! -- прошлась по гладким плитам Оксана. -- А какой вид!
   -- Пьем чай? -- предложил Медведев и подумал, что обязательно подарит ей свою книжку.
   -- Пьем!
   -- Здесь у нас столовая и кухня. -- Медведев толкнул большую дверь, звякнул колокольчик, и они вошли в широкий коридор, в конце которого горел свет и бубнил телевизор.
   Феминистка Лайла, профессор социологии из Финляндии -- высокая и худая, встречавшая Медведева по утрам колючим взглядом, словно он и был той русской мафией в ее родном Хельсинки, о которой она написала четыре детективные книги (Медведев полагал, что она стряпала винегрет из газетно-телевизионных сообщений и слухов -- Лайла никогда не служила в полиции, таможне, морге, суде или гостинице, не занималась бизнесом, но хорошо, как она выразилась, знала проблему русской проституции в Финляндии), -- этот академический стручок, единственная женщина в интернациональной писательской компании, если не брать в расчет приветливую сестру-хозяйку Анатолию, вспыхнула краской при появлении Оксаны и закашлялась над тарелкой со шпинатом и креветками, которые она поедала под аккомпанемент тревожных новостей "CNN".
   Крепкий седой румын Джордж -- ясные голубые глаза, мясистый прямой нос потомка римских легионеров, ему недоставало шлема и короткого меча (он писал, посмеиваясь, короткие рассказы в школьной тетрадке даже во время завтрака) -- сгреб разложенные на столе газеты и взглянул на русского коллегу иронично-сочувственно. Пару дней назад, когда Медведев радовался спокойствию мертвого сезона и отсутствию женщин, Джордж шутливо погрозил ему пальцем: "Никогда не упоминайте их, если собрались работать! Никогда!"
   Медведев представил Оксану журналисткой из России, живущей в Чехии, и Анатолия, добрая бестия неопределенного возраста, беспрерывно курившая спозаранку и до позднего вечера, сказала с хитроватой улыбкой, что чай и кофе на своих местах, сливки и джем в холодильнике, а вода в кофейном агрегате горячая.
   ...Медведев готовил чай. Лайла поспешно досасывала креветки и бросала испуганные взгляды то в телевизор, то на курилку Анатолию, пыхтящую дымом над неизменной кружкой травяного чая со сливками. Джордж подмигнул Медведеву и вышел.
   Оксана, спросив у Анатолии разрешения, подсела к телефону, вставила в его строгий бок пластиковую карту и сыграла быстрыми пальцами на попискивающих кнопках короткую мелодию для далекого чешского городка.
   Медведев с удивлением обнаружил, что скучный синий ящик с перламутровым отливом, который терзали по вечерам постояльцы, может быть музыкальным.
   Он слышал ее приглушенный голос: "Мамусик, привет! У вас все в порядке? У меня тоже. В гостях у писателей. Потом расскажу. Как Игорь? Все, мамусик, привет. Не волнуйся, у меня все хорошо. Целую".
   Она бесшумно положила трубку, и Медведев подумал, что теперь она напоминает куклу Барби. Повзрослевшую и с чуть грустными глазами...
   Медведев поставил чашки на поднос и вышел на террасу. Принес стулья.
   -- Как здорово! -- Оксана подошла к ограждению. -- Море, огоньки, машины бегут по набережной. А у меня номер с окном во двор. С видом на море -- вдвое дороже...
   Пили чай, неспешно курили и говорили о том, что сейчас мертвый сезон, о мандаринах и апельсинах, которые валяются под деревьями в парках, но не вкусны. Медведев узнал, что чехи народ вялый, любят сидеть в пивных, называемых "госпудами" или "беседами", и поедать мучные кнедлики с пивом, женщины некрасивы, но любят ходить налево, а мужчины скучны, и у них принято громко сморкаться за столом -- так, словно они соревнуются, кто громче.
   Внизу, на золотистой от света фонарей набережной, изредка шуршали автомобили, зудели мотороллеры, и Медведев боялся, что, допив чай, Оксана с вежливой улыбкой взглянет на часы: "Спасибо. Но меня ждут. Приятно было познакомиться", и он проводит ее и опять останется один на один со своими предками, будет подходить к окну, смотреть на темное море и вспоминать сегодняшнюю встречу. Медведев наблюдал, как удаляется от берега светящийся огоньками паром, и неожиданно увидел себя и Оксану героями короткой пронзительной новеллы: мужчина и женщина познакомились, выпили кофе, прогулялись, посмотрели с холма на ночной город поговорили на разные темы и -- расстались... Хотят ли они встречи?..
   Лайла прошла мимо, сухим голосом пожелав спокойной ночи. И, демонстрируя спортивную выправку и невозмутимость народа суоми, вприпрыжку поднялась по бетонной уличной лестнице на второй этаж. Медведев слышал, как она запирает собственным ключом входную дверь в коридор, а потом со стуком закрывает в своем номере ставни.
   Лайла бесшумно обитала в соседнем с Медведевым номере и напротив номера Джорджа, сказавшего однажды, что финская велосипедная мадам живет по строгой программе, и каждый час расписан в ее портативном компьютере, она ездит заниматься йогой в местный клуб, купается по утрам и, судя по ненависти к мужчинам, -- старая дева.
   На второй день после приезда, вечером, в восьмом часу, Медведев постучался к ней в номер, чтобы нанести соседке по этажу и географической карте визит дружбы по всей форме -- с визитной карточкой, поклоном, недолгими разговорами о духовной близости Хельсинки и Петербурга, найти неизбежных в литературной среде общих знакомых и прицепить к светской беседе немного писательской болтовни: как пишется и близок ли желанный конец...
   Лайла встретила его холодным недоумением: "Что случилось, Сергей?" Медведев смущенно проговорил, что хочет показать ей некоторые фотографии финских писателей, посещавших его издательство. Может быть, ей интересно... Альбомчик с фотографиями он держал в руках поверх издательского буклета, готовый предъявить его как свидетельство своих истинно добрых намерений. Лайла заговорила торопливо и взволнованно -- Медведев уловил слова "душ", "прическа" и то, что его не хотят впускать в номер. Ему показалось, что соседка его просто боится. Он извинился, вернулся к себе, бросил альбомчик на кровать, развязал галстук и сдержанно выругался: "Селедка пучеглазая! Решила, что я пришел ее соблазнять..."
   Лайла постучала к нему на следующее утро, когда он брился в ванной, и, держась поодаль от распахнувшейся настежь двери, сказала, что готова посмотреть его фотографии; если он не передумал, она будет ждать его в гостиной. На ней был спортивный костюм, за плечами угадывался кожаный рюкзачок, и накрашенные глаза за стеклами очков излучали протокольную вежливость.
   "О, эти скандинавские писательницы! То они напьются и срывают с себя в танце кофточки, под которыми ничего нет, то смотрят морским ежом", -Медведев вспомнил муторные вечеринки со скандинавами в буфете своего издательства, когда после третьей рюмки с них спадала холодная чопорность, а вместе с ней и детали туалета. Поутру они обнаруживались то за диваном в гостевой комнате, то в мансарде на бильярдном столе. Секретарша Наталия, которую он называл на "вы" и ценил за умение не путать работу с гулянкой, только зачумленно мотала головой, обходя в разгар вечеринки комнаты издательского флигеля, -- казалось, с русскими писателями гуляли отпущенные в суточный отпуск заключенные мужской и женской колоний.
   В то утро Медведев не спеша добрился, надел шорты, рубашку с короткими рукавами и спустился к Лайле, которая пыталась изображать официальную встречу двух писателей на нейтральной территории. Лайла заговорила быстро, на почти литературном английском, и Медведев с улыбкой попросил пощады: "Пожалуйста, медленнее и проще. Мой английский не так хорош, как ваш". Лайла посмотрела на него, как отличница на двоечника, -- она, очевидно, гордилась своим языком и не хотела понимать, почему русский писатель не удосужился выучить язык мирового общения столь же хорошо, как она, финский профессор социологии и автор нескольких детективных книг. Она вновь заговорила в академической манере, и Медведев еще несколько раз останавливал ее и уточнял сказанное. Лайла смотрела на него с плохо скрываемым сожалением. Она сказала, что никого на фотографиях не узнает, в писательский союз вступила два года назад, и вообще ее стихия -- университетские городки, где она читает лекции по проблемам преступности в Финляндии. Но она часто бывает в Петербурге. О'кей, сказал Медведев, заходите в наше издательство. Вот вам наш буклет и визитная карточка. Лайла вновь попросила альбомчик и признала двух питерских писателей, весьма популярных в Финляндии. Они стояли в обнимку с Медведевым и улыбались в объектив. Он несколько лет назад издавал их книги, пока не дал крен в историю и философию. "О'кей, -- повторил Медведев, -- это я и хотел показать вам вчера вечером. Извините, если пришел не вовремя. Вы будете кофе? Ах, вы уже завтракали... А я встаю поздно. Едете купаться? Удачи вам! Бай! Всегда рад вас видеть!"
   "Пусть думает, что хочет, -- весело решил Медведев. -- Пусть думает, что я бабник и в тот вечер подбивал к ней клинья. Но легкой победы не случилось, и я с горя нашел себе подружку. Думайте, что хотите, Лайла. Нет, лучше думайте, что это моя любовница. Мы договорились с ней встретиться на острове. Она журналистка".
   Медведев предложил Оксане посмотреть его номер, и они поднялись по бетонной лестнице с высокими ступенями.
   Он открыл дверь, извинился за беспорядок, сдвинул раму окна, безжалостно выгреб из малинового кресла бумаги и усадил в него гостью. Оксана с интересом огляделась: "Очень достойно. И для писателей это все бесплатно?" Похоже, встреч на вечер она не планировала.
   -- Да, -- скромно сказал Медведев; он достал из холодильника увесистый пакет с мандаринами: "Угощайтесь!" -- и присел на кровать. -- Расскажите о себе. -- Ему хотелось услышать подробности робинзонады, он мысленно представлял себя на новом месте, случись ему стать добровольным изгнанником, а попросту -- иммигрантом. -- Как вам это все удалось? Почему Чехия? Как устраивались?
   Оксана принялась чистить мандарин.
   -- Приехали в августе. Поначалу не знали, где граница сада. Соседи подсказали -- и это все ваше, косите дальше! Устроилась на кухне помогать в столовой, до трех дня. Попросту -- посудомойкой. Руки покраснели, опухли -даже кричала по ночам....
   Он не таясь посмотрел на ее тонкие красивые пальцы в перстнях. Оксана, перехватив его взгляд, протянула ему оранжевый шарик на ладони -- в белых мохнатых ниточках: "Берите, я еще очищу".
   -- Под зиму заложили новый сад, залатали крышу, наладили печки. Тяжело было, но я понимала -- это эмиграция. Найду крону на полу и радуюсь -булочку куплю...
   Она рассказывала свою историю веселым голосом, без драматических пауз -- так вспоминают давно минувшие дни счастливые люди, и Медведеву вдруг показалось, что он начал писать рассказ. Или даже повесть. Сильная обаятельная героиня вела за собой увлекательный сюжет, завязка плавно уступала место экспозиции...
   -- Я, когда еще в Гомеле в музыкальной школе преподавала, всех детей любила! На работу -- как на праздник: всегда прическа, маникюр, разговаривала ласково, по головке поглажу: "Ну что, миленький, у тебя все получится. Давай сначала..." До сих пор ученики перед глазами стоят. Иногда даже снятся. А потом какая-то черная полоса пошла -- митинги, демократия, советы трудовых коллективов, все ругаются, коллективные письма пишут, директора снимать затеяли, по инстанциям ходили, и вспоминать сейчас тошно.
   Муж работал инженером на мебельной фабрике. Неплохо жили, потом -Чернобыль, перестройка, безработица, Союз развалился... Муж десять лет на диване пролежал. Я прихожу с работы -- он спит с книгой в руке. "Что делаешь?" -- "Бр-р... -- глазами хлопает. -- Читаю..." Потом пить начал, с друзьями болтаться. Я в календарике стала обводить черным дни, когда он пьет. Сплошные червяки месяцами... Я ему скандалов не устраивала -- крика не выношу с детства. Отец -- военный -- лупил нас с братом шлангом от стиральной машины, орал, топал ногами. На физкультуре было не раздеться -вся спина в синяках. Я, когда замуж выходила, решила, что в моем доме криков и скандалов никогда не будет. Стала писать мужу письма и оставлять по утрам. Твоя мать не имеет масла на хлеб, наши дети ходят голодные, постоянно занимаем деньги, а ты, здоровый мужик, лежишь целыми днями на диване или пьешь с друзьями. Дверца шкафа полгода болтается! Я по вечерам халтурю -возьми хотя бы хозяйство на себя, приготовь с детьми уроки. А ему все трын-трава. "Я инженер, а не домашняя хозяйка". Мы с ним шли в разных направлениях.
   Хотела развестись, но детей пожалела. Решила -- уедем. Брат в Чехословакии служил, обзавелся друзьями-чехами, они нам дом на всю семью присмотрели. Все продали, перебрались. Еще ничего в доме не было, купила пианино -- отправила дочку в музыкальную школу. Самой учить сил не было.
   -- А как мы первую зиму пережили! Кошмар!
   Оксана быстро сходила в душ и ополоснула липкие пальцы. Медведеву показалось, что он знает ее давно, он мог встречаться с ней в стройотряде, она могла учиться в соседней группе или он заходил к ней в общежитии за тарелкой в новогодний вечер, а потом они играли в снежки и пели под гитару.
   -- Морозы для Чехии ударили небывалые, такой зимы никто не помнит. Матвеич -- мамин муж -- уехал в Белоруссию. "Вы, -- говорит, -- здесь ничего не делайте, только печки топите. Если что -- звоните..." И тут началось! У Игоря желтуха, дочка Светка с аппендицитом, у мамы на нервной почве ноги стали отниматься -- ездит в колясочке, в больницу не хочет. Виталька учится в Праге -- у него там свои проблемы. И я одна -- как стойкий оловянный солдатик. Парового отопления еще не было -- три кафельные печки. Дрова на растопку колю, уголь ведрами ношу, надо так растопить, чтобы до прихода с работы не погасло, -- кошмар! Маму покормить надо, собаку с кошкой надо, своих в больнице навестить надо, к шести утра по морозу через весь поселок бегом -- не дай бог на работу опоздать... Мама уснет, я ночью сяду в гостиной, возьму несколько аккордов и смотрю в окно на заснеженный сад -слезы капают...
   -- А муж? -- Теперь Медведев взялся очищать мандарины.
   -- Он еще осенью в Прагу перебрался. Устроился на завод камень резать. Свои триста долларов получает, живет в общежитии и ходит по вечерам в господу пиво пить. Но мы и сами с усами. Могу показать, что сейчас имеем. -Оксана нашла глазами сумочку, брошенную на кровать, и вытянула из нее пухлый фотоальбомчик.
   Сад, газон. Белый дом в три этажа. Беседка. Летняя кухня под черепичной крышей. Мать с букетом цветов в лоджии. Лысоватый здоровяк с армейской выправкой и маслеными глазами гуляки наливает в фужер шампанское. Брат Игорь. "Правда, красивый?"
   Сын -- студент Академии туризма, приехал с подружкой на обед. Дочка-подросток -- лицом в мать, но пухловатая. Держит на руках кота-бегемота. Уютная комната, пианино, шкаф, цветы.
   Старая потрескавшаяся фотография: дедушка с бабушкой. Шляпы, пальто, строгие взгляды. Судя по всему, довоенный снимок.
   Мужчина в клетчатой рубашке возложил руку на капот автомобиля: "Мое!.." Хитровато-добродушное лицо, лысая голова, густые брови. Себе на уме мужичок.
   -- Интересный дядечка, -- усмехнулся Медведев, придвигая свой стул ближе к креслу и разглядывая фотографию.
   -- О, это мамин муж -- Матвеич, наш сирота, как мы его с братом называем. -- Оксана выложила на блюдце мандариновые косточки и азартно вскинула указательный палец. -- Сейчас расскажу! Начальником автомастерской в Гомеле работал. На десять лет моложе мамы, ему пятьдесят три. Копил деньги, складывал в замурованный сейф на работе. Перед самым отъездом разломали кирпичную стенку, утащили сейф. "Ой, блин, лучше бы я умер!" Любимое слово -- "блин". Утром встает: "Ой, блин, зарядку делать неохота". Делает. "Ой, блин, умываться нет сил". Умывается. "Ой, блин, аппетита совсем нет, скоро умру". Час завтракает. "Ой, блин, здоровья совсем нет". И так целый день...
   "Это Новый год справляем... Это на Пасху в церкви, в Праге. Это священник отец Владимир освящает магазинчик при доме. Это наша гостиница для туристов в чердачном этаже. Это мой этаж. Это мамин этаж".
   "Наш первый магазинчик в Праге". Куклы, матрешки, блики солнца на витринах.
   "Это я старый концертный рояль в замке купила и летом в сад под навес выставляю. Соседи с детьми заходят, туристы из гостиницы подтягиваются. Импровизируем, поем. Весело бывает".
   Мужчина в возрасте, привалившись спиной к белому каменному забору, смотрит в объектив. Белые шорты, синяя рубашка, волосатые руки скрещены на груди. Неприятное лицо, холодное выражение глаз. Эдакий Корейко, вышедший из подполья.
   -- Это грек? -- спросил Медведев.
   -- Да, грек. Один знакомый. -- Оксана захлопнула альбом и убрала его в сумку.
   "У такой женщины должно быть много знакомых, -- со смутной и неожиданной ревностью подумал он. -- Обзавелась еще одним -- писателем..."
   В альбоме жила вся семья; не было только отца и мужа.
   -- Славно у вас, -- не без зависти сказал Медведев; ему всегда хотелось иметь большой семейный дом, с кошками, собаками, кабинетом, спальней, мастерской, своей баней, летней кухней, водопроводом, -- не дачу, а именно дом недалеко от города, чтобы можно было доехать и на машине и на электричке.
   Оксана поднялась и отнесла горку мандариновых шкурок в корзину для мусора.
   -- Так я возьму вашу книжку почитать?
   Медведев проводил ее до отеля, стеклянные двери раздвинулись перед Оксаной, и она негромко сказала: "Звони!" Он видел, как Оксана ступает по ковру навстречу улыбающемуся за стойкой портье, и подумал, что за любовника этой бизнес-леди его принять не смогут. Просто случайный ухажер. И ему стало немного обидно.
   В тот вечер Медведев попытался сесть за роман, но бумага на столе так и осталась бумагой. Она и не думала обретать магическую прозрачность и впускать в иные миры. Медведев видел только тень ручки в косом свете настольной лампы и окурок в керамической пепельнице на авансцене стола.
   Он зажег ночник, бросил на подушку Библию и вышел на улицу. Нет, конечно, он не увлекся ею как женщиной. Об этом даже говорить смешно. Она интересна ему как героиня -- судьбой, характером, искренностью... Подсветка террасы -- круглые матовые плафоны (днем их охраняли от случайного башмака красные проволочные пауки, исчезавшие вечером от глубинного желтого света, словно под бетонным полом ярко вспыхивал сноп спичек) -- эта подсветка держала дом в зыбких золотистых конусах, и казалось, что прилепившееся к скале здание готовится плавно взлететь. В этих дрожащих лучах света Медведев углядел сизый выдох окна на втором этаже, словно там, в его номере, ключ от которого лежал в кармане, кто-то курил -- то вытекали остатки табачного дыма. Бурые ставни соседнего номера плотно закрыты; нарядно блестел велосипед Лайлы, обрученный с металлической стойкой перил черным тросиком. И почему она так закраснелась, когда увидела Оксану?
   Медведев вернулся в номер, и тут же в дверь постучали. Сдерживая улыбку, вошел Джордж. Он осведомился, как идет работа над романом. Медведев, так же сдерживая улыбку, сказал, что плоховато.
   -- Ничего, ничего, -- махнул рукой Джордж. -- Скоро пойдет! Эта русская женщина, журналист, тоже пишет?
   -- Нет, она отдыхает.
   -- О-о, это хорошо, -- сказал Джордж. -- А где она имеет кров?
   -- Отель... "Медитерранеан", на набережной.
   -- Это хороший отель?
   -- Наверное...
   -- О, "Медитерранеан", "Медитерранеан"! Это пять звездочек?
   Медведев сказал, что не знает, сколько звездочек, и Джордж, подхватив с холодильника карту Родоса, нашел на ее обороте перечень отелей.
   -- Да, это пять звездочек! -- возликовал он, словно радовался за Медведева. Но тут же озабоченно сдвинул брови: -- Но это очень дорого! Сорок долларов! Совместно с завтрак?
   Медведев кивнул. Оксана говорила, что завтракает в гостинице, там шведский стол.
   -- А завтрак хорош?
   -- Не знаю. Никогда там не завтракал.
   -- А номер хорош?
   -- Думаю, да.
   Джордж посмотрел недоверчиво и решил сменить тему.
   -- Да-да-да, -- рассеянно оглядывая комнату, проговорил он -- Да. У меня тоже плохо едет мой рассказ. Но что делать? Это наша судьба! Не так ли?
   Медведев сказал, что так.
   -- Завтра хочу гулять в Старый город, -- сказал Джордж. -- Вы бывали с Оксаной в Старом городе?
   -- Нет, -- рассеянно сказал Медведев и сдвинул пошире раму окна. Ему хотелось остаться одному. -- Не бывал.
   -- О'кей! -- весело сказал Джордж. -- Желаю успеха!
   -- Успеха и вам, Джордж!
   Медведев вновь оказался возле отеля "Медитерранеан", вновь увидел разъезжающиеся в стороны стеклянные двери, перехватил сдержанную улыбку рослого портье за стойкой в глубине белого зала и различил себя, взмахнувшего Оксане рукой сквозь уже съехавшиеся двери -- она шла по ковру к лифту и чуть обернулась в его сторону: "Звони..." И почему на "ты"? Ему послышалось или это оговорка?
   Ее номер был написан на белейшей визитной карточке отеля: "608". Это, надо полагать, шестой этаж.
   Славянская бизнес-леди, бывшая учительница музыки по классу фортепиано, похожая на куклу Барби, отдыхает в пятизвездочном отеле...
   Медведев лег в постель и стал читать Библию, постоянно ловя себя на том, что думает об Оксане. "Второзаконие", которое вчера показалось ему важнейшим для понимания сути иудейства, вдруг превратилось в пустой набор имен и названий древних городов -- сквозь них он видел ее улыбку, длинные тонкие пальцы с перстнями, слышал ее голос... Медведев видел девочку Ксюшу с синяками от резинового шланга на спине, видел ночной заснеженный сад в деревушке под Прагой и скрипел снегом под окном, за которым Оксана играла на пианино. Ему захотелось немедленно встать с постели и начать тончайшее лирическое повествование -- рассказ или даже повесть.
   Медведев закрыл Библию и, скосив глаза, перекрестился на образок Ксении Блаженной. Только бы не наделать глупостей, не упустить роман и не начать волочиться за этой повзрослевшей Барби.
   "Нет, меня этим уже не проймешь, -- думал Медведев, раскидываясь под одеялом, -- я не мальчик". И еще он подумал: "Что у нее с мужем -- просто в ссоре или развелись?"
   Погасив свет, он решил, что палец о палец не ударит, чтобы произвести на нее особое впечатление. Она состоятельная бизнес-леди -- он писатель. У нее пять магазинов -- у него пять книг прозы. Если он и будет видеться с ней, то лишь для того, чтобы собрать материал для новой вещи. Он не в том возрасте, чтобы распускать хвост перед каждой красоткой.
   Засыпая, Медведев вспомнил, что впервые за эти дни не позвонил жене.
   Глава 2
   Проснулся Медведев в прекрасном настроении. Оно было проникнуто утренним ветерком, запахом моря, шелестом пальмы за открытым окном и ясным ощущением, что здесь, на островке в далеком Эгейском море, с ним должно произойти что-то важное и значительное. Быть может, он напишет прекрасные главы романа, быть может, случится нечто потрясающее... Быть может, ничего не произойдет, но он вернется в мглистый декабрьский Питер с новыми идеями, мыслями, чувствами и сжатый, как пружина.
   Он услышал, как под окном зашипела вода, и выглянул. Анатолия, держа в приподнятой руке дымящую сигарету, пыталась другой поливать из шланга пол террасы и одновременно подкрутить кран на трубе. Попытка удалась, но струя воды снесла пустое пластиковое ведро с надгробных камней, прислоненных к стенке флигеля -- их никак не могли забрать археологи, -- и окатила разложенные на могильных плитах половики. Анатолия заворчала, сунула намокшую сигарету в рот, вернула отпрыгнувшее ведро на мраморный постамент, сделала ему внушительный знак рукой -- "стоять!" -- и закрепила шипящий конец шланга на багажнике велосипеда Лайлы.
   На террасу, как на сцену, бильярдным шариком выкатился толстячок Ларс, шведский поэт с детской физиономией, и, держа руки за спиной, стал быстро ходить вдоль ограждения, не замечая луж, радужных брызг и Анатолии. Он смотрел в голубое небо и шевелил губами. Анатолия укоризненно покрутила головой -- не бережет человек обувь и светлые брюки, да что с него взять? поэт! -- и ушла на кухню. Ларс замер, склонил лысую, со светлым пушком голову, словно разглядывая свое отражение в луже (казалось, его очки соскользнут с носа-пуговки и повиснут на шнурке), и тут невидимый кий пустил его мечущимся треугольником от борта к борту с выпадением в стукнувшую лузу-дверь, из которой он недавно выкатился.