Но я настаивал.
— Не помню… Кажется, пять тысяч — в кассу, столько же — на лапу.
— Ну, в кассу, ладно, положено, адвокату за что? Он же ничего ещё не сделал. И вряд ли что-нибудь сделает. Приговор предрешен. Я чувствую это по поведению твоего любимого Вошкина… Зачем ты так растратилась? Откуда взяла деньги?
— Дала адвокату хотя бы за то, чтобы он повнимательней вникнул в твое дело… Разве этого мало? Кроме того, пообещала за каждый год заключения, который он сможет отвоевать, подкинуть по три тысячи… И дам, слышишь, «извозчик», дам! Тебя спрашивать не стану…
Губы Любашки приоткрылись, обнажив острые зубки, глаза сверкали. А я смеялся. В первый раз с того страшного дня убийства.
— Передам Ольге: пусть продаст часть акций и вернет тебе деньги. Через отца передам. При первом же свидании.
— Не возьму, ни копейки не возьму! Все свои сберкнижки выпотрошу, воровать пойду, а не возьму. К тому же, — понизила она голос почти до шепота, — твоя жена и не даст…
— А ты откуда знаешь?
— Была у твоих родителей… Познакомилась…
Я представил себе, как встретил Любашу батя, как он, не подбирая слов помягче, глушил гордую девушку грязными оскорблениями, что пришлось пережить ей под родительским кровом. На душе сделалось тревожно и муторно.
— Родители у тебя — славные люди… Поначалу батька раскричался, после успокоился, остыл. Почуял, что не к нему пришла — к матери, и ушел в скверик дышать свежим воздухом… Мама твоя — добрая душа, поверила мне… Знаешь, Коленька, я ей всю свою жизнь выложила, как на ладошке. Поплакали по-бабьи, обнялись… Она мне и рассказала, как жена твоя бывшая, Ольга, любому — каждому про тебя трепется: бандит, убийца, тунеядец, сидел, мол, всю жизнь на моей шее, никаких ему адвокатов не будет — пусть засудят на всю катушку… Только не переживай, милый, та твоя жизнь подневольная — отрезанный ломоть. Теперь ты — мой, весь мой, со всеми достоинствами и недостатками. Никому не отдам. Слышишь, не отдам! Зря она думает, что меня трогают Ольгины оскорбления. Нисколько не трогают. Мы с бывшей моей женой — разные люди — это мне стало ясно на второй или третий год совместной жизни. Свыкся, терпел… Уйти? Не к родителям же в их однокомнатную квартиру? Сколько раз думал сбежать из Москвы: бросить к чёрту прописку и так называемый семейный уют. Оставить Ольге полученную на работе двухкомнатную квартиру, нажитую мебель…
Думал и… не решался. До тех пор, пока в моей жизни не появилась Любаша.
Конечно, каждому мужчине приятно слушать признания в любви и верности. Тем более в моем положении. Я буквально упивался ими, чувствовал, что в них растворяется озлобленность, боязнь сурового приговора.
Но сколько можно травмировать несчастную женщину? И я поторопился изменить тему разговора.
— Как там Фимка?
— Первые дни лежала в беспамятстве. Легко ли потерять любимого человека? Тем более тяжелая она, ребеночка ожидает, сироту несчастного…
Как же я посмотрю в глаза сестры, чем оправдаюсь? Пусть не убийца — соучастник, но и на моих руках кровь Никиты…
5
Глава 9
1
2
3
— Не помню… Кажется, пять тысяч — в кассу, столько же — на лапу.
— Ну, в кассу, ладно, положено, адвокату за что? Он же ничего ещё не сделал. И вряд ли что-нибудь сделает. Приговор предрешен. Я чувствую это по поведению твоего любимого Вошкина… Зачем ты так растратилась? Откуда взяла деньги?
— Дала адвокату хотя бы за то, чтобы он повнимательней вникнул в твое дело… Разве этого мало? Кроме того, пообещала за каждый год заключения, который он сможет отвоевать, подкинуть по три тысячи… И дам, слышишь, «извозчик», дам! Тебя спрашивать не стану…
Губы Любашки приоткрылись, обнажив острые зубки, глаза сверкали. А я смеялся. В первый раз с того страшного дня убийства.
— Передам Ольге: пусть продаст часть акций и вернет тебе деньги. Через отца передам. При первом же свидании.
— Не возьму, ни копейки не возьму! Все свои сберкнижки выпотрошу, воровать пойду, а не возьму. К тому же, — понизила она голос почти до шепота, — твоя жена и не даст…
— А ты откуда знаешь?
— Была у твоих родителей… Познакомилась…
Я представил себе, как встретил Любашу батя, как он, не подбирая слов помягче, глушил гордую девушку грязными оскорблениями, что пришлось пережить ей под родительским кровом. На душе сделалось тревожно и муторно.
— Родители у тебя — славные люди… Поначалу батька раскричался, после успокоился, остыл. Почуял, что не к нему пришла — к матери, и ушел в скверик дышать свежим воздухом… Мама твоя — добрая душа, поверила мне… Знаешь, Коленька, я ей всю свою жизнь выложила, как на ладошке. Поплакали по-бабьи, обнялись… Она мне и рассказала, как жена твоя бывшая, Ольга, любому — каждому про тебя трепется: бандит, убийца, тунеядец, сидел, мол, всю жизнь на моей шее, никаких ему адвокатов не будет — пусть засудят на всю катушку… Только не переживай, милый, та твоя жизнь подневольная — отрезанный ломоть. Теперь ты — мой, весь мой, со всеми достоинствами и недостатками. Никому не отдам. Слышишь, не отдам! Зря она думает, что меня трогают Ольгины оскорбления. Нисколько не трогают. Мы с бывшей моей женой — разные люди — это мне стало ясно на второй или третий год совместной жизни. Свыкся, терпел… Уйти? Не к родителям же в их однокомнатную квартиру? Сколько раз думал сбежать из Москвы: бросить к чёрту прописку и так называемый семейный уют. Оставить Ольге полученную на работе двухкомнатную квартиру, нажитую мебель…
Думал и… не решался. До тех пор, пока в моей жизни не появилась Любаша.
Конечно, каждому мужчине приятно слушать признания в любви и верности. Тем более в моем положении. Я буквально упивался ими, чувствовал, что в них растворяется озлобленность, боязнь сурового приговора.
Но сколько можно травмировать несчастную женщину? И я поторопился изменить тему разговора.
— Как там Фимка?
— Первые дни лежала в беспамятстве. Легко ли потерять любимого человека? Тем более тяжелая она, ребеночка ожидает, сироту несчастного…
Как же я посмотрю в глаза сестры, чем оправдаюсь? Пусть не убийца — соучастник, но и на моих руках кровь Никиты…
5
Как ни бился мой адвокат, приговор суда оказался суровым: десять лет!
На второй же день меня перевели в изолятор-пересылку. Тот, из которого осужденных отправляют в места отбытия наказания. Поместили в камеру, где обитало человек восемьдесят таких же бедолаг.
В ожидании сурового приговора я заранее внушил себе его справедливость и неизбежность, но одно дело предполагать, со всем иное — реальность. Первые дни после суда не поднимался о нар, отказывался от баланды, не слышал обращенных ко мне слов сокамерников.
— Все так переживают, Колька, это пройдет, — ободрял меня цыган, получивший за угон машины три года и случайно попавший в одну со мной камеру. — Работать станешь — полегчает. Жинка навестит — на зоне имеются специальные комнаты. Побалуешься с ней — вообще забудешь о сроке. А там, глядишь амнистия.
Зря успокаивает — на убийц амнистия не распространяется — придется сидеть от звонка до звонка… Но так уж природа устроила человека — живет надеждой, цепляется за нее, булл утопающий за спасательный круг. Вдруг лет через пять убедится начальство: исправился осужденный, можно его переводить на вольное поселение! Определят тот же леспромхоз, вызову к себе Любашу, поженимся, заведем детишек…
После разговора с цыганом меня вызвали на прощальное свидание с «гражданской женой» и… с отцом.
Интересно, сколько Любаша «вмазала» следователю или тюремному администратору за эту встречу? Откуда у нее такие бешеные деньги? У отца их нет — точно знаю… Значит, Любашка. А из каких достатков? Работать не работает, коммерцией не занимается…
— Здорово, убивец, — буркнул отец. — Бриться в тюряге, что, не полагается, или для зоны бороду растишь?
— Прости, отец, так получилось…
— «Так» получается, когда баба попадается… Вот до чего довели тебя дармовые деньги… Не могу разговаривать с тобой — противно до тошноты… Не попросила бы Любка, в жизнь не пошел бы… С ней беседы веди, а я малость успокоюсь.
Отец вытащил из кармана пробирку с валидолом, отвернулся от меня, выковырял пробочку, сунул под язык таблетку.
— Здравствуй, Любонька…
— Здравствуй, Коленька… милый… Как себя чувствуешь? О настроении не спрашиваю, догадываюсь, какое оно бывает после суда… Не грусти, переживем…
— Скажи, откуда у тебя такие деньги? — выпалил я и насторожился в ожидании ответа. Не побледнеет ли, не отведет глаза в сторону? Нет, вроде не смутилась.
— А я, Коленька, квартирку свою загнала. Зачем мне она без те6я?
— Где живешь? Не на улице же?
— Нет, не на улице…
— Мы с матерью приютили бездомную, — перебил Любашу батя. — Хорошая оказалась баба, не чета твоей занудливой Ольге… Повезло тебе, убивец, пофартило…
Я и без отцовской подсказки знаю — повезло. Только зачем мне такое везение, если предстоит десятилетняя разлука?
— Чем помочь тебе, Коленька? Здесь в тюрьме познакомилась я с одним начальником. Поначалу он пытался подклеиться, после понял, что не выйдет. Подкормила его коньячком — размяк. Сейчас — лучшие друзья — все сделает, что ни попрошу…
Ох, и подружка же мне попалась — огонь с дымом. Все мужики, завидев ее, облизываются, будто коты на сметану. Но я знаю: на своем прошлом Любаша поставила крест, она ни за что не изменит мне, не предаст горькую нашу любовь…
Но о чем же ее попросить?
И вдруг вспомнил Радьку-цыгана.
— Есть одна просьба. Сидит со мной хороший человек, тоже ни за что попался. Захотелось парню покатать любовницу на иномарке, пофорсить перед ней. На беду увел от подъезда припаркованный «мерседес», усадил зазнобу, и шиканул… на три года общего режима… Нельзя ли его — на одну со мной зону?
— Сделаю, — уверенно вымолвила Любаша. Видно, уверена в безотказности своего влияния. — Завтра вас отправят по этапу на Урал. А я — поездом, уже билет купила… Поселюсь в деревушке невдалеке, найду работенку, заведу полезные знакомства…
— Я тебе покажу знакомства, — прикрикнул я в шутку. Девушка презрительно фыркнула. — Ты едешь? — наконец дошло до меня решение, принятое Любашей. — Куда? В глухую деревушку, без удобств, в кармане — гроши… Подумай и откажись от этой сумасбродной мысли… Отец, прошу, запри ее, не пускай!
— Правильно решила баба! — припечатал батя громоподобным басом. — Куда иголка, туда и нитка — старая пословица… Ты, Колька, лучше не дразни меня, а то Любки не постесняюсь — врежу на рабочем языке!
— Но, батя, она же — горожанка, а там — ни центрального отопления, ни канализации…
Любаша окидывала спорщиков смеющимися глазами. Дескать, орите, ругайтесь, делайте, что хотите, а я поступлю так, как решила, никто не остановит, не переубедит.
— Ишь ты, канализации нет, — кричал батя в полный голос. — На улице оправится, небось задницу не поморозит…
Теперь смеялись мы с Любашей. Отец помолчал, оглядел нас, и вдруг тоже расхохотался. Да так, что дежурный вертухай вздрогнул и окинул нас подозрительным взглядом.
На второй же день меня перевели в изолятор-пересылку. Тот, из которого осужденных отправляют в места отбытия наказания. Поместили в камеру, где обитало человек восемьдесят таких же бедолаг.
В ожидании сурового приговора я заранее внушил себе его справедливость и неизбежность, но одно дело предполагать, со всем иное — реальность. Первые дни после суда не поднимался о нар, отказывался от баланды, не слышал обращенных ко мне слов сокамерников.
— Все так переживают, Колька, это пройдет, — ободрял меня цыган, получивший за угон машины три года и случайно попавший в одну со мной камеру. — Работать станешь — полегчает. Жинка навестит — на зоне имеются специальные комнаты. Побалуешься с ней — вообще забудешь о сроке. А там, глядишь амнистия.
Зря успокаивает — на убийц амнистия не распространяется — придется сидеть от звонка до звонка… Но так уж природа устроила человека — живет надеждой, цепляется за нее, булл утопающий за спасательный круг. Вдруг лет через пять убедится начальство: исправился осужденный, можно его переводить на вольное поселение! Определят тот же леспромхоз, вызову к себе Любашу, поженимся, заведем детишек…
После разговора с цыганом меня вызвали на прощальное свидание с «гражданской женой» и… с отцом.
Интересно, сколько Любаша «вмазала» следователю или тюремному администратору за эту встречу? Откуда у нее такие бешеные деньги? У отца их нет — точно знаю… Значит, Любашка. А из каких достатков? Работать не работает, коммерцией не занимается…
— Здорово, убивец, — буркнул отец. — Бриться в тюряге, что, не полагается, или для зоны бороду растишь?
— Прости, отец, так получилось…
— «Так» получается, когда баба попадается… Вот до чего довели тебя дармовые деньги… Не могу разговаривать с тобой — противно до тошноты… Не попросила бы Любка, в жизнь не пошел бы… С ней беседы веди, а я малость успокоюсь.
Отец вытащил из кармана пробирку с валидолом, отвернулся от меня, выковырял пробочку, сунул под язык таблетку.
— Здравствуй, Любонька…
— Здравствуй, Коленька… милый… Как себя чувствуешь? О настроении не спрашиваю, догадываюсь, какое оно бывает после суда… Не грусти, переживем…
— Скажи, откуда у тебя такие деньги? — выпалил я и насторожился в ожидании ответа. Не побледнеет ли, не отведет глаза в сторону? Нет, вроде не смутилась.
— А я, Коленька, квартирку свою загнала. Зачем мне она без те6я?
— Где живешь? Не на улице же?
— Нет, не на улице…
— Мы с матерью приютили бездомную, — перебил Любашу батя. — Хорошая оказалась баба, не чета твоей занудливой Ольге… Повезло тебе, убивец, пофартило…
Я и без отцовской подсказки знаю — повезло. Только зачем мне такое везение, если предстоит десятилетняя разлука?
— Чем помочь тебе, Коленька? Здесь в тюрьме познакомилась я с одним начальником. Поначалу он пытался подклеиться, после понял, что не выйдет. Подкормила его коньячком — размяк. Сейчас — лучшие друзья — все сделает, что ни попрошу…
Ох, и подружка же мне попалась — огонь с дымом. Все мужики, завидев ее, облизываются, будто коты на сметану. Но я знаю: на своем прошлом Любаша поставила крест, она ни за что не изменит мне, не предаст горькую нашу любовь…
Но о чем же ее попросить?
И вдруг вспомнил Радьку-цыгана.
— Есть одна просьба. Сидит со мной хороший человек, тоже ни за что попался. Захотелось парню покатать любовницу на иномарке, пофорсить перед ней. На беду увел от подъезда припаркованный «мерседес», усадил зазнобу, и шиканул… на три года общего режима… Нельзя ли его — на одну со мной зону?
— Сделаю, — уверенно вымолвила Любаша. Видно, уверена в безотказности своего влияния. — Завтра вас отправят по этапу на Урал. А я — поездом, уже билет купила… Поселюсь в деревушке невдалеке, найду работенку, заведу полезные знакомства…
— Я тебе покажу знакомства, — прикрикнул я в шутку. Девушка презрительно фыркнула. — Ты едешь? — наконец дошло до меня решение, принятое Любашей. — Куда? В глухую деревушку, без удобств, в кармане — гроши… Подумай и откажись от этой сумасбродной мысли… Отец, прошу, запри ее, не пускай!
— Правильно решила баба! — припечатал батя громоподобным басом. — Куда иголка, туда и нитка — старая пословица… Ты, Колька, лучше не дразни меня, а то Любки не постесняюсь — врежу на рабочем языке!
— Но, батя, она же — горожанка, а там — ни центрального отопления, ни канализации…
Любаша окидывала спорщиков смеющимися глазами. Дескать, орите, ругайтесь, делайте, что хотите, а я поступлю так, как решила, никто не остановит, не переубедит.
— Ишь ты, канализации нет, — кричал батя в полный голос. — На улице оправится, небось задницу не поморозит…
Теперь смеялись мы с Любашей. Отец помолчал, оглядел нас, и вдруг тоже расхохотался. Да так, что дежурный вертухай вздрогнул и окинул нас подозрительным взглядом.
Глава 9
1
— Кто по специальности? — осведомился начальник в звании подполковника, листая мое дело.
Я не колебался. Решение выношено в арестантском вагоне и на пересылках. Кем работать на зоне инженеру-строителю? Если там не будет, конечно, стройки? Бери больше, бросай дальше? Подобная перспектива меня не устраивает.
— Автомеханик…
— Хороший?
Едва не сказал: спросите у вашего Вошкина! Нет, с первых дней становиться в оппозицию к руководству колонии не стоит…
— Никто не обижался…
— Какие машины ремонтировал?
— Доводилось разные, — осторожно солгал я. Ведь дело имелтолько с легковушками, а много ли их на зоне?
— Не организовать ли нам автосервис? — обратился начальник колонии к пожилому майору. — Дело нужное и, главное, прибыльное…
— Статья у Чернова не очень подходящая… Соучастие в убийстве… Он так наремонтирует — икать станем.
— Испугал! У нас таких — ползоны, и все работают… Решено! — Начальник закрыл мое дело и хлопнул по нему широкой ладонью. — Пока — в гараж, а там подумаем и решим… Вопросы, просьбы?
— Вместе со мной прибыл Радик Власов. Цыган. Тоже классный автомеханик…
— Ого, уже полсервиса имеется… Власова — тоже в гараж… И еще одна проблема… Чернов, как звать жену?
— Была Ольга. Я с ней расстался, но развод оформить но успел…
— Бывает и такое… Кем тебе приходится Любовь Серегина?
— Фактически — жена…
— Ну что, хлопцы, поможем двоеженцу, а? Парень он для зоны ценный, ему не грех и помочь… Лаврентьев, проконсультируйся у местных юристов… Через недельку доложишь…
Я оглядел доброго подполковника. Ни разу еще не приходилось встречаться с отзывчивыми ментами.
Похоже, Любаша зря времени не теряет. Неужели ей удалось свести «полезное знакомство» с самим начальником? Иначе откуда у него необычная заинтересованность в судьбе осужденного за соучастие в убийстве? Чувство человеколюбия у большинства тюремщиков удаляют при поступлении на службу. Как вырезают ненужный и вредный аппендикс.
Значит, Любаша… Ну что ж, время покажет, прав я или ошибаюсь.
Радик обрадовался, узнав о том, что будет работать со мной — заскакал вокруг, охлопывал меня, тормошил, обнимал.
— Молоток, Колька, ох, какой же ты молоток! Признайся, в роду цыганов нет, а? Может быть, прадед побаловался с горячей цыганкой или красавец цыган провел ночку с бабкой? Не обижайся, друг, в жизни все случается… Цыган — верный человек, преданный друг, добра не забывает, зла не прощает… Давно глаз на тебя положил, а теперь ты мне дороже брата кровного, так и знай, ближе отца с матерью. Голову за тебя положу, обидчику твоему кровь пущу…
Я с трудом утихомирил новоявленного «братца». Полночи внушал азы поведения в гараже. Автомеханик из парня, как из меня гинеколог. Первая же ошибка — вылетит цыган из гаража,
и мне достанется за обман.
— Пока руку не набьешь, будешь на подхвате. Подай-отнеси. Понял? Гайки крутить и то — по моей подсказке… Дошло? Самостоятельности — никакой. Потом, когда научишься азам, разрешу — по мелочевке, а пока слушайся меня, как цыганского барона…
— Не как барона, как отца родного буду слушаться! — глядя на меня, как на икону, заверил Радька. — Зинке прикажу ежедневно молиться за тебя… Приедет — коньяк привезет, разную хурду-мурду — все тебе, сам не притронусь…
Радик оказался неоценимым помощником. Понимал с полуслова, выполнял только бегом. Сообразительный от природы, он быстро усвоил труднодоступные для новичка термины. Если я, копаясь в двигателе, бросал: ключ на семнадцать, то требуемый инструмент тут же попадал мне в руки. Переспрашивал редко и всегда по делу… Просто талант!… Черт его дернул катать зазнобу на
чужой иномарке!
— Чем занимался до ареста? — однажды спросил я цыгана.
— Думаешь, воровал? — обиделся Радик. — Я не щипач и не форточник, чужого никогда не брал… Тот самый распроклятый «мерс», чтоб у него сразу все шины полопались, после прогулки припарковал на старое место. Даже сиденья протер, чтобы
они моей бабой не пахли. Если бы ханыга-владелец не засек ничего бы не случилось… Капиталист сучий! Шум поднял, будто я у него бумажник спер, квартиру почистил, жену трахнул. Милиция — тут как тут… Машинка «мерседес» классная, ну, словно корабль какой. Девка, которую тогда прокатил, обалдела, ей-бо, обалдела…
— Зинка все это тебе простила?
— А куда она денется? Цыганка — хорошая жена, все понимает, все прощает… Не то — по стене размажу, на куски порежу!
Радик делал зверское лицо, сжимал руки в кулаки… Но я знал — напускное. На самом деле он до безумия любит свою Зинку, просто умирает по ней. Бывало, заявится вертухай: Власов, собирайся, жена пришла. Радик — бреется, чистится, одеколонится. Руки дрожат, на лбу пот выступает. Возвращается после свидания и хвастает: моя Зинка лучше всех, что на работе что в постели…
Меня он только и называл: любимый брат мой…
И вот однажды цыган, не на словах, а на деле доказал свою любовь и преданность.
Дело в том, что многие зеки смотрели на нашу «ударную» работу искоса. Исчезают сразу после утренней баланды, на обед и ужин когда приходят, когда не появляются. И начальство терпит явные нарушения порядка! Значит — не чисто. Уж не стукачи ли завелись в бараке? Уж не пасут ли эти двое барачного пахана? Не пора ли разобраться с сявками?
Но главное, что настораживало подозрительных зеков — придуманное ими же общение авторемонтников с заказчиками с воли. Предполагаемые контакты — получение левых денег, значит, благ в виде спиртного, наркотиков. И все это достается сявкам! Никто в этом не сомневался.
— Отойдем, побазарить нужда пришла, — буркнул мне небритый зек в бане, кивнув в сторону натужно плюющихся душевых сеток.
Я подчинился. Краем глаза заметил, как насторожился Радик, как, спрятав за спиной обрезок оставшейся после ремонта трубы, двинулся следом. 1
— Вот что, фраер, базар такой: нюхалка кончилась, махра обрыдла, жратва хреновая. Раздобудешь — жив останешься, нет — замочим… Пощипай мужиков, которым машины клепаешь.
Может быть, я и подчинился бы, но все переговоры с заказчиками, включая получение платы за ремонт, выписку квитанций, даже составление калькуляций, старшина взял на себя. Нас к заказчикам и близко не подпускали. Такое условие выдвинул начальник режима, тот самый пожилой майор.
Объяснять это зековскому рэкетиру бесполезно. Все равно не поверит. В баньке мыться и не замочиться?
— А почему я должен…
— Попридержи, сука, метлу! — зашипел зек. — Я тебя с говном смешаю и жрать заставлю!
Возле душей появились еще двое. Они отрезали мне дорогу в раздевалку, в которой во время помывки дежурил прапорщик с двумя солдатами охраны.
Положение безвыходное, избиения не избежать. Сопротивляться в таких случаях не рекомендуется — вполне могут придушить. Говорят, такие случаи уже были.
Я растерялся и был готов уже пообещать и деньги, и наркотики, и заморские сигареты…
Вдруг между мной и рэкетирами возник цыган. Худой, взъерошенный, смуглый, он походил на черта, выскочившего из преисподней. Запрыгал перед опешившими зеками. Взмахивая куском трубы, истерически заорал:
— Не дам! Вначале меня замочите, потом до Кольки доберетесь!… Ах вы, петухи неощипанные, жеребцы кастрированные, паханов изображаете, да? Расшлепались, безмозглые ослы, мозги раскисли от нюхалки, да? Не соображаете, что зекам башли не доверят, что их до вольных не допустят?… Ишь ты, мочить задумали, твари ползучие… Да я вам сейчас последние мозги повышаю!
Радик кривлялся, подпрыгивал, непрестанно бранился. Настолько замысловато, что я не выдержал и, несмотря на серьезность обстановки, расхохотался.
Зеки, ворча, отступили.
Только в раздевалке я понял: цыган перепуган не меньше моего — до дрожи в коленках, до слез. Именно от испуга — истерические вопли, бешеные скачки вокруг рэкетиров, угрозы.
Но не отступил тщедушный парнишка перед тремя здоровенными мужиками, не спасовал… А ведь понимал, не мог не пониматьь, что ничего со своей игрушечной трубкой не сделает, видел, что
в руке одного из зеков угрожающе чернела заточка…
— Неужто полез бы в драку? — недоверчиво спросил я цыгана в гараже. — Тебя бы одной соплей перешибли…
— Полез бы, еще как полез, — гордясь своим поступком, заверил меня Радик. — А ты разве оставил бы брата в беде?
— Конечно… не оставил… Ты не отвлекайся, шплинтуй как следует
— Ну?
— Лапти гну! — заорал я, стараясь скрыть замешательство. Полуграмотный сын кочевого племени дал мне наглядный урок верности. Без высоких слов и поэтических сравнений. Что перед его поступком высокие слова: человек человеку товарищ, друг… и так далее, не помню.
Дни шли за днями, недели за неделями.
Я с нетерпением ожидал свидания с Любашей. Личного, то есть, когда между нами не будет ни стекла, ни решетки.
И оно состоялось.
Небольшая комната с узкой кроватью, столом и двумя стульями, после барака казалась мне шикарными апартаментами. Мы стояли друг против друга, не решаясь обняться.
— Как ведёт себя твой «хулиган»? — шепотом спросила Любаша.
Знакомая словесная разминка, предваряющая слияние.
— Плохо ведёт. Не слушается, дерзит, — охотно включился я в игру.
Не пора ли наказать его — поставить в угол?
— Давно пора…
Я обнял девушку. Её непослушные руки расстегнули пояс брюк, опустили молнию на ширинке.
— Возьми меня, милый… Господи, как же я соскучилась по твоим объятиям!
Сдерживая нетерпение, я помог Любаше освободиться от блузки и джинсов, снял с неё комбинацию и лифчик.
Когда я вошёл в неё, скрипнули пружины солдатской койки.
— Так, любимый, так! — горячечно шептала она, будто помогала мне достигнуть нужной глубины. — Только не торопись, милый, дай мне почувствовать тебя…
Объятия, объятия… Кто способен измерить их силу и сладость? Комната с окрашенными масляной краской панелями давно не беленым потолком стала нашей. На целый час…
— Сняла комнату в соседней деревушке, — разнежено шептала Любаша, положив голову мне на грудь. — Хозяйка хорошая, чем-то напоминает Дарью Павловну… Работаю… Взяли на ферму доить коров… Дело нехитрое, освоила, выдаиваю не меньше других… Как твои дела?
Говорить не хочется. В голове все перемешалось, мысли будто плавают в розовом тумане.
— Нормально. Работаю. Вроде получается… Живу в бараке
— Цыган с тобой?
— Да… чудный парень. С нетерпением ожидает жену. Кажется, очень ее любит…
Отведенное для личного свидания время пролетело со скоростью современного самолета… Когда следующее?… Снова считать дни и часы…
Я не колебался. Решение выношено в арестантском вагоне и на пересылках. Кем работать на зоне инженеру-строителю? Если там не будет, конечно, стройки? Бери больше, бросай дальше? Подобная перспектива меня не устраивает.
— Автомеханик…
— Хороший?
Едва не сказал: спросите у вашего Вошкина! Нет, с первых дней становиться в оппозицию к руководству колонии не стоит…
— Никто не обижался…
— Какие машины ремонтировал?
— Доводилось разные, — осторожно солгал я. Ведь дело имелтолько с легковушками, а много ли их на зоне?
— Не организовать ли нам автосервис? — обратился начальник колонии к пожилому майору. — Дело нужное и, главное, прибыльное…
— Статья у Чернова не очень подходящая… Соучастие в убийстве… Он так наремонтирует — икать станем.
— Испугал! У нас таких — ползоны, и все работают… Решено! — Начальник закрыл мое дело и хлопнул по нему широкой ладонью. — Пока — в гараж, а там подумаем и решим… Вопросы, просьбы?
— Вместе со мной прибыл Радик Власов. Цыган. Тоже классный автомеханик…
— Ого, уже полсервиса имеется… Власова — тоже в гараж… И еще одна проблема… Чернов, как звать жену?
— Была Ольга. Я с ней расстался, но развод оформить но успел…
— Бывает и такое… Кем тебе приходится Любовь Серегина?
— Фактически — жена…
— Ну что, хлопцы, поможем двоеженцу, а? Парень он для зоны ценный, ему не грех и помочь… Лаврентьев, проконсультируйся у местных юристов… Через недельку доложишь…
Я оглядел доброго подполковника. Ни разу еще не приходилось встречаться с отзывчивыми ментами.
Похоже, Любаша зря времени не теряет. Неужели ей удалось свести «полезное знакомство» с самим начальником? Иначе откуда у него необычная заинтересованность в судьбе осужденного за соучастие в убийстве? Чувство человеколюбия у большинства тюремщиков удаляют при поступлении на службу. Как вырезают ненужный и вредный аппендикс.
Значит, Любаша… Ну что ж, время покажет, прав я или ошибаюсь.
Радик обрадовался, узнав о том, что будет работать со мной — заскакал вокруг, охлопывал меня, тормошил, обнимал.
— Молоток, Колька, ох, какой же ты молоток! Признайся, в роду цыганов нет, а? Может быть, прадед побаловался с горячей цыганкой или красавец цыган провел ночку с бабкой? Не обижайся, друг, в жизни все случается… Цыган — верный человек, преданный друг, добра не забывает, зла не прощает… Давно глаз на тебя положил, а теперь ты мне дороже брата кровного, так и знай, ближе отца с матерью. Голову за тебя положу, обидчику твоему кровь пущу…
Я с трудом утихомирил новоявленного «братца». Полночи внушал азы поведения в гараже. Автомеханик из парня, как из меня гинеколог. Первая же ошибка — вылетит цыган из гаража,
и мне достанется за обман.
— Пока руку не набьешь, будешь на подхвате. Подай-отнеси. Понял? Гайки крутить и то — по моей подсказке… Дошло? Самостоятельности — никакой. Потом, когда научишься азам, разрешу — по мелочевке, а пока слушайся меня, как цыганского барона…
— Не как барона, как отца родного буду слушаться! — глядя на меня, как на икону, заверил Радька. — Зинке прикажу ежедневно молиться за тебя… Приедет — коньяк привезет, разную хурду-мурду — все тебе, сам не притронусь…
Радик оказался неоценимым помощником. Понимал с полуслова, выполнял только бегом. Сообразительный от природы, он быстро усвоил труднодоступные для новичка термины. Если я, копаясь в двигателе, бросал: ключ на семнадцать, то требуемый инструмент тут же попадал мне в руки. Переспрашивал редко и всегда по делу… Просто талант!… Черт его дернул катать зазнобу на
чужой иномарке!
— Чем занимался до ареста? — однажды спросил я цыгана.
— Думаешь, воровал? — обиделся Радик. — Я не щипач и не форточник, чужого никогда не брал… Тот самый распроклятый «мерс», чтоб у него сразу все шины полопались, после прогулки припарковал на старое место. Даже сиденья протер, чтобы
они моей бабой не пахли. Если бы ханыга-владелец не засек ничего бы не случилось… Капиталист сучий! Шум поднял, будто я у него бумажник спер, квартиру почистил, жену трахнул. Милиция — тут как тут… Машинка «мерседес» классная, ну, словно корабль какой. Девка, которую тогда прокатил, обалдела, ей-бо, обалдела…
— Зинка все это тебе простила?
— А куда она денется? Цыганка — хорошая жена, все понимает, все прощает… Не то — по стене размажу, на куски порежу!
Радик делал зверское лицо, сжимал руки в кулаки… Но я знал — напускное. На самом деле он до безумия любит свою Зинку, просто умирает по ней. Бывало, заявится вертухай: Власов, собирайся, жена пришла. Радик — бреется, чистится, одеколонится. Руки дрожат, на лбу пот выступает. Возвращается после свидания и хвастает: моя Зинка лучше всех, что на работе что в постели…
Меня он только и называл: любимый брат мой…
И вот однажды цыган, не на словах, а на деле доказал свою любовь и преданность.
Дело в том, что многие зеки смотрели на нашу «ударную» работу искоса. Исчезают сразу после утренней баланды, на обед и ужин когда приходят, когда не появляются. И начальство терпит явные нарушения порядка! Значит — не чисто. Уж не стукачи ли завелись в бараке? Уж не пасут ли эти двое барачного пахана? Не пора ли разобраться с сявками?
Но главное, что настораживало подозрительных зеков — придуманное ими же общение авторемонтников с заказчиками с воли. Предполагаемые контакты — получение левых денег, значит, благ в виде спиртного, наркотиков. И все это достается сявкам! Никто в этом не сомневался.
— Отойдем, побазарить нужда пришла, — буркнул мне небритый зек в бане, кивнув в сторону натужно плюющихся душевых сеток.
Я подчинился. Краем глаза заметил, как насторожился Радик, как, спрятав за спиной обрезок оставшейся после ремонта трубы, двинулся следом. 1
— Вот что, фраер, базар такой: нюхалка кончилась, махра обрыдла, жратва хреновая. Раздобудешь — жив останешься, нет — замочим… Пощипай мужиков, которым машины клепаешь.
Может быть, я и подчинился бы, но все переговоры с заказчиками, включая получение платы за ремонт, выписку квитанций, даже составление калькуляций, старшина взял на себя. Нас к заказчикам и близко не подпускали. Такое условие выдвинул начальник режима, тот самый пожилой майор.
Объяснять это зековскому рэкетиру бесполезно. Все равно не поверит. В баньке мыться и не замочиться?
— А почему я должен…
— Попридержи, сука, метлу! — зашипел зек. — Я тебя с говном смешаю и жрать заставлю!
Возле душей появились еще двое. Они отрезали мне дорогу в раздевалку, в которой во время помывки дежурил прапорщик с двумя солдатами охраны.
Положение безвыходное, избиения не избежать. Сопротивляться в таких случаях не рекомендуется — вполне могут придушить. Говорят, такие случаи уже были.
Я растерялся и был готов уже пообещать и деньги, и наркотики, и заморские сигареты…
Вдруг между мной и рэкетирами возник цыган. Худой, взъерошенный, смуглый, он походил на черта, выскочившего из преисподней. Запрыгал перед опешившими зеками. Взмахивая куском трубы, истерически заорал:
— Не дам! Вначале меня замочите, потом до Кольки доберетесь!… Ах вы, петухи неощипанные, жеребцы кастрированные, паханов изображаете, да? Расшлепались, безмозглые ослы, мозги раскисли от нюхалки, да? Не соображаете, что зекам башли не доверят, что их до вольных не допустят?… Ишь ты, мочить задумали, твари ползучие… Да я вам сейчас последние мозги повышаю!
Радик кривлялся, подпрыгивал, непрестанно бранился. Настолько замысловато, что я не выдержал и, несмотря на серьезность обстановки, расхохотался.
Зеки, ворча, отступили.
Только в раздевалке я понял: цыган перепуган не меньше моего — до дрожи в коленках, до слез. Именно от испуга — истерические вопли, бешеные скачки вокруг рэкетиров, угрозы.
Но не отступил тщедушный парнишка перед тремя здоровенными мужиками, не спасовал… А ведь понимал, не мог не пониматьь, что ничего со своей игрушечной трубкой не сделает, видел, что
в руке одного из зеков угрожающе чернела заточка…
— Неужто полез бы в драку? — недоверчиво спросил я цыгана в гараже. — Тебя бы одной соплей перешибли…
— Полез бы, еще как полез, — гордясь своим поступком, заверил меня Радик. — А ты разве оставил бы брата в беде?
— Конечно… не оставил… Ты не отвлекайся, шплинтуй как следует
— Ну?
— Лапти гну! — заорал я, стараясь скрыть замешательство. Полуграмотный сын кочевого племени дал мне наглядный урок верности. Без высоких слов и поэтических сравнений. Что перед его поступком высокие слова: человек человеку товарищ, друг… и так далее, не помню.
Дни шли за днями, недели за неделями.
Я с нетерпением ожидал свидания с Любашей. Личного, то есть, когда между нами не будет ни стекла, ни решетки.
И оно состоялось.
Небольшая комната с узкой кроватью, столом и двумя стульями, после барака казалась мне шикарными апартаментами. Мы стояли друг против друга, не решаясь обняться.
— Как ведёт себя твой «хулиган»? — шепотом спросила Любаша.
Знакомая словесная разминка, предваряющая слияние.
— Плохо ведёт. Не слушается, дерзит, — охотно включился я в игру.
Не пора ли наказать его — поставить в угол?
— Давно пора…
Я обнял девушку. Её непослушные руки расстегнули пояс брюк, опустили молнию на ширинке.
— Возьми меня, милый… Господи, как же я соскучилась по твоим объятиям!
Сдерживая нетерпение, я помог Любаше освободиться от блузки и джинсов, снял с неё комбинацию и лифчик.
Когда я вошёл в неё, скрипнули пружины солдатской койки.
— Так, любимый, так! — горячечно шептала она, будто помогала мне достигнуть нужной глубины. — Только не торопись, милый, дай мне почувствовать тебя…
Объятия, объятия… Кто способен измерить их силу и сладость? Комната с окрашенными масляной краской панелями давно не беленым потолком стала нашей. На целый час…
— Сняла комнату в соседней деревушке, — разнежено шептала Любаша, положив голову мне на грудь. — Хозяйка хорошая, чем-то напоминает Дарью Павловну… Работаю… Взяли на ферму доить коров… Дело нехитрое, освоила, выдаиваю не меньше других… Как твои дела?
Говорить не хочется. В голове все перемешалось, мысли будто плавают в розовом тумане.
— Нормально. Работаю. Вроде получается… Живу в бараке
— Цыган с тобой?
— Да… чудный парень. С нетерпением ожидает жену. Кажется, очень ее любит…
Отведенное для личного свидания время пролетело со скоростью современного самолета… Когда следующее?… Снова считать дни и часы…
2
Начальник гаража, старшина внутренних войск, ходит мелко семеня короткими ножками. За это он получил у зеков прозвище Муха. Всегда появляется незаметно, будто вырастает из-под земли. И постоянно ругается… Нет, не матом — черти, дьяволы, хулиганы. Самое обидное ругательство в его устах зек ты навек!
На ругань не обижаются, втихомолку подсмеиваются.
Первые два рабочих дня Муха не отходил от нас ни на шаг. Сторожил каждое движение, ловил каждое слово. Будто оценивал, на что годны новые работяги.
На третий день отозвал меня в сторону.
— Ты, дьявол, в технике разбираешься, ничего не могу сказать. А твой напарник — хулиган, зек навек. Зачем, черт тебя побери, представил его классным автомехаником? Зачем обманул начальство?
Вот оно то, чего я боялся. Стоит старшине доложить подполковнику — хлопот не оберешься.
— Гражданин старшина, очень прошу: не выдавай! Радик — парень хороший, сообразительный. Клянусь, через месяц-другой меня заткнет за пояс. Талант у него…
— Талант хлебать баланду!… Ладно, потерплю месячишко, погляжу, что у тебя получится. Если Власов не освоит автопремудрости — доложу по команде, дьявол тебя возьми с твоими фокусами!
Я не стал передавать цыгану угрозу старшины. Подгонять парня нет необходимости — и без того вкалывает без перекуров. Просто начал относиться к нему строже…
Видимо, слух о том, что на зоне появились классные автомеханики, не без помощи начальства распространился по округе, Количество заказчиков росло изо дня в день. Тащили на буксирах избитые машины, приезжали своим ходом, жалуясь на перебои в работе двигателя или ходовой части. Платили, не торгуясь, соглашаясь с калькуляциями, составленными старшиной.
А тот буквально на глазах ожил. Он смотался в ближайший город, раздобыл в тамошнем автосервисе новейшие ценники, договорился о поставке дефицитных запчастей.
Работа закипела вовсю.
А когда из ремонтного бокса выкатился первый отремонтированный «жигуль», по заключению государственного автосервиса годный только на переплавку, возле въездных ворот в гараж начали образовываться очереди.
К нам с Радиком добавили двух зеков, объявивших себя автослесарями. Один действительно работал на воле в гараже, хотя, на мой взгляд, разбирался в технике слабо. Второму можно поручить только отвинчивание гаек, да и то под контролем. Приходилось вкалывать за четверых. Если пойти на ужин, снова в гараж не попадешь, не пустят. Ограничивались принесенными после завтрака и обеда бутербродами — хлеб мазали толстым слоем маргарина.
Старшина часто навещал ремонтный бокс, видел наши мытарства. Однажды, присеменил — радостный, возбужденный.
— Доложил я подполковнику о мучениях своих хулиганов… Короче, переносите свое барахло в эту комнатушку, — кивнул он в сторону диспетчерской. — Жить будете здесь. Ужин-завтрак, дьяволы, станут приносить прямо с кухни, обедать — в столовой… Вникли в заботу начальства? — Мы дружно закивали. — Отплатите трудом, черти-дьяволы…
Жить стало полегче. Если бы не сторожевые вышки и забор, густо оплетенный колючкой, — воля. Та самая воля, о которой ежеминутно мечтает зек.
Для меня время тянулось от свидания к свиданию. Неизвестно какой причине, подполковник относился ко мне с симпатией. Иногда он разрешал нам с Радькой внеочередные встречи с жёнами. Знал — каждая из этих встреч для нас — праздник.
Приехала Зинка, жена цыгана, и поселилась в комнатке, которую снимала в деревне Любаша. Свидания стали частыми, женщины приходили на них вместе, вместе и уходили.
Однажды в ремонтном боксе появился дежурный вертухай:
Чернов, переодеваться. Быстро. Свидание.
Вот это новость! Только позавчера мы провели с Любашей сладостные два часа. Неужели что-то случилось?
Я мигом сбросил промасленный комбинезон, натянул обычную лагерную одежду и пошел впереди конвоира… Лишь бы все было благополучно, твердил я про себя. Лишь бы Любаша была здорова…
Вошли в административный барак, именуемый корпусом. По привычке я повернул налево — там находились комнаты свиданий.
— Куда? Направо!
Меня ввели в один из служебных кабинетов.
За столом сидел незнакомый мужчина.
На ругань не обижаются, втихомолку подсмеиваются.
Первые два рабочих дня Муха не отходил от нас ни на шаг. Сторожил каждое движение, ловил каждое слово. Будто оценивал, на что годны новые работяги.
На третий день отозвал меня в сторону.
— Ты, дьявол, в технике разбираешься, ничего не могу сказать. А твой напарник — хулиган, зек навек. Зачем, черт тебя побери, представил его классным автомехаником? Зачем обманул начальство?
Вот оно то, чего я боялся. Стоит старшине доложить подполковнику — хлопот не оберешься.
— Гражданин старшина, очень прошу: не выдавай! Радик — парень хороший, сообразительный. Клянусь, через месяц-другой меня заткнет за пояс. Талант у него…
— Талант хлебать баланду!… Ладно, потерплю месячишко, погляжу, что у тебя получится. Если Власов не освоит автопремудрости — доложу по команде, дьявол тебя возьми с твоими фокусами!
Я не стал передавать цыгану угрозу старшины. Подгонять парня нет необходимости — и без того вкалывает без перекуров. Просто начал относиться к нему строже…
Видимо, слух о том, что на зоне появились классные автомеханики, не без помощи начальства распространился по округе, Количество заказчиков росло изо дня в день. Тащили на буксирах избитые машины, приезжали своим ходом, жалуясь на перебои в работе двигателя или ходовой части. Платили, не торгуясь, соглашаясь с калькуляциями, составленными старшиной.
А тот буквально на глазах ожил. Он смотался в ближайший город, раздобыл в тамошнем автосервисе новейшие ценники, договорился о поставке дефицитных запчастей.
Работа закипела вовсю.
А когда из ремонтного бокса выкатился первый отремонтированный «жигуль», по заключению государственного автосервиса годный только на переплавку, возле въездных ворот в гараж начали образовываться очереди.
К нам с Радиком добавили двух зеков, объявивших себя автослесарями. Один действительно работал на воле в гараже, хотя, на мой взгляд, разбирался в технике слабо. Второму можно поручить только отвинчивание гаек, да и то под контролем. Приходилось вкалывать за четверых. Если пойти на ужин, снова в гараж не попадешь, не пустят. Ограничивались принесенными после завтрака и обеда бутербродами — хлеб мазали толстым слоем маргарина.
Старшина часто навещал ремонтный бокс, видел наши мытарства. Однажды, присеменил — радостный, возбужденный.
— Доложил я подполковнику о мучениях своих хулиганов… Короче, переносите свое барахло в эту комнатушку, — кивнул он в сторону диспетчерской. — Жить будете здесь. Ужин-завтрак, дьяволы, станут приносить прямо с кухни, обедать — в столовой… Вникли в заботу начальства? — Мы дружно закивали. — Отплатите трудом, черти-дьяволы…
Жить стало полегче. Если бы не сторожевые вышки и забор, густо оплетенный колючкой, — воля. Та самая воля, о которой ежеминутно мечтает зек.
Для меня время тянулось от свидания к свиданию. Неизвестно какой причине, подполковник относился ко мне с симпатией. Иногда он разрешал нам с Радькой внеочередные встречи с жёнами. Знал — каждая из этих встреч для нас — праздник.
Приехала Зинка, жена цыгана, и поселилась в комнатке, которую снимала в деревне Любаша. Свидания стали частыми, женщины приходили на них вместе, вместе и уходили.
Однажды в ремонтном боксе появился дежурный вертухай:
Чернов, переодеваться. Быстро. Свидание.
Вот это новость! Только позавчера мы провели с Любашей сладостные два часа. Неужели что-то случилось?
Я мигом сбросил промасленный комбинезон, натянул обычную лагерную одежду и пошел впереди конвоира… Лишь бы все было благополучно, твердил я про себя. Лишь бы Любаша была здорова…
Вошли в административный барак, именуемый корпусом. По привычке я повернул налево — там находились комнаты свиданий.
— Куда? Направо!
Меня ввели в один из служебных кабинетов.
За столом сидел незнакомый мужчина.
3
— Каротин Юрий Дмитриевич, — представился он. — Следователь из Москвы. Веду дело Зюкина Владислава Матвеевича
Значит, Владька жив! Вот это новость!
Пиджак следователя висит на стуле. Манжеты белоснежной рубашки расстегнуты. Цветастые подтяжки. Красный в полоску галстук. Длинные волосы связаны на затылке в аккуратны пучок. Брови приподняты, и возникает впечатление, что человек чему-то улыбается, радуется.
К должности следователя у меня, похоже, аллергия. Появляется раздражение, растет, переполняя все мое существо. Я готов взорваться руганью, криком…
— Успокойтесь, Николай Иванович, вам ничего не грозит, пересуда не будет… Просто мне необходимо уточнить некоторые факты… Надеюсь на вашу помощь.
Я пожал плечами. Раздражение не проходило, но и не разрасталось. Это уже хорошо.
— Все, что я знал, — сообщил. Вначале — следователю Вошкину, после — суду… Что-либо добавить трудно…
— А я вам помогу… Прошу, как можно подробней, отвечать на мои вопросы… Да и нет — не годятся… Согласны попробовать?
Я отвык от людей, спрашивающих моего согласия. Тем более, обращающихся на «вы». Раздражение пропало, сменившись симпатией.
— Согласен…
— Я включу магнитофон — не возражаете?
Я снова пожал плечами. Почему я должен возражать или не возражать, разрешать либо запрещать? Здесь я не хозяин — осужденный. За соучастие в убийстве.
— Начнем с самого легкого вопроса. Опишите, пожалуйста, эпизод с ранением Серегиной и арестом Зюкина. Постарайтесь припомнить самые мелкие, казалось бы, незначительные детали.
И я постарался. Говорил медленно, как бы заново переживая появление в больничной палате пьяного Владьки, его грязные угрозы, выстрел…
Следователь не перебивал и не торопил. Склонившись над столом, он ловил каждое слово, изредка что-то заносил в записную книжку.
— Так, — протянул он, когда я умолк. — Вы точно помните, что Зюкин назвал следователя Вошкина «Серый»?
— Точно… После этого Сергей Сергеевич и оглушил его рукояткой пистолета… Если бы не появление Вошкина, Владька пристрелил бы и меня, и Любу… простите, Серегину. Не раздумывая. Ведь он по натуре жесток и хитер, будто хищный зверь…
Значит, Владька жив! Вот это новость!
Пиджак следователя висит на стуле. Манжеты белоснежной рубашки расстегнуты. Цветастые подтяжки. Красный в полоску галстук. Длинные волосы связаны на затылке в аккуратны пучок. Брови приподняты, и возникает впечатление, что человек чему-то улыбается, радуется.
К должности следователя у меня, похоже, аллергия. Появляется раздражение, растет, переполняя все мое существо. Я готов взорваться руганью, криком…
— Успокойтесь, Николай Иванович, вам ничего не грозит, пересуда не будет… Просто мне необходимо уточнить некоторые факты… Надеюсь на вашу помощь.
Я пожал плечами. Раздражение не проходило, но и не разрасталось. Это уже хорошо.
— Все, что я знал, — сообщил. Вначале — следователю Вошкину, после — суду… Что-либо добавить трудно…
— А я вам помогу… Прошу, как можно подробней, отвечать на мои вопросы… Да и нет — не годятся… Согласны попробовать?
Я отвык от людей, спрашивающих моего согласия. Тем более, обращающихся на «вы». Раздражение пропало, сменившись симпатией.
— Согласен…
— Я включу магнитофон — не возражаете?
Я снова пожал плечами. Почему я должен возражать или не возражать, разрешать либо запрещать? Здесь я не хозяин — осужденный. За соучастие в убийстве.
— Начнем с самого легкого вопроса. Опишите, пожалуйста, эпизод с ранением Серегиной и арестом Зюкина. Постарайтесь припомнить самые мелкие, казалось бы, незначительные детали.
И я постарался. Говорил медленно, как бы заново переживая появление в больничной палате пьяного Владьки, его грязные угрозы, выстрел…
Следователь не перебивал и не торопил. Склонившись над столом, он ловил каждое слово, изредка что-то заносил в записную книжку.
— Так, — протянул он, когда я умолк. — Вы точно помните, что Зюкин назвал следователя Вошкина «Серый»?
— Точно… После этого Сергей Сергеевич и оглушил его рукояткой пистолета… Если бы не появление Вошкина, Владька пристрелил бы и меня, и Любу… простите, Серегину. Не раздумывая. Ведь он по натуре жесток и хитер, будто хищный зверь…