Страница:
Неизвестно по каким причинам авторитет взял сильного и неглупого парня под свое покровительство. Как принято говорить, приблизил к себе. «Знакомство» продолжилось на зоне. Фарид превратился в шестерку лидера. Ухарь не только не работал, но и презирал любую физическую нагрузку. Да и по своему положению вора в законе работать он не имел права.
За него трудились шестерки. Вор в законе творил суд, назначал наказания, принимал подношения, формировал так называемую идеологию преступного мирка.
Почетно и необременительно!
С волками жить — по-волчьи выть. Этой старой догмы придерживался и Фарид. Вкалывал на Ухаря, отдавал ему часть своей пайки, выполнял разные мелкие поручения авторитета.
Время шло медленно, трудно. Впереди уже маячила свобода, встреча с Мариам, счастливая жизнь вдвоем. Но однажды хрупкое равновесие нарушилось.
Один из зэков был заподозрен в предательстве. Специально подосланные «пехотинцы» Ухаря засекли его входящим в административный блок зоны. Вообще-то посещали это здание многие: отремонтировать отопление, исправить прохудившийся кран, прочистить засоренную канализацию. Но этот зэк шел туда не по вызову, не работать. С оглядкой, тайком, через боковой вход.
Ухарь, внимательно выслушал «разведчиков». Вопросов не задавал. Ему, как всегда, все было ясно. Предательства не прощают ни в обществе, ни в преступном мире. Здесь — особенно.
— Мочкануть, — бросил он Фариду. И повторил громче для остальных: — Шайтан замочит!
Фарид онемел… Вот как, его захотели превратить в палача! Прежний палач, суховатый, угрюмый мужик лет сорока, отбыл срок и покинул зону. Видимо, Ухарь решил назначить на «вакантную должность» соотечественника. По тюремной кличке — Шайтана. Заодно покрепче привязать его кровью.
— Нет! — решительно возразил парень. — Шестеркой — пожалуйста, передавать ксивы — пожалуйста, отдавать капусту… А мочить не буду!
— Как это так — не буду? — растерялся Ухарь, услышав впервые столь резкий отказ выполнить приказание. — У тебя, Шайтан, крыша не поехала? Сбрендил, падло!… Ништяк, сделаешь! Замочить — весь сказ. Сроку — два дня. Как замочишь — твои дела… Лучше всего подколоть сявку вечером…
— Я сказал уже — нет!
Другого «отказчика» Ухарь приказал бы распять, удавить, но Фарида он по-своему уважал. За немногословие, за невероятную силу и, как это ни странно, за всегдашнюю честность. И в большом, и в малом.
И все же Ухарь жестоко покарал бы ослушника, если бы не считал, что убить мало, нужно покорить, сломать. Иначе убитый в глазах окружающих все равно останется в некотором смысле героем…
Поэтому вор в законе неожиданно широко улыбнулся:
— Ты прав, Шайтан, замочить предателя — дело мужчины, а не такого дерьма, как ты… Замочит, — он задумчиво оглядел свою «свиту», — Одноглазый… Все, конец базару… А ты с этого часа назначаешься уборщиком сральника. На все время, пока будешь париться на зоне.
Ухарь сдержал слово. Фарид изо дня в день мыл отхожее место, подтирал грязные полы, выносил дерьмо…
И вот после нескольких лет свободы они случайно встретились: Ухарь и Шайтан…
Фарид закончил нелегкий свой рассказ и умолк.
— Что он потребовал?
— Прости, батя, но имен называть не могу. Не за себя боюсь — за Мариам. Ухарь знает — меня не запугать, а вот ударить в самое чувствительное место может… Жалость у него, наверно, при рождении вырезали…
— Не хочешь называть имен — не называй… Только скажи, что тебе приказано сделать?… Пойми, Фарид, я постараюсь тебе помочь, но для этого мне многое нужно знать…
— Ладно, батя, верю… Сам не знаю почему… Ухарь велел замочить одного человека… Если не выполню — убьет Мариам. Знает ведь, падло, что никого убивать не стану, знает! — почти закричал он, но тут же притих. Добавил шепотом: — Характер такой дурной — муху прихлопнуть и то жалко… А тут — человека убить…
— И все же, кто тот человек, которого тебе велено убрать? Боишься?
Фарид медленно кивнул:
— Да, боюсь.
— Хорошо, имя можешь не называть… Лежит в нашей больнице?
— Да…
— В нашем отделении?
— В нашем…
— Может быть, в нашей палате?
Фарид опустил голову. Глаза полузакрыты, на лбу — крупные капли пота, пальцы рук подрагивают. Он — будто в полусне, под влиянием гипноза.
— Значит, в нашей палате? — повторил я.
— Да, батя, в нашей…
Гошев не ошибся… Гена отпадает, Фарид — тем более. Остаются трое: Новиков, Фомин, Трифонов…
— Причины не знаешь?
— Догадываюсь… Вор в законе, лидер крупной банды… Он отказался подчиниться Ухарю, не захотел делиться… Все, батя, что мог — сказал… Нужно думать, как уберечь Мариам… Если можешь — помоги… Служить тебе буду, в твою шестерку превращусь, только помоги…
— Прежде всего, успокойся. Ни шестерок, ни двоек мне не нужно… Утром поговорю с одним человеком, посоветуюсь… Жаль, конечно, что ты не хочешь назвать имени…
— Не могу, батя, пойми — не могу…
— Ладно, не можешь… Одна просьба. О нашем разговоре никто не должен знать…
Фарид немного ожил. Схватил мою руку, сжал с такой силой, что, кажется, затрещали кости. Поклялся молчать самыми страшными клятвами. Частично, на родном языке.
— Мариам заступает утром?
— Утром, батя… В восемь… Спать ляжем, проснемся, а она — в палате… Щебечет, будто ранняя птаха…
— Давно познакомились?
История молодых людей мало меня интересовала. Необходимо отвлечь Фарида от тоскливых переживаний, постараться вернуть уверенность…
И вдруг я похолодел. Сыщик называется, многолетним опытом хвастает… А если Фарид играет заданную ему роль? Если на самом деле Шайтан — связующее звено между двумя вроде бы враждующими ворами в законе?
Нет, рано вычеркивать азербайджанца из списка подозреваемых, рано…
— Ничего ты, батя, не понимаешь. С детства знакомы мы с Мариам, понял, да? Бегали вместе, играли, в море купались. После уехала она в Москву учиться… Пару месяцев я терпел, потом все бросил, помчался к ней… Как жил, что кушал — не скажу. Немного торговал, немного грузчиком работал… Главное — рядом с Мариам, помогал ей, помогал сам себе… Вдруг — тюрьма, зона. Мариам приезжала, передачи привозила — счастье, да? Хотели расписаться, я отказался… Жена зэка! Мне противно, ей позорно…
Если Фарид играет, то он талантливейший актер! На глазах — слезы, губы дрожат… Весь мой опыт многолетней жизни сыщика подсказывает — парень говорит правду!
— Вот закончит Мариам институт, я вылечусь — поженимся и в Баку поедем, на Каспий…
— У тебя есть специальность? — машинально спросил я, думая о своем. — Без специальности сейчас трудно. Безработица…
— Какая специальность? О чем ты, батя, говоришь? Учиться было некогда — без денег сидели. Грузчики везде требуются, а я здоровый, сильный… Дворником пойду, в продавцы… Заочно учиться хочу. Как так — жена ученая, а муж малограмотный… Не бывает, позор такой не приму… Знаешь, что я подумал, батя? К матери поедем, навестим и вернемся в Москву… Здорово будет, да? С одной стороны — Мариам, с другой — Гена…
Ишь ты, и о Гене не забыл! И этого доброго, отзывчивого парня я «записал» в преступники? Сыщик из тебя, генерал Вербилин, как из черепахи бегун на дальние дистанции!
— Если с трудоустройством плохо будет получаться, позвони мне. Постараюсь через друзей организовать тебе и работу, и временное жилье…
— Хороший ты человек, батя, — умилился Фарид. — Редко попадались мне в жизни добрые люди, в основном — злые, дерьмовые… Типа нашего бухгалтера и… Ухаря…
Вспомнив о воре в законе, Фарид померк. Будто на солнце наползла черная туча…
А я еще раз обозвал себя безмозглым чурбаном…
19
20
За него трудились шестерки. Вор в законе творил суд, назначал наказания, принимал подношения, формировал так называемую идеологию преступного мирка.
Почетно и необременительно!
С волками жить — по-волчьи выть. Этой старой догмы придерживался и Фарид. Вкалывал на Ухаря, отдавал ему часть своей пайки, выполнял разные мелкие поручения авторитета.
Время шло медленно, трудно. Впереди уже маячила свобода, встреча с Мариам, счастливая жизнь вдвоем. Но однажды хрупкое равновесие нарушилось.
Один из зэков был заподозрен в предательстве. Специально подосланные «пехотинцы» Ухаря засекли его входящим в административный блок зоны. Вообще-то посещали это здание многие: отремонтировать отопление, исправить прохудившийся кран, прочистить засоренную канализацию. Но этот зэк шел туда не по вызову, не работать. С оглядкой, тайком, через боковой вход.
Ухарь, внимательно выслушал «разведчиков». Вопросов не задавал. Ему, как всегда, все было ясно. Предательства не прощают ни в обществе, ни в преступном мире. Здесь — особенно.
— Мочкануть, — бросил он Фариду. И повторил громче для остальных: — Шайтан замочит!
Фарид онемел… Вот как, его захотели превратить в палача! Прежний палач, суховатый, угрюмый мужик лет сорока, отбыл срок и покинул зону. Видимо, Ухарь решил назначить на «вакантную должность» соотечественника. По тюремной кличке — Шайтана. Заодно покрепче привязать его кровью.
— Нет! — решительно возразил парень. — Шестеркой — пожалуйста, передавать ксивы — пожалуйста, отдавать капусту… А мочить не буду!
— Как это так — не буду? — растерялся Ухарь, услышав впервые столь резкий отказ выполнить приказание. — У тебя, Шайтан, крыша не поехала? Сбрендил, падло!… Ништяк, сделаешь! Замочить — весь сказ. Сроку — два дня. Как замочишь — твои дела… Лучше всего подколоть сявку вечером…
— Я сказал уже — нет!
Другого «отказчика» Ухарь приказал бы распять, удавить, но Фарида он по-своему уважал. За немногословие, за невероятную силу и, как это ни странно, за всегдашнюю честность. И в большом, и в малом.
И все же Ухарь жестоко покарал бы ослушника, если бы не считал, что убить мало, нужно покорить, сломать. Иначе убитый в глазах окружающих все равно останется в некотором смысле героем…
Поэтому вор в законе неожиданно широко улыбнулся:
— Ты прав, Шайтан, замочить предателя — дело мужчины, а не такого дерьма, как ты… Замочит, — он задумчиво оглядел свою «свиту», — Одноглазый… Все, конец базару… А ты с этого часа назначаешься уборщиком сральника. На все время, пока будешь париться на зоне.
Ухарь сдержал слово. Фарид изо дня в день мыл отхожее место, подтирал грязные полы, выносил дерьмо…
И вот после нескольких лет свободы они случайно встретились: Ухарь и Шайтан…
Фарид закончил нелегкий свой рассказ и умолк.
— Что он потребовал?
— Прости, батя, но имен называть не могу. Не за себя боюсь — за Мариам. Ухарь знает — меня не запугать, а вот ударить в самое чувствительное место может… Жалость у него, наверно, при рождении вырезали…
— Не хочешь называть имен — не называй… Только скажи, что тебе приказано сделать?… Пойми, Фарид, я постараюсь тебе помочь, но для этого мне многое нужно знать…
— Ладно, батя, верю… Сам не знаю почему… Ухарь велел замочить одного человека… Если не выполню — убьет Мариам. Знает ведь, падло, что никого убивать не стану, знает! — почти закричал он, но тут же притих. Добавил шепотом: — Характер такой дурной — муху прихлопнуть и то жалко… А тут — человека убить…
— И все же, кто тот человек, которого тебе велено убрать? Боишься?
Фарид медленно кивнул:
— Да, боюсь.
— Хорошо, имя можешь не называть… Лежит в нашей больнице?
— Да…
— В нашем отделении?
— В нашем…
— Может быть, в нашей палате?
Фарид опустил голову. Глаза полузакрыты, на лбу — крупные капли пота, пальцы рук подрагивают. Он — будто в полусне, под влиянием гипноза.
— Значит, в нашей палате? — повторил я.
— Да, батя, в нашей…
Гошев не ошибся… Гена отпадает, Фарид — тем более. Остаются трое: Новиков, Фомин, Трифонов…
— Причины не знаешь?
— Догадываюсь… Вор в законе, лидер крупной банды… Он отказался подчиниться Ухарю, не захотел делиться… Все, батя, что мог — сказал… Нужно думать, как уберечь Мариам… Если можешь — помоги… Служить тебе буду, в твою шестерку превращусь, только помоги…
— Прежде всего, успокойся. Ни шестерок, ни двоек мне не нужно… Утром поговорю с одним человеком, посоветуюсь… Жаль, конечно, что ты не хочешь назвать имени…
— Не могу, батя, пойми — не могу…
— Ладно, не можешь… Одна просьба. О нашем разговоре никто не должен знать…
Фарид немного ожил. Схватил мою руку, сжал с такой силой, что, кажется, затрещали кости. Поклялся молчать самыми страшными клятвами. Частично, на родном языке.
— Мариам заступает утром?
— Утром, батя… В восемь… Спать ляжем, проснемся, а она — в палате… Щебечет, будто ранняя птаха…
— Давно познакомились?
История молодых людей мало меня интересовала. Необходимо отвлечь Фарида от тоскливых переживаний, постараться вернуть уверенность…
И вдруг я похолодел. Сыщик называется, многолетним опытом хвастает… А если Фарид играет заданную ему роль? Если на самом деле Шайтан — связующее звено между двумя вроде бы враждующими ворами в законе?
Нет, рано вычеркивать азербайджанца из списка подозреваемых, рано…
— Ничего ты, батя, не понимаешь. С детства знакомы мы с Мариам, понял, да? Бегали вместе, играли, в море купались. После уехала она в Москву учиться… Пару месяцев я терпел, потом все бросил, помчался к ней… Как жил, что кушал — не скажу. Немного торговал, немного грузчиком работал… Главное — рядом с Мариам, помогал ей, помогал сам себе… Вдруг — тюрьма, зона. Мариам приезжала, передачи привозила — счастье, да? Хотели расписаться, я отказался… Жена зэка! Мне противно, ей позорно…
Если Фарид играет, то он талантливейший актер! На глазах — слезы, губы дрожат… Весь мой опыт многолетней жизни сыщика подсказывает — парень говорит правду!
— Вот закончит Мариам институт, я вылечусь — поженимся и в Баку поедем, на Каспий…
— У тебя есть специальность? — машинально спросил я, думая о своем. — Без специальности сейчас трудно. Безработица…
— Какая специальность? О чем ты, батя, говоришь? Учиться было некогда — без денег сидели. Грузчики везде требуются, а я здоровый, сильный… Дворником пойду, в продавцы… Заочно учиться хочу. Как так — жена ученая, а муж малограмотный… Не бывает, позор такой не приму… Знаешь, что я подумал, батя? К матери поедем, навестим и вернемся в Москву… Здорово будет, да? С одной стороны — Мариам, с другой — Гена…
Ишь ты, и о Гене не забыл! И этого доброго, отзывчивого парня я «записал» в преступники? Сыщик из тебя, генерал Вербилин, как из черепахи бегун на дальние дистанции!
— Если с трудоустройством плохо будет получаться, позвони мне. Постараюсь через друзей организовать тебе и работу, и временное жилье…
— Хороший ты человек, батя, — умилился Фарид. — Редко попадались мне в жизни добрые люди, в основном — злые, дерьмовые… Типа нашего бухгалтера и… Ухаря…
Вспомнив о воре в законе, Фарид померк. Будто на солнце наползла черная туча…
А я еще раз обозвал себя безмозглым чурбаном…
19
Солнечное утро субботнего дня. Палата залита радостным светом. Вчерашний дождь будто отмыл грязное небо, и оно засияло радостной голубизной.
Поднялось настроение.
Фарид взволнованно бегает по проходу между рядами коек. Гена улыбается ему, просяще тянет бледные руки. Он уже умыт и старательно причесан — «дядька» постарался.
Алексей Федорович не фырчит, иногда даже задумчиво улыбается. Курит чаще обычного, небрежно разбрасывая вокруг кровати погашенные окурки. Волнуется.
Петро разглядывает в маленькое зеркальце свою прыщавую физиономию и огорченно вздыхает. Он уже проделал предписанный врачами моцион — трижды проковылял от кровати к двери и обратно. Можно отдыхать.
Гена ожидает жену. Фарид — Мариам, сегодня ее дежурство. К Алексею Федоровичу пообещали наведаться сын с невесткой. Петро навестит престарелая мать, которую доставит в больницу на своих «Жигулях» брат.
Я ожидаю встречи с Гошевым. Не знаю, в каком качестве появится хитроумный капитан: племянника, врача-консультанта, слесаря-сантехника. Фантазии Николая позавидуешь.
Разговариваем больше обычного. У каждого находится, чем поделиться с соседями.
— Сын третий год женат, а никак ребенка не заделает, — недовольно ворчит Алексей Федорович, но без обычного скрипучего брюзжания. — Хоть помогай неумельцу…
— А чего же, помоги, — бездумно советует Петро. — Мужик ты в соку, не одна баба заохает. Выжди, когда парень уйдет на работу, и подвались…
— Да ты, дурья твоя башка, соображаешь, что говоришь? — в полный голос заорал куряка. — Сколь живу, такого не слыхивал! А ты, — посыпались такие матерные словосочетания, что «такелажник» распахнул губастый рот. — Еще раз услышу — костылем спину пополам перебью… Понял, баранья печенка?
— Понял, — виновато прогудел Петро. — Я ведь по-доброму, а ты раскипятился… Дело житейское. Чем больше грешишь, тем дольше живешь… Вот моя мамаша на своем веку столько нагрешила — цельной автоколонной не перевезти. Ничем не болеет, восьмой десяток разменяла и все — вира… Мне бы ее здоровье… Привезут ко мне свидеться — сами убедитесь…
Куряка успокоился и полез за очередной сигаретой.
— Есть старые люди — долго живут, — охотно вступает в разговор Фарид. То ли прячет за напускным весельем горькие думы, то ли решил развеять их. — Раньше мало болели… Почему?… В Азербайджане в каждом почти доме живут старики — за сто лет и больше. Мой дедушка еще в саду работает, а ему — за сто тридцать… Младшему сыну, моему дяде, — шестнадцать… Вот это старичок!
— Жратвы мало потребляют, оттого и живут долго, — профессорским тоном произносит Алексей Федорович. — Возьми твоего деда — в сто четырнадцать лет пацана заделал, А мой тунеядец первого никак не осилит, — не успокаивается он. Видно, ужасно хочется заиметь хотя бы одного внука, — Ты, Фаридка, наследника еще не запроектировал? — неожиданно обращается к азербайджанцу. — Почитай, каждый день трудишься, здоровья подорванного не жалеешь, а где результат?
Фарид готов вспылить, но прекрасное утро и предстоящее свидание с любимой девушкой гасит возбуждение. Он только морщится и бросает на куряку брезгливый взгляд.
— Мариам к последней сессии готовится — нельзя ей. Получит диплом — поженимся, тогда и детишки пойдут… Хорошо, да?
У Гены на лице появляется и гаснет улыбка. Я знаю причину — детей у него нет и, похоже, не будет… Но это не самое главное… Сейчас появится жена, которую он любит… Вон как старательно причесывается, разглядывает бледное лицо в зеркальце…
Мне не дает покоя случайно подслушанный разговор возле ординаторской. Будоражит сознание, отзывается болью в сердце… Стар стал сыщик и потому — сентиментален. Не преступников выслеживать — внучат пестовать.
И я помалкиваю. Только стискиваю до боли в деснах зубы. Пусть радуется калека свиданию с предавшей его женой. Пусть исходит слюной «такелажник», советуя соседу подменить в постели слабого сына. Пусть изощряется в ругани и насмешках куряка. Пусть делает вид, что внимательно читает десятки раз прочитанный журнал, Серега…
Мне ли, сыщику, выступать в роли этакого проповедника?
— Вербилин, на консультацию к терапевту. Второй этаж, двадцать пятый кабинет… Сами дойдете?
— Дойду…
Будто не я отвечаю, а воспрянувшее духом бедро…
Понятно. Хитроумный Гошев переменил амплуа — из дерматолога переквалифицировался в терапевта. Слава Богу, не в гинеколога…
Девять утра. Посетителей пускают с десяти… Мне просто необходимо поглядеть со стороны на родственников и друзей сопалатников. Успею. Николай долго не задержит, мужик он понимающий…
Поднялось настроение.
Фарид взволнованно бегает по проходу между рядами коек. Гена улыбается ему, просяще тянет бледные руки. Он уже умыт и старательно причесан — «дядька» постарался.
Алексей Федорович не фырчит, иногда даже задумчиво улыбается. Курит чаще обычного, небрежно разбрасывая вокруг кровати погашенные окурки. Волнуется.
Петро разглядывает в маленькое зеркальце свою прыщавую физиономию и огорченно вздыхает. Он уже проделал предписанный врачами моцион — трижды проковылял от кровати к двери и обратно. Можно отдыхать.
Гена ожидает жену. Фарид — Мариам, сегодня ее дежурство. К Алексею Федоровичу пообещали наведаться сын с невесткой. Петро навестит престарелая мать, которую доставит в больницу на своих «Жигулях» брат.
Я ожидаю встречи с Гошевым. Не знаю, в каком качестве появится хитроумный капитан: племянника, врача-консультанта, слесаря-сантехника. Фантазии Николая позавидуешь.
Разговариваем больше обычного. У каждого находится, чем поделиться с соседями.
— Сын третий год женат, а никак ребенка не заделает, — недовольно ворчит Алексей Федорович, но без обычного скрипучего брюзжания. — Хоть помогай неумельцу…
— А чего же, помоги, — бездумно советует Петро. — Мужик ты в соку, не одна баба заохает. Выжди, когда парень уйдет на работу, и подвались…
— Да ты, дурья твоя башка, соображаешь, что говоришь? — в полный голос заорал куряка. — Сколь живу, такого не слыхивал! А ты, — посыпались такие матерные словосочетания, что «такелажник» распахнул губастый рот. — Еще раз услышу — костылем спину пополам перебью… Понял, баранья печенка?
— Понял, — виновато прогудел Петро. — Я ведь по-доброму, а ты раскипятился… Дело житейское. Чем больше грешишь, тем дольше живешь… Вот моя мамаша на своем веку столько нагрешила — цельной автоколонной не перевезти. Ничем не болеет, восьмой десяток разменяла и все — вира… Мне бы ее здоровье… Привезут ко мне свидеться — сами убедитесь…
Куряка успокоился и полез за очередной сигаретой.
— Есть старые люди — долго живут, — охотно вступает в разговор Фарид. То ли прячет за напускным весельем горькие думы, то ли решил развеять их. — Раньше мало болели… Почему?… В Азербайджане в каждом почти доме живут старики — за сто лет и больше. Мой дедушка еще в саду работает, а ему — за сто тридцать… Младшему сыну, моему дяде, — шестнадцать… Вот это старичок!
— Жратвы мало потребляют, оттого и живут долго, — профессорским тоном произносит Алексей Федорович. — Возьми твоего деда — в сто четырнадцать лет пацана заделал, А мой тунеядец первого никак не осилит, — не успокаивается он. Видно, ужасно хочется заиметь хотя бы одного внука, — Ты, Фаридка, наследника еще не запроектировал? — неожиданно обращается к азербайджанцу. — Почитай, каждый день трудишься, здоровья подорванного не жалеешь, а где результат?
Фарид готов вспылить, но прекрасное утро и предстоящее свидание с любимой девушкой гасит возбуждение. Он только морщится и бросает на куряку брезгливый взгляд.
— Мариам к последней сессии готовится — нельзя ей. Получит диплом — поженимся, тогда и детишки пойдут… Хорошо, да?
У Гены на лице появляется и гаснет улыбка. Я знаю причину — детей у него нет и, похоже, не будет… Но это не самое главное… Сейчас появится жена, которую он любит… Вон как старательно причесывается, разглядывает бледное лицо в зеркальце…
Мне не дает покоя случайно подслушанный разговор возле ординаторской. Будоражит сознание, отзывается болью в сердце… Стар стал сыщик и потому — сентиментален. Не преступников выслеживать — внучат пестовать.
И я помалкиваю. Только стискиваю до боли в деснах зубы. Пусть радуется калека свиданию с предавшей его женой. Пусть исходит слюной «такелажник», советуя соседу подменить в постели слабого сына. Пусть изощряется в ругани и насмешках куряка. Пусть делает вид, что внимательно читает десятки раз прочитанный журнал, Серега…
Мне ли, сыщику, выступать в роли этакого проповедника?
— Вербилин, на консультацию к терапевту. Второй этаж, двадцать пятый кабинет… Сами дойдете?
— Дойду…
Будто не я отвечаю, а воспрянувшее духом бедро…
Понятно. Хитроумный Гошев переменил амплуа — из дерматолога переквалифицировался в терапевта. Слава Богу, не в гинеколога…
Девять утра. Посетителей пускают с десяти… Мне просто необходимо поглядеть со стороны на родственников и друзей сопалатников. Успею. Николай долго не задержит, мужик он понимающий…
20
Направляясь к лестнице, я с радостью почувствовал — бедро болит немного меньше. Потихоньку щиплет, не без этого, но прежней боли уже нет. Значит, на пользу больничное лечение!
На лестничной площадке нервно курит… Галина. Никуда от нее не спрятаться, будто нюхом чувствует мои намерения, Не успеваю выйти из палаты — тут как тут, ковыляю в туалет — дежурит возле поста медсестры…
Почему она нервничает, какие мысли донимают женщину, чего она так боится? За одну затяжку — полсигареты, не успевает выбросить окурок — достает пачку…
Впрочем, все бандиты и их пособники постоянно живут под страхом. Или их повяжет милиция и отправит на зону, или — замочат конкуренты. Как правило, своей смертью не умирают.
— А вы — молодцом! — с деланной радостью восклицает Галина, когда я зашагал по ступеням. — Скоро — домой?
— Про то врачи знают, — отшутился я, мысленно посылая настырную даму к черту. И даже подальше.
— На прогулку? Если да, составлю компанию.
— К врачу на консультацию…
— Интересно, по каким болячкам консультация? Хирург, эндокринолог?
Беседа становится опасной. Если признаться: к терапевту на второй этаж, пойдет следом, засечет кабинет, вообще пристанет мушиной липучкой. Вдруг Гошев ожидает меня вовсе не у терапевта, а в первой свободной комнате?
Сделал вид, что не расслышал вопроса и постарался побыстрее уйти. На площадке второго этажа остановился и посмотрел вверх. Никого. Видно, поверила и решила подстеречь на обратном пути. Почему женщина так нервничает? Что произошло ночью?…
Гошев встретил меня без улыбки. Поднялся, пожал руку и снова опустился на стул. Веки чуть заметно подрагивают. Руки перебирают листки раскрытого блокнота.
Тоже нервничает… Значит, действительно что-то произошло.
— Как самочувствие Семен Семенович? Как температура?
— Давай, Коля, без хитрых подходов… Самочувствие, температура… Что произошло?
— Почему вы так решили?… Доктор сказал?
— Сам себе рассказал… Ты что, за сыщика меня уже не считаешь? Слава Богу, наблюдательностью не обделен. Нефедова, небось, двадцатую сигарету курит, во взгляде — страх. Ты вон бумаги перебираешь, веки подрагивают, волнуешься. Верный признак случилось что-то из ряда вон выходящее… Так что, не маскируйся, не пытайся меня обмануть…
Гошев опустил голову, сгорбился. Превратился в этакий знак вопроса: признаваться или не признаваться? Я понимаю его — напротив стоит и сверлит вопрошающим взглядом не просто больной человек — бывший начальник.
— Вы правы това… Семен Семенович — случилось. Да такое, что высказать трудно… Сегодня ночью в туалете… закололи Павла…
— Как закололи? — не понял я, вернее, не захотел понять. — Жив?
— Насмерть. — Николай упрямо смотрел на блокнот, раскрытый перед ним на чистой странице, будто боялся поднять глаза и честно признаться: да, я виноват, не уберег. — Заточкой ударили… С такой силой, что конец вышел из спины… Такой удар мог нанести только очень сильный человек…
Не знаю почему, но неожиданно память нарисовала яркую картинку: Фарид пальцами вытаскивает из стены гвоздь и ударом кулака вбивает его на новое место… Странная, если не сказать больше, ассоциация! Странная и… несуразная. Сейчас поверить в причастность Фарида — все равно, что в свою собственную… И все же…
— Почему не разбудили?
— Зачем? Что бы изменило ваше присутствие? Кроме того, неожиданное появление единственного больного среди оперативников мигом бы вас расшифровало… Нам ни к чему второй труп.
И снова Николай прав! Да, ты явно устарел, многоопытный сыщик Вербилин, лежи в постели да лечи ноющее бедро, вместо того, чтобы заниматься серьезным делом.
— Версии?
— Пока — единственная. Кто-то подслушал наш с Павлом разговор по телефону и понял, что из себя представляет подпрыгивающий весельчак… Но я трижды прослушал запись беседы — ни единой зацепки, ни одного огреха… Что нашли убийцы опасного для себя — не могу понять.
— Запись с собой?
Гошев молча вытащил из кармана коробочку портативного магнитофона.
— Наизусть заучил… Послушайте, может быть, подскажете…
«Подскажете» прозвучало, оскорбительной насмешкой. Дескать, если уж я не нашел криминала, что может отыскать отставной сыщик, даже если он генерал?
Но я не обиделся. На правду обижаться — глупо. В гибели, глупейшей гибели Павлика генерал Вербилин повинен не меньше Гошева. Если не больше. Больница превратилась в осиное гнездо, и я просто обязан был предвидеть ответный ход преступников, их реакцию на витающую в отделении опасность.
— Включай запись.
Гошев подчинился жесткому приказанию, щелкнув кнопкой магнитофона:
— Здравствуй, Коля!
— Здравствуй, Паша. Какие новости?
— Особых нет. Дядя чувствует себя неплохо. Королева Марго все так же липнет к мужикам. Я тоже не обойден ее вниманием… Вот и сейчас неподалеку, дышит во всю свою могучую грудь. Надо бы поглядеть, что в ней делается, да, боюсь, не под силу это больному человеку…
— Как твое здоровье? Что говорят врачи?
— Здоровье ухудшается. Доктора прямо не говорят, но сам чувствую — болезнь опасная, возможны осложнения.
— Может быть — в санаторий? Путевку достанем, оплатим…
— Можно и в санаторий. Но лучше продолжить больничный курс, авось обойдется. А уж после укроюсь на дачке, побалдею на свежем воздухе, отвлекусь. В больнице это сделать трудно. Все пристают с расспросами да советами. Это раздражает. Мой сосед, банкир, ходит в больничных шароварах и в спортивной куртке — представляешь, сочетание? Дружит со мною, даже в туалет меня одного не отпускает…
— Интересный тип. Фамилию знаешь? Хорошо бы и мне познакомиться. Никогда не водил дружбы с банкирами…
— Отрекомендовался Никитой. Дескать, для дружеского общения достаточно одного имени. Приезжай — познакомлю…
— Я очень взволнован состоянием твоего здоровья. Посоветуюсь с дядей. Скорее всего, в ближайшие дни заберем тебя из больницы, перевезем… на дачу… Будь здрав, следи за собой, думаю, завтра повидаемся…
Многозначительная беседа! Не думал, что Гошев настолько наивен…
— Текстовая запись имеется?
Николай молча положил передо мной многострадальный блокнот, развернул, прижал ручкой. Почерк четкий, без помарок и исправлений, буквы — с характерным наклоном…
— Василий старался?
— Он… Ну, и глаз же у вас, товарищ… Семен Семенович, все помните. В управлении — несколько десятков офицеров в разных званиях, а все они заложены в вашу память. Будто в компьютер…
Я пропустил ядреный комплимент мимо ушей. Источник понятен — Николай пытается приободрить провинившегося генерала.
— Первоклашка легко вычислит по этой беседе, кто разговаривал и, главное, о чем… Посуди сам. Дядя — имеется в виду кто-то стоящий выше, наставник, по меньшей мере— общий знакомый. Первая зацепка. Если работают сыщики, значит, речь идет еще об одном агенте. Если не они — почему не назвать дядю по имени? Скажем, дядя Петя чувствует себя… и так далее. Дядя Федя дышит на ладан… Согласен?
Гошев подавленно моргнул. А куда ему деваться — оценка, как любят выражаться преферансисты, «неубиенная».
— Пошли дальше. Могучая грудь Нефедовой и то, что за ней спрятано — неуклюжий намек на пособницу бандитов. Невооруженным глазом видно. Тем более, что нужно «покопаться»… В дословном переводе: крутится здесь вокруг меня чертова баба, что хочет наковырять — неизвестно. Постараюсь выяснить.
Николай помалкивал. Шея налилась, превратилась в нечто похожее на удлиненный коридор. Я понимаю, что мои доказательства для него — пощечины, но не унимаюсь. Подобная учеба ни одному сыщику еще не шла во вред.
— Чувствую — доходит, начинаешь понимать допущенные и тобой, и покойным Павликом ошибки… Итак, продолжим. Сразу после упоминания о могучей груди наводчицы — упоминания об ухудшении здоровья, возможности рецидивов… Легко расшифровывается: нахожусь под подозрением, положение опасное… И последнее, завершающее картину. Путевку в санаторий достанем. Не «достану» — «достанем». Значит, сделает это не отдельный человек — организация… Конечно, можно подумать о семье, друзьях, но напрашивается и иное толкование.
— Преступники не настолько сведущи в подобных делах, — пробормотал окончательно растерявшийся Гошев, — чтобы истолковать разговор так, как это делаете вы…
— Загнул, милый сыщик. Принижать способности противника — верный способ запрограммировать собственное поражение. Старая, истертая до дыр, истина… Воры в законе — толковые, энергичные и волевые люди. Иначе их бы не избрали на столь высокий «пост». Согласен?
Все время я спрашивал согласия, будто врач, оперирующий под местным наркозом тяжело больного человека. На мой взгляд, Николай действительно «заболел» самомнением. Вот и приходится применять все методы — от легких уколов до оперативного вмешательства.
Гошев не отвечал, но я и без ответов знал — соглашается. Парень толковый, не может не понимать моей правоты.
— Жаль Пашку, — выдавил он из себя. — Кипит у меня внутри, Семен Семенович, боюсь, поймаю убийцу — не выдержу…
— Выдержишь. Мужик — не красная девица… А Павлушку очень жаль, это ты прав. И как человека, и как талантливого сыщика… Бригада работает?
— С ночи… Больных стараемся не тревожить, зато перешерстили медперсонал почти всех отделений больницы… Странно, но никто ничего не видел и не слышал. Говорят: не спали, дежурили, больные шли, как всегда, в туалеты, покурить. И ни одного сигнала… Не за что зацепиться…
— Ладно, пусть работают… Каких людей мы теряем, Коля, каких людей! Тот же Пашка. Даже сознавая смертельную опасность, нависшую над ним, нашел в себе силы сообщить свои подозрения в адрес какого-то банкира Никиты… Кстати, я, кажется, его знаю. Возьму на вооружение… Только чувствую — вытяну пустышку… Скользкий типчик, будто намазан маслом не ухватишь… Попытаюсь, авось получится.
Гошев поднялся и, разминаясь, заходил по комнате. Слегка отодвинул штору, выглянул на улицу. Прошелся к двери, попробовал, плотно ли она прикрыта. Поднял телефонный аппарат и с интересом оглядел нижнюю его часть.
Ишь ты, осторожничает! Успокойся, капитан, вряд ли за дверьми торчит Нефедова и кто-нибудь пристроил в телефонный аппарат подслушивающий жучок. Тем более, что причина необычного поведения Гошева видна без увеличительного стекла. Но оно, это поведение, не вызвало у меня ни досады, ни раздражения, скорее — этакую доброжелательную усмешку.
Наконец, Николай «созрел»:
— Мы наспех посоветовались в отделе, и пришли к твердому мнению… Ни одного — против, ни одного — воздержавшегося, — трудно усмехнулся он, пересиливая горечь утраты. — По нашим временам — редкое единомыслие…
— Не крутись, Коля, не изощряйся. Мне ваше так называемое единомыслие, будто солнечное затмение для слепого… Знаю, о чем пойдет речь…
— Но, товарищ генерал, здесь становится слишком опасно…
— А ты когда-нибудь видел безопасную ситуацию для сыщика?… Нет, Коленька, выписываться не собираюсь. К тому же температура, хоть и маленькая, но держится, бедро побаливает. Сам же вместе с Наташей уговаривал лечь в больницу. Вот и уговорил… Теперь я твердо решил капитально подремонтироваться…
— Мы перевезем вас в госпиталь. Там и условия получше, и врачи классные, — воспрянул духом Гошев. — Машина — у подъезда, начальник отделения мигом бумаги оформит — попрошу не задерживать…
— Не нужны мне твои классные врачи, по душе — здешние, веснушчатые. А комфортные условия с юности вызывают тошноту… Говоришь, больница плохая? Всего третий день пошел, а температура — тю-тю, да и боль стала терпимой…
Гошев походил по кабинету, похрустел суставами пальцев. Я читал его мысли, будто между нами установилась некая телепатическая связь. Читал и улыбался. Сейчас капитан примется заманивать упрямого генерала. Чем заманивать — тоже ясно.
— Кстати, в госпитале МВД тоже не станете сидеть без дела, — таинственно сообщил он, глядя мимо меня. — Лежит там один типчик с погонами майора… Имеем неясные пока подозрения…
— Кончай придуряться, Николай! — прикрикнул я, словно мы находились не в больнице, а в моем служебном кабинете, и находились на разных уровнях, я — генеральском, он — капитанском. — Думаешь, если один раз втравил меня в расследование, удастся и вторично?… Все, обсуждение закончено. Пока не завершу здешних дел — шагу из больницы не сделаю.
Гошев рассмеялся и поднял руки вверх. Дескать, сдаюсь, товарищ генерал, будь, по-вашему…
Он еще и смеяться может? Счастливый человек! А у меня перед глазами — слегка подпрыгивающий тщедушный Павел и его развеселый голосок: «Не зарезали еще, батя? Тогда пошли покурим…»
С трудом заставил себя оторваться от горестных воспоминаний. Время подпирает, расслабляться не только вредно, но и опасно. Если не для меня лично, то для общего дела.
На лестничной площадке нервно курит… Галина. Никуда от нее не спрятаться, будто нюхом чувствует мои намерения, Не успеваю выйти из палаты — тут как тут, ковыляю в туалет — дежурит возле поста медсестры…
Почему она нервничает, какие мысли донимают женщину, чего она так боится? За одну затяжку — полсигареты, не успевает выбросить окурок — достает пачку…
Впрочем, все бандиты и их пособники постоянно живут под страхом. Или их повяжет милиция и отправит на зону, или — замочат конкуренты. Как правило, своей смертью не умирают.
— А вы — молодцом! — с деланной радостью восклицает Галина, когда я зашагал по ступеням. — Скоро — домой?
— Про то врачи знают, — отшутился я, мысленно посылая настырную даму к черту. И даже подальше.
— На прогулку? Если да, составлю компанию.
— К врачу на консультацию…
— Интересно, по каким болячкам консультация? Хирург, эндокринолог?
Беседа становится опасной. Если признаться: к терапевту на второй этаж, пойдет следом, засечет кабинет, вообще пристанет мушиной липучкой. Вдруг Гошев ожидает меня вовсе не у терапевта, а в первой свободной комнате?
Сделал вид, что не расслышал вопроса и постарался побыстрее уйти. На площадке второго этажа остановился и посмотрел вверх. Никого. Видно, поверила и решила подстеречь на обратном пути. Почему женщина так нервничает? Что произошло ночью?…
Гошев встретил меня без улыбки. Поднялся, пожал руку и снова опустился на стул. Веки чуть заметно подрагивают. Руки перебирают листки раскрытого блокнота.
Тоже нервничает… Значит, действительно что-то произошло.
— Как самочувствие Семен Семенович? Как температура?
— Давай, Коля, без хитрых подходов… Самочувствие, температура… Что произошло?
— Почему вы так решили?… Доктор сказал?
— Сам себе рассказал… Ты что, за сыщика меня уже не считаешь? Слава Богу, наблюдательностью не обделен. Нефедова, небось, двадцатую сигарету курит, во взгляде — страх. Ты вон бумаги перебираешь, веки подрагивают, волнуешься. Верный признак случилось что-то из ряда вон выходящее… Так что, не маскируйся, не пытайся меня обмануть…
Гошев опустил голову, сгорбился. Превратился в этакий знак вопроса: признаваться или не признаваться? Я понимаю его — напротив стоит и сверлит вопрошающим взглядом не просто больной человек — бывший начальник.
— Вы правы това… Семен Семенович — случилось. Да такое, что высказать трудно… Сегодня ночью в туалете… закололи Павла…
— Как закололи? — не понял я, вернее, не захотел понять. — Жив?
— Насмерть. — Николай упрямо смотрел на блокнот, раскрытый перед ним на чистой странице, будто боялся поднять глаза и честно признаться: да, я виноват, не уберег. — Заточкой ударили… С такой силой, что конец вышел из спины… Такой удар мог нанести только очень сильный человек…
Не знаю почему, но неожиданно память нарисовала яркую картинку: Фарид пальцами вытаскивает из стены гвоздь и ударом кулака вбивает его на новое место… Странная, если не сказать больше, ассоциация! Странная и… несуразная. Сейчас поверить в причастность Фарида — все равно, что в свою собственную… И все же…
— Почему не разбудили?
— Зачем? Что бы изменило ваше присутствие? Кроме того, неожиданное появление единственного больного среди оперативников мигом бы вас расшифровало… Нам ни к чему второй труп.
И снова Николай прав! Да, ты явно устарел, многоопытный сыщик Вербилин, лежи в постели да лечи ноющее бедро, вместо того, чтобы заниматься серьезным делом.
— Версии?
— Пока — единственная. Кто-то подслушал наш с Павлом разговор по телефону и понял, что из себя представляет подпрыгивающий весельчак… Но я трижды прослушал запись беседы — ни единой зацепки, ни одного огреха… Что нашли убийцы опасного для себя — не могу понять.
— Запись с собой?
Гошев молча вытащил из кармана коробочку портативного магнитофона.
— Наизусть заучил… Послушайте, может быть, подскажете…
«Подскажете» прозвучало, оскорбительной насмешкой. Дескать, если уж я не нашел криминала, что может отыскать отставной сыщик, даже если он генерал?
Но я не обиделся. На правду обижаться — глупо. В гибели, глупейшей гибели Павлика генерал Вербилин повинен не меньше Гошева. Если не больше. Больница превратилась в осиное гнездо, и я просто обязан был предвидеть ответный ход преступников, их реакцию на витающую в отделении опасность.
— Включай запись.
Гошев подчинился жесткому приказанию, щелкнув кнопкой магнитофона:
— Здравствуй, Коля!
— Здравствуй, Паша. Какие новости?
— Особых нет. Дядя чувствует себя неплохо. Королева Марго все так же липнет к мужикам. Я тоже не обойден ее вниманием… Вот и сейчас неподалеку, дышит во всю свою могучую грудь. Надо бы поглядеть, что в ней делается, да, боюсь, не под силу это больному человеку…
— Как твое здоровье? Что говорят врачи?
— Здоровье ухудшается. Доктора прямо не говорят, но сам чувствую — болезнь опасная, возможны осложнения.
— Может быть — в санаторий? Путевку достанем, оплатим…
— Можно и в санаторий. Но лучше продолжить больничный курс, авось обойдется. А уж после укроюсь на дачке, побалдею на свежем воздухе, отвлекусь. В больнице это сделать трудно. Все пристают с расспросами да советами. Это раздражает. Мой сосед, банкир, ходит в больничных шароварах и в спортивной куртке — представляешь, сочетание? Дружит со мною, даже в туалет меня одного не отпускает…
— Интересный тип. Фамилию знаешь? Хорошо бы и мне познакомиться. Никогда не водил дружбы с банкирами…
— Отрекомендовался Никитой. Дескать, для дружеского общения достаточно одного имени. Приезжай — познакомлю…
— Я очень взволнован состоянием твоего здоровья. Посоветуюсь с дядей. Скорее всего, в ближайшие дни заберем тебя из больницы, перевезем… на дачу… Будь здрав, следи за собой, думаю, завтра повидаемся…
Многозначительная беседа! Не думал, что Гошев настолько наивен…
— Текстовая запись имеется?
Николай молча положил передо мной многострадальный блокнот, развернул, прижал ручкой. Почерк четкий, без помарок и исправлений, буквы — с характерным наклоном…
— Василий старался?
— Он… Ну, и глаз же у вас, товарищ… Семен Семенович, все помните. В управлении — несколько десятков офицеров в разных званиях, а все они заложены в вашу память. Будто в компьютер…
Я пропустил ядреный комплимент мимо ушей. Источник понятен — Николай пытается приободрить провинившегося генерала.
— Первоклашка легко вычислит по этой беседе, кто разговаривал и, главное, о чем… Посуди сам. Дядя — имеется в виду кто-то стоящий выше, наставник, по меньшей мере— общий знакомый. Первая зацепка. Если работают сыщики, значит, речь идет еще об одном агенте. Если не они — почему не назвать дядю по имени? Скажем, дядя Петя чувствует себя… и так далее. Дядя Федя дышит на ладан… Согласен?
Гошев подавленно моргнул. А куда ему деваться — оценка, как любят выражаться преферансисты, «неубиенная».
— Пошли дальше. Могучая грудь Нефедовой и то, что за ней спрятано — неуклюжий намек на пособницу бандитов. Невооруженным глазом видно. Тем более, что нужно «покопаться»… В дословном переводе: крутится здесь вокруг меня чертова баба, что хочет наковырять — неизвестно. Постараюсь выяснить.
Николай помалкивал. Шея налилась, превратилась в нечто похожее на удлиненный коридор. Я понимаю, что мои доказательства для него — пощечины, но не унимаюсь. Подобная учеба ни одному сыщику еще не шла во вред.
— Чувствую — доходит, начинаешь понимать допущенные и тобой, и покойным Павликом ошибки… Итак, продолжим. Сразу после упоминания о могучей груди наводчицы — упоминания об ухудшении здоровья, возможности рецидивов… Легко расшифровывается: нахожусь под подозрением, положение опасное… И последнее, завершающее картину. Путевку в санаторий достанем. Не «достану» — «достанем». Значит, сделает это не отдельный человек — организация… Конечно, можно подумать о семье, друзьях, но напрашивается и иное толкование.
— Преступники не настолько сведущи в подобных делах, — пробормотал окончательно растерявшийся Гошев, — чтобы истолковать разговор так, как это делаете вы…
— Загнул, милый сыщик. Принижать способности противника — верный способ запрограммировать собственное поражение. Старая, истертая до дыр, истина… Воры в законе — толковые, энергичные и волевые люди. Иначе их бы не избрали на столь высокий «пост». Согласен?
Все время я спрашивал согласия, будто врач, оперирующий под местным наркозом тяжело больного человека. На мой взгляд, Николай действительно «заболел» самомнением. Вот и приходится применять все методы — от легких уколов до оперативного вмешательства.
Гошев не отвечал, но я и без ответов знал — соглашается. Парень толковый, не может не понимать моей правоты.
— Жаль Пашку, — выдавил он из себя. — Кипит у меня внутри, Семен Семенович, боюсь, поймаю убийцу — не выдержу…
— Выдержишь. Мужик — не красная девица… А Павлушку очень жаль, это ты прав. И как человека, и как талантливого сыщика… Бригада работает?
— С ночи… Больных стараемся не тревожить, зато перешерстили медперсонал почти всех отделений больницы… Странно, но никто ничего не видел и не слышал. Говорят: не спали, дежурили, больные шли, как всегда, в туалеты, покурить. И ни одного сигнала… Не за что зацепиться…
— Ладно, пусть работают… Каких людей мы теряем, Коля, каких людей! Тот же Пашка. Даже сознавая смертельную опасность, нависшую над ним, нашел в себе силы сообщить свои подозрения в адрес какого-то банкира Никиты… Кстати, я, кажется, его знаю. Возьму на вооружение… Только чувствую — вытяну пустышку… Скользкий типчик, будто намазан маслом не ухватишь… Попытаюсь, авось получится.
Гошев поднялся и, разминаясь, заходил по комнате. Слегка отодвинул штору, выглянул на улицу. Прошелся к двери, попробовал, плотно ли она прикрыта. Поднял телефонный аппарат и с интересом оглядел нижнюю его часть.
Ишь ты, осторожничает! Успокойся, капитан, вряд ли за дверьми торчит Нефедова и кто-нибудь пристроил в телефонный аппарат подслушивающий жучок. Тем более, что причина необычного поведения Гошева видна без увеличительного стекла. Но оно, это поведение, не вызвало у меня ни досады, ни раздражения, скорее — этакую доброжелательную усмешку.
Наконец, Николай «созрел»:
— Мы наспех посоветовались в отделе, и пришли к твердому мнению… Ни одного — против, ни одного — воздержавшегося, — трудно усмехнулся он, пересиливая горечь утраты. — По нашим временам — редкое единомыслие…
— Не крутись, Коля, не изощряйся. Мне ваше так называемое единомыслие, будто солнечное затмение для слепого… Знаю, о чем пойдет речь…
— Но, товарищ генерал, здесь становится слишком опасно…
— А ты когда-нибудь видел безопасную ситуацию для сыщика?… Нет, Коленька, выписываться не собираюсь. К тому же температура, хоть и маленькая, но держится, бедро побаливает. Сам же вместе с Наташей уговаривал лечь в больницу. Вот и уговорил… Теперь я твердо решил капитально подремонтироваться…
— Мы перевезем вас в госпиталь. Там и условия получше, и врачи классные, — воспрянул духом Гошев. — Машина — у подъезда, начальник отделения мигом бумаги оформит — попрошу не задерживать…
— Не нужны мне твои классные врачи, по душе — здешние, веснушчатые. А комфортные условия с юности вызывают тошноту… Говоришь, больница плохая? Всего третий день пошел, а температура — тю-тю, да и боль стала терпимой…
Гошев походил по кабинету, похрустел суставами пальцев. Я читал его мысли, будто между нами установилась некая телепатическая связь. Читал и улыбался. Сейчас капитан примется заманивать упрямого генерала. Чем заманивать — тоже ясно.
— Кстати, в госпитале МВД тоже не станете сидеть без дела, — таинственно сообщил он, глядя мимо меня. — Лежит там один типчик с погонами майора… Имеем неясные пока подозрения…
— Кончай придуряться, Николай! — прикрикнул я, словно мы находились не в больнице, а в моем служебном кабинете, и находились на разных уровнях, я — генеральском, он — капитанском. — Думаешь, если один раз втравил меня в расследование, удастся и вторично?… Все, обсуждение закончено. Пока не завершу здешних дел — шагу из больницы не сделаю.
Гошев рассмеялся и поднял руки вверх. Дескать, сдаюсь, товарищ генерал, будь, по-вашему…
Он еще и смеяться может? Счастливый человек! А у меня перед глазами — слегка подпрыгивающий тщедушный Павел и его развеселый голосок: «Не зарезали еще, батя? Тогда пошли покурим…»
С трудом заставил себя оторваться от горестных воспоминаний. Время подпирает, расслабляться не только вредно, но и опасно. Если не для меня лично, то для общего дела.