Страница:
Увезти добычу парни не успели — рядом резко затормозили две милицейских машины. Из них выпрыгнули люди в шлемах и бронежилетах с автоматами в руках.
Омоновцы!
Все происходящее напоминает спектакль. Созданный и поставленный неизвестно каким автором. В начале — перекрывший дорогу гаишник, который беспрепятственно пропустил несколько машин и отправил в объезд только нашу. Потом — нападение «ремонтников». В заключении — появление милиции. О реальности говорит два трупа: Сергей и водителя. Боже мой, кровь!
Кажется, несчастный литератор представляет неизвестно для кого немалую опасность. Не зря ведь задейсттвованы и бандиты, и гэбэдишник, и менты. В одной упряжке. Из-за чего? Из-за поисков похищенной сопливой девчонки? Не может быть!
А еще из-за чего? Вспомнилось дружеское прощание на пороге ментовской, когда Гулькин почти обнимал меня, и эту умилительную сценку зафиксировал пасынок. Уж ни это ли повлекло за собой неожиданное нападение?
И все же — Слава Богу! За то, что меня оставил живым.
Но, кажется, я поторопился благодарить Всевышнего.
Вместе с бандитами меня распяли на капоте «форда»: раскинутые руки — на кузове, ноги — врастопырку, головы вжаты в металл. Для большей убедительности спасители врезали всем троим по почкам. В качестве профилактики.
— За что? Меня едва не похитили…
— Ты еще и разговариваешь, бандитская мразь? Придется добавить.
Еще один удар — теперь по плечам — мигом вернул меня к трезвым оценкам происходящего. Чем я докажу, что не являюсь членом банды, напавшей на иномарку и убившей двух человек? Где доказательства того, что сидел в «форде», а не напал на него вместе с двумя преступниками? Недаром же один из убийц обнимал меня.
Отобранные при обыске паспорт и удостоверение члена Союза писателей — единственная надежда. Если не считать свидетельства Феди Гулькина, на которого мне придется сослаться. Положение не такое уж безвыходное.
Нас привезли в отделение милиции и заперли в «обезьянник». Учитывая особую опасность задержанных, наручники не сняли. В виде пожелания доброй ночи еще раз прошлись дубинками. Мои «товарищи» по несчастью профессионально пригнулись и пострадали меньше моего.
Настроение прескверное: болят почки, плечи, раскалывается голова. Но больше физической боли донимает боль моральная. Разве можно избивать людей, если даже они пойманы на месте преступления? В каком правовом или неправовом государстве допускается такое безобразие? Освобожусь, обязательно подам жалобу прокурору. С приложением справки из травмпункта. Пусть привлекает разнуздавшихся оперативников к уголовной ответственности, пусть сажает их в тот же «обезьянник».
Мечты о мести — целебная мазь, наложенная на избитое тело. Боль отступила.
Ну, до чего же я наивен! Не по возрасту и не по професии. Прокурор, прочитав возмущенное заявление, не только не возбудит уголовное дело против садистов, но даже похвалит их за умелые действия. Потому-что гнилье преступности поразило всю страну: с низу доверху. И в этой обстановке гуманное отношение к человеку — несбыточная сладкая мечта о всеобщей справедливости.
Да и не в гумманизме дело! Сколько те же оперативники похоронили своих друзей, сколько шрамов на телах и душах! На их глазах погибали невинные люди, плакали осиротевшие дети, они видели расчлененки и изнасилованных малолеток. Разве можно научить их вежливости по отношению к виновникам всего этого?
Нет, жаловаться я не стану!
Утром «обезьянник» почистили. Нас перевели в камеру и по одному сопроводили на допрос к следователю. Сначала двух действительных убийц. Потом нступила моя очередь. Следующая стадия «спектакля». Дай Бог, завершающая. Одно непонятно: цель разыгрываемого представления… Почему непонятно? Вспомнилась фраза одного из убийц: сыскарь вонючий. Скорей всего, все происходящее связано с поиском похищенной Верочки…
За столом лениво развалился молодой парень в рубашке с закатанными рукавами и приспущенным узлом галстука. Во рту дымится сигарета, глаза блаженно прищурены.
— Фамилие, имя, отчество, год и место рождения, местожительство, — привычно проговорил он, рассматривая мои документы. — Только давайте поскорей, времени у меня — в обрез.
На «вы» обращается, удивился я проблескам вежливости. Глядищь, сесть предложит, воды нальет из графина, о самочувствии осведомится. Короче, сделает все то, что принято в цивилизованном государстве даже при допросах закоренелых преступников.
Не дождался.
— Я кому сказал быстрей, вошь тифозная? — тем же ленивым тоном выругался следователь. — Вздумаешь изворачиваться — отправлю в соседнюю камеру, там с тобой побеседуют по другому.
Характер обещанной беседы мне уже знаком: дубинками по ребрам и по почкам — болезненно и никаких следов.
— Перед вами лежат мои документы…
— Липа, — проштамповал паспорт и удостоверение следователь. — Ничего не скажешь, сделаны мастерски. Мы с тобой еще поговорим на эту тему. Сейчас отвечай на мои вопросы!
Пришлось представиться. По полной форме, с упоминанием написанных мною романов и повестей.
— Знаю, читал. Не понравилось. Чтиво для малолеток. А чем докажешь, что не выкрал документы у настоящего Бодрова, предварительно отправив его на тот свет?
— Вызовите людей, знающих меня, устройте очную ставку… Если не доверяете писателям, пригласите Гулькина из дремовского угрозыска. Он подтвердит…
Следователь раздавил окурок в пепельнице. Со вкусом выцедил стакан газировки.
— Предположим, вы действительно Бодров и ваши документы не подделаны. Что вы скажете по поводу показаний задержанных вместе с вами?
Он разложил передо мной протоколы допроса. Так почти проигравший игрок выбрасывает старшие козырм. Торжественно и радостно.
Я бегло пробежал бумаги и обомлел. Оба бандита будто сговорились: арестованный вместе с ними мужик по неизвестным для них причинам замочил водителя и пассажира «форда», хотел пристрелить и свидетелей, но им посчастливилось вырвать у него пистолет. Поэтому они просят освободить их и дать возможность продолжить поездку на принадлежащем им грузовике.
— Но это же бред!
— Не скажите, — следователь прочно перешел на «вы», но опасность от этого не уменьшилась, скорей — наоборот. — По документам свидетели, — он жирно подчеркнул: не «обвиняемые» и не «задержанные» — именно «свидетели», — имеют лицензию на торговую деятельность в городе Клин. Проверены и оказались в полном порядке бумаги на автомашину, паспорта с пропиской и прочие документы… Не в пример вашим, господин Бодров.
— И что же вы усмотрели в моем паспорте и удостоверении писателя? — ехидно спросил я. — Что именно вас смущает?
— Прописка. Как мы успели проверить, живете вы в Дремово, женаты на жительнице Москвы, а прописаны в Ногинске. Согласитесь, это вызывает обоснованные подозрения… Оба коммерсанта показали, что вы ехали в «форде» вместе с бандитами… У одного из них обнаружен пистолет, которым он, к счастью, не успел воспользоваться. У вас тоже был «макаров».
— Мои «пальчики» на его рукояти тоже обнаружены?
Следователь смутился. Вытряхнул из пачки новую сигарету, щелчком перебросил ее в мою сторону — закуривайте, дескать, разговор — полуофициальный, не фиксируется протоколом.
Я охотно воспользовался его любезностью, одну сигарету зажег, вторую — за ухо. Пригодится в камере, куда меня, судя по всему, вот-вот отправят. Мы закурили. Дымки над нашими головами по-дружески обнялись.
— Не стану скрывать — не найдены. Но это легко об"яснимо: обезоруживая вас, коммерсанты невольно стерли следы ваших пальцев, заменив их своими.
Вот тебе, горе-сыщик, готовый сюжет следующего произведения. Некто попадает в сходную ситуацию и оказывается в следственном изоляторе. Все его доказательства невиновности разбиваются о железобетонные надолбы бездоказательных обвинений сотрудников правоохранительных органов, все заявления и просьбы остаются безответными.
Суд не торопится. То нет средств на зарплату судьям и техническому персоналу, то скопилось огромное количество дел — очередь неправедно задержанного наступит лет через пять, не раньше.
Я размышлял не о своей судьбе — о мучениях моего будущего героя. И это успокаивало — гораздо безопасней размышлять о другом человеке, если он даже выдуман тобой, нежели о себе.
— Мой вам совет: добровольно признаться в двойном убийстве7 Суд учтет ваше раскаяние и соответственно смягчит наказание… Посидите, подумайте, а я пока заполню протокол допроса.
Говорят, что благими пожеланиями вымощена дорога в ад. Перефразируя это выражение, доброжелательными советами следователя для меня вымощена дорога… в тюрьму и на зону.
Ну, нет, дорогой доброжелатель, так легко я не сдамся!
Следователь окончил писанину, витиевато расписался и вежливо подвинул бумаги ко мне. Даже ручку подал, место показал, где мне нужно поставить свой автограф.
Внимательно прочитав протокол допроса, я ужаснулся. Я признавал, что вхожу в преступную группировку некоего «Доцента», занимаюсь перевозкой и сбытом наркотиков, учавствовал в ограблениях… И так далее, и тому подобное.
В качестве глупейшего подтвержденияния следователь вписал в протокол мое, якобы, признание: противоправные действия мною совершены с целью проверить на практике сюжеты своих произведений.
Я, не подписывая, отодвинул грязную мазню.
— Можно один вопрос? — следователь, откинувшись на спинку стула, покровительственно кивнул: пожалуйста, хоть десять, на все отвечу, лишь бы ты подписал протокол. — Зачем вам это нужно? Что лично вам даст ожидающий меня суровый приговор?
— О чем вы говорите, Павел Игнатьевич? Наше дело — зафиксировать истину и только. Остальное — в руках прокурора и судьи…
— И вы называете это истиной? — брезгливо показывая на отложенный протокол, произнес я. — Сами знаете — грязная ложь, выдумка…
Благожелательность сползла с лица следователя, он побледнел от гнева.
— Ты, бумагомаратель, мать твою… не подпишешь — все равно заставлю, на коленях приползешь в этот кабинет, собственным дерьмом морду измажешь, мочой умоешься. Думай до вечера, после мы тобой займемся по настоящему… Пожалеешь, что на свет народился, сявка подзаборная!
И я, в сопровождении молоденького сержанта, отправился в камеру «думать». Вообще-то, выбор невелик: подписать — самого себя приговорить к многолетнему пребыванию на зоне, не подписать — зверские избиения и пытки, по сравнению с которыми померкнет старинная инквизиция.
И все же подписывать я не собирался.
— За что он вас так? — прошептал сержант, пугливо оглядываясь. — Ведь сразу видно — вы невиновны, убили те, кто сидят сейчас с вами в одной камере… До чего же противно… Ребята сказали — детективы пишете?
— Пишу…
Мы остановились в коридоре и разговаривали, будто недавно познакомившиеся, но уже ощутившие симпатию друг к другу, люди. Единственная разница: я стою лицом к стене, заложив руки за спину, конвоир — за мной.
— Здорово! Люблю детективы… Только зря вы плохо пишете о всех милиционерах — у нас тоже есть хорошие люди, а есть — продажные шкуры. Их не так уж много.
Везет мне на критиков! То Геннадий Викторович, будто через лупу, разглядывает каждое предложение, придирается к каждому слову, то теперь сержант усердствует.
А вдруг…
Сумасшедшая надежда за несколько секунд превратилась из малозаметного прыщика в здоровенную опухоль. Дай Бог, доброкачественную.
— Послушай, сержант, помоги мне, а? Только ты один можешь это сделать.
Наверно, конвоир подумал, что я прошу помочь мне сбежать.
— Не могу я… Самого засудят… Никак не могу…
— Я не прошу вывести меня на улицу и отпустить… Позвони в дремовский угрозыск, найди Федора Гулькина — не знаю в каком он звании, и попроси от моего имени срочно приехать сюда… Сделаешь?
Парень успокоился.
— Позвонить — обещаю. Обязательно сделаю. Можете считать — часа через три ваш Гулькин будет у нас… Ежели он еще и при власти — вечером станете с жинкой чаи распивать.
Сокамерники при моем появлении поднялись с табуретов, испытующе оглядели грустную физиономию «наркодельца» и «убийцы».
— Подписал, падла?
Я отрицательно покачал головой. После всего происшедшего сил для об"яснений с бандитами не было. Безразлично опустился на свободный табурет и принялся разглядывать свои грязные руки. Будто удивлялся, что они еще на месте — не отрублены и не покарежены.
— Учти, дерьмо писучее, не подпишешь до вечера — удавим… Скрутим простынь, набросим на шейку и затянем. Нам все одно — два мертвяка или три. Лет десять на ушах — окрестят… Думай, кореш, хорошо думай…
Похоже, песенка моя спета. После того, как категорически откажусь подписывать идиотский протокол, а я сделаю это при всех обстоятельствах, со мной «поработают» опытные пытошники следователя. Отволокут избитого до потери сознания узника в камеру, где уже будет приготовлена петля из скрученной простыни.
Получается, следователь — в одной упряжке с бандитами?
При внешней абсурдности подобного предположения — единственная разгадка странного, если не сказать преступного, поведения милицейского сотрудника.
Сокамерники смотрели на меня, как стервятники на издыхающего зверя. С издевательскими ухмылочками и матерными определениями. Интересно, сколько «честные коммерсанты» пообещали отвалить следователю за мою голову и свое освобождение?
Прав сержант, до чего же прав! Действительно, в милиции служат разные люди: и честные, добросовестно выполняющие свой долг, и взяточники, и садисты. Все как в обществе, покой которого они охраняют. По мне криминальный босс, знаток литературы, на голову выше этих «охранителей».
Сейчас вся моя надежда сосредоточилась на конвоире. С"умеет он дозвониться до Дремова, отыщет Федора, убедит того в крайней необходимости немедленного вмешательства — я спасен. Не сможет или не захочет — пропал…
Вечером улыбающийся сержант повел меня на допрос. По дороге успел шепнуть: прибыл ваш друг, сидит у следователя…
Господи, какой же молодец этот молоденький парнишка в тщательно отутюженной форме! Непременно подарю любителю детективного жанра библиотечку своих книжек — пусть читает и вспоминает, как он меня выручил. Не просто выручил — спас от верной гибели!
В кабинете, победно выпятив животик, прочно оседлал стул Гулькин. Следователь, не глядя на посетителя и на меня, что-то торопливо писал,
— Добрый день, Павел Игнатьевич! — трубно провозгласил Федор, заключая меня в мощные об"ятия. — Сейчас покончим с формальностями и поедем домой… Так я говорю? — повернулся он к следователю. Тот, не поднимая головы, покорно кивнул. — Чаем не угостишь? Желательно с булочками или с бутербродами. А то писатель, небось, оголодал.
Принесли чай. Мы с Гулькиным по-деревенски прихлебывали горячий, но далеко не ароматный, напиток, запивали сиротские бутерброды. И понимающе переглядывались. Будто присутствовали при подписании акта о безоговорочной капитуляции.
— Подпишите, — буркнул следователь, положив передо мной заполненный бланк. — И можете ехать… При необходимости — пригласим, — с острозаточенным намеком добавил он.
Оглавление — протокол допроса свидетеля. Не задержанного или обвиняемого. Содержание — противоположное предыдущему, отражает истинную картину события, происшедшего на объездной дороге. За исключением мента, показавшего жезлом на объездную дорогу, избиения ни в чем неповинного человека, почти суточное пребывание в камере с фактическими убийцами.
Интересно, на какие кнопки нажал Гулькин, на каких струнах сыграл, чтобы пересилить в душе следователя мечту загрести крупную взятку? А может быть, не просто взятку? Привязан офицер милиции к бандитской колеснице, замаран кровью и грабежами, вот и оберегает своих боссов, оберегая тем самым собственную шкуру. И такое тоже возможно при нынешнем беспределе.
И все же дремовский сыщик с"умел отыскать лазейку в глухой защите бандитского прихлебателя, проник в прогнившее его нутро. Какие доводы использовал, чем пригрозил или что пообещал — все это так и осталось в тайне. Всегда словоохотливый Федор предпочел не раскрывать ее.
Впрочем, это его проблемы, мне лучше их не касаться.
Я с удовольствием подмахнул все три листа протокола. С лихими закорючками и росчерками. Взглянув на мое художество, следователь покраснел от гнева, сжал кулаки и что-то буркнул. Скорей всего, выматерился, облегчил страдающую душонку.
Федор нагло ухмыльнулся.
В машине, стареньком милицейском «газоне», мы с Гулькиным разговорились. Я болтал радостно, упиваясь обретенной свободой, он — снисходительно, наслаждаясь моей благодарностью. А уж на нее я не скупился — поливал собеседника сладким сиропом.
Не забыл и обязательного конвоира.
— Какой же молодец этот сержант! Добрый и предупредительный парень. Побольше бы таких в милиции. Все же дозвонился дл дремовского угрозыска, упросил вас приехать…
— О каком сержанте вы говорите? — удивился Федор. — Звонили не из отделения — какой-то мужик из Москвы. Фамилии не назвал, поведал о случившейся с писателем Бодровым беде и попросил срочно выручить. Судя по голосу — важный, культурный человек. Наверняка, министерская шишка. Я их повадки еще так изучил, когда служил в охране. Вот и поехал…
Интересно, кто вмешался в планы продажного следователя? Кроме сержанта, никто не знал о моем задержании.
И вдруг будто луч прожектора высветил внешность моего защитника.
Это мог быть только Геннадий Викторович! Главарь банды и мой почитатель, ставший, похоже, надежной крышей…
14
Омоновцы!
Все происходящее напоминает спектакль. Созданный и поставленный неизвестно каким автором. В начале — перекрывший дорогу гаишник, который беспрепятственно пропустил несколько машин и отправил в объезд только нашу. Потом — нападение «ремонтников». В заключении — появление милиции. О реальности говорит два трупа: Сергей и водителя. Боже мой, кровь!
Кажется, несчастный литератор представляет неизвестно для кого немалую опасность. Не зря ведь задейсттвованы и бандиты, и гэбэдишник, и менты. В одной упряжке. Из-за чего? Из-за поисков похищенной сопливой девчонки? Не может быть!
А еще из-за чего? Вспомнилось дружеское прощание на пороге ментовской, когда Гулькин почти обнимал меня, и эту умилительную сценку зафиксировал пасынок. Уж ни это ли повлекло за собой неожиданное нападение?
И все же — Слава Богу! За то, что меня оставил живым.
Но, кажется, я поторопился благодарить Всевышнего.
Вместе с бандитами меня распяли на капоте «форда»: раскинутые руки — на кузове, ноги — врастопырку, головы вжаты в металл. Для большей убедительности спасители врезали всем троим по почкам. В качестве профилактики.
— За что? Меня едва не похитили…
— Ты еще и разговариваешь, бандитская мразь? Придется добавить.
Еще один удар — теперь по плечам — мигом вернул меня к трезвым оценкам происходящего. Чем я докажу, что не являюсь членом банды, напавшей на иномарку и убившей двух человек? Где доказательства того, что сидел в «форде», а не напал на него вместе с двумя преступниками? Недаром же один из убийц обнимал меня.
Отобранные при обыске паспорт и удостоверение члена Союза писателей — единственная надежда. Если не считать свидетельства Феди Гулькина, на которого мне придется сослаться. Положение не такое уж безвыходное.
Нас привезли в отделение милиции и заперли в «обезьянник». Учитывая особую опасность задержанных, наручники не сняли. В виде пожелания доброй ночи еще раз прошлись дубинками. Мои «товарищи» по несчастью профессионально пригнулись и пострадали меньше моего.
Настроение прескверное: болят почки, плечи, раскалывается голова. Но больше физической боли донимает боль моральная. Разве можно избивать людей, если даже они пойманы на месте преступления? В каком правовом или неправовом государстве допускается такое безобразие? Освобожусь, обязательно подам жалобу прокурору. С приложением справки из травмпункта. Пусть привлекает разнуздавшихся оперативников к уголовной ответственности, пусть сажает их в тот же «обезьянник».
Мечты о мести — целебная мазь, наложенная на избитое тело. Боль отступила.
Ну, до чего же я наивен! Не по возрасту и не по професии. Прокурор, прочитав возмущенное заявление, не только не возбудит уголовное дело против садистов, но даже похвалит их за умелые действия. Потому-что гнилье преступности поразило всю страну: с низу доверху. И в этой обстановке гуманное отношение к человеку — несбыточная сладкая мечта о всеобщей справедливости.
Да и не в гумманизме дело! Сколько те же оперативники похоронили своих друзей, сколько шрамов на телах и душах! На их глазах погибали невинные люди, плакали осиротевшие дети, они видели расчлененки и изнасилованных малолеток. Разве можно научить их вежливости по отношению к виновникам всего этого?
Нет, жаловаться я не стану!
Утром «обезьянник» почистили. Нас перевели в камеру и по одному сопроводили на допрос к следователю. Сначала двух действительных убийц. Потом нступила моя очередь. Следующая стадия «спектакля». Дай Бог, завершающая. Одно непонятно: цель разыгрываемого представления… Почему непонятно? Вспомнилась фраза одного из убийц: сыскарь вонючий. Скорей всего, все происходящее связано с поиском похищенной Верочки…
За столом лениво развалился молодой парень в рубашке с закатанными рукавами и приспущенным узлом галстука. Во рту дымится сигарета, глаза блаженно прищурены.
— Фамилие, имя, отчество, год и место рождения, местожительство, — привычно проговорил он, рассматривая мои документы. — Только давайте поскорей, времени у меня — в обрез.
На «вы» обращается, удивился я проблескам вежливости. Глядищь, сесть предложит, воды нальет из графина, о самочувствии осведомится. Короче, сделает все то, что принято в цивилизованном государстве даже при допросах закоренелых преступников.
Не дождался.
— Я кому сказал быстрей, вошь тифозная? — тем же ленивым тоном выругался следователь. — Вздумаешь изворачиваться — отправлю в соседнюю камеру, там с тобой побеседуют по другому.
Характер обещанной беседы мне уже знаком: дубинками по ребрам и по почкам — болезненно и никаких следов.
— Перед вами лежат мои документы…
— Липа, — проштамповал паспорт и удостоверение следователь. — Ничего не скажешь, сделаны мастерски. Мы с тобой еще поговорим на эту тему. Сейчас отвечай на мои вопросы!
Пришлось представиться. По полной форме, с упоминанием написанных мною романов и повестей.
— Знаю, читал. Не понравилось. Чтиво для малолеток. А чем докажешь, что не выкрал документы у настоящего Бодрова, предварительно отправив его на тот свет?
— Вызовите людей, знающих меня, устройте очную ставку… Если не доверяете писателям, пригласите Гулькина из дремовского угрозыска. Он подтвердит…
Следователь раздавил окурок в пепельнице. Со вкусом выцедил стакан газировки.
— Предположим, вы действительно Бодров и ваши документы не подделаны. Что вы скажете по поводу показаний задержанных вместе с вами?
Он разложил передо мной протоколы допроса. Так почти проигравший игрок выбрасывает старшие козырм. Торжественно и радостно.
Я бегло пробежал бумаги и обомлел. Оба бандита будто сговорились: арестованный вместе с ними мужик по неизвестным для них причинам замочил водителя и пассажира «форда», хотел пристрелить и свидетелей, но им посчастливилось вырвать у него пистолет. Поэтому они просят освободить их и дать возможность продолжить поездку на принадлежащем им грузовике.
— Но это же бред!
— Не скажите, — следователь прочно перешел на «вы», но опасность от этого не уменьшилась, скорей — наоборот. — По документам свидетели, — он жирно подчеркнул: не «обвиняемые» и не «задержанные» — именно «свидетели», — имеют лицензию на торговую деятельность в городе Клин. Проверены и оказались в полном порядке бумаги на автомашину, паспорта с пропиской и прочие документы… Не в пример вашим, господин Бодров.
— И что же вы усмотрели в моем паспорте и удостоверении писателя? — ехидно спросил я. — Что именно вас смущает?
— Прописка. Как мы успели проверить, живете вы в Дремово, женаты на жительнице Москвы, а прописаны в Ногинске. Согласитесь, это вызывает обоснованные подозрения… Оба коммерсанта показали, что вы ехали в «форде» вместе с бандитами… У одного из них обнаружен пистолет, которым он, к счастью, не успел воспользоваться. У вас тоже был «макаров».
— Мои «пальчики» на его рукояти тоже обнаружены?
Следователь смутился. Вытряхнул из пачки новую сигарету, щелчком перебросил ее в мою сторону — закуривайте, дескать, разговор — полуофициальный, не фиксируется протоколом.
Я охотно воспользовался его любезностью, одну сигарету зажег, вторую — за ухо. Пригодится в камере, куда меня, судя по всему, вот-вот отправят. Мы закурили. Дымки над нашими головами по-дружески обнялись.
— Не стану скрывать — не найдены. Но это легко об"яснимо: обезоруживая вас, коммерсанты невольно стерли следы ваших пальцев, заменив их своими.
Вот тебе, горе-сыщик, готовый сюжет следующего произведения. Некто попадает в сходную ситуацию и оказывается в следственном изоляторе. Все его доказательства невиновности разбиваются о железобетонные надолбы бездоказательных обвинений сотрудников правоохранительных органов, все заявления и просьбы остаются безответными.
Суд не торопится. То нет средств на зарплату судьям и техническому персоналу, то скопилось огромное количество дел — очередь неправедно задержанного наступит лет через пять, не раньше.
Я размышлял не о своей судьбе — о мучениях моего будущего героя. И это успокаивало — гораздо безопасней размышлять о другом человеке, если он даже выдуман тобой, нежели о себе.
— Мой вам совет: добровольно признаться в двойном убийстве7 Суд учтет ваше раскаяние и соответственно смягчит наказание… Посидите, подумайте, а я пока заполню протокол допроса.
Говорят, что благими пожеланиями вымощена дорога в ад. Перефразируя это выражение, доброжелательными советами следователя для меня вымощена дорога… в тюрьму и на зону.
Ну, нет, дорогой доброжелатель, так легко я не сдамся!
Следователь окончил писанину, витиевато расписался и вежливо подвинул бумаги ко мне. Даже ручку подал, место показал, где мне нужно поставить свой автограф.
Внимательно прочитав протокол допроса, я ужаснулся. Я признавал, что вхожу в преступную группировку некоего «Доцента», занимаюсь перевозкой и сбытом наркотиков, учавствовал в ограблениях… И так далее, и тому подобное.
В качестве глупейшего подтвержденияния следователь вписал в протокол мое, якобы, признание: противоправные действия мною совершены с целью проверить на практике сюжеты своих произведений.
Я, не подписывая, отодвинул грязную мазню.
— Можно один вопрос? — следователь, откинувшись на спинку стула, покровительственно кивнул: пожалуйста, хоть десять, на все отвечу, лишь бы ты подписал протокол. — Зачем вам это нужно? Что лично вам даст ожидающий меня суровый приговор?
— О чем вы говорите, Павел Игнатьевич? Наше дело — зафиксировать истину и только. Остальное — в руках прокурора и судьи…
— И вы называете это истиной? — брезгливо показывая на отложенный протокол, произнес я. — Сами знаете — грязная ложь, выдумка…
Благожелательность сползла с лица следователя, он побледнел от гнева.
— Ты, бумагомаратель, мать твою… не подпишешь — все равно заставлю, на коленях приползешь в этот кабинет, собственным дерьмом морду измажешь, мочой умоешься. Думай до вечера, после мы тобой займемся по настоящему… Пожалеешь, что на свет народился, сявка подзаборная!
И я, в сопровождении молоденького сержанта, отправился в камеру «думать». Вообще-то, выбор невелик: подписать — самого себя приговорить к многолетнему пребыванию на зоне, не подписать — зверские избиения и пытки, по сравнению с которыми померкнет старинная инквизиция.
И все же подписывать я не собирался.
— За что он вас так? — прошептал сержант, пугливо оглядываясь. — Ведь сразу видно — вы невиновны, убили те, кто сидят сейчас с вами в одной камере… До чего же противно… Ребята сказали — детективы пишете?
— Пишу…
Мы остановились в коридоре и разговаривали, будто недавно познакомившиеся, но уже ощутившие симпатию друг к другу, люди. Единственная разница: я стою лицом к стене, заложив руки за спину, конвоир — за мной.
— Здорово! Люблю детективы… Только зря вы плохо пишете о всех милиционерах — у нас тоже есть хорошие люди, а есть — продажные шкуры. Их не так уж много.
Везет мне на критиков! То Геннадий Викторович, будто через лупу, разглядывает каждое предложение, придирается к каждому слову, то теперь сержант усердствует.
А вдруг…
Сумасшедшая надежда за несколько секунд превратилась из малозаметного прыщика в здоровенную опухоль. Дай Бог, доброкачественную.
— Послушай, сержант, помоги мне, а? Только ты один можешь это сделать.
Наверно, конвоир подумал, что я прошу помочь мне сбежать.
— Не могу я… Самого засудят… Никак не могу…
— Я не прошу вывести меня на улицу и отпустить… Позвони в дремовский угрозыск, найди Федора Гулькина — не знаю в каком он звании, и попроси от моего имени срочно приехать сюда… Сделаешь?
Парень успокоился.
— Позвонить — обещаю. Обязательно сделаю. Можете считать — часа через три ваш Гулькин будет у нас… Ежели он еще и при власти — вечером станете с жинкой чаи распивать.
Сокамерники при моем появлении поднялись с табуретов, испытующе оглядели грустную физиономию «наркодельца» и «убийцы».
— Подписал, падла?
Я отрицательно покачал головой. После всего происшедшего сил для об"яснений с бандитами не было. Безразлично опустился на свободный табурет и принялся разглядывать свои грязные руки. Будто удивлялся, что они еще на месте — не отрублены и не покарежены.
— Учти, дерьмо писучее, не подпишешь до вечера — удавим… Скрутим простынь, набросим на шейку и затянем. Нам все одно — два мертвяка или три. Лет десять на ушах — окрестят… Думай, кореш, хорошо думай…
Похоже, песенка моя спета. После того, как категорически откажусь подписывать идиотский протокол, а я сделаю это при всех обстоятельствах, со мной «поработают» опытные пытошники следователя. Отволокут избитого до потери сознания узника в камеру, где уже будет приготовлена петля из скрученной простыни.
Получается, следователь — в одной упряжке с бандитами?
При внешней абсурдности подобного предположения — единственная разгадка странного, если не сказать преступного, поведения милицейского сотрудника.
Сокамерники смотрели на меня, как стервятники на издыхающего зверя. С издевательскими ухмылочками и матерными определениями. Интересно, сколько «честные коммерсанты» пообещали отвалить следователю за мою голову и свое освобождение?
Прав сержант, до чего же прав! Действительно, в милиции служат разные люди: и честные, добросовестно выполняющие свой долг, и взяточники, и садисты. Все как в обществе, покой которого они охраняют. По мне криминальный босс, знаток литературы, на голову выше этих «охранителей».
Сейчас вся моя надежда сосредоточилась на конвоире. С"умеет он дозвониться до Дремова, отыщет Федора, убедит того в крайней необходимости немедленного вмешательства — я спасен. Не сможет или не захочет — пропал…
Вечером улыбающийся сержант повел меня на допрос. По дороге успел шепнуть: прибыл ваш друг, сидит у следователя…
Господи, какой же молодец этот молоденький парнишка в тщательно отутюженной форме! Непременно подарю любителю детективного жанра библиотечку своих книжек — пусть читает и вспоминает, как он меня выручил. Не просто выручил — спас от верной гибели!
В кабинете, победно выпятив животик, прочно оседлал стул Гулькин. Следователь, не глядя на посетителя и на меня, что-то торопливо писал,
— Добрый день, Павел Игнатьевич! — трубно провозгласил Федор, заключая меня в мощные об"ятия. — Сейчас покончим с формальностями и поедем домой… Так я говорю? — повернулся он к следователю. Тот, не поднимая головы, покорно кивнул. — Чаем не угостишь? Желательно с булочками или с бутербродами. А то писатель, небось, оголодал.
Принесли чай. Мы с Гулькиным по-деревенски прихлебывали горячий, но далеко не ароматный, напиток, запивали сиротские бутерброды. И понимающе переглядывались. Будто присутствовали при подписании акта о безоговорочной капитуляции.
— Подпишите, — буркнул следователь, положив передо мной заполненный бланк. — И можете ехать… При необходимости — пригласим, — с острозаточенным намеком добавил он.
Оглавление — протокол допроса свидетеля. Не задержанного или обвиняемого. Содержание — противоположное предыдущему, отражает истинную картину события, происшедшего на объездной дороге. За исключением мента, показавшего жезлом на объездную дорогу, избиения ни в чем неповинного человека, почти суточное пребывание в камере с фактическими убийцами.
Интересно, на какие кнопки нажал Гулькин, на каких струнах сыграл, чтобы пересилить в душе следователя мечту загрести крупную взятку? А может быть, не просто взятку? Привязан офицер милиции к бандитской колеснице, замаран кровью и грабежами, вот и оберегает своих боссов, оберегая тем самым собственную шкуру. И такое тоже возможно при нынешнем беспределе.
И все же дремовский сыщик с"умел отыскать лазейку в глухой защите бандитского прихлебателя, проник в прогнившее его нутро. Какие доводы использовал, чем пригрозил или что пообещал — все это так и осталось в тайне. Всегда словоохотливый Федор предпочел не раскрывать ее.
Впрочем, это его проблемы, мне лучше их не касаться.
Я с удовольствием подмахнул все три листа протокола. С лихими закорючками и росчерками. Взглянув на мое художество, следователь покраснел от гнева, сжал кулаки и что-то буркнул. Скорей всего, выматерился, облегчил страдающую душонку.
Федор нагло ухмыльнулся.
В машине, стареньком милицейском «газоне», мы с Гулькиным разговорились. Я болтал радостно, упиваясь обретенной свободой, он — снисходительно, наслаждаясь моей благодарностью. А уж на нее я не скупился — поливал собеседника сладким сиропом.
Не забыл и обязательного конвоира.
— Какой же молодец этот сержант! Добрый и предупредительный парень. Побольше бы таких в милиции. Все же дозвонился дл дремовского угрозыска, упросил вас приехать…
— О каком сержанте вы говорите? — удивился Федор. — Звонили не из отделения — какой-то мужик из Москвы. Фамилии не назвал, поведал о случившейся с писателем Бодровым беде и попросил срочно выручить. Судя по голосу — важный, культурный человек. Наверняка, министерская шишка. Я их повадки еще так изучил, когда служил в охране. Вот и поехал…
Интересно, кто вмешался в планы продажного следователя? Кроме сержанта, никто не знал о моем задержании.
И вдруг будто луч прожектора высветил внешность моего защитника.
Это мог быть только Геннадий Викторович! Главарь банды и мой почитатель, ставший, похоже, надежной крышей…
14
До Дремова мы добрались поздно вечером. И — слава Богу! Мне не улыбалось предстать перед соседями по коммуналке грязным и небритым, с красными, воспаленными глазами. Типичный бомж, каких сейчас в Москве, если не миллионы, то тысячи — точно. Перешептываний и догадок — минимум на месяц.
Израильский замок предательски захрипел, второй, отечественный, никак не хотел срабатывать и мне пришлось подбодрить его ударом кулака. Открылся.
Надин, видимо, уже спала и не отреагировала на пощелкивания и хрипы замков. Зато баба Феня была на страже. Уложила своего благоверного, навела революционный порядок на кухне и насторожила уши в ожидании подопечного «гулены». Не взирая на преклонный возраст, она страдала обычными женскими болезнями: любопытством и желанием сладостно покопаться в чужом грязном белье.
— Штой-то с тобой приключилось, Игнатьич? — возникла она передо мной, едва я переступил порог квартиры. — Почти двое суток где-то болтаешься, грязный, неухоженный. Или с молодкой подфартило? Знамо, дело молодое, тянет, небось, на сладкое, — прищурилась бабка, намереваясь поглубже забраться в мои внутренности. — Токо предупреждать надоть — мы, чай, волнуемся. Старик мой никак не хотел ложиться, тебя дожидался…
Откровенничать я не собирался — знал, что моя откровенность завтра же станет известна всему нашему дому, а послезавтра — городу.
— Ничего страшного, баба Феня, засиделся с приятелем — пришлось заночевать.
Старуха недоверчиво сощурилась. Будто сказала: трепись, милый, крути круги на воде, я тебя насквозь вижу, от меня никуда не укроешься.
— Засиделся, баешь? А почему не побрился, лица не сполоснул? Не темни, Игнатьич, мы к тебе — со всей нашей душой… Пойди под душ, опосля побрейся, надень чистое. Подкормлю, оттощал, бедняга. И потом — разговор имеется.
Странно, если бы у общительной старухи не было «разговора». Что-что, а поболтать она любительница и великая мастерица. Так повернет, казалось бы, рядовое событие в жизни нашего перенаселенного дома, что оно мигом приобретает глобальное значение с далеко идущими последствиями.
К тому же, Аграфена Николаевна обладает несомненными эстрасенсорными способностями, талантом провидицы.
Однажды, в соседнем под"езде загорелся обычный семейный скандал. Со слезливыми причитаниями обиженной супруги и злыми матерками ее пьяного мужа… Спасите, убивают!… Не ори, шлюха, не позорь, стерва!… Караул, спасите, вызывайте милицию!… Ах, да ты еще хочешь засадить меня за решетку? Получи, лярва!… Ой-ой-ой… Трах-хлысть… Плачут в голос дети, бьется посуда…
Привыкшие к таким спектаклям соседи только посмеиваются, не вмешиваются в семейную свару, тем более, не хотят вмешивать в нее милицию. Муж и жена — одна сатана, подерутся — помирятся, день ссорит, ночь мирит. Десятки, если не сотни, подобных поговорок, как бы оправдывали невмешательство.
Баба Феня — тут, как тут. Повертела упакованной в цветастую косынку головой, пожевала сухими губами и предсказала: жди смертоубийства. Будто в вроду смотрела. Утром соседи нашли труп заколотого ножницами мужика и висящую в петле его супругу. Не выдержала бедолага, даже о детях не подумала.
После этого случая уровень доверия к предсказаниям бабы Фени подпрыгнул вверх… Не иначе, с нечистым связана старая, получает от него по беспроводной связи самую, что ни на есть достоверную информацию…
Поэтому я и ожидал обещанного «разговора» с недобрыми предчувствиями. Неужто квартирная колдунья получила невесть откуда сведения об истинных причинах моего двухсуточного отсутствия? Человек передвигается ногами, слухи летят самолетами и ракетами. Тем более от «нечистого».
Минут сорок блаженствовал под теплым душем. Для исправления пострадавшей нервной системы переключался с горячей воды на холодную и снова — горячую. Соскреб двухсуточную щетину и вышел из ванной обновленным.
Баба Феня ожидала в коридоре с подносом в руках. На подобии вышколенного слуги. На подносе ничего особенного: шарлотка и стакан крепкого чая, заваренного по таинственному рецепту, известному одной старухе. Не может она по другому поступить, никак не может! Душа требует угостить близкого человека, а кто, спрашивается, ближе мужа, детей-внучат и… других соседей по коммуналке?
Прошли в мою комнату и присели к столу. Подперев ладонью подбородок, соседка сочувственно наблюдала, как я, прихлебывая чай, глотаю огромными кусками шарлотку.
— Што хочу сказать, Игнатьич, — дождавшись окончания трапезы, приступила к главному баба Феня. — Не надоть искать Верочку — отыскалась внученька.
Кусок шарлотки застрял в горле, вызвал мучительный приступ кашля. Неожиданная новость сразила меня.
— Как это отыскалась? Вернулась домой, что ли?
Мне бы порадоваться известию, снимающему с моих плеч тяжкий груз, а я ощутил разочарование. Будто лишили ребенка любимой игрушки, с которой он забавлялся, теперь не знает, что делать, как убить свободное время. И несвободное — тоже.
— Не, домой не возвернулась гулена — живет у какой-то подруги аж в самом Питере. Но ведь жива-здорова. Так што, Игнатьич, возвертайся к своей тарахтелке, отбивай на ней новую книжицу. Прислала внученка письмо, да такое ласковое, такое приятное — я дажеть прослезилась, дура старая.
— Можно мне поглядеть?
Старуха достала из кармана халата завернутое в чистую тряпицу послание внучки-гулены, подала мне.
— А чего ж нельзя — секретов не держим.
Я внимательно оглядел конверт, изучил почерк, сравнил его с почерком, каким написано письмо. Вроде, ничего подозрительного. А если бы даже почерки были разными — что из этого? Написала Верочка письмо, а адрес почему-то попросила написать подругу. Никакого криминала.
И все же одно несоответствие я усмотрел. Такое важное, что затаил дыхание. Штемпель поставлен… московский, не петербургский.
Впрочем, это тоже не криминал. Скажем, написала Верочка письмо, собралась опустить его в почтовый ящик — вдруг появилась возможность переслать с оказией. Почта известно, как работает, невесть когда получат бабка с дедом успокоительное послание, а тут — день, максимум — два.
Но не слишком ли много «оправдательных причин»?
Теперь — содержание. Ласковые извинения, обещание вскоре появиться дома, просьба не волноваться. И коротенькая приписка. Пусть дедуля отдаст «коробочки». Зачем, какие коробочки, кому?
— Вы не можете оставить мне письмо?
Баба Феня заволновалась, затрясла головой.
— Штой-то углядел неладное, Игнатьич?
— Нет, нет, все правильно… Просто хочу кое-что проверить, — успокоил я соседку. — Попрошу друзей в Питере навестить Верочку.
— Попроси, милый, посодействуй. Можа бедствует девонька, сидит голодная да холодная. Подруга, известное дело, не родная бабка. А я, как только принесут пенсии, возверну. В убытке не останешься…
После ухода бабы Фени я быстро постелил на диване, разделся и с облегчением нырнул под одеяло. Но сон не приходил — успокоенная нервная система снова расстроилась, из головы не выходит злополучное письмо. Завтра же позвоню Стулову, посоветуюсь. Есть же у него знакомые в Питере, свяжется по телефону, озадачит.
Немного успокоился. Только начал дремать, как проснувшаяся Надин принялась отбивать по стене азбуку Морзе… SOS, спасите мою душу, SOS! Метод «спасения» известен: либо пригласить в свою постель, либо перебраться в соседскую. Ни тот, ни другой вариант мне не подходит, но ответить отказом — порушить достигнутое согласие. Хлипкое, качающееся, как береза на ветру. Вдруг удастся услышать продолжение рассказа о Верочке.
Израильский замок предательски захрипел, второй, отечественный, никак не хотел срабатывать и мне пришлось подбодрить его ударом кулака. Открылся.
Надин, видимо, уже спала и не отреагировала на пощелкивания и хрипы замков. Зато баба Феня была на страже. Уложила своего благоверного, навела революционный порядок на кухне и насторожила уши в ожидании подопечного «гулены». Не взирая на преклонный возраст, она страдала обычными женскими болезнями: любопытством и желанием сладостно покопаться в чужом грязном белье.
— Штой-то с тобой приключилось, Игнатьич? — возникла она передо мной, едва я переступил порог квартиры. — Почти двое суток где-то болтаешься, грязный, неухоженный. Или с молодкой подфартило? Знамо, дело молодое, тянет, небось, на сладкое, — прищурилась бабка, намереваясь поглубже забраться в мои внутренности. — Токо предупреждать надоть — мы, чай, волнуемся. Старик мой никак не хотел ложиться, тебя дожидался…
Откровенничать я не собирался — знал, что моя откровенность завтра же станет известна всему нашему дому, а послезавтра — городу.
— Ничего страшного, баба Феня, засиделся с приятелем — пришлось заночевать.
Старуха недоверчиво сощурилась. Будто сказала: трепись, милый, крути круги на воде, я тебя насквозь вижу, от меня никуда не укроешься.
— Засиделся, баешь? А почему не побрился, лица не сполоснул? Не темни, Игнатьич, мы к тебе — со всей нашей душой… Пойди под душ, опосля побрейся, надень чистое. Подкормлю, оттощал, бедняга. И потом — разговор имеется.
Странно, если бы у общительной старухи не было «разговора». Что-что, а поболтать она любительница и великая мастерица. Так повернет, казалось бы, рядовое событие в жизни нашего перенаселенного дома, что оно мигом приобретает глобальное значение с далеко идущими последствиями.
К тому же, Аграфена Николаевна обладает несомненными эстрасенсорными способностями, талантом провидицы.
Однажды, в соседнем под"езде загорелся обычный семейный скандал. Со слезливыми причитаниями обиженной супруги и злыми матерками ее пьяного мужа… Спасите, убивают!… Не ори, шлюха, не позорь, стерва!… Караул, спасите, вызывайте милицию!… Ах, да ты еще хочешь засадить меня за решетку? Получи, лярва!… Ой-ой-ой… Трах-хлысть… Плачут в голос дети, бьется посуда…
Привыкшие к таким спектаклям соседи только посмеиваются, не вмешиваются в семейную свару, тем более, не хотят вмешивать в нее милицию. Муж и жена — одна сатана, подерутся — помирятся, день ссорит, ночь мирит. Десятки, если не сотни, подобных поговорок, как бы оправдывали невмешательство.
Баба Феня — тут, как тут. Повертела упакованной в цветастую косынку головой, пожевала сухими губами и предсказала: жди смертоубийства. Будто в вроду смотрела. Утром соседи нашли труп заколотого ножницами мужика и висящую в петле его супругу. Не выдержала бедолага, даже о детях не подумала.
После этого случая уровень доверия к предсказаниям бабы Фени подпрыгнул вверх… Не иначе, с нечистым связана старая, получает от него по беспроводной связи самую, что ни на есть достоверную информацию…
Поэтому я и ожидал обещанного «разговора» с недобрыми предчувствиями. Неужто квартирная колдунья получила невесть откуда сведения об истинных причинах моего двухсуточного отсутствия? Человек передвигается ногами, слухи летят самолетами и ракетами. Тем более от «нечистого».
Минут сорок блаженствовал под теплым душем. Для исправления пострадавшей нервной системы переключался с горячей воды на холодную и снова — горячую. Соскреб двухсуточную щетину и вышел из ванной обновленным.
Баба Феня ожидала в коридоре с подносом в руках. На подобии вышколенного слуги. На подносе ничего особенного: шарлотка и стакан крепкого чая, заваренного по таинственному рецепту, известному одной старухе. Не может она по другому поступить, никак не может! Душа требует угостить близкого человека, а кто, спрашивается, ближе мужа, детей-внучат и… других соседей по коммуналке?
Прошли в мою комнату и присели к столу. Подперев ладонью подбородок, соседка сочувственно наблюдала, как я, прихлебывая чай, глотаю огромными кусками шарлотку.
— Што хочу сказать, Игнатьич, — дождавшись окончания трапезы, приступила к главному баба Феня. — Не надоть искать Верочку — отыскалась внученька.
Кусок шарлотки застрял в горле, вызвал мучительный приступ кашля. Неожиданная новость сразила меня.
— Как это отыскалась? Вернулась домой, что ли?
Мне бы порадоваться известию, снимающему с моих плеч тяжкий груз, а я ощутил разочарование. Будто лишили ребенка любимой игрушки, с которой он забавлялся, теперь не знает, что делать, как убить свободное время. И несвободное — тоже.
— Не, домой не возвернулась гулена — живет у какой-то подруги аж в самом Питере. Но ведь жива-здорова. Так што, Игнатьич, возвертайся к своей тарахтелке, отбивай на ней новую книжицу. Прислала внученка письмо, да такое ласковое, такое приятное — я дажеть прослезилась, дура старая.
— Можно мне поглядеть?
Старуха достала из кармана халата завернутое в чистую тряпицу послание внучки-гулены, подала мне.
— А чего ж нельзя — секретов не держим.
Я внимательно оглядел конверт, изучил почерк, сравнил его с почерком, каким написано письмо. Вроде, ничего подозрительного. А если бы даже почерки были разными — что из этого? Написала Верочка письмо, а адрес почему-то попросила написать подругу. Никакого криминала.
И все же одно несоответствие я усмотрел. Такое важное, что затаил дыхание. Штемпель поставлен… московский, не петербургский.
Впрочем, это тоже не криминал. Скажем, написала Верочка письмо, собралась опустить его в почтовый ящик — вдруг появилась возможность переслать с оказией. Почта известно, как работает, невесть когда получат бабка с дедом успокоительное послание, а тут — день, максимум — два.
Но не слишком ли много «оправдательных причин»?
Теперь — содержание. Ласковые извинения, обещание вскоре появиться дома, просьба не волноваться. И коротенькая приписка. Пусть дедуля отдаст «коробочки». Зачем, какие коробочки, кому?
— Вы не можете оставить мне письмо?
Баба Феня заволновалась, затрясла головой.
— Штой-то углядел неладное, Игнатьич?
— Нет, нет, все правильно… Просто хочу кое-что проверить, — успокоил я соседку. — Попрошу друзей в Питере навестить Верочку.
— Попроси, милый, посодействуй. Можа бедствует девонька, сидит голодная да холодная. Подруга, известное дело, не родная бабка. А я, как только принесут пенсии, возверну. В убытке не останешься…
После ухода бабы Фени я быстро постелил на диване, разделся и с облегчением нырнул под одеяло. Но сон не приходил — успокоенная нервная система снова расстроилась, из головы не выходит злополучное письмо. Завтра же позвоню Стулову, посоветуюсь. Есть же у него знакомые в Питере, свяжется по телефону, озадачит.
Немного успокоился. Только начал дремать, как проснувшаяся Надин принялась отбивать по стене азбуку Морзе… SOS, спасите мою душу, SOS! Метод «спасения» известен: либо пригласить в свою постель, либо перебраться в соседскую. Ни тот, ни другой вариант мне не подходит, но ответить отказом — порушить достигнутое согласие. Хлипкое, качающееся, как береза на ветру. Вдруг удастся услышать продолжение рассказа о Верочке.