Страница:
Это в полной мере соотносилось с заданием старого лиса и соответствовало его собственным планам. Такие новости следует хорошенько обдумать, и желательно так, чтобы вокруг не маячили белые одежды святых братьев.
«Воронье гнездо» – не самая большая, но одна из самых популярных гостиниц Спасенного города. Славится она в первую очередь своей кухней и уютной ресторацией на первом этаже заведения. Ну и конечно, здешнее самодельное пиво – лучшее из того, что варят на многие и многие мили окрест. Овес и солод хозяину доставляют с равнины, и готовит его Добряк Виль по старым, еще коренным рецептам. Ругается на сырье, сетует, что нынешнее поколение никогда не узнает настоящего вкуса, но все равно варит и берет с обывателей двойную цену.
Вильдар утверждает, что помнит Дальгерта еще ребенком, но сам Даль уверен, что это не так: обитатели Песьей улицы в этой части города не появлялись никогда. А уж чтобы с маленькими детьми – это и вовсе немыслимо. Но Виль упрямо стоит на своем.
И многое же хозяин смог простить ему. Многое, кроме одного – белой сутаны и белого плаща.
Десять лет назад, когда миссионеры с Эниарра только пришли в город, а его тогда еще никто не называл Спасенным, их приняли, как принимали многих. Даже лучше, памятуя, что среди жителей было немало почитателей Спасителя. Тогда братьев было не более десяти человек. Старейшины выделили им землю, обсказали условия и законы, по которым живет город, помогли устроиться. Вот только белые братья не собирались мириться с такой ролью. Оглянуться никто не успел, как в одном из самых больших зданий возник монастырь. Монахи принялись проповедовать, явили даже несколько чудес. А шесть лет назад они уже огнем и мечом принялись уничтожать мастеров Слова и целителей, которых именовали не иначе как богомерзкими чародеями и ведьмами.
Их оказалось вдруг много, и они были сильны. И вот жителям уже казалось, что так было всегда.
Иные горожане предпочли отдать своих одаренных чад в монастырскую семинарию, чтобы только уберечь их от ужасов аутодафе. Тогдашний Великий Магистр был жесток, но, надо отдать ему должное, все случаи колдовства были четко доказаны, а доказательства – представлены на суд старейшин. Решение вроде бы принималось обеими сторонами, но на деле всем было ясно, что старейшины так же пасуют перед неведомой и грозной силой монахов, как и простые смертные.
На второй год безраздельной власти, или на четвертый после образования миссии, Святая Инквизиция обвинила в колдовстве, а светский суд приговорил к сожжению жену Добряка Виля. Тогда его не звали еще Добряком. И глаза у него были оба целы, и на правой руке все пальцы были на месте. Когда Дальгерт появился в монастыре, публичных казней стало меньше. Но суд Инквизиции продолжал выносить приговоры, а городской совет продолжал исполнять их. Появился даже палач – специальный человек, исполняющий вердикты судов.
– Спаси тебя Бог, Виль! – поприветствовал Дальгерт, подходя к стойке.
– Меня спасать не надо, – отозвался тот заученно. – Сам разберусь. Садись вон к окну. Сейчас пива принесу. Есть разговор.
– Буду рад помочь.
Добряк Виль в последнее время редко снисходит до того, чтобы поговорить с «отступником от веры отцов». Значит, случилось что-то действительно важное. Что-то, о чем стоит знать монахам, какими бы врагами лично Вилю они ни были.
Место, на которое ему показал Виль, было удобным. Двухместный столик в закутке у стойки бара, у самого окна. Отсюда видно весь зал и в то же время сам наблюдатель остается незаметным. Отсюда к тому же видно всю Лобную площадь.
Хозяин сам принес поднос с двумя кружками фирменного пива и тарелкой мелко порубленного и поджаренного с луком мяса.
– Ждал, что ты появишься еще вчера, – сказал он отрывисто. Левая рука лежит на столе, а правую, трехпалую, хозяин привычно прячет.
– Не мог. Дела аббатства, – пожал плечами Дальгерт. – Я бы и рад заходить чаще…
– Я тебя заклинаю. Оставь Ильру в покое. Она тебе не пара.
– Это твое слово или ее?
– Неужели ты думаешь, что Ильра будет рада человеку, который по доброй воле и собственному желанию надел белый плащ? Она тебя ненавидит. Прошу тебя памятью корней, нашей общей историей, не мучай ее. Ей и без тебя несладко.
– Я понял, Виль.
Это прозвучало настолько двусмысленно, что Дальгерт поспешил добавить:
– Я не буду стараться заговорить с твоей дочерью. Это все?
– Нет. Есть кое-что еще. Вчера ко мне сюда заходил чужак. Якобы он ищет какого-то своего родственника. Но… это был нехороший человек. Тебе такое знакомо?
Вильдар вытащил откуда-то из кармана истертый листок, на котором были нарисованы восемь пересекающихся стрел. А получившаяся из стрел восьмилучевая звезда вписана в полукружье хитро сощуренного глаза.
Глаз Схарма – здесь?
Так. Начинается. Зря, что ли, Леон намекал, что мне не грех бы сюда зайти? Вот оно, что ли, испытание?
– Что это? – Чтобы скрыть заинтересованность, он отпил из кружки. – Хорошее пиво, как всегда.
– Это было на его рукаве. У него кожаная куртка, как у равнинников, светлая. И этот знак словно выжжен на коже. Мне показалось, что он – не просто украшение, а что-то значит.
Виль ждал объяснений, но что Дальгерт мог рассказать? Сказочку про остров Брандей и тамошних черных магов, за которую его в тот же самый миг можно будет тащить на костер? Поделиться новостью, что Схарм, один из слуг Хаоса, входит в силу и собирается вырваться из своего невольного заточения?
У Даля в сумке прямо сейчас лежат списки с документами, в которых перечислены ереси, за которые мирянин должен быть подвергнут суду Инквизиции. По этим спискам, озвучь он то, что только что подумал, – и его можно будет казнить ровно два раза.
– Знак мне незнаком, – медленно сказал Дальгерт. – Но, мне кажется, ты прав… это что-то значит…
– И это не все.
Добряк Виль сощурил единственный глаз:
– Есть еще одна вещь, о которой вам следует знать. Тебе и всему вашему проклятому аббатству. Да, ты настолько ослеплен фокусами их лукавого бога, что перестал уже отличать правду ото лжи, но я не стану щадить твоих чувств. Священники всегда сначала думают о богатстве, золоте, власти, лишь прикрываясь разговорами о высоких материях. Ты, и я это вижу, пока не стал таким, как большинство из них. Раньше, может быть, и они были другими, но сейчас, сейчас! Они же с удовольствием приносят кровавые жертвы своему богу… и называют это почему-то очищением. Не надо мне возражать. Я сам прекрасно знаю, что ты можешь мне сказать. Вы – зло. Но в мире существует зло еще большее. Зло, которое пришло сюда из других миров. И все, кто стоит против него, кем бы они ни были раньше, вольно или невольно становятся союзниками. Так что, если вы, святые братья, встанете против этой силы, я встану рядом с вами. И дочь моя встанет, и десятки других смелых людей в городе.
Даль похолодел. Неужели знает? Хозяин респектабельной гостиницы, никогда в жизни не покидавший родной городок? Знает? Да откуда?
Он на всякий случай отставил стакан. Чтоб не расплескать добро.
– Что же это за зло?
– Черная магия смерти. На Тарне мы встречались с ним, хотя ты не можешь этого знать. Перед самым исходом, во времена, которые многие здесь предпочитают называть легендарными, маги Смерти поднимались над миром. Есть книги, в которых об этом сказано… да это и было не так давно. По историческим меркам, совсем недавно – жалкие две сотни лет назад. Я говорю о некромантах.
Еще не легче.
– Что-то и обедать расхотелось. Откуда новость?
– Идем. Тебе следует самому увидеть.
Даль с неохотой поднялся – предчувствие подсказывало, что вернуться к пиву и жаркому не удастся.
Пока шли на задний двор, Виль объяснил:
– Повадились мальчишки соседские голубей стрелять. Поветрие какое-то! Наделали рогаток… я уж их гонял и уговаривал, чтобы, значит, на площадь шли. Но какое там! Уйдут, а потом снова у меня на заднем дворе шкодят. А вчера прибирался на огороде и нашел. Вот, взгляни!
Вдоль заборчика они вышли к калитке, возле которой потихоньку зарастала сорняками небольшая куча самого разного хлама. В основном осколки битого стекла, какие-то проржавевшие ведра, остатки продуктов.
– Вон оно, – показал он на край кучи. – Вон перья торчат…
Это был дохлый голубь. Но не обычный. Очень необычный. На груди его перьев не было, из-под пуха проглядывал металл. Клюв тоже был сделан из чего-то больше похожего на сталь, чем на кость. Лапы… лапы состояли из кусочков проволоки, стальных спиц, пружин. Когти остро заточены.
На металлической пластинке, прикрывавшей голубиный череп, была четко видна вмятина. Левый глаз тоже пострадал – его было и не видно в мешанине разбитой плоти и перьев.
Такого Даль раньше не видел. Не видел, но слышал. Еще весной он смог ненадолго выбраться в Убежище и там узнал последние новости с юга – у сектантов, что называют себя схарматами, появились мертвые слуги.
Правда, разведчики говорили о людях – мертвецах. Но где люди, там и звери, не правда ли?
Значит, в городе побывал не просто схармат, а еще и одна из созданных ими тварей. А может, и не одна. Издалека птичка наверняка похожа на обычного голубя, так что неизвестно, сколько их тут летало…
– Я заберу это. Мне нужен мешок какой-нибудь…
– В сарае возьми.
В таверну Дальгерт вошел с плотно завязанным мешком в руках.
За стойкой стояла Ильра. Солнце запуталось в ее русых волосах. В зале больше никого не было, и она что-то тихонько напевала себе под нос.
Дальгерт никогда не задумывался, красивая Ильра или нет. Наверное, красивая, раз ему каждый раз, как увидит, хочется ее нарисовать. То, как она улыбается. Или то, как хмурится. Или то, как выговаривает ему за очередную провинность. Было время, когда она улыбалась ему чаще. А теперь при встрече или отворачивается, или каменеет лицом и изображает статую. Но это ничего. Ничего страшного. Она не права, и однажды об этом узнает.
Вот она повернулась на хлопанье задней двери, увидела, что за гость пожаловал в их дом, и песенка тут же умолкла, а улыбка погасла.
Маленькая дань той игре, которую Даль ведет с собственной судьбой. Или же крошечная уступка – иногда заглядывать в «Воронье гнездо» и любоваться тем, как солнце играет в ее волосах, слышать ее голос. Ильре ничего не грозит – ей нет до молодого аколита никакого дела. И вдвойне приятно сознавать, что все упреки, которые она может ему высказать и, возможно, однажды выскажет, – несправедливы.
Даль дружески махнул Ильре рукой и, не задерживаясь, покинул «Воронье гнездо». Мертвая птица и забредший в город схармат – это не игрушки. Об этом нужно как можно быстрей сообщить приору.
Ильра проводила его возмущенным взглядом.
Новое украшение уже не обжигало кожу – вдали от монастыря Дальгерт «договорился» с вещицей тем способом, каким и может только воспользоваться опытный мастер Слова. И сейчас, кажется, наступило время впервые прибегнуть к власти, которой его наделил Леон: слова Добряка Виля крепко засели у Дальгерта в голове. «Вы – зло. Но есть еще большее зло; я говорю о некромантах». Если последователи хаосита Схарма заинтересовались городом, то монахи – это единственная сила, которая может хотя бы попытаться их задержать.
Магам Равновесия иметь под боком белый монастырь и хлопотно и опасно, но священники не идут ни в какое сравнение со схарматами. Если город будет взят, школу в Горном Убежище придется эвакуировать. Не хотелось бы, чтобы до этого дошло. Очень бы не хотелось.
Юноша-остиарий, просиживающий подолы у двери, резко встал, показывая, что дальше двигаться нельзя.
Даль приветливо кивнул ему и остановился.
– Слава Спасителю, Богу нашему, – приветствовал он парня.
Юноша был из новичков. Он суетливо ответил, перекрестился.
– Меня ждут. Дело Святой Инквизиции.
Юноша облизнул губы и тихо попросил:
– Значит, у тебя, брат, должен быть знак…
Дальгерт вытянул на свет кулон и показал его юноше.
Тот ощутимо побледнел и быстро закивал, уступая дорогу.
– Надеюсь, ты понимаешь, – шепнул ему Дальгерт, проходя, – что об этом не стоит никому рассказывать.
Паренек снова истово закивал.
Отец Леон его не ждал.
Дальгерт, который уже уверил себя в том, что все события этого дня – часть испытания, измышленного отцом Леоном, даже слегка растерялся. Но Леон действительно его не ждал.
Он, похоже, и думать забыл о новом легате Святой Церкви. И в тот час, когда Даль с мешком и бумажкой Добряка Виля явился к его покоям, он принимал приора – настоятеля монастыря – и пятерых священников. То есть почти всех, кто имеет реальную власть в аббатстве.
Вот в этот-то избранный круг и ввалился незваным брат Дальгерт.
Святые отцы в удивлении обернулись.
Леон даже приподнял брови. Он был уверен, что в ближайшие дни нового своего подчиненного не увидит.
И вот, пожалуйста.
Даль понял, что отступать поздно. Уверенно, словно имеет полное право здесь находиться, он вышел на середину комнаты, туда, откуда его смогут видеть все собравшиеся, и ни на жест, ни на звук не отступая от канона, поприветствовал их.
Обескураженные священники ответили на приветствие, и Дальгерт, не давая им раскрыть рта и заняться обсуждением его персоны, сразу перешел к делу.
– Братья, я позволил себе ворваться сюда столь спешно и без доклада по безотлагательному делу, которое на меня возложил отец Леон. Прошу вас выслушать меня! Это не отнимет много времени…
– Отец Леон, брат Дальгерт говорит правду?
– Я дал ему некоторое поручение… – медленно, с расстановкой ответил священник, – но я не думал, что он справится так быстро. Однако раз брат Дальгерт считает, что дело настолько спешное, что можно врываться на столь важную встречу…
– Спаситель ведает, я вовсе не думал, что задание отца Леона приведет меня к такой находке. Я смиренно прошу у вас разрешения показать ее вам, ибо вещь эта – нечистая. Однако, увидев, вы поймете, почему я счел необходимым принести ее сюда.
Пока замешательство священников еще не растворилось окончательно, погребенное возмущением, Дальгерт добавил:
– Я бы мог показать это только отцу Леону. Но дело, мне кажется, касается всего клира. Только надо что-нибудь подстелить. То, что я принес, – мертвая птица. Но необычная…
Леон величественно кивнул на маленький столик у окна, больше похожий на кафедру.
Даль вытряхнул голубя из мешка и посмотрел на лица присутствующих.
Трое из священников тут же скривились, будто почувствовали неприятный запах. Хотя от голубя совершенно не пахло – ничем.
– Подойдите поближе и взгляните. Эта тварь – не просто дохлая птица. Над ней потрудились колдуны, и такие, каких мы раньше еще не видели.
– Увольте, – скривился отец Евстатиан. Но остальные не погнушались подойти ближе.
Леон даже перевернул птицу. Раскрыл крыло, изучил маску и лапы.
– Где вы это взяли, сын мой?
– Добряк Виль нашел на своем огороде. Видимо, мальчишки сбили из рогатки. Видите, куда пришелся удар?
– Да, вижу. Что вы об этом думаете, братья?
– Это дело Святой Инквизиции, – высказался издалека бледный отец Евстатиан. Что, в общем, было очевидно.
– Да, – все так же неспешно сказал отец Леон. – Это дело Святой Инквизиции.
– Это не все, – добавил поспешно Дальгерт. – Вчера в городе видели человека вот с таким знаком на одежде.
Он передал Леону замусоленный рисунок.
Леон кивнул.
– Что ж, брат Дальгерт, я не ошибся в тебе. Обожди за дверью. Теперь нам надо посовещаться. А после у меня будет для тебя еще одно задание.
Даль с поклоном вышел.
Глава 3
«Воронье гнездо» – не самая большая, но одна из самых популярных гостиниц Спасенного города. Славится она в первую очередь своей кухней и уютной ресторацией на первом этаже заведения. Ну и конечно, здешнее самодельное пиво – лучшее из того, что варят на многие и многие мили окрест. Овес и солод хозяину доставляют с равнины, и готовит его Добряк Виль по старым, еще коренным рецептам. Ругается на сырье, сетует, что нынешнее поколение никогда не узнает настоящего вкуса, но все равно варит и берет с обывателей двойную цену.
Вильдар утверждает, что помнит Дальгерта еще ребенком, но сам Даль уверен, что это не так: обитатели Песьей улицы в этой части города не появлялись никогда. А уж чтобы с маленькими детьми – это и вовсе немыслимо. Но Виль упрямо стоит на своем.
И многое же хозяин смог простить ему. Многое, кроме одного – белой сутаны и белого плаща.
Десять лет назад, когда миссионеры с Эниарра только пришли в город, а его тогда еще никто не называл Спасенным, их приняли, как принимали многих. Даже лучше, памятуя, что среди жителей было немало почитателей Спасителя. Тогда братьев было не более десяти человек. Старейшины выделили им землю, обсказали условия и законы, по которым живет город, помогли устроиться. Вот только белые братья не собирались мириться с такой ролью. Оглянуться никто не успел, как в одном из самых больших зданий возник монастырь. Монахи принялись проповедовать, явили даже несколько чудес. А шесть лет назад они уже огнем и мечом принялись уничтожать мастеров Слова и целителей, которых именовали не иначе как богомерзкими чародеями и ведьмами.
Их оказалось вдруг много, и они были сильны. И вот жителям уже казалось, что так было всегда.
Иные горожане предпочли отдать своих одаренных чад в монастырскую семинарию, чтобы только уберечь их от ужасов аутодафе. Тогдашний Великий Магистр был жесток, но, надо отдать ему должное, все случаи колдовства были четко доказаны, а доказательства – представлены на суд старейшин. Решение вроде бы принималось обеими сторонами, но на деле всем было ясно, что старейшины так же пасуют перед неведомой и грозной силой монахов, как и простые смертные.
На второй год безраздельной власти, или на четвертый после образования миссии, Святая Инквизиция обвинила в колдовстве, а светский суд приговорил к сожжению жену Добряка Виля. Тогда его не звали еще Добряком. И глаза у него были оба целы, и на правой руке все пальцы были на месте. Когда Дальгерт появился в монастыре, публичных казней стало меньше. Но суд Инквизиции продолжал выносить приговоры, а городской совет продолжал исполнять их. Появился даже палач – специальный человек, исполняющий вердикты судов.
– Спаси тебя Бог, Виль! – поприветствовал Дальгерт, подходя к стойке.
– Меня спасать не надо, – отозвался тот заученно. – Сам разберусь. Садись вон к окну. Сейчас пива принесу. Есть разговор.
– Буду рад помочь.
Добряк Виль в последнее время редко снисходит до того, чтобы поговорить с «отступником от веры отцов». Значит, случилось что-то действительно важное. Что-то, о чем стоит знать монахам, какими бы врагами лично Вилю они ни были.
Место, на которое ему показал Виль, было удобным. Двухместный столик в закутке у стойки бара, у самого окна. Отсюда видно весь зал и в то же время сам наблюдатель остается незаметным. Отсюда к тому же видно всю Лобную площадь.
Хозяин сам принес поднос с двумя кружками фирменного пива и тарелкой мелко порубленного и поджаренного с луком мяса.
– Ждал, что ты появишься еще вчера, – сказал он отрывисто. Левая рука лежит на столе, а правую, трехпалую, хозяин привычно прячет.
– Не мог. Дела аббатства, – пожал плечами Дальгерт. – Я бы и рад заходить чаще…
– Я тебя заклинаю. Оставь Ильру в покое. Она тебе не пара.
– Это твое слово или ее?
– Неужели ты думаешь, что Ильра будет рада человеку, который по доброй воле и собственному желанию надел белый плащ? Она тебя ненавидит. Прошу тебя памятью корней, нашей общей историей, не мучай ее. Ей и без тебя несладко.
– Я понял, Виль.
Это прозвучало настолько двусмысленно, что Дальгерт поспешил добавить:
– Я не буду стараться заговорить с твоей дочерью. Это все?
– Нет. Есть кое-что еще. Вчера ко мне сюда заходил чужак. Якобы он ищет какого-то своего родственника. Но… это был нехороший человек. Тебе такое знакомо?
Вильдар вытащил откуда-то из кармана истертый листок, на котором были нарисованы восемь пересекающихся стрел. А получившаяся из стрел восьмилучевая звезда вписана в полукружье хитро сощуренного глаза.
Глаз Схарма – здесь?
Так. Начинается. Зря, что ли, Леон намекал, что мне не грех бы сюда зайти? Вот оно, что ли, испытание?
– Что это? – Чтобы скрыть заинтересованность, он отпил из кружки. – Хорошее пиво, как всегда.
– Это было на его рукаве. У него кожаная куртка, как у равнинников, светлая. И этот знак словно выжжен на коже. Мне показалось, что он – не просто украшение, а что-то значит.
Виль ждал объяснений, но что Дальгерт мог рассказать? Сказочку про остров Брандей и тамошних черных магов, за которую его в тот же самый миг можно будет тащить на костер? Поделиться новостью, что Схарм, один из слуг Хаоса, входит в силу и собирается вырваться из своего невольного заточения?
У Даля в сумке прямо сейчас лежат списки с документами, в которых перечислены ереси, за которые мирянин должен быть подвергнут суду Инквизиции. По этим спискам, озвучь он то, что только что подумал, – и его можно будет казнить ровно два раза.
– Знак мне незнаком, – медленно сказал Дальгерт. – Но, мне кажется, ты прав… это что-то значит…
– И это не все.
Добряк Виль сощурил единственный глаз:
– Есть еще одна вещь, о которой вам следует знать. Тебе и всему вашему проклятому аббатству. Да, ты настолько ослеплен фокусами их лукавого бога, что перестал уже отличать правду ото лжи, но я не стану щадить твоих чувств. Священники всегда сначала думают о богатстве, золоте, власти, лишь прикрываясь разговорами о высоких материях. Ты, и я это вижу, пока не стал таким, как большинство из них. Раньше, может быть, и они были другими, но сейчас, сейчас! Они же с удовольствием приносят кровавые жертвы своему богу… и называют это почему-то очищением. Не надо мне возражать. Я сам прекрасно знаю, что ты можешь мне сказать. Вы – зло. Но в мире существует зло еще большее. Зло, которое пришло сюда из других миров. И все, кто стоит против него, кем бы они ни были раньше, вольно или невольно становятся союзниками. Так что, если вы, святые братья, встанете против этой силы, я встану рядом с вами. И дочь моя встанет, и десятки других смелых людей в городе.
Даль похолодел. Неужели знает? Хозяин респектабельной гостиницы, никогда в жизни не покидавший родной городок? Знает? Да откуда?
Он на всякий случай отставил стакан. Чтоб не расплескать добро.
– Что же это за зло?
– Черная магия смерти. На Тарне мы встречались с ним, хотя ты не можешь этого знать. Перед самым исходом, во времена, которые многие здесь предпочитают называть легендарными, маги Смерти поднимались над миром. Есть книги, в которых об этом сказано… да это и было не так давно. По историческим меркам, совсем недавно – жалкие две сотни лет назад. Я говорю о некромантах.
Еще не легче.
– Что-то и обедать расхотелось. Откуда новость?
– Идем. Тебе следует самому увидеть.
Даль с неохотой поднялся – предчувствие подсказывало, что вернуться к пиву и жаркому не удастся.
Пока шли на задний двор, Виль объяснил:
– Повадились мальчишки соседские голубей стрелять. Поветрие какое-то! Наделали рогаток… я уж их гонял и уговаривал, чтобы, значит, на площадь шли. Но какое там! Уйдут, а потом снова у меня на заднем дворе шкодят. А вчера прибирался на огороде и нашел. Вот, взгляни!
Вдоль заборчика они вышли к калитке, возле которой потихоньку зарастала сорняками небольшая куча самого разного хлама. В основном осколки битого стекла, какие-то проржавевшие ведра, остатки продуктов.
– Вон оно, – показал он на край кучи. – Вон перья торчат…
Это был дохлый голубь. Но не обычный. Очень необычный. На груди его перьев не было, из-под пуха проглядывал металл. Клюв тоже был сделан из чего-то больше похожего на сталь, чем на кость. Лапы… лапы состояли из кусочков проволоки, стальных спиц, пружин. Когти остро заточены.
На металлической пластинке, прикрывавшей голубиный череп, была четко видна вмятина. Левый глаз тоже пострадал – его было и не видно в мешанине разбитой плоти и перьев.
Такого Даль раньше не видел. Не видел, но слышал. Еще весной он смог ненадолго выбраться в Убежище и там узнал последние новости с юга – у сектантов, что называют себя схарматами, появились мертвые слуги.
Правда, разведчики говорили о людях – мертвецах. Но где люди, там и звери, не правда ли?
Значит, в городе побывал не просто схармат, а еще и одна из созданных ими тварей. А может, и не одна. Издалека птичка наверняка похожа на обычного голубя, так что неизвестно, сколько их тут летало…
– Я заберу это. Мне нужен мешок какой-нибудь…
– В сарае возьми.
В таверну Дальгерт вошел с плотно завязанным мешком в руках.
За стойкой стояла Ильра. Солнце запуталось в ее русых волосах. В зале больше никого не было, и она что-то тихонько напевала себе под нос.
Дальгерт никогда не задумывался, красивая Ильра или нет. Наверное, красивая, раз ему каждый раз, как увидит, хочется ее нарисовать. То, как она улыбается. Или то, как хмурится. Или то, как выговаривает ему за очередную провинность. Было время, когда она улыбалась ему чаще. А теперь при встрече или отворачивается, или каменеет лицом и изображает статую. Но это ничего. Ничего страшного. Она не права, и однажды об этом узнает.
Вот она повернулась на хлопанье задней двери, увидела, что за гость пожаловал в их дом, и песенка тут же умолкла, а улыбка погасла.
Маленькая дань той игре, которую Даль ведет с собственной судьбой. Или же крошечная уступка – иногда заглядывать в «Воронье гнездо» и любоваться тем, как солнце играет в ее волосах, слышать ее голос. Ильре ничего не грозит – ей нет до молодого аколита никакого дела. И вдвойне приятно сознавать, что все упреки, которые она может ему высказать и, возможно, однажды выскажет, – несправедливы.
Даль дружески махнул Ильре рукой и, не задерживаясь, покинул «Воронье гнездо». Мертвая птица и забредший в город схармат – это не игрушки. Об этом нужно как можно быстрей сообщить приору.
Ильра проводила его возмущенным взглядом.
Новое украшение уже не обжигало кожу – вдали от монастыря Дальгерт «договорился» с вещицей тем способом, каким и может только воспользоваться опытный мастер Слова. И сейчас, кажется, наступило время впервые прибегнуть к власти, которой его наделил Леон: слова Добряка Виля крепко засели у Дальгерта в голове. «Вы – зло. Но есть еще большее зло; я говорю о некромантах». Если последователи хаосита Схарма заинтересовались городом, то монахи – это единственная сила, которая может хотя бы попытаться их задержать.
Магам Равновесия иметь под боком белый монастырь и хлопотно и опасно, но священники не идут ни в какое сравнение со схарматами. Если город будет взят, школу в Горном Убежище придется эвакуировать. Не хотелось бы, чтобы до этого дошло. Очень бы не хотелось.
Юноша-остиарий, просиживающий подолы у двери, резко встал, показывая, что дальше двигаться нельзя.
Даль приветливо кивнул ему и остановился.
– Слава Спасителю, Богу нашему, – приветствовал он парня.
Юноша был из новичков. Он суетливо ответил, перекрестился.
– Меня ждут. Дело Святой Инквизиции.
Юноша облизнул губы и тихо попросил:
– Значит, у тебя, брат, должен быть знак…
Дальгерт вытянул на свет кулон и показал его юноше.
Тот ощутимо побледнел и быстро закивал, уступая дорогу.
– Надеюсь, ты понимаешь, – шепнул ему Дальгерт, проходя, – что об этом не стоит никому рассказывать.
Паренек снова истово закивал.
Отец Леон его не ждал.
Дальгерт, который уже уверил себя в том, что все события этого дня – часть испытания, измышленного отцом Леоном, даже слегка растерялся. Но Леон действительно его не ждал.
Он, похоже, и думать забыл о новом легате Святой Церкви. И в тот час, когда Даль с мешком и бумажкой Добряка Виля явился к его покоям, он принимал приора – настоятеля монастыря – и пятерых священников. То есть почти всех, кто имеет реальную власть в аббатстве.
Вот в этот-то избранный круг и ввалился незваным брат Дальгерт.
Святые отцы в удивлении обернулись.
Леон даже приподнял брови. Он был уверен, что в ближайшие дни нового своего подчиненного не увидит.
И вот, пожалуйста.
Даль понял, что отступать поздно. Уверенно, словно имеет полное право здесь находиться, он вышел на середину комнаты, туда, откуда его смогут видеть все собравшиеся, и ни на жест, ни на звук не отступая от канона, поприветствовал их.
Обескураженные священники ответили на приветствие, и Дальгерт, не давая им раскрыть рта и заняться обсуждением его персоны, сразу перешел к делу.
– Братья, я позволил себе ворваться сюда столь спешно и без доклада по безотлагательному делу, которое на меня возложил отец Леон. Прошу вас выслушать меня! Это не отнимет много времени…
– Отец Леон, брат Дальгерт говорит правду?
– Я дал ему некоторое поручение… – медленно, с расстановкой ответил священник, – но я не думал, что он справится так быстро. Однако раз брат Дальгерт считает, что дело настолько спешное, что можно врываться на столь важную встречу…
– Спаситель ведает, я вовсе не думал, что задание отца Леона приведет меня к такой находке. Я смиренно прошу у вас разрешения показать ее вам, ибо вещь эта – нечистая. Однако, увидев, вы поймете, почему я счел необходимым принести ее сюда.
Пока замешательство священников еще не растворилось окончательно, погребенное возмущением, Дальгерт добавил:
– Я бы мог показать это только отцу Леону. Но дело, мне кажется, касается всего клира. Только надо что-нибудь подстелить. То, что я принес, – мертвая птица. Но необычная…
Леон величественно кивнул на маленький столик у окна, больше похожий на кафедру.
Даль вытряхнул голубя из мешка и посмотрел на лица присутствующих.
Трое из священников тут же скривились, будто почувствовали неприятный запах. Хотя от голубя совершенно не пахло – ничем.
– Подойдите поближе и взгляните. Эта тварь – не просто дохлая птица. Над ней потрудились колдуны, и такие, каких мы раньше еще не видели.
– Увольте, – скривился отец Евстатиан. Но остальные не погнушались подойти ближе.
Леон даже перевернул птицу. Раскрыл крыло, изучил маску и лапы.
– Где вы это взяли, сын мой?
– Добряк Виль нашел на своем огороде. Видимо, мальчишки сбили из рогатки. Видите, куда пришелся удар?
– Да, вижу. Что вы об этом думаете, братья?
– Это дело Святой Инквизиции, – высказался издалека бледный отец Евстатиан. Что, в общем, было очевидно.
– Да, – все так же неспешно сказал отец Леон. – Это дело Святой Инквизиции.
– Это не все, – добавил поспешно Дальгерт. – Вчера в городе видели человека вот с таким знаком на одежде.
Он передал Леону замусоленный рисунок.
Леон кивнул.
– Что ж, брат Дальгерт, я не ошибся в тебе. Обожди за дверью. Теперь нам надо посовещаться. А после у меня будет для тебя еще одно задание.
Даль с поклоном вышел.
Глава 3
Схарм весть, откуда взялся этот замок.
Все старые строения откуда-то берутся. Так было, и так будет всегда. Миры умирают, а их обломки сыплются сюда и, словно надгробные камни чужим вселенным, остаются, разрушаясь, осыпаясь песком. Города, одинокие башни, замки, циклопические сооружения без окон, без дверей, лачуги, деревни, церкви неизвестных, но наверняка мертвых богов…
Так говорит Маркус, а он многое видел. Он по равнине путешествовал до самого океана. Именно он, командир ищеек Великого Схарма, и привел отряд сюда.
Руина, конечно. Всех строений – одна старая квадратная башня. От стены остались одни камни, заросшие мхом и мелкой травой, которую Дём, он из местных, именует толокнянкой.
Но если начнется дождь, то будет куда спрятать лошадей, да и будет где самим укрыться. Места-то открытые. Если и есть деревья, то какие-то больные – они с трудом нашли в себе силы перебороть неподатливую, каменистую землю.
Маркус велел поставить шатер так, чтобы башня и огрызок стены прикрывали его от ветра. Но пока предосторожность не оправдалась – дни как по заказу стояли ясные и жаркие, ни ветерка, ни облачка.
Вечернее солнце золотило старую башню и горы над ней. Словно неведомая сила нарочно поместила строение так, чтобы ни один склон, ни одна скала не загораживала от него садящееся светило.
Шатер – в тени, башня – как догорающая свечка.
Разведчик спрыгнул с коня. Это был невысокий поджарый человек в короткой кожаной куртке и кожаных же штанах, расшитых ниже колен металлическими бляхами. Волосы его были забраны в хвост. Когда он улыбался, становилась заметной щербинка между зубами. А улыбался он часто. Правда, никто не назвал бы его улыбку приятной. Это был Карел, один из лучших искателей Правой армии Схарма. Человек степи, он не очень уверенно чувствовал себя в горах, но нюха не потерял, и его по-прежнему высоко ценили командиры.
Карел шел быстро, нахлестывая себя по голенищу свернутой плетью. Взгляд его был мрачен. Вчера случилось то, чего с ним не случалось уже очень, очень давно. Карел потерял след и сейчас должен был сообщить об этом командиру ищеек Маркусу. Оставалось надеяться, что Волк лучше справился с задачей, но что-то подсказывало разведчику, что не одному ему придется оправдываться. Уж больно не простой была дичь, по следу которой шел отряд. И уж больно высоки были ставки.
Рядом, соизмеряя свой бег с поступью человека, двигался пес. Черная шерсть его свалялась и висела клочьями, словно вылинявшая, левый бок вовсе облысел. На морду, как будто для устрашения, надели металлическую маску, оставляющую открытыми нос и глаза. Между ушами маска сужалась. Она лежала настолько плотно, что углы вдавились в кожу, но псу это, похоже, совершенно не мешало.
Маркус встретил разведчика возле шатра. Кивнул Шустрому, чтобы занялся лошадью. Парень понятливо закивал и перехватил повод. Шустрый – салага, его взяли на поиск, чтобы было кому помогать по хозяйству, ну и в надежде, что научится чему-нибудь полезному. Ему повезло, что он остался стеречь лошадей, иначе мог бы лежать сейчас вместе с Ругом и двумя тварями Лека под развалинами древнего строения, взорванного неизвестным шпионом. Они там все могли бы остаться, если бы послушались Волка и пошли прятаться в ржавый вагончик…
Но Маркус словно почувствовал ловушку, приказал отойти. И не прогадал. Хотя трупаков они и потеряли.
Карел проводил Шустрого взглядом и повернулся к командиру.
Тот сказал:
– Значит, ты не нашел след. Плохо.
– Далеко он уйти не мог. Где-то здесь он… наверняка на юг подался.
– На юг… что нам теперь весь Каменный пояс обшаривать твоей милостью? Здесь столько укромных долинок, ущелий… пещеры, опять же. Он может быть где угодно. Что пес?
– Собака, она даже дохлая, все равно собака. Не беру в толк, чем они лучше живых?
– Ее кормить не надо. И убить намного труднее. Значит, все-таки, и пес следа не взял… ладно, посмотрим, что нам скажет Волк. Он должен уже возвращаться. Можешь пока отдыхать.
Карел ушел, Маркус вернулся в шатер. Достал из черной пластиковой коробочки чернильницу и перо и на клочке бумаги убористо написал несколько строк.
Когда закончил, снаружи донесся топот копыт и ржание. Вернулся Волк.
Его задача была проникнуть в городок, что притулился на склонах одной из гор, и выяснить, не там ли скрылся тот, ради чьего поиска снарядили отряд ищеек. Городок по виду маленький и нищий, если парень там, то найти его будет делом техники.
Волк был русым детиной, с крупными чертами лица и розовой прыщавой физиономией.
Свою куртку светлой истертой кожи он скинул, оставшись в черной майке с линялыми буквами неизвестного языка. На поясе болталась кобура, но револьвер у него – Маркус точно знал – не заряжен. В этих местах совершенно невозможно отыскать патроны нужного калибра.
– Приветствую, – махнул ему Маркус. – Докладывай!
– Птица пропала. Я не успел понять, чем ее прикончили. В голову словно гвоздь вбили: думал – на месте окочурюсь.
– Сочувствую, – без малейшего сочувствия в голосе ответил командир. – Нашел чего?
– Не то, что искали, но нашел. Командир, горло бы промочить, а?
Маркус нахмурился, но откинул полог шатра.
Волк, потирая ладони, нырнул туда первым. Следом за ним вошли остальные. Маркус достал из груды вещей стеклянную бутыль, наполненную коричневой жидкостью, и три кружки.
– Ну, за дело наше праведное!
Кружки сошлись боками.
Маркус вытер губы, потребовал подробностей. И Волк не замедлил их сообщить.
– Значит, это. Мага я не нашел. Может, он и вовсе туда не совался. Знаешь, Маркус, я бы так и подумал, если б не голубь. Кто еще мог его вычислить и сбить, как не тот маг? Он Лековых тварей видал, пса угробил. Он знает, что они такое. Но вот следов в городе нет никаких. Я давал местным описания, он человек приметный. Его не видели. Но смотри, какая штука, Маркус! Хочешь, – верь, хочешь – нет, а в городке этом закрепились не кто-нибудь, а белые братья, Орден почитателей Спасителя. Убей меня, если вру. Они держат город. Построили монастырь и два этих своих – храма. Все горожане точно свихнутые. Ворона каркнет – монастырские узнают. Этих белых там… в общем, много их.
– Вот как… белые, значит. Странно.
– Да что странного? Из Мегаполиса их турнули, вот они сюда и…
– Далековато до Мегаполиса. Пятьсот километров не вдруг пройдешь. Нет, Волк, тут другое.
– Почему?
– Слуги Спасителя, как и обычные люди, предпочитают места, где тепло, где нормальная земля, способная подарить урожай, и чтобы зима длилась не по полгода. Значит, говоришь, монастырь… вдвойне странно. Я и не слышал раньше, что они вообще ставят монастыри. Выходит, есть им что-то в этом городе. И это значит, завтра вы отправитесь туда оба. Посмотрите, как и что там устроено. Кто командует, что у них с обороной. Если подумать, вовремя нам попался этот городок. Очень даже вовремя. Ладно, ступайте. Я буду писать доклад.
Разведчики удалились, прихватив бутылку, а Маркус вернулся к своей записке.
Подумал, дописал еще две строки. Взял письмо, тщательно завернул его в кусок прозрачного полиэтилена и плотно перевязал нитью.
Затем вытащил из сумки птицу. Птица была – что игрушка: не двигалась, не дышала и не глядела. Будь здесь Дальгерт, тут же узнал бы родную сестру той твари, что он так небрежно засунул в холщовый мешок.
Не стараясь сохранить пух, похоже просто приклеенный кем-то прямо к стальной пластинке, защищающей грудь птицы, он сдвинул эту самую пластинку вбок. Открылись бурые, влажные ткани. Туда, под пластину, он и всунул свое послание. Задвинул ее на место. Вытер о штаны руки. Пробормотал: «Вроде готово», и вынес тварь на улицу.
Шепнул ей два слова на непонятном языке.
Птица словно ожила, даже шевельнула головой в стальной маске.
– Домой! – приказал ей командир ищеек. – Давай, лети к Леку. И поживее!
Птица расправила крылья и рванула в небо.
Нет, заговоренным тварям ничего не будет. Однако работа по созданию новых солдат – эта работа встанет, и встанет надолго. Тела становятся непригодными, в них скапливаются газы, ткани теряют пластичность. Чтобы солдат получился каким надо – маневренным, почти неуязвимым и понимающим приказы командира, труп, из которого его предстоит собрать, должен быть безупречно свежим. А в нынешних условиях крайне желательно – умерщвленным здесь же, в лаборатории.
Лек отворил ставню – душно. Легкий ветерок тронул русые вихры, но его силы не хватило даже на то, чтобы поколебать пламя свечки, устроенной на столе.
Окошко это на самом деле – узкая бойница, ставню к нему приделал сам Лек, чтобы уберечь лабораторию от уличной пыли, а себя – от уличного шума. Ему, главному мастеру, командиры даровали почетное право самому выбрать место для мастерских и лабораторий. Он не стал претендовать на полуразвалившиеся домики поселка, а выбрал этот каземат. Солнце сюда добирается только под вечер, днем царит прохлада. Солдаты не докучают, плац далеко, зато места для лаборатории и мастерских ровно столько, сколько нужно. Даже есть где разместить подмастерьев и помощников. И вот он уже третий месяц тут. Третий месяц он не покладая рук трудится на благо и в зачет своего будущего бессмертия. Настоящего, без обмана бессмертия, каковое будет даровано всем, кто проявит себя в спасительной войне за освобождение Великого Схарма.
Про себя он считал, что все это – война, Схарм, миссия, дорога Мудрых – все это лишь красивые слова. Обертка конфеты, которой заманивают простаков. Возможно, конфета внутри – горькая. Даже наверняка во всем этом есть какой-то подвох.
Все старые строения откуда-то берутся. Так было, и так будет всегда. Миры умирают, а их обломки сыплются сюда и, словно надгробные камни чужим вселенным, остаются, разрушаясь, осыпаясь песком. Города, одинокие башни, замки, циклопические сооружения без окон, без дверей, лачуги, деревни, церкви неизвестных, но наверняка мертвых богов…
Так говорит Маркус, а он многое видел. Он по равнине путешествовал до самого океана. Именно он, командир ищеек Великого Схарма, и привел отряд сюда.
Руина, конечно. Всех строений – одна старая квадратная башня. От стены остались одни камни, заросшие мхом и мелкой травой, которую Дём, он из местных, именует толокнянкой.
Но если начнется дождь, то будет куда спрятать лошадей, да и будет где самим укрыться. Места-то открытые. Если и есть деревья, то какие-то больные – они с трудом нашли в себе силы перебороть неподатливую, каменистую землю.
Маркус велел поставить шатер так, чтобы башня и огрызок стены прикрывали его от ветра. Но пока предосторожность не оправдалась – дни как по заказу стояли ясные и жаркие, ни ветерка, ни облачка.
Вечернее солнце золотило старую башню и горы над ней. Словно неведомая сила нарочно поместила строение так, чтобы ни один склон, ни одна скала не загораживала от него садящееся светило.
Шатер – в тени, башня – как догорающая свечка.
Разведчик спрыгнул с коня. Это был невысокий поджарый человек в короткой кожаной куртке и кожаных же штанах, расшитых ниже колен металлическими бляхами. Волосы его были забраны в хвост. Когда он улыбался, становилась заметной щербинка между зубами. А улыбался он часто. Правда, никто не назвал бы его улыбку приятной. Это был Карел, один из лучших искателей Правой армии Схарма. Человек степи, он не очень уверенно чувствовал себя в горах, но нюха не потерял, и его по-прежнему высоко ценили командиры.
Карел шел быстро, нахлестывая себя по голенищу свернутой плетью. Взгляд его был мрачен. Вчера случилось то, чего с ним не случалось уже очень, очень давно. Карел потерял след и сейчас должен был сообщить об этом командиру ищеек Маркусу. Оставалось надеяться, что Волк лучше справился с задачей, но что-то подсказывало разведчику, что не одному ему придется оправдываться. Уж больно не простой была дичь, по следу которой шел отряд. И уж больно высоки были ставки.
Рядом, соизмеряя свой бег с поступью человека, двигался пес. Черная шерсть его свалялась и висела клочьями, словно вылинявшая, левый бок вовсе облысел. На морду, как будто для устрашения, надели металлическую маску, оставляющую открытыми нос и глаза. Между ушами маска сужалась. Она лежала настолько плотно, что углы вдавились в кожу, но псу это, похоже, совершенно не мешало.
Маркус встретил разведчика возле шатра. Кивнул Шустрому, чтобы занялся лошадью. Парень понятливо закивал и перехватил повод. Шустрый – салага, его взяли на поиск, чтобы было кому помогать по хозяйству, ну и в надежде, что научится чему-нибудь полезному. Ему повезло, что он остался стеречь лошадей, иначе мог бы лежать сейчас вместе с Ругом и двумя тварями Лека под развалинами древнего строения, взорванного неизвестным шпионом. Они там все могли бы остаться, если бы послушались Волка и пошли прятаться в ржавый вагончик…
Но Маркус словно почувствовал ловушку, приказал отойти. И не прогадал. Хотя трупаков они и потеряли.
Карел проводил Шустрого взглядом и повернулся к командиру.
Тот сказал:
– Значит, ты не нашел след. Плохо.
– Далеко он уйти не мог. Где-то здесь он… наверняка на юг подался.
– На юг… что нам теперь весь Каменный пояс обшаривать твоей милостью? Здесь столько укромных долинок, ущелий… пещеры, опять же. Он может быть где угодно. Что пес?
– Собака, она даже дохлая, все равно собака. Не беру в толк, чем они лучше живых?
– Ее кормить не надо. И убить намного труднее. Значит, все-таки, и пес следа не взял… ладно, посмотрим, что нам скажет Волк. Он должен уже возвращаться. Можешь пока отдыхать.
Карел ушел, Маркус вернулся в шатер. Достал из черной пластиковой коробочки чернильницу и перо и на клочке бумаги убористо написал несколько строк.
Когда закончил, снаружи донесся топот копыт и ржание. Вернулся Волк.
Его задача была проникнуть в городок, что притулился на склонах одной из гор, и выяснить, не там ли скрылся тот, ради чьего поиска снарядили отряд ищеек. Городок по виду маленький и нищий, если парень там, то найти его будет делом техники.
Волк был русым детиной, с крупными чертами лица и розовой прыщавой физиономией.
Свою куртку светлой истертой кожи он скинул, оставшись в черной майке с линялыми буквами неизвестного языка. На поясе болталась кобура, но револьвер у него – Маркус точно знал – не заряжен. В этих местах совершенно невозможно отыскать патроны нужного калибра.
– Приветствую, – махнул ему Маркус. – Докладывай!
– Птица пропала. Я не успел понять, чем ее прикончили. В голову словно гвоздь вбили: думал – на месте окочурюсь.
– Сочувствую, – без малейшего сочувствия в голосе ответил командир. – Нашел чего?
– Не то, что искали, но нашел. Командир, горло бы промочить, а?
Маркус нахмурился, но откинул полог шатра.
Волк, потирая ладони, нырнул туда первым. Следом за ним вошли остальные. Маркус достал из груды вещей стеклянную бутыль, наполненную коричневой жидкостью, и три кружки.
– Ну, за дело наше праведное!
Кружки сошлись боками.
Маркус вытер губы, потребовал подробностей. И Волк не замедлил их сообщить.
– Значит, это. Мага я не нашел. Может, он и вовсе туда не совался. Знаешь, Маркус, я бы так и подумал, если б не голубь. Кто еще мог его вычислить и сбить, как не тот маг? Он Лековых тварей видал, пса угробил. Он знает, что они такое. Но вот следов в городе нет никаких. Я давал местным описания, он человек приметный. Его не видели. Но смотри, какая штука, Маркус! Хочешь, – верь, хочешь – нет, а в городке этом закрепились не кто-нибудь, а белые братья, Орден почитателей Спасителя. Убей меня, если вру. Они держат город. Построили монастырь и два этих своих – храма. Все горожане точно свихнутые. Ворона каркнет – монастырские узнают. Этих белых там… в общем, много их.
– Вот как… белые, значит. Странно.
– Да что странного? Из Мегаполиса их турнули, вот они сюда и…
– Далековато до Мегаполиса. Пятьсот километров не вдруг пройдешь. Нет, Волк, тут другое.
– Почему?
– Слуги Спасителя, как и обычные люди, предпочитают места, где тепло, где нормальная земля, способная подарить урожай, и чтобы зима длилась не по полгода. Значит, говоришь, монастырь… вдвойне странно. Я и не слышал раньше, что они вообще ставят монастыри. Выходит, есть им что-то в этом городе. И это значит, завтра вы отправитесь туда оба. Посмотрите, как и что там устроено. Кто командует, что у них с обороной. Если подумать, вовремя нам попался этот городок. Очень даже вовремя. Ладно, ступайте. Я буду писать доклад.
Разведчики удалились, прихватив бутылку, а Маркус вернулся к своей записке.
Подумал, дописал еще две строки. Взял письмо, тщательно завернул его в кусок прозрачного полиэтилена и плотно перевязал нитью.
Затем вытащил из сумки птицу. Птица была – что игрушка: не двигалась, не дышала и не глядела. Будь здесь Дальгерт, тут же узнал бы родную сестру той твари, что он так небрежно засунул в холщовый мешок.
Не стараясь сохранить пух, похоже просто приклеенный кем-то прямо к стальной пластинке, защищающей грудь птицы, он сдвинул эту самую пластинку вбок. Открылись бурые, влажные ткани. Туда, под пластину, он и всунул свое послание. Задвинул ее на место. Вытер о штаны руки. Пробормотал: «Вроде готово», и вынес тварь на улицу.
Шепнул ей два слова на непонятном языке.
Птица словно ожила, даже шевельнула головой в стальной маске.
– Домой! – приказал ей командир ищеек. – Давай, лети к Леку. И поживее!
Птица расправила крылья и рванула в небо.
* * *
Горячий воздух вился над камнями – погода, совершенно неподходящая для этих мест. Тем не менее вот уже вторую неделю весь Каменный пояс словно сдавлен глухой, тяжелой жарой. И если живым солдатам Правой армии Схарма жара просто причиняет неудобства, то мертвым…Нет, заговоренным тварям ничего не будет. Однако работа по созданию новых солдат – эта работа встанет, и встанет надолго. Тела становятся непригодными, в них скапливаются газы, ткани теряют пластичность. Чтобы солдат получился каким надо – маневренным, почти неуязвимым и понимающим приказы командира, труп, из которого его предстоит собрать, должен быть безупречно свежим. А в нынешних условиях крайне желательно – умерщвленным здесь же, в лаборатории.
Лек отворил ставню – душно. Легкий ветерок тронул русые вихры, но его силы не хватило даже на то, чтобы поколебать пламя свечки, устроенной на столе.
Окошко это на самом деле – узкая бойница, ставню к нему приделал сам Лек, чтобы уберечь лабораторию от уличной пыли, а себя – от уличного шума. Ему, главному мастеру, командиры даровали почетное право самому выбрать место для мастерских и лабораторий. Он не стал претендовать на полуразвалившиеся домики поселка, а выбрал этот каземат. Солнце сюда добирается только под вечер, днем царит прохлада. Солдаты не докучают, плац далеко, зато места для лаборатории и мастерских ровно столько, сколько нужно. Даже есть где разместить подмастерьев и помощников. И вот он уже третий месяц тут. Третий месяц он не покладая рук трудится на благо и в зачет своего будущего бессмертия. Настоящего, без обмана бессмертия, каковое будет даровано всем, кто проявит себя в спасительной войне за освобождение Великого Схарма.
Про себя он считал, что все это – война, Схарм, миссия, дорога Мудрых – все это лишь красивые слова. Обертка конфеты, которой заманивают простаков. Возможно, конфета внутри – горькая. Даже наверняка во всем этом есть какой-то подвох.