Карина Демина. Чёрный Янгар

   Откуда я знаю?
   Просто знаю. Он что-то делал со мной. Этими прикосновениями, ласковыми, нежными, до сегодняшнего дня ни один человек не прикасался ко мне. Словами. Тоном. Самой своей близостью, которая больше не пугала. А может, и не Янгар был виноват, но само место и безумная богиня, вязавшая наши судьбы.
   И теперь я молчала из страха все перечеркнуть.
   Не знаю, что будет дальше, но эта ночь принадлежит мне.
   Ночь и мужчина.
   – А ты подаришь мне имя? – Янгар заглядывает в глаза.
   У самого – черные, и не различить, где зрачок переходит в радужку. Но эта чернота, знак ли божественной крови, свидетельство ли проклятия, больше не пугает.
   Бездна, в ней спрятанная, приняла меня.
   – Да.
   – И какое?
   В темноте проскальзывают искры. Быть может, они лишь отражение пламени, но я, преодолев робость, касаюсь его виска. Имя приходит само.
   – Катто.
   – Змей? – Шепот Янгара тревожит огонь.
   И меня охватывает дурное предчувствие: змей – запрещенный знак. Но слово сказано, и Кеннике услышала.
   – Все будет хорошо, поверь, – сказал мой змей, прижимаясь щекой к моей ладони.
   Что было дальше?
   Горячая вода подземных источников. Запахи серы и камня. Черной смолы, которая стекала по деревянным опорам факелов. Чаша. Скользкий подземный жемчуг, который просится в руки, и Катто ныряет, чтобы вытащить самый крупный камень. Без воды он сохнет и рассыпается известковой пылью.
   А мой муж выглядит донельзя удивленным.
   Он не знал, что подземный жемчуг живет лишь в озере, его породившем?
   Не знал.
   Была краска, расходившаяся по воде разноцветными пятнами. И смуглая, с красным отливом кожа Катто. Намокшие, отяжелевшие косы его и влажные пряди, что обвивали мои руки, подобно водорослям.
   – Ласковый медвежонок. – Мой муж смеется. И от смеха его мое собственное сердце стучит быстрее. Он же, прижимаясь щека к щеке, мурлычет колыбельную. Его руки надежны, как опора мира. И я хватаюсь за них, боясь потеряться.
   – Все хорошо, медвежонок. Все хорошо. – Он утешает меня.
   Был камень на кожаном шнурке и склоненная голова Катто. Он терпеливо ждал, когда я узел завяжу, а шнурок все выскользнуть норовил. И я вязала вновь и вновь, а заодно гладила шею мужа.
   – Я смотрю сквозь него на солнце. Тогда возвращается лето.
   Камень тускло мерцает.
   Наверное, это глупость и сейчас Катто рассмеется, но он серьезен. И подарка касается бережно. А вот узел проверяет на крепость.
   – Не хочу потерять.
   Это ложь, что Янгхаар Каапо покрыт черным волчьим волосом. Его кожа гладка, вот только шрамов на ней бессчетно. Они – узор, который я пытаюсь изучить.
   – Лето. – Мой муж провел по камню мизинцем. – В тебе очень много лета.
   Был ответный дар. Шестигранная монетка, позеленевшая от старости. И шелковый шнур поизносился. Но я накрываю монетку ладонью, и она прилипает к коже.
   – Один дирхем. – Катто отстраняет ладонь и, наклонившись, целует и монету, и кожу. – Когда-то я столько стоил.
   Сказав это, он впивается пальцами в мой подбородок и заставляет запрокинуть голову. Еще не больно, но почти уже. И не Катто, но Янгхаар смотрит мне в глаза. А чернота его собственных непроницаема.
   Бездна подобралась к самому краю.
   – Ну что, дочь Ину, твой отец хотел знать, где мои корни.
   – Он. Не я.
   А Янгар не слышит.
   – Сгнили. Давно. По ту сторону моря. Я понятия не имею, кто моя мать. Возможно, женщина, которой не повезло попасть в плен. Возможно, шлюха… хотя там, где я был, одно идет за другим. И я не знаю, кем был мой отец. Да и знать не хочу. Мне не нужен род, чтобы чувствовать себя сильным.
   Он уже не целует – кусает губы едва не до крови и отстраняется.
   – Я был рабом. И сам добыл себе свободу.
   Я же слышу его боль. Она вплетена в его кожу рисунком шрамов. И той характерной неровностью ребер на левом боку, которая остается после того, как неправильно срастаются кости. И злостью, которая исходит от бессилия: прошлое не изменить.
   Его память останется с ним, как моя – со мной.
   – И все, что принадлежит мне, – выдыхает Янгар в губы, – я взял сам.
   Мне жаль его.
   Но Янгхаар Каапо, который придумал сказку о собственной жизни, не примет жалости.
   – Так что, дочь Ину, тебе не страшно?
   – Нет.
   – Ты станешь женой раба.
   Я, не Пиркко. Для нее, пожалуй, все это имело бы значение. А мне… мне хочется успокоить раненую бездну, и я вынимаю монету из его пальцев.
   – Здесь нет рабов.
   Но есть меха. И пламя. И каменные свирели слепой Кеннике.
   Есть ласка Катто.
   И мое такое вдруг взрослое тело, которое откликается на нее.
   Есть боль, неожиданно сильная. Она длится недолго, но я вскрикиваю. И слезы льются из глаз.
   – Тише, медвежонок, тише. – Катто собирает слезы губами. Он гладит влажные мои волосы, шепчет, что эта боль – мимолетна, она пройдет, забудется. И сам он сделает все, чтобы это случилось как можно раньше. Я вздыхаю.
   Мне стыдно и за крик, и за слезы.
   И за собственную слабость.
   Я цепляюсь за его шею, приникаю влажными губами к ключице, хватаю пряди волос.
   – Так бывает, мой медвежонок. В первый раз у женщины всегда так бывает. Но только в первый. – Янгар берет меня на руки и несет к чаше с водой и снова напевает колыбельную, вот только я не в силах разобрать ни слова. Язык незнаком.
   Горячая вода уносит призрак боли.
   – Так лучше? – Катто поглаживает спину.
   – Лучше.
   Настолько, что я вновь начинаю думать о неизбежном.
   Наш брак заключен перед лицом богини. И эту нить, одну на двоих, уже не разорвать. Я слышала, что находились глупцы, которые пытались, но…
   Судьба странно стелет дороги, и тем, кто однажды побывал в подземном храме, уже не уйти друг от друга. И что станет со мной завтра, когда грозный Янгхаар, тот самый, в глазах которого оживает бездна, узнает правду?
   – Прости. – Я обвиваю его шею руками, прижимаюсь к груди. – Прости, пожалуйста…
   – За что?
   За ложь.
   За молчание.
   За то, что задумал отец.
   И за слабость, которая мешает рассказать правду. Я знаю, что у меня есть лишь эта ночь, и хочу, чтобы она продолжалась вечность. Но это невозможно.
   – Завтра ты станешь другим. – Я лежу в кольце его рук.
   – Почему?
   – Станешь. И возненавидишь меня.
   Но убить не сможешь, поскольку боги не простят такого.
   – За что?
   – За то, что я – дочь Ину.
   Неправильная дочь.
   – Я знаю. – Он говорит ласково и гладит по голове, пытаясь успокоить. – Не бойся, медвежонок. Клянусь, что больше я не причиню тебе боли.
   Кто знал, что Янгхаар Каапо не сдержит слово?

Глава 9
Рассвет

   Первую женщину Янгару привел Хазмат, сказав:
   – Развлекайся. Заслужил.
   Три поединка.
   Три победы.
   Три мертвеца, оставшихся на арене. И длинная царапина, за которую Хазмат тоже спросит, но позже. Хозяин Янгу умеет выбирать момент и сегодня решил проявить доброту.
   Темнокожая нуба, на предплечьях которой памятью об утраченных корнях еще цвели родовые татуировки, работала при казармах. Она была не столь стара, чтобы выглядеть плохо, но достаточно опытна. И, присев на постель, уставилась на Янгу белыми глазами.
   Он же разглядывал ее слегка обвисший живот, полные бедра, обернутые красной тканью. Медные цепи на длинной шее, полную грудь с выкрашенными хной сосками.
   – Хорош, – сказала нуба, приподняв грудь на ладони. – Я уметь много.
   Она улыбнулась, показывая спиленные верхние зубы.
   А Янгу попросил:
   – Расскажи мне о своей родине.
   Поняла? Нет.
   Покачала головой, и толстые косицы, собранные на затылке узлом, рассыпались по плечам.
   – Хазмат плати. Хазмат говори Тайко делать. Тайко делать. Не серди Хазмат.
   В ее словах была своя правда.
   Нуба и вправду была опытна, и даже пыталась притворяться, что ей не все равно, кто в этот час разделяет с нею постель. Но равнодушие проскальзывало и отчего-то злило Янгу.
   Хотелось сделать ей больно.
   Укусить.
   Ударить. Наотмашь. До крови.
   Останавливало то, что и удар она приняла бы покорно, улыбаясь, поблескивая белками глаз, из которых давным-давно ушла жизнь.
   После этой женщины осталось ощущение грязи. И Янгу, впившись зубами в циновку, глубоко дышал. Алая пелена безумия, которую так долго пытался вызвать хозяин, подошла к краю. Еще немного – и выплеснется.
   Удержал.
   Потом, позже, к Янгару приводили других женщин. Хазмат не раз повторял, что по стараниям и награда. И казарменные шлюхи, безмолвные, безучастные, одинаковые в своем безразличии к работе, постепенно сменялись проститутками с улицы.
   Те были дороже, и глаза их были не столь пусты. Некоторые соглашались разговаривать, но все равно спешили выполнить работу, и от этой спешки в крови опять вскипало бешенство.
   Янгу хотел… он не знал, чего хотел.
   Женщину?
   Хазмат приводил женщин. В конце концов он позволил Янгу делать выбор. Блондинки. Брюнетки. Рыжие. Смуглокожие дочери пустыни. Или нахибки, бледные, с тусклыми рыбьими глазами.
   Тонкие, что спицы, безгрудые саккийки.
   И ленивые шаари, у которых красота напрямую с толщиной связана.
   Иногда приводили не шлюх, но рабынь, от которых Хазмат желал получить крепкое потомство. Эти боялись и были покорны, что тоже злило.
   Да, женщин было много.
   И позже, в пути. Бродяги. И лицедейки, которые не брезговали продавать себя, когда заработать лицедейством не удавалось. Торговки. И первая законная добыча.
   Женщина терпела его молча, отвернувшись и смежив веки.
   А он напился, пожалуй, впервые в жизни. Выпил с полкувшина кислого вина, которого прежде не пробовал: Хазмат не позволял рабам то, что считал вредным.
   Да, у Янгара было много женщин и по ту сторону моря, и по эту.
   В последние годы они все чаще сами искали его. Останавливали взглядами, тайными жестами, появлялись в жизни, привлеченные силой, богатством или историей, которую он о себе придумал. Были и бесстыдные, и притворно-скромные, терявшие скромность за позолоченной дверью его спальни. Знатные. И простолюдинки.
   Вчерашние рабыни.
   Сдержанные. Холодные. Страстные.
   Всякие.
   И больше не было нужды заглядывать в глаза, чтобы поймать отблеск равнодушия, – их руки были холодны. Ни одна не прикасалась к Янгару так, как эта девочка. С нежностью? И с опаской, словно не веря, что действительно может коснуться. С осторожным интересом. Ласково – так, что он скорее угадывал, чем чувствовал ее прикосновения.
   – Столько шрамов… – Его Налле накрыла ладошкой те самые, что остались от медвежьих когтей. Удар, пусть и пришелся вскользь, оставил глубокие раны, и ребра сломаны были, а срослись неровно. И тонкие пальчики жены изучали смятый бок.
   Она не отворачивалась и не кривила брезгливо губы, когда думала, что Янгар не видит ее.
   – Тебя они пугают?
   – Нет.
   У Налле глаза вовсе не синие, темно-зеленые с золотой искрой, точь-в-точь как ее камень. И волосы рыжие, не то медь, не то живое пламя. Не разглядеть.
   Янгар пытается.
   И наклоняется ниже, касается губами губ. Он знает, как быть с другими. А с нею?
   – Что тебе подарить, медвежонок?
   – Зачем?
   – Просто так…
   Его дом полон чудесных вещей, но понравится ли он жене?
   Она думает недолго, но лицо становится таким серьезным, точно этот подарок будет единственным в ее жизни.
   А Янгар ждет, гадая…
   – Сапожки, – наконец произносит Налле.
   – Сапожки?
   Он ждал другого, но чего именно?
   – Красные, – уточняет она. – Мягкие. Это… не сложно?
   Ничуть.
   У нее будут самые лучшие сапожки, которые только можно добыть на Севере. И обещание это Янгар произносит на ухо. А касаясь губами шеи, повторяет вновь:
   – Не бойся, больше не будет боли.
   – Хорошо. – Она устраивается на его плече. – Я не люблю, когда больно.
   И ее ладонь выделяется на его коже светлым пятном. Оно скользит от шрама к шраму, и те, задубевшие, загрубевшие, ощущают это прикосновение.
   – Я что-то делаю не так? – Она смотрит снизу вверх. И во взгляде нет и тени страха.
   Рыжие пряди переплелись с черными.
   – Все так.
   – Ты дышишь… странно.
   Янгар знает. С ним вообще происходит что-то, чему он не знает названия. И впервые ему стало больно от чужой боли – той, что вспыхнула в зеленых глазах. А мимолетный страх – вдруг эта пережитая ею боль отвратит? – вовсе непривычен.
   Хазмат хорошо умел бороться со страхами.
   – Дышу, – на ее виске билась синяя кровяная жилка, – потому что ты рядом.
   Пиркко-птичка… Кто бы мог знать, какое сокровище скрывает Ерхо Ину! И не жаль за него отданных камней. И сам Тридуба уже не выглядит врагом, скорее уж тем, кого стоит пожалеть – упорхнула Пиркко-птичка из Лисьего лога.
   Села на ладонь к Янгару.
   Как не спугнуть?
 
   В подземельях не существовало ни дня, ни ночи. И факелы горели ровно. Но Янгар чувствовал, как стремительно уходило время. Скоро рассвет. Янгар научился определять его приближение еще в той, прошлой жизни. И сейчас отчего-то испытывал сожаление. С первыми лучами солнца откроются двери храма, и по другую их сторону Янгара встретит новая родня.
   Без радости, но по обычаю, расстелет Ерхо Ину дорожку из тростника. И коня подведет, черного, под алою попоной. А Кейсо приведет кобылицу серебристой масти.
   Хороша она.
   Тонкокостна, легконога и длинногрива. Янгар распорядился, чтобы гриву заплели в косицы, а косицы украсили драгоценными камнями. Чтобы попона златотканая до самой земли спускалась. Чтобы расписаны были охрой и басмой копыта.
   Достойный дар для маленькой жены.
   Понравится ли?
   Она придремала, обняв его за шею, и теплый нос уперся в плечо. Дыхание щекотало, и на сердце становилось так легко, что Янгар не знал, что с этой легкостью делать. Ему хотелось и смеяться, и кричать, и просто лежать, разглядывая лицо Пиркко.
   Здесь нет рабов.
   Неправ был Кейсо. Не оттолкнула дочь Ину, не уколола ядовитым словом.
   Ласковая.
   Приближение чужака Янгар ощутил кожей и осторожно, стараясь не разбудить своего медвежонка, высвободил плечо. Перевернулся на живот. Подобрался, жалея о том, что из оружия при нем лишь руки… или вот до факела добраться можно.
   – Господин, – шелестящий голос позвал из темноты. – Не гневайтесь, господин. Меня послал ваш друг. Вставайте, господин.
   Раб в серой хламиде не смел подойти близко и отворачивался благоразумно, не желая взглядом оскорбить супругу Янгара.
   – Что тебе надо?
   До рассвета есть еще время. И оно всецело принадлежит тем, кто ищет милости капризной Кеннике.
   – Меня послал ваш друг, – чуть громче повторил незваный гость и обернулся в темноту прохода, словно опасаясь, что за ним следят. – Тот, который толст.
   Кейсо?
   – Он велел передать, что… – Раб облизнул губы и съежился. – Что вам надо уйти. Сейчас.
   – Зачем?
   Янгар встал. То, что происходило сейчас, не укладывалось в обычаи.
   – Он велел передать, что у вас больше нет дома. И ваши гости… не гости вовсе. – С каждым словом раб отступал в темноту. – И что утром у ворот храма вы встретите смерть.
   – Стой!
   Раб остановился, прижимаясь к стене.
   – Господин. Пожалуйста. Если меня здесь увидят…
   Сколько Кейсо заплатил этому человеку, чтобы он, отданный под крыло храма, нарушил его законы? Гости, значит… Дома нет, и утром за воротами… А жрецы? Что жрецы? Они не отвечают за происходящее вне стен храма. Знали? Возможно.
   Вмешиваться не будут.
   – Поспешите, – прошептал раб.
   Янгар погасил алое пламя бешенства, которое рванулось, желая смерти, не важно – рабу или же предателю Ерхо Ину. Сначала одному. Затем – другому.
   Или другой, которая спала, утонув в меховых покрывалах.
   Один взгляд на нее, и ярость отступила.
   Быть может, раб солгал или перепутал? Не способен же Ерхо Ину желать зла собственной дочери. Не рискнет разломить ее судьбу пополам.
   – Идемте, господин. Спешить надо.
   Раб прислушался к темноте.
   Уходить? Пожалуй, вот только Янгар должен забрать кое-что свое. Он подхватил Налле на руки и, когда она вздрогнула, сказал шепотом:
   – Это я.
   – Уже пора? – Сонная, она была мягка и беззащитна.
   – Пора. – Янгар коснулся лба губами. – Обними меня.
   Обняла. И ничего не спросила, когда Янгар понес ее не к отделанным медными пластинами вратам, которые должны были открыться незадолго до рассвета, но в боковой неприметный проход. Только прижалась сильнее. И сердечко стучит-стучит…
   Темно.
   Янгар хотел взять факел, но раб замахал руками и вытащил из-под полы свечной огрызок, оплавленный, грязный. И огонек, рожденный им, был слаб.
   Но хватило света, сказалась Хазматова выучка.
   Раб шел быстро, ступая беззвучно – настоящая храмовая крыса, из тех, о существовании которых не задумываешься, пока однажды не переступаешь границу крысиного мира. И вдруг кольнул страх: а если не Кейсо отправил посланника? Если как раз-то Ерхо Ину, тесть дорогой? Или кто-то из гостей, благо найдутся желающие оставить Черного Янгара в подземельях.
   И не извне удара ждать следует, но со спины?
   Слух обострился.
   И обнаженная кожа ловила малейшие токи воздуха.
   Ничего. Никого. Только раб и свеча в его руке. Только дрожащая девочка, которая вцепилась в Янгара. Ей куда страшнее, и ему хочется успокоить, сказать, что все обойдется. Но слова разрушат тишину.
   Вот раб остановился перед дверью, обыкновенной, дубовой, на тяжелых петлях. Он скользнул в нишу, выдолбленную в стене, и сжался в комок.
   Привратник? И старый, если позволено без цепи гулять, или опытный, научившийся избавляться от цепей так, чтобы этого не заметили.
   Сколько обещал ему Кейсо за помощь? Много. Столько, чтобы хватило рабу на новую жизнь. И ведь Кейсо не сегодня его нашел, но много раньше, спеша упредить несуществующую опасность.
   Дверь отворилась беззвучно. Снаружи было темно. До рассвета осталось всего ничего, и скоро темнота поблекнет, соткутся в ней сизые нити рассвета.
   Кейсо с лошадьми ждал на поляне. Вот только не было ни черного жеребца, ни серебряной кобылицы. Переминался с ноги на ногу тяжелый битюг Кейсо, встряхивал головой, позвякивая сбруей. Рядом с ним виднелся бессараб чалой масти, купленный Янгаром за исключительную выносливость.
   Сам Кейсо сидел на пеньке, расставив колени, и начищал любимый палаш полой халата.
   – Держи, ж-жених! – Кейсо кинул тюк с одеждой. – И поторопись.
   Сам он был в парчовом желтом халате, местами продранном. И по золотым гиацинтам расплывались алые пятна крови. Из широких рукавов, разрезанных едва не до локтя, выглядывали пустые ножны метательных ножей.
   И значит, правда… нет больше у Янгара дома.
   – Рассказывай, – велел он и, вспомнив вдруг о том, кого держит в руках, едва не отшвырнул женщину, из-за которой… Пиркко сама выскользнула из рук, отступила, не спуская с Янгара настороженного взгляда.
   – А что рассказывать. Свадьба была. – Кейсо спокойно водил тканью по клинку. – Гости пили. Гости ели. Гуляли. Хорошо так гуляли, до хмелю… особенно наши. За тебя-то здравицы провозглашались. Мой голос – не твой, чтобы слушали беспрекословно.
   И люди, верные надежные люди, пили, не рискуя оскорбить богов отказом.
   Свадьба ведь.
   Не кто-нибудь женится – Янгхаар Каапо.
   – Ты мне оставил две сотни, – сказал Кейсо, переворачивая палаш на другую сторону, и хоть сталь была чиста, но он все же провел по ней атласной тряпкой. – Тридуба привел вдвое больше. Наемники.
   Волчье племя, беззаконное.
   – С табунами пришли… подарком жениху.
   – Остальные?
   – Не стали вмешиваться. Отступили.
   – Дальше, – приказал Янгар.
   – Ворота открыли. Наши или кто из гостей? – Кейсо глянул снизу вверх, с упреком. – Кто ж разберет? Свадьба, шумно…
   И за шумом шума не услыхать. Свадьба гуляет. Веселится. Вот только веселье это на крови замешено. Кейсо все же поднял голову, и взгляд его был страшен.
   – Поздно спохватились. Я приказал уводить людей.
   А в усадьбе, помимо воинов, и слуги, и рабы, и старые, и молодые, женщины, мужчины…
   Выведут. Тайный ход, которым выбрался Кейсо, к самой реке спускается. Но и Ерхо Ину, коль задумал подобное злодеяние, позаботился о том, чтобы не осталось свидетелей.
   Всех вырежет.
   Сволочь.
   – А дом грабить не стали, сразу подожгли. – Кейсо улыбнулся безумной кривоватой улыбкой. – Ярко так горел, видать, не обошлось без земляного масла.
   Оно орехами пахнет.
   Ночь.
   И всадники во дворе.
   Подводы, на которые грузят сундуки, бочки, тюки с тряпьем.
   Люди суетятся. И не люди даже – муравьи, что проложили дорогу к дому, тащат, волокут добро.
   Громко лопаются кувшины, и такая знакомая вонь расползается по двору.
   Факел в руке чужака.
   И пламя взмывает высоко, выше разваленного тына, выше деревьев, выше самого неба.
   Кто-то кричит, и острый локоть придавливает Янгара к седлу, не позволяя вывернуться.
   Пепел просеют, так будет проще найти…
   Кто это сказал и когда?
   Мальчишка скажет. Он знает.
   Что?
   Упрямый змееныш! Ничего, справятся. И не такие заговаривали.
   Надо молчать.
   А лучше и вовсе забыть. Совсем забыть, иначе проболтается.
   О чем?
   – Одевайся, – спокойный голос Кейсо прервал воспоминания. – Уходить надо.
   Непослушными пальцами развязал Янгар узел. Уходить прочь… и это не бегство. Янгхаар вернется и отомстит.
   Он пройдется по землям Ерхо Ину, не оставив в живых никого, кто носит это имя. Он напоит поля кровью и положит мертвецов к корням деревьев. Будут пировать волчьи стаи. Будут кричать вороны, восславляя Янгхаара-кормильца. И на всем Севере не найдется человека, который скажет, что совершена месть не по праву.

Глава 10
Удары

   Странное дело, я не испытывала страха.
   Стояла. Слушала. Удивлялась тому, до чего холодная земля. А ведь еще лето, кажется. И росы выпали ранние, значит, к полудню распогодится. Росы – верная примета.
   И светлеющее на востоке небо, смущенное словно, предупреждает о скором появлении солнца.
   Наверное, надо бежать, пока Янгар не вспомнил о моем существовании.
   Куда?
   К отцу? Или в храм, дверь которого, возможно, открыта?
   В заросли бересклета, уже украсившиеся розово-лиловыми серьгами соцветий?
   Но я стою. Смотрю, как он одевается. И здесь, в сумерках, его лицо выглядит по-настоящему черным. Янгхаар Каапо страшен в гневе. Сказал бы хоть слово…
   А я по-прежнему нага, и если в храме Кеннике нагота представлялась мне чем-то естественным и правильным, то теперь мне было стыдно. Жаль, что волосы мои не столь пышны, чтобы стать плащом.
   Янгар оделся, подтянул голенища сапог, нож в ножны опустил и медленно, как-то слишком медленно, точно опасаясь сорваться, повернулся ко мне.
   Вот и все.
   – Ты слышала?
   Каждое слово. И теперь я поняла, что задумал отец. Он желал не просто унизить Янгхаара, но уничтожить.
   – Слышала.
   В руке Янгхаара появляется плеть.
   Надо же, как у отца, только коричневая, но тоже плетеная и с шариком на конце. В нем наверняка спрятан кусочек свинца, и воздух плеть рассекает со свистом. А кожу рвет и вовсе легко. И кожу, и мясо… Однажды отец в приступе гнева запорол раба. Остыв же, приказал тело повесить на воротах, чтобы каждый видел, чем неповиновение чревато.
   Я видела.
   И помню.
   И смотрю на руку мужа, смуглые пальцы, нежно поглаживающие рукоять. На саму эту рукоять, резную, с волчьей головой, в пасти которой вставлен красный камень. И на ременный хвост.
   – Скажи, почему он это сделал? – Пальцы Янгара приподнимают мой подбородок, заставляя смотреть в глаза.
   Снова бездна. Черная, как кровь Укконен Туули. И нежность, с которой мой муж касается меня, пугает.
   – Он ведь собирался убить меня. – Голос низкий, бархатистый, ласкающий. – И гнев богов пал бы на твою голову, Пиркко…
   – Нет.
   Надо молчать.
   Или упасть на колени.
   Умолять о прощении, которого я, возможно, не заслуживаю.
   – Что «нет»? – Плеть касается шеи. – Он не верит в богов?
   Верит. Но в себя – больше.
   – Ну же, скажи, почему Ерхо Ину пожертвовал любимой дочерью?
   – Не любимой. – Мой голос звучит тихо, жалко. И Янгхаар не спешит задать следующий вопрос. Он просто ждет, смотрит.
   Улыбается.
   А черные глаза темнеют. Знаю, что невозможно такое, но я вижу, как расплывается в них иная, предвечная тьма. Бездна выбралась наружу.
   – Ты не Пиркко. – Толстяк роняет лоскут ткани под ноги и проводит по клинку ладонью. – Ты ведь не Пиркко?
   – Нет. То есть да… Я – не она.
   – А кто? – Пальцы сдавливают подбородок.
   – Аану. Аану Ину.
   Аану Каапо. Я больше не принадлежу роду Ину. Но я не смею причислить себя к роду мужа.
   – Рыжие волосы, – заметил толстяк. – Я ведь тебя предупреждал.
   Янгхаар его не слышал.
   – Аану, – он повторил мое имя со странным выражением, – Аану Ину…
   И плеть соскользнула с шеи, уперлась в грудь.
   – Почему я о тебе не слышал?
   Потому что отец не любит вспоминать о давней ошибке, да и само мое существование позорит древний славный род.
   Позорило.
   – Ты и вправду его дочь?
   – Да.
   Невозможно лгать, глядя в эти глаза.
   – Я его дочь. Незаконнорожденная.
   Моя мать была рабыней. А отец совершил ошибку, признав меня. Но разве я виновата хоть в чем-то?
   Ноздри Янгара раздулись, а губа приподнялась.
   – Ублюдок, значит… Видишь, Кейсо, до чего славно получилось – я ублюдок, она ублюдок… Нас уже двое. Ерхо Ину подобрал мне достойную невесту.