— Тем не менее, — твердил Батлер, сверкая глазами, — пожалуй, я вскоре устрою красочное представление для старого грешника.
— Из-за убийства Абу?
— Нет. Он позволил себе кое-какие замечания на мой счет, они попали в газеты, чего я ему никогда не прощу. Сначала я решил побольше о нем разузнать, учинив его дочке беспристрастный допрос.
— Значит, вы с Пэм не…
Батлер пристально взглянул на Хью:
— О боги Вавилона, да вы что, старина? Неужели подумали, будто я покушаюсь на ее целомудрие? Неужели вы думаете, будто она еще сохранила его?
— Господи помилуй, теперь я уже ничего не думаю. Не могу…
— Нет-нет-нет! — несколько оскорбленно воскликнул Батлер. — Я люблю зрелых женщин. Женщина моложе тридцати пяти лет ничего не знает, причем меня не интересуют ее академические достижения. За Пэм можно слегка поухаживать, и не больше. Что касается ваших собственных планов насчет ее прелестей…
— Моих?…
— А чьих же? На вашем месте я бы поостерегся. Эта девушка — свет папочкиных очей, ее тщательно стерегут. Сегодня она улизнула только потому, что Саксемунд с женой на два-три дня уехали.
— Но послушайте…
— Черт побери, разве вы ничего о них не слышали и не читали? Они живут в большом доме с уймой проигрывателей. Саксемунд обожает проигрывающие устройства и раритеты, о чем свидетельствуют перчатки. Но если он узнает, что вы играете на чувствах его дочери, то моментально с вами расправится.
Чей-то голос пытался привлечь внимание барристера, кто-то поднялся на цыпочки и заорал ему прямо в ухо:
— Милорд! Милорд!
Хью шарахнулся, даже Батлер дрогнул.
В голову Хью, перед глазами которого мелькал искаженный, основанный на догадках образ лорда Саксемунда, на секунду взбрела дикая мысль, будто их кличет сам лорд, стоя в некоем зловещем обличье Джекила и Хайда[20] в дверях служебного входа в театр.
Но он увидел только лысого охранника, который дергал Батлера за руку, шофера Джонсона и мальчишку-посыльного с прилизанными волосами.
— Милорд! — хрипел охранник. — Мадам Фаюм просит вас немедленно прийти. Будьте добры…
И хотя Батлер сразу забыл, что приложил к цветам карточку, представившись высокочтимым маркизом Данвичем, он вошел в роль с такой же легкостью, с какой сменил бы шляпу.
— Ах да, — пробормотал он устало и томно. — Прошу прощения за невнимательность. — Шуршащая бумажка непринужденно перекочевала из рук в руки. — Э-э-э… Как пройти в гримерную мадам Фаюм?
— Наверх, милорд. Джонни вас проводит. — Лысый мужчина кивнул на посыльного, потом взглянул на Хью. — А этот джентльмен?…
Батлер снова оглядел Хью так, будто он был примерно ровесник посыльного, что сильно его разозлило.
— Мой юный друг. Да. Он со мной. Не волнуйтесь. Посыльный звучными криками расчистил дорогу в угрюмой толпе, привилегированная компания поднялась по узенькой лестнице слева и пошла по коридору, шепотом обмениваясь репликами, как боксеры в легком спарринговом бою. Однако Хью решил прояснить еще один вопрос.
— Слушайте! Вы что-нибудь узнали от Пэм?
— Нет. Можете мне не верить, но она слишком умна. Я решил притвориться, будто в самом деле считаю ее такой пустоголовой, какой она прикидывается. А вот вы вполне можете что-нибудь узнать.
— Я?
— Она в вас крепко втюрилась, старина. Никогда себя так не вела. Впрочем, эта девица отлично знает, чего хочет. Развлекайтесь, но, повторяю, не забывайте о папаше. С другой стороны, ваша Элен…
— Что Элен?
— Я в самом деле нахожу ее привлекательной.
— Вот как! Неужели?
— Решительно. Ей, правда, не тридцать пять. Хотя ждать не долго. Догадываюсь, что она опытнее, чем кажется. Надеюсь, не возражаете, если я попробую выяснить?
— Постойте минуточку! Я ведь с ней обручен…
— Правда? При вашей последней встрече мне так не показалось. Будьте спортсменом.
— Слушайте!…
— Ш-ш-ш. Не повышайте голос, старина.
Пока Батлер успокаивал Хью, посыльный, чисто по привычке, забарабанил в дверь гримерной.
За дверью послышалось шевеление, отрывистый шепот, шорох. Открывшая дверь дама — безусловно, мадам Фаюм собственной персоной — встретила их приветливой лучистой улыбкой.
Фигура действительно замечательная. Джонсон не ошибся, назвав ее «французской пышечкой». Хотя, судя по смуглой коже, родилась мадам ближе к французскому Марокко, чем к Парижу, возможно, в ней была доля мавританской крови. Она уже сняла сценический грим с хорошенького оживленного лица с широкими ноздрями и красиво очерченными губами, но обычная косметика была почти столь же яркой, как театральный грим, подчеркивая блестящие черные волосы и живые, несколько навыкате темно-карие глаза. Вместо театрального костюма на ней был плотный халат, алый с золотом, под которым, видимо, ничего больше не было, кроме чулок, и туфли на высоком каблуке.
Мадам мгновенно продемонстрировала визитерам искреннюю признательность и удовольствие, постукивая визитной карточкой по прекрасным зубам. Потом превратилась в образец корректности.
— Monseigneur le marquis?[21] — обратилась она к Батлеру с легким реверансом. — Je suis bien flattee, monseigneur.[22]
— Mais pas du tout, chere madame![23] — промурлыкал Батлер, сняв шляпу, и поднес к губам протянутую руку.
Мадам Фаюм приняла поцелуй серьезно, торжественно, после чего с улыбкой подала руку Хью. Тот, чувствуя себя последним идиотом, повторил процедуру.
Она вдруг обратила внимание на посыльного, глазевшего во все глаза.
— Джонни! — Контральто наполнилось притворной суровостью. — Гадкий мальчишка! Уходи сейчас же! Убирайся…
Посыльный, скорчив безобразную гримасу, втянул в плечи голову и шмыгнул в дверь.
И все-таки, несмотря на радушие и оживление, несмотря на то, что мадам источала сексуальную привлекательность столь же сильно, как аромат «Шанель» номер такой-то, Хью первым делом почуял надо всем этим некую тень. Точно, точно! И сразу вспомнил ее убитого мужа, который наверняка выглядел рядом с ней совсем крошкой.
«Бедняга! — подумал он. — Видно, никто даже не думает о несчастном Абу…»
Мадам Фаюм быстро оглянулась, осторожным движением закрыла дверь, и все трое остались стоять в коридоре. Потом она обратилась к Батлеру нежным, но бесстрастным тоном:
— Я огорчена… Сильно! Очень. Ах! Зачем вы дважды присылали карточки какого-то дурацкого лорда, которого не существует, когда мне ужасно хочется познакомиться с великим Патриком Батлером? А?
Тот на мгновение опешил.
— И зачем, — допрашивала мадам Фаюм, — послали в фойе расспрашивать обо мне своего шофера, безобразная физиономия которого всем отлично известна, раз вы повсюду его посылаете? Думали, мне не расскажут?
— Вы прекрасная артистка, дорогая мадам, — усмехнулся Батлер. — Если бы вы провалились сегодня, то расколотили бы мебель в щепки и никого не желали бы видеть. А после столь потрясающего успеха…
Зубы мадам Фаюм сверкнули в короткой улыбке, темно-карие глаза вспыхнули, засверкали.
— Я всех потрясла, правда? — просияла она. — Да, черт побери! — И объявила совсем другим, многозначительным тоном: — Вы мне нравитесь. Вы тоже… — Мадам оглянулась на Хью. — Как вас зовут?
— Моя фамилия Прентис. Хью Прентис. Искрившиеся глаза сощурились, накрашенные ресницы почти сомкнулись.
— Прен-тис? — повторила она почти точно с такой интонацией, с какой к Хью обращался ее покойный муж. От этого воспоминания по спине у него побежали мурашки. Ее лицо вновь омрачилось. — Прен-тис, говорите? Но ведь это… — Мадам замолчала, передернув пышными плечами, и добавила: — Ну, не важно. Вы — это вы. — Она посмотрела на Батлера. — И вы — это вы. Что мы здесь стоим? Нет-нет-нет, заходите! — И распахнула дверь гримерной.
Там не оказалось никаких театральных костюмов. Комнату, где царил ужасающий беспорядок, вполне можно было б принять за ее личный номер в отеле, если бы не отсутствие окон. Единственная лампа ярко горела над засыпанным пудрой туалетным столиком, на котором в данный момент прежде всего бросались в глаза большая открытая банка с кольдкремом и выцветшее полотенце. На краю стола слева стояла огромная ваза с красными и белыми гвоздиками.
Хью сделал три шага следом за Батлером, обошел стоявшую сбоку вешалку и замер на месте.
Неподалеку от туалетного столика сидел его дядя, мистер Чарлз Грандисон Прентис.
Хью открыл рот и закрыл, не вымолвив ни слова. Мадам Фаюм кивнула на цветы в вазе, собралась что-то сказать, но, увидев выражение лиц Батлера и Хью, промолчала.
Дядя Чарлз, в своем превосходно сшитом смокинге с белой гвоздикой в петлице и обычной гигантской сигарой в руке, сидел столь же мирно и безмятежно, как в гостиной какой-нибудь леди. Он был среднего роста, плотный, но не толстый. Из-за слишком тяжелого подбородка нижняя губа почти накрывала верхнюю под короткими седыми усами. Редкие седые волосы, стриженные ежиком, никогда полностью не закрывали скальп.
Лицо его, как обычно, ничего не выражало.
В мертвой тишине он поднялся, надел пальто, взял в одну руку шляпу, в другую трость. Перчаток на нем не было.
— К сожалению, мадам Фаюм, — проговорил он гортанным невыразительным голосом, — уже поздно, я должен идти. Доброй ночи. Надеюсь, не забудете?
— Нет! — воскликнула она. — Jamais![24]
— А, так я и думаю, — кивнул дядя Чарлз, сунув в рот сигару. — Еще раз доброй ночи.
Хью, наконец, обрел дар речи.
— Дядя Чарлз! — вскричал он. — Мне говорили, что вы в театре, а я не поверил… Наверно, выздоровели от простуды?
Дядя Чарлз задержался, вытащил изо рта сигару и спокойно взглянул ему прямо в лицо.
— У вас передо мной преимущество, сэр, — вежливо, но холодно ответил он. — Я вас никогда раньше не видел и не желаю видеть впредь.
Поклонившись мадам Фаюм, коротко, довольно презрительно кивнув Батлеру, старший мистер Прентис вышел из гримерной. Дверь за ним тихо закрылась.
Ошеломленный Хью уставился в пол. Барристер гневно побелел и выпрямился. Мадам Фаюм села спиной к столику, положила ногу на ногу и тоже стала вглядываться в пол столь упорно, что блестящие черные, коротко стриженные волосы свесились ей на глаза.
Теперь Хью понял. Все от него отреклись. Сначала Моника с Джимом, потом дядя Чарлз. Осталась одна… Нет, и Элен он тоже потерял. Сам во всем виноват.
В этой гримерной, в отличие от других, даже зимой было слишком жарко. Откуда-то из полной пустоты прозвучал голос Батлера.
— Не вешайте нос, мой мальчик, — проговорил ирландец с какой-то смертоносной уверенностью. — Обещаю, и дня не пройдет, как старый проклятый мошенник очень сильно пожалеет, что отказался от собственного племянника.
— Ох, нет! Не ругайте его.
— Стало быть, вы обожаете старика? — сухо уточнил Батлер.
— Нет… Мы никогда особо не ладили. С его стороны это вполне естественно. Моника любит светскую жизнь, я ее терпеть не могу. Конечно, дядя Чарлз сноб… и закон плохо знает. Но никакой он не мошенник! На свой лад он очень порядочный человек.
— А каково ваше мнение, мадам Фаюм? — с чрезвычайной любезностью поинтересовался Батлер.
— Мое? — Она слегка подняла голову, тряхнув черными волосами. — Никакое. Откуда мне знать?
— Что, например, делал здесь нынче вечером этот проказник?
— Спрашивал о письме. И больше ничего. Ах, будь тут что-нибудь важное, разве я впустила бы вас? — Мадам Фаюм широко раскрыла глаза.
— Хороший удар, — с тихой радостью признал Батлер. — Точный и ощутимый. Очень приятно беседовать с вами, мадам. — И снова поднес к губам ее руку.
— Вы противный! — воскликнула мадам Фаюм, мигом превратившись в истинную женщину. Из глаз ее брызнули слезы. — Я скажу правду. Я вас впервые увидела в суде Бейли, когда вы защищали мисс Гропп, которая якобы отравила любовника, — я была восхищена вами… Ну ладно! Сегодня я с вами встретилась лично, вы мне нравитесь… Я покорила зрительный зал. Все кричали, аплодировали. Я до слез была тронута. А ведь сначала публика думала, будто я провалюсь. И поэтому, — она кивнула на огромную вазу с красными и белыми гвоздиками, — никто не подумал прислать мне цветы, кроме вас.
Она опять повесила голову, глядя в пол.
Батлер, явно устыдившийся самого себя, поскольку этот жест был просто пунктом его плана, тоже отвел глаза. Но молчал он недолго.
— Вам ясно, зачем мы на самом деле пришли?
Мадам кивнула:
— Чтобы найти убийцу вашего мужа.
Она снова кивнула, не поднимая глаз, и после паузы пробормотала:
— Бедный Абу…
— Его настоящее имя Абу? Или Омар? Или как?
— Абу… Но мы звали его и Омаром. Какая разница? Все зависит от того, в какой мы стране и какое имя там лучше звучит. — Она неожиданно вскинула голову, вызывающе глядя на визитеров. От слез тушь потекла и размазалась по щекам. — У нас был деловой брак, понятно? Я чревовещательница. Почти во всех таких представлениях участвует чревовещатель. Абу решил, что женщина будет иметь успех, и я его имела. А супружество!… Знаете, мы бывали в таких странах, где плохо думают об артистах.
— Да, мадам Фаюм, знаю.
Мадам тряхнула головой, вздохнула, стараясь вытереть рукой слезы.
— Ox, trop de politesse, voyons![25] — И вздернула подбородок. — Зовите меня Сесиль. И вы тоже. — Она оглянулась на Хью.
Хью и Батлер с признательностью поклонились.
— Нет, я Абу не любила, — продолжала Сесиль, — хотя была к нему привязана. Не ранила его гордость. Когда он устраивал жуткие публичные скандалы — однажды опрокинул в ресторане столик, поколотил официанта, доказывая, что on пусть и маленький, но настоящий мужчина, — я только говорила: «Хорошо, милый». Ох! Он кидался в драку, даже когда знал, что ему придется туго. Понятно?
Хью кивнул. Казалось, будто мертвый перс расхаживает по жаркой комнате, говорит, жестикулирует…
— А фокусы делать мне не разрешал. Никогда! Еще жутко любил играть, получать дармовые деньги.
Возможно, мадам этого не почувствовала, но атмосфера сразу изменилась.
— Ну вот мы и дошли до дела, — кивнул Батлер. — Полицейские здесь уже были, как я понимаю. Когда они приходили?
Сесиль взмахнула руками:
— Великий Боже, они все время тут! В первый раз пришли часов в семь. Сказали, что Абу мертв, что нашли у него в кармане паспорт и прочее, установили личность…
— Дальше?
— Ну, я им говорю, ужас какой, очень жалко, да мне надо бежать на сцену. Я сама все умею. Сама! Меня расспрашивал какой-то инспектор Макдуф, как в шекспировской пьесе. С таким шотландским акцентом, что я его едва понимала. Спросил, нельзя ли отменить представление…
— Вы отказались?
— Да, да, да! — ответила Сесиль, выпрямившись и с каждым словом хлопая в ладоши. — Если пойдет слух, что представление отменяется хоть на один вечер, пиши пропало.
— Вот как? Продолжайте.
— Поэтому полицейские сидели в театре, смотрели шоу. В перерыве, в восемь сорок пять, я хотела отдохнуть, а они, черти, снова явились с расспросами. Ну это уж слишком!
— Что вы им рассказали?
— Точно то же, что и вам. Вам побольше.
— Кстати, вы упомянули, что ваш муж любил играть. В карты? На скачках?
На смуглом лице промелькнуло презрительное выражение.
— В карты? На скачках? Боже сохрани. Он этого терпеть не мог. Говорит: «Никаких азартных игр. Я покупаю акции, пакеты акций». Я говорю: «Хорошо. Спроси совета в банке, в хорошей брокерской конторе». — «В банке? — говорит Абу. — Нет! Там посоветуют надежные бумаги с очень маленькой прибылью. Я хочу получить пятьдесят, сто, двести процентов». А я говорю: «Выходят те же самые азартные игры. Тебя все равно надуют».
Сесиль замолчала, переводя дыхание после быстрой страстной речи. Батлер молчал, не двигался, пристально наблюдая за ней.
— Ну, — пожала она плечами, — как-то пришел домой, рассказал, что ему посоветовали сделать очень крупное тайное капиталовложение. В конторе посоветовали, в самой уважаемой во всем Лондоне.
— В какой? — резко перебил ее Батлер. — В какой конторе?
— Я тогда не знала. Когда речь шла о деньгах, Абу вечно скрытничал. Не назвал ту контору, даже когда… когда…
— Дальше!
Сесиль тяжело сглотнула.
— Два дня назад он пришел сюда, в театр, просто в неописуемом виде. Руки тряслись, мне почти целиком пришлось вести представление, как сегодня. Признался, что два-три месяца назад его уговорили вложить шесть тысяч фунтов в одну англо-американско-иракскую нефтяную компанию. И он только что выяснил, что такой компании вообще нет, его обманули. А название адвокатской конторы я услышала только сегодня от полицейских: «Прентис, Прентис и Воган».
В гримерной стало так тихо, что слышалось слабое бульканье и шипение в паровой батарее.
Борясь с приступом тошноты, Хью Прентис спокойно и властно вмешался:
— Батлер! Позвольте, пожалуйста, мне спросить.
— Пожалуйста, валяйте.
Сесиль повернулась к Хью. Он почуял ее женственность, увидел призывный, волнующий взгляд и приступил к допросу:
— Надеюсь, вам известно, что наша фирма никогда не консультирует клиентов по инвестиционным вопросам?
— Да, — кивнула Сесиль, — теперь уже известно.
— Что это значит? Объясните, пожалуйста.
Она надула губы, скорчив гримасу, отвела на секунду глаза, потом снова взглянула на Хью и объявила с каким-то вызовом:
— Отчасти поэтому Абу и узнал, что его обманули. Выяснил, что какой-то обманщик прикинулся служащим этой самой конторы, пред… пред…
У Хью в душе вспыхнула слабая искра надежды. Неужели ему, наконец, повезет?
— Представившись партнером? — подсказал он.
— Спасибо, я очень хорошо говорю по-английски. Не знаю, партнером или не партнером, но обманщик представился служащим!
Ох, только бы дойти до конца! Только бы тихо-тихо подвести ее к самой сути! Хью подался вперед.
— Сесиль, — сказал он, — вы знаете, что полиция подозревает меня в убийстве Абу? Это мог сделать либо я, либо другой скрывающийся человек, которого зовут Джим Воган.
— Воган? Ох! В девять часов его уже поймали.
— Поймали Джима Вогана? Где?
— Точно не знаю! — выкрикнула Сесиль. — Полицейские говорили так быстро, все вместе, я совсем растерялась. По-моему, на квартире у вашей сестры.
— Арестовали?
— Нет. Допросили. Он что-то рассказывал насчет кейса, я не поняла. Кажется, доказал, что это не его кейс. Полицейские сказали, он чистый, как в кино говорят.
— Тогда остаюсь только я. Вы верите, что я убил вашего мужа?
— Пф! — фыркнула Сесиль, не сводя с него глаз. — Конечно нет. Я мужчин знаю. Как только вы вошли, я сразу же поняла.
— Знаете, я в самом деле партнер юрисконсультской фирмы. Могу доказать, что никогда не продавал фальшивых нефтяных акций. Скажите на милость, зачем мне понадобилось убивать Абу?
Что сквозило в глазах, в губах, даже в широких ноздрях женщины — сочувствие, симпатия? Она медленно дышала, обхватив руками колени, обтянутые золотисто-алым халатом. И вдруг спросила:
— В самом деле хотите услышать?
— Конечно.
— Ну, полиция думает, что Абу побежал к вам в контору, чтобы отыскать мошенника.
— Вполне возможно. Это многое объясняет.
— Хорошо. Он послал письмо вашему дяде, а вы ничего не знали. Прибежал, принялся толковать о нефтяной компании и обманщике и только запутал дело. Он плохо говорил по-английски. Может быть, вы подумали, будто он угрожает, обозвали его сумасшедшим, Абу разозлился, полез в драку… Вечно скандалил с высокими мужчинами вроде вас…
— Тогда я схватил мавританский кинжал и зарезал его. Так?
— Да.
— Действительно, мотив. По крайней мере, хоть какой-то мотив. Нелепый, смешной, но звучит…
Краешком глаза Хью покосился на Батлера, который, перебросив пальто через руку, стоял лицом к зеркалу с закрытыми глазами и слушал.
— Сесиль, — тихо сказал Хью, — я в ваших словах не сомневаюсь, но почему полиция столько вам сообщила, даже высказала свое мнение?
— Разве вы еще не поняли?
— К сожалению, нет.
— Все это время, — просто ответила она, — здесь был и ваш дядя.
— Дядя Чарлз?
— Да. Как только обнаружили мертвого беднягу Абу, полиция ему позвонила, спросила, что это за чертовщина. Он еще раньше их в театр приехал.
— Ради бога! Дальше.
— Выслушал до конца полицейских, меня и сразу успокоился. Даже инспектор Макдуф, который одних шотландцев считает порядочными, признал, что он в полном порядке. Как можно уважать этого старого… Не знаю, как можно его уважать! А они его зауважали.
— Не волнуйтесь, Сесиль. Что именно он сказал полицейским?
Женщина напряженно пожала плечами:
— Сказал, наверно, они правы.
— Вот как! — шепнул Батлер, не открывая глаз.
— Сказал, — продолжала Сесиль, по-прежнему глядя на Хью, — что вы… как это?., вспыльчивый, неуравновешенный, легко слетаете с катушек, потеряли голову, схватили нож, когда Абу полез в драку… Сказал, однако, что ничего страшного.
— То есть как?
— Сказал, в худшем случае вас обвинят в непредумышленном убийстве. А если со стороны защиты будет выступать Патрик Батлер, то представят дело как самозащиту.
Барристер по-прежнему стоял перед зеркалом с закрытыми глазами.
— Естественно, — саркастически вставил он, — Грандисон Прентис прекрасно знает, что я способен это сделать. Ну, что скажете, старина? Пойдете сдаваться?
— Нет! — возопил Хью так, что комната дрогнула. Сесиль с безумной радостью во взоре сорвалась с пуфа, халат соскользнул с плеч, она его поспешно поправила и снова села.
— Значит, не хотите являться с повинной? — настойчиво повторил адвокат.
— Нет! Вы же видите, я на свободе, Джим оправдан, а это единственное, что меня угнетало. Отказываюсь от любых уговоров о явке с повинной. Причем это еще не все. Дядя Чарлз, Моника, даже Джим сговорились превратить меня в козла отпущения исключительно для того, чтоб самим избежать неприятностей или скандала. По их мнению, ничего страшного, раз меня не повесят, не бросят в тюрьму… Пусть катятся ко всем чертям! — рявкнул Хью. — Я буду бегать от полиции, пока не докажу свою непричастность к убийству, даже если для этого потребуется чудо.
— О, — с тихим удовлетворением вздохнул Батлер. Хью взял себя в руки.
— Еще только один вопрос… — начал он и умолк в нерешительности.
— Какой?
— Насчет того, о чем мы, по домыслам полицейских, говорили с Абу. Он ни разу не упомянул о фальшивых нефтяных акциях. И не злился, был только испуган. По-моему, я ничего не упустил. Проблема в том, что я почти так же плохо, если не хуже, говорю по-французски, как он по-английски. А последняя часть нашей беседы шла по-французски…
Результат оказался не менее впечатляющим, чем недавний вопль Хью.
Глаза барристера распахнулись. Левая рука, на которой висело пальто, сделала столь энергичный жест, что сшибла огромную вазу с красными и белыми гвоздиками. Ваза ударилась в стену, разбилась, вода выплеснулась, цветы разлетелись.
Сесиль вскрикнула, бросилась их подбирать. Батлер отвернулся от зеркала, молча шевеля губами.
— Позвольте до конца убедиться, — попросил образованный адвокат. — Вы точно помните, что разговор шел по-французски?
— Я же вам дважды рассказывал. Клянусь, не упустил ничего…
Батлер жестом остановил его, устремив выразительный беспокойный взгляд куда-то далеко за пределы гримерной.
— Значит, я не ошибся, — заключил он, щелкнув пальцами. — Естественно. Я никогда не ошибаюсь. Прентис! Все наши проблемы, возможно, решатся, если я услышу ответ всего на один вопрос. Вот он. Когда Абу сказал…
Адвокат замолчал. В тихом коридоре театра звонкими молотками застучали бегущие шаги. Дверь распахнулась без предварительного стука. В ней предстала встревоженная физиономия посыльного Джонни с прилизанными волосами.
— Мадам Фаюм! — выпалил он. — Полицейские снова тут. Не один десяток. С ними инспектор Дафф, злющий, как бешеная собака!
Сесиль резко выпрямилась, злобно скривившись, прижимая мокрые гвоздики к груди, и прошипела:
— Джонни! Что сказал Гарри?
— Гарри сказал, что вы тут. С маркизом Данвичем и его другом. — Джонни быстро покосился на Батлера. — А инспектор Дафф говорит, — посыльный очень похоже изобразил инспектора, — «С маркизом Данвичем, поцелуй меня в задницу! У нее Батлер с Прентисом. Рассыпьтесь. Перекройте все входы и выходы. На этот раз они не уйдут».
Хью с Батлером переглянулись.
— Пожалуй, плохо дело, — признал последний. — Впрочем, по-моему, можно найти…
Сесиль величественно расправила плечи.
— Плохо, говорите? А я скажу — пфу! Ah, ces sales flics![26] — И она посмотрела на Хью с поистине материнской любовью и жалостью. — Они тебя не получат, бедняжка. Нет! Я постараюсь, чтобы ты исчез.
— Исчез?
Сесиль уже сладко заворковала посыльному:
— Джонни! Будь умницей, помоги…
— А как, мадам?
— В вестибюле темно?
— Конечно. Никого нету, кроме нас с Гарри.
— Из-за убийства Абу?
— Нет. Он позволил себе кое-какие замечания на мой счет, они попали в газеты, чего я ему никогда не прощу. Сначала я решил побольше о нем разузнать, учинив его дочке беспристрастный допрос.
— Значит, вы с Пэм не…
Батлер пристально взглянул на Хью:
— О боги Вавилона, да вы что, старина? Неужели подумали, будто я покушаюсь на ее целомудрие? Неужели вы думаете, будто она еще сохранила его?
— Господи помилуй, теперь я уже ничего не думаю. Не могу…
— Нет-нет-нет! — несколько оскорбленно воскликнул Батлер. — Я люблю зрелых женщин. Женщина моложе тридцати пяти лет ничего не знает, причем меня не интересуют ее академические достижения. За Пэм можно слегка поухаживать, и не больше. Что касается ваших собственных планов насчет ее прелестей…
— Моих?…
— А чьих же? На вашем месте я бы поостерегся. Эта девушка — свет папочкиных очей, ее тщательно стерегут. Сегодня она улизнула только потому, что Саксемунд с женой на два-три дня уехали.
— Но послушайте…
— Черт побери, разве вы ничего о них не слышали и не читали? Они живут в большом доме с уймой проигрывателей. Саксемунд обожает проигрывающие устройства и раритеты, о чем свидетельствуют перчатки. Но если он узнает, что вы играете на чувствах его дочери, то моментально с вами расправится.
Чей-то голос пытался привлечь внимание барристера, кто-то поднялся на цыпочки и заорал ему прямо в ухо:
— Милорд! Милорд!
Хью шарахнулся, даже Батлер дрогнул.
В голову Хью, перед глазами которого мелькал искаженный, основанный на догадках образ лорда Саксемунда, на секунду взбрела дикая мысль, будто их кличет сам лорд, стоя в некоем зловещем обличье Джекила и Хайда[20] в дверях служебного входа в театр.
Но он увидел только лысого охранника, который дергал Батлера за руку, шофера Джонсона и мальчишку-посыльного с прилизанными волосами.
— Милорд! — хрипел охранник. — Мадам Фаюм просит вас немедленно прийти. Будьте добры…
И хотя Батлер сразу забыл, что приложил к цветам карточку, представившись высокочтимым маркизом Данвичем, он вошел в роль с такой же легкостью, с какой сменил бы шляпу.
— Ах да, — пробормотал он устало и томно. — Прошу прощения за невнимательность. — Шуршащая бумажка непринужденно перекочевала из рук в руки. — Э-э-э… Как пройти в гримерную мадам Фаюм?
— Наверх, милорд. Джонни вас проводит. — Лысый мужчина кивнул на посыльного, потом взглянул на Хью. — А этот джентльмен?…
Батлер снова оглядел Хью так, будто он был примерно ровесник посыльного, что сильно его разозлило.
— Мой юный друг. Да. Он со мной. Не волнуйтесь. Посыльный звучными криками расчистил дорогу в угрюмой толпе, привилегированная компания поднялась по узенькой лестнице слева и пошла по коридору, шепотом обмениваясь репликами, как боксеры в легком спарринговом бою. Однако Хью решил прояснить еще один вопрос.
— Слушайте! Вы что-нибудь узнали от Пэм?
— Нет. Можете мне не верить, но она слишком умна. Я решил притвориться, будто в самом деле считаю ее такой пустоголовой, какой она прикидывается. А вот вы вполне можете что-нибудь узнать.
— Я?
— Она в вас крепко втюрилась, старина. Никогда себя так не вела. Впрочем, эта девица отлично знает, чего хочет. Развлекайтесь, но, повторяю, не забывайте о папаше. С другой стороны, ваша Элен…
— Что Элен?
— Я в самом деле нахожу ее привлекательной.
— Вот как! Неужели?
— Решительно. Ей, правда, не тридцать пять. Хотя ждать не долго. Догадываюсь, что она опытнее, чем кажется. Надеюсь, не возражаете, если я попробую выяснить?
— Постойте минуточку! Я ведь с ней обручен…
— Правда? При вашей последней встрече мне так не показалось. Будьте спортсменом.
— Слушайте!…
— Ш-ш-ш. Не повышайте голос, старина.
Пока Батлер успокаивал Хью, посыльный, чисто по привычке, забарабанил в дверь гримерной.
За дверью послышалось шевеление, отрывистый шепот, шорох. Открывшая дверь дама — безусловно, мадам Фаюм собственной персоной — встретила их приветливой лучистой улыбкой.
Фигура действительно замечательная. Джонсон не ошибся, назвав ее «французской пышечкой». Хотя, судя по смуглой коже, родилась мадам ближе к французскому Марокко, чем к Парижу, возможно, в ней была доля мавританской крови. Она уже сняла сценический грим с хорошенького оживленного лица с широкими ноздрями и красиво очерченными губами, но обычная косметика была почти столь же яркой, как театральный грим, подчеркивая блестящие черные волосы и живые, несколько навыкате темно-карие глаза. Вместо театрального костюма на ней был плотный халат, алый с золотом, под которым, видимо, ничего больше не было, кроме чулок, и туфли на высоком каблуке.
Мадам мгновенно продемонстрировала визитерам искреннюю признательность и удовольствие, постукивая визитной карточкой по прекрасным зубам. Потом превратилась в образец корректности.
— Monseigneur le marquis?[21] — обратилась она к Батлеру с легким реверансом. — Je suis bien flattee, monseigneur.[22]
— Mais pas du tout, chere madame![23] — промурлыкал Батлер, сняв шляпу, и поднес к губам протянутую руку.
Мадам Фаюм приняла поцелуй серьезно, торжественно, после чего с улыбкой подала руку Хью. Тот, чувствуя себя последним идиотом, повторил процедуру.
Она вдруг обратила внимание на посыльного, глазевшего во все глаза.
— Джонни! — Контральто наполнилось притворной суровостью. — Гадкий мальчишка! Уходи сейчас же! Убирайся…
Посыльный, скорчив безобразную гримасу, втянул в плечи голову и шмыгнул в дверь.
И все-таки, несмотря на радушие и оживление, несмотря на то, что мадам источала сексуальную привлекательность столь же сильно, как аромат «Шанель» номер такой-то, Хью первым делом почуял надо всем этим некую тень. Точно, точно! И сразу вспомнил ее убитого мужа, который наверняка выглядел рядом с ней совсем крошкой.
«Бедняга! — подумал он. — Видно, никто даже не думает о несчастном Абу…»
Мадам Фаюм быстро оглянулась, осторожным движением закрыла дверь, и все трое остались стоять в коридоре. Потом она обратилась к Батлеру нежным, но бесстрастным тоном:
— Я огорчена… Сильно! Очень. Ах! Зачем вы дважды присылали карточки какого-то дурацкого лорда, которого не существует, когда мне ужасно хочется познакомиться с великим Патриком Батлером? А?
Тот на мгновение опешил.
— И зачем, — допрашивала мадам Фаюм, — послали в фойе расспрашивать обо мне своего шофера, безобразная физиономия которого всем отлично известна, раз вы повсюду его посылаете? Думали, мне не расскажут?
— Вы прекрасная артистка, дорогая мадам, — усмехнулся Батлер. — Если бы вы провалились сегодня, то расколотили бы мебель в щепки и никого не желали бы видеть. А после столь потрясающего успеха…
Зубы мадам Фаюм сверкнули в короткой улыбке, темно-карие глаза вспыхнули, засверкали.
— Я всех потрясла, правда? — просияла она. — Да, черт побери! — И объявила совсем другим, многозначительным тоном: — Вы мне нравитесь. Вы тоже… — Мадам оглянулась на Хью. — Как вас зовут?
— Моя фамилия Прентис. Хью Прентис. Искрившиеся глаза сощурились, накрашенные ресницы почти сомкнулись.
— Прен-тис? — повторила она почти точно с такой интонацией, с какой к Хью обращался ее покойный муж. От этого воспоминания по спине у него побежали мурашки. Ее лицо вновь омрачилось. — Прен-тис, говорите? Но ведь это… — Мадам замолчала, передернув пышными плечами, и добавила: — Ну, не важно. Вы — это вы. — Она посмотрела на Батлера. — И вы — это вы. Что мы здесь стоим? Нет-нет-нет, заходите! — И распахнула дверь гримерной.
Там не оказалось никаких театральных костюмов. Комнату, где царил ужасающий беспорядок, вполне можно было б принять за ее личный номер в отеле, если бы не отсутствие окон. Единственная лампа ярко горела над засыпанным пудрой туалетным столиком, на котором в данный момент прежде всего бросались в глаза большая открытая банка с кольдкремом и выцветшее полотенце. На краю стола слева стояла огромная ваза с красными и белыми гвоздиками.
Хью сделал три шага следом за Батлером, обошел стоявшую сбоку вешалку и замер на месте.
Неподалеку от туалетного столика сидел его дядя, мистер Чарлз Грандисон Прентис.
Хью открыл рот и закрыл, не вымолвив ни слова. Мадам Фаюм кивнула на цветы в вазе, собралась что-то сказать, но, увидев выражение лиц Батлера и Хью, промолчала.
Дядя Чарлз, в своем превосходно сшитом смокинге с белой гвоздикой в петлице и обычной гигантской сигарой в руке, сидел столь же мирно и безмятежно, как в гостиной какой-нибудь леди. Он был среднего роста, плотный, но не толстый. Из-за слишком тяжелого подбородка нижняя губа почти накрывала верхнюю под короткими седыми усами. Редкие седые волосы, стриженные ежиком, никогда полностью не закрывали скальп.
Лицо его, как обычно, ничего не выражало.
В мертвой тишине он поднялся, надел пальто, взял в одну руку шляпу, в другую трость. Перчаток на нем не было.
— К сожалению, мадам Фаюм, — проговорил он гортанным невыразительным голосом, — уже поздно, я должен идти. Доброй ночи. Надеюсь, не забудете?
— Нет! — воскликнула она. — Jamais![24]
— А, так я и думаю, — кивнул дядя Чарлз, сунув в рот сигару. — Еще раз доброй ночи.
Хью, наконец, обрел дар речи.
— Дядя Чарлз! — вскричал он. — Мне говорили, что вы в театре, а я не поверил… Наверно, выздоровели от простуды?
Дядя Чарлз задержался, вытащил изо рта сигару и спокойно взглянул ему прямо в лицо.
— У вас передо мной преимущество, сэр, — вежливо, но холодно ответил он. — Я вас никогда раньше не видел и не желаю видеть впредь.
Поклонившись мадам Фаюм, коротко, довольно презрительно кивнув Батлеру, старший мистер Прентис вышел из гримерной. Дверь за ним тихо закрылась.
Ошеломленный Хью уставился в пол. Барристер гневно побелел и выпрямился. Мадам Фаюм села спиной к столику, положила ногу на ногу и тоже стала вглядываться в пол столь упорно, что блестящие черные, коротко стриженные волосы свесились ей на глаза.
Теперь Хью понял. Все от него отреклись. Сначала Моника с Джимом, потом дядя Чарлз. Осталась одна… Нет, и Элен он тоже потерял. Сам во всем виноват.
В этой гримерной, в отличие от других, даже зимой было слишком жарко. Откуда-то из полной пустоты прозвучал голос Батлера.
— Не вешайте нос, мой мальчик, — проговорил ирландец с какой-то смертоносной уверенностью. — Обещаю, и дня не пройдет, как старый проклятый мошенник очень сильно пожалеет, что отказался от собственного племянника.
— Ох, нет! Не ругайте его.
— Стало быть, вы обожаете старика? — сухо уточнил Батлер.
— Нет… Мы никогда особо не ладили. С его стороны это вполне естественно. Моника любит светскую жизнь, я ее терпеть не могу. Конечно, дядя Чарлз сноб… и закон плохо знает. Но никакой он не мошенник! На свой лад он очень порядочный человек.
— А каково ваше мнение, мадам Фаюм? — с чрезвычайной любезностью поинтересовался Батлер.
— Мое? — Она слегка подняла голову, тряхнув черными волосами. — Никакое. Откуда мне знать?
— Что, например, делал здесь нынче вечером этот проказник?
— Спрашивал о письме. И больше ничего. Ах, будь тут что-нибудь важное, разве я впустила бы вас? — Мадам Фаюм широко раскрыла глаза.
— Хороший удар, — с тихой радостью признал Батлер. — Точный и ощутимый. Очень приятно беседовать с вами, мадам. — И снова поднес к губам ее руку.
— Вы противный! — воскликнула мадам Фаюм, мигом превратившись в истинную женщину. Из глаз ее брызнули слезы. — Я скажу правду. Я вас впервые увидела в суде Бейли, когда вы защищали мисс Гропп, которая якобы отравила любовника, — я была восхищена вами… Ну ладно! Сегодня я с вами встретилась лично, вы мне нравитесь… Я покорила зрительный зал. Все кричали, аплодировали. Я до слез была тронута. А ведь сначала публика думала, будто я провалюсь. И поэтому, — она кивнула на огромную вазу с красными и белыми гвоздиками, — никто не подумал прислать мне цветы, кроме вас.
Она опять повесила голову, глядя в пол.
Батлер, явно устыдившийся самого себя, поскольку этот жест был просто пунктом его плана, тоже отвел глаза. Но молчал он недолго.
— Вам ясно, зачем мы на самом деле пришли?
Мадам кивнула:
— Чтобы найти убийцу вашего мужа.
Она снова кивнула, не поднимая глаз, и после паузы пробормотала:
— Бедный Абу…
— Его настоящее имя Абу? Или Омар? Или как?
— Абу… Но мы звали его и Омаром. Какая разница? Все зависит от того, в какой мы стране и какое имя там лучше звучит. — Она неожиданно вскинула голову, вызывающе глядя на визитеров. От слез тушь потекла и размазалась по щекам. — У нас был деловой брак, понятно? Я чревовещательница. Почти во всех таких представлениях участвует чревовещатель. Абу решил, что женщина будет иметь успех, и я его имела. А супружество!… Знаете, мы бывали в таких странах, где плохо думают об артистах.
— Да, мадам Фаюм, знаю.
Мадам тряхнула головой, вздохнула, стараясь вытереть рукой слезы.
— Ox, trop de politesse, voyons![25] — И вздернула подбородок. — Зовите меня Сесиль. И вы тоже. — Она оглянулась на Хью.
Хью и Батлер с признательностью поклонились.
— Нет, я Абу не любила, — продолжала Сесиль, — хотя была к нему привязана. Не ранила его гордость. Когда он устраивал жуткие публичные скандалы — однажды опрокинул в ресторане столик, поколотил официанта, доказывая, что on пусть и маленький, но настоящий мужчина, — я только говорила: «Хорошо, милый». Ох! Он кидался в драку, даже когда знал, что ему придется туго. Понятно?
Хью кивнул. Казалось, будто мертвый перс расхаживает по жаркой комнате, говорит, жестикулирует…
— А фокусы делать мне не разрешал. Никогда! Еще жутко любил играть, получать дармовые деньги.
Возможно, мадам этого не почувствовала, но атмосфера сразу изменилась.
— Ну вот мы и дошли до дела, — кивнул Батлер. — Полицейские здесь уже были, как я понимаю. Когда они приходили?
Сесиль взмахнула руками:
— Великий Боже, они все время тут! В первый раз пришли часов в семь. Сказали, что Абу мертв, что нашли у него в кармане паспорт и прочее, установили личность…
— Дальше?
— Ну, я им говорю, ужас какой, очень жалко, да мне надо бежать на сцену. Я сама все умею. Сама! Меня расспрашивал какой-то инспектор Макдуф, как в шекспировской пьесе. С таким шотландским акцентом, что я его едва понимала. Спросил, нельзя ли отменить представление…
— Вы отказались?
— Да, да, да! — ответила Сесиль, выпрямившись и с каждым словом хлопая в ладоши. — Если пойдет слух, что представление отменяется хоть на один вечер, пиши пропало.
— Вот как? Продолжайте.
— Поэтому полицейские сидели в театре, смотрели шоу. В перерыве, в восемь сорок пять, я хотела отдохнуть, а они, черти, снова явились с расспросами. Ну это уж слишком!
— Что вы им рассказали?
— Точно то же, что и вам. Вам побольше.
— Кстати, вы упомянули, что ваш муж любил играть. В карты? На скачках?
На смуглом лице промелькнуло презрительное выражение.
— В карты? На скачках? Боже сохрани. Он этого терпеть не мог. Говорит: «Никаких азартных игр. Я покупаю акции, пакеты акций». Я говорю: «Хорошо. Спроси совета в банке, в хорошей брокерской конторе». — «В банке? — говорит Абу. — Нет! Там посоветуют надежные бумаги с очень маленькой прибылью. Я хочу получить пятьдесят, сто, двести процентов». А я говорю: «Выходят те же самые азартные игры. Тебя все равно надуют».
Сесиль замолчала, переводя дыхание после быстрой страстной речи. Батлер молчал, не двигался, пристально наблюдая за ней.
— Ну, — пожала она плечами, — как-то пришел домой, рассказал, что ему посоветовали сделать очень крупное тайное капиталовложение. В конторе посоветовали, в самой уважаемой во всем Лондоне.
— В какой? — резко перебил ее Батлер. — В какой конторе?
— Я тогда не знала. Когда речь шла о деньгах, Абу вечно скрытничал. Не назвал ту контору, даже когда… когда…
— Дальше!
Сесиль тяжело сглотнула.
— Два дня назад он пришел сюда, в театр, просто в неописуемом виде. Руки тряслись, мне почти целиком пришлось вести представление, как сегодня. Признался, что два-три месяца назад его уговорили вложить шесть тысяч фунтов в одну англо-американско-иракскую нефтяную компанию. И он только что выяснил, что такой компании вообще нет, его обманули. А название адвокатской конторы я услышала только сегодня от полицейских: «Прентис, Прентис и Воган».
В гримерной стало так тихо, что слышалось слабое бульканье и шипение в паровой батарее.
Борясь с приступом тошноты, Хью Прентис спокойно и властно вмешался:
— Батлер! Позвольте, пожалуйста, мне спросить.
— Пожалуйста, валяйте.
Сесиль повернулась к Хью. Он почуял ее женственность, увидел призывный, волнующий взгляд и приступил к допросу:
— Надеюсь, вам известно, что наша фирма никогда не консультирует клиентов по инвестиционным вопросам?
— Да, — кивнула Сесиль, — теперь уже известно.
— Что это значит? Объясните, пожалуйста.
Она надула губы, скорчив гримасу, отвела на секунду глаза, потом снова взглянула на Хью и объявила с каким-то вызовом:
— Отчасти поэтому Абу и узнал, что его обманули. Выяснил, что какой-то обманщик прикинулся служащим этой самой конторы, пред… пред…
У Хью в душе вспыхнула слабая искра надежды. Неужели ему, наконец, повезет?
— Представившись партнером? — подсказал он.
— Спасибо, я очень хорошо говорю по-английски. Не знаю, партнером или не партнером, но обманщик представился служащим!
Ох, только бы дойти до конца! Только бы тихо-тихо подвести ее к самой сути! Хью подался вперед.
— Сесиль, — сказал он, — вы знаете, что полиция подозревает меня в убийстве Абу? Это мог сделать либо я, либо другой скрывающийся человек, которого зовут Джим Воган.
— Воган? Ох! В девять часов его уже поймали.
— Поймали Джима Вогана? Где?
— Точно не знаю! — выкрикнула Сесиль. — Полицейские говорили так быстро, все вместе, я совсем растерялась. По-моему, на квартире у вашей сестры.
— Арестовали?
— Нет. Допросили. Он что-то рассказывал насчет кейса, я не поняла. Кажется, доказал, что это не его кейс. Полицейские сказали, он чистый, как в кино говорят.
— Тогда остаюсь только я. Вы верите, что я убил вашего мужа?
— Пф! — фыркнула Сесиль, не сводя с него глаз. — Конечно нет. Я мужчин знаю. Как только вы вошли, я сразу же поняла.
— Знаете, я в самом деле партнер юрисконсультской фирмы. Могу доказать, что никогда не продавал фальшивых нефтяных акций. Скажите на милость, зачем мне понадобилось убивать Абу?
Что сквозило в глазах, в губах, даже в широких ноздрях женщины — сочувствие, симпатия? Она медленно дышала, обхватив руками колени, обтянутые золотисто-алым халатом. И вдруг спросила:
— В самом деле хотите услышать?
— Конечно.
— Ну, полиция думает, что Абу побежал к вам в контору, чтобы отыскать мошенника.
— Вполне возможно. Это многое объясняет.
— Хорошо. Он послал письмо вашему дяде, а вы ничего не знали. Прибежал, принялся толковать о нефтяной компании и обманщике и только запутал дело. Он плохо говорил по-английски. Может быть, вы подумали, будто он угрожает, обозвали его сумасшедшим, Абу разозлился, полез в драку… Вечно скандалил с высокими мужчинами вроде вас…
— Тогда я схватил мавританский кинжал и зарезал его. Так?
— Да.
— Действительно, мотив. По крайней мере, хоть какой-то мотив. Нелепый, смешной, но звучит…
Краешком глаза Хью покосился на Батлера, который, перебросив пальто через руку, стоял лицом к зеркалу с закрытыми глазами и слушал.
— Сесиль, — тихо сказал Хью, — я в ваших словах не сомневаюсь, но почему полиция столько вам сообщила, даже высказала свое мнение?
— Разве вы еще не поняли?
— К сожалению, нет.
— Все это время, — просто ответила она, — здесь был и ваш дядя.
— Дядя Чарлз?
— Да. Как только обнаружили мертвого беднягу Абу, полиция ему позвонила, спросила, что это за чертовщина. Он еще раньше их в театр приехал.
— Ради бога! Дальше.
— Выслушал до конца полицейских, меня и сразу успокоился. Даже инспектор Макдуф, который одних шотландцев считает порядочными, признал, что он в полном порядке. Как можно уважать этого старого… Не знаю, как можно его уважать! А они его зауважали.
— Не волнуйтесь, Сесиль. Что именно он сказал полицейским?
Женщина напряженно пожала плечами:
— Сказал, наверно, они правы.
— Вот как! — шепнул Батлер, не открывая глаз.
— Сказал, — продолжала Сесиль, по-прежнему глядя на Хью, — что вы… как это?., вспыльчивый, неуравновешенный, легко слетаете с катушек, потеряли голову, схватили нож, когда Абу полез в драку… Сказал, однако, что ничего страшного.
— То есть как?
— Сказал, в худшем случае вас обвинят в непредумышленном убийстве. А если со стороны защиты будет выступать Патрик Батлер, то представят дело как самозащиту.
Барристер по-прежнему стоял перед зеркалом с закрытыми глазами.
— Естественно, — саркастически вставил он, — Грандисон Прентис прекрасно знает, что я способен это сделать. Ну, что скажете, старина? Пойдете сдаваться?
— Нет! — возопил Хью так, что комната дрогнула. Сесиль с безумной радостью во взоре сорвалась с пуфа, халат соскользнул с плеч, она его поспешно поправила и снова села.
— Значит, не хотите являться с повинной? — настойчиво повторил адвокат.
— Нет! Вы же видите, я на свободе, Джим оправдан, а это единственное, что меня угнетало. Отказываюсь от любых уговоров о явке с повинной. Причем это еще не все. Дядя Чарлз, Моника, даже Джим сговорились превратить меня в козла отпущения исключительно для того, чтоб самим избежать неприятностей или скандала. По их мнению, ничего страшного, раз меня не повесят, не бросят в тюрьму… Пусть катятся ко всем чертям! — рявкнул Хью. — Я буду бегать от полиции, пока не докажу свою непричастность к убийству, даже если для этого потребуется чудо.
— О, — с тихим удовлетворением вздохнул Батлер. Хью взял себя в руки.
— Еще только один вопрос… — начал он и умолк в нерешительности.
— Какой?
— Насчет того, о чем мы, по домыслам полицейских, говорили с Абу. Он ни разу не упомянул о фальшивых нефтяных акциях. И не злился, был только испуган. По-моему, я ничего не упустил. Проблема в том, что я почти так же плохо, если не хуже, говорю по-французски, как он по-английски. А последняя часть нашей беседы шла по-французски…
Результат оказался не менее впечатляющим, чем недавний вопль Хью.
Глаза барристера распахнулись. Левая рука, на которой висело пальто, сделала столь энергичный жест, что сшибла огромную вазу с красными и белыми гвоздиками. Ваза ударилась в стену, разбилась, вода выплеснулась, цветы разлетелись.
Сесиль вскрикнула, бросилась их подбирать. Батлер отвернулся от зеркала, молча шевеля губами.
— Позвольте до конца убедиться, — попросил образованный адвокат. — Вы точно помните, что разговор шел по-французски?
— Я же вам дважды рассказывал. Клянусь, не упустил ничего…
Батлер жестом остановил его, устремив выразительный беспокойный взгляд куда-то далеко за пределы гримерной.
— Значит, я не ошибся, — заключил он, щелкнув пальцами. — Естественно. Я никогда не ошибаюсь. Прентис! Все наши проблемы, возможно, решатся, если я услышу ответ всего на один вопрос. Вот он. Когда Абу сказал…
Адвокат замолчал. В тихом коридоре театра звонкими молотками застучали бегущие шаги. Дверь распахнулась без предварительного стука. В ней предстала встревоженная физиономия посыльного Джонни с прилизанными волосами.
— Мадам Фаюм! — выпалил он. — Полицейские снова тут. Не один десяток. С ними инспектор Дафф, злющий, как бешеная собака!
Сесиль резко выпрямилась, злобно скривившись, прижимая мокрые гвоздики к груди, и прошипела:
— Джонни! Что сказал Гарри?
— Гарри сказал, что вы тут. С маркизом Данвичем и его другом. — Джонни быстро покосился на Батлера. — А инспектор Дафф говорит, — посыльный очень похоже изобразил инспектора, — «С маркизом Данвичем, поцелуй меня в задницу! У нее Батлер с Прентисом. Рассыпьтесь. Перекройте все входы и выходы. На этот раз они не уйдут».
Хью с Батлером переглянулись.
— Пожалуй, плохо дело, — признал последний. — Впрочем, по-моему, можно найти…
Сесиль величественно расправила плечи.
— Плохо, говорите? А я скажу — пфу! Ah, ces sales flics![26] — И она посмотрела на Хью с поистине материнской любовью и жалостью. — Они тебя не получат, бедняжка. Нет! Я постараюсь, чтобы ты исчез.
— Исчез?
Сесиль уже сладко заворковала посыльному:
— Джонни! Будь умницей, помоги…
— А как, мадам?
— В вестибюле темно?
— Конечно. Никого нету, кроме нас с Гарри.