Страница:
ГЛАВА 6
– У меня здесь ваш отчет, Крайцлер, – сказал Теодор, доставая документ из ящика своего гигантского стола. – Здесь же находится заключение коронера. Представьте себе, ничего нового тот обнаружить так и не смог.
В ответ Крайцлер лишь кивнул со знакомой брезгливостью:
– В наше время на должность коронера может претендовать любой мясник или дипломированный аптекарь. Не сложнее, чем устроиться главным врачом в психиатрическую клинику.
– Согласен. Но, возвращаясь к вашему отчету, у меня сложилось впечатление, что он указывает…
– На все, что я обнаружил он не указывает, – осторожно прервал его Крайцлер. – Разумеется, там не упомянуто несколько самых важных моментов.
– То есть? – Теодор удивленно взглянул на него, даже уронив пенсне, которое носил на службе обычно. – Прошу прощения?
– Слишком много глаз в Управлении просматривают отчеты, комиссар. – Крайцлер изо всех сил старался говорить дипломатично – в его случае для этого требовались значительные усилия. – Мне бы не хотелось, чтобы некоторые детали стали… достоянием общественности. Пока, во всяком случае.
Теодор некоторое время молчал, задумчиво сузив глаза.
– Вы пишете, – произнес он тихо, – об ужасных ошибках.
Крайцлер поднялся, подошел к окну и чуть отодвинул жалюзи.
– Во-первых, Рузвельт, вы должны пообещать мне, что впредь такие субъекты, как, – последовавшие имя и должность он произнес с явным отвращением, – детектив-сержант Коннор, не будут ставится в известность относительно этого дела. Этот человек все утро снабжал прессу фальшивыми сведениями – домыслами, которые в итоге могут стоить жизни многим невинным людям.
Обычно хмурое чело Теодора собралось положительно глубокими складками:
– Черт побери! Если это правда, доктор, я заставлю этого человека…
Крайцлер предостерегающе поднял руку:
– Просто пообещайте мне, Рузвельт.
– Даю слово. Только передайте мне слова Коннора.
– Он дал понять некоторым репортерам, – начал Крайцлер, прохаживаясь по кабинету, – что в убийстве Санторелли повинен человек по имени Вульфф.
– Тогда как вы уверены в обратном?
– Несомненно. Действия Вульффа определенно лишены умысла и слишком бессистемны. Хотя он совершенно свободен от каких бы то ни было моральных запретов и не испытывает отвращения к насилию.
– В таком случае вы признали его… – для Рузвельта подобный язык был несколько непривычен, – психопатом? – Крайцлер удивленно поднял бровь. – Я ознакомился с некоторыми вашими трудами последнего времени, – продолжил Теодор с некоторой долей застенчивости. – Хотя не сказал бы, что многое в них понял…
Крайцлер кивнул, загадочно улыбаясь:
– Вы спрашиваете, психопат ли Вульфф? Безусловно, в его случае наблюдается естественное психопатическое чувство неполноценности. Но вот называть его психопатом… Если вы читали соответствующую литературу, Рузвельт, вы наверняка согласитесь, что в данном случае все зависит от того, на чьи мнения мы опираемся.
Почесав подбородок, Рузвельт кивнул. Тогда я не придал словам Ласло особого значения, но спустя несколько недель понял, что это были главные камни преткновения в споре Крайцлера со своими многочисленными коллегами – битве, которая впоследствии развернулась главным образом на страницах «Американского журнала умопомешательства», ежеквартального издания, принадлежавшего сообществу главных врачей различных клиник для душевнобольных: тот выпуск был посвящен пациентам, одержимым манией убийства. Мужчины и женщины, с точки зрения психиатрии, совершенно здоровые, чей интеллектуальный уровень вполне соответствовал общепринятым нормам, тем не менее совершали дикие акты насилия, не укладывавшиеся ни в какие рамки современной морали, в связи с чем немецкий психолог Эмиль Крэпелин предложил включать таких пациентов в класс так называемых «психопатических личностей». Классификация в целом была принята, однако возник серьезный вопрос – каким видом психического расстройства в таком случае, предполагается, страдают эти «психопаты»? Многие врачи утверждали, что подобные пациенты явно ненормальны, однако затруднялись назвать причины заболевания, считая, что их открытие – не более чем вопрос времени. Крайцлер же полагал, что психопатия является следствием неких экстремальных переживаний в детстве пациента и не имеет отношения к подлинным патологиям. Рассматривая действия таких людей в контексте пережитого ими, можно не только верно оценивать их мотивы, но даже и предугадывать их поведение (что в принципе невозможно в случае с настоящими сумасшедшими). И этот диагноз определенно подходил Генри Вульффу.
– В таком случае вы объявите его достаточно вменяемым, и он предстанет перед судом? – спросил Рузвельт.
– Да. – При этих словах лицо Крайцлера слегка омрачилось и он опустил взгляд на свои руки, сцепив их вместе. – И, что не менее важно, еще задолго до того, как свершится правосудие, мы получим доказательства, что этот человек никоим образом не причастен к делу Санторелли. Жуткие доказательства. Я понял, что больше молчать не могу.
– И?…
Крайцлер опустил руки и вернулся к окну.
– Боюсь, это будут новые тела. Особенно если кто-то попытается связать Вульффа с Санторелли. Да. – Голос его сделался глуше. – Он будет вне себя, если таким образом у него вдруг отберут заслуженную славу.
– Кто будет?!
Но Ласло будто не услышал меня.
– Может быть, кто-то из вас, – продолжил он все в той же отстраненной манере, – помнит любопытное дело, имевшее место три года назад и также связанное с убийством ребенка? Рузвельт, боюсь, это пришлось на пик вашей политической борьбы в Вашингтоне, так что вы наверняка не в курсе. Что же до вас, Мур, мне кажется, вы в те годы были увлечены не менее напряженной борьбой с редакцией «Вашингтон Пост», мечтавшей заполучить голову мистера Рузвельта.
– «Пост», – произнес я с отвращением. – «Пост» тогда просто по уши зарылась во всю эту грязь – с каждым нелегальным назначением в госаппарате…
– Да-да, – прервал меня Крайцлер, поднимая усохшую руку. – Никто не ставил под сомнение достойность вашей позиции. И вашу лояльность, хотя редакторы ваши, похоже, под конец и сами не знали, кого им следует поддержать.
– В результате они пришли в себя, – сказал я, несколько раздув грудь. – Не то чтобы это сохранило мне работу.
– Ну-ну, Мур, ни к чему винить себя во всех бедах. Впрочем, мы отвлеклись: как я уже сказал, три года назад в водонапорную башню рядом с жилым домом на Саффолк-стрит, что к северу от Дилэнси ударила молния. Башня была самой высокой постройкой в районе, и событие это было бы вполне объяснимым, если бы не одно необычное обстоятельство. Когда жильцы соседнего дома вместе с пожарной командой добрались до крыши, кому-то, возможно, удар молнии показался провидением, ибо в башне обнаружили тела двух детей. Брата и сестры. Их горла были перерезаны. Так вышло, что я был знаком с их семьей. Они были евреями из Австрии. Сами дети были просто прелестными – правильные черты, огромные карие глаза, – хоть и слыли большими непоседами. В известном смысле – позором семьи. Воровали, лгали, обижали других детей, словом, были совершенно неуправляемы. Как следствие, мало кто из соседей сожалел об их смерти. Когда их нашли, тела уже находились на стадии разложения. Мальчик упал в воду с платформы, где его первоначально оставили, и тело сильно раздуло. Девочка была в лучшем состоянии, поскольку все это время пребывала в сухом месте, но все возможные улики были уничтожены очередным некомпетентным коронером. Своими глазами я ничего не видел – только официальные отчеты с места преступления, однако одна деталь мне запомнилась, – и он левой рукой показал на свое лицо. – У жертв не было глаз. По коже у меня побежали мурашки и я вспомнил, что говорил прошлой ночью Рузвельт. Кроме Санторелли, убили еще двоих. Глядя на Теодора, я понял, что он сейчас подумал о том же – он застыл на месте, в глазах его полыхнуло мрачное предчувствие чего-то крайне неприятного. И также одновременно мы попытались от этого чувства избавиться. Я – молча, Рузвельт при этом заговорил:
– Но это не так уж и необычно. Особенно в случаях, когда тела находятся непогребенными столько времени. Да и если глотки были перерезаны, из них вытекло достаточно крови, чтобы привлечь пожирателей падали.
– Возможно, – ответил Крайцлер, сопроводив свои слова легким кивком, и снова принялся мерить шагами комнату. – Но водонапорная башня была опечатана как раз из тех соображений, чтобы не допустить внутрь грызунов и прочих падальщиков.
– Да, действительно… – протянул Теодор, судя по всему, окончательно запутавшись. – Кто-нибудь писал об этом?
– Писали, – сказал Крайцлер. – Я полагаю, это дело нашло отражение на страницах «Уорлд».
– Но, – возразил я, – не построено еще такое здание, а тем паче водонапорная башня, куда бы не было доступа животным. Крысам, например.
– Верно, Джон, – кивнул мне Крайцлер, остановившись. – И учитывая полное отсутствие любых улик, я был вынужден тогда согласиться с этой версией. Вот только почему крысы, пускай даже и нью-йоркские, обнаружив пару тел, решили так аккуратно закусить глазами и не тронуть прочего, осталось для меня загадкой, на которую я старался не обращать внимания и которая до поры оставалась неразрешенной. До минувшей ночи. – Сказав это, он продолжил свой променад по кабинету. – Увидев состояние тела Санторелли, я сразу же приступил к обследованию глазных орбит. Работать при свете факела, разумеется, не слишком удобно, но, тем не менее, я обнаружил то, что искал. На скуловой кости – также, как и на надглазничном гребне – серию прямых надрезов, а на крыле клиновидной кости, практически на дне полости – несколько небольших вмятин. Все это недвусмысленно указывает на использование режущей кромки и острия ножа, предположительно охотничьего. И я предполагаю, что если бы мы эксгумировали тела двух жертв 1893 года – а я собираюсь потребовать проведения такой экспертизы, – то и у них обнаружились бы подобные следы. Иными словами, джентльмены, глаза были извлечены рукой человека.
Ужас мой усиливался. Совершенно не отдавая себе отчет, я пробормотал вместо аргумента:
– Но как же то, что говорил сержант Коннор?…
– Мур, – произнес Крайцлер тоном, пресекающим любые возражения. – Если мы действительно собираемся продолжать эту беседу, я полагаю, нам следует забыть о мнении таких людей, как сержант Коннор.
Рузвельт нерешительно поерзал в кресле. По его лицу я понял, что он только что израсходовал последнюю возможность оставить Ласло в неведении относительно действительного положения вещей.
– Боюсь, я должен вам это сказать, доктор, – начал он, вцепившись руками в подлокотники, – но за последние три месяца у нас произошли еще два убийства, которые, как мне кажется, укладываются в… тот шаблон, о котором вы говорите.
От такого заявления Ласло остолбенел.
– Что? – спросил он быстро, но в то же время очень тихо. – Где, где были найдены тела?
– Точно сказать не могу, – ответил Теодор.
– И это были проститутки?
– Полагаю, что да.
– Вы полагаете? Отчеты, Рузвельт, мне необходимо увидеть отчеты! Да неужели никто в вашем ведомстве даже не соизволил подумать о явной связи всех этих дел? И вы, Рузвельт?
За отчетами немедленно послали. Когда их принесли, нам открылись новые факты – еще два трупа мальчиков, несомненно, торговавших своими телами, также были обнаружены, по мнению коронера, вскоре после смерти. Как и сказал мне накануне Рузвельт, в тех случаях крови было меньше, хотя похоже, что разница в количестве ранений и некоторые мелкие отличия никак не влияли на явное сходство этих дел. Первый мальчик, двенадцатилетний африканский иммигрант, которого все называли не иначе, как «Милли», был прикован цепями к корме парома на остров Эллис. Второго, десятилетнего Аарона Мортона, нашли на Бруклинском мосту – его просто подвесили за ноги. Согласно отчетам, оба мальчика были частично обнажены, глотки у обоих перерезаны, наблюдались и другие увечья, но самое главное – у обеих жертв отсутствовали глаза. Читая отчеты, Ласло несколько раз пробормотал последнее обстоятельство, явно пребывая в глубоких раздумьях.
– Я полагаю, что понял, о чем вы говорите, Крайцлер, – громко сказал Теодор. Он терпеть не мог во время дискуссии оставаться в стороне, даже в тех случаях, когда тема была ему не близка. – Первое убийство было совершено три года назад. А теперь кто-то начитался старых газетных статей и решил заняться имитацией. – Теодор был явно доволен собственной оригинальной экстраполяцией. – Верно, доктор? И ведь такое не в первый раз происходит с подачи наших любезных газет.
Крайцлер тем не менее лишь постукивал указательным пальцем по сжатым губам, и вид у него был такой, будто он только сейчас осознал, что дело это намного запутаннее, чем ему представлялось раньше.
Я в свою очередь осмелился сделать иной вывод.
– А что там насчет останков? – спросил я. – Все эти… недостающие органы, отрезанная плоть… э-э… ну все это? Такого ведь не было в предыдущих делах.
– Не было, – медленно ответил Крайцлер. – Но мне кажется, есть объяснение этим отличиям, хотя сейчас нас это не должно волновать. Глаза – вот ключ, связь и способ… Я готов поставить что угодно на… – Тут он снова замолчал.
– Ну хорошо, – сказал я, опуская руки. – Значит, кто-то три года назад убил двух детей, а сейчас мы столкнулись с сумасшедшим подражателем, который вдобавок уродует тела. И что нам теперь предстоит со всем этим делать?
– В том, что вы сейчас сказали, Джон, – ровным тоном ответил Крайцлер, – нет ни грана точности. К тому же я не уверен, что это дело рук сумасшедшего. И я склонен полагать, что сам он не в восторге от того, чем ему приходится заниматься, – в том смысле, как вообще можно понимать подобное утверждение. Но самое главное – и здесь я боюсь разочаровать вас, Рузвельт, – я уверен как в себе самом, что это не имитатор, а один и тот же человек.
Мы ждали, что он сделает такой вывод, и боялись его – и я, и Рузвельт. Я достаточно отработал полицейским репортером после моего бесцеремонного отстранения от вашингтонских дел из-за поддержки Рузвельта в его борьбе с кумовством в государственном аппарате. Я даже освещал дела о громких убийствах за границей. Так что я прекрасно знал, что преступники, подобные тому, которого описывал Крайцлер, существуют, но никому из нас не было приятно удостовериться в том, что мы столкнулись как раз с таким экземпляром. А Рузвельт хоть и был прирожденным бойцом, мало что понимал в тонких деталях преступного поведения, и ему проглотить подобное было тяжелее всего.
– Но… три года! – ошеломленно воскликнул он. – Честное слово, Крайцлер, даже если такой человек и существует, он ведь не мог водить за нос правосудие столько лет!
– Нехитрая задача – водить за нос того, кто тебя не преследует, – ответил Крайцлер. – А если полиция и проявляла какой-то интерес к этому делу, шансов у нее не было. Ибо они даже не потрудились выяснить мотивы преступления.
– А вы? – На этот раз слова Рузвельта прозвучали чуть ли не умоляюще.
– Потрудился – правда, пока далеко не продвинулся. У меня есть несколько зацепок – но нам необходимо докопаться до остального. Только если мы сможем с полной уверенностью сказать, что именно толкает его на убийства, мы решим эту головоломку.
– Но что может заставить человека совершать такое? – спросил Рузвельт, и в голосе его чувствовалось подлинное смятение. – В конце концов, у Санторелли даже не было при себе денег. Мы опросили его родственников, но они той ночью все были дома. Если только это не результат его ссоры с кем-то, кто…
– Я сильно сомневаюсь, что здесь замешаны какие-то личные дрязги, – ответил Ласло. – Очень может статься, что мальчик до той ночи никогда не встречался со своим убийцей.
– То есть вы утверждаете, что кто бы ни убил ребенка, он не был с ним даже знаком?
– Возможно. Для него не было важно, кого он убивает. Ему было важно, что олицетворяет собой его жертва.
– И? – спросил я.
– И это нам предстоит определить.
Рузвельт продолжил свой осторожный допрос:
– У вас есть какие-то улики, подтверждающие эту версию?
– Нет, если вы имеете в виду именно улики. Я основываюсь исключительно на опыте, полученном из многолетнего общения с подобными пациентами. И на дарованной мне интуиции.
– Но… – Как только настала очередь Рузвельта мерить шагами кабинет, Крайцлер расслабился, будто основная и самая трудная часть его работы выполнена. Теодор же настойчиво продолжал стучать себя кулаком в открытую ладонь. – Послушайте, Крайцлер, это правда, я, как и все мы здесь, вырос в достаточно приличном месте. Но с тех пор как я получил это назначение, мне пришлось весьма близко познакомиться с преступным миром, и перевидал я всякого. Я знаю, что порок и бесчеловечное отношение к себе подобным в Нью-Йорке намного превосходят положение дел в любом месте земного шара. Но даже здесь я не могу понять, что могло толкнуть человека на совершение такого неописуемого ужаса.
– Не ищите, – медленно сказал Крайцлер, стараясь выражаться предельно ясно и понятно, – причин в городе. Ни в недавних событиях, ни в обстоятельствах. Существо, которое вы ищете, явилось на свет очень давно. Возможно, корни его поведения следует искать во младенчестве, совершенно определенно – в детстве. И, возможно, детство его прошло совсем не здесь.
Теодор не нашелся с ответом, на его лице отразилась борьба чувств. Беседа сильно его обеспокоила. Впрочем, всякий раз вступая в дискуссию с Крайцлером, он впадал в сильное волнение. Хотя Рузвельт прекрасно знал, чем закончится этот разговор, и, как я начинал сейчас понимать, даже в некотором роде рассчитывал на это, еще когда просил меня привести к нему Ласло. И теперь с удовлетворением наблюдал, как то, что для любого из детективов в Управлении несомненно показалось бы неизведанным океаном, опытный Крайцлер разлагает на течения и курсы. Теории Ласло явно предлагали решение загадки, которую Теодор был склонен считать неразрешимой, и это позволяло надеяться, что правосудие, пускай и с опозданием, но все же способно восторжествовать. Даже в том случае, когда смерть человека (а теперь, похоже, и не одного) не заинтересовала в Управлении больше никого. Если бы это еще хоть как-то объяснило, что здесь делаю я…
– Джон, – внезапно сказал Теодор, даже не взглянув на меня. – Здесь были Келли и Эллисон.
– Я знаю. Мы с Сарой столкнулись с ними на лестнице.
– Да? – Теодор поправил на носу пенсне. – Проблем не было? Келли становится сущим дьяволом, особенно если рядом возникает женщина.
– Ну, я бы не назвал это приятной встречей, – ответил я, – но Сара держалась молодцом.
Теодор облегченно вздохнул:
– Ну и слава богу. Хотя, между нами, я временами до сих пор сомневаюсь, было ли это мудрым решением с моей стороны.
Он имел в виду свое решение взять Сару на работу – вместе с еще одной секретаршей они стали первыми женщинами, принятыми в полицию Нью-Йорка. Рузвельт подвергся за это серьезной критике как со стороны собственных коллег, так и со стороны прессы, но он был так же нетерпим к тому, как в американском обществе относятся к женщинам, как и любой знакомый мне мужчина, и решил дать этой парочке шанс постоять за себя.
– Келли, – продолжил Теодор, – грозил устроить бучу среди иммигрантских сообществ, если я вздумаю привлечь его и Эллисона по этому делу. Пообещал, что в этом случае сделает все от него зависящее, чтобы распустить слухи о Полицейском управлении, оставляющем безнаказанными жестокие убийства несчастных иностранных детей.
Крайцлер кивнул:
– И ему будет несложно исполнить свое обещание. Тем более что в принципе это правда. – Рузвельт резко взглянул на Крайцлера, но тут же отвел глаза, признавая его правоту. – Скажите мне, Мур, – продолжил Ласло, – что вы думаете об Эллисоне? Есть ли основание предполагать, что он действительно может быть в этом замешан?
– Вышибала? – Я откинулся назад в кресле, вытянув ноги и взвешивая вопрос. – Он, несомненно, самый скверный человек в этом городе. У большинства нынешних бандитов в душе осталось что-то человеческое, пускай и на самом дне. Даже у Монаха Истмена – тот, к примеру, разводит птичек и кошечек. Но за Вышибалой, насколько мне известно, таких слабостей не числится. Его любимый спорт – жестокость, и, пожалуй, это единственное, что доставляет ему удовольствие. И даже если бы я не видел тела, спроси кто-нибудь моего мнения насчет того, кто может быть замешан в смерти мальчика, работавшего в «Парез-Холле», я бы без тени сомнения указал на Вышибалу как на первого подозреваемого. Мотив? У него их немного, но, скажем, – чтобы приструнить оставшихся ребят, лишний раз напомнить им о необходимости отстегивать ему положенную долю. Но тут есть одно «но» – стиль. Вышибала – человек стилета, если вы понимаете, о чем я. Убивает тихо, аккуратно, и большинство его предполагаемых жертв больше никто никогда не видит. Он сверкает одеждами, но на работе не светится. Так что как бы ни хотелось утверждать обратное, мне вовсе не кажется, что он заметан в этом деле. Просто не его почерк.
Я поднял глаза и увидел, что Ласло озадаченно на меня смотрит.
– Джон, я никогда в жизни не слышал от тебя ничего умнее, – сказал он. – И к слову, о твоих вопросах касательно цели твоего пребывания здесь с нами. – Он повернулся к Теодору. – Рузвельт, я прошу назначить Мура моим ассистентом. Его знание преступной деятельности и мест, где она вершится, может оказаться просто бесценным.
– Ассистентом? – повторил я. Но мне никто не ответил. В глазах Теодора зажегся огонек, под кожей заходили желваки, и я понял, что он полностью согласен с Крайцлером.
– Я полагаю, вам бы хотелось принять участие в следствии, – сказал он. – Я это чувствую.
– Принять участие в следствии? – повторил я в замешательстве. – Рузвельт, куда девался ваш хваленый голландский ум? Алиенист? Психиатр? У вас и так уже ходят в заклятых врагах все старшие офицеры Управления, не говоря уже о половине членов Совета уполномоченных. Они уже делают ставки на ваше увольнение и сходятся на том, что это произойдет аккурат ко Дню независимости! Если хоть одно слово насчет того, что вы поручили дело кому-то вроде Крайцлера просочится наружу, это будет звучать так, словно вы наняли африканского шамана!
Ласло хмыкнул:
– Примерно так склонны величать меня большинство уважаемых горожан. Мур прав, Рузвельт. Необходимо будет действовать в обстановке строжайшей секретности.
Рузвельт кивнул.
– Я отдаю себе отчет в складывающейся ситуации, джентльмены, поверьте мне. Секретность будет обеспечена.
– И насчет, – продолжил Крайцлер, предпринимая еще один тонкий дипломатический ход, – условий…
– Если вы имеете в виду жалованье, – сказал Рузвельт, – то с этого момента вы будете получать его согласно ставке, официально предусмотренной для консультанта.
– Боюсь, когда я заговорил об условиях, жалованье меня интересовало меньше всего. Как и должность консультанта. Боже праведный, Рузвельт, ваши детективы неспособны сделать простейшего вывода из отсутствия глаз – три убийства за три месяца и самая важная улика приписывается крысам! Кто знает, сколько всего еще они упустили. Что же касается связи этих убийств с делами трехлетней давности – при условии, что такая связь существует, – нам, джентльмены, светит умереть от старости в своих постелях, пока они обнаружат ее самостоятельно, с «консультантом» или без. Нет, с вашими крысоловами мы ничего не добьемся. Я имел в виду лишь дополнительную помощь со стороны Управления…
Рузвельт, вечный прагматик, слушал внимательно.
– Продолжайте.
– Дайте мне двух-трех талантливых молодых детективов, которые имеют четкое представление о современных методах расследования, тех, кто не успел погрязнуть в старой системе ведения дел и никогда не ходил под Бёрнсом. – (Томас Бёрнс считался самым уважаемым из стариков – основатель и фактический глава Отдела расследований, скользкий тип, накопивший огромное состояние за срок своей службы; далеко не случайно он ушел в отставку до того, как Рузвельт появился в составе Совета уполномоченных.) – Мы обоснуемся где-нибудь вне штаб-квартиры, хотя и неподалеку. Назначьте кого-нибудь связным – опять-таки из новеньких, лучше всего помоложе. И предоставьте нам доступ ко всей возможной информации, естественно – памятуя о секретности. – Ласло удовлетворенно сел, осознавая всю беспрецедентность подобных требований. – Дайте нам все это, и у нас, возможно, появится некий шанс.
Рузвельт покрепче вцепился в стол и тихонько покачался в кресле, не сводя глаз с Крайцлера.
– Мне это будет стоить работы, – сказал он, не выказав, как могло бы показаться, должной озабоченности, – в том случае, если что-нибудь обнаружится. Мне вот что интересно – осознаете ли вы, доктор, насколько пугает ваша работа самых разных людей, в том числе и тех, кто управляет этим городом? И политиков, и предпринимателей? Когда Мур говорил об африканском шамане, это ведь была совсем не шутка, понимаете?
– Уверяю вас, я вовсе не расценивал его фразу как оную. Но если вы искренне желаете, чтобы все это прекратилось, – с нажимом произнес Крайцлер, – вам придется согласиться на мои условия.
В ответ Крайцлер лишь кивнул со знакомой брезгливостью:
– В наше время на должность коронера может претендовать любой мясник или дипломированный аптекарь. Не сложнее, чем устроиться главным врачом в психиатрическую клинику.
– Согласен. Но, возвращаясь к вашему отчету, у меня сложилось впечатление, что он указывает…
– На все, что я обнаружил он не указывает, – осторожно прервал его Крайцлер. – Разумеется, там не упомянуто несколько самых важных моментов.
– То есть? – Теодор удивленно взглянул на него, даже уронив пенсне, которое носил на службе обычно. – Прошу прощения?
– Слишком много глаз в Управлении просматривают отчеты, комиссар. – Крайцлер изо всех сил старался говорить дипломатично – в его случае для этого требовались значительные усилия. – Мне бы не хотелось, чтобы некоторые детали стали… достоянием общественности. Пока, во всяком случае.
Теодор некоторое время молчал, задумчиво сузив глаза.
– Вы пишете, – произнес он тихо, – об ужасных ошибках.
Крайцлер поднялся, подошел к окну и чуть отодвинул жалюзи.
– Во-первых, Рузвельт, вы должны пообещать мне, что впредь такие субъекты, как, – последовавшие имя и должность он произнес с явным отвращением, – детектив-сержант Коннор, не будут ставится в известность относительно этого дела. Этот человек все утро снабжал прессу фальшивыми сведениями – домыслами, которые в итоге могут стоить жизни многим невинным людям.
Обычно хмурое чело Теодора собралось положительно глубокими складками:
– Черт побери! Если это правда, доктор, я заставлю этого человека…
Крайцлер предостерегающе поднял руку:
– Просто пообещайте мне, Рузвельт.
– Даю слово. Только передайте мне слова Коннора.
– Он дал понять некоторым репортерам, – начал Крайцлер, прохаживаясь по кабинету, – что в убийстве Санторелли повинен человек по имени Вульфф.
– Тогда как вы уверены в обратном?
– Несомненно. Действия Вульффа определенно лишены умысла и слишком бессистемны. Хотя он совершенно свободен от каких бы то ни было моральных запретов и не испытывает отвращения к насилию.
– В таком случае вы признали его… – для Рузвельта подобный язык был несколько непривычен, – психопатом? – Крайцлер удивленно поднял бровь. – Я ознакомился с некоторыми вашими трудами последнего времени, – продолжил Теодор с некоторой долей застенчивости. – Хотя не сказал бы, что многое в них понял…
Крайцлер кивнул, загадочно улыбаясь:
– Вы спрашиваете, психопат ли Вульфф? Безусловно, в его случае наблюдается естественное психопатическое чувство неполноценности. Но вот называть его психопатом… Если вы читали соответствующую литературу, Рузвельт, вы наверняка согласитесь, что в данном случае все зависит от того, на чьи мнения мы опираемся.
Почесав подбородок, Рузвельт кивнул. Тогда я не придал словам Ласло особого значения, но спустя несколько недель понял, что это были главные камни преткновения в споре Крайцлера со своими многочисленными коллегами – битве, которая впоследствии развернулась главным образом на страницах «Американского журнала умопомешательства», ежеквартального издания, принадлежавшего сообществу главных врачей различных клиник для душевнобольных: тот выпуск был посвящен пациентам, одержимым манией убийства. Мужчины и женщины, с точки зрения психиатрии, совершенно здоровые, чей интеллектуальный уровень вполне соответствовал общепринятым нормам, тем не менее совершали дикие акты насилия, не укладывавшиеся ни в какие рамки современной морали, в связи с чем немецкий психолог Эмиль Крэпелин предложил включать таких пациентов в класс так называемых «психопатических личностей». Классификация в целом была принята, однако возник серьезный вопрос – каким видом психического расстройства в таком случае, предполагается, страдают эти «психопаты»? Многие врачи утверждали, что подобные пациенты явно ненормальны, однако затруднялись назвать причины заболевания, считая, что их открытие – не более чем вопрос времени. Крайцлер же полагал, что психопатия является следствием неких экстремальных переживаний в детстве пациента и не имеет отношения к подлинным патологиям. Рассматривая действия таких людей в контексте пережитого ими, можно не только верно оценивать их мотивы, но даже и предугадывать их поведение (что в принципе невозможно в случае с настоящими сумасшедшими). И этот диагноз определенно подходил Генри Вульффу.
– В таком случае вы объявите его достаточно вменяемым, и он предстанет перед судом? – спросил Рузвельт.
– Да. – При этих словах лицо Крайцлера слегка омрачилось и он опустил взгляд на свои руки, сцепив их вместе. – И, что не менее важно, еще задолго до того, как свершится правосудие, мы получим доказательства, что этот человек никоим образом не причастен к делу Санторелли. Жуткие доказательства. Я понял, что больше молчать не могу.
– И?…
Крайцлер опустил руки и вернулся к окну.
– Боюсь, это будут новые тела. Особенно если кто-то попытается связать Вульффа с Санторелли. Да. – Голос его сделался глуше. – Он будет вне себя, если таким образом у него вдруг отберут заслуженную славу.
– Кто будет?!
Но Ласло будто не услышал меня.
– Может быть, кто-то из вас, – продолжил он все в той же отстраненной манере, – помнит любопытное дело, имевшее место три года назад и также связанное с убийством ребенка? Рузвельт, боюсь, это пришлось на пик вашей политической борьбы в Вашингтоне, так что вы наверняка не в курсе. Что же до вас, Мур, мне кажется, вы в те годы были увлечены не менее напряженной борьбой с редакцией «Вашингтон Пост», мечтавшей заполучить голову мистера Рузвельта.
– «Пост», – произнес я с отвращением. – «Пост» тогда просто по уши зарылась во всю эту грязь – с каждым нелегальным назначением в госаппарате…
– Да-да, – прервал меня Крайцлер, поднимая усохшую руку. – Никто не ставил под сомнение достойность вашей позиции. И вашу лояльность, хотя редакторы ваши, похоже, под конец и сами не знали, кого им следует поддержать.
– В результате они пришли в себя, – сказал я, несколько раздув грудь. – Не то чтобы это сохранило мне работу.
– Ну-ну, Мур, ни к чему винить себя во всех бедах. Впрочем, мы отвлеклись: как я уже сказал, три года назад в водонапорную башню рядом с жилым домом на Саффолк-стрит, что к северу от Дилэнси ударила молния. Башня была самой высокой постройкой в районе, и событие это было бы вполне объяснимым, если бы не одно необычное обстоятельство. Когда жильцы соседнего дома вместе с пожарной командой добрались до крыши, кому-то, возможно, удар молнии показался провидением, ибо в башне обнаружили тела двух детей. Брата и сестры. Их горла были перерезаны. Так вышло, что я был знаком с их семьей. Они были евреями из Австрии. Сами дети были просто прелестными – правильные черты, огромные карие глаза, – хоть и слыли большими непоседами. В известном смысле – позором семьи. Воровали, лгали, обижали других детей, словом, были совершенно неуправляемы. Как следствие, мало кто из соседей сожалел об их смерти. Когда их нашли, тела уже находились на стадии разложения. Мальчик упал в воду с платформы, где его первоначально оставили, и тело сильно раздуло. Девочка была в лучшем состоянии, поскольку все это время пребывала в сухом месте, но все возможные улики были уничтожены очередным некомпетентным коронером. Своими глазами я ничего не видел – только официальные отчеты с места преступления, однако одна деталь мне запомнилась, – и он левой рукой показал на свое лицо. – У жертв не было глаз. По коже у меня побежали мурашки и я вспомнил, что говорил прошлой ночью Рузвельт. Кроме Санторелли, убили еще двоих. Глядя на Теодора, я понял, что он сейчас подумал о том же – он застыл на месте, в глазах его полыхнуло мрачное предчувствие чего-то крайне неприятного. И также одновременно мы попытались от этого чувства избавиться. Я – молча, Рузвельт при этом заговорил:
– Но это не так уж и необычно. Особенно в случаях, когда тела находятся непогребенными столько времени. Да и если глотки были перерезаны, из них вытекло достаточно крови, чтобы привлечь пожирателей падали.
– Возможно, – ответил Крайцлер, сопроводив свои слова легким кивком, и снова принялся мерить шагами комнату. – Но водонапорная башня была опечатана как раз из тех соображений, чтобы не допустить внутрь грызунов и прочих падальщиков.
– Да, действительно… – протянул Теодор, судя по всему, окончательно запутавшись. – Кто-нибудь писал об этом?
– Писали, – сказал Крайцлер. – Я полагаю, это дело нашло отражение на страницах «Уорлд».
– Но, – возразил я, – не построено еще такое здание, а тем паче водонапорная башня, куда бы не было доступа животным. Крысам, например.
– Верно, Джон, – кивнул мне Крайцлер, остановившись. – И учитывая полное отсутствие любых улик, я был вынужден тогда согласиться с этой версией. Вот только почему крысы, пускай даже и нью-йоркские, обнаружив пару тел, решили так аккуратно закусить глазами и не тронуть прочего, осталось для меня загадкой, на которую я старался не обращать внимания и которая до поры оставалась неразрешенной. До минувшей ночи. – Сказав это, он продолжил свой променад по кабинету. – Увидев состояние тела Санторелли, я сразу же приступил к обследованию глазных орбит. Работать при свете факела, разумеется, не слишком удобно, но, тем не менее, я обнаружил то, что искал. На скуловой кости – также, как и на надглазничном гребне – серию прямых надрезов, а на крыле клиновидной кости, практически на дне полости – несколько небольших вмятин. Все это недвусмысленно указывает на использование режущей кромки и острия ножа, предположительно охотничьего. И я предполагаю, что если бы мы эксгумировали тела двух жертв 1893 года – а я собираюсь потребовать проведения такой экспертизы, – то и у них обнаружились бы подобные следы. Иными словами, джентльмены, глаза были извлечены рукой человека.
Ужас мой усиливался. Совершенно не отдавая себе отчет, я пробормотал вместо аргумента:
– Но как же то, что говорил сержант Коннор?…
– Мур, – произнес Крайцлер тоном, пресекающим любые возражения. – Если мы действительно собираемся продолжать эту беседу, я полагаю, нам следует забыть о мнении таких людей, как сержант Коннор.
Рузвельт нерешительно поерзал в кресле. По его лицу я понял, что он только что израсходовал последнюю возможность оставить Ласло в неведении относительно действительного положения вещей.
– Боюсь, я должен вам это сказать, доктор, – начал он, вцепившись руками в подлокотники, – но за последние три месяца у нас произошли еще два убийства, которые, как мне кажется, укладываются в… тот шаблон, о котором вы говорите.
От такого заявления Ласло остолбенел.
– Что? – спросил он быстро, но в то же время очень тихо. – Где, где были найдены тела?
– Точно сказать не могу, – ответил Теодор.
– И это были проститутки?
– Полагаю, что да.
– Вы полагаете? Отчеты, Рузвельт, мне необходимо увидеть отчеты! Да неужели никто в вашем ведомстве даже не соизволил подумать о явной связи всех этих дел? И вы, Рузвельт?
За отчетами немедленно послали. Когда их принесли, нам открылись новые факты – еще два трупа мальчиков, несомненно, торговавших своими телами, также были обнаружены, по мнению коронера, вскоре после смерти. Как и сказал мне накануне Рузвельт, в тех случаях крови было меньше, хотя похоже, что разница в количестве ранений и некоторые мелкие отличия никак не влияли на явное сходство этих дел. Первый мальчик, двенадцатилетний африканский иммигрант, которого все называли не иначе, как «Милли», был прикован цепями к корме парома на остров Эллис. Второго, десятилетнего Аарона Мортона, нашли на Бруклинском мосту – его просто подвесили за ноги. Согласно отчетам, оба мальчика были частично обнажены, глотки у обоих перерезаны, наблюдались и другие увечья, но самое главное – у обеих жертв отсутствовали глаза. Читая отчеты, Ласло несколько раз пробормотал последнее обстоятельство, явно пребывая в глубоких раздумьях.
– Я полагаю, что понял, о чем вы говорите, Крайцлер, – громко сказал Теодор. Он терпеть не мог во время дискуссии оставаться в стороне, даже в тех случаях, когда тема была ему не близка. – Первое убийство было совершено три года назад. А теперь кто-то начитался старых газетных статей и решил заняться имитацией. – Теодор был явно доволен собственной оригинальной экстраполяцией. – Верно, доктор? И ведь такое не в первый раз происходит с подачи наших любезных газет.
Крайцлер тем не менее лишь постукивал указательным пальцем по сжатым губам, и вид у него был такой, будто он только сейчас осознал, что дело это намного запутаннее, чем ему представлялось раньше.
Я в свою очередь осмелился сделать иной вывод.
– А что там насчет останков? – спросил я. – Все эти… недостающие органы, отрезанная плоть… э-э… ну все это? Такого ведь не было в предыдущих делах.
– Не было, – медленно ответил Крайцлер. – Но мне кажется, есть объяснение этим отличиям, хотя сейчас нас это не должно волновать. Глаза – вот ключ, связь и способ… Я готов поставить что угодно на… – Тут он снова замолчал.
– Ну хорошо, – сказал я, опуская руки. – Значит, кто-то три года назад убил двух детей, а сейчас мы столкнулись с сумасшедшим подражателем, который вдобавок уродует тела. И что нам теперь предстоит со всем этим делать?
– В том, что вы сейчас сказали, Джон, – ровным тоном ответил Крайцлер, – нет ни грана точности. К тому же я не уверен, что это дело рук сумасшедшего. И я склонен полагать, что сам он не в восторге от того, чем ему приходится заниматься, – в том смысле, как вообще можно понимать подобное утверждение. Но самое главное – и здесь я боюсь разочаровать вас, Рузвельт, – я уверен как в себе самом, что это не имитатор, а один и тот же человек.
Мы ждали, что он сделает такой вывод, и боялись его – и я, и Рузвельт. Я достаточно отработал полицейским репортером после моего бесцеремонного отстранения от вашингтонских дел из-за поддержки Рузвельта в его борьбе с кумовством в государственном аппарате. Я даже освещал дела о громких убийствах за границей. Так что я прекрасно знал, что преступники, подобные тому, которого описывал Крайцлер, существуют, но никому из нас не было приятно удостовериться в том, что мы столкнулись как раз с таким экземпляром. А Рузвельт хоть и был прирожденным бойцом, мало что понимал в тонких деталях преступного поведения, и ему проглотить подобное было тяжелее всего.
– Но… три года! – ошеломленно воскликнул он. – Честное слово, Крайцлер, даже если такой человек и существует, он ведь не мог водить за нос правосудие столько лет!
– Нехитрая задача – водить за нос того, кто тебя не преследует, – ответил Крайцлер. – А если полиция и проявляла какой-то интерес к этому делу, шансов у нее не было. Ибо они даже не потрудились выяснить мотивы преступления.
– А вы? – На этот раз слова Рузвельта прозвучали чуть ли не умоляюще.
– Потрудился – правда, пока далеко не продвинулся. У меня есть несколько зацепок – но нам необходимо докопаться до остального. Только если мы сможем с полной уверенностью сказать, что именно толкает его на убийства, мы решим эту головоломку.
– Но что может заставить человека совершать такое? – спросил Рузвельт, и в голосе его чувствовалось подлинное смятение. – В конце концов, у Санторелли даже не было при себе денег. Мы опросили его родственников, но они той ночью все были дома. Если только это не результат его ссоры с кем-то, кто…
– Я сильно сомневаюсь, что здесь замешаны какие-то личные дрязги, – ответил Ласло. – Очень может статься, что мальчик до той ночи никогда не встречался со своим убийцей.
– То есть вы утверждаете, что кто бы ни убил ребенка, он не был с ним даже знаком?
– Возможно. Для него не было важно, кого он убивает. Ему было важно, что олицетворяет собой его жертва.
– И? – спросил я.
– И это нам предстоит определить.
Рузвельт продолжил свой осторожный допрос:
– У вас есть какие-то улики, подтверждающие эту версию?
– Нет, если вы имеете в виду именно улики. Я основываюсь исключительно на опыте, полученном из многолетнего общения с подобными пациентами. И на дарованной мне интуиции.
– Но… – Как только настала очередь Рузвельта мерить шагами кабинет, Крайцлер расслабился, будто основная и самая трудная часть его работы выполнена. Теодор же настойчиво продолжал стучать себя кулаком в открытую ладонь. – Послушайте, Крайцлер, это правда, я, как и все мы здесь, вырос в достаточно приличном месте. Но с тех пор как я получил это назначение, мне пришлось весьма близко познакомиться с преступным миром, и перевидал я всякого. Я знаю, что порок и бесчеловечное отношение к себе подобным в Нью-Йорке намного превосходят положение дел в любом месте земного шара. Но даже здесь я не могу понять, что могло толкнуть человека на совершение такого неописуемого ужаса.
– Не ищите, – медленно сказал Крайцлер, стараясь выражаться предельно ясно и понятно, – причин в городе. Ни в недавних событиях, ни в обстоятельствах. Существо, которое вы ищете, явилось на свет очень давно. Возможно, корни его поведения следует искать во младенчестве, совершенно определенно – в детстве. И, возможно, детство его прошло совсем не здесь.
Теодор не нашелся с ответом, на его лице отразилась борьба чувств. Беседа сильно его обеспокоила. Впрочем, всякий раз вступая в дискуссию с Крайцлером, он впадал в сильное волнение. Хотя Рузвельт прекрасно знал, чем закончится этот разговор, и, как я начинал сейчас понимать, даже в некотором роде рассчитывал на это, еще когда просил меня привести к нему Ласло. И теперь с удовлетворением наблюдал, как то, что для любого из детективов в Управлении несомненно показалось бы неизведанным океаном, опытный Крайцлер разлагает на течения и курсы. Теории Ласло явно предлагали решение загадки, которую Теодор был склонен считать неразрешимой, и это позволяло надеяться, что правосудие, пускай и с опозданием, но все же способно восторжествовать. Даже в том случае, когда смерть человека (а теперь, похоже, и не одного) не заинтересовала в Управлении больше никого. Если бы это еще хоть как-то объяснило, что здесь делаю я…
– Джон, – внезапно сказал Теодор, даже не взглянув на меня. – Здесь были Келли и Эллисон.
– Я знаю. Мы с Сарой столкнулись с ними на лестнице.
– Да? – Теодор поправил на носу пенсне. – Проблем не было? Келли становится сущим дьяволом, особенно если рядом возникает женщина.
– Ну, я бы не назвал это приятной встречей, – ответил я, – но Сара держалась молодцом.
Теодор облегченно вздохнул:
– Ну и слава богу. Хотя, между нами, я временами до сих пор сомневаюсь, было ли это мудрым решением с моей стороны.
Он имел в виду свое решение взять Сару на работу – вместе с еще одной секретаршей они стали первыми женщинами, принятыми в полицию Нью-Йорка. Рузвельт подвергся за это серьезной критике как со стороны собственных коллег, так и со стороны прессы, но он был так же нетерпим к тому, как в американском обществе относятся к женщинам, как и любой знакомый мне мужчина, и решил дать этой парочке шанс постоять за себя.
– Келли, – продолжил Теодор, – грозил устроить бучу среди иммигрантских сообществ, если я вздумаю привлечь его и Эллисона по этому делу. Пообещал, что в этом случае сделает все от него зависящее, чтобы распустить слухи о Полицейском управлении, оставляющем безнаказанными жестокие убийства несчастных иностранных детей.
Крайцлер кивнул:
– И ему будет несложно исполнить свое обещание. Тем более что в принципе это правда. – Рузвельт резко взглянул на Крайцлера, но тут же отвел глаза, признавая его правоту. – Скажите мне, Мур, – продолжил Ласло, – что вы думаете об Эллисоне? Есть ли основание предполагать, что он действительно может быть в этом замешан?
– Вышибала? – Я откинулся назад в кресле, вытянув ноги и взвешивая вопрос. – Он, несомненно, самый скверный человек в этом городе. У большинства нынешних бандитов в душе осталось что-то человеческое, пускай и на самом дне. Даже у Монаха Истмена – тот, к примеру, разводит птичек и кошечек. Но за Вышибалой, насколько мне известно, таких слабостей не числится. Его любимый спорт – жестокость, и, пожалуй, это единственное, что доставляет ему удовольствие. И даже если бы я не видел тела, спроси кто-нибудь моего мнения насчет того, кто может быть замешан в смерти мальчика, работавшего в «Парез-Холле», я бы без тени сомнения указал на Вышибалу как на первого подозреваемого. Мотив? У него их немного, но, скажем, – чтобы приструнить оставшихся ребят, лишний раз напомнить им о необходимости отстегивать ему положенную долю. Но тут есть одно «но» – стиль. Вышибала – человек стилета, если вы понимаете, о чем я. Убивает тихо, аккуратно, и большинство его предполагаемых жертв больше никто никогда не видит. Он сверкает одеждами, но на работе не светится. Так что как бы ни хотелось утверждать обратное, мне вовсе не кажется, что он заметан в этом деле. Просто не его почерк.
Я поднял глаза и увидел, что Ласло озадаченно на меня смотрит.
– Джон, я никогда в жизни не слышал от тебя ничего умнее, – сказал он. – И к слову, о твоих вопросах касательно цели твоего пребывания здесь с нами. – Он повернулся к Теодору. – Рузвельт, я прошу назначить Мура моим ассистентом. Его знание преступной деятельности и мест, где она вершится, может оказаться просто бесценным.
– Ассистентом? – повторил я. Но мне никто не ответил. В глазах Теодора зажегся огонек, под кожей заходили желваки, и я понял, что он полностью согласен с Крайцлером.
– Я полагаю, вам бы хотелось принять участие в следствии, – сказал он. – Я это чувствую.
– Принять участие в следствии? – повторил я в замешательстве. – Рузвельт, куда девался ваш хваленый голландский ум? Алиенист? Психиатр? У вас и так уже ходят в заклятых врагах все старшие офицеры Управления, не говоря уже о половине членов Совета уполномоченных. Они уже делают ставки на ваше увольнение и сходятся на том, что это произойдет аккурат ко Дню независимости! Если хоть одно слово насчет того, что вы поручили дело кому-то вроде Крайцлера просочится наружу, это будет звучать так, словно вы наняли африканского шамана!
Ласло хмыкнул:
– Примерно так склонны величать меня большинство уважаемых горожан. Мур прав, Рузвельт. Необходимо будет действовать в обстановке строжайшей секретности.
Рузвельт кивнул.
– Я отдаю себе отчет в складывающейся ситуации, джентльмены, поверьте мне. Секретность будет обеспечена.
– И насчет, – продолжил Крайцлер, предпринимая еще один тонкий дипломатический ход, – условий…
– Если вы имеете в виду жалованье, – сказал Рузвельт, – то с этого момента вы будете получать его согласно ставке, официально предусмотренной для консультанта.
– Боюсь, когда я заговорил об условиях, жалованье меня интересовало меньше всего. Как и должность консультанта. Боже праведный, Рузвельт, ваши детективы неспособны сделать простейшего вывода из отсутствия глаз – три убийства за три месяца и самая важная улика приписывается крысам! Кто знает, сколько всего еще они упустили. Что же касается связи этих убийств с делами трехлетней давности – при условии, что такая связь существует, – нам, джентльмены, светит умереть от старости в своих постелях, пока они обнаружат ее самостоятельно, с «консультантом» или без. Нет, с вашими крысоловами мы ничего не добьемся. Я имел в виду лишь дополнительную помощь со стороны Управления…
Рузвельт, вечный прагматик, слушал внимательно.
– Продолжайте.
– Дайте мне двух-трех талантливых молодых детективов, которые имеют четкое представление о современных методах расследования, тех, кто не успел погрязнуть в старой системе ведения дел и никогда не ходил под Бёрнсом. – (Томас Бёрнс считался самым уважаемым из стариков – основатель и фактический глава Отдела расследований, скользкий тип, накопивший огромное состояние за срок своей службы; далеко не случайно он ушел в отставку до того, как Рузвельт появился в составе Совета уполномоченных.) – Мы обоснуемся где-нибудь вне штаб-квартиры, хотя и неподалеку. Назначьте кого-нибудь связным – опять-таки из новеньких, лучше всего помоложе. И предоставьте нам доступ ко всей возможной информации, естественно – памятуя о секретности. – Ласло удовлетворенно сел, осознавая всю беспрецедентность подобных требований. – Дайте нам все это, и у нас, возможно, появится некий шанс.
Рузвельт покрепче вцепился в стол и тихонько покачался в кресле, не сводя глаз с Крайцлера.
– Мне это будет стоить работы, – сказал он, не выказав, как могло бы показаться, должной озабоченности, – в том случае, если что-нибудь обнаружится. Мне вот что интересно – осознаете ли вы, доктор, насколько пугает ваша работа самых разных людей, в том числе и тех, кто управляет этим городом? И политиков, и предпринимателей? Когда Мур говорил об африканском шамане, это ведь была совсем не шутка, понимаете?
– Уверяю вас, я вовсе не расценивал его фразу как оную. Но если вы искренне желаете, чтобы все это прекратилось, – с нажимом произнес Крайцлер, – вам придется согласиться на мои условия.