Страница:
Петровский строй полицейского государства быстро понизил прежнюю общественную самодеятельность. Сословные права обратились в повинности. Власти земского самоуправления стали бюрократическими приказами. Бывшие общие выборы заменились государственными назначениями. И практика приходских выборов приобрела уже другой смысл. Судьба кандидатов на священство решалась в консисториях «рассуждением епископлим», а правила о приходских выборах приобрели другой смысл: как простое свидетельство о добропорядочности и приемлемости данного кандидата с мирянской точки зрения. В Аннинское время, в 1739 г. издается Синодом указ, явно понижающий значение и силу приходских выборов. А судьба направляемых к епископу избранников уже определяется самим епископом после основательного испытания и переобучения. Указ требует, чтобы и самый приход не ограничивался единственным своим кандидатом, а посылал к епископу на его выбор по два или три кандидата, а если таких в данном приходе нет, добрать их дополнительно от соседних приходов. А затем уже самим архиереям свидетельствовать «о разуме, о научении закона и о прилежании к св. Писанию, и при том и о беспорочном их житии. А потом, через некоторое довольное время, а именно не меньше трех месяцев, всех оных ставленников имеют архиереи, каждый при своем доме, или в ближних градских монастырях содержать и пищею довольствовать, а между тем учительным священникам велеть обучать их… и каждую неделю всех оных имеют архиереи экзаменовать (!). А между тем велеть подмечать состояние жития их и поступков, кто из них по достоверному свидетельству обрящется достойнее чина священства, и таких имеют и посвящать».
Обряд приходских выборов, как видно из инструкций митр. Платона для московской епархии, продолжал выполняться еще и в конце ХVIII в., но уже в инструкциях этого времени говорится не о приходах в целом, а об отзывах «лучших прихожан». В случаях неуважения таких отзывов архиереями, протесты снизу становятся более редкими и безуспешными. Еще в половине ХVIII в. разыгрался такой конфликт в самой Москве. В 1753 г. студент Московской Дух. Академии Некрасов пожелал стать дьяконом Преображенской церкви в Наливках и получил без борьбы так называемый заручный выбор от прихожан этой церкви. Но купец Азбукин — «воротило» в приходе, собрал от группы прихожан «заручный выбор» (т. е. выборные голоса за собственноручными подписями) в пользу другого кандидата. Некрасов, однако, не сомневаясь в своих правах, явился на пробную службу в церкви — показать свой голос и искусство чтения. По окончании литургии священник объявил с амвона, что вот данный студент богословия Некрасов собирается быть у них дьяконом. На это Азбукин заявил: «я де плюю на богословие, и что нам есть от богословия?» В следующий раз во время чтения часов, тот же Азбукин, подойдя к Некрасову, «с бесчестием и студом немалым сослал его с клироса, и он взят был священником в алтарь». Когда после литургии священник вторично обратился с рекомендацией Некрасова, «тогда он, Азбукин, и прочие его партизаны, всячески поношающе говорили, что им школьников отнюдь не надобно, и пусть школьники идут в села и учат там деревенских мужиков, а московские жители до них де переучены, да и лучше их. И ежели школьник впредь придет в их церковь, они генеральное определение положили — и метлой из церкви выгнать». Московский архиепископ Платон (Малиновский) вступился за Некрасова и дал почувствовать Азбукину, что есть законные пределы самодурству. Его резолюция гласила: «Азбукина, сыскав и призвав в консисторию и объявив ему Регламент Духовный о студентах, допросить: для чего он противится Именному Указу Государеву и для чего мужик простой, безстудный, в церковное дело вступает?» Азбукин пытался, как подведомый магистрату, не являться в консисторию. Но магистрат приказал. Азбукин выслушал консисторский выговор, и Некрасов был формально назначен на место.
Параллельные явления происходили и в южной России. Черниговский епископ Иродион (Жураковский) требовал школьного ценза. «Громада» противилась. В 1729 г. явилась с жалобой к гетману. По объяснению епископа громадяне систематически боролись с богословским образованием. «В Мглинском наместничестве священники и читать разучились. А поставленного им в священники «философа» Якимовича и в церковь не пустили». Когда Якимович пытался прочитать пред ними свою ставленную грамоту, то «по обыкновению их — мглинцан лисовому, аки вепри возгоготаша, рекуще: яко весьма Якимовича священником маты соби не хощуть, кроме от их ядовитого роду ни якись из вышпоминных дивых звирий». Якимович прогнан. Епископ Иродион обратился к гетману, грозясь, в случае попустительства, рапортоватъ в Петербург. Гетман, боясь столкновения с громадой, уклонялся. Но архиепископ Иродион был борцом за принцип и разослал по епархии универсал, что бесшкольные кандидаты впредь не будут посвящаться, не взирая ни на какие выборы и ходатайства. Циркуляр интересен по изображению процедуры выборов с их махинациями и злоупотреблениями и по стилю южно-русского языка тогдашнего духовенства Петровско-Аннинского времени. Епископ сообщает, что в его архиерейский дом присылаются с рекомендациями их владельцев (патронов) церквей, или прихожан кандидаты на священство, однако не умеющие читать, тем более разуметь чтомое, явно за данные ими взятки. За непоставление таковых в священники «владельцы и парохияне ропщуть, и, щось непотребное в уме своем вмещая, на нас — архиерея клевещуть… З долгу нашого пастырского, благие между паствою устроевати порядки всеусердне желаючи, судили мы — архиерей — до пречестностей ваших сим предварить универсалом, через который имети хощем, а бы хто не есть желатель священства, а барзей з детей священнических, во всякой возможности прилагали тщания обучатися в коллегиуме нашем знания веры и всех догматов утвержденных церковных, чим бы возмогли удостоити себе священства и управления паствою. Ибо, если таковые желателе в обучении ся занехають тщательства и усердного радения, то желания своего отнюдь лишатся и священства удостоени не будут. Но трудящиеся в коллегиуме и учением себе изнурящии, по силе Д. Регламента и мимо наследников поставляемы будут во презвитеры». Но бедный ревнитель школы и законности, архиеп. Иродион на сей раз просчитался. Аннинское правительство по военным расчетам ухаживало за гетманскими силами. Архиеп. Иродион был удален на покой. Мало того. Аннинское правительство, неся знамя традиций Петрова царствования, в частности, провозглашая необходимость для духовенства школьного ценза, в данном случае, по политическим соображениям, ради Южной России, издало даже в 24.IV.1735 г. циркуляр, подрывавший усилия архиереев в духе Дух. Регламента, и рекламировало для Южной России не новый школьный ценз, а старые, столь дефективные выборы. Именной указ звучал так: «Понеже известно нам учинилось, что в Малой России архиереи в своих епархиях по своей воле и соизволению, под образом учительных людей, в города и села владельческие, без согласия старшин и владельцев и прихожан, насильно попов и дьяконов определяют, и тако те попы и дьяконы, презирая в городах старшину, а в селах владельцев и, не исправляя надлежащего духовного дела, вступают в ссоры не токмо с прихожанами, но и с самими старшинами и владельцами. А иные многие без ведома владельцев покупают казачьи грунты и оными владеют и корыстуются, отчего казачьей службе есть умаление немалое»… «Того ради указали мы нашему Синоду в Малой России к Киевскому, Черниговскому и Переяславльскому архиереям послать наши указы, чтобы они, по силе Д. Регламента, в города и села без согласия прихожан, попов и дьяконов насильно не насылали». Подобная непоследовательность высшей власти чрезвычайно разрушительно действовала на создание нового порядка: — первенства школьных дипломов.
С наступлением царствования Елизаветы и общей реакции против порядков Аннинского царствования, архиереи, видимо, подавленные предыдущей непоследовательностью власти, бурно поднялись на борьбу с понижающей уровень духовенства выборностью от приходов. Особой ревностью в этом деле отличался Белгородский епископ Иоасаф Горленко (1748—1754 гг.) канонизованный в 1909 г. Он стал беспощадно гнать от себя всех рекомендованных претендентов, не выдержавших у него экзаменов. В Киеве тоже делал митр. Рафаил Заборовский, выдвигая воспитанников своей Академии. Но вот что переживали ставленники м. Рафаила, не выдвинутые приходами, по прибытие на места служения. Ставленник митрополита, о. Петр Галецкий, прибыв в село Комище, где правил службу его заместитель или, как такового именовали, «викарий», иначе «наместник», явился в церковь, чтобы служить литургию и уже начал проскомидию, а наместнику, о. Иоанну Завадовскому, поручил прочитать после литургии народу свою ставленную грамоту. Но вот два прихожанина, Яков Махота и Стефан Воловик, решили не допускать нового священника. Узнав, что заместитель о. И. Заводский в секрете от них открыл церковь, и новоназначенный о. Петр приступил уже к проскомидии, бунтари прибежали. Як. Махота вскочил «в олтарь и стал шуметь, не боясь Бога и страшного Его суда, в олтаре божественном, яко не подобает мирскому и входить в олтарь». И далее рапортует своему м. Рафаилу о. Галецкий в таких выражениях: «И другого половинного настоятеля, иерея Романа, викария Иоанна Завадовского богомерзкими словами бранит, что не объявил ему — Махоте, что я буду священнодействовать. И, услышавши такий вопль, вышпомянутий наместник вошел в олтарь и стал оному Махоте воспящать шуметь. То он — Махота, оставя викария, стал наместника многими непристойными и скверными словами бранить».
«Когда же окончилась литургия, то помянутый наместник грамоту мою ставленную вслух парохияном прочитал и все парохияне, яко довольны будучи мною, ни единого худого слова не сказали. Только он — Махота, яростно изнов убежавши в олтарь, стал шуметь и бранить неподобными словами, как наместника, так и викария за вышеизображенную причину. И ключи церковние по выходе моем с церкви узял и держал у себя три дня… И ныне мне нижайшему немалое озлобление и обиду делает помянутый Махота, не допуская к священнодействию». Вот иллюстрация формы борьбы. Уже большинство прихожан спокойно. Буянят лишь «консерваторы». Инстинкт массе подсказывал, что страхов за судьбу православия (как раньше в Польше) уже нет. И напряжение в этом деле подбора духовенства всенародным контролем уже не вызывается необходимостью.
В Великороссии во второй половине ХVIII в. выборная практика быстро пошла на убыль. Но, естественно, выборный консерватизм продолжается в восточно-окраинных казацких областях. Нужно заметить, что уже и в ХVII веке, как и в ХVIII, дьяческие должности в южной России и причетнические в северо-восточной России замещались властью приходов и владельцев церквей, а не архиерейскими указами. Эта местная свобода стала в противоречие даже с государственными интересами. Когда усилились разборы духовенства, то и контроль, и назначение полностью переданы в архиерейские руки. Но казаки ни за что не хотели поступиться и этой своей «вольностью». Воронежский епископ Иоанникий в 1762 г. жалуется Синоду, что казацкие старшины, считая себя «во всем от прочих отменными», не хотят слушаться архиерея и «не только в причет церковный аттестуют, но по своему рассмотрению и в причетники сами определяют и прямо в церковные дела вступают и грамоты причетнические от себя дают за своими войсковыми печатями». Новый епископ Воронежский, будущий святой, Тихон в 1765 г. докладывает Синоду: «оное войско и ныне, самовольно властвуя, в духовные дела вступает же, к церквам в дьячки и пономари определяет и грамоты дает. С каковыми грамотами ныне в городе Черкасске, в черкасском, медведицком и хоперском заказах, при церквах нашлось действительно определенных из священно-служительских детей и козаков 58 человек. А посвященных в стихарь, с данными от архиерея грамотами собою отрешает и в казаки записывает».
Но школьные аттестаты побеждали. В Московской епархии напр., священнические места преимущественно предоставлялись «богословам», дьяконские — «философам». Консистории стали сообщать списки вакансий в епархии прямо семинарским правлениям. Это стимулировало успехи учащихся, чтобы добыть себе лучшее место. А так как над семинариями возвышалась уже высшая школа в виде старших семинарий, каковой стала Московская, вскоре и прозванная Академией, а рядом с ней и Троицкая семинария, то вызовом лучших успевающих семинаристов в эти две столичные семинарии создавался и порядок пополнения имевших вскоре возникнуть Духовных Академий и, конечно, повышения квалификации столичного духовенства. При такой обстановке многим ученикам уже на школьной скамье давались места за успехи, а в случае ослабления успехов семинариста, сидящего на скамье, «перемещали» на худшее место. И архиерейскому начальству, даже в голову не приходили семейные претензии старых наследников духовного места. Эти наследники должны были для реализации своих наследственных претензий сами проходить через узкое горнило семинарских школьных успехов. Так школа побеждала старый порядок. Раз школьным меркам подчинялись сами наследственные искатели мест, то само собой понятно становились тенью прошлого и продолжавшие еще фигурировать так наз. «заручные челобитья» (т. е. прошения с подписями), сопровождавшие личные прошения квалифицированных школой соискателей мест. От своих же прежнего типа представлений бесшкольных наследственных кандидатов прихожане отказывались без боя, принимая архиерейские назначения, как норму. к концу ХVIII в. у самих архиереев установился взгляд на приходские выборы, как на явление ненормальное, как на пережиток старого беспорядка. Когда к митрополиту московскому Платону явились крестьяне с просьбой о своем кандидате, он им ответил: «ваше дело — орать да пахать, а мое — вам попов давать». Великий Платон в автобиографии своей рассказывает из периода его служения на Тверской кафедре (1770—1775 гг.): «в производстве дел не взирал Платон ни на просьбы, ни на слезы, коли то находил с справедливостью законной несообразным и с расстройством общего паствы порядка». В пример он приводит свое невнимание к уродливым результатам приходских выборов, равно и рекомендациям разных лиц, «не имеющих другого достоинства, кроме того, что умеют докучать, кланяться и плакать. Таковая Платонова поступка многим была не по нраву и невыгодные за то он слушал отзывы. Но вместо того большая часть всякого состояния людей были тем довольны и должной одобряли его похвалой, видя во всем его прямодушие. И при том и на самом деле усматривая лучший по духовенству порядок. Как то и был пастырь тем утешен, что некоторые из дворян отозвались к нему с благодарностью за хороших, данных им священников». Платона удивило такое довольство назначенными кандидатами, но прихожане ему ответили, что они действительно роптали, думая, что им вместо представляемых кандидатов дают обязательно худших, по пристрастию и мздоимству. Но когда они увидели, что назначенные лучше ими выбранных, то и перестали роптать. «Итак, заключает Платон, пастырь, сам быв ободрен, продолжал свое о лучшем духовенстве попечение». Будучи уже на Московской кафедре, Платон, вопреки настроениям прихожан города Коломны, назначил им священником Михаила Федоровича Дроздова, отца будущей знаменитости, Филарета Московского (по рождению Василия Михайловича Дроздова). Сушков в своих «Записках» сообщает: «Отсюда недоброжелательство прихожан к их смиренному пастырю. В намерении заставить его удалиться, они умалили до крайней степени свои ему приношения на хлеб насущный при исполнении духовных треб. Так, ни радостное рождение младенца, ни благоговейное напутствование умирающего, ни свадьба, ни похороны, ни крестины, ни молебствия в храмовые и семейные праздники, даже светлый день Воскресения не сопровождались теми по силе каждого приношениями, без которых труд и лишения усугубляются в беспомощной семье. Михаил Федорович не роптал. Жена его, Евдокия Никитишна, не падала духом. Они переносили нужду, как испытание Богом им посланное, и истинно по Евангелию «всякий день брали свой крест». Наконец, терпение победило жестокосердие. Прихожане и прихожанки образумились, очувствовались и сознались в своей несправедливости к о. Михаилу. И обратились гонители к невинно гонимым. И удалилась от них злая нужда. Если впоследствии сам м. Филарет почитался строго самодержавным епархиальным правителем, то можно объяснить бюрократическую строгость впечатлениями детства, подрывавшими доверие к разумности низовых выборов. Защищать епископское усмотрение приходилось архиереям этого времени не только от низов, но и от верхов, небрежно — самоуверенно, по-барски навязывавших епископам своих кандидатов. Митрополит Петербургский Гавриил Петров с достоинством ответил на подобное легкомысленное представление одного сановника: «доложите его сиятельству, что я никогда не вмешивался в его дела и не назначал, кого в какую должность ему определять. А потому прошу и мне не мешать в определении священнослужителей на места сообразно с известными мне самому их достоинствами».
Новый порядок административных назначений сверху, как некий неизбежный переворот, быстро вошел в силу после конфискации имуществ, введения в 1778 г. сокращенных приходских штатов, и после произведенного в 1784 г. общего разбора всего духовенства. Отпали основания у прихожан вмешиваться в свыше назначенные штаты, на кои лишь «начальство» знало, кого из ученых и достойных кандидатов призвать.
Ускорению ликвидации выборного начала содействовали и политические тревоги государственной власти, начиная с переживаний Пугачевщины. Духовенство, тесно связанное в сельском быту с крестьянством, втягивалось невольно в те крестьянские волнения, которые перерождались и в политическую революцию. Один вологодский помещик записал: «Здесь в Новый Год (1797 г.) в соборе и вне оного велико было, какого никогда не запомнят, стечение простого народа и попов, кои т. е. деревенские, те же мужики, только что грамотные в ожидании, что читать будут указ о вольности крестьян и якобы соль будет дешевле и вино продаваться по 2 руб. ведро. Приехали слушать из селений, верст за сто от Вологды отстоящих. Кое-где духовенство было составителем крестьянских жалоб на помещиков. А в Псковском крае были священники, примкнувшие к восставшим под знамя Пугачева, и совершали для повстанцев присягу пред крестом — «стоять до смерти». Такими опытами государственной власти достаточно объясняется полная перемена взглядов на выборную опору духовенства, на это своего рода, церковное «народничество». Сразу последовал ряд указов, в корне пресекающих старомодный церковно-приходский демократизм. Пред задачей спасения самого государства, сразу отступали все примитивные претензии приходского самоуправления над духовенством. В 1797 г. Синод получил именной указ: — строго наблюдать, чтобы в священство не попадали соучастники мужицких бунтов. Словом, для подбора священства выступил новый критерий «политической благонадежности».
Эта, неожиданно вставшая на первое место, политическая бдительность государственной власти убивала начисто всякие выборные претензии низших, средних и даже высших общественных кругов. По традиционному духу верности церкви и духовенства интересам верховной власти, этот политический мотив сразу дал решающий перевес школьной дисциплине и воспитанию, а не выборной народной низовой анархии.
Вся Россия под режимом новоевропейского абсолютизма ХVIII в. быстро бюрократизировалась и централизовалась, как никогда раньше этого. И без того уже почти только один обрядовый консерватизм поддерживал практику выборов приходского духовенства. Но пугачевщина, гром французской революции и перелом в практическом мировоззрении Екатерины II незаметно перевернули вверх дном сознание русских правящих кругов. Всякие пережитки старого народоправства в государстве, церкви и обществе исчезли, как предрассветный туман пред бесспорным светом солнца. По бессознательной инерции кое-где еще продолжавшиеся приходские выборы духовенства тоже исчезли вдруг, без остатка. Абсолютный бюрократизм государственный логично и тотально перелился в бюрократизм церковно-административный. Стало немыслимо, чтобы где то, в низах церковных, возвысил свой голос бесследно провалившийся в небытие, еще вчера звучавший голос приходской оппозиции.
Именной Указ 1797 г. предписывал воспитывать в семинаристах строгую государственную лояльность: «при произведении в сан священства тако воспитанных семинаристов предпочитать неученым, хотя бы прихожане и просьбами об них настояли»… «Хотя бы кто был одобряем от прихожан, производить не иначе, разве от духовного правления и от благочинного будет о честном поведении засвидетельствовано». Так остатки старорусского, допетровского «демократизма» одним взмахом пера были зачеркнуты по всей линии. Они стали архаизмом, за который народ вовсе не собирался стоять. Укрепление самодержавия не имело пред собой никаких противодействий. Вышло общее запрещение — подавать какие-либо коллективные прошения, как недавно еще крестьян — на помещиков. Синод немедленно отменил так называемые «заручные прошения прихожан». Чтобы не было сомнений, особым указом от 24.VI.1797 года Синод отменил соответствующие пункты самого Духовн. Регламента. Прошения на приходские места велено принимать только от самих ставленников, а не от прихожан. Последние могут прилагать лишь свои отзывы об их честном поведении. Решающее место заняли аттестаты духовной школы, о которых прихожане ничего не знали.
Но в букве законодательства еще и в ХIХ в. кое-где встречаем следы уже отмершего выборного быта. Например, в благочиннической инструкции, в ее перепечатках вплоть до 1860 г., встречаем упоминание об избрании священников. В Уставе Консисторий сказано, что «рукоположение в священный сан есть дело принадлежащее непосредственному рассмотрению и решению епархиального архиерея». Прихожанам оставлено только право жалобы. «Когда эти жалобы с законной ясностью не доказаны, но между тем большая часть прихожан просит удалить от их церкви подвергшихся таковым жалобам, они переводятся на другие места».
Наследственность мест служения духовенства
Обряд приходских выборов, как видно из инструкций митр. Платона для московской епархии, продолжал выполняться еще и в конце ХVIII в., но уже в инструкциях этого времени говорится не о приходах в целом, а об отзывах «лучших прихожан». В случаях неуважения таких отзывов архиереями, протесты снизу становятся более редкими и безуспешными. Еще в половине ХVIII в. разыгрался такой конфликт в самой Москве. В 1753 г. студент Московской Дух. Академии Некрасов пожелал стать дьяконом Преображенской церкви в Наливках и получил без борьбы так называемый заручный выбор от прихожан этой церкви. Но купец Азбукин — «воротило» в приходе, собрал от группы прихожан «заручный выбор» (т. е. выборные голоса за собственноручными подписями) в пользу другого кандидата. Некрасов, однако, не сомневаясь в своих правах, явился на пробную службу в церкви — показать свой голос и искусство чтения. По окончании литургии священник объявил с амвона, что вот данный студент богословия Некрасов собирается быть у них дьяконом. На это Азбукин заявил: «я де плюю на богословие, и что нам есть от богословия?» В следующий раз во время чтения часов, тот же Азбукин, подойдя к Некрасову, «с бесчестием и студом немалым сослал его с клироса, и он взят был священником в алтарь». Когда после литургии священник вторично обратился с рекомендацией Некрасова, «тогда он, Азбукин, и прочие его партизаны, всячески поношающе говорили, что им школьников отнюдь не надобно, и пусть школьники идут в села и учат там деревенских мужиков, а московские жители до них де переучены, да и лучше их. И ежели школьник впредь придет в их церковь, они генеральное определение положили — и метлой из церкви выгнать». Московский архиепископ Платон (Малиновский) вступился за Некрасова и дал почувствовать Азбукину, что есть законные пределы самодурству. Его резолюция гласила: «Азбукина, сыскав и призвав в консисторию и объявив ему Регламент Духовный о студентах, допросить: для чего он противится Именному Указу Государеву и для чего мужик простой, безстудный, в церковное дело вступает?» Азбукин пытался, как подведомый магистрату, не являться в консисторию. Но магистрат приказал. Азбукин выслушал консисторский выговор, и Некрасов был формально назначен на место.
Параллельные явления происходили и в южной России. Черниговский епископ Иродион (Жураковский) требовал школьного ценза. «Громада» противилась. В 1729 г. явилась с жалобой к гетману. По объяснению епископа громадяне систематически боролись с богословским образованием. «В Мглинском наместничестве священники и читать разучились. А поставленного им в священники «философа» Якимовича и в церковь не пустили». Когда Якимович пытался прочитать пред ними свою ставленную грамоту, то «по обыкновению их — мглинцан лисовому, аки вепри возгоготаша, рекуще: яко весьма Якимовича священником маты соби не хощуть, кроме от их ядовитого роду ни якись из вышпоминных дивых звирий». Якимович прогнан. Епископ Иродион обратился к гетману, грозясь, в случае попустительства, рапортоватъ в Петербург. Гетман, боясь столкновения с громадой, уклонялся. Но архиепископ Иродион был борцом за принцип и разослал по епархии универсал, что бесшкольные кандидаты впредь не будут посвящаться, не взирая ни на какие выборы и ходатайства. Циркуляр интересен по изображению процедуры выборов с их махинациями и злоупотреблениями и по стилю южно-русского языка тогдашнего духовенства Петровско-Аннинского времени. Епископ сообщает, что в его архиерейский дом присылаются с рекомендациями их владельцев (патронов) церквей, или прихожан кандидаты на священство, однако не умеющие читать, тем более разуметь чтомое, явно за данные ими взятки. За непоставление таковых в священники «владельцы и парохияне ропщуть, и, щось непотребное в уме своем вмещая, на нас — архиерея клевещуть… З долгу нашого пастырского, благие между паствою устроевати порядки всеусердне желаючи, судили мы — архиерей — до пречестностей ваших сим предварить универсалом, через который имети хощем, а бы хто не есть желатель священства, а барзей з детей священнических, во всякой возможности прилагали тщания обучатися в коллегиуме нашем знания веры и всех догматов утвержденных церковных, чим бы возмогли удостоити себе священства и управления паствою. Ибо, если таковые желателе в обучении ся занехають тщательства и усердного радения, то желания своего отнюдь лишатся и священства удостоени не будут. Но трудящиеся в коллегиуме и учением себе изнурящии, по силе Д. Регламента и мимо наследников поставляемы будут во презвитеры». Но бедный ревнитель школы и законности, архиеп. Иродион на сей раз просчитался. Аннинское правительство по военным расчетам ухаживало за гетманскими силами. Архиеп. Иродион был удален на покой. Мало того. Аннинское правительство, неся знамя традиций Петрова царствования, в частности, провозглашая необходимость для духовенства школьного ценза, в данном случае, по политическим соображениям, ради Южной России, издало даже в 24.IV.1735 г. циркуляр, подрывавший усилия архиереев в духе Дух. Регламента, и рекламировало для Южной России не новый школьный ценз, а старые, столь дефективные выборы. Именной указ звучал так: «Понеже известно нам учинилось, что в Малой России архиереи в своих епархиях по своей воле и соизволению, под образом учительных людей, в города и села владельческие, без согласия старшин и владельцев и прихожан, насильно попов и дьяконов определяют, и тако те попы и дьяконы, презирая в городах старшину, а в селах владельцев и, не исправляя надлежащего духовного дела, вступают в ссоры не токмо с прихожанами, но и с самими старшинами и владельцами. А иные многие без ведома владельцев покупают казачьи грунты и оными владеют и корыстуются, отчего казачьей службе есть умаление немалое»… «Того ради указали мы нашему Синоду в Малой России к Киевскому, Черниговскому и Переяславльскому архиереям послать наши указы, чтобы они, по силе Д. Регламента, в города и села без согласия прихожан, попов и дьяконов насильно не насылали». Подобная непоследовательность высшей власти чрезвычайно разрушительно действовала на создание нового порядка: — первенства школьных дипломов.
С наступлением царствования Елизаветы и общей реакции против порядков Аннинского царствования, архиереи, видимо, подавленные предыдущей непоследовательностью власти, бурно поднялись на борьбу с понижающей уровень духовенства выборностью от приходов. Особой ревностью в этом деле отличался Белгородский епископ Иоасаф Горленко (1748—1754 гг.) канонизованный в 1909 г. Он стал беспощадно гнать от себя всех рекомендованных претендентов, не выдержавших у него экзаменов. В Киеве тоже делал митр. Рафаил Заборовский, выдвигая воспитанников своей Академии. Но вот что переживали ставленники м. Рафаила, не выдвинутые приходами, по прибытие на места служения. Ставленник митрополита, о. Петр Галецкий, прибыв в село Комище, где правил службу его заместитель или, как такового именовали, «викарий», иначе «наместник», явился в церковь, чтобы служить литургию и уже начал проскомидию, а наместнику, о. Иоанну Завадовскому, поручил прочитать после литургии народу свою ставленную грамоту. Но вот два прихожанина, Яков Махота и Стефан Воловик, решили не допускать нового священника. Узнав, что заместитель о. И. Заводский в секрете от них открыл церковь, и новоназначенный о. Петр приступил уже к проскомидии, бунтари прибежали. Як. Махота вскочил «в олтарь и стал шуметь, не боясь Бога и страшного Его суда, в олтаре божественном, яко не подобает мирскому и входить в олтарь». И далее рапортует своему м. Рафаилу о. Галецкий в таких выражениях: «И другого половинного настоятеля, иерея Романа, викария Иоанна Завадовского богомерзкими словами бранит, что не объявил ему — Махоте, что я буду священнодействовать. И, услышавши такий вопль, вышпомянутий наместник вошел в олтарь и стал оному Махоте воспящать шуметь. То он — Махота, оставя викария, стал наместника многими непристойными и скверными словами бранить».
«Когда же окончилась литургия, то помянутый наместник грамоту мою ставленную вслух парохияном прочитал и все парохияне, яко довольны будучи мною, ни единого худого слова не сказали. Только он — Махота, яростно изнов убежавши в олтарь, стал шуметь и бранить неподобными словами, как наместника, так и викария за вышеизображенную причину. И ключи церковние по выходе моем с церкви узял и держал у себя три дня… И ныне мне нижайшему немалое озлобление и обиду делает помянутый Махота, не допуская к священнодействию». Вот иллюстрация формы борьбы. Уже большинство прихожан спокойно. Буянят лишь «консерваторы». Инстинкт массе подсказывал, что страхов за судьбу православия (как раньше в Польше) уже нет. И напряжение в этом деле подбора духовенства всенародным контролем уже не вызывается необходимостью.
В Великороссии во второй половине ХVIII в. выборная практика быстро пошла на убыль. Но, естественно, выборный консерватизм продолжается в восточно-окраинных казацких областях. Нужно заметить, что уже и в ХVII веке, как и в ХVIII, дьяческие должности в южной России и причетнические в северо-восточной России замещались властью приходов и владельцев церквей, а не архиерейскими указами. Эта местная свобода стала в противоречие даже с государственными интересами. Когда усилились разборы духовенства, то и контроль, и назначение полностью переданы в архиерейские руки. Но казаки ни за что не хотели поступиться и этой своей «вольностью». Воронежский епископ Иоанникий в 1762 г. жалуется Синоду, что казацкие старшины, считая себя «во всем от прочих отменными», не хотят слушаться архиерея и «не только в причет церковный аттестуют, но по своему рассмотрению и в причетники сами определяют и прямо в церковные дела вступают и грамоты причетнические от себя дают за своими войсковыми печатями». Новый епископ Воронежский, будущий святой, Тихон в 1765 г. докладывает Синоду: «оное войско и ныне, самовольно властвуя, в духовные дела вступает же, к церквам в дьячки и пономари определяет и грамоты дает. С каковыми грамотами ныне в городе Черкасске, в черкасском, медведицком и хоперском заказах, при церквах нашлось действительно определенных из священно-служительских детей и козаков 58 человек. А посвященных в стихарь, с данными от архиерея грамотами собою отрешает и в казаки записывает».
Но школьные аттестаты побеждали. В Московской епархии напр., священнические места преимущественно предоставлялись «богословам», дьяконские — «философам». Консистории стали сообщать списки вакансий в епархии прямо семинарским правлениям. Это стимулировало успехи учащихся, чтобы добыть себе лучшее место. А так как над семинариями возвышалась уже высшая школа в виде старших семинарий, каковой стала Московская, вскоре и прозванная Академией, а рядом с ней и Троицкая семинария, то вызовом лучших успевающих семинаристов в эти две столичные семинарии создавался и порядок пополнения имевших вскоре возникнуть Духовных Академий и, конечно, повышения квалификации столичного духовенства. При такой обстановке многим ученикам уже на школьной скамье давались места за успехи, а в случае ослабления успехов семинариста, сидящего на скамье, «перемещали» на худшее место. И архиерейскому начальству, даже в голову не приходили семейные претензии старых наследников духовного места. Эти наследники должны были для реализации своих наследственных претензий сами проходить через узкое горнило семинарских школьных успехов. Так школа побеждала старый порядок. Раз школьным меркам подчинялись сами наследственные искатели мест, то само собой понятно становились тенью прошлого и продолжавшие еще фигурировать так наз. «заручные челобитья» (т. е. прошения с подписями), сопровождавшие личные прошения квалифицированных школой соискателей мест. От своих же прежнего типа представлений бесшкольных наследственных кандидатов прихожане отказывались без боя, принимая архиерейские назначения, как норму. к концу ХVIII в. у самих архиереев установился взгляд на приходские выборы, как на явление ненормальное, как на пережиток старого беспорядка. Когда к митрополиту московскому Платону явились крестьяне с просьбой о своем кандидате, он им ответил: «ваше дело — орать да пахать, а мое — вам попов давать». Великий Платон в автобиографии своей рассказывает из периода его служения на Тверской кафедре (1770—1775 гг.): «в производстве дел не взирал Платон ни на просьбы, ни на слезы, коли то находил с справедливостью законной несообразным и с расстройством общего паствы порядка». В пример он приводит свое невнимание к уродливым результатам приходских выборов, равно и рекомендациям разных лиц, «не имеющих другого достоинства, кроме того, что умеют докучать, кланяться и плакать. Таковая Платонова поступка многим была не по нраву и невыгодные за то он слушал отзывы. Но вместо того большая часть всякого состояния людей были тем довольны и должной одобряли его похвалой, видя во всем его прямодушие. И при том и на самом деле усматривая лучший по духовенству порядок. Как то и был пастырь тем утешен, что некоторые из дворян отозвались к нему с благодарностью за хороших, данных им священников». Платона удивило такое довольство назначенными кандидатами, но прихожане ему ответили, что они действительно роптали, думая, что им вместо представляемых кандидатов дают обязательно худших, по пристрастию и мздоимству. Но когда они увидели, что назначенные лучше ими выбранных, то и перестали роптать. «Итак, заключает Платон, пастырь, сам быв ободрен, продолжал свое о лучшем духовенстве попечение». Будучи уже на Московской кафедре, Платон, вопреки настроениям прихожан города Коломны, назначил им священником Михаила Федоровича Дроздова, отца будущей знаменитости, Филарета Московского (по рождению Василия Михайловича Дроздова). Сушков в своих «Записках» сообщает: «Отсюда недоброжелательство прихожан к их смиренному пастырю. В намерении заставить его удалиться, они умалили до крайней степени свои ему приношения на хлеб насущный при исполнении духовных треб. Так, ни радостное рождение младенца, ни благоговейное напутствование умирающего, ни свадьба, ни похороны, ни крестины, ни молебствия в храмовые и семейные праздники, даже светлый день Воскресения не сопровождались теми по силе каждого приношениями, без которых труд и лишения усугубляются в беспомощной семье. Михаил Федорович не роптал. Жена его, Евдокия Никитишна, не падала духом. Они переносили нужду, как испытание Богом им посланное, и истинно по Евангелию «всякий день брали свой крест». Наконец, терпение победило жестокосердие. Прихожане и прихожанки образумились, очувствовались и сознались в своей несправедливости к о. Михаилу. И обратились гонители к невинно гонимым. И удалилась от них злая нужда. Если впоследствии сам м. Филарет почитался строго самодержавным епархиальным правителем, то можно объяснить бюрократическую строгость впечатлениями детства, подрывавшими доверие к разумности низовых выборов. Защищать епископское усмотрение приходилось архиереям этого времени не только от низов, но и от верхов, небрежно — самоуверенно, по-барски навязывавших епископам своих кандидатов. Митрополит Петербургский Гавриил Петров с достоинством ответил на подобное легкомысленное представление одного сановника: «доложите его сиятельству, что я никогда не вмешивался в его дела и не назначал, кого в какую должность ему определять. А потому прошу и мне не мешать в определении священнослужителей на места сообразно с известными мне самому их достоинствами».
Новый порядок административных назначений сверху, как некий неизбежный переворот, быстро вошел в силу после конфискации имуществ, введения в 1778 г. сокращенных приходских штатов, и после произведенного в 1784 г. общего разбора всего духовенства. Отпали основания у прихожан вмешиваться в свыше назначенные штаты, на кои лишь «начальство» знало, кого из ученых и достойных кандидатов призвать.
Ускорению ликвидации выборного начала содействовали и политические тревоги государственной власти, начиная с переживаний Пугачевщины. Духовенство, тесно связанное в сельском быту с крестьянством, втягивалось невольно в те крестьянские волнения, которые перерождались и в политическую революцию. Один вологодский помещик записал: «Здесь в Новый Год (1797 г.) в соборе и вне оного велико было, какого никогда не запомнят, стечение простого народа и попов, кои т. е. деревенские, те же мужики, только что грамотные в ожидании, что читать будут указ о вольности крестьян и якобы соль будет дешевле и вино продаваться по 2 руб. ведро. Приехали слушать из селений, верст за сто от Вологды отстоящих. Кое-где духовенство было составителем крестьянских жалоб на помещиков. А в Псковском крае были священники, примкнувшие к восставшим под знамя Пугачева, и совершали для повстанцев присягу пред крестом — «стоять до смерти». Такими опытами государственной власти достаточно объясняется полная перемена взглядов на выборную опору духовенства, на это своего рода, церковное «народничество». Сразу последовал ряд указов, в корне пресекающих старомодный церковно-приходский демократизм. Пред задачей спасения самого государства, сразу отступали все примитивные претензии приходского самоуправления над духовенством. В 1797 г. Синод получил именной указ: — строго наблюдать, чтобы в священство не попадали соучастники мужицких бунтов. Словом, для подбора священства выступил новый критерий «политической благонадежности».
Эта, неожиданно вставшая на первое место, политическая бдительность государственной власти убивала начисто всякие выборные претензии низших, средних и даже высших общественных кругов. По традиционному духу верности церкви и духовенства интересам верховной власти, этот политический мотив сразу дал решающий перевес школьной дисциплине и воспитанию, а не выборной народной низовой анархии.
Вся Россия под режимом новоевропейского абсолютизма ХVIII в. быстро бюрократизировалась и централизовалась, как никогда раньше этого. И без того уже почти только один обрядовый консерватизм поддерживал практику выборов приходского духовенства. Но пугачевщина, гром французской революции и перелом в практическом мировоззрении Екатерины II незаметно перевернули вверх дном сознание русских правящих кругов. Всякие пережитки старого народоправства в государстве, церкви и обществе исчезли, как предрассветный туман пред бесспорным светом солнца. По бессознательной инерции кое-где еще продолжавшиеся приходские выборы духовенства тоже исчезли вдруг, без остатка. Абсолютный бюрократизм государственный логично и тотально перелился в бюрократизм церковно-административный. Стало немыслимо, чтобы где то, в низах церковных, возвысил свой голос бесследно провалившийся в небытие, еще вчера звучавший голос приходской оппозиции.
Именной Указ 1797 г. предписывал воспитывать в семинаристах строгую государственную лояльность: «при произведении в сан священства тако воспитанных семинаристов предпочитать неученым, хотя бы прихожане и просьбами об них настояли»… «Хотя бы кто был одобряем от прихожан, производить не иначе, разве от духовного правления и от благочинного будет о честном поведении засвидетельствовано». Так остатки старорусского, допетровского «демократизма» одним взмахом пера были зачеркнуты по всей линии. Они стали архаизмом, за который народ вовсе не собирался стоять. Укрепление самодержавия не имело пред собой никаких противодействий. Вышло общее запрещение — подавать какие-либо коллективные прошения, как недавно еще крестьян — на помещиков. Синод немедленно отменил так называемые «заручные прошения прихожан». Чтобы не было сомнений, особым указом от 24.VI.1797 года Синод отменил соответствующие пункты самого Духовн. Регламента. Прошения на приходские места велено принимать только от самих ставленников, а не от прихожан. Последние могут прилагать лишь свои отзывы об их честном поведении. Решающее место заняли аттестаты духовной школы, о которых прихожане ничего не знали.
Но в букве законодательства еще и в ХIХ в. кое-где встречаем следы уже отмершего выборного быта. Например, в благочиннической инструкции, в ее перепечатках вплоть до 1860 г., встречаем упоминание об избрании священников. В Уставе Консисторий сказано, что «рукоположение в священный сан есть дело принадлежащее непосредственному рассмотрению и решению епархиального архиерея». Прихожанам оставлено только право жалобы. «Когда эти жалобы с законной ясностью не доказаны, но между тем большая часть прихожан просит удалить от их церкви подвергшихся таковым жалобам, они переводятся на другие места».
Наследственность мест служения духовенства
Своеобразные условия русской экономики в общегосударственном масштабе породили и в сфере служения приходского духовенства черты наследственности, как ни в какой другой из православных церквей. Но оригинальность этой наследственности духовной профессии в обстановке русского крепостного строя императорского периода состоит еще в его своеобразной завершенности. А именно, русское духовенство крепостной эпохи через свою наследственность в значительной мере (хотя и не полностью) спасало своих сочленов от поглощения их системой крепостного труда. Спасаясь от ига государственного рабства, духовенство укрепляло, как могло, ограду вокруг этого наследственного удела своего служения. Такой оградой и опорой ему служило право наследственной собственности на самые приходские места священнослужения. Чем это достигалось? Устройством при церквах собственных домов и усадеб. Эта собственность жилищ и усадеб прикрепляла к данному месту и к данной церкви целый род на бессрочном и неотъемлемом праве собственности. Священное даже для самого государства право собственности, тем более неприкосновенное ни для помещика, ни для мещанина, ни торговца, не говоря уже о крепостном крестьянине, было надежной гарантией для всей семьи и всего духовного рода, таким способом прикрепившегося к местному храму и приходу. И как у помещика — поместье, у купца и промышленника их заводы и магазины делались их собственными «орудиями производства» и дохода, так и для этих домовладельцев — клириков местная церковь становилась своего рода «орудием дохода», обеспечения, кормления. Пред этим веским фактом невольно склонялась воля власти государственной и церковной.
Для светской власти этот факт «церковно-владельчества» был безразличен, но церковную, епископскую власть он лишил высшей свободы назначений нужных пастырей на нужные места. Приходилось терпеть личные и профессиональные недостатки во имя защиты интересов замкнутого сословия и даже просто семейных интересов данного рода.
Епископату, как возглавителю замкнувшегося сословия, приходилось в первую очередь и преимущественно ревностно оберегать интересы элементарного житейского благоустройства по возможности всех членов сословия. Дееспособные и школьно дипломированные своей фактической нужностью для их службы не требовали особых попечений. Но государственная власть не давала покоя семьям более многолюдным, посягая на эти, так сказать, «излишки семейного производства» и выводя из рамок сословия путем столь горьких по их историческим воспоминаниям «разборов», которые то затихали, то усиливались вновь.
При отсутствии точной статистики народонаселения, правительство весь ХVIII век постоянно оказывалось между неожиданными крайностями. То занималось «разборами», или «изъятием излишков» из семей духовного сословия, то стояло пред жалобами окраинных архиереев (Астрахань, Тобольск, Иркутск), что «церкви за неимением священнослужителей и причетников многие пустеют, а ставить некого, понеже кроме причетников из посторонних не дозволено». Находились подходящие добровольцы из податного сословия, но архиереи могли ставить их, если только крестьянская община бралась в складчину делать за отпускаемого подушный оклад и нести рекрутскую повинность.
Для светской власти этот факт «церковно-владельчества» был безразличен, но церковную, епископскую власть он лишил высшей свободы назначений нужных пастырей на нужные места. Приходилось терпеть личные и профессиональные недостатки во имя защиты интересов замкнутого сословия и даже просто семейных интересов данного рода.
Епископату, как возглавителю замкнувшегося сословия, приходилось в первую очередь и преимущественно ревностно оберегать интересы элементарного житейского благоустройства по возможности всех членов сословия. Дееспособные и школьно дипломированные своей фактической нужностью для их службы не требовали особых попечений. Но государственная власть не давала покоя семьям более многолюдным, посягая на эти, так сказать, «излишки семейного производства» и выводя из рамок сословия путем столь горьких по их историческим воспоминаниям «разборов», которые то затихали, то усиливались вновь.
При отсутствии точной статистики народонаселения, правительство весь ХVIII век постоянно оказывалось между неожиданными крайностями. То занималось «разборами», или «изъятием излишков» из семей духовного сословия, то стояло пред жалобами окраинных архиереев (Астрахань, Тобольск, Иркутск), что «церкви за неимением священнослужителей и причетников многие пустеют, а ставить некого, понеже кроме причетников из посторонних не дозволено». Находились подходящие добровольцы из податного сословия, но архиереи могли ставить их, если только крестьянская община бралась в складчину делать за отпускаемого подушный оклад и нести рекрутскую повинность.