Страница:
Мысли путались, и он никак не мог вспомнить, где находится и что с ним произошло. Было понятно лишь одно — его окружает темнота.
Когда он попытался шевельнуться, то ощутил невыносимую, резкую боль в груди и снова погрузился во мрак.
Прошел не то один час, не то целая вечность, прежде чем герцог снова пришел в сознание и понял: что-то случилось — но никак не мог вспомнить, что именно.
Он шевельнулся, и мгновенно кто-то оказался рядом, и он почувствовал прикосновение прохладной руки к своему лбу — это было удивительно приятное ощущение.
— Хоч-чу п-пить…
Он не был уверен, подумал ли он об этом или произнес эти слова вслух, но под голову ему легла чья-то рука, а губ коснулся край стакана.
Он пил, пытаясь избавиться от возникшей во рту страшной сухости, напиток был прохладный, вкусный и освежающий.
Затем кто-то тихо произнес:
— Поспите. Все идет хорошо. Утром вам будет лучше.
Он хотел спросить, что с ним случилось, но слишком устал. Снова чья-то рука легла ему на лоб, и, словно загипнотизированный ее поглаживанием, он заснул.
Когда Бакхерст пробудился и открыл глаза, солнце сразу ослепило его, и словно по мановению волшебной палочки кто-то опустил жалюзи.
Затем он заметил, что рядом стоит мужчина, и, когда тот нащупал его пульс, понял, что это, должно быть, доктор.
— Что… случилось? — спросил он, заметив при этом, что его голос звучит слабо и хрипло.
— С вами произошел несчастный случай, ваша светлость, — ответил доктор, — но кроме сотрясения мозга и очень сильного ушиба груди — вас ударил конь — других повреждений нет.
Герцог с трудом начал вспоминать. Перед его глазами как в тумане возникла картина: вот Рыжий Строптивец встает на дыбы…
— Я… ударился… головой о дерево, — сказал он так, будто разговаривал сам с собой.
— Не только о дерево, но и о землю, — уточнил доктор, — а поскольку лошадь лягнула вас в грудь, то у вас сильный ушиб, который будет еще болеть. Еще повезло — кости целы… Так что просто полежите некоторое время спокойно и поправитесь.
Герцог хотел возразить, что не собирается валяться в постели, но на это у него уже не хватило сил.
Он закрыл глаза и услышал, как доктор дает рекомендации по уходу за ним, но какие именно и кому, он не слушал.
У кровати горела только одна свеча. Бакхерст уже было подумал, что находится в спальне один, как вдруг увидел: в углу на софе кто-то прикорнул.
Сначала ему показалось, что он грезит. Невероятно, что кто-то еще, кроме него, мог находиться в его опочивальне.
Затем при свете свечи он различил на шелковой подушке волну очень светлых волос.
Герцог озадаченно смотрел на незнакомку, как вдруг, словно почувствовав на себе его взгляд, женщина вздрогнула, села и, в свою очередь, посмотрела на него.
Затем незваная гостья поднялась и пошла к нему.
Разглядев ее получше, он сначала подумал, что перед ним девочка. Затем он увидел голубые глаза, вопросительно устремившиеся на него, а когда она улыбнулась, на ее щеках появились две соблазнительные ямочки.
— Вы проснулись! Дать вам попить?
— Кто… вы? — спросил Бакхерст.
На ее лице снова мелькнула улыбка, неизменно влекущая за собой появление очаровательных ямочек.
— Видимо, вам трудно вспомнить, но так уж вышло, что я — ваша жена!
Теперь герцог окончательно решил, что грезит. Но затем темнота в его мозгу отступила и возникла до боли яркая картина.
Венчание, ярость, духота… Больше нет сил выдерживать это… Конюшня, Рыжий Строптивец…
На этом воспоминания обрывались, и Бакхерст спросил:
— Что с конем… он в порядке?
— С ним все прекрасно! Правда, все его боятся, и он это понимает! Я сказала ему, чтобы он больше так не поступал.
Говоря это, она поднесла к его губам стакан, и он узнал тот самый напиток, который хорошо освежал его.
— Когда… я… смогу встать? — спросил он свою добровольную сиделку.
— Доктор считает, что еще не скоро, но, по-моему, вы такой сильный, что поправитесь гораздо раньше. Доктора любят перестраховываться, они вроде суетливых нянь.
От ее серьезной интонации ему захотелось засмеяться, но из-за боли в груди пришлось сдержать смех, и он снова откинулся на подушку, недавно взбитую ее руками.
— Пожалуй, нам не помешало бы познакомиться. И еще я должен спросить: почему вы ухаживаете за мной, когда проще взять сиделку?
— Вовсе не проще. В деревне чрезвычайно трудно найти опытную сиделку. Деревенская акушерка, конечно, была бы счастлива помочь, но она стара и может бодрствовать, лишь постоянно прихлебывая джин!
Ее глаза искрились смехом, и герцог вдруг понял, что с нетерпением ждет, когда снова увидит ямочки на ее щеках.
— Тогда я должен поблагодарить вас за то, что вы избавили меня от ее общества! Хотя мне очень неловко…
— Не беспокойтесь, днем при вас находится камердинер. А мне не привыкать: я ухаживала за папой, когда он сломал на охоте ключицу, и в другой раз, когда он упал с высокой лестницы и у него было сотрясение мозга.
— Верно, вы ожидали совершенно иного начала супружеской жизни?
— Я счастлива, что нахожусь здесь, с вами. Когда вы были без сознания, то выглядели точь-в-точь таким же, как ваш предок на памятнике в церкви.
Бакхерст задумался. Затем сказал:
— Видимо, речь идет о сэре Гарольде Бакхерсте, которой участвовал в крестовых походах.
— Конечно. Я уловила сходство в первый же раз, когда вас увидела.
Герцог помолчал, а затем спросил:
— Вы хотите сказать, что мы были знакомы?
Сэмела покачала головой.
— Нет, никогда, но я видела вас и думала… — Она запнулась. — Нет, вам следует отдыхать. Я расскажу вам об этом в другой раз. Доктор велел не переутомлять вас.
— Я по горло сыт сном, — раздраженно заметил Бакхерст, — и мне интересно то, что вы говорите. Если вы не доскажете свою мысль, я вместо сна буду мучиться и размышлять об этом, а это плохо скажется на моем состоянии.
Раздался звонкий смех Сэмелы, и ему показалось, что он слышит трель певчей птицы.
— Вы шантажируете меня, но, если обещаете потом поспать, я расскажу. Впервые я увидела вас восемь лет назад, когда вы участвовали в стипль-чезе. — В глазах герцога мелькнуло воспоминание о тех скачках. — Когда я смотрела на вас, вы казались мне точным подобием рыцаря-крестоносца! С той поры, когда я думала о вас, мне всегда казалось, что на вас сияющие серебром доспехи, а на щите — крест.
От него не ускользнула нотка восхищения, прозвучавшая в ее голосе, а ее глаза, казалось, сами излучали свет.
И он почувствовал — хотя это показалось ему очень странным — то, о чем она рассказывает, чрезвычайно важно для нее.
Затем, совсем другим тоном, она сказала:
— А теперь вы должны быть паинькой и поспать, как обещали. Иначе доктор очень рассердится, что я переутомила вас, и будет настаивать, чтобы к вам приставили вместо меня деревенскую акушерку с ее бутылкой джина.
Герцог не мог удержаться от смеха, но тут же, ощутив боль в груди, взял себя в руки. В этот момент он действительно понял, что устал. Но зато теперь у него была пища для размышлений.
— Спокойной ночи! — сказал он, закрывая глаза, и почувствовал ее руку на лбу.
Герцог присел на кровати, чувствуя крайнее раздражение.
У него сильно болел затылок, а грудь ныла при каждом движении.
Доктор приехал рано утром и предписал ему покой, покой и еще раз покой, категорически не позволив вставать еще по крайней мере в течение недели.
Его умыли и побрили, и когда сменили белье, он чувствовал себя до отвращения унизительно: им помыкают, его держат, как неразумного ребенка, в постели! Он был уверен, что, чем быстрее поднимется и оденется, тем скорее поправится.
— Завтра я встану, — громко сказал он камердинеру.
— Посмотрим, что скажет ее светлость, — ответил Иейтс.
Герцог впился взглядом в его лицо. Он не мог поверить, чтобы именно Иейтс подчинился кому-либо еще, кроме него.
— Я поступлю так, как считаю нужным, — резко сказал герцог. — Принеси газеты!
— Доктор сказал, ваша светлость, что вам после ушиба головы нельзя утруждать глаза. Скоро придет ее светлость. Она сказала, что, как только вы будете в состоянии слушать, она почитает вам из газеты все, что вы пожелаете.
И не дожидаясь, пока хозяин начнет возражать, Иейтс, больше не сказав ни слова, выскользнул из спальни, закрыв за собой дверь.
Раздраженный до крайности, герцог хотел было уже резко откинуться на подушку, но вовремя вспомнил, что это причинит ему невыносимую боль.
Он уже собирался позвонить в колокольчик и приказать Иейтсу еще что-нибудь, как неожиданно дверь открылась и в спальню вошла Сэмела.
Герцог не видел ее с прошлого вечера и, глядя на приближающуюся златокудрую нимфу, подумал, что она и вправду совсем ребенок, как ему и показалось с первого раза.
Она была такой легкой, такой изящной, что он не сразу разглядел, что ее удивительно элегантное платье облегает довольно тугие груди.
Но лицом его жена действительно напоминала девочку или, пожалуй, удивленно подумал он, юного ангелочка! В лучах солнечного света, струившегося из окна, ее волосы светились, золотистым ореолом обрамляя нежное лицо, на котором сияли ее яркие голубые глаза.
Сэмела перевела взгляд на то, что держала в руках: кувшин с маленькими орхидеями редкой, необычайной расцветки — белыми в середине и розовыми на концах лепестков.
Подойдя к его постели, она улыбнулась, и он опять увидел так заинтересовавшие его ямочки на щеках.
— Посмотрите, что я принесла вам. — В ее голосе звучала радость. — Старший садовник сказал, что вы два года ждали, когда эти цветы расцветут, и, какая удача, они расцвели как раз теперь, чтобы порадовать вас.
Герцог посмотрел на цветы в ее протянутых руках и сказал:
— Да, они очень хороши, как я и ожидал.
— Где вы их нашли?
— В Дарджилинге, когда был в Индии.
Сэмела не удержалась от восхищения.
— Так вы были там? Расскажите, пожалуйста. Я всегда мечтала побывать в Индии! Я прочитала уйму книг об этой стране, но читать и видеть своими глазами — разные вещи.
Герцог был приятно удивлен, ибо, много путешествуя, он замечал, что женщин не интересуют рассказы о его приключениях, если только это каким-то образом не касается их самих.
Сэмела поставила цветы на тумбочку, а затем сказала:
— Простите, прежде всего мне следовало поинтересоваться, как вы себя сегодня чувствуете.
Герцог нахмурился.
— Я не допущу, чтобы Иейтс сговаривался с вами, — резко сказал он. — И я встану тогда, когда захочу, и, несомненно, сделаю это завтра.
Он ожидал, что Сэмела оскорбится или, по крайней мере, смутится, но вместо этого она протянула руку и положила ему на ладонь.
— Пожалуйста, пожалуйста, будьте благоразумны! Я хочу, чтобы вы мне показали так много, а если ваше выздоровление затянется из-за того, что вы поднялись раньше, нам с вами не удастся это сделать.
Герцог удивленно смотрел на нее.
Увидев мольбу в ее глазах, он понял, что она говорит абсолютно искренне, и у него мелькнула мысль, что он ведь намеревался как можно скорее уехать от нее в Лондон.
Но, сказал он себе, поскольку это пока явно невыполнимо, ему следует полностью наслаждаться тем, что он дома, пусть даже и с женой.
Словно читая его мысли, она тихо сказала:
— Я вовсе не пытаюсь помешать вам делать то, что вы считаете нужным, на это у меня нет права. Но все так волнуются за вас, и я очень, очень молилась, чтобы вы поскорее поправились.
— А разве это так важно?
— Еще бы!
Она вздохнула и огляделась.
— Я даже не представляла, что все окружающее вас будет так вам подходить.
— Что вы имеете в виду? — с любопытством спросил герцог.
— Этот дом, обстановка, лошади, люди, которые не просто служат вам, но и любят вас, все это так соответствует тому образу рыцаря, которого я видела победителем на стипль-чезе.
— Неужели вы серьезно хотите сказать, что думали обо мне с тех пор?
Он задал этот вопрос насмешливо, но был поражен, когда она отвернулась в сторону и румянец, подобный небу на утренней зорьке, подступил к ее скулам.
— Кажется, мне не следует говорить вам… но, наверное, вас удивило, почему я согласилась… выйти за вас, в то время как вы считали, что мы… никогда не встречались.
— Уж не хотите ли вы сказать, что согласились быть моей женой лишь потому, что видели меня на стипль-чезе и после этого думали обо мне? — изумился герцог.
— Именно так! Когда маркиза Холл приехала к папе с предложением выйти замуж за ее брата, я сначала не поняла, о ком идет речь. Я даже приняла за оскорбление, что мы не увидимся… до венчания.
Она помолчала, и герцог спросил:
— И что же вы подумали потом?
— Когда она сказала, что ее брат — герцог Бакхерст, я решила, что сама судьба подсказала вам предложить мне руку. Я не только мечтала о вас, но и рассказывала себе тысячи историй после того, как вы взяли последнее препятствие, и я поняла, что вы добьетесь всего, к чему стремитесь всем… сердцем.
Ее речь показалась герцогу настолько завораживающе-искренней, что он почувствовал, как и его самого уносит в какой-то фантастический мир.
Он прекрасно помнил те скачки, и поскольку полоса препятствий была сложной, барьеры очень высокими, а под ним был молодой конь, он считал, что у него мало шансов на победу.
На последнем барьере он лишь огромным усилием воли заставил коня прыгнуть, после чего они помчались прямо к финишу.
Когда те, кто следил за гонкой, его приветствовали и поздравляли, он знал, что заслужил это, и ему теперь казалось поразительным, что Сэмела тоже была в числе зрителей и понимала, какой ценой ему досталась эта победа.
— Я вижу, вы любите верховую езду, — заметил Бакхерст.
Она просияла.
— Люблю больше всего на свете и очень хочу кататься вместе с вами. Но, пожалуйста, не укрощайте Рыжего Строптивца, пока не выздоровеете окончательно.
— Вы снова учите меня, что я должен делать и чего не должен? — развеселился герцог.
— Не совсем так, — серьезно ответила Сэмела. — Я просто говорю, что вы редкий человек и вам не следует рисковать своей головой.
Герцог подумал, что получал в жизни немало комплиментов, но, вероятно, этот — самый лестный.
— Спасибо. Но если вы думаете, что вам удастся завернуть меня в кокон и там держать, то ошибаетесь: я могу вскипеть, разозлиться, и тогда вам лучше будет держаться от меня подальше.
— Вы забыли, что моя задача в качестве жены — развлекать вас, и потому я придумала массу вещей, которые позволят нам весело проводить время, начиная хотя бы с газет. Хотите послушать, что пишут о нашей свадьбе?
— Нет! — невольно вырвалось у него.
Говоря это, он вспомнил, как ненавидел женитьбу и все с ней связанное, и, как наваждение, представил себе, как Эдмунд со своей вульгарной Лотти читает в газетах отчет.
Потом он услыхал, как до него откуда-то издалека донесся очень тихий голос:
— Простите… Я вовсе не хотела расстраивать вас. Просто я не представляла… как вам ненавистна наша свадьба.
Он слишком поздно понял, что опрометчиво высказал свои мысли вслух при Сэмеле, что было по крайней мере ужасно грубо.
С некоторым усилием он взял себя в руки и, запинаясь, сказал:
— Просто я задавался вопросом, сколько человек из числа наших гостей, пришедших выпить шампанского, поднять тосты за наше здоровье и пожелать нам счастья, были вполне искренни и сколько пришли лишь из желания посмотреть на вас.
— Думаю, большинство были искренни, так как люди вами восхищаются. Все знают, что вы выдающийся человек и, что еще важнее, вы вдохновляете всех спортсменов Англии. Они хотят быть похожими на вас, побеждать в честной борьбе и следовать вашему примеру не только на беговой дорожке, но и во всем остальном.
Герцог во все глаза смотрел на свою молодую жену. Он никак не мог поверить, что она нахваливает его без всякой корысти, но вместе с тем ясно чувствовал, что ее искренность не является показной.
Бакхерст хорошо разбирался в людях, и те, кто служил с ним в армии, знали, что он по своему характеру — врожденный лидер. Люди, которыми он руководил, не только восхищались им, но и уважали, при этом все они знали, что, как стреляного воробья нельзя провести на мякине, так и его невозможно обмануть. Лгуна он видел насквозь еще до того, как тот раскрывал рот, чтобы солгать и тем спасти себя от наказания. Хотя герцог редко использовал свой дар ясновидца с женщинами, он был уверен, что Сэмела говорит абсолютно искренне, и это удивляло его.
Понимая, что допустил ошибку, выдав свое истинное отношение к их свадьбе, он сказал:
— Мне хочется верить, что вы говорите чистую правду. Не сомневаюсь, что все англичане в душе спортсмены, о чем зачастую забывают наши политики.
— Мне тоже так кажется, — сказала Сэмела, — поэтому я уверена, что вам предстоит немало потрудиться в палате лордов.
Герцог поднял брови, а она продолжала:
— Мне понравилось ваше выступление против ловли животных силками, а еще больше — против травли быка собаками[6], ужасного, жестокого и позорного развлечения, которое никому не посоветуешь наблюдать.
— Уж не читаете ли вы отчеты о моих выступлениях? — изумился герцог.
— Естественно, читаю. Делаю вырезки и храню у себя отчеты обо всех ваших выступлениях.
Герцог, хлопая глазами, смотрел на нее, а Сэмела продолжала:
— Мы с папой обсуждали их, и иногда мне очень хотелось написать вам и попросить, чтобы вы выступили и по другим интересным не только избранным, но и всем прочим вопросам.
— Сейчас у вас есть возможность не писать, а лично сказать все, что вы хотите, — пошутил герцог, совершенно не ожидавший услышать такое от собственной жены.
Потом Сэмела почитала ему передовицы из «Таймс» и «Морнинг пост», а также парламентские отчеты.
Сначала Бакхерст слушал потому, что его интересовали эти материалы, но затем он поймал себя на том, что с удовольствием слушает и ее нежный, музыкальный голос.
Ему никогда не нравились женщины с грубыми или скрипучими голосами, но особенно он не любил жеманных дам.
Он помнил одну красотку, которая сумела одно время, очень недолгое, правда, поводить его за нос. Но он быстро раскусил ее. И когда она вела себя шумно и эксцентрично, что было для нее совершенно неестественно, он от злости скрежетал зубами.
Понемногу от музыки ее сладкозвучного голоса у него смежились веки и он заснул мертвым сном.
В тот же день, когда он почувствовал себя отдохнувшим и слегка раздосадованным, что столько времени проспал, Сэмела принесла шахматы, рассчитывая развлечь его.
— Ваш доктор, — заявила она, — говорил мне, что вы хороший шахматист. Боюсь, вы легко обыграете меня, но я постараюсь отыграться.
Они сыграли несколько партий, из которых герцог вышел победителем, но это было ему не так уж легко.
— Мне трудно тягаться с вами! — вздохнула Сэмела, когда он победно объявил ей мат. — Но ведь я уже говорила, что вы всегда выйдете победителем, кто бы ни был вашим противником.
— Если вы будете меня так захваливать, я могу возгордиться.
Она покачала головой.
— Не думаю.
— Почему?
— Потому что люди чванятся, лишь когда не знают своих возможностей. Вы же всегда знаете, что при правильной тактике добьетесь достижения любой своей цели, а это вовсе не чванство, а уверенность человека, у которого есть потенциал для победы.
Герцог в изумлении выслушал ее и сказал:
— Такого объяснения мне еще не приходилось слышать, но мне кажется, я понимаю вашу мысль.
— Мы с папой часто говорили о том, как жаль, что сегодня в мире так мало руководителей, которые могли бы направлять умы людей, как это было у греков, на дела, способствующие развитию цивилизации, а не разрушению.
В ее голосе прозвучала удивившая его горячность, и герцог сказал:
— Видимо, вы считаете, что диктатура при Наполеоне — не тот тип власти, который нужен людям.
— Совершенно верно! Сколько страданий и горя он принес людям. Чтобы залечить раны, потребуются многие десятилетия.
— Но ведь его всегда будут помнить как одного из величайших людей своего времени.
— Все зависит от того, как понимать слово «величайший». Возможно, мы знаем его только потому, что являемся его современниками, а ведь если вспомнить Христа, Будду, Марко Поло и Христофора Колумба, то все будет выглядеть совсем в ином свете.
Бакхерсту этот разговор показался чрезвычайно любопытным. Он никак не ожидал, что может беседовать на такие темы с женщиной, да еще с такой молодой и ангелоликой, как Сэмела.
Но он уже начал понимать, что ее юный вид обманчив, и признался себе, что она очень хороша собой и вовсе не обыкновенна, как он представлял себе, когда был вынужден жениться.
Когда ему принесли ужин, Сэмела вышла, и ему прислуживали дворецкий и два лакея.
Позже Сэмела спросила:
— Может быть, мы могли бы завтра кушать вместе? Или вам предпочтительнее быть в это время в одиночестве?
— Честно говоря, мне тоскливо одному. И если вы не против того, чтобы кушать в моей спальне, то, конечно, давайте обедать и ужинать вдвоем.
— С радостью! — воскликнула Сэмела. — Я надену лучшее платье, чтобы вы не чувствовали себя больным.
— Сейчас на вас тоже очень славное платье, — сказал герцог, сообразив, что был невнимательным, не обратив внимание на ее одежду.
Это был наряд из белого шелка, в котором она выглядела совсем юной и еще больше походила на ангелочка, что соответствовало возникшему у него образу.
Было заметно, что платье сшито у очень дорогой модистки. Пышная юбка и узкая талия подчеркивали изящество ее фигуры.
— Я обязательно расскажу вашей сестре, что вам понравились мои платья, — сказала Сэмела. — Она преподнесла их мне в качестве свадебного подарка.
Она увидела, как герцог удивленно поднял брови, и поспешно добавила:
— Может быть, вы удивитесь, что не папа купил мне приданое, но если бы это сделал он, то у меня было бы только одно платье и нам пришлось бы голодать целых две недели, чтобы расплатиться за него!
Она сопроводила эти слова короткой усмешкой, которую герцог также нашел весьма обаятельной, и уточнила:
— Если бы я явилась сюда в моей обычной одежде, то выглядела бы подобно нищенке, вышедшей замуж за короля. Это было бы, наверное, весьма экстравагантно, но вам бы, наверное, стало неловко.
— Да, это непременно вызвало бы много толков, — согласился герцог.
— Я уверена, что толков и сейчас было немало.
Наступило недолгое молчание. Затем, преодолев смущение, Сэмела спросила:
— А почему вы решили жениться именно на мне? Ведь любое семейство в стране было бы счастливо иметь в вашем лице… своего зятя?
Герцог глубоко вздохнул, подумал, что этого вопроса следовало ожидать и ответ надо было заготовить заранее. Понимая, как важно для его юной жены то, что он сейчас произнесет, после секундной паузы он сказал:
— Я знал, каким уважением в нашей округе всегда пользовались ваши родители, и решил, что, поскольку наши земли примыкают друг к другу, было бы целесообразно скрепить отношения родственными узами.
Он заметил, что глаза Сэмелы засияли, и понял, что такой ответ пришелся ей по душе.
— Я задавала себе вопрос, не в этом ли причина, и рада, что оказалась права.
Она говорила так естественно и с такой искренностью, что герцог не мог не поверить ей. Потом Сэмела сказала:
— Сейчас придет ваш камердинер, чтобы подготовить вас ко сну, и я подумала: раз вам стало гораздо лучше, может быть, я буду ночевать в своей спальне?
Она заметила сомнение в глазах герцога и поспешно добавила:
— Я оставлю дверь в свою спальню открытой. Если вы захотите пить или почувствуете какое-то беспокойство ночью, вы сможете окликнуть меня или позвонить в колокольчик. Я сплю очень чутко и сразу приду к вам.
— Пожалуй, это разумно, — согласился Бакхерст. — Но я не буду тревожить вас, так как действительно чувствую себя много лучше и вполне могу сам позаботиться о себе.
— Но обещайте позвонить, если я понадоблюсь.
— Обещаю.
Она импульсивно протянула руку и коснулась его ладони.
— Спасибо вам за компанию, мы так чудесно провели сегодня время!
Наступило короткое молчание, а затем на ее щеках появились все те же очаровавшие его ямочки.
— Но я уверена, что вам гораздо интереснее было бы укрощать Рыжего Строптивца.
Он не успел ответить, как она уже выскользнула в соседнюю комнату, а в это время из коридора вошел Иейтс…
Когда камердинер ушел, герцог задумался о том, насколько Сэмела отличается от сложившегося у него образа будущей жены, как, впрочем, отличается и от всех других женщин, с которыми ему прежде приходилось сталкиваться.
Конечно, ему мало приходилось общаться со столь юными созданиями, но, тем не менее, его не покидала уверенность, что Сэмела — необыкновенная девушка.
Герцог решил, что сестры оказались на высоте, найдя ему такую невесту, которая окажется вполне достойной уготованной для нее роли герцогини Бакхерст, и, к своему удивлению, почувствовал уверенность в том, что она вовсе не станет ему докучать, чего он так опасался.
И в первый раз он задумался о том, что могут подумать люди, когда узнают, как он ушел с собственной свадьбы, чтобы проехаться на лошади, которая к тому же еще сбросила его, и весь этот бесславно прожитый день кончился для него потерей сознания.
Когда он попытался шевельнуться, то ощутил невыносимую, резкую боль в груди и снова погрузился во мрак.
Прошел не то один час, не то целая вечность, прежде чем герцог снова пришел в сознание и понял: что-то случилось — но никак не мог вспомнить, что именно.
Он шевельнулся, и мгновенно кто-то оказался рядом, и он почувствовал прикосновение прохладной руки к своему лбу — это было удивительно приятное ощущение.
— Хоч-чу п-пить…
Он не был уверен, подумал ли он об этом или произнес эти слова вслух, но под голову ему легла чья-то рука, а губ коснулся край стакана.
Он пил, пытаясь избавиться от возникшей во рту страшной сухости, напиток был прохладный, вкусный и освежающий.
Затем кто-то тихо произнес:
— Поспите. Все идет хорошо. Утром вам будет лучше.
Он хотел спросить, что с ним случилось, но слишком устал. Снова чья-то рука легла ему на лоб, и, словно загипнотизированный ее поглаживанием, он заснул.
Когда Бакхерст пробудился и открыл глаза, солнце сразу ослепило его, и словно по мановению волшебной палочки кто-то опустил жалюзи.
Затем он заметил, что рядом стоит мужчина, и, когда тот нащупал его пульс, понял, что это, должно быть, доктор.
— Что… случилось? — спросил он, заметив при этом, что его голос звучит слабо и хрипло.
— С вами произошел несчастный случай, ваша светлость, — ответил доктор, — но кроме сотрясения мозга и очень сильного ушиба груди — вас ударил конь — других повреждений нет.
Герцог с трудом начал вспоминать. Перед его глазами как в тумане возникла картина: вот Рыжий Строптивец встает на дыбы…
— Я… ударился… головой о дерево, — сказал он так, будто разговаривал сам с собой.
— Не только о дерево, но и о землю, — уточнил доктор, — а поскольку лошадь лягнула вас в грудь, то у вас сильный ушиб, который будет еще болеть. Еще повезло — кости целы… Так что просто полежите некоторое время спокойно и поправитесь.
Герцог хотел возразить, что не собирается валяться в постели, но на это у него уже не хватило сил.
Он закрыл глаза и услышал, как доктор дает рекомендации по уходу за ним, но какие именно и кому, он не слушал.
У кровати горела только одна свеча. Бакхерст уже было подумал, что находится в спальне один, как вдруг увидел: в углу на софе кто-то прикорнул.
Сначала ему показалось, что он грезит. Невероятно, что кто-то еще, кроме него, мог находиться в его опочивальне.
Затем при свете свечи он различил на шелковой подушке волну очень светлых волос.
Герцог озадаченно смотрел на незнакомку, как вдруг, словно почувствовав на себе его взгляд, женщина вздрогнула, села и, в свою очередь, посмотрела на него.
Затем незваная гостья поднялась и пошла к нему.
Разглядев ее получше, он сначала подумал, что перед ним девочка. Затем он увидел голубые глаза, вопросительно устремившиеся на него, а когда она улыбнулась, на ее щеках появились две соблазнительные ямочки.
— Вы проснулись! Дать вам попить?
— Кто… вы? — спросил Бакхерст.
На ее лице снова мелькнула улыбка, неизменно влекущая за собой появление очаровательных ямочек.
— Видимо, вам трудно вспомнить, но так уж вышло, что я — ваша жена!
Теперь герцог окончательно решил, что грезит. Но затем темнота в его мозгу отступила и возникла до боли яркая картина.
Венчание, ярость, духота… Больше нет сил выдерживать это… Конюшня, Рыжий Строптивец…
На этом воспоминания обрывались, и Бакхерст спросил:
— Что с конем… он в порядке?
— С ним все прекрасно! Правда, все его боятся, и он это понимает! Я сказала ему, чтобы он больше так не поступал.
Говоря это, она поднесла к его губам стакан, и он узнал тот самый напиток, который хорошо освежал его.
— Когда… я… смогу встать? — спросил он свою добровольную сиделку.
— Доктор считает, что еще не скоро, но, по-моему, вы такой сильный, что поправитесь гораздо раньше. Доктора любят перестраховываться, они вроде суетливых нянь.
От ее серьезной интонации ему захотелось засмеяться, но из-за боли в груди пришлось сдержать смех, и он снова откинулся на подушку, недавно взбитую ее руками.
— Пожалуй, нам не помешало бы познакомиться. И еще я должен спросить: почему вы ухаживаете за мной, когда проще взять сиделку?
— Вовсе не проще. В деревне чрезвычайно трудно найти опытную сиделку. Деревенская акушерка, конечно, была бы счастлива помочь, но она стара и может бодрствовать, лишь постоянно прихлебывая джин!
Ее глаза искрились смехом, и герцог вдруг понял, что с нетерпением ждет, когда снова увидит ямочки на ее щеках.
— Тогда я должен поблагодарить вас за то, что вы избавили меня от ее общества! Хотя мне очень неловко…
— Не беспокойтесь, днем при вас находится камердинер. А мне не привыкать: я ухаживала за папой, когда он сломал на охоте ключицу, и в другой раз, когда он упал с высокой лестницы и у него было сотрясение мозга.
— Верно, вы ожидали совершенно иного начала супружеской жизни?
— Я счастлива, что нахожусь здесь, с вами. Когда вы были без сознания, то выглядели точь-в-точь таким же, как ваш предок на памятнике в церкви.
Бакхерст задумался. Затем сказал:
— Видимо, речь идет о сэре Гарольде Бакхерсте, которой участвовал в крестовых походах.
— Конечно. Я уловила сходство в первый же раз, когда вас увидела.
Герцог помолчал, а затем спросил:
— Вы хотите сказать, что мы были знакомы?
Сэмела покачала головой.
— Нет, никогда, но я видела вас и думала… — Она запнулась. — Нет, вам следует отдыхать. Я расскажу вам об этом в другой раз. Доктор велел не переутомлять вас.
— Я по горло сыт сном, — раздраженно заметил Бакхерст, — и мне интересно то, что вы говорите. Если вы не доскажете свою мысль, я вместо сна буду мучиться и размышлять об этом, а это плохо скажется на моем состоянии.
Раздался звонкий смех Сэмелы, и ему показалось, что он слышит трель певчей птицы.
— Вы шантажируете меня, но, если обещаете потом поспать, я расскажу. Впервые я увидела вас восемь лет назад, когда вы участвовали в стипль-чезе. — В глазах герцога мелькнуло воспоминание о тех скачках. — Когда я смотрела на вас, вы казались мне точным подобием рыцаря-крестоносца! С той поры, когда я думала о вас, мне всегда казалось, что на вас сияющие серебром доспехи, а на щите — крест.
От него не ускользнула нотка восхищения, прозвучавшая в ее голосе, а ее глаза, казалось, сами излучали свет.
И он почувствовал — хотя это показалось ему очень странным — то, о чем она рассказывает, чрезвычайно важно для нее.
Затем, совсем другим тоном, она сказала:
— А теперь вы должны быть паинькой и поспать, как обещали. Иначе доктор очень рассердится, что я переутомила вас, и будет настаивать, чтобы к вам приставили вместо меня деревенскую акушерку с ее бутылкой джина.
Герцог не мог удержаться от смеха, но тут же, ощутив боль в груди, взял себя в руки. В этот момент он действительно понял, что устал. Но зато теперь у него была пища для размышлений.
— Спокойной ночи! — сказал он, закрывая глаза, и почувствовал ее руку на лбу.
Герцог присел на кровати, чувствуя крайнее раздражение.
У него сильно болел затылок, а грудь ныла при каждом движении.
Доктор приехал рано утром и предписал ему покой, покой и еще раз покой, категорически не позволив вставать еще по крайней мере в течение недели.
Его умыли и побрили, и когда сменили белье, он чувствовал себя до отвращения унизительно: им помыкают, его держат, как неразумного ребенка, в постели! Он был уверен, что, чем быстрее поднимется и оденется, тем скорее поправится.
— Завтра я встану, — громко сказал он камердинеру.
— Посмотрим, что скажет ее светлость, — ответил Иейтс.
Герцог впился взглядом в его лицо. Он не мог поверить, чтобы именно Иейтс подчинился кому-либо еще, кроме него.
— Я поступлю так, как считаю нужным, — резко сказал герцог. — Принеси газеты!
— Доктор сказал, ваша светлость, что вам после ушиба головы нельзя утруждать глаза. Скоро придет ее светлость. Она сказала, что, как только вы будете в состоянии слушать, она почитает вам из газеты все, что вы пожелаете.
И не дожидаясь, пока хозяин начнет возражать, Иейтс, больше не сказав ни слова, выскользнул из спальни, закрыв за собой дверь.
Раздраженный до крайности, герцог хотел было уже резко откинуться на подушку, но вовремя вспомнил, что это причинит ему невыносимую боль.
Он уже собирался позвонить в колокольчик и приказать Иейтсу еще что-нибудь, как неожиданно дверь открылась и в спальню вошла Сэмела.
Герцог не видел ее с прошлого вечера и, глядя на приближающуюся златокудрую нимфу, подумал, что она и вправду совсем ребенок, как ему и показалось с первого раза.
Она была такой легкой, такой изящной, что он не сразу разглядел, что ее удивительно элегантное платье облегает довольно тугие груди.
Но лицом его жена действительно напоминала девочку или, пожалуй, удивленно подумал он, юного ангелочка! В лучах солнечного света, струившегося из окна, ее волосы светились, золотистым ореолом обрамляя нежное лицо, на котором сияли ее яркие голубые глаза.
Сэмела перевела взгляд на то, что держала в руках: кувшин с маленькими орхидеями редкой, необычайной расцветки — белыми в середине и розовыми на концах лепестков.
Подойдя к его постели, она улыбнулась, и он опять увидел так заинтересовавшие его ямочки на щеках.
— Посмотрите, что я принесла вам. — В ее голосе звучала радость. — Старший садовник сказал, что вы два года ждали, когда эти цветы расцветут, и, какая удача, они расцвели как раз теперь, чтобы порадовать вас.
Герцог посмотрел на цветы в ее протянутых руках и сказал:
— Да, они очень хороши, как я и ожидал.
— Где вы их нашли?
— В Дарджилинге, когда был в Индии.
Сэмела не удержалась от восхищения.
— Так вы были там? Расскажите, пожалуйста. Я всегда мечтала побывать в Индии! Я прочитала уйму книг об этой стране, но читать и видеть своими глазами — разные вещи.
Герцог был приятно удивлен, ибо, много путешествуя, он замечал, что женщин не интересуют рассказы о его приключениях, если только это каким-то образом не касается их самих.
Сэмела поставила цветы на тумбочку, а затем сказала:
— Простите, прежде всего мне следовало поинтересоваться, как вы себя сегодня чувствуете.
Герцог нахмурился.
— Я не допущу, чтобы Иейтс сговаривался с вами, — резко сказал он. — И я встану тогда, когда захочу, и, несомненно, сделаю это завтра.
Он ожидал, что Сэмела оскорбится или, по крайней мере, смутится, но вместо этого она протянула руку и положила ему на ладонь.
— Пожалуйста, пожалуйста, будьте благоразумны! Я хочу, чтобы вы мне показали так много, а если ваше выздоровление затянется из-за того, что вы поднялись раньше, нам с вами не удастся это сделать.
Герцог удивленно смотрел на нее.
Увидев мольбу в ее глазах, он понял, что она говорит абсолютно искренне, и у него мелькнула мысль, что он ведь намеревался как можно скорее уехать от нее в Лондон.
Но, сказал он себе, поскольку это пока явно невыполнимо, ему следует полностью наслаждаться тем, что он дома, пусть даже и с женой.
Словно читая его мысли, она тихо сказала:
— Я вовсе не пытаюсь помешать вам делать то, что вы считаете нужным, на это у меня нет права. Но все так волнуются за вас, и я очень, очень молилась, чтобы вы поскорее поправились.
— А разве это так важно?
— Еще бы!
Она вздохнула и огляделась.
— Я даже не представляла, что все окружающее вас будет так вам подходить.
— Что вы имеете в виду? — с любопытством спросил герцог.
— Этот дом, обстановка, лошади, люди, которые не просто служат вам, но и любят вас, все это так соответствует тому образу рыцаря, которого я видела победителем на стипль-чезе.
— Неужели вы серьезно хотите сказать, что думали обо мне с тех пор?
Он задал этот вопрос насмешливо, но был поражен, когда она отвернулась в сторону и румянец, подобный небу на утренней зорьке, подступил к ее скулам.
— Кажется, мне не следует говорить вам… но, наверное, вас удивило, почему я согласилась… выйти за вас, в то время как вы считали, что мы… никогда не встречались.
— Уж не хотите ли вы сказать, что согласились быть моей женой лишь потому, что видели меня на стипль-чезе и после этого думали обо мне? — изумился герцог.
— Именно так! Когда маркиза Холл приехала к папе с предложением выйти замуж за ее брата, я сначала не поняла, о ком идет речь. Я даже приняла за оскорбление, что мы не увидимся… до венчания.
Она помолчала, и герцог спросил:
— И что же вы подумали потом?
— Когда она сказала, что ее брат — герцог Бакхерст, я решила, что сама судьба подсказала вам предложить мне руку. Я не только мечтала о вас, но и рассказывала себе тысячи историй после того, как вы взяли последнее препятствие, и я поняла, что вы добьетесь всего, к чему стремитесь всем… сердцем.
Ее речь показалась герцогу настолько завораживающе-искренней, что он почувствовал, как и его самого уносит в какой-то фантастический мир.
Он прекрасно помнил те скачки, и поскольку полоса препятствий была сложной, барьеры очень высокими, а под ним был молодой конь, он считал, что у него мало шансов на победу.
На последнем барьере он лишь огромным усилием воли заставил коня прыгнуть, после чего они помчались прямо к финишу.
Когда те, кто следил за гонкой, его приветствовали и поздравляли, он знал, что заслужил это, и ему теперь казалось поразительным, что Сэмела тоже была в числе зрителей и понимала, какой ценой ему досталась эта победа.
— Я вижу, вы любите верховую езду, — заметил Бакхерст.
Она просияла.
— Люблю больше всего на свете и очень хочу кататься вместе с вами. Но, пожалуйста, не укрощайте Рыжего Строптивца, пока не выздоровеете окончательно.
— Вы снова учите меня, что я должен делать и чего не должен? — развеселился герцог.
— Не совсем так, — серьезно ответила Сэмела. — Я просто говорю, что вы редкий человек и вам не следует рисковать своей головой.
Герцог подумал, что получал в жизни немало комплиментов, но, вероятно, этот — самый лестный.
— Спасибо. Но если вы думаете, что вам удастся завернуть меня в кокон и там держать, то ошибаетесь: я могу вскипеть, разозлиться, и тогда вам лучше будет держаться от меня подальше.
— Вы забыли, что моя задача в качестве жены — развлекать вас, и потому я придумала массу вещей, которые позволят нам весело проводить время, начиная хотя бы с газет. Хотите послушать, что пишут о нашей свадьбе?
— Нет! — невольно вырвалось у него.
Говоря это, он вспомнил, как ненавидел женитьбу и все с ней связанное, и, как наваждение, представил себе, как Эдмунд со своей вульгарной Лотти читает в газетах отчет.
Потом он услыхал, как до него откуда-то издалека донесся очень тихий голос:
— Простите… Я вовсе не хотела расстраивать вас. Просто я не представляла… как вам ненавистна наша свадьба.
Он слишком поздно понял, что опрометчиво высказал свои мысли вслух при Сэмеле, что было по крайней мере ужасно грубо.
С некоторым усилием он взял себя в руки и, запинаясь, сказал:
— Просто я задавался вопросом, сколько человек из числа наших гостей, пришедших выпить шампанского, поднять тосты за наше здоровье и пожелать нам счастья, были вполне искренни и сколько пришли лишь из желания посмотреть на вас.
— Думаю, большинство были искренни, так как люди вами восхищаются. Все знают, что вы выдающийся человек и, что еще важнее, вы вдохновляете всех спортсменов Англии. Они хотят быть похожими на вас, побеждать в честной борьбе и следовать вашему примеру не только на беговой дорожке, но и во всем остальном.
Герцог во все глаза смотрел на свою молодую жену. Он никак не мог поверить, что она нахваливает его без всякой корысти, но вместе с тем ясно чувствовал, что ее искренность не является показной.
Бакхерст хорошо разбирался в людях, и те, кто служил с ним в армии, знали, что он по своему характеру — врожденный лидер. Люди, которыми он руководил, не только восхищались им, но и уважали, при этом все они знали, что, как стреляного воробья нельзя провести на мякине, так и его невозможно обмануть. Лгуна он видел насквозь еще до того, как тот раскрывал рот, чтобы солгать и тем спасти себя от наказания. Хотя герцог редко использовал свой дар ясновидца с женщинами, он был уверен, что Сэмела говорит абсолютно искренне, и это удивляло его.
Понимая, что допустил ошибку, выдав свое истинное отношение к их свадьбе, он сказал:
— Мне хочется верить, что вы говорите чистую правду. Не сомневаюсь, что все англичане в душе спортсмены, о чем зачастую забывают наши политики.
— Мне тоже так кажется, — сказала Сэмела, — поэтому я уверена, что вам предстоит немало потрудиться в палате лордов.
Герцог поднял брови, а она продолжала:
— Мне понравилось ваше выступление против ловли животных силками, а еще больше — против травли быка собаками[6], ужасного, жестокого и позорного развлечения, которое никому не посоветуешь наблюдать.
— Уж не читаете ли вы отчеты о моих выступлениях? — изумился герцог.
— Естественно, читаю. Делаю вырезки и храню у себя отчеты обо всех ваших выступлениях.
Герцог, хлопая глазами, смотрел на нее, а Сэмела продолжала:
— Мы с папой обсуждали их, и иногда мне очень хотелось написать вам и попросить, чтобы вы выступили и по другим интересным не только избранным, но и всем прочим вопросам.
— Сейчас у вас есть возможность не писать, а лично сказать все, что вы хотите, — пошутил герцог, совершенно не ожидавший услышать такое от собственной жены.
Потом Сэмела почитала ему передовицы из «Таймс» и «Морнинг пост», а также парламентские отчеты.
Сначала Бакхерст слушал потому, что его интересовали эти материалы, но затем он поймал себя на том, что с удовольствием слушает и ее нежный, музыкальный голос.
Ему никогда не нравились женщины с грубыми или скрипучими голосами, но особенно он не любил жеманных дам.
Он помнил одну красотку, которая сумела одно время, очень недолгое, правда, поводить его за нос. Но он быстро раскусил ее. И когда она вела себя шумно и эксцентрично, что было для нее совершенно неестественно, он от злости скрежетал зубами.
Понемногу от музыки ее сладкозвучного голоса у него смежились веки и он заснул мертвым сном.
В тот же день, когда он почувствовал себя отдохнувшим и слегка раздосадованным, что столько времени проспал, Сэмела принесла шахматы, рассчитывая развлечь его.
— Ваш доктор, — заявила она, — говорил мне, что вы хороший шахматист. Боюсь, вы легко обыграете меня, но я постараюсь отыграться.
Они сыграли несколько партий, из которых герцог вышел победителем, но это было ему не так уж легко.
— Мне трудно тягаться с вами! — вздохнула Сэмела, когда он победно объявил ей мат. — Но ведь я уже говорила, что вы всегда выйдете победителем, кто бы ни был вашим противником.
— Если вы будете меня так захваливать, я могу возгордиться.
Она покачала головой.
— Не думаю.
— Почему?
— Потому что люди чванятся, лишь когда не знают своих возможностей. Вы же всегда знаете, что при правильной тактике добьетесь достижения любой своей цели, а это вовсе не чванство, а уверенность человека, у которого есть потенциал для победы.
Герцог в изумлении выслушал ее и сказал:
— Такого объяснения мне еще не приходилось слышать, но мне кажется, я понимаю вашу мысль.
— Мы с папой часто говорили о том, как жаль, что сегодня в мире так мало руководителей, которые могли бы направлять умы людей, как это было у греков, на дела, способствующие развитию цивилизации, а не разрушению.
В ее голосе прозвучала удивившая его горячность, и герцог сказал:
— Видимо, вы считаете, что диктатура при Наполеоне — не тот тип власти, который нужен людям.
— Совершенно верно! Сколько страданий и горя он принес людям. Чтобы залечить раны, потребуются многие десятилетия.
— Но ведь его всегда будут помнить как одного из величайших людей своего времени.
— Все зависит от того, как понимать слово «величайший». Возможно, мы знаем его только потому, что являемся его современниками, а ведь если вспомнить Христа, Будду, Марко Поло и Христофора Колумба, то все будет выглядеть совсем в ином свете.
Бакхерсту этот разговор показался чрезвычайно любопытным. Он никак не ожидал, что может беседовать на такие темы с женщиной, да еще с такой молодой и ангелоликой, как Сэмела.
Но он уже начал понимать, что ее юный вид обманчив, и признался себе, что она очень хороша собой и вовсе не обыкновенна, как он представлял себе, когда был вынужден жениться.
Когда ему принесли ужин, Сэмела вышла, и ему прислуживали дворецкий и два лакея.
Позже Сэмела спросила:
— Может быть, мы могли бы завтра кушать вместе? Или вам предпочтительнее быть в это время в одиночестве?
— Честно говоря, мне тоскливо одному. И если вы не против того, чтобы кушать в моей спальне, то, конечно, давайте обедать и ужинать вдвоем.
— С радостью! — воскликнула Сэмела. — Я надену лучшее платье, чтобы вы не чувствовали себя больным.
— Сейчас на вас тоже очень славное платье, — сказал герцог, сообразив, что был невнимательным, не обратив внимание на ее одежду.
Это был наряд из белого шелка, в котором она выглядела совсем юной и еще больше походила на ангелочка, что соответствовало возникшему у него образу.
Было заметно, что платье сшито у очень дорогой модистки. Пышная юбка и узкая талия подчеркивали изящество ее фигуры.
— Я обязательно расскажу вашей сестре, что вам понравились мои платья, — сказала Сэмела. — Она преподнесла их мне в качестве свадебного подарка.
Она увидела, как герцог удивленно поднял брови, и поспешно добавила:
— Может быть, вы удивитесь, что не папа купил мне приданое, но если бы это сделал он, то у меня было бы только одно платье и нам пришлось бы голодать целых две недели, чтобы расплатиться за него!
Она сопроводила эти слова короткой усмешкой, которую герцог также нашел весьма обаятельной, и уточнила:
— Если бы я явилась сюда в моей обычной одежде, то выглядела бы подобно нищенке, вышедшей замуж за короля. Это было бы, наверное, весьма экстравагантно, но вам бы, наверное, стало неловко.
— Да, это непременно вызвало бы много толков, — согласился герцог.
— Я уверена, что толков и сейчас было немало.
Наступило недолгое молчание. Затем, преодолев смущение, Сэмела спросила:
— А почему вы решили жениться именно на мне? Ведь любое семейство в стране было бы счастливо иметь в вашем лице… своего зятя?
Герцог глубоко вздохнул, подумал, что этого вопроса следовало ожидать и ответ надо было заготовить заранее. Понимая, как важно для его юной жены то, что он сейчас произнесет, после секундной паузы он сказал:
— Я знал, каким уважением в нашей округе всегда пользовались ваши родители, и решил, что, поскольку наши земли примыкают друг к другу, было бы целесообразно скрепить отношения родственными узами.
Он заметил, что глаза Сэмелы засияли, и понял, что такой ответ пришелся ей по душе.
— Я задавала себе вопрос, не в этом ли причина, и рада, что оказалась права.
Она говорила так естественно и с такой искренностью, что герцог не мог не поверить ей. Потом Сэмела сказала:
— Сейчас придет ваш камердинер, чтобы подготовить вас ко сну, и я подумала: раз вам стало гораздо лучше, может быть, я буду ночевать в своей спальне?
Она заметила сомнение в глазах герцога и поспешно добавила:
— Я оставлю дверь в свою спальню открытой. Если вы захотите пить или почувствуете какое-то беспокойство ночью, вы сможете окликнуть меня или позвонить в колокольчик. Я сплю очень чутко и сразу приду к вам.
— Пожалуй, это разумно, — согласился Бакхерст. — Но я не буду тревожить вас, так как действительно чувствую себя много лучше и вполне могу сам позаботиться о себе.
— Но обещайте позвонить, если я понадоблюсь.
— Обещаю.
Она импульсивно протянула руку и коснулась его ладони.
— Спасибо вам за компанию, мы так чудесно провели сегодня время!
Наступило короткое молчание, а затем на ее щеках появились все те же очаровавшие его ямочки.
— Но я уверена, что вам гораздо интереснее было бы укрощать Рыжего Строптивца.
Он не успел ответить, как она уже выскользнула в соседнюю комнату, а в это время из коридора вошел Иейтс…
Когда камердинер ушел, герцог задумался о том, насколько Сэмела отличается от сложившегося у него образа будущей жены, как, впрочем, отличается и от всех других женщин, с которыми ему прежде приходилось сталкиваться.
Конечно, ему мало приходилось общаться со столь юными созданиями, но, тем не менее, его не покидала уверенность, что Сэмела — необыкновенная девушка.
Герцог решил, что сестры оказались на высоте, найдя ему такую невесту, которая окажется вполне достойной уготованной для нее роли герцогини Бакхерст, и, к своему удивлению, почувствовал уверенность в том, что она вовсе не станет ему докучать, чего он так опасался.
И в первый раз он задумался о том, что могут подумать люди, когда узнают, как он ушел с собственной свадьбы, чтобы проехаться на лошади, которая к тому же еще сбросила его, и весь этот бесславно прожитый день кончился для него потерей сознания.