Картленд Барбара. Дуэль с судьбой

   – Это имеет какое-то отношение к лошадям?
   – Нет. – Маркиз с удивлением посмотрел на Ровену.
   – Что бы это ни было, – сказала она, – уверена: это что-то очень дорогое и очень личное.
   – Не такое уж дорогое, – ответил маркиз. – Но действительно личное, и я очень увлечен этим.
   – Что же это? – не вытерпела Гермиона. – Скажите нам, милорд.
   – Генеалогия, – ответил маркиз.
   Гермиона явно не знала этого слова, и маркиз с вызовом взглянул на Ровену, словно ожидая, что она начнет объяснять его смысл.
   – Кажется, – медленно произнесла Ровена, – это имеет отношение к предкам.
   – Правильно, – кивнул маркиз. – Это история происхождения семьи.
   – Значит, вы составляете свое родословное древо? – спросила Гермиона. – В одной из моих книг по истории на картинке изображено такое. Там столько разветвлений, что я с трудом разобралась в них.
   – Девушки редко интересуются историей, – удивился маркиз. – Кстати, мое родословное древо уходит корнями во времена до Вильгельма Завоевателя, и на нем можно увидеть по меньшей мере четырех королей.
   – Какое интересное увлечение! – восторженно воскликнула Гермиона.
   Ровена молчала, а маркиз сказал вдруг, глядя на ее нежный профиль:
   – Не сомневаюсь, что вы с вашим практическим складом ума, Ровена, считаете мое увлечение пустой тратой времени.
   – Думаю, милорд, у вас его достаточно, чтобы тратить подобным образом, – парировала Ровена. – Но мы в этом доме больше заботимся о живых людях, чем о давно ушедших.
   – Именно этих слов я и ожидал от вас, – сказал маркиз, и Ровена тут же разозлилась на себя за то, что не потрудилась придумать что-нибудь пооригинальнее.
   Она не понимала почему, но, как только маркизу становилось лучше, между ними снова начиналась словесная дуэль. Иногда это было забавно, но последнее время все чаще приводило ее в смущение.
   В маркизе было нечто такое, что все время вызывало в Ровене желание спорить с ним по малейшему поводу.
   Сколько ни убеждала себя Ровена, что нельзя относиться подобным образом к пациенту, как только маркиз переставал испытывать боль, ее начинало раздражать чувство превосходства над окружающими, с которым он держался.
   Маркиз был чересчур самоуверен, он выглядел слишком властным и требовательным, и Ровене пришлось смириться с тем, что ему удалось стать центром внимания всей семьи.
   Когда они собирались вместе, Гермиона, Марк и Лотти не могли говорить ни о чем, кроме маркиза. К тому же Ровена была уверена, что Гермиона не только постоянно думает о нем, но и грезит красивым, благородным джентльменом во сне.
   Марк проводил на занятиях почти весь день, и, едва вернувшись домой, он тут же забрасывал сестер вопросами, часто самыми неожиданными, по поводу их знатного пациента.
   Если в конюшне в это время стоял один из коней маркиза, Марк тут же бросал книги и торопился туда.
   После того как маркиз понял, насколько они бедны, в дом стали доставлять из его имения продукты, которые семья доктора видела на своем столе только в дни больших праздников.
   По приказу их пациента из Свейнлинг-парка привозили ежедневно не только цыплят, индюшат и дичь, но также парное мясо свежезабитых животных из стада, принадлежащего маркизу.
   Лотти и Марк не уставали восхищаться размерами и вкусом персиков, винограда, груш и слив из оранжереи, расположенной в имении маркиза.
   Все это привозили в таких количествах, что кухонные шкафчики Ровены, которые раньше чаще всего пустовали, теперь ломились от джемов, соусов и компотов, которые приходилось делать им с миссис Хансон, чтобы фрукты и овощи не успевали портиться.
   Миссис Хансон быстро забыла свое негодование по поводу того, что в доме появился лишний рот, когда из Свейнлинг-парка прислали кухарку, чтобы помогать ей, и теперь она не только готовила, но также мыла полы в кухне.
   И только Ровену по-прежнему сердило то, что маркиз буквально завоевал их дом.
   Его лакей и кухарка прибывали с утра, привозя с собой в ландо новые запасы продуктов, и уезжали поздно вечером.
   Мистер Эшберн, секретарь маркиза, также появлялся в доме доктора каждый день и, уезжая, непременно спрашивал Ровену, что еще требуется для обеспечения комфорта его светлости.
   Поскольку секретарь также излучал чувство собственного превосходства и явно считал дом сельского доктора неподходящим местом для своего хозяина, Ровена с трудом удерживалась от заявления, что ей нужно только одно – чтобы маркиза поскорее перевезли в его собственный дом.
   Девушка прекрасно знала, что этого не допустят ни ее отец, ни светило медицинской науки из Лондона.
   Она понимала также, что даже после отъезда маркиза будет не так просто вернуться к нормальной обыденной жизни.
   «Он испортит детей, позволив им хоть мимолетно прикоснуться к роскошной жизни, заставит их ненавидеть то скромное существование, которое придется вести им потом», – подумала она.
   Вот и теперь Ровене ужасно хотелось сделать дырочку в воздушном шарике самодовольства маркиза.
   – Я думала, – сказала она, – что ваша светлость найдет себе какое-нибудь более активное занятие, чем копание в пыльных пергаментах в поисках упоминаний о том, кто из ваших предков и когда произвел на свет сына, чтобы продолжить свой род.
   – Не я один увлекаюсь генеалогией, – с улыбкой произнес маркиз. – Юлий Цезарь, например, хвастался тем, что ведет свой род от Энея, который, как вы, безусловно, помните, был не только героем Троянской войны, но и сыном Афродиты.
   – Вы собираетесь убедить меня в том, что Афродита существовала на самом деле? – с иронией поинтересовалась Ровена.
   – Мне кажется, что вы и Гермиона – живые доказательства этого факта, – с усмешкой произнес маркиз.
   – Я хочу узнать побольше о генеалогии. Расскажите о ней, милорд, – попросила Гермиона. – Если вы находите ее такой интересной, значит, так оно и есть.
   – Спасибо. – Маркиз дружелюбно улыбнулся девочке.
   Ровена нисколько не сомневалась, что он решил выполнить просьбу младшей сестры только для того, чтобы позлить старшую. Он стал рассказывать о том, что генеалогия началась с эпических поэм Гомера и северных саг и даже имела значение для греческой истории в пятом веке.
   – А на чем все это записывали и можем ли мы теперь прочитать эти хроники? – с любопытством спрашивала Гермиона.
   – Сначала использовали папирус, а позже – пергамент, – с удовольствием пустился в объяснения маркиз, воодушевленный интересом девочки. – Жрецы в Египте хранили триста сорок пять деревянных статуэток, каждая из которых изображала родоначальника определенной династии.
   – Должно быть, это было забавно, – воскликнула Гермиона. – Мне бы хотелось иметь статуэтки всех членов нашей семьи. Но их было бы немного. А вот у вас их, наверное, сотни.
   – Скорее тысячи, – самодовольно произнес маркиз. – И конечно же генеалогию изучали римляне, чтобы показать разницу между патрициями и плебсом.
   – К которому принадлежим мы, – резко вставила Ровена, раздраженная всем этим разговором. – Наступило время вашего отдыха, милорд. Иди же, Гермиона, ты прекрасно знаешь, что должна накрывать на стол.
   – Как только что-нибудь заинтересует меня, все время приходится идти и делать что-то скучное, – обиженно воскликнула Гермиона. – Я уверена, что для моих мозгов куда полезнее послушать рассказ его светлости, чем считать, сколько чашек и блюдец поставить на стол.
   Однако Гермиона привыкла повиноваться во всем старшей сестре. Но, прежде чем выйти из комнаты, девочка взглянула через плечо на маркиза и сказала:
   – Мне хотелось бы услышать о вашем увлечении гораздо больше, милорд. И взглянуть на родословное древо вашей семьи.
   – Обязательно покажу его тебе, – пообещал маркиз.
   Ровена закрыла ставни, чтобы солнечный свет не беспокоил маркиза.
   – Очень жаль, что вас не заинтересовало мое любимое занятие, – сказал он.
   – Это не совсем так, – ответила Ровена, отворачиваясь от окна и подходя к постели больного.
   – Тогда в чем же, собственно, дело? – поинтересовался он.
   – Я знаю, что вы стараетесь сделать нам добро, милорд, и ценю все, что вы дали нам с момента появления здесь. – Ровена сделала паузу, тщательно подбирая слова. – Но я не хочу, чтобы вы подружились с детьми настолько, что им будет слишком не хватать вас, когда вы покинете этот дом, который наверняка покажется им после этого чудовищно скучным местом.
   – Думаю, вы мне льстите, – сказал маркиз.
   – Не собираюсь делать ничего подобного, – отрезала Ровена. – Я просто слишком хорошо понимаю, что, в то время как все мы не имеем в вашей жизни никакого значения, вы начинаете оказывать сильное влияние на нашу. – Тихо вздохнув, Ровена продолжала: – Марк не может говорить ни о чем, кроме ваших лошадей. Ваш конюший позволил ему покататься на них. И как, по-вашему, он будет чувствовать себя потом, когда в его распоряжении окажется только старый Доббин, на котором можно покататься лишь в те редкие часы, когда отец не ездит на нем к своим пациентам?
   – Мисс Ровена, неужели вы не согласны, что для мальчика в возрасте Марка вполне естественно интересоваться лошадьми?
   – Интересоваться – да! Но быть одержимым – нет! Особенно такими лошадьми, которых ему вряд ли еще доведется когда-нибудь увидеть, не говоря уже о том, чтобы поездить на них, – резко возразила Ровена.
   Маркиз ничего не ответил, и девушка продолжала:
   – Гермиона, как вы знаете, считает вас самым привлекательным, самым восхитительным мужчиной на свете. Если вы станете ее стандартом настоящего мужчины, разве сможет бедная девочка удовольствоваться простым скромным юношей, за которого ей предстоит выйти замуж через несколько лет в нашей тихой деревушке?
   – Вы снова льстите мне, – улыбнулся маркиз.
   – Я думаю не о вас, – заверила его Ровена. – Вы вскоре покинете этот дом и вернетесь к жизни, которая далека от нас, как небо от земли.
   Маркиз нетерпеливо заерзал, собираясь что-то возразить, но не стал перебивать девушку.
   – Вне всяких сомнений, через пару недель после возвращения домой вы забудете о самом факте нашего существования и никогда даже мимоходом не вспомните о нас. Но я боюсь… Я очень боюсь, что в этом доме вы произвели на всех неизгладимое впечатление.
   В голосе Ровены послышалась горечь. Маркиз, тронутый волнением девушки, сказал:
   – Вы забыли упомянуть о двух членах этой семьи – о Лотти и о себе.
   – Лотти будет не хватать персиков и другой вкусной снеди, к которой она уже привыкла и которая вскоре перестанет появляться на нашем столе, – сказала Ровена. – Но она достаточно сдержанная девочка и не создаст таких серьезных проблем, как Марк и Гермиона.
   – А как насчет вас?
   – Я забуду вас, милорд, забуду как можно скорее, – торопливо заверила его Ровена.
   – Вы думаете, это будет легко?
   – Уверена в этом. Метеорит пролетает по небу довольно редко, и даже молния, говорят, никогда не бьет дважды в одно и то же место.
   – А если я скажу, что мне нелегко будет забыть вас, вы поверите мне? – серьезно спросил маркиз.
   – Гораздо проще было бы поверить в существование Афродиты и всех остальных греческих богов.
   Подойдя к двери, Ровена добавила:
   – А теперь мне пора спуститься вниз и приготовить вам чай. Надеюсь, ваша светлость прислушается к моим словам и не станет завлекать Гермиону и Марка.
   Она вышла из комнаты, прежде чем маркиз успел что-то ответить, но после ее ухода он сидел еще несколько минут, не сводя глаз с двери, погруженный в глубокое раздумье.
 
   На следующий день мистер Эшберн, нанеся обычный утренний визит, позже вернулся в дом доктора с большой резной шкатулкой из черного дерева.
   Ее поставили на столик у постели больного, и после отъезда секретаря вошедшая в комнату Ровена с любопытством взглянула на шкатулку.
   – Я подумал, что вам будет все-таки интересно взглянуть на мое родословное древо, о котором вы отзывались вчера так уничижительно, – сказал маркиз. – Я работал над всем этим довольно долгое время и подумываю о составлении Альманаха знатных английских семейств.
   Ровена молча слушала его.
   – Раз вас так заинтересовало все это, – с иронией продолжил маркиз, – рад буду сообщить, что в Германии с тысяча семьсот шестьдесят четвертого года издается Альманах де Гота, содержащий подробные сведения о потомках королей, принцев и герцогов.
   – И вы думаете, что такой же альманах необходим в Англии? – спросила Ровена.
   – Почему бы нет? Это наверняка будет очень интересно. Пока что сведения о наших семьях можно почерпнуть только из церковных книг, которые не велись до тысяча пятьсот тридцать восьмого года, когда Кромвель обязал всех священников записывать даты рождения, крещения и смерти своих прихожан.
   – Я все равно считаю, милорд, что лучше заботиться о живых и смотреть, чем ты можешь помочь им, – с жаром произнесла Ровена. – Теперь, когда закончилась война, в Англии тысячи израненных и покалеченных людей, которым нужно лечение и медицинская помощь. Если верить газетам, не хватает также мест в сиротских домах и приютах для стариков.
   – Сколько жара вы вкладываете в свои слова! Как близко к сердцу принимаете чужие горести. Но вы зря так нападаете на меня, мисс Ровена. Я занимаюсь благотворительностью, и в моих владениях находятся несколько приютов для сирот, – сказал маркиз. – И я уверен, что герцог Веллингтон заботится о своих воинах, пострадавших в боях. Хотя вы не одобряете моего увлечения, Ровена, я наслаждаюсь, раскапывая историю своих предков.
   Говоря все это, маркиз открыл шкатулку, вынул оттуда свернутый старинный пергаментный свиток и протянул его Ровене.
   Из любезности она взяла рукопись из рук маркиза, но, когда взглянула на нее, пренебрежительное выражение сразу же исчезло с ее лица.
   Ей никогда не приходилось видеть ничего красивее. Древний пергамент был украшен золотым орнаментом из цветов и фигурок животных, выполненным искусным миниатюристом.
   – Это лишь часть моего родословного древа, – сказал маркиз. – Оно уходит корнями в четырнадцатый век, когда прямой предок нашего рода, сэр Роберт Свейн, явился на эти берега вместе с армией Вильгельма Завоевателя.
   – Это действительно очень красиво, – согласилась Ровена.
   Трудно было спорить с маркизом, глядя на такую великолепную рукопись.
   Маркиз доставал из шкатулки пергамент за пергаментом, и Ровена смотрела на украшенные миниатюрами, покрытые каллиграфическим почерком, пожелтевшие от времени листы с восхищением, которого сама не ожидала от себя.
   Некоторые миниатюры были выполнены во французском готическом стиле. Маркиз сказал, что это бумаги, подтверждающие покровительство, оказываемое их роду Людовиком Девятым.