Страница:
– И он всегда все делает так, как ты хочешь! – весело рассмеялась Ксения.
– Мне очень, очень повезло, – мягко произнесла миссис Сандон, смущенно потупившись. – Я поняла, что в любви совсем не важно быть всегда во всем первой и любой ценой стоять на своем. Гораздо приятнее быть второй и знать при этом, что твой супруг это ценит и тебе за то благодарен. Но даже если он этого не замечает, а ты сама выдвигаешь его вперед себя – это делает союз двоих крепче. Да и это просто приятнее – жить в согласии и не ссориться.
– И ты не жалеешь, что оставила дворец, семью, всех родных?
– Я всегда очень скучала и скучаю по Доротине, – уклончиво ответила мать. – Но мне тяжело думать о моих родителях. Они вычеркнули меня из своей жизни, будто меня у них не было.
– Да как же так? – Ладони Ксении возмущенно сжались в два маленьких кулачка.
– У них на это были все основания! – рассудительно отозвалась миссис Сандон. – Я ведь не только влюбилась в человека незнатного рода, но и отказалась от очень выгодного союза, который они для меня готовили и который, по их мнению, был бы чрезвычайно выгодным для страны. Когда-то в свое время они и сами вступили в брак, руководствуясь соображениями государственной выгоды. Но смогли полюбить друг друга. Только, я думаю, им повезло – не всегда в таких браках приходит любовь. Видишь, как все непросто?
– Я догадывалась, что королевские браки совершаются по уговору! Но чтобы вопреки протесту невесты или жениха… – Ксения сдвинула брови.
– Да, так. Это так называемые династические браки, когда соединяются – женятся или выходят замуж – невесты и женихи из правящих династий разных государств. Вот в России, например, был такой царь – Ярослав Мудрый. Давно это было, очень давно, девятьсот лет тому назад. Сам он женился на дочери шведского короля. Сестру свою отдал в жены польскому королю Казимиру. Сын Ярослава – Изяслав – взял в жены сестру Казимира Гертруду. Дочь Ярослава Анна вышла замуж за французского короля Генриха Первого. Другая его дочь стала королевой Венгрии. Третья дочь стала женой норвежского принца! Видишь, как укрепилось положение Руси среди других государств в Европе? И все только благодаря династическим бракам. Так что не случайно этого царя Ярослава прозвали Мудрым. Но браки не всегда оказываются несчастливыми, даже если поначалу им не сопутствует любовь, я тебе уже говорила! – добавила миссис Сандон с улыбкой. – Я знаю такие случаи. Вот, к примеру, вторая жена русского царя Петра Великого – Екатерина Первая. По рождению она из латышских крестьян, в семнадцать лет ее отдали замуж за шведского драгуна. А через два дня после свадьбы муж ее ушел на войну и пропал без вести – шла Великая Северная война русских со шведами, русские наступали. Царь Петр заприметил эту молодую особу и сделал своей женой. Их брак можно назвать счастливым. Царь Петр Великий даже учредил в честь любимой жены награду – орден Святой Екатерины. Мне все это отец рассказывал, когда я была совсем юная. Но считается, что у королевских невест в принципе не должно быть других чувств и желаний, кроме чувства долга по отношению к своей стране.
Она горько засмеялась и уронила руки вдоль тела.
– О, Ксения, как мне тебе объяснить, насколько это другое – быть замужем за любимым и знать, что меня любят за меня саму и больше не из-за чего другого.
– А папа должен был оставить свой полк?
– Разумеется, – кивнула миссис Сандон. – Мы наделали столько шуму! Такой разразился скандал! Подобное не так-то легко сходит с рук в высших кругах. Но всё это как-то сгладили, насколько было возможно. Английский адъютант сбежал с королевской дочкой! Дело немыслимое! Думаю, это весьма сотрясло весь дипломатический корпус.
Ксении стало смешно.
– Никогда бы, ха-ха-ха, не подумала, что одно сердце влюбленной девушки может сотрясти целый дипломатический корпус! Я еще понимаю – взбесить родителей этой девушки…
Миссис Сандон тоже развеселилась.
– Видишь ли, при дворе свои правила – и правила очень строгие. Важно все! Особенно – аристократические корни, знатность рода. Так что мне и твоему отцу пришлось просто исчезнуть. Это было лучше и проще для всех. Что нам еще оставалось делать, если мы решили быть вместе – всю жизнь? Ведь невозможно такое, чтобы офицер неродовитого происхождения стал членом королевской семьи! – Миссис Сандон развела руками.
– А почему вы выбрали Литтл Кумб?
– Твой отец знал это место давно. Еще до того, как мы познакомились, он ездил в отпуск сюда с одним своим полковым другом, тот родом из этой деревни, но сейчас он живет в Бодмине, это тоже здесь, в Корнуолле, не так далеко от Труро, ты должна знать. А когда мы приехали сюда вместе с твоим отцом и я увидела эту деревню – такую красивую, – а потом, спустя недолгое время, и весь Корнуолл – такой изумительный, цветущий, бескрайний, с его небом и морем, и наш маленький дом в Литтл Кумб, окруженный кустами гортензий… Я много месяцев не могла налюбоваться тем, что я здесь вижу! Мне казалось, я очутилась в раю! – Миссис Сандон выглянула в окно, словно бы убедиться, что за стенами дома и вправду рай.
А за стенами дома – он был крайний в деревне, и вид из окна не закрывали другие дома и садики с непременной ухоженной кустарниковой растительностью вдоль стен и вдоль каменной кладки заборов – были поля: разных оттенков зеленого или песочного цвета, небольшие, с непрямыми границами, в виде «заплат», окаймленных рощицами и длинными перелесками – полосами древесных зарослей. На этих «заплатах» паслись где коровы, где овцы, где лошади, а иные были пусты – отдыхали, или на них отрастала трава для будущего сытного выпаса. Всё это выглядело очень уютно, как всё сотворенное заботливыми руками, – и вместе с тем как-то изящно, несмотря на то, что работали тут земледельцы и скотоводы. Но особую неповторимость придавали пейзажу отдельно стоящие среди полей деревья – с сильной ветвистой кроной, толстым стволом и густой листвой – очень красивые и величественные. Они стояли здесь как хозяева или стражи, как некие живые существа со своею собственной историей и судьбой. Ни одна пила лесоруба за многие десятки лет не покушалась на эти святыни – возможно, еще помнящие отголоски передаваемых из уст в уста поверий и песен древних кельтов под своими ветвями. Население в этих благословенных краях жило с природой в тесном содружестве и словно брало у нее свои блага взаймы – и честно их отдавало, не пуская в бездумный расход ни травинки, ни веточки, ни кусточка, оберегая при том во множестве жизнь лесных и полевых тварей, а не только свою.
Миссис Сандон долго молчала. Ксения ее не торопила.
– Но когда влюбишься, моя милая доченька, – заговорила мать снова, – ты поймешь, что в жизни важно только одно: быть с тем, кого любишь, и заботиться только о нем. Все остальное – приличия, правила, даже место, где ты живешь, – не имеет значения. Тем более – если речь идет о богатстве… Если делишь его не с тем, кого любишь, счастья оно не приносит.
– Уверена, папа думает точно так же!
– Да, он думает так же, хотя и сожалеет – совершенно напрасно, как я его искренне уверяю! – обо всех тех удобствах и дворянских привилегиях, какие были бы у меня в Словии и каких он не может мне здесь предложить.
– Так, значит, мы всегда жили так бедно лишь потому, что вы с папой сбежали? – Ксения потерла кончик носа – он вдруг зачесался. Она чихнула.
– Именно так, милая, но меня никогда это не волновало. Однако я бы хотела дать тебе настоящее благородное воспитание… Ведь неизвестно, как сложится твоя жизнь, и надо быть к ней готовой.
– Мама, но мне с вами так хорошо! – серьезно ответила Ксения, шмыгнув носом. – Я могу ездить с папой верхом – он мне столько рассказывает про лошадей! И я очень люблю смотреть, как он рисует. С ним так интересно! Он много всего знает и про растения, и про землю, и про лесных птиц и мелких зверьков. Мы столько смеемся… А у тебя я набираюсь ума-разума – и всего-всего, что ты умеешь делать руками! А сколько ты мне всего рассказываешь! Ты же столько знаешь – ты у меня такая умная, мамочка! И наш Литтл Кумб я очень люблю. Да мне очень, очень повезло с вами – с тобой и с папой, что вы у меня такие – самые мои любимые и независимые!
Миссис Сандон растроганно притянула ее к себе и поцеловала.
– Это именно то, что я хотела от тебя услышать.
– Как у нас все необыкновенно! – Ксения обняла мать за талию и уткнулась лбом ей в плечо. – Но почему же твоя сестра… Доротина… почему она тебя не искала? Вы близнецы… Как это интересно – каждый день видеть перед собой саму себя! И не в зеркале, а наяву! Она, наверное, так по тебе скучала! Она же перестала тебя видеть! Это как потерять половину себя!
– Я знаю, что Доротина по мне скучала. Но не было никакой возможности, чтобы она поддерживала со мной связь вопреки воле отца. Да и как бы она нашла меня здесь, в Литтл Кумб?
– А ты сбежала и ей не писала?!
– Конечно, нет! Я не могла ставить ее под удар. Я знала, мое письмо ее очень обрадует, но и причинит ей неудобства. Прежде всего моральные – представь себе, что бы она почувствовала, получив от меня весточку! А отвечать на письмо – ей бы очень хотелось этого! – значило бы тоже нарушить отцовскую волю.
– Да… Ты права… А она вышла замуж?
– Да. Как-то я увидела в газете объявление о ее помолвке с эрцгерцогом Фридрихом Прусским – через год после моего бегства из Словии.
– Эрцгерцог – должно быть, человек о-очень знатный!..
– Это тот человек, которого мой отец прочил мне в мужья, – ответила мать. – Но, ручаюсь, ни за что на свете я не хотела бы оказаться на месте моей сестры Доротины.
– А дети у них… у тети Доротины… есть? – с любопытством спросила Ксения.
– Не знаю, – печально ответила миссис Сандон. – Видишь ли, английская пресса не слишком жалует мелкие балканские государства, чтобы писать о них все подробности. Иногда они вскользь упоминают Словию, и вот два года назад я узнала, что наша мать скончалась.
– А отец жив?
– Да, но он стар, и в последних новостях говорилось, что нездоров. Думаю, он мог приезжать в Англию по делам государственным, но, похоже, он слишком слаб, чтобы покидать пределы дворца.
Ксения выдохнула:
– Как это трудно – представить, что ты дочь короля, мама…
– Ох, я об этом давно забыла! И ты тоже должна забыть, – с нажимом проговорила миссис Сандон.
– Ну уж нет, нет и нет! Я совсем не хочу забывать, что ты дочь короля! А я… – она упрямо тряхнула рыжими, как у матери, волосами, – я хочу об этом помнить. Всегда. Теперь-то я знаю, почему ты держишь себя с таким достоинством! Почему в тебе столько… как его… шарма! И почему папа дразнит тебя насчет твоего аристократического профиля. Он ведь часто подтрунивает над тобой, а? Признавайся!
Ксения вскочила и подбежала к зеркалу.
– Нос у меня такой же, как у тебя, смотри какой ровный! – Она потеребила кончик. Миссис Сандон наблюдала за ней. Она откровенно любовалась дочерью. И понимала, что дочь – точная ее копия: такой она и была в свои юные годы. – И вообще, я очень похожа на тебя: волосы – рыжие… глаза – зеленые… А вид у меня – тоже аристократический, – не унималась Ксения.
– Надеюсь, ты всегда будешь вести себя так, как подобает особе королевской крови, – сдержанно ответствовала миссис Сандон. – Это означает быть гордой и смелой, тактичной и внимательной к окружающим.
– То есть быть такой же, как ты! – согласно кивнула Ксения. – Я попытаюсь, мама. И я такой буду, честно. Все это так здорово!
– На самом деле не очень, – со вздохом ответила миссис Сандон. – И помни, Ксения, никому ни слова о том, кто я такая. Мой отец и моя мать, когда была жива, вели себя так, будто я умерла. Пусть для всех, кто меня знал, так и будет.
Голос матери дрогнул, и Ксения, расчувствовавшись, подскочила, чтобы обнять ее.
– Ну что ты, что ты, мама! Мамочка, родная, милая, самая красивая и умная мама! – быстро и горячо зашептала она, пряча лицо у матери на груди. – У тебя есть папа и я, и мы тебя очень, очень любим! Ты для нас самая главная, ты для нас – первая! Слышишь? И всегда такой и была.
– Ах ты, чуткая моя девочка! – сдержав подступившие слезы, сдавленным голосом ответила миссис Сандон. – И поверь, Ксения, куда лучше жить в любви и согласии, но с небольшим достатком, чем в самом богатом дворце, но среди равнодушных к тебе людей, кому невдомек, что делается в твоем сердце, кому безразлична твоя душа.
Как же вспомнились Ксении эти слова, когда она попала в роскошный особняк Беркли Тауэр – мать говорила ей сущую правду: когда нет ни любви, ни понимания между людьми, жить им совсем не радостно.
– Бог мой, ветреница, да где тебя носит! – фырчала в очередной раз миссис Беркли, когда Ксения приносила ей какую-то вещь по ее требованию, а вещь эта пряталась неизвестно где.
– Она была на самом верху, на чердаке, в куче разного хлама, – искренне оправдывалась Ксения. – И чтобы ее найти…
– Да тебя, дорогая, только за смертью и посылать! Сколько времени ты прокопалась? – недовольно отвечала ей миссис Беркли. – В твоем возрасте можно быть попроворнее! По лестнице можно и бегом взбежать. И бегом же спуститься.
Ксения хотела было сказать какие-то слова в свою защиту, но промолчала. Какой прок в оправданиях? Тем, кто прав, все равно окажется миссис Беркли. И отыщет изъян во всем, что сделает Ксения, как бы она ни старалась. Ведь, случалось, миссис Беркли выговаривала ей за то, что она носится вверх и вниз по ступенькам, подавая этим дурной пример слугам…
Ночью, лежа в просторной, удобной спальне, которую ей предоставили в Беркли Тауэр, ибо спальня эта соседствовала со спальней хозяйки и миссис Беркли в любой момент могла потребовать к себе компаньонку, Ксения скучала по своей домашней крохотной спаленке со скошенным потолком.
Там, за оконными створками, выглядывавшими из-под соломенной крыши, ей казалось, что мир вокруг полон солнца и радости.
И вдруг – ничего не стало. Она помнит ту спаленку, но забыла о радости, забыла о солнце. Где это все? Она совсем одна в недобром к ней, холодном, враждебном мире…
– Да ты не слушаешь меня, голубушка! Изволь наконец отвечать! – как сквозь вату, донесся до нее голос распалившейся от возмущения миссис Беркли.
– Простите, простите, – скороговоркой пробормотала Ксения, очнувшись от воспоминаний. – Эти колеса так сильно стучат, такой стоит шум в ушах, я просто…
– Я говорю о ручном багаже! В третий раз, дорогуша, заметь! В Дувре нужно будет проявить особую бдительность! На всех вокзалах полно воров! И я не хочу, чтобы, пока ты витаешь в облаках, кто-то прибрал к рукам мои вещи. В Дувр приезжает столько иностранцев, а что касается их… – миссис Беркли не закончила фразы, но лицо ее выражало все, что она хотела сказать о жителях континентальной Европы.
– Я буду очень внимательна, – виновато пообещала Ксения.
– Надеюсь. – Миссис Беркли поджала губы и посмотрела в окно. – В конце концов, мне стоило немалых денег оплатить тебе эту поездку со мной!
– Понимаю. – Ксения смиренно потупила взгляд. – И я вас уже благодарила за это. Благодарю еще раз, миссис Беркли!
– Да уж! И что мне твоя благодарность? – Миссис Беркли махнула рукой. – Одно только твое платье мне влетело в круглую сумму. Однако я не могу возить с собой компаньонку одетой, как уличная попрошайка.
Это не было правдой! И это было так оскорбительно слышать! В лицо Ксении ударил румянец, но она научилась не отвечать на подобные унижения.
Миссис Беркли изощренно высмеивала те платья, какие носила Ксения, пока не начала жить в Беркли Тауэр. Платья были из недорогой ткани, но шила их Ксении мать, а вкус у нее был безупречный, фантазия – неисчерпаемой, руки – на зависть самой умелой портнихе. И эти платья чрезвычайно шли Ксении – обе они, мать и дочь, очень радовались каждой такой обновке, а отец по-доброму над ними посмеивался: «Мои милые обезьянки!»
Миссис Беркли купила ей несколько строгих черных нарядов, но через пять месяцев траура велела избавиться от всех черных вещей.
– Мне не нравится этот цвет! – тоном, не терпящим возражений, объявила она. – Кроме того, в черном ты выглядишь театрально. Антигона! Медея! И это при твоей-то анемичной коже, да с такой вызывающе огненной шевелюрой. Что-то надо делать с тем, как ты выглядишь. Пожалуй, я возьмусь за тебя всерьез!
Размышляя, почему миссис Беркли ассоциирует ее с Медеей и Антигоной – они не обязательно должны носить только черное! – Ксения послушно и в глубине души с радостью стала носить свои прежние платья. Наверное, черное – это личные ассоциации миссис Беркли в отношении античных трагедий, решила Ксения. Но Антигона – это и символ любви к родителям, а Медея, кроме всего остального, – волшебница… Что ж, это совсем не обидно… Но спорить Ксения не взялась, промолчала, углубившись в то, что рассказывала ей мать об античности – а рассказывала она ей очень многое. Однако миссис Беркли не унялась – стала насмешничать еще больше, а потом одно за другим принялась покупать ей платья – одного цвета, другого, всяких оттенков – взамен всего старого, шитого Ксении мамой. И, разумеется, требовать благодарности за заботу о «гардеробе сиротки, ты только взгляни на эту цветочную клумбу!».
Ксения хорошо понимала, почему и эти новые платья не оставляют в покое хозяйку. А как могло быть иначе? Они подчеркивали цветущий вид молодой кожи – Ксения выглядела как нежный майский цветок независимо от того, что было на ней надето.
– Ей досталась и твоя удивительная кожа, любимая! – сказал однажды отец ее матери, не зная, что Ксения близко и слышит их. – Тебя коснешься – и ощущение, что будто гладишь или целуешь цветок магнолии…
Платья, на которых после долгих и мучительных переборов миссис Беркли все же остановилась (сколько денег она на них не пожалела!), были на редкость унылыми, чем обрадовали ее, но цвет волос Ксении был необорим.
Это был тот огненно-рыжий цвет, каким то и дело вспыхивают полотна Тициана и какой вообще так любят многие из художников, – цвет волос австрийской императрицы Елизаветы на ее портрете кисти Винтерхальтера…
– А у нас есть какие-нибудь общие корни с самой красивой королевой в Европе? – спросила Ксения мать во время того долгого разговора.
– Она моя дальняя родственница, – ответила ей миссис Сандон. – И в тебе тоже течет венгерская кровь. – Миссис Сандон улыбнулась: – Теперь ты понимаешь, почему я хочу, чтобы ты выучила и немецкий язык, и венгерский?
– И, может быть, я однажды поеду в Словию, мама!
– Если это случится, знание языков тебе будет необходимо. Мы – смесь нескольких наций. Но мы смешали и языки. Так что многие слова – немецкого происхождения, другие – венгерские. – На ее лице появилось ностальгическое выражение. – Мой отец был весьма озабочен тем, чтобы мы с Доротиной хорошо знали близкие языки и могли общаться с соседями. Помню, как-то нас навещал лютенийский король. Его восхитило, что я и сестра могли свободно изъясняться с ним на его языке.
– Мне кажется, я никогда не буду говорить так же свободно, как ты, мама.
– Будешь, дочка, если захочешь! Конечно, трудно выучить язык в совершенстве, если ты никогда не была в той стране, где он всем родной, – ответила миссис Сандон, – но со временем ты поймешь, что если знаешь немецкий, французский и венгерский, и, пожалуй, немного греческий, то будешь легко говорить на всех балканских языках. У нас дома есть книги на разных языках – не так много, но ты начни их читать, а я помогу тебе с грамматикой и произношением.
И Ксения засела за языки, хотя раньше была уверена, что ей вполне хватит английского. Отец-англичанин не возражал, чтобы она занималась немецким, венгерским и прочими языками, и дело пошло.
Наедине с матерью по-английски они не разговаривали, а всегда на каком-то другом языке – из тех, что старательно штудировала внучка короля Константина, о которой тот знать не знал.
А вскоре Ксения стала мечтать, что когда-нибудь, накопив денег на самое скромное путешествие, она поедет в Словию и в другие балканские страны, о которых рассказала ей мать. Хоть издали – а, возможно, повидает своих родных.
Теперь она была на шаг ближе к мечте – миссис Беркли взяла ее с собой во Францию, и они должны будут проехать через всю страну с севера на юг, чтобы попасть в то место, где ждет миссис Беркли ее подруга, гостеприимно предложившая ей погостить у нее нынешним маем! Это место – Прованс. Миссис Беркли рассказывала Ксении, как там красиво. Это не на самом берегу моря, но в достаточной близости от него. Окрестные холмы покрыты виноградниками и оливковыми и дубовыми рощами. А в мае там все цветет. И особенно знаменит Прованс лавандой.
– Но ты, по всей видимости, не говоришь по-французски, – незадолго до намечающейся поездки спросила ее хозяйка. Спросила утвердительным тоном, с оттенком собственного превосходства по части безусловного знания французского языка и Франции как таковой: дед ее мужа по материнской линии был француз, и во Франции жила его многочисленная родня, отличающаяся крепкими связями друг с другом, – миссис Беркли называла это чувством клана. Они привечали миссис Беркли во время ее нередких поездок на галльскую землю, она эти поездки очень любила и всегда обновляла себе гардероб, дабы предстать среди родственников и их знакомых в наилучшем галантерейном виде. Старания не пропали даром. Не очень давно, но порядочно для того, чтобы принять столь ответственное решение, у миссис Беркли наметился брак на континенте – друг детства дальнего родственника ее покойного мужа, некий виконт Беретон, не так давно овдовевший, очень ею заинтересовался, и миссис Беркли с воодушевлением – когда на нее снисходило благодушное настроение – не скрывая тщеславия, рассказывала Ксении о своих амурных успехах, чрезвычайно ими гордясь («но ты, милочка, еще так далека от того возраста, когда внимание мужчины будет придавать тебе жизненных сил!»). У мосье Беретона свои виноградники – обедневший дворянин решил попробовать себя в коммерции и преуспел, виноградарство его затянуло, и дело пошло… так что… если соединить их винодельческие доходы по одну сторону Ла-Манша и доходы от рационального использования земли в имении Беркли Тауэр – по другую… То… Эту часть рассуждений миссис Беркли, да простится ей, Ксения слушала не слишком внимательно, и, может быть, очень напрасно: видимо, сказались гены отца, не проявлявшего большой практичности по части приумножения семейных доходов.
А вот французские книги в книжном шкафу миссис Беркли Ксения тайком от нее почитывала, когда удавалось выкроить ночью два-три часа и если у нее оставались на это силы.
Так что на вопрос миссис Беркли о знании ею французского языка Ксения заметно разочаровала свою культурную благодетельницу на выданье, ответив не без легкой гордости, каковую она прятать не пожелала, как бы того ни требовали ее внутренние правила самосохранения, выработанные за месяцы близкого общения с миссис Беркли:
– Я читаю по-французски и говорю по-французски! – с достоинством сказала она, и тон ее был на грани вызова, но самую чуточку.
– Не может быть! В самом деле? – Тонкие брови миссис Беркли взлетели вверх. – Ах, ну конечно! Как же это я сразу не сообразила? Ведь ты не чистокровная англичанка. Вне всякого сомнения! Ни твоя покойная мать не была похожа на англичанку, ни ты не похожа.
На комплимент это не походило. Ксения густо зарделась и со всем безрассудством молодости бросилась защищаться:
– Да, мама не была англичанкой! И что из того? Она приехала в Литтл Кумб с Балкан… и… а это… а вы знаете…
– О, Балканы! – по счастью прервала ее миссис Беркли, причем это название прозвучало в ее устах совсем безнадежно.
Боясь потерять над собой контроль и сболтнуть лишнего, Ксения благоразумно поспешила переменить тему:
– Наверное, в Провансе уже настоящее лето?
Не вслушиваясь в ответ – последовала обстоятельная лекция миссис Беркли о погодных условиях Франции в разные месяцы года в разных ее местах, – Ксения размышляла: интересно, что бы сказала ей мама, узнав, что ее дочь едет во Францию и поживет некоторое время в Провансе? А главное, что бы она ответила на вопрос, как ей вести себя при миссис Беркли с ее родными, – вот что самое важное. Ксении иногда очень хотелось поговорить с кем-то на равных, но было не с кем. Может ли она себе такое позволить, если представится случай? Ксения помнила давнее наставление, данное ей матерью. Скорее всего, оно не повредит в любой ситуации…
Часто, лежа в постели, она разговаривала с мамой, будто с живой, и рассказывала, какой несчастной чувствует себя без нее. И после таких минут и часов она не могла ответить самой себе, стало ли ей легче от того, что она жаловалась и жалела себя?
И еще ей подумалось: а ведь это с ее стороны эгоизм – желать, чтобы один из родителей остался при ней, был бы жив. Да, они любили ее – но истинная любовь их была сосредоточена друг на друге, и если бы один из них выжил, единственным его желанием было бы умереть, чтобы быть вместе с супругом. Все годы, проведенные ими вместе, они жили, словно опьяненные друг другом. Раньше Ксения этого не замечала так явственно, как стала осознавать это сейчас, вспоминая мельчайшие подробности всего того, что она помнила про мать и отца, про их совместность, даже когда они проводили дни порознь. А помнила она очень многое.
– Мне очень, очень повезло, – мягко произнесла миссис Сандон, смущенно потупившись. – Я поняла, что в любви совсем не важно быть всегда во всем первой и любой ценой стоять на своем. Гораздо приятнее быть второй и знать при этом, что твой супруг это ценит и тебе за то благодарен. Но даже если он этого не замечает, а ты сама выдвигаешь его вперед себя – это делает союз двоих крепче. Да и это просто приятнее – жить в согласии и не ссориться.
– И ты не жалеешь, что оставила дворец, семью, всех родных?
– Я всегда очень скучала и скучаю по Доротине, – уклончиво ответила мать. – Но мне тяжело думать о моих родителях. Они вычеркнули меня из своей жизни, будто меня у них не было.
– Да как же так? – Ладони Ксении возмущенно сжались в два маленьких кулачка.
– У них на это были все основания! – рассудительно отозвалась миссис Сандон. – Я ведь не только влюбилась в человека незнатного рода, но и отказалась от очень выгодного союза, который они для меня готовили и который, по их мнению, был бы чрезвычайно выгодным для страны. Когда-то в свое время они и сами вступили в брак, руководствуясь соображениями государственной выгоды. Но смогли полюбить друг друга. Только, я думаю, им повезло – не всегда в таких браках приходит любовь. Видишь, как все непросто?
– Я догадывалась, что королевские браки совершаются по уговору! Но чтобы вопреки протесту невесты или жениха… – Ксения сдвинула брови.
– Да, так. Это так называемые династические браки, когда соединяются – женятся или выходят замуж – невесты и женихи из правящих династий разных государств. Вот в России, например, был такой царь – Ярослав Мудрый. Давно это было, очень давно, девятьсот лет тому назад. Сам он женился на дочери шведского короля. Сестру свою отдал в жены польскому королю Казимиру. Сын Ярослава – Изяслав – взял в жены сестру Казимира Гертруду. Дочь Ярослава Анна вышла замуж за французского короля Генриха Первого. Другая его дочь стала королевой Венгрии. Третья дочь стала женой норвежского принца! Видишь, как укрепилось положение Руси среди других государств в Европе? И все только благодаря династическим бракам. Так что не случайно этого царя Ярослава прозвали Мудрым. Но браки не всегда оказываются несчастливыми, даже если поначалу им не сопутствует любовь, я тебе уже говорила! – добавила миссис Сандон с улыбкой. – Я знаю такие случаи. Вот, к примеру, вторая жена русского царя Петра Великого – Екатерина Первая. По рождению она из латышских крестьян, в семнадцать лет ее отдали замуж за шведского драгуна. А через два дня после свадьбы муж ее ушел на войну и пропал без вести – шла Великая Северная война русских со шведами, русские наступали. Царь Петр заприметил эту молодую особу и сделал своей женой. Их брак можно назвать счастливым. Царь Петр Великий даже учредил в честь любимой жены награду – орден Святой Екатерины. Мне все это отец рассказывал, когда я была совсем юная. Но считается, что у королевских невест в принципе не должно быть других чувств и желаний, кроме чувства долга по отношению к своей стране.
Она горько засмеялась и уронила руки вдоль тела.
– О, Ксения, как мне тебе объяснить, насколько это другое – быть замужем за любимым и знать, что меня любят за меня саму и больше не из-за чего другого.
– А папа должен был оставить свой полк?
– Разумеется, – кивнула миссис Сандон. – Мы наделали столько шуму! Такой разразился скандал! Подобное не так-то легко сходит с рук в высших кругах. Но всё это как-то сгладили, насколько было возможно. Английский адъютант сбежал с королевской дочкой! Дело немыслимое! Думаю, это весьма сотрясло весь дипломатический корпус.
Ксении стало смешно.
– Никогда бы, ха-ха-ха, не подумала, что одно сердце влюбленной девушки может сотрясти целый дипломатический корпус! Я еще понимаю – взбесить родителей этой девушки…
Миссис Сандон тоже развеселилась.
– Видишь ли, при дворе свои правила – и правила очень строгие. Важно все! Особенно – аристократические корни, знатность рода. Так что мне и твоему отцу пришлось просто исчезнуть. Это было лучше и проще для всех. Что нам еще оставалось делать, если мы решили быть вместе – всю жизнь? Ведь невозможно такое, чтобы офицер неродовитого происхождения стал членом королевской семьи! – Миссис Сандон развела руками.
– А почему вы выбрали Литтл Кумб?
– Твой отец знал это место давно. Еще до того, как мы познакомились, он ездил в отпуск сюда с одним своим полковым другом, тот родом из этой деревни, но сейчас он живет в Бодмине, это тоже здесь, в Корнуолле, не так далеко от Труро, ты должна знать. А когда мы приехали сюда вместе с твоим отцом и я увидела эту деревню – такую красивую, – а потом, спустя недолгое время, и весь Корнуолл – такой изумительный, цветущий, бескрайний, с его небом и морем, и наш маленький дом в Литтл Кумб, окруженный кустами гортензий… Я много месяцев не могла налюбоваться тем, что я здесь вижу! Мне казалось, я очутилась в раю! – Миссис Сандон выглянула в окно, словно бы убедиться, что за стенами дома и вправду рай.
А за стенами дома – он был крайний в деревне, и вид из окна не закрывали другие дома и садики с непременной ухоженной кустарниковой растительностью вдоль стен и вдоль каменной кладки заборов – были поля: разных оттенков зеленого или песочного цвета, небольшие, с непрямыми границами, в виде «заплат», окаймленных рощицами и длинными перелесками – полосами древесных зарослей. На этих «заплатах» паслись где коровы, где овцы, где лошади, а иные были пусты – отдыхали, или на них отрастала трава для будущего сытного выпаса. Всё это выглядело очень уютно, как всё сотворенное заботливыми руками, – и вместе с тем как-то изящно, несмотря на то, что работали тут земледельцы и скотоводы. Но особую неповторимость придавали пейзажу отдельно стоящие среди полей деревья – с сильной ветвистой кроной, толстым стволом и густой листвой – очень красивые и величественные. Они стояли здесь как хозяева или стражи, как некие живые существа со своею собственной историей и судьбой. Ни одна пила лесоруба за многие десятки лет не покушалась на эти святыни – возможно, еще помнящие отголоски передаваемых из уст в уста поверий и песен древних кельтов под своими ветвями. Население в этих благословенных краях жило с природой в тесном содружестве и словно брало у нее свои блага взаймы – и честно их отдавало, не пуская в бездумный расход ни травинки, ни веточки, ни кусточка, оберегая при том во множестве жизнь лесных и полевых тварей, а не только свою.
Миссис Сандон долго молчала. Ксения ее не торопила.
– Но когда влюбишься, моя милая доченька, – заговорила мать снова, – ты поймешь, что в жизни важно только одно: быть с тем, кого любишь, и заботиться только о нем. Все остальное – приличия, правила, даже место, где ты живешь, – не имеет значения. Тем более – если речь идет о богатстве… Если делишь его не с тем, кого любишь, счастья оно не приносит.
– Уверена, папа думает точно так же!
– Да, он думает так же, хотя и сожалеет – совершенно напрасно, как я его искренне уверяю! – обо всех тех удобствах и дворянских привилегиях, какие были бы у меня в Словии и каких он не может мне здесь предложить.
– Так, значит, мы всегда жили так бедно лишь потому, что вы с папой сбежали? – Ксения потерла кончик носа – он вдруг зачесался. Она чихнула.
– Именно так, милая, но меня никогда это не волновало. Однако я бы хотела дать тебе настоящее благородное воспитание… Ведь неизвестно, как сложится твоя жизнь, и надо быть к ней готовой.
– Мама, но мне с вами так хорошо! – серьезно ответила Ксения, шмыгнув носом. – Я могу ездить с папой верхом – он мне столько рассказывает про лошадей! И я очень люблю смотреть, как он рисует. С ним так интересно! Он много всего знает и про растения, и про землю, и про лесных птиц и мелких зверьков. Мы столько смеемся… А у тебя я набираюсь ума-разума – и всего-всего, что ты умеешь делать руками! А сколько ты мне всего рассказываешь! Ты же столько знаешь – ты у меня такая умная, мамочка! И наш Литтл Кумб я очень люблю. Да мне очень, очень повезло с вами – с тобой и с папой, что вы у меня такие – самые мои любимые и независимые!
Миссис Сандон растроганно притянула ее к себе и поцеловала.
– Это именно то, что я хотела от тебя услышать.
– Как у нас все необыкновенно! – Ксения обняла мать за талию и уткнулась лбом ей в плечо. – Но почему же твоя сестра… Доротина… почему она тебя не искала? Вы близнецы… Как это интересно – каждый день видеть перед собой саму себя! И не в зеркале, а наяву! Она, наверное, так по тебе скучала! Она же перестала тебя видеть! Это как потерять половину себя!
– Я знаю, что Доротина по мне скучала. Но не было никакой возможности, чтобы она поддерживала со мной связь вопреки воле отца. Да и как бы она нашла меня здесь, в Литтл Кумб?
– А ты сбежала и ей не писала?!
– Конечно, нет! Я не могла ставить ее под удар. Я знала, мое письмо ее очень обрадует, но и причинит ей неудобства. Прежде всего моральные – представь себе, что бы она почувствовала, получив от меня весточку! А отвечать на письмо – ей бы очень хотелось этого! – значило бы тоже нарушить отцовскую волю.
– Да… Ты права… А она вышла замуж?
– Да. Как-то я увидела в газете объявление о ее помолвке с эрцгерцогом Фридрихом Прусским – через год после моего бегства из Словии.
– Эрцгерцог – должно быть, человек о-очень знатный!..
– Это тот человек, которого мой отец прочил мне в мужья, – ответила мать. – Но, ручаюсь, ни за что на свете я не хотела бы оказаться на месте моей сестры Доротины.
– А дети у них… у тети Доротины… есть? – с любопытством спросила Ксения.
– Не знаю, – печально ответила миссис Сандон. – Видишь ли, английская пресса не слишком жалует мелкие балканские государства, чтобы писать о них все подробности. Иногда они вскользь упоминают Словию, и вот два года назад я узнала, что наша мать скончалась.
– А отец жив?
– Да, но он стар, и в последних новостях говорилось, что нездоров. Думаю, он мог приезжать в Англию по делам государственным, но, похоже, он слишком слаб, чтобы покидать пределы дворца.
Ксения выдохнула:
– Как это трудно – представить, что ты дочь короля, мама…
– Ох, я об этом давно забыла! И ты тоже должна забыть, – с нажимом проговорила миссис Сандон.
– Ну уж нет, нет и нет! Я совсем не хочу забывать, что ты дочь короля! А я… – она упрямо тряхнула рыжими, как у матери, волосами, – я хочу об этом помнить. Всегда. Теперь-то я знаю, почему ты держишь себя с таким достоинством! Почему в тебе столько… как его… шарма! И почему папа дразнит тебя насчет твоего аристократического профиля. Он ведь часто подтрунивает над тобой, а? Признавайся!
Ксения вскочила и подбежала к зеркалу.
– Нос у меня такой же, как у тебя, смотри какой ровный! – Она потеребила кончик. Миссис Сандон наблюдала за ней. Она откровенно любовалась дочерью. И понимала, что дочь – точная ее копия: такой она и была в свои юные годы. – И вообще, я очень похожа на тебя: волосы – рыжие… глаза – зеленые… А вид у меня – тоже аристократический, – не унималась Ксения.
– Надеюсь, ты всегда будешь вести себя так, как подобает особе королевской крови, – сдержанно ответствовала миссис Сандон. – Это означает быть гордой и смелой, тактичной и внимательной к окружающим.
– То есть быть такой же, как ты! – согласно кивнула Ксения. – Я попытаюсь, мама. И я такой буду, честно. Все это так здорово!
– На самом деле не очень, – со вздохом ответила миссис Сандон. – И помни, Ксения, никому ни слова о том, кто я такая. Мой отец и моя мать, когда была жива, вели себя так, будто я умерла. Пусть для всех, кто меня знал, так и будет.
Голос матери дрогнул, и Ксения, расчувствовавшись, подскочила, чтобы обнять ее.
– Ну что ты, что ты, мама! Мамочка, родная, милая, самая красивая и умная мама! – быстро и горячо зашептала она, пряча лицо у матери на груди. – У тебя есть папа и я, и мы тебя очень, очень любим! Ты для нас самая главная, ты для нас – первая! Слышишь? И всегда такой и была.
– Ах ты, чуткая моя девочка! – сдержав подступившие слезы, сдавленным голосом ответила миссис Сандон. – И поверь, Ксения, куда лучше жить в любви и согласии, но с небольшим достатком, чем в самом богатом дворце, но среди равнодушных к тебе людей, кому невдомек, что делается в твоем сердце, кому безразлична твоя душа.
Как же вспомнились Ксении эти слова, когда она попала в роскошный особняк Беркли Тауэр – мать говорила ей сущую правду: когда нет ни любви, ни понимания между людьми, жить им совсем не радостно.
– Бог мой, ветреница, да где тебя носит! – фырчала в очередной раз миссис Беркли, когда Ксения приносила ей какую-то вещь по ее требованию, а вещь эта пряталась неизвестно где.
– Она была на самом верху, на чердаке, в куче разного хлама, – искренне оправдывалась Ксения. – И чтобы ее найти…
– Да тебя, дорогая, только за смертью и посылать! Сколько времени ты прокопалась? – недовольно отвечала ей миссис Беркли. – В твоем возрасте можно быть попроворнее! По лестнице можно и бегом взбежать. И бегом же спуститься.
Ксения хотела было сказать какие-то слова в свою защиту, но промолчала. Какой прок в оправданиях? Тем, кто прав, все равно окажется миссис Беркли. И отыщет изъян во всем, что сделает Ксения, как бы она ни старалась. Ведь, случалось, миссис Беркли выговаривала ей за то, что она носится вверх и вниз по ступенькам, подавая этим дурной пример слугам…
Ночью, лежа в просторной, удобной спальне, которую ей предоставили в Беркли Тауэр, ибо спальня эта соседствовала со спальней хозяйки и миссис Беркли в любой момент могла потребовать к себе компаньонку, Ксения скучала по своей домашней крохотной спаленке со скошенным потолком.
Там, за оконными створками, выглядывавшими из-под соломенной крыши, ей казалось, что мир вокруг полон солнца и радости.
И вдруг – ничего не стало. Она помнит ту спаленку, но забыла о радости, забыла о солнце. Где это все? Она совсем одна в недобром к ней, холодном, враждебном мире…
– Да ты не слушаешь меня, голубушка! Изволь наконец отвечать! – как сквозь вату, донесся до нее голос распалившейся от возмущения миссис Беркли.
– Простите, простите, – скороговоркой пробормотала Ксения, очнувшись от воспоминаний. – Эти колеса так сильно стучат, такой стоит шум в ушах, я просто…
– Я говорю о ручном багаже! В третий раз, дорогуша, заметь! В Дувре нужно будет проявить особую бдительность! На всех вокзалах полно воров! И я не хочу, чтобы, пока ты витаешь в облаках, кто-то прибрал к рукам мои вещи. В Дувр приезжает столько иностранцев, а что касается их… – миссис Беркли не закончила фразы, но лицо ее выражало все, что она хотела сказать о жителях континентальной Европы.
– Я буду очень внимательна, – виновато пообещала Ксения.
– Надеюсь. – Миссис Беркли поджала губы и посмотрела в окно. – В конце концов, мне стоило немалых денег оплатить тебе эту поездку со мной!
– Понимаю. – Ксения смиренно потупила взгляд. – И я вас уже благодарила за это. Благодарю еще раз, миссис Беркли!
– Да уж! И что мне твоя благодарность? – Миссис Беркли махнула рукой. – Одно только твое платье мне влетело в круглую сумму. Однако я не могу возить с собой компаньонку одетой, как уличная попрошайка.
Это не было правдой! И это было так оскорбительно слышать! В лицо Ксении ударил румянец, но она научилась не отвечать на подобные унижения.
Миссис Беркли изощренно высмеивала те платья, какие носила Ксения, пока не начала жить в Беркли Тауэр. Платья были из недорогой ткани, но шила их Ксении мать, а вкус у нее был безупречный, фантазия – неисчерпаемой, руки – на зависть самой умелой портнихе. И эти платья чрезвычайно шли Ксении – обе они, мать и дочь, очень радовались каждой такой обновке, а отец по-доброму над ними посмеивался: «Мои милые обезьянки!»
Миссис Беркли купила ей несколько строгих черных нарядов, но через пять месяцев траура велела избавиться от всех черных вещей.
– Мне не нравится этот цвет! – тоном, не терпящим возражений, объявила она. – Кроме того, в черном ты выглядишь театрально. Антигона! Медея! И это при твоей-то анемичной коже, да с такой вызывающе огненной шевелюрой. Что-то надо делать с тем, как ты выглядишь. Пожалуй, я возьмусь за тебя всерьез!
Размышляя, почему миссис Беркли ассоциирует ее с Медеей и Антигоной – они не обязательно должны носить только черное! – Ксения послушно и в глубине души с радостью стала носить свои прежние платья. Наверное, черное – это личные ассоциации миссис Беркли в отношении античных трагедий, решила Ксения. Но Антигона – это и символ любви к родителям, а Медея, кроме всего остального, – волшебница… Что ж, это совсем не обидно… Но спорить Ксения не взялась, промолчала, углубившись в то, что рассказывала ей мать об античности – а рассказывала она ей очень многое. Однако миссис Беркли не унялась – стала насмешничать еще больше, а потом одно за другим принялась покупать ей платья – одного цвета, другого, всяких оттенков – взамен всего старого, шитого Ксении мамой. И, разумеется, требовать благодарности за заботу о «гардеробе сиротки, ты только взгляни на эту цветочную клумбу!».
Ксения хорошо понимала, почему и эти новые платья не оставляют в покое хозяйку. А как могло быть иначе? Они подчеркивали цветущий вид молодой кожи – Ксения выглядела как нежный майский цветок независимо от того, что было на ней надето.
– Ей досталась и твоя удивительная кожа, любимая! – сказал однажды отец ее матери, не зная, что Ксения близко и слышит их. – Тебя коснешься – и ощущение, что будто гладишь или целуешь цветок магнолии…
Платья, на которых после долгих и мучительных переборов миссис Беркли все же остановилась (сколько денег она на них не пожалела!), были на редкость унылыми, чем обрадовали ее, но цвет волос Ксении был необорим.
Это был тот огненно-рыжий цвет, каким то и дело вспыхивают полотна Тициана и какой вообще так любят многие из художников, – цвет волос австрийской императрицы Елизаветы на ее портрете кисти Винтерхальтера…
– А у нас есть какие-нибудь общие корни с самой красивой королевой в Европе? – спросила Ксения мать во время того долгого разговора.
– Она моя дальняя родственница, – ответила ей миссис Сандон. – И в тебе тоже течет венгерская кровь. – Миссис Сандон улыбнулась: – Теперь ты понимаешь, почему я хочу, чтобы ты выучила и немецкий язык, и венгерский?
– И, может быть, я однажды поеду в Словию, мама!
– Если это случится, знание языков тебе будет необходимо. Мы – смесь нескольких наций. Но мы смешали и языки. Так что многие слова – немецкого происхождения, другие – венгерские. – На ее лице появилось ностальгическое выражение. – Мой отец был весьма озабочен тем, чтобы мы с Доротиной хорошо знали близкие языки и могли общаться с соседями. Помню, как-то нас навещал лютенийский король. Его восхитило, что я и сестра могли свободно изъясняться с ним на его языке.
– Мне кажется, я никогда не буду говорить так же свободно, как ты, мама.
– Будешь, дочка, если захочешь! Конечно, трудно выучить язык в совершенстве, если ты никогда не была в той стране, где он всем родной, – ответила миссис Сандон, – но со временем ты поймешь, что если знаешь немецкий, французский и венгерский, и, пожалуй, немного греческий, то будешь легко говорить на всех балканских языках. У нас дома есть книги на разных языках – не так много, но ты начни их читать, а я помогу тебе с грамматикой и произношением.
И Ксения засела за языки, хотя раньше была уверена, что ей вполне хватит английского. Отец-англичанин не возражал, чтобы она занималась немецким, венгерским и прочими языками, и дело пошло.
Наедине с матерью по-английски они не разговаривали, а всегда на каком-то другом языке – из тех, что старательно штудировала внучка короля Константина, о которой тот знать не знал.
А вскоре Ксения стала мечтать, что когда-нибудь, накопив денег на самое скромное путешествие, она поедет в Словию и в другие балканские страны, о которых рассказала ей мать. Хоть издали – а, возможно, повидает своих родных.
Теперь она была на шаг ближе к мечте – миссис Беркли взяла ее с собой во Францию, и они должны будут проехать через всю страну с севера на юг, чтобы попасть в то место, где ждет миссис Беркли ее подруга, гостеприимно предложившая ей погостить у нее нынешним маем! Это место – Прованс. Миссис Беркли рассказывала Ксении, как там красиво. Это не на самом берегу моря, но в достаточной близости от него. Окрестные холмы покрыты виноградниками и оливковыми и дубовыми рощами. А в мае там все цветет. И особенно знаменит Прованс лавандой.
– Но ты, по всей видимости, не говоришь по-французски, – незадолго до намечающейся поездки спросила ее хозяйка. Спросила утвердительным тоном, с оттенком собственного превосходства по части безусловного знания французского языка и Франции как таковой: дед ее мужа по материнской линии был француз, и во Франции жила его многочисленная родня, отличающаяся крепкими связями друг с другом, – миссис Беркли называла это чувством клана. Они привечали миссис Беркли во время ее нередких поездок на галльскую землю, она эти поездки очень любила и всегда обновляла себе гардероб, дабы предстать среди родственников и их знакомых в наилучшем галантерейном виде. Старания не пропали даром. Не очень давно, но порядочно для того, чтобы принять столь ответственное решение, у миссис Беркли наметился брак на континенте – друг детства дальнего родственника ее покойного мужа, некий виконт Беретон, не так давно овдовевший, очень ею заинтересовался, и миссис Беркли с воодушевлением – когда на нее снисходило благодушное настроение – не скрывая тщеславия, рассказывала Ксении о своих амурных успехах, чрезвычайно ими гордясь («но ты, милочка, еще так далека от того возраста, когда внимание мужчины будет придавать тебе жизненных сил!»). У мосье Беретона свои виноградники – обедневший дворянин решил попробовать себя в коммерции и преуспел, виноградарство его затянуло, и дело пошло… так что… если соединить их винодельческие доходы по одну сторону Ла-Манша и доходы от рационального использования земли в имении Беркли Тауэр – по другую… То… Эту часть рассуждений миссис Беркли, да простится ей, Ксения слушала не слишком внимательно, и, может быть, очень напрасно: видимо, сказались гены отца, не проявлявшего большой практичности по части приумножения семейных доходов.
А вот французские книги в книжном шкафу миссис Беркли Ксения тайком от нее почитывала, когда удавалось выкроить ночью два-три часа и если у нее оставались на это силы.
Так что на вопрос миссис Беркли о знании ею французского языка Ксения заметно разочаровала свою культурную благодетельницу на выданье, ответив не без легкой гордости, каковую она прятать не пожелала, как бы того ни требовали ее внутренние правила самосохранения, выработанные за месяцы близкого общения с миссис Беркли:
– Я читаю по-французски и говорю по-французски! – с достоинством сказала она, и тон ее был на грани вызова, но самую чуточку.
– Не может быть! В самом деле? – Тонкие брови миссис Беркли взлетели вверх. – Ах, ну конечно! Как же это я сразу не сообразила? Ведь ты не чистокровная англичанка. Вне всякого сомнения! Ни твоя покойная мать не была похожа на англичанку, ни ты не похожа.
На комплимент это не походило. Ксения густо зарделась и со всем безрассудством молодости бросилась защищаться:
– Да, мама не была англичанкой! И что из того? Она приехала в Литтл Кумб с Балкан… и… а это… а вы знаете…
– О, Балканы! – по счастью прервала ее миссис Беркли, причем это название прозвучало в ее устах совсем безнадежно.
Боясь потерять над собой контроль и сболтнуть лишнего, Ксения благоразумно поспешила переменить тему:
– Наверное, в Провансе уже настоящее лето?
Не вслушиваясь в ответ – последовала обстоятельная лекция миссис Беркли о погодных условиях Франции в разные месяцы года в разных ее местах, – Ксения размышляла: интересно, что бы сказала ей мама, узнав, что ее дочь едет во Францию и поживет некоторое время в Провансе? А главное, что бы она ответила на вопрос, как ей вести себя при миссис Беркли с ее родными, – вот что самое важное. Ксении иногда очень хотелось поговорить с кем-то на равных, но было не с кем. Может ли она себе такое позволить, если представится случай? Ксения помнила давнее наставление, данное ей матерью. Скорее всего, оно не повредит в любой ситуации…
Часто, лежа в постели, она разговаривала с мамой, будто с живой, и рассказывала, какой несчастной чувствует себя без нее. И после таких минут и часов она не могла ответить самой себе, стало ли ей легче от того, что она жаловалась и жалела себя?
И еще ей подумалось: а ведь это с ее стороны эгоизм – желать, чтобы один из родителей остался при ней, был бы жив. Да, они любили ее – но истинная любовь их была сосредоточена друг на друге, и если бы один из них выжил, единственным его желанием было бы умереть, чтобы быть вместе с супругом. Все годы, проведенные ими вместе, они жили, словно опьяненные друг другом. Раньше Ксения этого не замечала так явственно, как стала осознавать это сейчас, вспоминая мельчайшие подробности всего того, что она помнила про мать и отца, про их совместность, даже когда они проводили дни порознь. А помнила она очень многое.