Конечно, в местной гостинице было бы несравненно удобнее, но маркиз решил не рисковать — ведь она располагалась прямо напротив ворот замка.
О нем и так уже судачили, в основном пожилые мужчины, собиравшиеся во дворе «Короны и якоря» за кружкой эля. И немудрено — ведь маркиз начиная с самого утра по нескольку раз в день проезжал мимо них на лошади.
Впрочем, маркиз вел себя достаточно осторожно, и деревенским жителям было невдомек, что он, прячась в небольшой рощице, каждый день внимательно наблюдает за Сириллой, совершающей верховые прогулки вместе с отцом.
Он видел ее так ясно, но не смел приблизиться. И все же это было лучше, чем совсем не видеть Сириллу и терзаться мыслями в одиночестве.
Гостиница, в которой нашел приют маркиз, была маленькой и чистой, но абсолютно лишенной каких бы то ни было удобств.
Впрочем, маркиз не замечал ни того, насколько жестка его постель, ни того, что горячую воду для умывания ему приносили нерегулярно. А еда, которую он проглатывал не замечая, по мнению его слуг, годилась разве что свиньям.
Именно слуги сильнее всего страдали от вынужденного пребывания в таком захолустье. Еще бы — после лондонских развлечений и яркой, полной суеты жизни вдруг окунуться в сонное царство неспешного деревенского существования!
Маркиз же ничего этого не замечал. Им владело одно стремление — любой ценой устроить встречу с Сириллой.
Когда он впервые увидел девушку в костюме для верховой езды и в шляпе с высокой тульей, украшенной дымчатой вуалью, она показалась ему такой очаровательной и воздушной, что у него перехватило дыхание. «Неудивительно, что отец не хочет отдавать такое сокровище ему, человеку со скверной репутацией», — подумал маркиз.
И все же он чувствовал, что должен любым способом заставить герцога уступить, согласиться на его брак с Сириллой.
Однако каким именно способом добиться желаемого, маркиз пока не придумал, хотя прошла уже целая неделя с тех пор, как он поселился в гостинице.
Каждое утро, устраиваясь на своем наблюдательном посту, он надеялся, что Сирилла появится в парке одна, без герцога.
В его присутствии маркиз ни за что бы не осмелился приблизиться к девушке, понимая, что любое его слово будет неверно истолковано герцогом и в конечном счете принесет делу один вред.
Единственная возможность убедить Сириллу в том, что необходимы решительные действия, иначе они никогда не будут принадлежать друг другу, представилась бы только в том случае, если бы она очутилась в парке в сопровождении грума, а еще лучше — одна.
Однако день за днем герцог неизменно появлялся рядом с дочерью, и маркизу оставалось лишь наблюдать из-за деревьев, как его любимая проезжает мимо, не подозревая о его присутствии.
Сирилла была изумительно хороша в модной шляпке с завязанными под подбородком лентами, и хотя маркиз не мог видеть ее губ, ему страстно хотелось прижаться к ним. За счастье снова заключить Сириллу в объятия он, не задумываясь, отдал бы все на свете.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
О нем и так уже судачили, в основном пожилые мужчины, собиравшиеся во дворе «Короны и якоря» за кружкой эля. И немудрено — ведь маркиз начиная с самого утра по нескольку раз в день проезжал мимо них на лошади.
Впрочем, маркиз вел себя достаточно осторожно, и деревенским жителям было невдомек, что он, прячась в небольшой рощице, каждый день внимательно наблюдает за Сириллой, совершающей верховые прогулки вместе с отцом.
Он видел ее так ясно, но не смел приблизиться. И все же это было лучше, чем совсем не видеть Сириллу и терзаться мыслями в одиночестве.
Гостиница, в которой нашел приют маркиз, была маленькой и чистой, но абсолютно лишенной каких бы то ни было удобств.
Впрочем, маркиз не замечал ни того, насколько жестка его постель, ни того, что горячую воду для умывания ему приносили нерегулярно. А еда, которую он проглатывал не замечая, по мнению его слуг, годилась разве что свиньям.
Именно слуги сильнее всего страдали от вынужденного пребывания в таком захолустье. Еще бы — после лондонских развлечений и яркой, полной суеты жизни вдруг окунуться в сонное царство неспешного деревенского существования!
Маркиз же ничего этого не замечал. Им владело одно стремление — любой ценой устроить встречу с Сириллой.
Когда он впервые увидел девушку в костюме для верховой езды и в шляпе с высокой тульей, украшенной дымчатой вуалью, она показалась ему такой очаровательной и воздушной, что у него перехватило дыхание. «Неудивительно, что отец не хочет отдавать такое сокровище ему, человеку со скверной репутацией», — подумал маркиз.
И все же он чувствовал, что должен любым способом заставить герцога уступить, согласиться на его брак с Сириллой.
Однако каким именно способом добиться желаемого, маркиз пока не придумал, хотя прошла уже целая неделя с тех пор, как он поселился в гостинице.
Каждое утро, устраиваясь на своем наблюдательном посту, он надеялся, что Сирилла появится в парке одна, без герцога.
В его присутствии маркиз ни за что бы не осмелился приблизиться к девушке, понимая, что любое его слово будет неверно истолковано герцогом и в конечном счете принесет делу один вред.
Единственная возможность убедить Сириллу в том, что необходимы решительные действия, иначе они никогда не будут принадлежать друг другу, представилась бы только в том случае, если бы она очутилась в парке в сопровождении грума, а еще лучше — одна.
Однако день за днем герцог неизменно появлялся рядом с дочерью, и маркизу оставалось лишь наблюдать из-за деревьев, как его любимая проезжает мимо, не подозревая о его присутствии.
Сирилла была изумительно хороша в модной шляпке с завязанными под подбородком лентами, и хотя маркиз не мог видеть ее губ, ему страстно хотелось прижаться к ним. За счастье снова заключить Сириллу в объятия он, не задумываясь, отдал бы все на свете.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
— Я к тебе обращаюсь, Сирилла!
— Извини, папа…
Сирилла очнулась от задумчивости и подняла глаза на отца. Герцог понимал, о ком она думает. Слегка нахмурившись, он тем не менее продолжал любезным тоном:
— Не хочешь после обеда прокатиться на новых гнедых — тех, что я купил для Эдмунда?
— Ты купил новых лошадей, папа?
— Да. Их продавали здесь неподалеку. Лошади показались мне хорошими, хотя и не очень обученными, и я решил приобрести их, тем более что и цена оказалась подходящей.
— Я уверена, что Эдмунд будет в восторге!
— Пойди надень шляпку, а я пока прикажу Бертону, чтобы подавал фаэтон.
Сирилла послушно поднялась и, с улыбкой взглянув на отца, вышла из комнаты.
Герцог с грустью смотрел ей вслед. Ханна права — Сирилла сильно похудела за эти дни. Она тает, как свеча, снедаемая неведомой печалью.
Герцог мучительно искал ответа на вопрос, как помочь дочери, и понимал, что он бессилен.
Фаэтон его светлости отличался по конструкции от экипажей, принадлежавших маркизу и принцу Уэльскому. Последние два имели высоко расположенные сиденья. Для управления ими нужна была определенная сноровка, зато они могли развивать чрезвычайно большую скорость, но ездить в таких фаэтонах было довольно опасно.
Впрочем, и фаэтон герцога, несущий на себе фамильные цвета Хоумов и запряженный парой отличных гнедых лошадок, выглядел весьма представительно. Взобравшись на облучок и принимая у кучера поводья, герцог сказал:
— Мы поедем недалеко, так что я сам буду править. Можете быть свободны.
Кучер вежливо прикоснулся к шляпе, и фаэтон тронулся в путь.
Герцог слыл отличным возницей, и Сирилла предвкушала удовольствие от поездки, тем более что лошади действительно на первый взгляд казались превосходными.
Чтобы сделать отцу приятное, она сказала:
— Я просто жду не дождусь дня, когда снова увижу Эдмунда. Теперь-то уж ему не удастся так легко меня обогнать!
— Я помню, как ты плакала из-за того, что твой пони никак не поспевал за лошадью Эдмунда, — с улыбкой заметил герцог.
— Еще бы! Он уже тогда ездил на настоящем коне…
— За последнее время ты стала ездить гораздо лучше. Сказывается ежедневная практика.
— Дело не только в практике, папа. Просто мы с Эдмундом унаследовали твою любовь к лошадям, — заметила Сирилла и почувствовала, как польщен отец ее комплиментом.
Они проехали весь парк и повернули направо, к небольшой рощице.
— Куда мы едем? — с любопытством спросила Сирилла.
— Я решил совместить приятное с полезным — не только размять лошадей, но и заехать к Джексону. Хотел узнать, как у него дела.
Помолчав, он спросил:
— Ты помнишь Джексона, фермера, что живет в долине Дингл? Места там низинные, так что вести хозяйство нелегко.
— Конечно, помню, — отозвалась Сирилла.
Фаэтон двинулся дальше, и вскоре дорога пошла круто вниз, к долине Дингл. Обычно зимой ее заносило снегом, а в остальное время года там постоянно было сыро.
Аллея, по которой двигался фаэтон, выглядела весьма живописно. Она была с обеих сторон обнесена живой изгородью, и сквозь нее проглядывался отличный вид на замок.
Герцог слегка натянул поводья, стараясь придержать лошадей — дорога сузилась, и ехать стало труднее, — как вдруг слева, из-за кустов, на аллею выскочил олень.
Очутившись буквально перед колесами, он так напугал лошадей, что одна из них взвилась на дыбы, а другая вильнула в сторону и чудом не запуталась в упряжи.
На мгновение фаэтон накренился, и вот уже обе лошади, как безумные, понеслись вперед, прямо в долину Дингл.
Герцог изо всех сил натянул поводья, но это не возымело никакого действия — животные, обезумев от страха, вышли из-под контроля и вскачь неслись к подножию холма, где, как было известно герцогу, находилась каменистая площадка.
Положение было отчаянное. «Если мне не удастся их остановить, — подумал герцог, — мы неминуемо разобьемся на этих камнях!»
Времени на раздумья не оставалось. Герцог лихорадочно прикидывал, стоит ли крикнуть Сирилле, чтобы она спрыгнула, или пусть остается в фаэтоне. Неизвестно, в каком случае ей угрожает большая опасность…
До площадки оставались считанные секунды. Ее уже было хорошо видно, а герцогу все никак не удавалось сладить с лошадьми. Он натягивал поводья изо всех сил, но лошади его не слушались.
Неожиданно на дороге появился всадник.
Спрыгнув с коня, он отчаянно замахал руками и бросился наперерез экипажу.
На мгновение герцогу показалось, что перед ним сумасшедший.
Но уже через секунду фаэтон поравнялся с незнакомцем, и тот железной рукой ухватился за поводья. Повинуясь его воле, лошади встали как вкопанные, и герцог понял, что опасность миновала.
Фаэтон остановился буквально в метре от злополучной площадки.
И вдруг одна из лошадей, не остывшая после сумасшедшей скачки, взвилась на дыбы и при этом сильно ударила по голове человека, который держал поводья.
Ноги его подкосились, и он невольно ослабил хватку. Воспользовавшись этим, лошади ринулись вперед, таща несчастного за собой.
Герцог услышал, как отчаянно закричала Сирилла, а через мгновение она уже бежала туда, где на дороге неподвижно лежал человек, только что остановивший фаэтон и этим спасший им жизнь, а теперь беспомощно лежавший под колесами этого самого фаэтона.
Герцог, все еще остававшийся в экипаже, видел, как его дочь склонилась над бездыханным телом, и понял, что мужчина, бросившийся под колеса, — не кто иной, как маркиз.
Как безумная, она покрывала поцелуями его лицо, а из глаз ее лились слезы.
— Вам придется заказывать новые костюмы, милорд.
— Вижу, — лаконично отозвался маркиз, разглядывая себя в зеркало.
Казалось невероятным, что за последнее время он так исхудал. Правда, модные дымчато-серые панталоны, введенные в обиход светских франтов принцем Уэльским, по-прежнему туго обтягивали стройные ноги маркиза, но вот сюртук болтался на нем, как на вешалке.
— Любой человек нагуливает жирок, если целыми днями лежит в постели, как вы, милорд, — развязно продолжал слуга. — Но вам, как видно, закон не писан!
В его голосе звучала гордость, которая наверняка позабавила бы маркиза, если бы он дал себе труд вслушаться в болтовню слуги.
Между тем его сейчас занимало совсем другое. Интересно, как поступит герцог теперь, когда доктор разрешил больному встать? Выставит вон?
За то время, что маркиз провел в замке, он ни разу не видел своего негостеприимного хозяина.
Вначале маркиза осмотрел местный лекарь, а потом — сэр Уильям Книфтон, личный врач его светлости, за которым было специально послано в Лондон. Оба эскулапа сошлись во мнении, что серьезных повреждений нет — сломаны лишь два ребра и имеется множество ушибов. Синяки, украшавшие все тело маркиза, были не слишком болезненны, но благодаря им он стал похож, по его собственному выражению, «на пегого пони».
Однако прошла целая неделя, прежде чем он настолько оправился, чтобы делать подобные шутливые замечания о своей внешности.
Первая лошадь ударила его по голове, а когда он упал и запутался в поводьях, вторая потащила его за собой, и он очутился под колесами фаэтона.
Когда маркиз пришел в себя, он весьма смутно помнил, что, собственно, с ним случилось. Однако по мере того как сознание возвращалось к нему, маркиз припомнил, как, прячась в роще, вдруг увидел Сириллу, ехавшую мимо со своим отцом.
Маркиз поехал следом, по обыкновению любуясь девушкой и размышляя — наверное, в тысячный раз, — удастся ли ему когда-нибудь поговорить с ней наедине.
Будучи великолепным знатоком лошадей, он сразу отметил, что запряженная в фаэтон пара гнедых не слишком слушается кнута герцога, но лишь когда лошади понеслись к каменистой площадке, маркиз понял, что вот-вот стрясется беда.
«Зря герцог едет так быстро», — мелькнула у него мысль, и в это время на дорогу выскочил олень.
Все, что произошло потом, казалось, заняло считанные доли секунды. Не раздумывая, маркиз бросился наперерез экипажу, движимый одной мыслью — во что бы то ни стало спасти Сириллу. Об опасности для собственной жизни он в ту минуту не думал. Единственным его побуждением было остановить несущийся на бешеной скорости фаэтон, иначе седоки, выброшенные на камни, могли бы расстаться с жизнью.
— Как я понимаю, — с улыбкой заметил сэр Уильям Книфтон, в очередной раз посещая своего знатного пациента, — вы вели себя как герой. А героям полагаются награды!
— Если считать за награды синяки, то, должен заметить, они весьма болезненны, — скривившись, промолвил маркиз.
— Благодарите Бога, что отделались так легко, — укоризненно заметил сэр Уильям. — А что, если бы вы поломали руки и ноги?
— Когда я смогу встать? — нетерпеливо перебил его маркиз.
Сэру Уильяму потребовалось немало сил, чтобы убедить своего не слишком покладистого пациента, что в ближайшее время об этом и речи быть не может — надо подождать, пока заживут ребра.
Принимая во внимание физическую силу и тренированность маркиза, доктор был уверен, что он поправится значительно быстрее, чем любой другой человек, получивший те же увечья. Об этом сэр Уильям сообщил слуге маркиза, которому предстояло ухаживать за больным, — лучшую сиделку вряд ли удалось бы отыскать.
— Старайтесь, чтобы милорд как можно дольше оставался в постели, — тем не менее добавил сэр Уильям, прощаясь со слугой. — Он наверняка будет досадовать на свою беспомощность и неподвижность. Их надо возместить массажем, но помните — растирайте только ноги. Ни в коем случае нельзя касаться грудной клетки!
— Понятно, сэр, — кивнул головой Дэвис.
Это был приземистый и сильный человек, прослуживший у маркиза много лет и чрезвычайно к нему привязанный.
Именно Дэвис убедил маркиза последовать советам сэра Уильяма, и тот хотя и ворчал, но покорно выполнял все, что предписывалось медициной.
Но вот наконец настал день, когда маркиз встал с постели, чувствуя себя значительно лучше, чем ожидал.
— Я сегодня спущусь вниз, — объявил он, обращаясь к Дэвису. — Мне надо глотнуть свежего воздуха, а то я уже до смерти устал от этой комнаты!
Это было не совсем так, и сам маркиз это прекрасно понимал.
На столиках по обеим сторонам его кровати были по крайней мере два предмета, на которые взор маркиза обращался чуть не каждую минуту, — вазы с лилиями.
Лилии были первыми, что он увидел, как только пришел в сознание. Маркиз сразу понял, кто их прислал. Цветы означали, что хотя Сириллы нет с ним рядом, она по-прежнему его любит.
Маркиз сильно страдал от боли. Временами она становилась просто невыносимой, но стоило ему повернуть голову, и в каждой лилии ему чудилось прелестное личико Сириллы, а лепестки, казалось, были такими же нежными, как и ее кожа.
Собственно говоря, лилии были единственным средством общения с обитателями замка, куда он попал как непрошеный гость.
Герцог ни разу не зашел навестить маркиза. Впрочем, это было неудивительно, как и то, что он не позволил сделать этого своей дочери, так что единственным живым существом, ухаживавшим за маркизом, был его верный слуга.
Мистер Эшуорт дважды приезжал из Лондона, но маркиз проявил такое равнодушие к делам, что секретарь понял — эти визиты бессмысленны.
Он попросил Дэвиса передать маркизу, что явится по первому его зову, а до тех пор считает свое присутствие у постели больного необязательным и даже вредным.
— У его светлости что-то на уме, и это не дает ему покоя, — высказал свое мнение Дэвис. — Хотя сам он говорит, что его беспокоят только дьявольские боли в ногах…
Мистер Эшуорт догадывался, что у маркиза на уме, но не спешил делать выводы, пока в один прекрасный день не увидел в замке Сириллу.
Секретарь мгновенно узнал девушку по портрету, который стоял в лондонской спальне маркиза. Вернувшись в Лондон, мистер Эшуорт первым делом расплатился с полицейскими, нанятыми для поисков Сириллы, — было очевидно, что их услуги больше не понадобятся.
— Кажется, я готов, — торжественно объявил маркиз.
Он бросил взгляд в зеркало и остался доволен своим видом. Белый туго накрахмаленный шейный платок был завязан Дэвисом с особым искусством, вызывавшим неизменную зависть всех лондонских денди.
В дверь постучали. Дэвис открыл, с порога поговорил с кем-то, а вернувшись в комнату, сказал:
— Его светлость просит вас, милорд, пожаловать в оранжерею.
Маркиз вздохнул.
Как жаль, что ему не удалось хоть немного пройтись и глотнуть свежего воздуха перед этим неизбежным мучительным объяснением!
Впрочем, маркиз был заранее готов к такому повороту событий. Герцог наверняка сейчас выставит его из замка. Неужели нет никакого способа хотя бы послать Сирилле записку перед отъездом?
Будь он проклят, мысленно вскричал маркиз, если позволит вышвырнуть себя как котенка! Он не может покинуть замок, не сказав Сирилле, что он страстно любит ее и изо всех сил старается придумать, как устроить их будущее…
И действительно, все это время, лежа в постели, маркиз мучительно думал над тем, как убедить герцога изменить свое решение и дать согласие на брак.
Тот факт, что он спас жизнь герцогу и его дочери, размышлял маркиз, вряд ли будет иметь значение — ведь Хоум возненавидел его уже давно, задолго до того, как в дело вмешалась Сирилла.
Герцог принадлежал к тем, кто глубоко презирал окружение принца Уэльского и был безраздельно предан королю.
Маркиз так долго размышлял над всем этим, что, казалось, не осталось ни одной стороны вопроса, которую он бы не рассмотрел. Результатом этих размышлений явился неутешительный вывод — они с Сириллой никогда не будут счастливы. И вот сейчас угаснет последняя надежда — ведь наверняка герцог затем и вызывает его в оранжерею, чтобы выставить из замка…
Направляясь к двери, маркиз бросил прощальный взгляд на вазы с лилиями, стоявшие у его кровати.
Лучи солнца падали на них так, что лепестки казались золотистыми. Это напомнило маркизу тот ореол, который в его представлении всегда окружал голову Сириллы и был мастерски воспроизведен на полотне Франсом Винтаком.
Он знал, что без своей маленькой «мадонны с лилиями» будет не жить, а влачить жалкое существование. Отчаяние с такой силой охватило маркиза, что на мгновение он пожалел, что не погиб под колесами.
— Разве я смогу жить без нее? — в отчаянии снова и снова спрашивал себя маркиз.
Неужели ему так и не удастся убедить герцога в искренности своих чувств?..
С тех пор как маркиз встретил Сириллу, он разительно переменился. Любовь не только заставила его по-новому взглянуть на вещи, но и открыла перед ним чувства доселе неведомые.
Оглядываясь на прожитые годы, маркиз не мог не испытывать стыда.
Каким бесчувственным эгоистом он бывал порой! И главное — сам этого не замечал.
Любовь к Сирилле принесла ему не только огромное счастье, но и страдания, и теперь маркиз был уверен, что как бы ни повернулась его судьба, один урок он усвоил твердо — надо быть снисходительнее к людям и уважать чужие переживания.
— Только смотрите, ваша светлость, не перетруждайте себя, — заботливо произнес Дэвис. — Вы должны поскорей вернуться, чтобы успеть полежать до обеда. Поверьте, нет ничего полезнее для больного, чем возможность лишний разок прикорнуть!
Маркиз с грустью подумал, что, возможно, ему больше не суждено вернуться в эту комнату — скорее всего герцог сейчас же выставит его из замка.
Однако не было никакого смысла посвящать славного Дэвиса в эти невеселые мысли, и, выходя из спальни, маркиз лишь молча стиснул плечо слуги, благодаря за все, что тот для него сделал.
Дэвис понял этот жест. Когда он смотрел вслед удалявшемуся маркизу, его глаза напоминали глаза преданного спаниеля, провожающего взглядом своего хозяина.
Осторожно ступая и держась за перила, маркиз начал спускаться.
Впрочем, идти оказалось легче, чем он предполагал — очевидно, массаж, к которому ежедневно прибегал Дэвис, сделал свое дело.
Сойдя в холл, маркиз обратился к стоящему в холле слуге:
— Скажите, как пройти в оранжерею?
— С удовольствием покажу, милорд.
Молодой слуга горел желанием услужить джентльмену, который вызывал его восхищение благодаря своей спортивной выправке и успехам в конных состязаниях.
Это восхищение неизмеримо возросло, когда до слуги дошел слух о героическом поступке маркиза. История спасения герцога и Сириллы от неминуемой смерти мгновенно обросла в устах местных жителей самыми невероятными и весьма живописными подробностями.
Пожилые фермеры, завсегдатаи «Короны и якоря», осушили не одну кружку эля за здоровье герцога и его дочери.
— Вот это молодец так молодец! — в восторге восклицали они, разумея маркиза. — Если бы не он, и герцог, и его красавица дочка погибли бы, как пить дать…
По длинному коридору, провожаемый слугой, маркиз прошел в оранжерею, расположенную с южной стороны замка.
Ему показалось, что это не совсем подходящее место для серьезного разговора, но потом он вспомнил слова Дэвиса о том, что герцог увлекается разведением редких растений, в том числе орхидей.
Интересно, не здесь ли Сирилла сорвала те чудесные лилии, мелькнуло у него в голове. Как жаль, что он не может поблагодарить девушку за ее своеобразное любовное послание! В минуты самого отчаянного уныния цветы поддерживали его дух…
Лилии, белые, чистые и прекрасные, как она сама; лилии, постоянно присутствовавшие в мечтах маркиза о любимой с тех самых пор, как он впервые увидел ее лицо на картине Лохнера…
«Я влюбился в нее с первого взгляда!» — подумал маркиз.
Любовь, вспыхнувшая так внезапно, росла и росла, пока не захватила его целиком. Она заполнила собой весь мир маркиза. Он не мог ни о чем думать, кроме как о Сирилле и своей любви к ней.
Вот наконец и оранжерея. Лакей предупредительно распахнул перед ним дверь, и маркиз шагнул внутрь, в теплую и душную атмосферу этого царства цветов и растений.
Высоко под крышей виднелись экзотические орхидеи самых разнообразных оттенков, пришельцы из далеких стран, и азалии, привезенные с Гималаев.
Прямо перед маркизом устремлял ввысь свои сверкающие струи фонтан, искрясь на солнце, лучи которого проникали в оранжерею сквозь длинное овальное окно. Вода, издавая мелодичный звон, падала в изящный каменный бассейн.
Маркиз огляделся в поисках герцога, как вдруг из-за фонтана, словно по волшебству, вышла Сирилла. Казалось, она появилась из самой воды.
Маркиз замер. В первую минуту он не поверил своим глазам, решив, что грезит.
И все же это была она, его любимая, такая же чистая и прекрасная, как присланные ею лилии, на которые еще несколько минут назад смотрел маркиз, покидая свою комнату.
Сирилла медленно направилась к нему. Когда между ними оставалось всего несколько футов, она тихо сказала:
— Ты уже встал! А я и не знала, что ты уже поправился…
— Да, я совсем здоров, — подтвердил маркиз.
Губы их произносили эти ничего не значащие слова, в то время как глаза вели свой безмолвный разговор, смысл которого был совсем другим.
Помолчав, Сирилла сказала дрогнувшим голосом:
— Я так тревожилась за тебя… Доктора уверяли, что все будет в порядке, но я боялась им верить…
— Как видишь, они оказались правы.
— Каким смельчаком ты оказался! Это просто невероятно! — взволнованно продолжала Сирилла. — Я была уверена, что разобьюсь… и больше никогда тебя не увижу…
В голосе девушки звучала такая боль, что маркиз, сам не сознавая, что делает, схватил ее за руку.
Не отнимая руки, Сирилла предложила:
— Сядь! Тебе нужно отдохнуть. Наверняка ты еще недостаточно окреп, чтобы стоять…
Теперь, когда я снова вижу тебя, я готов делать что угодно, не то что стоять! — энергично возразил маркиз.
Однако не стал сопротивляться, когда Сирилла повлекла его за собой и усадила на мраморную скамью, поверх которой лежали мягкие шелковые подушки.
Они сели рядом, не сводя глаз друг с друга, и, жадно вглядываясь в лицо любимой, маркиз в очередной раз подумал, что просто невероятно, как земная женщина может быть столь прекрасной.
Но тут ему бросилось в глаза, как Сирилла похудела, и теперь весь ее облик стал еще более воздушным, чем всегда.
Глаза девушки, и так огромные, ныне занимали пол-лица, и в них светились боль и страдание.
— Уж не болела ли ты, моя дорогая? — участливо спросил маркиз.
Сирилла покачала головой.
— Н-нет… просто очень беспокоилась за тебя…
— Я тоже постоянно думал о тебе, — признался Фейн. — Боялся, что мы больше никогда не увидимся… Но когда ты прислала мне лилии, у меня появилась надежда!
— Я так и думала, что ты поймешь, что я хотела сказать… и догадаешься, что я не могу прийти к тебе или написать…
— Я так и понял, — помрачнев, промолвил маркиз. — Что же нам делать, любимая?
Пальцы Сириллы, которые все еще покоились в его руке, задрожали.
— Что говорит твой отец? — торопливо спросил маркиз, опасаясь, что она сейчас расплачется.
— В том-то все и дело, что ничего! — со страстью почти выкрикнула Сирилла. — Я надеялась, что после того, как ты нас спас, отец хотя бы поговорит со мной… но он молчит, а я сама боюсь начинать — как бы все не испортить…
— Понимаю, — задумчиво протянул маркиз. — Я сам с ним поговорю. Собственно, для этого я сюда и пришел.
— Это папа попросил тебя прийти?
— Да.
— Как странно!..
— Что в этом странного?
— Потому что он и меня попросил прийти в оранжерею…
Сирилла подняла глаза на маркиза и вдруг радостно вскрикнула:
— Он специально это подстроил, чтобы мы встретились!
— Наверное, решил дать нам возможность попрощаться, — высказал предположение маркиз. — Что ж, с его стороны это очень любезно…
— П-попрощаться? Что ты такое говоришь? Разве мы можем расстаться?..
— Именно этот вопрос я сам себя задаю, — грустно вымолвил маркиз. — Если бы ты знала, моя драгоценная, как много мне нужно сказать тебе, объяснить…
Сирилла отняла у него руку и приложила пальчик к его губам.
— Не надо ничего объяснять! — возразила она. — Я долго думала над всем этим… и поняла многое, чего раньше не понимала…
— Что же ты поняла? — с любопытством спросил маркиз.
— Извини, папа…
Сирилла очнулась от задумчивости и подняла глаза на отца. Герцог понимал, о ком она думает. Слегка нахмурившись, он тем не менее продолжал любезным тоном:
— Не хочешь после обеда прокатиться на новых гнедых — тех, что я купил для Эдмунда?
— Ты купил новых лошадей, папа?
— Да. Их продавали здесь неподалеку. Лошади показались мне хорошими, хотя и не очень обученными, и я решил приобрести их, тем более что и цена оказалась подходящей.
— Я уверена, что Эдмунд будет в восторге!
— Пойди надень шляпку, а я пока прикажу Бертону, чтобы подавал фаэтон.
Сирилла послушно поднялась и, с улыбкой взглянув на отца, вышла из комнаты.
Герцог с грустью смотрел ей вслед. Ханна права — Сирилла сильно похудела за эти дни. Она тает, как свеча, снедаемая неведомой печалью.
Герцог мучительно искал ответа на вопрос, как помочь дочери, и понимал, что он бессилен.
Фаэтон его светлости отличался по конструкции от экипажей, принадлежавших маркизу и принцу Уэльскому. Последние два имели высоко расположенные сиденья. Для управления ими нужна была определенная сноровка, зато они могли развивать чрезвычайно большую скорость, но ездить в таких фаэтонах было довольно опасно.
Впрочем, и фаэтон герцога, несущий на себе фамильные цвета Хоумов и запряженный парой отличных гнедых лошадок, выглядел весьма представительно. Взобравшись на облучок и принимая у кучера поводья, герцог сказал:
— Мы поедем недалеко, так что я сам буду править. Можете быть свободны.
Кучер вежливо прикоснулся к шляпе, и фаэтон тронулся в путь.
Герцог слыл отличным возницей, и Сирилла предвкушала удовольствие от поездки, тем более что лошади действительно на первый взгляд казались превосходными.
Чтобы сделать отцу приятное, она сказала:
— Я просто жду не дождусь дня, когда снова увижу Эдмунда. Теперь-то уж ему не удастся так легко меня обогнать!
— Я помню, как ты плакала из-за того, что твой пони никак не поспевал за лошадью Эдмунда, — с улыбкой заметил герцог.
— Еще бы! Он уже тогда ездил на настоящем коне…
— За последнее время ты стала ездить гораздо лучше. Сказывается ежедневная практика.
— Дело не только в практике, папа. Просто мы с Эдмундом унаследовали твою любовь к лошадям, — заметила Сирилла и почувствовала, как польщен отец ее комплиментом.
Они проехали весь парк и повернули направо, к небольшой рощице.
— Куда мы едем? — с любопытством спросила Сирилла.
— Я решил совместить приятное с полезным — не только размять лошадей, но и заехать к Джексону. Хотел узнать, как у него дела.
Помолчав, он спросил:
— Ты помнишь Джексона, фермера, что живет в долине Дингл? Места там низинные, так что вести хозяйство нелегко.
— Конечно, помню, — отозвалась Сирилла.
Фаэтон двинулся дальше, и вскоре дорога пошла круто вниз, к долине Дингл. Обычно зимой ее заносило снегом, а в остальное время года там постоянно было сыро.
Аллея, по которой двигался фаэтон, выглядела весьма живописно. Она была с обеих сторон обнесена живой изгородью, и сквозь нее проглядывался отличный вид на замок.
Герцог слегка натянул поводья, стараясь придержать лошадей — дорога сузилась, и ехать стало труднее, — как вдруг слева, из-за кустов, на аллею выскочил олень.
Очутившись буквально перед колесами, он так напугал лошадей, что одна из них взвилась на дыбы, а другая вильнула в сторону и чудом не запуталась в упряжи.
На мгновение фаэтон накренился, и вот уже обе лошади, как безумные, понеслись вперед, прямо в долину Дингл.
Герцог изо всех сил натянул поводья, но это не возымело никакого действия — животные, обезумев от страха, вышли из-под контроля и вскачь неслись к подножию холма, где, как было известно герцогу, находилась каменистая площадка.
Положение было отчаянное. «Если мне не удастся их остановить, — подумал герцог, — мы неминуемо разобьемся на этих камнях!»
Времени на раздумья не оставалось. Герцог лихорадочно прикидывал, стоит ли крикнуть Сирилле, чтобы она спрыгнула, или пусть остается в фаэтоне. Неизвестно, в каком случае ей угрожает большая опасность…
До площадки оставались считанные секунды. Ее уже было хорошо видно, а герцогу все никак не удавалось сладить с лошадьми. Он натягивал поводья изо всех сил, но лошади его не слушались.
Неожиданно на дороге появился всадник.
Спрыгнув с коня, он отчаянно замахал руками и бросился наперерез экипажу.
На мгновение герцогу показалось, что перед ним сумасшедший.
Но уже через секунду фаэтон поравнялся с незнакомцем, и тот железной рукой ухватился за поводья. Повинуясь его воле, лошади встали как вкопанные, и герцог понял, что опасность миновала.
Фаэтон остановился буквально в метре от злополучной площадки.
И вдруг одна из лошадей, не остывшая после сумасшедшей скачки, взвилась на дыбы и при этом сильно ударила по голове человека, который держал поводья.
Ноги его подкосились, и он невольно ослабил хватку. Воспользовавшись этим, лошади ринулись вперед, таща несчастного за собой.
Герцог услышал, как отчаянно закричала Сирилла, а через мгновение она уже бежала туда, где на дороге неподвижно лежал человек, только что остановивший фаэтон и этим спасший им жизнь, а теперь беспомощно лежавший под колесами этого самого фаэтона.
Герцог, все еще остававшийся в экипаже, видел, как его дочь склонилась над бездыханным телом, и понял, что мужчина, бросившийся под колеса, — не кто иной, как маркиз.
Как безумная, она покрывала поцелуями его лицо, а из глаз ее лились слезы.
— Вам придется заказывать новые костюмы, милорд.
— Вижу, — лаконично отозвался маркиз, разглядывая себя в зеркало.
Казалось невероятным, что за последнее время он так исхудал. Правда, модные дымчато-серые панталоны, введенные в обиход светских франтов принцем Уэльским, по-прежнему туго обтягивали стройные ноги маркиза, но вот сюртук болтался на нем, как на вешалке.
— Любой человек нагуливает жирок, если целыми днями лежит в постели, как вы, милорд, — развязно продолжал слуга. — Но вам, как видно, закон не писан!
В его голосе звучала гордость, которая наверняка позабавила бы маркиза, если бы он дал себе труд вслушаться в болтовню слуги.
Между тем его сейчас занимало совсем другое. Интересно, как поступит герцог теперь, когда доктор разрешил больному встать? Выставит вон?
За то время, что маркиз провел в замке, он ни разу не видел своего негостеприимного хозяина.
Вначале маркиза осмотрел местный лекарь, а потом — сэр Уильям Книфтон, личный врач его светлости, за которым было специально послано в Лондон. Оба эскулапа сошлись во мнении, что серьезных повреждений нет — сломаны лишь два ребра и имеется множество ушибов. Синяки, украшавшие все тело маркиза, были не слишком болезненны, но благодаря им он стал похож, по его собственному выражению, «на пегого пони».
Однако прошла целая неделя, прежде чем он настолько оправился, чтобы делать подобные шутливые замечания о своей внешности.
Первая лошадь ударила его по голове, а когда он упал и запутался в поводьях, вторая потащила его за собой, и он очутился под колесами фаэтона.
Когда маркиз пришел в себя, он весьма смутно помнил, что, собственно, с ним случилось. Однако по мере того как сознание возвращалось к нему, маркиз припомнил, как, прячась в роще, вдруг увидел Сириллу, ехавшую мимо со своим отцом.
Маркиз поехал следом, по обыкновению любуясь девушкой и размышляя — наверное, в тысячный раз, — удастся ли ему когда-нибудь поговорить с ней наедине.
Будучи великолепным знатоком лошадей, он сразу отметил, что запряженная в фаэтон пара гнедых не слишком слушается кнута герцога, но лишь когда лошади понеслись к каменистой площадке, маркиз понял, что вот-вот стрясется беда.
«Зря герцог едет так быстро», — мелькнула у него мысль, и в это время на дорогу выскочил олень.
Все, что произошло потом, казалось, заняло считанные доли секунды. Не раздумывая, маркиз бросился наперерез экипажу, движимый одной мыслью — во что бы то ни стало спасти Сириллу. Об опасности для собственной жизни он в ту минуту не думал. Единственным его побуждением было остановить несущийся на бешеной скорости фаэтон, иначе седоки, выброшенные на камни, могли бы расстаться с жизнью.
— Как я понимаю, — с улыбкой заметил сэр Уильям Книфтон, в очередной раз посещая своего знатного пациента, — вы вели себя как герой. А героям полагаются награды!
— Если считать за награды синяки, то, должен заметить, они весьма болезненны, — скривившись, промолвил маркиз.
— Благодарите Бога, что отделались так легко, — укоризненно заметил сэр Уильям. — А что, если бы вы поломали руки и ноги?
— Когда я смогу встать? — нетерпеливо перебил его маркиз.
Сэру Уильяму потребовалось немало сил, чтобы убедить своего не слишком покладистого пациента, что в ближайшее время об этом и речи быть не может — надо подождать, пока заживут ребра.
Принимая во внимание физическую силу и тренированность маркиза, доктор был уверен, что он поправится значительно быстрее, чем любой другой человек, получивший те же увечья. Об этом сэр Уильям сообщил слуге маркиза, которому предстояло ухаживать за больным, — лучшую сиделку вряд ли удалось бы отыскать.
— Старайтесь, чтобы милорд как можно дольше оставался в постели, — тем не менее добавил сэр Уильям, прощаясь со слугой. — Он наверняка будет досадовать на свою беспомощность и неподвижность. Их надо возместить массажем, но помните — растирайте только ноги. Ни в коем случае нельзя касаться грудной клетки!
— Понятно, сэр, — кивнул головой Дэвис.
Это был приземистый и сильный человек, прослуживший у маркиза много лет и чрезвычайно к нему привязанный.
Именно Дэвис убедил маркиза последовать советам сэра Уильяма, и тот хотя и ворчал, но покорно выполнял все, что предписывалось медициной.
Но вот наконец настал день, когда маркиз встал с постели, чувствуя себя значительно лучше, чем ожидал.
— Я сегодня спущусь вниз, — объявил он, обращаясь к Дэвису. — Мне надо глотнуть свежего воздуха, а то я уже до смерти устал от этой комнаты!
Это было не совсем так, и сам маркиз это прекрасно понимал.
На столиках по обеим сторонам его кровати были по крайней мере два предмета, на которые взор маркиза обращался чуть не каждую минуту, — вазы с лилиями.
Лилии были первыми, что он увидел, как только пришел в сознание. Маркиз сразу понял, кто их прислал. Цветы означали, что хотя Сириллы нет с ним рядом, она по-прежнему его любит.
Маркиз сильно страдал от боли. Временами она становилась просто невыносимой, но стоило ему повернуть голову, и в каждой лилии ему чудилось прелестное личико Сириллы, а лепестки, казалось, были такими же нежными, как и ее кожа.
Собственно говоря, лилии были единственным средством общения с обитателями замка, куда он попал как непрошеный гость.
Герцог ни разу не зашел навестить маркиза. Впрочем, это было неудивительно, как и то, что он не позволил сделать этого своей дочери, так что единственным живым существом, ухаживавшим за маркизом, был его верный слуга.
Мистер Эшуорт дважды приезжал из Лондона, но маркиз проявил такое равнодушие к делам, что секретарь понял — эти визиты бессмысленны.
Он попросил Дэвиса передать маркизу, что явится по первому его зову, а до тех пор считает свое присутствие у постели больного необязательным и даже вредным.
— У его светлости что-то на уме, и это не дает ему покоя, — высказал свое мнение Дэвис. — Хотя сам он говорит, что его беспокоят только дьявольские боли в ногах…
Мистер Эшуорт догадывался, что у маркиза на уме, но не спешил делать выводы, пока в один прекрасный день не увидел в замке Сириллу.
Секретарь мгновенно узнал девушку по портрету, который стоял в лондонской спальне маркиза. Вернувшись в Лондон, мистер Эшуорт первым делом расплатился с полицейскими, нанятыми для поисков Сириллы, — было очевидно, что их услуги больше не понадобятся.
— Кажется, я готов, — торжественно объявил маркиз.
Он бросил взгляд в зеркало и остался доволен своим видом. Белый туго накрахмаленный шейный платок был завязан Дэвисом с особым искусством, вызывавшим неизменную зависть всех лондонских денди.
В дверь постучали. Дэвис открыл, с порога поговорил с кем-то, а вернувшись в комнату, сказал:
— Его светлость просит вас, милорд, пожаловать в оранжерею.
Маркиз вздохнул.
Как жаль, что ему не удалось хоть немного пройтись и глотнуть свежего воздуха перед этим неизбежным мучительным объяснением!
Впрочем, маркиз был заранее готов к такому повороту событий. Герцог наверняка сейчас выставит его из замка. Неужели нет никакого способа хотя бы послать Сирилле записку перед отъездом?
Будь он проклят, мысленно вскричал маркиз, если позволит вышвырнуть себя как котенка! Он не может покинуть замок, не сказав Сирилле, что он страстно любит ее и изо всех сил старается придумать, как устроить их будущее…
И действительно, все это время, лежа в постели, маркиз мучительно думал над тем, как убедить герцога изменить свое решение и дать согласие на брак.
Тот факт, что он спас жизнь герцогу и его дочери, размышлял маркиз, вряд ли будет иметь значение — ведь Хоум возненавидел его уже давно, задолго до того, как в дело вмешалась Сирилла.
Герцог принадлежал к тем, кто глубоко презирал окружение принца Уэльского и был безраздельно предан королю.
Маркиз так долго размышлял над всем этим, что, казалось, не осталось ни одной стороны вопроса, которую он бы не рассмотрел. Результатом этих размышлений явился неутешительный вывод — они с Сириллой никогда не будут счастливы. И вот сейчас угаснет последняя надежда — ведь наверняка герцог затем и вызывает его в оранжерею, чтобы выставить из замка…
Направляясь к двери, маркиз бросил прощальный взгляд на вазы с лилиями, стоявшие у его кровати.
Лучи солнца падали на них так, что лепестки казались золотистыми. Это напомнило маркизу тот ореол, который в его представлении всегда окружал голову Сириллы и был мастерски воспроизведен на полотне Франсом Винтаком.
Он знал, что без своей маленькой «мадонны с лилиями» будет не жить, а влачить жалкое существование. Отчаяние с такой силой охватило маркиза, что на мгновение он пожалел, что не погиб под колесами.
— Разве я смогу жить без нее? — в отчаянии снова и снова спрашивал себя маркиз.
Неужели ему так и не удастся убедить герцога в искренности своих чувств?..
С тех пор как маркиз встретил Сириллу, он разительно переменился. Любовь не только заставила его по-новому взглянуть на вещи, но и открыла перед ним чувства доселе неведомые.
Оглядываясь на прожитые годы, маркиз не мог не испытывать стыда.
Каким бесчувственным эгоистом он бывал порой! И главное — сам этого не замечал.
Любовь к Сирилле принесла ему не только огромное счастье, но и страдания, и теперь маркиз был уверен, что как бы ни повернулась его судьба, один урок он усвоил твердо — надо быть снисходительнее к людям и уважать чужие переживания.
— Только смотрите, ваша светлость, не перетруждайте себя, — заботливо произнес Дэвис. — Вы должны поскорей вернуться, чтобы успеть полежать до обеда. Поверьте, нет ничего полезнее для больного, чем возможность лишний разок прикорнуть!
Маркиз с грустью подумал, что, возможно, ему больше не суждено вернуться в эту комнату — скорее всего герцог сейчас же выставит его из замка.
Однако не было никакого смысла посвящать славного Дэвиса в эти невеселые мысли, и, выходя из спальни, маркиз лишь молча стиснул плечо слуги, благодаря за все, что тот для него сделал.
Дэвис понял этот жест. Когда он смотрел вслед удалявшемуся маркизу, его глаза напоминали глаза преданного спаниеля, провожающего взглядом своего хозяина.
Осторожно ступая и держась за перила, маркиз начал спускаться.
Впрочем, идти оказалось легче, чем он предполагал — очевидно, массаж, к которому ежедневно прибегал Дэвис, сделал свое дело.
Сойдя в холл, маркиз обратился к стоящему в холле слуге:
— Скажите, как пройти в оранжерею?
— С удовольствием покажу, милорд.
Молодой слуга горел желанием услужить джентльмену, который вызывал его восхищение благодаря своей спортивной выправке и успехам в конных состязаниях.
Это восхищение неизмеримо возросло, когда до слуги дошел слух о героическом поступке маркиза. История спасения герцога и Сириллы от неминуемой смерти мгновенно обросла в устах местных жителей самыми невероятными и весьма живописными подробностями.
Пожилые фермеры, завсегдатаи «Короны и якоря», осушили не одну кружку эля за здоровье герцога и его дочери.
— Вот это молодец так молодец! — в восторге восклицали они, разумея маркиза. — Если бы не он, и герцог, и его красавица дочка погибли бы, как пить дать…
По длинному коридору, провожаемый слугой, маркиз прошел в оранжерею, расположенную с южной стороны замка.
Ему показалось, что это не совсем подходящее место для серьезного разговора, но потом он вспомнил слова Дэвиса о том, что герцог увлекается разведением редких растений, в том числе орхидей.
Интересно, не здесь ли Сирилла сорвала те чудесные лилии, мелькнуло у него в голове. Как жаль, что он не может поблагодарить девушку за ее своеобразное любовное послание! В минуты самого отчаянного уныния цветы поддерживали его дух…
Лилии, белые, чистые и прекрасные, как она сама; лилии, постоянно присутствовавшие в мечтах маркиза о любимой с тех самых пор, как он впервые увидел ее лицо на картине Лохнера…
«Я влюбился в нее с первого взгляда!» — подумал маркиз.
Любовь, вспыхнувшая так внезапно, росла и росла, пока не захватила его целиком. Она заполнила собой весь мир маркиза. Он не мог ни о чем думать, кроме как о Сирилле и своей любви к ней.
Вот наконец и оранжерея. Лакей предупредительно распахнул перед ним дверь, и маркиз шагнул внутрь, в теплую и душную атмосферу этого царства цветов и растений.
Высоко под крышей виднелись экзотические орхидеи самых разнообразных оттенков, пришельцы из далеких стран, и азалии, привезенные с Гималаев.
Прямо перед маркизом устремлял ввысь свои сверкающие струи фонтан, искрясь на солнце, лучи которого проникали в оранжерею сквозь длинное овальное окно. Вода, издавая мелодичный звон, падала в изящный каменный бассейн.
Маркиз огляделся в поисках герцога, как вдруг из-за фонтана, словно по волшебству, вышла Сирилла. Казалось, она появилась из самой воды.
Маркиз замер. В первую минуту он не поверил своим глазам, решив, что грезит.
И все же это была она, его любимая, такая же чистая и прекрасная, как присланные ею лилии, на которые еще несколько минут назад смотрел маркиз, покидая свою комнату.
Сирилла медленно направилась к нему. Когда между ними оставалось всего несколько футов, она тихо сказала:
— Ты уже встал! А я и не знала, что ты уже поправился…
— Да, я совсем здоров, — подтвердил маркиз.
Губы их произносили эти ничего не значащие слова, в то время как глаза вели свой безмолвный разговор, смысл которого был совсем другим.
Помолчав, Сирилла сказала дрогнувшим голосом:
— Я так тревожилась за тебя… Доктора уверяли, что все будет в порядке, но я боялась им верить…
— Как видишь, они оказались правы.
— Каким смельчаком ты оказался! Это просто невероятно! — взволнованно продолжала Сирилла. — Я была уверена, что разобьюсь… и больше никогда тебя не увижу…
В голосе девушки звучала такая боль, что маркиз, сам не сознавая, что делает, схватил ее за руку.
Не отнимая руки, Сирилла предложила:
— Сядь! Тебе нужно отдохнуть. Наверняка ты еще недостаточно окреп, чтобы стоять…
Теперь, когда я снова вижу тебя, я готов делать что угодно, не то что стоять! — энергично возразил маркиз.
Однако не стал сопротивляться, когда Сирилла повлекла его за собой и усадила на мраморную скамью, поверх которой лежали мягкие шелковые подушки.
Они сели рядом, не сводя глаз друг с друга, и, жадно вглядываясь в лицо любимой, маркиз в очередной раз подумал, что просто невероятно, как земная женщина может быть столь прекрасной.
Но тут ему бросилось в глаза, как Сирилла похудела, и теперь весь ее облик стал еще более воздушным, чем всегда.
Глаза девушки, и так огромные, ныне занимали пол-лица, и в них светились боль и страдание.
— Уж не болела ли ты, моя дорогая? — участливо спросил маркиз.
Сирилла покачала головой.
— Н-нет… просто очень беспокоилась за тебя…
— Я тоже постоянно думал о тебе, — признался Фейн. — Боялся, что мы больше никогда не увидимся… Но когда ты прислала мне лилии, у меня появилась надежда!
— Я так и думала, что ты поймешь, что я хотела сказать… и догадаешься, что я не могу прийти к тебе или написать…
— Я так и понял, — помрачнев, промолвил маркиз. — Что же нам делать, любимая?
Пальцы Сириллы, которые все еще покоились в его руке, задрожали.
— Что говорит твой отец? — торопливо спросил маркиз, опасаясь, что она сейчас расплачется.
— В том-то все и дело, что ничего! — со страстью почти выкрикнула Сирилла. — Я надеялась, что после того, как ты нас спас, отец хотя бы поговорит со мной… но он молчит, а я сама боюсь начинать — как бы все не испортить…
— Понимаю, — задумчиво протянул маркиз. — Я сам с ним поговорю. Собственно, для этого я сюда и пришел.
— Это папа попросил тебя прийти?
— Да.
— Как странно!..
— Что в этом странного?
— Потому что он и меня попросил прийти в оранжерею…
Сирилла подняла глаза на маркиза и вдруг радостно вскрикнула:
— Он специально это подстроил, чтобы мы встретились!
— Наверное, решил дать нам возможность попрощаться, — высказал предположение маркиз. — Что ж, с его стороны это очень любезно…
— П-попрощаться? Что ты такое говоришь? Разве мы можем расстаться?..
— Именно этот вопрос я сам себя задаю, — грустно вымолвил маркиз. — Если бы ты знала, моя драгоценная, как много мне нужно сказать тебе, объяснить…
Сирилла отняла у него руку и приложила пальчик к его губам.
— Не надо ничего объяснять! — возразила она. — Я долго думала над всем этим… и поняла многое, чего раньше не понимала…
— Что же ты поняла? — с любопытством спросил маркиз.