Я непременно повидаюсь с ней, — пообещал герцог. — Похоже, в этой прискорбной истории она единственная, у кого осталась хоть капля здравого смысла!
Сирилла улыбнулась.
— Ханна всегда отличалась здравым смыслом, но когда я с ней, я чувствую себя ребенком. По-моему, она до сих пор считает, что мое место в детской, рядом с игрушками!
Слабая улыбка тронула губы герцога.
Ханна была горничной его жены еще в то время, когда они только поженились. Не покинула она свою хозяйку и потом, когда та сбежала с Франсом Винтаком. Именно это обстоятельство несколько умеряло тревогу герцога по поводу его дочери. Он знал, что пока за ней присматривает такая преданная служанка, как Ханна, за судьбу девочки можно не беспокоиться.
Герцог был человеком сдержанным, не привыкшим открыто выражать свои чувства.
Однако, когда его жена сбежала с каким-то малоизвестным художником, да к тому же иностранцем, герцог возненавидел того с такой силой, что, казалось, мог бы запросто убить.
Любой другой человек, оказавшийся в его положении, несомненно, вызвал бы Франса Винтака на дуэль и заставил бы жену вернуться.
Но герцог слишком дорожил своим положением и не хотел публичного скандала.
При этом он думал не только о себе, но и о своем сыне. Поразмыслив, герцог решил, что лучше всего продолжать жить так, будто ничего не случилось. Казалось, он из самолюбия не желал признавать, что его жена полюбила другого.
Естественно, друзья спрашивали его о герцогине. Первое время он отвечал, что она гостит у родственников за границей.
Когда же началась война с Францией и такой ответ уже выглядел достаточно странно, герцог на все расспросы отвечал, что герцогиня уехала в Ирландию, поскольку, дескать, любит тамошнюю охоту.
Он слыл человеком замкнутым, поэтому никто не осмеливался в разговоре с ним затрагивать эту тему, однако между собой его друзья и родственники порой все же судачили о том, что же в действительности случилось с герцогиней.
Истины не знал никто, хотя находились злые языки, утверждавшие, что герцогиня, будучи на много лет младше мужа, очевидно, увлеклась человеком более молодым.
Но поскольку ни подтверждения, ни опровержения этим слухам не находилось, со временем они сами собой сошли на нет. У общества появились более интересные темы для сплетен, и судьба герцогини и ее малолетней дочери перестала занимать досужие умы светских бездельников.
Однажды пожилая леди Хоумбери, дальняя родственница герцога, славившаяся своим острым языком, напрямую спросила, как долго его жена намерена оставаться в Ирландии, пренебрегая своими обязанностями, однако ответа не получила.
Этим нескромным вопросом она лишь восстановила против себя своего могущественного родственника и потом долго проклинала собственную несдержанность.
Герцог протянул руку к звонку.
— Я повидаюсь с Ханной немедленно, — объявил он. — А тебе, я считаю, нужно первым делом обновить гардероб.
— К сожалению, да, папа, — со вздохом согласилась Сирилла. — Только выезжать я не собираюсь — не хочу, чтобы меня видели в Лондоне…
— Если ты опасаешься встречи с маркизом Фейном, — сказал герцог, — то могу тебя успокоить — ни я, ни мои друзья не вращаемся в тех кругах, где бывает этот ловелас. Может быть, лошади у него и превосходные, но на порог к себе я его не пущу!
Встревоженное выражение, однако, не покинуло лица Сириллы даже после этих слов, и герцог поспешил добавить:
— Чтобы окончательно тебя успокоить, Сирилла, могу обещать, что мы немедленно уедем из Лондона. Мое присутствие при дворе необязательно, и всегда найдется масса людей, готовых занять мое место.
— Но мне не хотелось бы нарушать твои планы, папа…
— А ты их и не нарушишь, — возразил герцог. — Ты знаешь, что я всегда недолюбливал Лондон. Как только у Тебя появится гардероб, достойный леди, мы отправимся в замок. Надеюсь, ты найдешь его таким же, каким запомнила с детства.
— Неужели он действительно не изменился? Добрый старый замок! — мечтательно произнесла Сирилла. — Ты знаешь, я так часто представляла, что катаюсь на пони в парке, взбираюсь на башню, откуда открывается такой прекрасный вид на окрестности, кормлю золотых рыбок в пруду…
Герцог обнял дочь за плечи и улыбнулся.
— Все это у тебя впереди, — сказал он. — А рядом буду я…
— Как я рада, папа!
Дверь открылась, и на пороге возник дворецкий.
Увидев отца и дочь, которые стояли обнявшись, старик довольно улыбнулся.
— Пришлите ко мне Ханну, Бертон, — распорядился герцог.
— Слушаюсь, ваша светлость. Прошу прощения, но не могу не сказать — как приятно опять видеть леди Сириллу!
Герцог промолчал, а Сирилла неожиданно всхлипнула.
— Я и забыла, что я «леди Сирилла»! Ох, папа…
И вдруг замолчала. Только сейчас ей пришло в голову, что, если бы маркиз знал, кто она такая, возможно, он предложил бы ей выйти за него замуж…
Она постаралась отогнать от себя эту мысль, но это ей не сразу удалось. И пока герцог беседовал с Ханной, Сирилла погрузилась в мечты о маркизе.
Затем девушку провели наверх, в самую лучшую спальню, а одного из лакеев немедленно отправили на Бонд-стрит. Ему предстояло посетить лучших портных — тех, у которых заказывала наряды еще мать Сириллы, — и сообщить им, что завтра утром герцог ждет их к себе.
Сирилла оглядела спальню и со вздохом призналась, что уже забыла, как роскошны и вместе с тем удобны комнаты в доме ее отца.
Впрочем, в детстве она редко жила в Лондоне, в основном проводя время в загородных поместьях герцога. И теперь девушка с нетерпением ждала новой встречи со столь дорогими ей местами.
Между тем Ханна и домоправительница, затянутая в шуршащее платье из черного шелка, громко обсуждали, какие вещи понадобятся Сирилле в первую очередь.
— Нет никакой необходимости ехать в Айлингтон, мисс Ханна, — уверяла домоправительница. — Ночную рубашку для ее светлости я найду, а завтра можно послать в магазин за необходимыми вещами.
— Благодарю вас, миссис Кингдом, — вежливо отозвалась Хана.
Как только домоправительница удалилась, Сирилла обратилась к служанке:
— Я завтра составлю список того, что нужно привезти из старого дома, Ханна.
— Там нет ничего такого, что вам нужно, миледи, — отрезала служанка.
— Ну что ты! — возразила Сирилла. — А картины?
— Да забудьте вы об этих картинах! — в сердцах воскликнула Ханна. — Они приносят несчастье и больше ничего…«Будь моя воля, я вообще бы их сожгла!
— Ханна! — не веря своим ушам, вскричала Сирилла. — Ты никогда раньше этого не говорила…
— А что толку? Все равно никто бы меня не послушал, — резонно возразила пожилая женщина. — И все же именно благодаря картинам этот человек вошел в жизнь вашей матери, из-за картин вы чуть не умерли с голоду, из-за картин маркиз Фейн постучался в вашу дверь!
Я не говорила тебе еще о двух картинах, Ханна, — робко начала Сирилла. — Франс Винтак как-то изготовил подделки, используя меня в качестве модели, и отнес торговцу картинами, который продал их принцу Уэльскому. Наверняка Его Высочество поразился, увидев, что на картинах двух разных художников, один из которых к тому же жил на полтора века позже другого, изображена одна и та же модель…
— Другого я от него и не ожидала! — презрительно фыркнула Ханна. — Ну, слава богу, все это позади, и чем скорее вы об этом забудете, тем лучше. Должна признаться, прошедшие восемь лет были для меня суровым испытанием. Как подумаю, чего лишилась ваша мать, сбежав из дому, да и вас лишила, так просто сердце в груди переворачивается!..
— Ты всегда была очень добра к нам, милая Ханна, — нежно произнесла Сирилла, — и теперь, когда я знаю, чего тебе это стоило, я ценю твою самоотверженность еще больше. Ради тебя я тоже рада, что все уже позади!
— Так и есть, миледи! — энергично тряхнула головой служанка. — Мы больше никогда не вернемся в Айлингтон, и я не желаю ничего слушать о его светлости. Вы не хуже меня знаете, что милорд это не одобрит…
— Папа и в самом деле не слишком лестно отозвался о маркизе, — призналась Сирилла вполголоса.
— И имел для этого все основания, — убежденно произнесла Ханна.
Но когда маркиз впервые пришел к нам в дом, ты ничего плохого о нем не говорила, — с мягким упреком напомнила Сирилла.
— Я думала, он хочет нам помочь, — возразила служанка. — Ну, хватит об этом. Вы легко отделались, миледи, вот» что я вам скажу!
Пока Ханна готовила Сирилле ванну и гладила платье, поскольку другого у девушки не было и к обеду ей предстояло выйти в нем же, Сирилла подошла к окну и стала смотреть на серые крыши.
Сумерки уже сгустились. Небо стало серо-стальным. Вглядываясь в пейзаж за окном, Сирилла вдруг почувствовала жгучее желание снова увидеть маркиза, услышать его звучный, красивый голос. Ей представился сад, о котором он говорил, и домик, где они были бы вдвоем…
Однако девушка тут же мысленно одернула себя. Ханна права — все это осталось позади, и чем скорее она выбросит маркиза из головы, тем лучше.
Да, она любит маркиза, но то, о чем он ее просит, невозможно. Если она согласится на такую жизнь, принесет в жертву свое доброе имя ради любви к мужчине, то и общество с презрением от нее отвернется.
Сирилла унеслась мыслями в прошлое. Она прекрасно помнила, хотя была тогда совсем ребенком, как ее мать сразу после бегства с Франсом Винтаком боялась выйти из дома, чтобы не встретить знакомых, потому что понимала — такая встреча ничего хорошего ей не сулит.
— Да в этом богом забытом районе никто и не подозревает о существовании герцогини Хоумбери и вряд ли тебя узнает, — уговаривал ее Франс.
— Как сказать…
— Поверь мне! И потом, дорогая, подумай, что я должен чувствовать, зная, что ты так стыдишься меня, что даже боишься выйти на улицу?
— Нет, любимый, я не стыжусь тебя, — возразила герцогиня. — Я просто боюсь, что мой муж нас выследит и начнет тебе мстить.
— Но я ведь знал, на какой иду риск. Помнишь, я и тебя спрашивал, значит ли любовь для тебя больше, нежели богатство и высокое положение в обществе?
— А что, если он ранит или того хуже — убьет тебя? Ведь тогда и моя жизнь кончится!
Не подозревая, что Сирилла, притаившись в уголке, наблюдает за ними, Франс Винтак привлек возлюбленную к себе.
Их страстный поцелуй длился долго. Сирилла потихоньку выскользнула из комнаты и убежала на кухню к Ханне. Простая, задушевная беседа со служанкой обычно действовала на девочку благотворно.
И все же, несмотря на уговоры Франса Винтака, герцогиня предпочитала соблюдать осторожность. В церковь она ходила не иначе как под густой вуалью, закрывавшей лицо.
— Со стороны может показаться странным, мама, что ты всегда прячешь лицо, — как-то заметила Сирилла.
— А может быть, люди подумают, что я так безобразна, что не хочу выставлять его напоказ, — с улыбкой возразила мать.
— Но ведь на самом деле ты прекрасна! А людям всегда доставляет удовольствие смотреть на красоту…
Герцогиня промолчала, однако Сирилла не раз ловила на себе удивленные взгляды прихожан, когда они вдвоем с матерью тихонько, стараясь не привлекать внимания, пробирались на самую заднюю скамью в церкви и спешили домой, как только служба заканчивалась.
За покупками всегда ходила Ханна, иногда вместе с Сириллой.
— Куда прикажете доставить товар, мэм? — вежливо спрашивали продавцы.
— Я заберу все с собой, — твердо отвечала служанка.
Сирилла чувствовала, что этот ответ приводил их в недоумение — ведь от такой простой услуги не отказывались даже самые бедные покупатели.
Да если бы только это! Не раз и не два, а, наверное, тысячу раз девочка по всяким еле заметным мелочам имела случай убедиться, что они — отверженные.
Если кто-нибудь стучался к ним в дом за пожертвованиями на благотворительные цели или просто по ошибке, мать Сириллы в панике пряталась в спальне, а дверь открывала Ханна, которая суровым тоном сообщала непрошеным посетителям, что мистера и миссис Винтак нет дома.
Прошло, наверное, года два с начала такой жизни, прежде чем Франс Винтак решился пригласить в гости своих друзей-художников.
Они приходили нечасто, но Сирилле эти визиты все равно не доставляли радости. Став старше, она болезненно ощущала в поведении этих людей нечто, что глубоко ранило и оскорбляло ее. Возможно, друзья Франса Винтака знали или догадывались, что он не женат, а потому невольно обращались к ее матери с фамильярностью, которой никогда не допустили бы с законной женой друга.
Они не были грубы, эти люди, да и вряд ли нашелся бы на свете настолько бессердечный человек, чтобы намеренно обидеть такую красавицу. Но было что-то в их словах, интонации, а еще больше — во взгляде, что вызывало у Сириллы молчаливое неприятие и даже ненависть.
А ведь девочка прекрасно помнила, с каким почтением, если не сказать благоговением, обращались окружающие с ее матерью в ту пору, когда она еще жила в замке в качестве герцогини Хоумбери.
Да, отношение к герцогине разительно отличалось от отношения к женщине, жившей в доме художника и не являвшейся его женой, да еще с дочерью, которой он не был отцом.
— Никогда в жизни, — страстно шептала Сирилла каждый раз, когда она наблюдала подобное отношение, — я не пойду на это! Когда-нибудь я выйду замуж и стану уважаемой женщиной. А так…
Она не добавляла, что ни за что на свете не убежала бы от мужа, и хотя понимала, что ее мать испытывала к Франсу Винтаку любовь такую всепоглощающую и непреодолимую, что не могла поступить иначе, сама Сирилла чувствовала, что никогда бы этого не сделала. И даже если бы она когда-нибудь встретилась с такой любовью, девушка была уверена, что сумела бы подавить в себе недозволенное чувство и вела бы себя так, как того требуют правила приличия.
Временами ей нестерпимо хотелось увидеть своего брата, но она понимала, что это невозможно.
— Сегодня Эдмунду исполняется семнадцать лет, — как-то сказала мать.
Самой Сирилле в то время было пятнадцать.
— Как бы мне хотелось повидать его и поздравить!..
— Я уверена, что и ему этого хотелось бы, мама, — убежденно произнесла Сирилла.
Выражение глаз матери стало отсутствующим, и девушка догадалась, что она думает о сыне, которого, как казалось Сирилле, она любила больше, чем дочь.
Чтобы не расстраивать мать, Сирилла тихонько выскользнула из спальни и, как обычно, отправилась на кухню к Ханне.
— Как ты думаешь, что сейчас делает Эдмунд? — спросила она служанку.
— Любуется подарками, разумеется, — отрезала Ханна. — А их у него наверняка больше, чем вы получили за всю свою жизнь!
— Мама обещала подарить мне что-нибудь красивое, как только у нас появятся деньги.
— И когда же это произойдет, хотела бы я знать? — язвительно осведомилась Ханна, яростно меся тесто, что обычно служило признаком того, что она чем-то недовольна.
— Наверное, Эдмунду подарят на день рождения новую лошадь, — мечтательно проговорила Сирилла. — Он с детства увлекался лошадьми. И я тоже с ним каталась — правда, не так часто, как мне хотелось бы. Как было бы хорошо и сегодня прокатиться с братом!..
— Ну, размечтались! — сурово оборвала девушку Ханна. — У вас и пони-то нет, не то что настоящей лошади. Конечно, откуда ей взяться, ведь мы же нищие! Вот уж не думала, что доживу до этого черного дня…
Подобный разговор только расстроил Сириллу, и она ушла от строптивой Ханны, чтобы, сидя в одиночестве в гостиной, предаться воспоминаниям об Эдмунде. Он представлялся ей скачущим на новой лошади по дорожкам Гайд-парка. Его белокурые волосы при этом развеваются на ветру — ведь брат никогда не любил шляпы. А она, Сирилла, едет рядом и слушает, как Эдмунд беззлобно подтрунивает над ней, утверждая, что сестра ни за что не обгонит его на своем маленьком пони.
— Как это было бы чудесно! — с горестным вздохом проговорила девушка.
И тут же устыдилась своих мыслей. Разве можно так думать? Да она должна быть счастлива! Ведь мама взяла ее с собой, а Эдмунда оставила папе.
Сирилла и в самом деле считала, что ей грех жаловаться на жизнь. Франс Винтак был неизменно добр к ней, и она даже называла его папой, догадываясь, что это доставляет удовольствие матери.
— Теперь он твой отец, дорогая, — сказала ей мать, когда они начали жить вместе. — Ему будет приятно, если ты станешь так его называть — ведь своих детей у него нет.
— А почему, мамочка? — задала Сирилла наивный вопрос.
Мать промолчала, и лишь несколько лет спустя, когда Сирилла повзрослела, она поняла, что, поскольку ее мать и Франс Винтак не были женаты, они не могли позволить себе иметь детей — ведь те считались бы незаконнорожденными.
Это явилось еще одной причиной, заставившей Сириллу раз и навсегда решить для себя, что ни при каких обстоятельствах она не поступит так, как поступила ее мать.
«Мне бы хотелось иметь сыновей, таких же славных, как Эдмунд, — мечтала девушка по ночам. — Как жаль, что у меня нет сестер! Я бы с ними играла…»
Редкие гости, приходившие к ним в дом, старались избегать при девочке упоминания о ее настоящем отце.
Друзья Франса Винтака догадывались, что Сирилла — неродная его дочь, и, по всей вероятности, полагали, что ее настоящий отец попросту от нее отказался. Не желая наносить девочке травму, они предпочитали делать вид, будто верят тому, что художник и есть ее родитель.
И без того унизительное положение Сириллы и ее матери только усугублялось этим умалчиванием.
«Как они смеют думать так о маме?» — порой с тоской спрашивала себя девочка.
Повзрослев, она поняла, что ничего другого люди и не могли думать.
— Как мне ненавистна такая жизнь! — восклицала порой Сирилла, ворочаясь без сна в постели.
А между тем именно такую жизнь уготовил ей маркиз, когда обратился со своим предложением.
— Мы всегда будем вместе, моя дорогая, — сказал он.
Эти слова не раз произносил и Франс Винтак, обращаясь к матери Сириллы.
— Пока мы вместе, нам ничего не страшно! Зачем беспокоиться о будущем — ведь мы вместе! Забудем прошлое. Главное — что мы вместе, ты и я…
Сирилле без конца чудились эти слова, которые своим красивым певучим голосом немного с акцентом произносил Франс Винтак, и, как правило, ее мать отвечала на них нежной, полной любви улыбкой, и глаза ее загорались чудным блеском.
Уже тогда Сирилла «твердо решила, что для нее недостаточно просто „быть вместе“ с любимым человеком. Ей хотелось чего-то большего — прочного положения, достатка, респектабельности. А это мог дать ей только брак.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Сирилла улыбнулась.
— Ханна всегда отличалась здравым смыслом, но когда я с ней, я чувствую себя ребенком. По-моему, она до сих пор считает, что мое место в детской, рядом с игрушками!
Слабая улыбка тронула губы герцога.
Ханна была горничной его жены еще в то время, когда они только поженились. Не покинула она свою хозяйку и потом, когда та сбежала с Франсом Винтаком. Именно это обстоятельство несколько умеряло тревогу герцога по поводу его дочери. Он знал, что пока за ней присматривает такая преданная служанка, как Ханна, за судьбу девочки можно не беспокоиться.
Герцог был человеком сдержанным, не привыкшим открыто выражать свои чувства.
Однако, когда его жена сбежала с каким-то малоизвестным художником, да к тому же иностранцем, герцог возненавидел того с такой силой, что, казалось, мог бы запросто убить.
Любой другой человек, оказавшийся в его положении, несомненно, вызвал бы Франса Винтака на дуэль и заставил бы жену вернуться.
Но герцог слишком дорожил своим положением и не хотел публичного скандала.
При этом он думал не только о себе, но и о своем сыне. Поразмыслив, герцог решил, что лучше всего продолжать жить так, будто ничего не случилось. Казалось, он из самолюбия не желал признавать, что его жена полюбила другого.
Естественно, друзья спрашивали его о герцогине. Первое время он отвечал, что она гостит у родственников за границей.
Когда же началась война с Францией и такой ответ уже выглядел достаточно странно, герцог на все расспросы отвечал, что герцогиня уехала в Ирландию, поскольку, дескать, любит тамошнюю охоту.
Он слыл человеком замкнутым, поэтому никто не осмеливался в разговоре с ним затрагивать эту тему, однако между собой его друзья и родственники порой все же судачили о том, что же в действительности случилось с герцогиней.
Истины не знал никто, хотя находились злые языки, утверждавшие, что герцогиня, будучи на много лет младше мужа, очевидно, увлеклась человеком более молодым.
Но поскольку ни подтверждения, ни опровержения этим слухам не находилось, со временем они сами собой сошли на нет. У общества появились более интересные темы для сплетен, и судьба герцогини и ее малолетней дочери перестала занимать досужие умы светских бездельников.
Однажды пожилая леди Хоумбери, дальняя родственница герцога, славившаяся своим острым языком, напрямую спросила, как долго его жена намерена оставаться в Ирландии, пренебрегая своими обязанностями, однако ответа не получила.
Этим нескромным вопросом она лишь восстановила против себя своего могущественного родственника и потом долго проклинала собственную несдержанность.
Герцог протянул руку к звонку.
— Я повидаюсь с Ханной немедленно, — объявил он. — А тебе, я считаю, нужно первым делом обновить гардероб.
— К сожалению, да, папа, — со вздохом согласилась Сирилла. — Только выезжать я не собираюсь — не хочу, чтобы меня видели в Лондоне…
— Если ты опасаешься встречи с маркизом Фейном, — сказал герцог, — то могу тебя успокоить — ни я, ни мои друзья не вращаемся в тех кругах, где бывает этот ловелас. Может быть, лошади у него и превосходные, но на порог к себе я его не пущу!
Встревоженное выражение, однако, не покинуло лица Сириллы даже после этих слов, и герцог поспешил добавить:
— Чтобы окончательно тебя успокоить, Сирилла, могу обещать, что мы немедленно уедем из Лондона. Мое присутствие при дворе необязательно, и всегда найдется масса людей, готовых занять мое место.
— Но мне не хотелось бы нарушать твои планы, папа…
— А ты их и не нарушишь, — возразил герцог. — Ты знаешь, что я всегда недолюбливал Лондон. Как только у Тебя появится гардероб, достойный леди, мы отправимся в замок. Надеюсь, ты найдешь его таким же, каким запомнила с детства.
— Неужели он действительно не изменился? Добрый старый замок! — мечтательно произнесла Сирилла. — Ты знаешь, я так часто представляла, что катаюсь на пони в парке, взбираюсь на башню, откуда открывается такой прекрасный вид на окрестности, кормлю золотых рыбок в пруду…
Герцог обнял дочь за плечи и улыбнулся.
— Все это у тебя впереди, — сказал он. — А рядом буду я…
— Как я рада, папа!
Дверь открылась, и на пороге возник дворецкий.
Увидев отца и дочь, которые стояли обнявшись, старик довольно улыбнулся.
— Пришлите ко мне Ханну, Бертон, — распорядился герцог.
— Слушаюсь, ваша светлость. Прошу прощения, но не могу не сказать — как приятно опять видеть леди Сириллу!
Герцог промолчал, а Сирилла неожиданно всхлипнула.
— Я и забыла, что я «леди Сирилла»! Ох, папа…
И вдруг замолчала. Только сейчас ей пришло в голову, что, если бы маркиз знал, кто она такая, возможно, он предложил бы ей выйти за него замуж…
Она постаралась отогнать от себя эту мысль, но это ей не сразу удалось. И пока герцог беседовал с Ханной, Сирилла погрузилась в мечты о маркизе.
Затем девушку провели наверх, в самую лучшую спальню, а одного из лакеев немедленно отправили на Бонд-стрит. Ему предстояло посетить лучших портных — тех, у которых заказывала наряды еще мать Сириллы, — и сообщить им, что завтра утром герцог ждет их к себе.
Сирилла оглядела спальню и со вздохом призналась, что уже забыла, как роскошны и вместе с тем удобны комнаты в доме ее отца.
Впрочем, в детстве она редко жила в Лондоне, в основном проводя время в загородных поместьях герцога. И теперь девушка с нетерпением ждала новой встречи со столь дорогими ей местами.
Между тем Ханна и домоправительница, затянутая в шуршащее платье из черного шелка, громко обсуждали, какие вещи понадобятся Сирилле в первую очередь.
— Нет никакой необходимости ехать в Айлингтон, мисс Ханна, — уверяла домоправительница. — Ночную рубашку для ее светлости я найду, а завтра можно послать в магазин за необходимыми вещами.
— Благодарю вас, миссис Кингдом, — вежливо отозвалась Хана.
Как только домоправительница удалилась, Сирилла обратилась к служанке:
— Я завтра составлю список того, что нужно привезти из старого дома, Ханна.
— Там нет ничего такого, что вам нужно, миледи, — отрезала служанка.
— Ну что ты! — возразила Сирилла. — А картины?
— Да забудьте вы об этих картинах! — в сердцах воскликнула Ханна. — Они приносят несчастье и больше ничего…«Будь моя воля, я вообще бы их сожгла!
— Ханна! — не веря своим ушам, вскричала Сирилла. — Ты никогда раньше этого не говорила…
— А что толку? Все равно никто бы меня не послушал, — резонно возразила пожилая женщина. — И все же именно благодаря картинам этот человек вошел в жизнь вашей матери, из-за картин вы чуть не умерли с голоду, из-за картин маркиз Фейн постучался в вашу дверь!
Я не говорила тебе еще о двух картинах, Ханна, — робко начала Сирилла. — Франс Винтак как-то изготовил подделки, используя меня в качестве модели, и отнес торговцу картинами, который продал их принцу Уэльскому. Наверняка Его Высочество поразился, увидев, что на картинах двух разных художников, один из которых к тому же жил на полтора века позже другого, изображена одна и та же модель…
— Другого я от него и не ожидала! — презрительно фыркнула Ханна. — Ну, слава богу, все это позади, и чем скорее вы об этом забудете, тем лучше. Должна признаться, прошедшие восемь лет были для меня суровым испытанием. Как подумаю, чего лишилась ваша мать, сбежав из дому, да и вас лишила, так просто сердце в груди переворачивается!..
— Ты всегда была очень добра к нам, милая Ханна, — нежно произнесла Сирилла, — и теперь, когда я знаю, чего тебе это стоило, я ценю твою самоотверженность еще больше. Ради тебя я тоже рада, что все уже позади!
— Так и есть, миледи! — энергично тряхнула головой служанка. — Мы больше никогда не вернемся в Айлингтон, и я не желаю ничего слушать о его светлости. Вы не хуже меня знаете, что милорд это не одобрит…
— Папа и в самом деле не слишком лестно отозвался о маркизе, — призналась Сирилла вполголоса.
— И имел для этого все основания, — убежденно произнесла Ханна.
Но когда маркиз впервые пришел к нам в дом, ты ничего плохого о нем не говорила, — с мягким упреком напомнила Сирилла.
— Я думала, он хочет нам помочь, — возразила служанка. — Ну, хватит об этом. Вы легко отделались, миледи, вот» что я вам скажу!
Пока Ханна готовила Сирилле ванну и гладила платье, поскольку другого у девушки не было и к обеду ей предстояло выйти в нем же, Сирилла подошла к окну и стала смотреть на серые крыши.
Сумерки уже сгустились. Небо стало серо-стальным. Вглядываясь в пейзаж за окном, Сирилла вдруг почувствовала жгучее желание снова увидеть маркиза, услышать его звучный, красивый голос. Ей представился сад, о котором он говорил, и домик, где они были бы вдвоем…
Однако девушка тут же мысленно одернула себя. Ханна права — все это осталось позади, и чем скорее она выбросит маркиза из головы, тем лучше.
Да, она любит маркиза, но то, о чем он ее просит, невозможно. Если она согласится на такую жизнь, принесет в жертву свое доброе имя ради любви к мужчине, то и общество с презрением от нее отвернется.
Сирилла унеслась мыслями в прошлое. Она прекрасно помнила, хотя была тогда совсем ребенком, как ее мать сразу после бегства с Франсом Винтаком боялась выйти из дома, чтобы не встретить знакомых, потому что понимала — такая встреча ничего хорошего ей не сулит.
— Да в этом богом забытом районе никто и не подозревает о существовании герцогини Хоумбери и вряд ли тебя узнает, — уговаривал ее Франс.
— Как сказать…
— Поверь мне! И потом, дорогая, подумай, что я должен чувствовать, зная, что ты так стыдишься меня, что даже боишься выйти на улицу?
— Нет, любимый, я не стыжусь тебя, — возразила герцогиня. — Я просто боюсь, что мой муж нас выследит и начнет тебе мстить.
— Но я ведь знал, на какой иду риск. Помнишь, я и тебя спрашивал, значит ли любовь для тебя больше, нежели богатство и высокое положение в обществе?
— А что, если он ранит или того хуже — убьет тебя? Ведь тогда и моя жизнь кончится!
Не подозревая, что Сирилла, притаившись в уголке, наблюдает за ними, Франс Винтак привлек возлюбленную к себе.
Их страстный поцелуй длился долго. Сирилла потихоньку выскользнула из комнаты и убежала на кухню к Ханне. Простая, задушевная беседа со служанкой обычно действовала на девочку благотворно.
И все же, несмотря на уговоры Франса Винтака, герцогиня предпочитала соблюдать осторожность. В церковь она ходила не иначе как под густой вуалью, закрывавшей лицо.
— Со стороны может показаться странным, мама, что ты всегда прячешь лицо, — как-то заметила Сирилла.
— А может быть, люди подумают, что я так безобразна, что не хочу выставлять его напоказ, — с улыбкой возразила мать.
— Но ведь на самом деле ты прекрасна! А людям всегда доставляет удовольствие смотреть на красоту…
Герцогиня промолчала, однако Сирилла не раз ловила на себе удивленные взгляды прихожан, когда они вдвоем с матерью тихонько, стараясь не привлекать внимания, пробирались на самую заднюю скамью в церкви и спешили домой, как только служба заканчивалась.
За покупками всегда ходила Ханна, иногда вместе с Сириллой.
— Куда прикажете доставить товар, мэм? — вежливо спрашивали продавцы.
— Я заберу все с собой, — твердо отвечала служанка.
Сирилла чувствовала, что этот ответ приводил их в недоумение — ведь от такой простой услуги не отказывались даже самые бедные покупатели.
Да если бы только это! Не раз и не два, а, наверное, тысячу раз девочка по всяким еле заметным мелочам имела случай убедиться, что они — отверженные.
Если кто-нибудь стучался к ним в дом за пожертвованиями на благотворительные цели или просто по ошибке, мать Сириллы в панике пряталась в спальне, а дверь открывала Ханна, которая суровым тоном сообщала непрошеным посетителям, что мистера и миссис Винтак нет дома.
Прошло, наверное, года два с начала такой жизни, прежде чем Франс Винтак решился пригласить в гости своих друзей-художников.
Они приходили нечасто, но Сирилле эти визиты все равно не доставляли радости. Став старше, она болезненно ощущала в поведении этих людей нечто, что глубоко ранило и оскорбляло ее. Возможно, друзья Франса Винтака знали или догадывались, что он не женат, а потому невольно обращались к ее матери с фамильярностью, которой никогда не допустили бы с законной женой друга.
Они не были грубы, эти люди, да и вряд ли нашелся бы на свете настолько бессердечный человек, чтобы намеренно обидеть такую красавицу. Но было что-то в их словах, интонации, а еще больше — во взгляде, что вызывало у Сириллы молчаливое неприятие и даже ненависть.
А ведь девочка прекрасно помнила, с каким почтением, если не сказать благоговением, обращались окружающие с ее матерью в ту пору, когда она еще жила в замке в качестве герцогини Хоумбери.
Да, отношение к герцогине разительно отличалось от отношения к женщине, жившей в доме художника и не являвшейся его женой, да еще с дочерью, которой он не был отцом.
— Никогда в жизни, — страстно шептала Сирилла каждый раз, когда она наблюдала подобное отношение, — я не пойду на это! Когда-нибудь я выйду замуж и стану уважаемой женщиной. А так…
Она не добавляла, что ни за что на свете не убежала бы от мужа, и хотя понимала, что ее мать испытывала к Франсу Винтаку любовь такую всепоглощающую и непреодолимую, что не могла поступить иначе, сама Сирилла чувствовала, что никогда бы этого не сделала. И даже если бы она когда-нибудь встретилась с такой любовью, девушка была уверена, что сумела бы подавить в себе недозволенное чувство и вела бы себя так, как того требуют правила приличия.
Временами ей нестерпимо хотелось увидеть своего брата, но она понимала, что это невозможно.
— Сегодня Эдмунду исполняется семнадцать лет, — как-то сказала мать.
Самой Сирилле в то время было пятнадцать.
— Как бы мне хотелось повидать его и поздравить!..
— Я уверена, что и ему этого хотелось бы, мама, — убежденно произнесла Сирилла.
Выражение глаз матери стало отсутствующим, и девушка догадалась, что она думает о сыне, которого, как казалось Сирилле, она любила больше, чем дочь.
Чтобы не расстраивать мать, Сирилла тихонько выскользнула из спальни и, как обычно, отправилась на кухню к Ханне.
— Как ты думаешь, что сейчас делает Эдмунд? — спросила она служанку.
— Любуется подарками, разумеется, — отрезала Ханна. — А их у него наверняка больше, чем вы получили за всю свою жизнь!
— Мама обещала подарить мне что-нибудь красивое, как только у нас появятся деньги.
— И когда же это произойдет, хотела бы я знать? — язвительно осведомилась Ханна, яростно меся тесто, что обычно служило признаком того, что она чем-то недовольна.
— Наверное, Эдмунду подарят на день рождения новую лошадь, — мечтательно проговорила Сирилла. — Он с детства увлекался лошадьми. И я тоже с ним каталась — правда, не так часто, как мне хотелось бы. Как было бы хорошо и сегодня прокатиться с братом!..
— Ну, размечтались! — сурово оборвала девушку Ханна. — У вас и пони-то нет, не то что настоящей лошади. Конечно, откуда ей взяться, ведь мы же нищие! Вот уж не думала, что доживу до этого черного дня…
Подобный разговор только расстроил Сириллу, и она ушла от строптивой Ханны, чтобы, сидя в одиночестве в гостиной, предаться воспоминаниям об Эдмунде. Он представлялся ей скачущим на новой лошади по дорожкам Гайд-парка. Его белокурые волосы при этом развеваются на ветру — ведь брат никогда не любил шляпы. А она, Сирилла, едет рядом и слушает, как Эдмунд беззлобно подтрунивает над ней, утверждая, что сестра ни за что не обгонит его на своем маленьком пони.
— Как это было бы чудесно! — с горестным вздохом проговорила девушка.
И тут же устыдилась своих мыслей. Разве можно так думать? Да она должна быть счастлива! Ведь мама взяла ее с собой, а Эдмунда оставила папе.
Сирилла и в самом деле считала, что ей грех жаловаться на жизнь. Франс Винтак был неизменно добр к ней, и она даже называла его папой, догадываясь, что это доставляет удовольствие матери.
— Теперь он твой отец, дорогая, — сказала ей мать, когда они начали жить вместе. — Ему будет приятно, если ты станешь так его называть — ведь своих детей у него нет.
— А почему, мамочка? — задала Сирилла наивный вопрос.
Мать промолчала, и лишь несколько лет спустя, когда Сирилла повзрослела, она поняла, что, поскольку ее мать и Франс Винтак не были женаты, они не могли позволить себе иметь детей — ведь те считались бы незаконнорожденными.
Это явилось еще одной причиной, заставившей Сириллу раз и навсегда решить для себя, что ни при каких обстоятельствах она не поступит так, как поступила ее мать.
«Мне бы хотелось иметь сыновей, таких же славных, как Эдмунд, — мечтала девушка по ночам. — Как жаль, что у меня нет сестер! Я бы с ними играла…»
Редкие гости, приходившие к ним в дом, старались избегать при девочке упоминания о ее настоящем отце.
Друзья Франса Винтака догадывались, что Сирилла — неродная его дочь, и, по всей вероятности, полагали, что ее настоящий отец попросту от нее отказался. Не желая наносить девочке травму, они предпочитали делать вид, будто верят тому, что художник и есть ее родитель.
И без того унизительное положение Сириллы и ее матери только усугублялось этим умалчиванием.
«Как они смеют думать так о маме?» — порой с тоской спрашивала себя девочка.
Повзрослев, она поняла, что ничего другого люди и не могли думать.
— Как мне ненавистна такая жизнь! — восклицала порой Сирилла, ворочаясь без сна в постели.
А между тем именно такую жизнь уготовил ей маркиз, когда обратился со своим предложением.
— Мы всегда будем вместе, моя дорогая, — сказал он.
Эти слова не раз произносил и Франс Винтак, обращаясь к матери Сириллы.
— Пока мы вместе, нам ничего не страшно! Зачем беспокоиться о будущем — ведь мы вместе! Забудем прошлое. Главное — что мы вместе, ты и я…
Сирилле без конца чудились эти слова, которые своим красивым певучим голосом немного с акцентом произносил Франс Винтак, и, как правило, ее мать отвечала на них нежной, полной любви улыбкой, и глаза ее загорались чудным блеском.
Уже тогда Сирилла «твердо решила, что для нее недостаточно просто „быть вместе“ с любимым человеком. Ей хотелось чего-то большего — прочного положения, достатка, респектабельности. А это мог дать ей только брак.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Маркиз в хорошем настроении ехал в Айлингтон.
На его лице было то же победное выражение, какое появлялось всякий раз, когда ему удавалось выиграть на скачках или победить соперника в боксе.
Он добился того, что, по мнению его секретаря, было невозможно, и имел все основания гордиться собой.
Когда вчера днем маркиз вернулся в Фейн-хауз и послал за своим секретарем мистером Эшуортом, ведавшим кроме своих обязанностей еще и финансами маркиза, он чувствовал, что обустройство жилища для Сириллы — это самое волнующее из всего, что ему доводилось делать в жизни.
Маркиз понимал, что сразу он не сможет дать ей всего, что хотел бы. В то же время в мечтах он уже представлял, какие картины развесит по стенам, какими коврами устелит пол, какую закажет мебель — словом, создаст обстановку, достойную, по его мнению, этой уникальной девушки.
С самого начала маркиз решил, что Сириллу должны окружать картины, которые выгодно бы оттеняли ее красоту, столь гениально изображенную Лохнером. Поразмыслив, он пришел к выводу, что лучше всего для этой цели подойдут Буше и Боттичелли. Эти полотна висели в его доме на Беркли-сквер, и именно их маркиз намеревался повесить в особняке, куда предстояло переехать Сирилле.
Однако когда он обратился к мистеру Эшуорту с такими словами: «Я хочу, чтобы вы сегодня же купили для меня дом оригинальной постройки и непременно с садом», секретарь уставился на него в немом изумлении.
— Сегодня, милорд? — переспросил он, не веря своим ушам.
— Именно так! — подтвердил маркиз.
— Но это невозможно!
— На свете нет ничего невозможного! — не допускающим возражения тоном изрек маркиз. — Во всяком случае, для меня.
Он произнес эти слова с улыбкой, и мистер Эшуорт подумал, что, вероятно, с его хозяином произошло что-то очень приятное. Еще никогда маркиз Фейн не выглядел таким довольным и счастливым.
Секретарь представить не мог, что же могло привести его в такое прекрасное расположение духа.
За последние дни не было скачек, на которых лошадь маркиза, как обычно, пришла бы первой, впрочем, как и других спортивных состязаний, до которых он был весьма охоч.
И все же маркиз сиял и явно чувствовал себя победителем.
Мистер Эшуорт был слишком тактичен, чтобы задавать какие бы то ни было вопросы. Вместо этого он сказал:
— Я сделаю все, что в моих силах, милорд, чтобы найти именно такой дом, какой вам требуется, однако должен заметить, что сезон только начался и все подходящие помещения уже давно сняты по крайней мере на ближайшие два месяца.
— Ищите, Эшуорт, ищите! — настойчиво повторил маркиз.
— У меня тут два письма, милорд, которые требуют вашей подписи, — быстро проговорил мистер Эшуорт, радуясь, что можно сменить тему. — Еще я должен сообщить, что, к сожалению, ваша кузина, вдовствующая леди Блетчли, вчера вечером скончалась.
— Пошлите венок, — откликнулся маркиз и не глядя подписал письма, поданные ему секретарем.
Разумеется, милорд. Похороны состоятся за городом, так как ее светлость скончалась в доме своего сына.
Только тут маркиз поднял голову от стола.
— Насколько мне известно, у ее светлости был дом в Лондоне неподалеку отсюда. Или я ошибаюсь?
— Нет, милорд, не ошибаетесь. На Саут-стрит, если быть точным. Дом под номером девятнадцать. Осмелюсь напомнить, что он выгодно отличается от других особняков, расположенных по соседству.
Маркиз многозначительно посмотрел на мистера Эшуорта, и тот мгновенно его понял.
— А ведь это вполне возможно, милорд!
— Насколько мне известно, ее светлость последний год не жила в Лондоне.
— Затрудняюсь ответить точно, милорд.
— Я слышал, — неторопливо продолжал маркиз, — что, когда леди Блетчли заболела, она уехала в свое загородное поместье и с тех пор жила там со старшим сыном.
Мистер Эшуорт промолчал, понимая, что его хозяин скорее рассуждает сам с собой, чем ждет ответа.
— Мне также известно, — добавил маркиз, — что моя кузина намеревалась оставить свой дом в Мейфере младшему сыну, молодому человеку, весьма склонному к азартным играм. Я частенько встречал его в Уайтс-клубе. Полагаю, что найду его там, если поеду сейчас же.
— Похороны назначены на послезавтра, милорд, — напомнил мистер Эшуорт.
— Значит, Чарли Блетчли наверняка сидит в клубе, — подвел черту маркиз, подымаясь.
Он покинул кабинет с такой скоростью, что мистеру Эшуорту оставалось лишь изумленно взирать ему вслед.
Что произошло с хозяином? Откуда вдруг эта неуемная энергия?
Он даже утратил свой обычный цинизм — качество, по мнению мистера Эшуорта, совершенно неподходящее для такого молодого человека.
Действительно, сейчас, когда маркиз торопился в Айлингтон, вряд ли кто-нибудь назвал бы его циником.
Он был в восторге от своего плана. Дом леди Блетчли как нельзя лучше подходил для Сириллы.
Конечно, его придется обставить заново. У ее светлости, дамы весьма обеспеченной, имелась кое-какая красивая мебель, которую, по мнению маркиза, можно даже оставить, пока он не найдет другую обстановку, более достойную Сириллы.
Сам дом был построен в прошлом веке знаменитым архитектором Робертом Адамом и выглядел очень импозантно. Это был особняк с просторными светлыми комнатами, красивыми карнизами, изысканными каминами и паркетными полами.
Ковры и шторы были, на взгляд маркиза, хотя и далеки от совершенства, но свидетельствовали о хорошем вкусе хозяйки, а уж после убожества и бедности Айлингтона они наверняка покажутся Сирилле верхом роскоши.
Вокруг дома располагался небольшой, хорошо ухоженный садик. Сейчас в нем вовсю цвели тюльпаны и маргаритки, а плодовые деревья только собирались зацвести.
Маркиз уже представлял себе, как восхитительно будет выглядеть Сирилла среди роскошной цветущей природы. Картина эта стояла перед ним как живая, и ему вдруг до боли захотелось увидеть так поразившую его девушку, стиснуть ее в объятиях и расцеловать.
За свою жизнь маркиз целовал бессчетное количество женщин, но никогда прежде не испытывал он такого всепоглощающего восторга, такой неземной радости, как в то мгновение, когда его губы коснулись губ Сириллы. А самое главное — он был уверен, что и она испытывает точно такое же чувство по отношению к нему.
— Я люблю ее! — воскликнул маркиз, не в силах сдержать эмоций. — Мне даже в голову не могло прийти, что я способен на такое сильное чувство…
Ему хотелось и смеяться, и плакать от счастья. Оставалось только благодарить судьбу за то, что она помогла ему полюбить женщину такой же совершенной любовью, какую до этого он испытывал лишь к искусству и спорту.
Маркизу повезло — он без труда отыскал Чарли Блетчли. Еще меньшего труда стоило маркизу уговорить своего молодого родственника продать ему — за весьма солидную сумму — дом, унаследованный от матери.
На его лице было то же победное выражение, какое появлялось всякий раз, когда ему удавалось выиграть на скачках или победить соперника в боксе.
Он добился того, что, по мнению его секретаря, было невозможно, и имел все основания гордиться собой.
Когда вчера днем маркиз вернулся в Фейн-хауз и послал за своим секретарем мистером Эшуортом, ведавшим кроме своих обязанностей еще и финансами маркиза, он чувствовал, что обустройство жилища для Сириллы — это самое волнующее из всего, что ему доводилось делать в жизни.
Маркиз понимал, что сразу он не сможет дать ей всего, что хотел бы. В то же время в мечтах он уже представлял, какие картины развесит по стенам, какими коврами устелит пол, какую закажет мебель — словом, создаст обстановку, достойную, по его мнению, этой уникальной девушки.
С самого начала маркиз решил, что Сириллу должны окружать картины, которые выгодно бы оттеняли ее красоту, столь гениально изображенную Лохнером. Поразмыслив, он пришел к выводу, что лучше всего для этой цели подойдут Буше и Боттичелли. Эти полотна висели в его доме на Беркли-сквер, и именно их маркиз намеревался повесить в особняке, куда предстояло переехать Сирилле.
Однако когда он обратился к мистеру Эшуорту с такими словами: «Я хочу, чтобы вы сегодня же купили для меня дом оригинальной постройки и непременно с садом», секретарь уставился на него в немом изумлении.
— Сегодня, милорд? — переспросил он, не веря своим ушам.
— Именно так! — подтвердил маркиз.
— Но это невозможно!
— На свете нет ничего невозможного! — не допускающим возражения тоном изрек маркиз. — Во всяком случае, для меня.
Он произнес эти слова с улыбкой, и мистер Эшуорт подумал, что, вероятно, с его хозяином произошло что-то очень приятное. Еще никогда маркиз Фейн не выглядел таким довольным и счастливым.
Секретарь представить не мог, что же могло привести его в такое прекрасное расположение духа.
За последние дни не было скачек, на которых лошадь маркиза, как обычно, пришла бы первой, впрочем, как и других спортивных состязаний, до которых он был весьма охоч.
И все же маркиз сиял и явно чувствовал себя победителем.
Мистер Эшуорт был слишком тактичен, чтобы задавать какие бы то ни было вопросы. Вместо этого он сказал:
— Я сделаю все, что в моих силах, милорд, чтобы найти именно такой дом, какой вам требуется, однако должен заметить, что сезон только начался и все подходящие помещения уже давно сняты по крайней мере на ближайшие два месяца.
— Ищите, Эшуорт, ищите! — настойчиво повторил маркиз.
— У меня тут два письма, милорд, которые требуют вашей подписи, — быстро проговорил мистер Эшуорт, радуясь, что можно сменить тему. — Еще я должен сообщить, что, к сожалению, ваша кузина, вдовствующая леди Блетчли, вчера вечером скончалась.
— Пошлите венок, — откликнулся маркиз и не глядя подписал письма, поданные ему секретарем.
Разумеется, милорд. Похороны состоятся за городом, так как ее светлость скончалась в доме своего сына.
Только тут маркиз поднял голову от стола.
— Насколько мне известно, у ее светлости был дом в Лондоне неподалеку отсюда. Или я ошибаюсь?
— Нет, милорд, не ошибаетесь. На Саут-стрит, если быть точным. Дом под номером девятнадцать. Осмелюсь напомнить, что он выгодно отличается от других особняков, расположенных по соседству.
Маркиз многозначительно посмотрел на мистера Эшуорта, и тот мгновенно его понял.
— А ведь это вполне возможно, милорд!
— Насколько мне известно, ее светлость последний год не жила в Лондоне.
— Затрудняюсь ответить точно, милорд.
— Я слышал, — неторопливо продолжал маркиз, — что, когда леди Блетчли заболела, она уехала в свое загородное поместье и с тех пор жила там со старшим сыном.
Мистер Эшуорт промолчал, понимая, что его хозяин скорее рассуждает сам с собой, чем ждет ответа.
— Мне также известно, — добавил маркиз, — что моя кузина намеревалась оставить свой дом в Мейфере младшему сыну, молодому человеку, весьма склонному к азартным играм. Я частенько встречал его в Уайтс-клубе. Полагаю, что найду его там, если поеду сейчас же.
— Похороны назначены на послезавтра, милорд, — напомнил мистер Эшуорт.
— Значит, Чарли Блетчли наверняка сидит в клубе, — подвел черту маркиз, подымаясь.
Он покинул кабинет с такой скоростью, что мистеру Эшуорту оставалось лишь изумленно взирать ему вслед.
Что произошло с хозяином? Откуда вдруг эта неуемная энергия?
Он даже утратил свой обычный цинизм — качество, по мнению мистера Эшуорта, совершенно неподходящее для такого молодого человека.
Действительно, сейчас, когда маркиз торопился в Айлингтон, вряд ли кто-нибудь назвал бы его циником.
Он был в восторге от своего плана. Дом леди Блетчли как нельзя лучше подходил для Сириллы.
Конечно, его придется обставить заново. У ее светлости, дамы весьма обеспеченной, имелась кое-какая красивая мебель, которую, по мнению маркиза, можно даже оставить, пока он не найдет другую обстановку, более достойную Сириллы.
Сам дом был построен в прошлом веке знаменитым архитектором Робертом Адамом и выглядел очень импозантно. Это был особняк с просторными светлыми комнатами, красивыми карнизами, изысканными каминами и паркетными полами.
Ковры и шторы были, на взгляд маркиза, хотя и далеки от совершенства, но свидетельствовали о хорошем вкусе хозяйки, а уж после убожества и бедности Айлингтона они наверняка покажутся Сирилле верхом роскоши.
Вокруг дома располагался небольшой, хорошо ухоженный садик. Сейчас в нем вовсю цвели тюльпаны и маргаритки, а плодовые деревья только собирались зацвести.
Маркиз уже представлял себе, как восхитительно будет выглядеть Сирилла среди роскошной цветущей природы. Картина эта стояла перед ним как живая, и ему вдруг до боли захотелось увидеть так поразившую его девушку, стиснуть ее в объятиях и расцеловать.
За свою жизнь маркиз целовал бессчетное количество женщин, но никогда прежде не испытывал он такого всепоглощающего восторга, такой неземной радости, как в то мгновение, когда его губы коснулись губ Сириллы. А самое главное — он был уверен, что и она испытывает точно такое же чувство по отношению к нему.
— Я люблю ее! — воскликнул маркиз, не в силах сдержать эмоций. — Мне даже в голову не могло прийти, что я способен на такое сильное чувство…
Ему хотелось и смеяться, и плакать от счастья. Оставалось только благодарить судьбу за то, что она помогла ему полюбить женщину такой же совершенной любовью, какую до этого он испытывал лишь к искусству и спорту.
Маркизу повезло — он без труда отыскал Чарли Блетчли. Еще меньшего труда стоило маркизу уговорить своего молодого родственника продать ему — за весьма солидную сумму — дом, унаследованный от матери.