Страница:
И в то же время у нее был неугомонный нрав и чувство юмора.
«Я убью того, кто только попытается причинить ей боль», — подумал он.
Потом он стал убеждать себя, что Симонетта еще слишком молода, чтобы вызвать интерес мужчин. Но ему не удалось слукавить. В глубине души герцог понимал: стоит только его юной красавице появиться в обществе, как мужчины будут виться вокруг нее. Вот тогда-то ему предстоит ряд нелегких решений. Подавив вздох, герцог малодушно отогнал мысли о будущем.
Пока Симонетта рядом с ним и принадлежит лишь ему.
Пока он единственный в ее жизни. Она восхищается им, боготворит его. Пока у него нет соперников в борьбе за ее полудетское сердце.
Поезд с грохотом уносил их все дальше. Вечерело.
Симонетта раскрыла небольшую корзинку для пикника, которую они захватили с собой из Фарингем-парка.
— Папа, у нас столько всего вкусного с собой. Есть паштет, холодный цыпленок, копченый окорок, совсем как ты любишь, и еще бутылка шампанского.
— Сейчас я ее открою. Думаю, ты уже достаточно взрослая, чтобы выпить немного.
— Только немного, за успех нашего приключения! Честно говоря, я предпочла бы лимонад. По-моему, повар и его положил в корзинку вместе с глазированным печеньем, которое я обожаю.
— Надеюсь, в том доме, где мы поселимся, будет хорошая кухарка, — сказал герцог. — Во французских гостиницах, как правило, все блюда буквально нашпигованы чесноком, и я боюсь, что ты не оценишь лягушачьи лапки, которыми так знаменит Прованс.
Симонетта на минуту сморщила свой маленький носик, но ответила:
— Эта наша британская привычка отвергать все чужое кажется мне довольно глупой. Я попробую и лягушачьи лапки, и улиток, и трюфели, если только на вкус они не окажутся действительно тошнотворными.
— Разумное решение, — согласился герцог. — Но не стоит заставлять себя любить что бы то ни было только потому, что оно новое и необычное.
При этом он с опаской подумал, как бы у Симонетты не сложилось некоего идеального представления о художниках лишь потому, что они совершенно не похожи на людей, которые встречались в ее жизни до сих пор. Он перебирал в памяти своих знакомых, которые почти наверняка будут в Ле-Бо.
Некоторые из них слыли отнюдь не приверженцами строгой морали и вряд ли представляли собой подходящую компанию для молодой девушки из приличного общества.
«Не следовало мне брать с собой Симонетту», — снова подумал герцог.
Но было уже слишком поздно сожалеть о сбоем решении.
Ему вовсе не хотелось оставлять дочь в Париже в какой-нибудь респектабельной французской семье, в которой она зачахнет от тоски, или отправлять ее назад в Англию к своей сестрице Луизе. Это было бы слишком жестоко с его стороны.
Отпив шампанского, он поднял бокал и произнес:
— За нас с тобой, Симонетта. За то, чтобы мы провели великолепные каникулы!
— Так и будет, папа, — откликнулась девушка. — Я пью за тебя, импрессиониста и самого восхитительного мужчину на свете!
— Спасибо, дитя мое!
Они улыбнулись друг другу. Между ними всегда царило взаимопонимание, которое не требует слов.
Вечер и ночь они провели в Париже, в скромном отеле близ Булонского леса, своей обстановкой разительно отличавшегося от тех домов, в которых когда-то останавливался герцог, приезжая во Францию.
Удобный экипаж с возницей и лакеем встречал обычно герцога на вокзале и отвозил либо к какому-нибудь внушительному особняку на Елисейских полях, либо к холостяцким апартаментам, где он гостил у кого-нибудь из своих друзей-повес.
Хозяева особняков оказывали ему радушный прием, приглашения сыпались на него как из рога изобилия, и он отправлялся на приемы в аристократические дома или обедал в каком-нибудь знаменитом ресторане. В этих ресторанах собирались сливки парижского общества — мужчины без жен, но в сопровождении изящно одетых, в блеске драгоценностей куртизанок, которыми славился этот самый веселый и беспутный город Европы.
Остроумная, слегка двусмысленная беседа. Превосходная кухня и великолепные вина. И герцог всегда точно знал, чем закончится для него вечер!
От последнего приезда в Париж осталось воспоминание об очаровательной эффектной женщине, с которой он провел тогда большую часть времени. Она привлекла его цветом своих волос, который придавал ей отдаленное сходство с умершей герцогиней.
Теперь герцог думал, что та куртизанка просто подкрашивала волосы.
И, глядя на Симонетту, он радовался, что на этот раз обойдется без разочарования и досады, которая неизбежно приходит вместе с похмельем наутро.
Они с дочерью будут радовать друг друга. Никто больше им не нужен. И засыпая в номере простенькой гостиницы, герцог подумал, как мало, собственно, надо человеку для счастья. -
Для Симонетты все было внове, и все приводило ее в восхищение.
Париж не обманул ее ожиданий. Именно таким она себе его и представляла.
Дома с серыми ставнями, деревья на бульварах, люди за столиками прямо на тротуарах около кафе, газовые фонари и это непреходящее ощущение радостного возбуждения, которым был напоен воздух Парижа. Ощущение, которое невозможно было передать словами.
На следующий день перед отъездом им подали завтрак в номер, но Симонетта никак не могла усидеть на месте и все время подбегала к окну, чтобы посмотреть на проходивших по улице парижан и крыши домов, видневшиеся сквозь листву деревьев.
— Париж очарователен, папа, — снова и снова повторяла она. — Жаль, что мы должны уезжать так быстро.
— В другой раз мы специально поедем в Париж, и тогда ты увидишь его во всем блеске. Покатаешься в экипаже по Булонскому лесу, побываешь на приеме в Тюильри.
— Ну, это и вполовину не так заманчиво, как просто побродить сегодня по городу, — заметила Симонетта. — Как было бы хорошо посидеть в открытом кафе за столиком, а вечером посмотреть на танцующих в каком-нибудь танцзале, о которых я читала!
— Нет, нет, — решительно возразил герцог. — Надевай шляпку и собирай свой саквояж, иначе мы опоздаем на поезд.
— Совсем забыла, — призналась Симонетта и со смехом побежала в свою комнату.
Непривычно было обходиться без горничной. Но отец как-то легко обходился без своего верного Джарвиса. Девушка помнила его с самого детства, и он больше напоминал ворчливую няню, чем камердинера.
«Но, конечно, Джарвис был бы совершенно лишним в нашей поездке», — подумала Симонетта.
Она закрыла дорожный сундук, затянула ремни и закрепила шляпку, украшенную только одним перышком, на своих великолепных волосах. Затем она накинула на плечи синий дорожный плащ с капюшоном.
Если герцог желал, чтобы дочь не выделялась в толпе, то он просчитался. Весь наряд девушки лишь подчеркивал полупрозрачную белизну кожи и золотые пряди волос. Так обычная простая рама лишь подчеркивает совершенство прекрасного произведения живописи.
— Думаю, я прехорошенькая, — улыбнулась Симонетта своему отражению в зеркале. Затем, устыдившись, скорчила гримасу, от которой пришла бы в ужас любая из ее гувернанток.
Пританцовывая на ходу, девушка вернулась в гостиную сообщить отцу, что она готова.
Они добрались до вокзала.
— Я заказал для нас вагон. Надеюсь, никто из посетителей Ле-Бо не увидит нас. Впрочем, нам еще предстоит пересадка в Арле, — А что плохого, если нас увидят в отдельном вагоне, папа?
— Ничего. Вот только ни один из художников-импрессионистов, который не сумел продать ни одной своей картины, по крайней мере за последние полгода, вряд ли может позволить себе нечто подобное.
Симонетта рассмеялась.
— Выходит, предполагается, будто мы с тобой живем на деньги, которые выручаем за картины?
— Если мои приятели проявят любопытство, придется сослаться на то, что кое-какой, пусть небольшой, доход мы получаем из другого источника.
— А из какого, папа?
— Не имею ни малейшего понятия! — признался герцог, и оба они расхохотались.
Путешествовать в отдельном вагоне со всеми удобствами было, однако, весьма приятно.
Корзинку для пикника им наполнили в отеле, и хотя ее содержимое лишь отдаленно напоминало деликатесы, которыми их снабдил домашний повар и которые они с аппетитом уничтожили накануне, там зато оказалась бутылочка красного вина, которое Симонетта лишь пригубила, а герцог счел бесподобным.
Они выехали очень рано, но путь до Арля оказался долгим и утомительным. Герцог даже несколько раз вздремнул после обеда, да и Симонетта почувствовала, что устала.
— Не стоит ехать сегодня на ночь глядя, — решил герцог, — уже поздно. Переночуем здесь, а завтра утром отправимся в Ле-Бо.
Они направились в гостиницу, которую им порекомендовали как лучшую в городе. Им достались две не слишком удобные кровати, но они были благодарны и за это, поскольку гостиница оказалась переполненной.
— Интересно, по какому случаю здесь собралось столько народу? — спросила Симонетта.
— Похоже, здесь должен состояться бой быков, — предположил герцог.
Девушка вскрикнула от ужаса.
— Бой быков! Я всегда считала это очень жестоким и неприятным зрелищем.
— Ты права. Но быки здесь специально выращиваются для участия в подобных боях. И тебе вряд ли удастся переубедить местных жителей и заставить их отказаться от их традиций, которые восходят к временам римлян.
— У меня нет никакого желания смотреть на это.
— У меня тоже. Так что не волнуйся.
Но слова его были излишни. Девушка слишком устала, чтобы волноваться о чем бы то ни было, и сразу же уснула.
Утром, когда герцог ожидал, пока им принесут в комнату утренний завтрак, Симонетта неожиданно воскликнула:
— А ты знаешь, здесь великолепный амфитеатр, он почти не уступает Колизею в Риме. Нам просто необходимо взглянуть на него!
— Согласен! Время у нас есть. Осмотрим местные достопримечательности, а затем отправимся в Ле-Бо.
— Правда?! — обрадовалась девушка. — Как ты добр!
Ведь ты, наверное, все это уже видел, но я в восторге.
— Полагаю, ты придешь в восторг и от Ле-Бо, — заметил герцог.
В этот момент горничная внесла завтрак, и Симонетта не успела ответить.
Она смотрела в окно, разглядывая узкую улочку со старинными домами, в которых жили люди, но ей казалось, будто они обитатели разных планет.
Неожиданно у нее возникло странное чувство, что здесь начинается для нее нечто новое и важное, о чем она пока даже не догадывается. Словно судьба решила перевернуть страницу ее жизни и подавала ей об этом знак, пока еще неясный.
Девушка чувствовала, что перед ней готовы открыться неведомые горизонты.
Это предчувствие не покидало ее, хотя и казалось странным.
«Что ж, — подумала она, — занавес поднимается, и мне предстоит сыграть новую роль, о которой я и понятия не имела раньше».
Глава 2
«Я убью того, кто только попытается причинить ей боль», — подумал он.
Потом он стал убеждать себя, что Симонетта еще слишком молода, чтобы вызвать интерес мужчин. Но ему не удалось слукавить. В глубине души герцог понимал: стоит только его юной красавице появиться в обществе, как мужчины будут виться вокруг нее. Вот тогда-то ему предстоит ряд нелегких решений. Подавив вздох, герцог малодушно отогнал мысли о будущем.
Пока Симонетта рядом с ним и принадлежит лишь ему.
Пока он единственный в ее жизни. Она восхищается им, боготворит его. Пока у него нет соперников в борьбе за ее полудетское сердце.
Поезд с грохотом уносил их все дальше. Вечерело.
Симонетта раскрыла небольшую корзинку для пикника, которую они захватили с собой из Фарингем-парка.
— Папа, у нас столько всего вкусного с собой. Есть паштет, холодный цыпленок, копченый окорок, совсем как ты любишь, и еще бутылка шампанского.
— Сейчас я ее открою. Думаю, ты уже достаточно взрослая, чтобы выпить немного.
— Только немного, за успех нашего приключения! Честно говоря, я предпочла бы лимонад. По-моему, повар и его положил в корзинку вместе с глазированным печеньем, которое я обожаю.
— Надеюсь, в том доме, где мы поселимся, будет хорошая кухарка, — сказал герцог. — Во французских гостиницах, как правило, все блюда буквально нашпигованы чесноком, и я боюсь, что ты не оценишь лягушачьи лапки, которыми так знаменит Прованс.
Симонетта на минуту сморщила свой маленький носик, но ответила:
— Эта наша британская привычка отвергать все чужое кажется мне довольно глупой. Я попробую и лягушачьи лапки, и улиток, и трюфели, если только на вкус они не окажутся действительно тошнотворными.
— Разумное решение, — согласился герцог. — Но не стоит заставлять себя любить что бы то ни было только потому, что оно новое и необычное.
При этом он с опаской подумал, как бы у Симонетты не сложилось некоего идеального представления о художниках лишь потому, что они совершенно не похожи на людей, которые встречались в ее жизни до сих пор. Он перебирал в памяти своих знакомых, которые почти наверняка будут в Ле-Бо.
Некоторые из них слыли отнюдь не приверженцами строгой морали и вряд ли представляли собой подходящую компанию для молодой девушки из приличного общества.
«Не следовало мне брать с собой Симонетту», — снова подумал герцог.
Но было уже слишком поздно сожалеть о сбоем решении.
Ему вовсе не хотелось оставлять дочь в Париже в какой-нибудь респектабельной французской семье, в которой она зачахнет от тоски, или отправлять ее назад в Англию к своей сестрице Луизе. Это было бы слишком жестоко с его стороны.
Отпив шампанского, он поднял бокал и произнес:
— За нас с тобой, Симонетта. За то, чтобы мы провели великолепные каникулы!
— Так и будет, папа, — откликнулась девушка. — Я пью за тебя, импрессиониста и самого восхитительного мужчину на свете!
— Спасибо, дитя мое!
Они улыбнулись друг другу. Между ними всегда царило взаимопонимание, которое не требует слов.
Вечер и ночь они провели в Париже, в скромном отеле близ Булонского леса, своей обстановкой разительно отличавшегося от тех домов, в которых когда-то останавливался герцог, приезжая во Францию.
Удобный экипаж с возницей и лакеем встречал обычно герцога на вокзале и отвозил либо к какому-нибудь внушительному особняку на Елисейских полях, либо к холостяцким апартаментам, где он гостил у кого-нибудь из своих друзей-повес.
Хозяева особняков оказывали ему радушный прием, приглашения сыпались на него как из рога изобилия, и он отправлялся на приемы в аристократические дома или обедал в каком-нибудь знаменитом ресторане. В этих ресторанах собирались сливки парижского общества — мужчины без жен, но в сопровождении изящно одетых, в блеске драгоценностей куртизанок, которыми славился этот самый веселый и беспутный город Европы.
Остроумная, слегка двусмысленная беседа. Превосходная кухня и великолепные вина. И герцог всегда точно знал, чем закончится для него вечер!
От последнего приезда в Париж осталось воспоминание об очаровательной эффектной женщине, с которой он провел тогда большую часть времени. Она привлекла его цветом своих волос, который придавал ей отдаленное сходство с умершей герцогиней.
Теперь герцог думал, что та куртизанка просто подкрашивала волосы.
И, глядя на Симонетту, он радовался, что на этот раз обойдется без разочарования и досады, которая неизбежно приходит вместе с похмельем наутро.
Они с дочерью будут радовать друг друга. Никто больше им не нужен. И засыпая в номере простенькой гостиницы, герцог подумал, как мало, собственно, надо человеку для счастья. -
Для Симонетты все было внове, и все приводило ее в восхищение.
Париж не обманул ее ожиданий. Именно таким она себе его и представляла.
Дома с серыми ставнями, деревья на бульварах, люди за столиками прямо на тротуарах около кафе, газовые фонари и это непреходящее ощущение радостного возбуждения, которым был напоен воздух Парижа. Ощущение, которое невозможно было передать словами.
На следующий день перед отъездом им подали завтрак в номер, но Симонетта никак не могла усидеть на месте и все время подбегала к окну, чтобы посмотреть на проходивших по улице парижан и крыши домов, видневшиеся сквозь листву деревьев.
— Париж очарователен, папа, — снова и снова повторяла она. — Жаль, что мы должны уезжать так быстро.
— В другой раз мы специально поедем в Париж, и тогда ты увидишь его во всем блеске. Покатаешься в экипаже по Булонскому лесу, побываешь на приеме в Тюильри.
— Ну, это и вполовину не так заманчиво, как просто побродить сегодня по городу, — заметила Симонетта. — Как было бы хорошо посидеть в открытом кафе за столиком, а вечером посмотреть на танцующих в каком-нибудь танцзале, о которых я читала!
— Нет, нет, — решительно возразил герцог. — Надевай шляпку и собирай свой саквояж, иначе мы опоздаем на поезд.
— Совсем забыла, — призналась Симонетта и со смехом побежала в свою комнату.
Непривычно было обходиться без горничной. Но отец как-то легко обходился без своего верного Джарвиса. Девушка помнила его с самого детства, и он больше напоминал ворчливую няню, чем камердинера.
«Но, конечно, Джарвис был бы совершенно лишним в нашей поездке», — подумала Симонетта.
Она закрыла дорожный сундук, затянула ремни и закрепила шляпку, украшенную только одним перышком, на своих великолепных волосах. Затем она накинула на плечи синий дорожный плащ с капюшоном.
Если герцог желал, чтобы дочь не выделялась в толпе, то он просчитался. Весь наряд девушки лишь подчеркивал полупрозрачную белизну кожи и золотые пряди волос. Так обычная простая рама лишь подчеркивает совершенство прекрасного произведения живописи.
— Думаю, я прехорошенькая, — улыбнулась Симонетта своему отражению в зеркале. Затем, устыдившись, скорчила гримасу, от которой пришла бы в ужас любая из ее гувернанток.
Пританцовывая на ходу, девушка вернулась в гостиную сообщить отцу, что она готова.
Они добрались до вокзала.
— Я заказал для нас вагон. Надеюсь, никто из посетителей Ле-Бо не увидит нас. Впрочем, нам еще предстоит пересадка в Арле, — А что плохого, если нас увидят в отдельном вагоне, папа?
— Ничего. Вот только ни один из художников-импрессионистов, который не сумел продать ни одной своей картины, по крайней мере за последние полгода, вряд ли может позволить себе нечто подобное.
Симонетта рассмеялась.
— Выходит, предполагается, будто мы с тобой живем на деньги, которые выручаем за картины?
— Если мои приятели проявят любопытство, придется сослаться на то, что кое-какой, пусть небольшой, доход мы получаем из другого источника.
— А из какого, папа?
— Не имею ни малейшего понятия! — признался герцог, и оба они расхохотались.
Путешествовать в отдельном вагоне со всеми удобствами было, однако, весьма приятно.
Корзинку для пикника им наполнили в отеле, и хотя ее содержимое лишь отдаленно напоминало деликатесы, которыми их снабдил домашний повар и которые они с аппетитом уничтожили накануне, там зато оказалась бутылочка красного вина, которое Симонетта лишь пригубила, а герцог счел бесподобным.
Они выехали очень рано, но путь до Арля оказался долгим и утомительным. Герцог даже несколько раз вздремнул после обеда, да и Симонетта почувствовала, что устала.
— Не стоит ехать сегодня на ночь глядя, — решил герцог, — уже поздно. Переночуем здесь, а завтра утром отправимся в Ле-Бо.
Они направились в гостиницу, которую им порекомендовали как лучшую в городе. Им достались две не слишком удобные кровати, но они были благодарны и за это, поскольку гостиница оказалась переполненной.
— Интересно, по какому случаю здесь собралось столько народу? — спросила Симонетта.
— Похоже, здесь должен состояться бой быков, — предположил герцог.
Девушка вскрикнула от ужаса.
— Бой быков! Я всегда считала это очень жестоким и неприятным зрелищем.
— Ты права. Но быки здесь специально выращиваются для участия в подобных боях. И тебе вряд ли удастся переубедить местных жителей и заставить их отказаться от их традиций, которые восходят к временам римлян.
— У меня нет никакого желания смотреть на это.
— У меня тоже. Так что не волнуйся.
Но слова его были излишни. Девушка слишком устала, чтобы волноваться о чем бы то ни было, и сразу же уснула.
Утром, когда герцог ожидал, пока им принесут в комнату утренний завтрак, Симонетта неожиданно воскликнула:
— А ты знаешь, здесь великолепный амфитеатр, он почти не уступает Колизею в Риме. Нам просто необходимо взглянуть на него!
— Согласен! Время у нас есть. Осмотрим местные достопримечательности, а затем отправимся в Ле-Бо.
— Правда?! — обрадовалась девушка. — Как ты добр!
Ведь ты, наверное, все это уже видел, но я в восторге.
— Полагаю, ты придешь в восторг и от Ле-Бо, — заметил герцог.
В этот момент горничная внесла завтрак, и Симонетта не успела ответить.
Она смотрела в окно, разглядывая узкую улочку со старинными домами, в которых жили люди, но ей казалось, будто они обитатели разных планет.
Неожиданно у нее возникло странное чувство, что здесь начинается для нее нечто новое и важное, о чем она пока даже не догадывается. Словно судьба решила перевернуть страницу ее жизни и подавала ей об этом знак, пока еще неясный.
Девушка чувствовала, что перед ней готовы открыться неведомые горизонты.
Это предчувствие не покидало ее, хотя и казалось странным.
«Что ж, — подумала она, — занавес поднимается, и мне предстоит сыграть новую роль, о которой я и понятия не имела раньше».
Глава 2
— Как замечательно! — вырвалось у Симонетты, стоило открытой карете, запряженной парой лошадей, тронуться с места. Герцог улыбнулся.
— Я чувствую то же самое. Нас ждет удивительное приключение.
Симонетта, волнуясь, сжала его руку.
Им предстояло проехать десять миль к северо-востоку от Арля к предгорьям Альп, где на скалистых склонах посреди нетронутой природы расположилось местечко Ле-Бо.
Вскоре они миновали пригороды Арля, основанного, насколько знала Симонетта, еще Юлием Цезарем, а начиная с шестого столетия ставшего портом и торговым центром. Теперь перед глазами девушки замелькали, сменяя друг друга, картины природы, никогда не виденные ею прежде.
С одной стороны тянулись овощные плантации, защищенные от ветра высокими живыми изгородями. Потом дорога стала подниматься в гору, и среди стройных миндальных деревьев появились темно-сиреневые кисти лаванды, которую в Провансе специально выращивали.
Проехав еще немного, они увидели отливавшие золотом пшеничные поля, изумрудную зелень лугов, виноградники, серебристо-серые оливковые рощи.
— Какая красота! Ты только посмотри, папа! — то и дело восклицала Симонетта.
Она знала, что отец видит этот мир по-особому. Он искал в нем то, что его друзья-импрессионисты называли «интенсивным светом».
Клод Моне, бесспорный лидер новой художественной школы, считал, что рисовать следует исключительно на пленэре2.
— Свет и цвет, — говорил он тем, кто соглашался его слушать, — даны нам Всевышним, так почему же мы должны отказываться от такого подарка?!
И хотя поначалу идея Клода Моне казалась слишком революционной, ему удалось привлечь на свою сторону и Эдуарда Мане, и Ренуара. Теперь герцог понимал, почему именно Прованс обладал для этих живописцев особой притягательностью.
Для Симонетты все вокруг было исполнено очарования.
А когда наконец вдали появились очертания голых скал, чьи зубчатые края четко вырисовывались на фоне синевы неба, от восторга девушка буквально потеряла дар речи.
Но и ее отца открывшаяся взору картина не оставила равнодушным.
Оба вспомнили о той отчаянной борьбе, которую в средние века вели феодальные сеньоры, владельцы Бо, со своими врагами.
Почти неприступная крепость несла смерть смельчакам, которые отваживались нападать на нее.
Но те времена миновали, и осталась лишь магия этих мест, которую путешественники ощущали тем явственнее, чем ближе становилась конечная цель их поездки. Все вокруг околдовывало путников своей непохожестью на то, что им когда-либо приходилось видеть.
По извилистой дороге лошади поднялись на самый верх;
В вышине показались руины замка, расположенные среди белых скал, так что было почти невозможно различить, где кончаются одни и начинаются другие.
Затем, миновав перевал, они спустились в долину, зажатую между скалами.
Здесь было совсем немного домов, и неожиданно для Симонетты возница остановился у небольшого домика с покатой, в романском стиле, крытой красной черепицей крышей.
Взглянув на дом с открытыми навстречу солнцу окнами, окруженный крохотным цветущим садиком, девушка подумала, что он напоминает кукольный и очень отличается от особняков, в которых ей доводилось жить с отцом прежде.
— Это здесь мы остановимся? — тихо спросила она.
— Полагаю, да, — отозвался герцог. Они вышли из кареты и направились по узкой дорожке к открытой настежь двери.
Когда они вошли в домик, оказалось, что герцог почти касается головой тяжелых потолочных балок.
Не успели они осмотреться и отметить, что гостиная обставлена и удобно, и красиво, как через другую дверь, которая, вероятно, вела в кухню, в комнату вошла женщина.
— Здравствуйте, мсье. — Полагаю, вы и есть те гости, которых мсье Луи Готье велел мне ожидать.
— Да, это мы! Меня зовут Клайд Колверт, а это — моя… моя ученица, мадемуазель Симонетта.
— А я Мари. Мсье Готье нанял меня, следить за чистотой и порядком в его доме. За дополнительные услуги, мсье, придется платить отдельно!
Она проговорила это довольно агрессивно, словно большей частью ей приходилось общаться с теми, кто норовил получить все даром.
— Я готов платить, — успокоил ее герцог, — и господин Готье говорил мне, что вы хорошо готовите.
— Это зависит от продуктов, мсье, — грубовато ответила Мари.
Герцог вынул из кармана несколько луидоров3.
— Позвольте мне заплатить вам за услуги вперед, Мари, а также снабдить вас некоторой суммой для покупки продуктов. Должен вам сказать, что мы с мадемуазель предпочли бы иметь лучшее из того, что можно здесь найти.
Симонетта заметила, с какой алчностью Мари посмотрела на луидоры в руке отца.
— Хлеб у нас дешевый, мсье, но отличное масло, яйца и цыплята обходятся дорого.
— Покупайте все лучшее. Мари, — подтвердил свое желание герцог.
Он, отсчитал несколько луидоров ей в руку, и она поспешила зажать их в кулаке, словно опасалась, что золотые — только плод ее воображения и могут исчезнуть так же неожиданно, как появились. Потом, заметно смягчившись, она сказала:
— Я уж постараюсь, мсье. Меня считают одной из лучших кухарок в Ле-Бо, так что вы не будете разочарованы.
— Благодарю вас. Мари, — сказал герцог. — Мы с мадемуазель надеемся иметь возможность полностью оценить ваше искусство за обедом, но теперь, если позволите, хотелось бы получить легкий ленч.
— Я приготовлю вам омлет, мсье, с травами Прованса, а сегодня вечером вы попробуете цыпленка с эстрагоном. Мсье Готье всегда целует кончики пальцев, когда говорит о нем.
Герцог улыбнулся:
— Буду ждать с нетерпением.
Затем он повернулся, чтобы дать указания вознице, который принес их багаж. На первом этаже имелась удобная спальня. Симонетта настояла, чтобы в ней разместился отец.
Сама она поднялась по узкой лестнице в мансарду под самой крышей, где имелась небольшая, но со вкусом обставленная спаленка.
Комната понравилась ей, потому что из ее окон можно было видеть голые скалистые склоны.
Она сразу почувствовала, что отраженный ими свет поистине обладает гипнотической силой: он притягивал взгляд и не отпускал его.
Симонетта с трудом оторвалась от созерцания этой красоты, напомнив себе, что внизу ее ждет отец. Поспешно распаковав вещи, она сняла дорожный костюм и переоделась, а затем спустилась в гостиную.
Как она и ожидала, герцог уже готовил холсты, краски и мольберт. Он прямо-таки рвался к тому свету, ради которого добирался сюда.
Девушке с трудом удалось убедить отца сначала поесть, а уж потом отправляться на поиски вдохновения.
Симонетта наслаждалась омлетом с душистыми травами и поглядывала на отца, а тот не мог оторвать глаз от окна.
Мысленно он уже представлял себе будущую картину, и ему не терпелось перенести ее на холст.
— Хотелось бы мне отыскать книги о трубадурах, — заговорила Симонетта, пытаясь привлечь внимание герцога.
Он что-то рассеянно пробормотал, пребывая в том особом состоянии, когда все его помыслы сосредочились на живописи.
Как только омлет и восхитительный местный сыр из козьего молока были съедены, герцог, даже не предложив дочери присоединиться к нему, прихватил мольберт, табурет, краски и холст и по пыльной тропинке направился туда, где горы скалистыми уступами вздымались к небу.
Девушка решила, что прежде всего надо распаковать вещи и поближе познакомиться с Мари.
Симонетта нашла ее в маленькой сиявшей чистотой кухне. Получив хорошую плату за свои услуги, кухарка стала намного приветливее.
— Вы тоже художница, мамзель, — спросила она, — или вы приехали в Прованс за компанию с этим красивым господином, другом мсье Готье?
Вопрос показался Симонетте не очень уместным, но она поспешила удовлетворить любопытство Мари:
— Мсье Колверт — мой учитель. Я мечтаю стать художницей.
Мари внимательно посмотрела на девушку, и Симонетта заметила, что та пытливо разглядывает ее, словно пытается понять, правду ли ей говорят.
— Гляди-ка! Мало того, что мужчины впустую тратят время на эту мазню! Теперь и женщины туда же!
Симонетта расхохоталась.
— Вы несправедливы! Если у женщины есть талант, почему же непозволительно раскрыть его?
— Лучшее занятие для женщины, — резко возразила Мари, — рожать здоровых детей, тогда и времени на баловство не останется.
— Сколько же у вас детей?
— Шестеро. Но они уже большие, за ними не надо смотреть все время, как раньше. Выходит, теперь я могу позволить себе немного заработать.
— Но я тоже хочу зарабатывать, а для этого мне еще надо учиться и учиться!
Мари поставила на стол кастрюлю, которую все это время чистила.
— С вашей красотой, мамзель, вы могли бы найти себе богатого мужа, даже если у вас нет приданого. Дурнушке это сделать трудно, но если девушка хороша собой, всегда найдется мужчина, готовый потерять ради нее голову.
Симонетта рассмеялась. Доводы Мари весьма походили на комплимент.
— Но пока я совсем не хочу выходить замуж. Пойду-ка лучше распакую вещи и попробую еще поработать до захода солнца.
— Ну, у вас еще будет время порисовать до замужества, — с легким пренебрежением сказала Мари.
Поднимаясь по узкой лестнице в свою комнату, Симонетта с улыбкой подумала, что Мари, совсем как парижские обыватели и критики, не принимала импрессионистов всерьез. Как-то в одной парижской газете какой-то критик утверждал, что, по его мнению, и Моне, и Ренуар объявили войну красоте.
— Как они могут быть настолько слепы? — рассердилась Симонетта.
— Такова судьба всего нового, — объяснил герцог. — С тех пор как Галилея заключили в тюрьму за то, что он осмелился утверждать, что Земля круглая, всегда находились фанатики, которые боролись против новых идей.
Симонетта бросила взгляд в окно.
Полуденное солнце золотило скалы Ле-Бо. Казалось странным, что могут существовать на свете люди, неспособные оценить это волшебное сияние.
Свет, который пронизывал картины импрессионистов, представлялся Симонетте отражением не только видимого глазом, но и всей глубины души художников.
— Надо попробовать, — сказала она себе, поспешно развесила платья в шкафу, сбежала вниз за холстом и красками и вышла в палисадник.
Не было особого смысла специально искать натуру. Перед ней был дом, и его крыша в теплых красных тонах четко вырисовывалась на фоне голых скал, чьи вершины уходили в синее-синее небо Прованса.
Это было так прекрасно, что девушка всем сердцем ощутила очарование пейзажа.
Она установила маленький мольберт перед большим камнем, наполовину заросшим мхом, и начала смешивать краски. Ей хотелось запечатлеть на холсте тот контраст света и тени, который импрессионисты считали отражением самой жизни.
Отец объяснял ей смысл их художественных устремлений:
— Импрессионизм, — говорил он, — это прежде всего определенное видение мира.
— Они видят в игре света воплощение жизни? — спросила Симонетта.
— Пожалуй! — согласился отец. — Именно передача на холсте магии света стала началом поисков импрессионистов. Свет изменяет цвет всех предметов, и импрессионисты рисуют в том цвете, который они видят в данный момент, а не в том, который, по общепринятому мнению, принадлежит тому или иному предмету.
Отец помог Симонетте научиться различать цвета, устраивая ей настоящий экзамен, когда они вместе гуляли в лесу или роще. Постепенно девушка стала воспринимать почти каждый цвет как дополнение другого и скоро обнаружила, что каждый предмет окрашивался в разные цвета в зависимости от освещения и угла зрения.
— Я все понимаю, — думала Симонетта, — но мне очень трудно передать свет обычными красками, для этого были бы нужны волшебные, которые изменялись бы столь же стремительно, как сам свет!
И все же она приступила к работе, и по прошествии почти двух часов ей показалось, что наконец-то удалось запечатлеть на холсте дом, и скалы, и небо. И сделать это так, что не стыдно будет показать отцу.
Становилось нестерпимо жарко сидеть на солнцепеке с непокрытой головой, и Симонетта вошла в дом в поисках прохлады.
Присев в удобное кресло, она, должно быть, задремала, а когда очнулась, ее отец стоял в дверях.
— О, папа, ты уже вернулся! — воскликнула Симонетта.
— Только из-за жары. Солнце печет нестерпимо, я умираю от жажды.
— Может, приготовить чай? Или поискать, нет ли в доме вина?
— Думаю, вина я выпью попозже, в гостинице, а сейчас лучше чаю, хотя я предпочел бы что-нибудь холодное.
Симонетта вышла в кухню и, пока чайник закипал, отыскала лимон среди запасов Мари. Выжав сок лимона в стакан, она подала его отцу, и тот с удовольствием выпил.
— Интересно, какие фрукты можно купить в это время? — вслух подумал герцог. — Когда мы добирались сюда, я заметил, что вишни уже краснели сквозь листву.
— А я видела маслины, но из них напитка не получится.
За дверью послышались чьи-то шаги, и отец с дочерью удивленно повернулись к двери. На пороге появился незнакомый смуглый человек, типичный француз, в элегантном костюме для верховой езды и в сапогах, начищенных до зеркального блеска.
— Добрый день! Дома ли Луи Готье? — спросил он по-французски.
Герцог поднялся навстречу незнакомцу.
— Нет, он в Париже. Я его друг, и он предоставил мне свой дом на время отъезда.
Француз улыбнулся.
— Если так, уверен, вы художник.
— Стараюсь им быть. Меня зовут Клайд Колверт.
Француз задумчиво посмотрел на него, слегка нахмурившись, затем произнес:
— Судя по вашему акценту, мсье, вы англичанин. Кажется, я уже слышал от Готье о вас. Думаю, он продает ваши картины.
— Когда у меня есть что-нибудь на продажу, — сухо ответил герцог. Француз рассмеялся.
— Большинство живописцев говорят» «…если б я мог хоть что-нибудь продать». Понимаю, рынок плох, но, признайтесь как художник, было ли когда-нибудь иначе?
Герцог не ответил. Симонетта заметила, что француз смотрит не столько на отца, сколько на нее.
— Позвольте мне представиться, — заговорил он немного погодя. — Я граф Жак де Лаваль, покровитель художников и, Готье это подтвердит, его очень хороший клиент.
Герцог, молча, слегка поклонился. Выдержав паузу, граф попросил:
— Не представите ли вы меня мадемуазель.
— Это — моя… моя ученица, Симонетта, — быстро сказал герцог.
— Я чувствую то же самое. Нас ждет удивительное приключение.
Симонетта, волнуясь, сжала его руку.
Им предстояло проехать десять миль к северо-востоку от Арля к предгорьям Альп, где на скалистых склонах посреди нетронутой природы расположилось местечко Ле-Бо.
Вскоре они миновали пригороды Арля, основанного, насколько знала Симонетта, еще Юлием Цезарем, а начиная с шестого столетия ставшего портом и торговым центром. Теперь перед глазами девушки замелькали, сменяя друг друга, картины природы, никогда не виденные ею прежде.
С одной стороны тянулись овощные плантации, защищенные от ветра высокими живыми изгородями. Потом дорога стала подниматься в гору, и среди стройных миндальных деревьев появились темно-сиреневые кисти лаванды, которую в Провансе специально выращивали.
Проехав еще немного, они увидели отливавшие золотом пшеничные поля, изумрудную зелень лугов, виноградники, серебристо-серые оливковые рощи.
— Какая красота! Ты только посмотри, папа! — то и дело восклицала Симонетта.
Она знала, что отец видит этот мир по-особому. Он искал в нем то, что его друзья-импрессионисты называли «интенсивным светом».
Клод Моне, бесспорный лидер новой художественной школы, считал, что рисовать следует исключительно на пленэре2.
— Свет и цвет, — говорил он тем, кто соглашался его слушать, — даны нам Всевышним, так почему же мы должны отказываться от такого подарка?!
И хотя поначалу идея Клода Моне казалась слишком революционной, ему удалось привлечь на свою сторону и Эдуарда Мане, и Ренуара. Теперь герцог понимал, почему именно Прованс обладал для этих живописцев особой притягательностью.
Для Симонетты все вокруг было исполнено очарования.
А когда наконец вдали появились очертания голых скал, чьи зубчатые края четко вырисовывались на фоне синевы неба, от восторга девушка буквально потеряла дар речи.
Но и ее отца открывшаяся взору картина не оставила равнодушным.
Оба вспомнили о той отчаянной борьбе, которую в средние века вели феодальные сеньоры, владельцы Бо, со своими врагами.
Почти неприступная крепость несла смерть смельчакам, которые отваживались нападать на нее.
Но те времена миновали, и осталась лишь магия этих мест, которую путешественники ощущали тем явственнее, чем ближе становилась конечная цель их поездки. Все вокруг околдовывало путников своей непохожестью на то, что им когда-либо приходилось видеть.
По извилистой дороге лошади поднялись на самый верх;
В вышине показались руины замка, расположенные среди белых скал, так что было почти невозможно различить, где кончаются одни и начинаются другие.
Затем, миновав перевал, они спустились в долину, зажатую между скалами.
Здесь было совсем немного домов, и неожиданно для Симонетты возница остановился у небольшого домика с покатой, в романском стиле, крытой красной черепицей крышей.
Взглянув на дом с открытыми навстречу солнцу окнами, окруженный крохотным цветущим садиком, девушка подумала, что он напоминает кукольный и очень отличается от особняков, в которых ей доводилось жить с отцом прежде.
— Это здесь мы остановимся? — тихо спросила она.
— Полагаю, да, — отозвался герцог. Они вышли из кареты и направились по узкой дорожке к открытой настежь двери.
Когда они вошли в домик, оказалось, что герцог почти касается головой тяжелых потолочных балок.
Не успели они осмотреться и отметить, что гостиная обставлена и удобно, и красиво, как через другую дверь, которая, вероятно, вела в кухню, в комнату вошла женщина.
— Здравствуйте, мсье. — Полагаю, вы и есть те гости, которых мсье Луи Готье велел мне ожидать.
— Да, это мы! Меня зовут Клайд Колверт, а это — моя… моя ученица, мадемуазель Симонетта.
— А я Мари. Мсье Готье нанял меня, следить за чистотой и порядком в его доме. За дополнительные услуги, мсье, придется платить отдельно!
Она проговорила это довольно агрессивно, словно большей частью ей приходилось общаться с теми, кто норовил получить все даром.
— Я готов платить, — успокоил ее герцог, — и господин Готье говорил мне, что вы хорошо готовите.
— Это зависит от продуктов, мсье, — грубовато ответила Мари.
Герцог вынул из кармана несколько луидоров3.
— Позвольте мне заплатить вам за услуги вперед, Мари, а также снабдить вас некоторой суммой для покупки продуктов. Должен вам сказать, что мы с мадемуазель предпочли бы иметь лучшее из того, что можно здесь найти.
Симонетта заметила, с какой алчностью Мари посмотрела на луидоры в руке отца.
— Хлеб у нас дешевый, мсье, но отличное масло, яйца и цыплята обходятся дорого.
— Покупайте все лучшее. Мари, — подтвердил свое желание герцог.
Он, отсчитал несколько луидоров ей в руку, и она поспешила зажать их в кулаке, словно опасалась, что золотые — только плод ее воображения и могут исчезнуть так же неожиданно, как появились. Потом, заметно смягчившись, она сказала:
— Я уж постараюсь, мсье. Меня считают одной из лучших кухарок в Ле-Бо, так что вы не будете разочарованы.
— Благодарю вас. Мари, — сказал герцог. — Мы с мадемуазель надеемся иметь возможность полностью оценить ваше искусство за обедом, но теперь, если позволите, хотелось бы получить легкий ленч.
— Я приготовлю вам омлет, мсье, с травами Прованса, а сегодня вечером вы попробуете цыпленка с эстрагоном. Мсье Готье всегда целует кончики пальцев, когда говорит о нем.
Герцог улыбнулся:
— Буду ждать с нетерпением.
Затем он повернулся, чтобы дать указания вознице, который принес их багаж. На первом этаже имелась удобная спальня. Симонетта настояла, чтобы в ней разместился отец.
Сама она поднялась по узкой лестнице в мансарду под самой крышей, где имелась небольшая, но со вкусом обставленная спаленка.
Комната понравилась ей, потому что из ее окон можно было видеть голые скалистые склоны.
Она сразу почувствовала, что отраженный ими свет поистине обладает гипнотической силой: он притягивал взгляд и не отпускал его.
Симонетта с трудом оторвалась от созерцания этой красоты, напомнив себе, что внизу ее ждет отец. Поспешно распаковав вещи, она сняла дорожный костюм и переоделась, а затем спустилась в гостиную.
Как она и ожидала, герцог уже готовил холсты, краски и мольберт. Он прямо-таки рвался к тому свету, ради которого добирался сюда.
Девушке с трудом удалось убедить отца сначала поесть, а уж потом отправляться на поиски вдохновения.
Симонетта наслаждалась омлетом с душистыми травами и поглядывала на отца, а тот не мог оторвать глаз от окна.
Мысленно он уже представлял себе будущую картину, и ему не терпелось перенести ее на холст.
— Хотелось бы мне отыскать книги о трубадурах, — заговорила Симонетта, пытаясь привлечь внимание герцога.
Он что-то рассеянно пробормотал, пребывая в том особом состоянии, когда все его помыслы сосредочились на живописи.
Как только омлет и восхитительный местный сыр из козьего молока были съедены, герцог, даже не предложив дочери присоединиться к нему, прихватил мольберт, табурет, краски и холст и по пыльной тропинке направился туда, где горы скалистыми уступами вздымались к небу.
Девушка решила, что прежде всего надо распаковать вещи и поближе познакомиться с Мари.
Симонетта нашла ее в маленькой сиявшей чистотой кухне. Получив хорошую плату за свои услуги, кухарка стала намного приветливее.
— Вы тоже художница, мамзель, — спросила она, — или вы приехали в Прованс за компанию с этим красивым господином, другом мсье Готье?
Вопрос показался Симонетте не очень уместным, но она поспешила удовлетворить любопытство Мари:
— Мсье Колверт — мой учитель. Я мечтаю стать художницей.
Мари внимательно посмотрела на девушку, и Симонетта заметила, что та пытливо разглядывает ее, словно пытается понять, правду ли ей говорят.
— Гляди-ка! Мало того, что мужчины впустую тратят время на эту мазню! Теперь и женщины туда же!
Симонетта расхохоталась.
— Вы несправедливы! Если у женщины есть талант, почему же непозволительно раскрыть его?
— Лучшее занятие для женщины, — резко возразила Мари, — рожать здоровых детей, тогда и времени на баловство не останется.
— Сколько же у вас детей?
— Шестеро. Но они уже большие, за ними не надо смотреть все время, как раньше. Выходит, теперь я могу позволить себе немного заработать.
— Но я тоже хочу зарабатывать, а для этого мне еще надо учиться и учиться!
Мари поставила на стол кастрюлю, которую все это время чистила.
— С вашей красотой, мамзель, вы могли бы найти себе богатого мужа, даже если у вас нет приданого. Дурнушке это сделать трудно, но если девушка хороша собой, всегда найдется мужчина, готовый потерять ради нее голову.
Симонетта рассмеялась. Доводы Мари весьма походили на комплимент.
— Но пока я совсем не хочу выходить замуж. Пойду-ка лучше распакую вещи и попробую еще поработать до захода солнца.
— Ну, у вас еще будет время порисовать до замужества, — с легким пренебрежением сказала Мари.
Поднимаясь по узкой лестнице в свою комнату, Симонетта с улыбкой подумала, что Мари, совсем как парижские обыватели и критики, не принимала импрессионистов всерьез. Как-то в одной парижской газете какой-то критик утверждал, что, по его мнению, и Моне, и Ренуар объявили войну красоте.
— Как они могут быть настолько слепы? — рассердилась Симонетта.
— Такова судьба всего нового, — объяснил герцог. — С тех пор как Галилея заключили в тюрьму за то, что он осмелился утверждать, что Земля круглая, всегда находились фанатики, которые боролись против новых идей.
Симонетта бросила взгляд в окно.
Полуденное солнце золотило скалы Ле-Бо. Казалось странным, что могут существовать на свете люди, неспособные оценить это волшебное сияние.
Свет, который пронизывал картины импрессионистов, представлялся Симонетте отражением не только видимого глазом, но и всей глубины души художников.
— Надо попробовать, — сказала она себе, поспешно развесила платья в шкафу, сбежала вниз за холстом и красками и вышла в палисадник.
Не было особого смысла специально искать натуру. Перед ней был дом, и его крыша в теплых красных тонах четко вырисовывалась на фоне голых скал, чьи вершины уходили в синее-синее небо Прованса.
Это было так прекрасно, что девушка всем сердцем ощутила очарование пейзажа.
Она установила маленький мольберт перед большим камнем, наполовину заросшим мхом, и начала смешивать краски. Ей хотелось запечатлеть на холсте тот контраст света и тени, который импрессионисты считали отражением самой жизни.
Отец объяснял ей смысл их художественных устремлений:
— Импрессионизм, — говорил он, — это прежде всего определенное видение мира.
— Они видят в игре света воплощение жизни? — спросила Симонетта.
— Пожалуй! — согласился отец. — Именно передача на холсте магии света стала началом поисков импрессионистов. Свет изменяет цвет всех предметов, и импрессионисты рисуют в том цвете, который они видят в данный момент, а не в том, который, по общепринятому мнению, принадлежит тому или иному предмету.
Отец помог Симонетте научиться различать цвета, устраивая ей настоящий экзамен, когда они вместе гуляли в лесу или роще. Постепенно девушка стала воспринимать почти каждый цвет как дополнение другого и скоро обнаружила, что каждый предмет окрашивался в разные цвета в зависимости от освещения и угла зрения.
— Я все понимаю, — думала Симонетта, — но мне очень трудно передать свет обычными красками, для этого были бы нужны волшебные, которые изменялись бы столь же стремительно, как сам свет!
И все же она приступила к работе, и по прошествии почти двух часов ей показалось, что наконец-то удалось запечатлеть на холсте дом, и скалы, и небо. И сделать это так, что не стыдно будет показать отцу.
Становилось нестерпимо жарко сидеть на солнцепеке с непокрытой головой, и Симонетта вошла в дом в поисках прохлады.
Присев в удобное кресло, она, должно быть, задремала, а когда очнулась, ее отец стоял в дверях.
— О, папа, ты уже вернулся! — воскликнула Симонетта.
— Только из-за жары. Солнце печет нестерпимо, я умираю от жажды.
— Может, приготовить чай? Или поискать, нет ли в доме вина?
— Думаю, вина я выпью попозже, в гостинице, а сейчас лучше чаю, хотя я предпочел бы что-нибудь холодное.
Симонетта вышла в кухню и, пока чайник закипал, отыскала лимон среди запасов Мари. Выжав сок лимона в стакан, она подала его отцу, и тот с удовольствием выпил.
— Интересно, какие фрукты можно купить в это время? — вслух подумал герцог. — Когда мы добирались сюда, я заметил, что вишни уже краснели сквозь листву.
— А я видела маслины, но из них напитка не получится.
За дверью послышались чьи-то шаги, и отец с дочерью удивленно повернулись к двери. На пороге появился незнакомый смуглый человек, типичный француз, в элегантном костюме для верховой езды и в сапогах, начищенных до зеркального блеска.
— Добрый день! Дома ли Луи Готье? — спросил он по-французски.
Герцог поднялся навстречу незнакомцу.
— Нет, он в Париже. Я его друг, и он предоставил мне свой дом на время отъезда.
Француз улыбнулся.
— Если так, уверен, вы художник.
— Стараюсь им быть. Меня зовут Клайд Колверт.
Француз задумчиво посмотрел на него, слегка нахмурившись, затем произнес:
— Судя по вашему акценту, мсье, вы англичанин. Кажется, я уже слышал от Готье о вас. Думаю, он продает ваши картины.
— Когда у меня есть что-нибудь на продажу, — сухо ответил герцог. Француз рассмеялся.
— Большинство живописцев говорят» «…если б я мог хоть что-нибудь продать». Понимаю, рынок плох, но, признайтесь как художник, было ли когда-нибудь иначе?
Герцог не ответил. Симонетта заметила, что француз смотрит не столько на отца, сколько на нее.
— Позвольте мне представиться, — заговорил он немного погодя. — Я граф Жак де Лаваль, покровитель художников и, Готье это подтвердит, его очень хороший клиент.
Герцог, молча, слегка поклонился. Выдержав паузу, граф попросил:
— Не представите ли вы меня мадемуазель.
— Это — моя… моя ученица, Симонетта, — быстро сказал герцог.