Страница:
Однако спустя несколько дней угасшая было искорка вновь вспыхнула в ней.
– Подойди, Ванда, – попросила мать как-то утром. – Закрой дверь и присядь рядом.
Ванда удивилась, но тут же послушалась, присела рядом с кроватью. Мать протянула к ней руку и сжала ее ладонь.
– Послушай, моя дорогая! – тихо проговорила она, и Ванда наклонилась поближе к ее губам. – У меня есть один замечательный план. Я тут случайно узнала – окно моей комнаты было открыто, и я слышала разговор, – что в Вене будет проходить очень важный конгресс…
– Да, об этом все говорят, – непонимающе отвечала Ванда. – На нем собираются договориться о мире… Наполеон…
– Да-да. И хотелось бы надеяться, что им это удастся, – кивнула мать, желая сказать свое. – А ты понимаешь, что это еще означает? Я имею в виду конгресс.
– Что же?
– Там соберутся люди! И значит, будут балы… Парады, маски, танцы, музыка! Я хочу, чтобы ты непременно побывала там.
– Но это же невозможно! Как я это смогу?
– Все можно! Все! – уверенно провозгласила умирающая графиня Шонборн. – Это нужно устроить!
Идея отправить дочь в Вену на праздник жизни стала у матери просто навязчивой в последние недели перед смертью – поистине бренность плоти есть ничто по сравнению с бессмертием духа! Она добилась согласия от сестер мужа, подробно объяснила Ванде, что та должна сделать, написала письмо князю Меттерниху и наконец извлекла подрагивающими от слабости пальцами из потайного ящичка большой нарядной шкатулки с женскими безделушками бирюзовое ожерелье и отдала его в руки дочери.
– Передай мое письмо самому князю, – слабым голосом, но твердо наказывала она. – Можешь доверять ему, как никому другому. Я знаю, как легко теряют письма секретари и слуги в таких больших канцеляриях, а то и просто не хотят лишний раз беспокоить хозяина. Если тебя все-таки не пустят к нему, попроси показать князю это вот ожерелье… Он узнает его!
Когда такой момент наступил и князь отказался ее принять, Ванда почувствовала священный ужас и отчаянным жестом сняла ожерелье со своей шеи. Кладя ожерелье на золотой поднос – его с надменным видом держал перед ней лакей, – Ванда испытывала то же, что переживает игрок, переворачивая карту, на которую поставил все свое состояние.
Вспоминая об этом сейчас, Ванда закрыла глаза и вновь ощутила, как подпрыгнуло ее сердце, когда лакей вернулся и объявил, что князь ждет ее, снова почувствовала прикосновение его губ к своим пальцам в момент прощания. Имеет ли она право подвести его, отступиться, когда князь Меттерних уже так много для нее сделал? Ванда крепко сцепила пальцы для уверенности и увидела, что коляска сворачивает на узкую, закругляющуюся к воротам дорожку.
В совсем уже густых сумерках огромный, серый, внушительного вида замок – шлосс – выглядел мрачным и неприветливым. Ванда с легким трепетом во всем теле увидела зубчатые стены с готическими башенками и стрельчатыми окнами, массивные въездные ворота… Не исключено, что в замке живут привидения!
Ванда поежилась. Ей захотелось присмотреться к тому, что она видит вокруг, но ее ждали слуги. Один подошел к коляске, открыл перед нею дверцу и опустил ей ступеньки. С огромным трудом она заставила себя покинуть коляску, которая по сравнению с замком показалась ей сейчас теплым уютным гнездышком, из которого ее выталкивают на бренную землю жить по новым, незнакомым ей правилам. Она вздохнула, словно принимая условия наугад, и, сопровождаемая удивленными взглядами других слуг, поднялась по мраморной лестнице в холл.
– У меня письмо для баронессы Валузен, – объяснила она встретившим ее здесь ливрейным лакеям. – Будьте любезны его передать.
Напудренный лакей почтительно взял письмо. Другой – указал Ванде на маленькую гостиную для ожидания и поспешно зажег в ней свечи. Камина в комнате не было, и Ванда почувствовала, что от холода ее движения стали скованными, неловкими. Что она будет делать, если баронесса не захочет ее принять? А если примет, но не предложит ей крова? Что тогда? Возвращаться ли к князю – или поехать в гостиницу и заночевать там? Однако Вена переполнена гостями, каждый уголок занят, и некоторым путешественникам – из тех, кто сюда не был зван, – приходится спать в своих экипажах или даже ночевать на скамейках в парке Пратер. Любой из этих вариантов приводил ее в смятение. Она снова вспомнила о преступниках…
Только сейчас Ванда почувствовала, как сильно устала, и хотя она сказала князю Меттерниху, что не голодна, на самом деле в том своем состоянии она едва могла протолкнуть в рот и проглотить кусочек. На приеме у князя она была слишком взволнована, чтобы чувствовать холод и голод, – иное дело сейчас. Затянувшееся ожидание стало невыносимым… Наконец в прихожей появился лакей.
Поклонившись и попросив ее следовать за ним, он повел Ванду через просторный холл, затем по длинному и тоже показавшемуся ей мрачным коридору, стены которого были во множестве увешаны портретами. Это владельцы замка по поколениям, то есть наследники, семейный клан – или известные произведения живописи этого жанра, спросила себя Ванда, решив, если все сложится благополучно, потом рассмотреть портреты подробнее и расспросить о них баронессу. И, без сомнения, ей надо поглубже заняться своим образованием в части искусства и особенно живописи: она успела понять, что это неисчерпаемая и интересная ей тема для разговоров, какие могут возникнуть у нее с теми, кто может оказаться ее собеседником. Если, конечно, все сложится так, как говорил ей об этом князь Меттерних… Она испустила еще один тягостный вздох. Некоторые знания у нее были – от матери, от сестер отца, которые, случалось, уезжали по разным надобностям довольно далеко от дома, многое видели, слышали и потом ей об этом рассказывали. Надо отдать им должное, они не скупились. Да и мать, пока не стала много и подолгу болеть и совсем не слегла, время от времени возила ее с собой в Вену, так что Ванде был знаком по его виду дворец Шёнбрунн, резиденция правящей династии Габсбургов, прилегающие к нему окрестности в западной части города, и начальные представления об архитектуре у нее тоже были – Вена очень красивый город, со многими изумительно прекрасными зданиями разных исторических стилей. Но и эта благодатная почва ждала новых зерен.
Как бы то ни было, вот они и пришли. В конце коридора лакей распахнул дверь, и Ванда оказалась в ярко освещенном салоне.
Это была самая необычная комната, какую Ванде когда-либо доводилось видеть.
Салон был так тесно заставлен мебелью, фарфоровыми вазами, украшениями из слоновой кости, хрусталем и серебром, что трудно было представить, как человек может передвигаться здесь, не задев что-нибудь. Вначале Ванде показалось, что в напоминающем сокровищницу салоне никого нет, но затем она рассмотрела сидящую возле камина пожилую женщину.
Лицо женщины было сплошь в морщинах, седые, совсем белые волосы уложены по моде тридцатилетней давности. Несмотря на почтенный возраст, женщина держалась в кресле прямо, как трость. В ярком свете свечей сверкали драгоценные камни на ее ожерелье, браслетах, кольцах, которыми были унизаны ее пальцы.
– Так вы дочь Карлотты Шонборн! – воскликнула женщина низким скрипучим голосом, напоминавшим звуки, какие издают некоторые экзотические птицы.
Что-то птичье было и в повороте ее головы, и в любопытном взгляде неожиданно молодых глаз.
– Да, мадам, – ответила Ванда, низко приседая в реверансе.
– Вы тоже хорошенькая. Я помню вашу мать в первом ее замужестве. А этот брак я никогда не считала счастливым – ваш отец был слишком стар для нее. Скучнейший, знаете ли, человек… на редкость…
Ванда не знала, что ответить на это, и молча стояла перед баронессой, силой заставляя себя не слишком таращиться на алмазы и сапфиры на ожерелье, на позвякивающие браслеты, на рубины и изумруды, сверкавшие в кольцах при каждом движении пальцев. Мать учила ее правилам хорошего тона, и это было одно из них: не разглядывать откровенно, выказывая свое любопытство, ни людей, ни их одежду, ни обстановку, в которую ты попадаешь впервые, и она тебя удивляет; сдержанное достоинство – вот чем должен встречать воспитанный человек любые неожиданности, которым он стал свидетелем.
– Слава богу, вы на него не похожи… А похожи вы… – Баронесса словно размышляла вслух и присутствия Ванды будто не замечала. – И эти голубые глаза… я полагаю… да, да… верно. Я не могу ошибаться…
– Что верно? Что вы полагаете, мадам? В чем вы не можете ошибаться? – осмелилась подать голос Ванда, всерьез озаботившись состоянием баронессы и тем, что она от нее слышит.
– Я опять разговаривала вслух? – озабоченно спросила баронесса. – Дурная привычка. Я слишком много времени провожу в одиночестве, вот и беседую сама с собой. Надеюсь, вы составите мне общество – как я понимаю, вы приехали, чтобы остановиться у меня и пожить здесь?
– Если мне будет позволено, мадам!
Баронесса рассмеялась, словно услышала что-то забавное. Ее смех напоминал кудахтанье.
– Так распорядился князь Меттерних, – сказала она. – Разве вам не известно, что любое его желание должно быть непременно исполнено? В Вене все ему повинуются. Вскоре вы сами в том убедитесь. А теперь вам нужно отдохнуть. Вечером мы с вами едем на бал-маскарад, я не ошиблась?
– Вы тоже, мадам? – не удержалась Ванда.
– Разумеется! – дернула птичьим плечиком баронесса, и бриллианты опять сверкнули всеми цветами радуги. – Почему я должна оставаться дома? Я, конечно, стара, увы, но не настолько, чтобы улечься спать, когда можно с удовольствием понаблюдать за тем, как развлекаются другие. А на то, чтобы отдохнуть, у меня будет достаточно времени, когда я лягу в могилу. А теперь идите, дитя мое, и поспите – если сможете, конечно. У вас не так много времени!
– Но, мадам… я вынуждена спросить и приношу мои извинения… а… что я надену? – Ванда потупила взор.
Вместо ответа баронесса взяла лежащее у нее на коленях письмо князя, поднесла к глазам украшенный бриллиантами лорнет и заглянула в послание.
– Князь пишет, что вы должны быть одеты «соответственно». Ах, уж эти мужчины! Или он полагает, что у меня есть волшебная палочка – достать для вас модное красивое платье, да еще в такой поздний час?
– Я… у меня есть два бальных платья, мадам, – робко пролепетала Ванда. – Одно из белого газа с бирюзовыми лентами… когда его сшили, оно казалось мне очень миленьким… но теперь, когда я приехала в Вену… я уже не уверена…
– Его выбирала для вас ваша мать?
– Да, мадам.
– Карлотта всегда отличалась хорошим вкусом. Думаю, для сегодняшнего вечера оно подойдет. Если нет, вы всегда можете надеть домино. Маску я для вас найду.
– О, как мне благодарить вас? – воскликнула Ванда. – Мне так много хочется вам сказать, но я просто не знаю, как это выразить.
– В словах нет нужды, дитя мое, – царственно ответила баронесса. – Князь просит меня об одолжении. И я повинуюсь ему, а если при этом получаю удовольствие, тем лучше. Более того, я благодарна ему за вас. Нет ничего хуже, чем стариться в одиночестве.
– Благодарю вас, мадам, благодарю!
После этого разговора-знакомства Ванду проводили в отведенную для нее комнату.
Спустя несколько часов, когда Ванда была уже одета для бала, она придирчиво осмотрела себя в зеркале и нашла, что в своем белом платье с бирюзовыми лентами, завязанными под ее небольшими острыми грудками, выглядит очень неплохо. Платье было простым, но, пожалуй, подходило ей даже больше, чем какое-нибудь другое, более модное и изысканное.
Ванда сама застегнула на шее материнское бирюзовое ожерелье, служанка натянула на ее руки белые лайковые перчатки по локоть – из обширного набора хозяйки, – бал требовал только таких, белых лайковых. Вот теперь можно предстать перед баронессой. Ванда шла легкой походкой, с высоко поднятой головой, ничего не страшась, и ей было удивительно после минут полного и беспросветного отчаяния испытывать такую уверенность в себе.
Ей удалось отдохнуть и немного поспать – после сна глаза ее живо блестели, уложенные служанкой локоны красиво спадали на плечи и переливались красновато-золотистыми огоньками в свете зажженных в хрустальных канделябрах свечей.
Они обе весьма впечатлились одна другой. Если баронесса при их знакомстве и выглядела, по мнению Ванды, довольно-таки фантастически, то теперь от ее вида просто захватывало дух. На ней было сшитое по последней парижской моде зеленое атласное платье с низким вырезом, обнажавшим увядшую грудь, щуплые плечики и в синих прожилках руки. Однако шею скрывало широкое ожерелье, на котором переливались редкостной красоты бриллианты. Такие же камни украшали лиф платья и сверкали в тиаре на тщательно уложенных седых волосах. Ванда была настолько поражена обилием бриллиантов, что на несколько секунд забыла, что ожидает мнения баронессы относительно того, как она выглядит.
– Вы смотритесь очень, до чрезвычайности мило, моя дорогая! – на удивление мягким тоном объявила ей баронесса и добавила, уже со знакомым Ванде кудахтающим смешком: – При виде нас с вами многим придет на ум аллегория: сошлись Весна и Зима!
– Вы тоже будете в маске? – зардевшись, спросила Ванда.
– Не думаю, что маска может скрыть то, что мне хотелось бы спрятать, – спокойно и суховато заметила баронесса, – а вам если и нужна маска, то маленькая, вам нет нужды прятать юное личико. Большие, на все лицо, маски надевают только перезрелые дамы, надеющиеся таким образом завлечь мужчин, которые, будь дама без маски, и не взглянули бы в ее сторону. Впрочем, вы это сами вскоре увидите. Вот ваша маска, держите!
И баронесса протянула Ванде маленькую бархатную полосочку – неширокую черную ленту с прорезанными в ней отверстиями для глаз. Надев ее, Ванда увидела, что черный бархат удивительным образом подчеркивает белизну ее кожи и пышность рыжевато-золотистых волос. В маске она сразу стала выглядеть соблазнительнее, загадочнее, обворожительнее.
– Вот вам еще веер… Он вам непременно понадобится! А теперь пообедаем, – скомандовала баронесса и поплыла впереди Ванды в столовую, где их ожидали слуги, одетые в ливреи – красные с золотым.
О таких обедах Ванда раньше только читала в книгах – повар у баронессы был настоящим кудесником. К каждому блюду подавались различные вина. А стол был сервирован так, что глаз привлекала любая деталь – соусницы с круглыми ручками, рисунок по краю тарелок, графинчики, вазочки, канделябры, салфетки, полоскательницы для омовения пальцев с душистой водой…
Аппетит у баронессы оказался отменный. Скорее всего, подумала Ванда, такой обед для нее готовят всегда, независимо от того, одна она в доме или принимает гостей. Изысканные кушанья, разумеется, не шли ни в какое сравнение с теми простыми блюдами, к каким Ванда привыкла в своем доме. Теперь ей нужно будет научиться разбираться не только в живописи и музыке, но и в кулинарии, решила она. И эти столовые принадлежности… Сколько их! Как бы ей в них не запутаться. Помнится, мать говорила ей: в приборе двигаться от тарелки. Но Ванда поглядывала на баронессу и следила, какой предмет из прибора она берет к каждому блюду, чтобы повторить ее действия. Баронесса, кажется, не замечала ухищрений гостьи – или делала вид, что не замечает, а сама ела неторопливо и с удовольствием, невольно (или намеренно?) преподавая Ванде урок (не просил ли князь Меттерних и об этом?).
Из-за стола они поднялись около девяти часов вечера. Слуга доложил, что карета подана, и обе дамы, вкусившие яств и приятной беседы, отправилась в замок Хофбург – бал-маскарад должен был состояться именно там.
Их карета вписалась в длинную вереницу карет и экипажей, следующих в одном направлении. Ванду переполняли восторг и предвкушение праздника. Она чувствовала себя актрисой, которой предстоит сыграть главную роль в предстоящем спектакле, и до поднятия занавеса остались секунды…
Посвящать баронессу в то, что она едет на бал не только для развлечения, Ванда не стала. Да и сама возможность попасть на столь высокое увеселение так увлекла ее, что она думала только об этом. Но, возможно, интуиция пожилой женщины сама подсказала баронессе слова ободрения, так что, когда они подъехали ко дворцу, Ванда услышала:
– Не бойся, девочка. Тот, кто боится, не принесет ни себе пользы, ни кому-то другому. Сражения выигрывает отвага и храбрость.
– Я теперь уже не боюсь, – негромко ответила Ванда. – Я боялась лишь до того, как приехала в ваш дом. Тогда мне действительно хотелось сбежать обратно домой.
– Но вы не сбежали, – с видимым одобрением кивнула баронесса, и белые букольки по сторонам ее птичьей головки повторили движение, дружно качнувшись в такт.
– Да, но у меня едва хватило на это сил… – честно призналась Ванда.
– Все правильно. Если кто-то – мужчина ли, женщина – скажет вам, что никогда ничего не боится, знайте – он лжет!
Дальше беседовать было некогда, хотя Ванде очень понравилось вникать в рассуждения баронессы, женщины много знающей, много чего повидавшей, опытной и, безусловно, мудрой – «софистикейтэд», говорят о такой англичане. Однако дежурный слуга уже сбегал вниз по ступеням крыльца и спешил распахнуть для них дверцу кареты.
И – ах!.. Хофбург сиял огнями. На Ванду лавиной обрушились яркие краски, веселый многоголосый шум, журчание речи и взрывы смеха…
Древняя резиденция австрийских королей, Габсбургов, была в ту ночь переполнена. Еще бы!.. Маскарад как нельзя лучше отвечал тому, чтобы, скрывшись под масками, скопившиеся в столице Австрии в критическом преизбытке мастера политических игр могли с обостренным коварством продолжать плести свои сети.
Ступив в сказочно освещенное просторное помещение, Ванда сделала первый шаг и задержала дыхание. Ее взгляду открылся роскошный, залитый светом, неведомый ей доселе прекрасный мир…
Гирлянды живых цветов украшали поверху галерею, ведущую в малые залы, сервированные для ужина. Вдоль стен сплошной полосой тянулись обитые красной с золотыми узорами тканью скамеечки – на них сидели, разглядывая танцующих, гости, некоторые в домино, иные в тщательно продуманных, зачастую фантастических одеяниях.
Несколько оркестров попеременно играли новомодные вальсы, один за другим, словно бросали вызов. Этот выросший из крестьянского – немецко-австрийского – танец постепенно становился салонным, правда, путь вальса в бальный зал был драматическим и тернистым – еще не все европейские придворные общества его узаконили у себя. А там, где уже согласились его принять на равных с полонезом, кадрилью, контрдансом, укрепляющейся в бальных залах мазуркой и проверенным менуэтом, еще не утихли жестокие споры, правильный ли сделан шаг. Вальс поначалу сочли почти святотатственным и, безусловно, греховным, а в Лондоне высокородные родители всерьез опасались, что «сей непристойный» танец увидят их дочери – такая близость партнеров вульгарна, такое стремительное кружение пар на паркете опасно! Танец вредит здоровью и – пуще того – угрожает нравственности! В штыки приняли вальс и учителя танцев: они почувствовали угрозу своей профессии, если вальс станет главным на всех балах – ведь основным шагам «этого бесстыдного» танца довольно легко научиться самостоятельно, это не менуэт, на освоение множества сложных фигур которого требуется немало времени, усердия и непременно нужен учитель, наставник для постоянной практики и совершенствования манеры поведения во время танца. Но вальс оказался сильнее запретов и грозного неприятия, а его музыка была столь вдохновенной, что хотелось не просто совершать па, а дать волю всем чувствам… У Ванды захватило дух – она еще в детстве научилась танцевать вальс и отлично это умела!
А из прилегающих галерей слышались мелодии нравственно незапятнанных и респектабельных менуэтов. Но все были в масках, и с первого взгляда становилось отчетливо ясно: обычные церемонии, приличествующие высокому статусу увеселения, отброшены в сторону и в огромном зале царит пьянящая атмосфера богемной свободы и упоительной вседозволенности. Женщины кокетливо хохотали – значительно громче, чем подобает согласно правилам хорошего тона, – не оставляя партнерам догадки, кто скрыт под маской: знатная аристократка или куртизанка с соседней улицы. Скрытый под домино мужчина мог оказаться и императором, и его слугой, знатным придворным и просто залетным плутом.
Доносящаяся со всех сторон музыка наполняла всех своим ритмом и не отпускала, чаруя и околдовывая, вливая в душу восторг. Впервые в жизни Ванда видела столько людей, танцующих раскованно, самозабвенно, с той первобытной свободой, с какой резвится животное, когда не чувствует рядом опасности. Сама она, того не ведая, была в этот час такой же естественной и доверчивой – детеныш тигрицы или волчицы, еще не познавший законов джунглей.
Баронесса вела Ванду по залу. Это было не так-то легко. Пробираясь между танцорами, Ванда подумала, что баронесса права – ее трудно было бы не узнать, несмотря на зеленую, в тон ее платью, маску. С баронессой то и дело здоровались – одни с подчеркнутым уважением, сдержанно и почтительно, другие более свободно, дружески, как с давней и доброй знакомой.
– Я уже говорил, – заметил какой-то мужчина, обращаясь к стоящим рядом друзьям и делая шаг к баронессе, – что Вена сейчас представляет собой панораму Европы, а какая же панорама Европы может считаться полной без вас, моя дорогая баронесса!
– Вы никогда не отличались ни деликатностью, ни подлинным остроумием, мой дорогой граф, – пригвоздила его баронесса и пошла себе дальше, оставив «остряка» обескураженно думать над тем, как бы он мог ей ответить, но отвечать было некому. Друзья графа разразились безудержным хохотом, и было неясно, смеются они над приятелем или же продолжают повышенной ажитацией выражать свое наслаждение происходящим.
Наконец баронесса и Ванда нашли на скамейке свободное место и сели разглядывать зал. Все мелькало перед глазами, пестрело нарядами, дамы и господа отдавались стихии флирта… И во все это вплеталась музыка, музыка, музыка… Ванда – скорее из детского любопытства, нежели чувствуя себя «на задании» – разлепила спекшиеся от волнения губы, чтобы задать баронессе вопрос, но он неожиданно прозвучал совсем рядом из чьих-то уст:
– Государи еще не здесь?
Ванда, чуть вздрогнув, слегка повернула голову. Вопрос задала некая женщина в желтом домино.
– Думаю, их уже можно увидеть, если хорошо поискать, – ответил женщине ее спутник, крупный рыжебородый мужчина – с такой бородой ему нечего было и пытаться маскировать внешность, но на глазах его была большая черная маска.
– Как же узнать их? – снова спросила женщина.
– Они надеются смешаться с толпой, – пояснил бородач, – но их выдает манера держаться. Вон прусский король! Понаблюдайте за ним! Видите, какой самоуверенный? Как бык среди коровьего стада…
– Тише, тише! – в испуге зашикала на него дама.
И тут чей-то голос шепнул Ванде на ухо:
– Русский царь одет в усыпанный звездами черный плащ. Под плащом – белый мундир с единственным орденом… Будьте внимательны!
Голос звучал так глухо, что вначале Ванда подумала, не почудилось ли ей все. Она оглянулась. Какой-то мужчина в маске обезьяны быстро скрывался в толпе. Это он говорил, он! Но вот его уже нет!.. Как все интересно… Баронесса ничего не услышала.
– Смотрите, герцогиня Ольденбург! – незаметным жестом указала она Ванде на проплывающую мимо них в танце даму. – Думает остаться незамеченной! Но ее жемчуг я узнаю с первого взгляда! Слишком уж он знаменит для подделки!
И в эту секунду перед нею низко склонился клоун в размалеванной маске.
– О, прелестная нимфа, окажите мне честь потанцевать с вашей очаровательной спутницей. Я умру, если вы мне откажете!
Ванда, не дослушав согласительной реплики баронессы, вскочила на ноги.
Как ей хотелось потанцевать! Звучала мазурка, главный танец на обычном бале, после которого кавалер вел даму ужинать в боковые залы и мог оказать ей особые знаки внимания и даже признаться в любви! Обычно у дам в бальной книжечке танцы были расписаны, и они заранее знали, с кем и когда танцуют. Но сейчас был не обычный бал, а бал-маскарад… И танец давал возможность оказаться в гуще танцующих. Ванда отдалась музыке и движению. А оказавшись на середине зала, она сразу заметила черный, в серебряных звездах плащ. Плащ был слегка распахнут, и под ним белел мундир со сверкающим бриллиантами орденом!
Ванда, влекомая радостью этой «находки», выскользнула из рук партнера и стала, лавируя между парами, пробираться к месту, где она заприметила звездный плащ. Его обладатель стоял в одиночестве и наблюдал за толпой.
Ричарду было неудобно в тесноватом ему мундире, и он сожалел, что согласился на весь маскарад, хотя после ужина за ним осталась возможность развлечься на свой лад в одиночестве, вкусив отменных блюд и изысканных вин.
Император Франц был баснословно щедрым хозяином. Конгресс обойдется ему в целое состояние – попробуйте-ка несколько недель содержать в своем дворце пять государей, двести шестьдесят глав самых влиятельных семейств Европы, да еще орду второстепенных князей, посланников, дипломатов со всеми их свитами. Каждый день к обеду накрывалось сорок столов.
– Подойди, Ванда, – попросила мать как-то утром. – Закрой дверь и присядь рядом.
Ванда удивилась, но тут же послушалась, присела рядом с кроватью. Мать протянула к ней руку и сжала ее ладонь.
– Послушай, моя дорогая! – тихо проговорила она, и Ванда наклонилась поближе к ее губам. – У меня есть один замечательный план. Я тут случайно узнала – окно моей комнаты было открыто, и я слышала разговор, – что в Вене будет проходить очень важный конгресс…
– Да, об этом все говорят, – непонимающе отвечала Ванда. – На нем собираются договориться о мире… Наполеон…
– Да-да. И хотелось бы надеяться, что им это удастся, – кивнула мать, желая сказать свое. – А ты понимаешь, что это еще означает? Я имею в виду конгресс.
– Что же?
– Там соберутся люди! И значит, будут балы… Парады, маски, танцы, музыка! Я хочу, чтобы ты непременно побывала там.
– Но это же невозможно! Как я это смогу?
– Все можно! Все! – уверенно провозгласила умирающая графиня Шонборн. – Это нужно устроить!
Идея отправить дочь в Вену на праздник жизни стала у матери просто навязчивой в последние недели перед смертью – поистине бренность плоти есть ничто по сравнению с бессмертием духа! Она добилась согласия от сестер мужа, подробно объяснила Ванде, что та должна сделать, написала письмо князю Меттерниху и наконец извлекла подрагивающими от слабости пальцами из потайного ящичка большой нарядной шкатулки с женскими безделушками бирюзовое ожерелье и отдала его в руки дочери.
– Передай мое письмо самому князю, – слабым голосом, но твердо наказывала она. – Можешь доверять ему, как никому другому. Я знаю, как легко теряют письма секретари и слуги в таких больших канцеляриях, а то и просто не хотят лишний раз беспокоить хозяина. Если тебя все-таки не пустят к нему, попроси показать князю это вот ожерелье… Он узнает его!
Когда такой момент наступил и князь отказался ее принять, Ванда почувствовала священный ужас и отчаянным жестом сняла ожерелье со своей шеи. Кладя ожерелье на золотой поднос – его с надменным видом держал перед ней лакей, – Ванда испытывала то же, что переживает игрок, переворачивая карту, на которую поставил все свое состояние.
Вспоминая об этом сейчас, Ванда закрыла глаза и вновь ощутила, как подпрыгнуло ее сердце, когда лакей вернулся и объявил, что князь ждет ее, снова почувствовала прикосновение его губ к своим пальцам в момент прощания. Имеет ли она право подвести его, отступиться, когда князь Меттерних уже так много для нее сделал? Ванда крепко сцепила пальцы для уверенности и увидела, что коляска сворачивает на узкую, закругляющуюся к воротам дорожку.
В совсем уже густых сумерках огромный, серый, внушительного вида замок – шлосс – выглядел мрачным и неприветливым. Ванда с легким трепетом во всем теле увидела зубчатые стены с готическими башенками и стрельчатыми окнами, массивные въездные ворота… Не исключено, что в замке живут привидения!
Ванда поежилась. Ей захотелось присмотреться к тому, что она видит вокруг, но ее ждали слуги. Один подошел к коляске, открыл перед нею дверцу и опустил ей ступеньки. С огромным трудом она заставила себя покинуть коляску, которая по сравнению с замком показалась ей сейчас теплым уютным гнездышком, из которого ее выталкивают на бренную землю жить по новым, незнакомым ей правилам. Она вздохнула, словно принимая условия наугад, и, сопровождаемая удивленными взглядами других слуг, поднялась по мраморной лестнице в холл.
– У меня письмо для баронессы Валузен, – объяснила она встретившим ее здесь ливрейным лакеям. – Будьте любезны его передать.
Напудренный лакей почтительно взял письмо. Другой – указал Ванде на маленькую гостиную для ожидания и поспешно зажег в ней свечи. Камина в комнате не было, и Ванда почувствовала, что от холода ее движения стали скованными, неловкими. Что она будет делать, если баронесса не захочет ее принять? А если примет, но не предложит ей крова? Что тогда? Возвращаться ли к князю – или поехать в гостиницу и заночевать там? Однако Вена переполнена гостями, каждый уголок занят, и некоторым путешественникам – из тех, кто сюда не был зван, – приходится спать в своих экипажах или даже ночевать на скамейках в парке Пратер. Любой из этих вариантов приводил ее в смятение. Она снова вспомнила о преступниках…
Только сейчас Ванда почувствовала, как сильно устала, и хотя она сказала князю Меттерниху, что не голодна, на самом деле в том своем состоянии она едва могла протолкнуть в рот и проглотить кусочек. На приеме у князя она была слишком взволнована, чтобы чувствовать холод и голод, – иное дело сейчас. Затянувшееся ожидание стало невыносимым… Наконец в прихожей появился лакей.
Поклонившись и попросив ее следовать за ним, он повел Ванду через просторный холл, затем по длинному и тоже показавшемуся ей мрачным коридору, стены которого были во множестве увешаны портретами. Это владельцы замка по поколениям, то есть наследники, семейный клан – или известные произведения живописи этого жанра, спросила себя Ванда, решив, если все сложится благополучно, потом рассмотреть портреты подробнее и расспросить о них баронессу. И, без сомнения, ей надо поглубже заняться своим образованием в части искусства и особенно живописи: она успела понять, что это неисчерпаемая и интересная ей тема для разговоров, какие могут возникнуть у нее с теми, кто может оказаться ее собеседником. Если, конечно, все сложится так, как говорил ей об этом князь Меттерних… Она испустила еще один тягостный вздох. Некоторые знания у нее были – от матери, от сестер отца, которые, случалось, уезжали по разным надобностям довольно далеко от дома, многое видели, слышали и потом ей об этом рассказывали. Надо отдать им должное, они не скупились. Да и мать, пока не стала много и подолгу болеть и совсем не слегла, время от времени возила ее с собой в Вену, так что Ванде был знаком по его виду дворец Шёнбрунн, резиденция правящей династии Габсбургов, прилегающие к нему окрестности в западной части города, и начальные представления об архитектуре у нее тоже были – Вена очень красивый город, со многими изумительно прекрасными зданиями разных исторических стилей. Но и эта благодатная почва ждала новых зерен.
Как бы то ни было, вот они и пришли. В конце коридора лакей распахнул дверь, и Ванда оказалась в ярко освещенном салоне.
Это была самая необычная комната, какую Ванде когда-либо доводилось видеть.
Салон был так тесно заставлен мебелью, фарфоровыми вазами, украшениями из слоновой кости, хрусталем и серебром, что трудно было представить, как человек может передвигаться здесь, не задев что-нибудь. Вначале Ванде показалось, что в напоминающем сокровищницу салоне никого нет, но затем она рассмотрела сидящую возле камина пожилую женщину.
Лицо женщины было сплошь в морщинах, седые, совсем белые волосы уложены по моде тридцатилетней давности. Несмотря на почтенный возраст, женщина держалась в кресле прямо, как трость. В ярком свете свечей сверкали драгоценные камни на ее ожерелье, браслетах, кольцах, которыми были унизаны ее пальцы.
– Так вы дочь Карлотты Шонборн! – воскликнула женщина низким скрипучим голосом, напоминавшим звуки, какие издают некоторые экзотические птицы.
Что-то птичье было и в повороте ее головы, и в любопытном взгляде неожиданно молодых глаз.
– Да, мадам, – ответила Ванда, низко приседая в реверансе.
– Вы тоже хорошенькая. Я помню вашу мать в первом ее замужестве. А этот брак я никогда не считала счастливым – ваш отец был слишком стар для нее. Скучнейший, знаете ли, человек… на редкость…
Ванда не знала, что ответить на это, и молча стояла перед баронессой, силой заставляя себя не слишком таращиться на алмазы и сапфиры на ожерелье, на позвякивающие браслеты, на рубины и изумруды, сверкавшие в кольцах при каждом движении пальцев. Мать учила ее правилам хорошего тона, и это было одно из них: не разглядывать откровенно, выказывая свое любопытство, ни людей, ни их одежду, ни обстановку, в которую ты попадаешь впервые, и она тебя удивляет; сдержанное достоинство – вот чем должен встречать воспитанный человек любые неожиданности, которым он стал свидетелем.
– Слава богу, вы на него не похожи… А похожи вы… – Баронесса словно размышляла вслух и присутствия Ванды будто не замечала. – И эти голубые глаза… я полагаю… да, да… верно. Я не могу ошибаться…
– Что верно? Что вы полагаете, мадам? В чем вы не можете ошибаться? – осмелилась подать голос Ванда, всерьез озаботившись состоянием баронессы и тем, что она от нее слышит.
– Я опять разговаривала вслух? – озабоченно спросила баронесса. – Дурная привычка. Я слишком много времени провожу в одиночестве, вот и беседую сама с собой. Надеюсь, вы составите мне общество – как я понимаю, вы приехали, чтобы остановиться у меня и пожить здесь?
– Если мне будет позволено, мадам!
Баронесса рассмеялась, словно услышала что-то забавное. Ее смех напоминал кудахтанье.
– Так распорядился князь Меттерних, – сказала она. – Разве вам не известно, что любое его желание должно быть непременно исполнено? В Вене все ему повинуются. Вскоре вы сами в том убедитесь. А теперь вам нужно отдохнуть. Вечером мы с вами едем на бал-маскарад, я не ошиблась?
– Вы тоже, мадам? – не удержалась Ванда.
– Разумеется! – дернула птичьим плечиком баронесса, и бриллианты опять сверкнули всеми цветами радуги. – Почему я должна оставаться дома? Я, конечно, стара, увы, но не настолько, чтобы улечься спать, когда можно с удовольствием понаблюдать за тем, как развлекаются другие. А на то, чтобы отдохнуть, у меня будет достаточно времени, когда я лягу в могилу. А теперь идите, дитя мое, и поспите – если сможете, конечно. У вас не так много времени!
– Но, мадам… я вынуждена спросить и приношу мои извинения… а… что я надену? – Ванда потупила взор.
Вместо ответа баронесса взяла лежащее у нее на коленях письмо князя, поднесла к глазам украшенный бриллиантами лорнет и заглянула в послание.
– Князь пишет, что вы должны быть одеты «соответственно». Ах, уж эти мужчины! Или он полагает, что у меня есть волшебная палочка – достать для вас модное красивое платье, да еще в такой поздний час?
– Я… у меня есть два бальных платья, мадам, – робко пролепетала Ванда. – Одно из белого газа с бирюзовыми лентами… когда его сшили, оно казалось мне очень миленьким… но теперь, когда я приехала в Вену… я уже не уверена…
– Его выбирала для вас ваша мать?
– Да, мадам.
– Карлотта всегда отличалась хорошим вкусом. Думаю, для сегодняшнего вечера оно подойдет. Если нет, вы всегда можете надеть домино. Маску я для вас найду.
– О, как мне благодарить вас? – воскликнула Ванда. – Мне так много хочется вам сказать, но я просто не знаю, как это выразить.
– В словах нет нужды, дитя мое, – царственно ответила баронесса. – Князь просит меня об одолжении. И я повинуюсь ему, а если при этом получаю удовольствие, тем лучше. Более того, я благодарна ему за вас. Нет ничего хуже, чем стариться в одиночестве.
– Благодарю вас, мадам, благодарю!
После этого разговора-знакомства Ванду проводили в отведенную для нее комнату.
Спустя несколько часов, когда Ванда была уже одета для бала, она придирчиво осмотрела себя в зеркале и нашла, что в своем белом платье с бирюзовыми лентами, завязанными под ее небольшими острыми грудками, выглядит очень неплохо. Платье было простым, но, пожалуй, подходило ей даже больше, чем какое-нибудь другое, более модное и изысканное.
Ванда сама застегнула на шее материнское бирюзовое ожерелье, служанка натянула на ее руки белые лайковые перчатки по локоть – из обширного набора хозяйки, – бал требовал только таких, белых лайковых. Вот теперь можно предстать перед баронессой. Ванда шла легкой походкой, с высоко поднятой головой, ничего не страшась, и ей было удивительно после минут полного и беспросветного отчаяния испытывать такую уверенность в себе.
Ей удалось отдохнуть и немного поспать – после сна глаза ее живо блестели, уложенные служанкой локоны красиво спадали на плечи и переливались красновато-золотистыми огоньками в свете зажженных в хрустальных канделябрах свечей.
Они обе весьма впечатлились одна другой. Если баронесса при их знакомстве и выглядела, по мнению Ванды, довольно-таки фантастически, то теперь от ее вида просто захватывало дух. На ней было сшитое по последней парижской моде зеленое атласное платье с низким вырезом, обнажавшим увядшую грудь, щуплые плечики и в синих прожилках руки. Однако шею скрывало широкое ожерелье, на котором переливались редкостной красоты бриллианты. Такие же камни украшали лиф платья и сверкали в тиаре на тщательно уложенных седых волосах. Ванда была настолько поражена обилием бриллиантов, что на несколько секунд забыла, что ожидает мнения баронессы относительно того, как она выглядит.
– Вы смотритесь очень, до чрезвычайности мило, моя дорогая! – на удивление мягким тоном объявила ей баронесса и добавила, уже со знакомым Ванде кудахтающим смешком: – При виде нас с вами многим придет на ум аллегория: сошлись Весна и Зима!
– Вы тоже будете в маске? – зардевшись, спросила Ванда.
– Не думаю, что маска может скрыть то, что мне хотелось бы спрятать, – спокойно и суховато заметила баронесса, – а вам если и нужна маска, то маленькая, вам нет нужды прятать юное личико. Большие, на все лицо, маски надевают только перезрелые дамы, надеющиеся таким образом завлечь мужчин, которые, будь дама без маски, и не взглянули бы в ее сторону. Впрочем, вы это сами вскоре увидите. Вот ваша маска, держите!
И баронесса протянула Ванде маленькую бархатную полосочку – неширокую черную ленту с прорезанными в ней отверстиями для глаз. Надев ее, Ванда увидела, что черный бархат удивительным образом подчеркивает белизну ее кожи и пышность рыжевато-золотистых волос. В маске она сразу стала выглядеть соблазнительнее, загадочнее, обворожительнее.
– Вот вам еще веер… Он вам непременно понадобится! А теперь пообедаем, – скомандовала баронесса и поплыла впереди Ванды в столовую, где их ожидали слуги, одетые в ливреи – красные с золотым.
О таких обедах Ванда раньше только читала в книгах – повар у баронессы был настоящим кудесником. К каждому блюду подавались различные вина. А стол был сервирован так, что глаз привлекала любая деталь – соусницы с круглыми ручками, рисунок по краю тарелок, графинчики, вазочки, канделябры, салфетки, полоскательницы для омовения пальцев с душистой водой…
Аппетит у баронессы оказался отменный. Скорее всего, подумала Ванда, такой обед для нее готовят всегда, независимо от того, одна она в доме или принимает гостей. Изысканные кушанья, разумеется, не шли ни в какое сравнение с теми простыми блюдами, к каким Ванда привыкла в своем доме. Теперь ей нужно будет научиться разбираться не только в живописи и музыке, но и в кулинарии, решила она. И эти столовые принадлежности… Сколько их! Как бы ей в них не запутаться. Помнится, мать говорила ей: в приборе двигаться от тарелки. Но Ванда поглядывала на баронессу и следила, какой предмет из прибора она берет к каждому блюду, чтобы повторить ее действия. Баронесса, кажется, не замечала ухищрений гостьи – или делала вид, что не замечает, а сама ела неторопливо и с удовольствием, невольно (или намеренно?) преподавая Ванде урок (не просил ли князь Меттерних и об этом?).
Из-за стола они поднялись около девяти часов вечера. Слуга доложил, что карета подана, и обе дамы, вкусившие яств и приятной беседы, отправилась в замок Хофбург – бал-маскарад должен был состояться именно там.
Их карета вписалась в длинную вереницу карет и экипажей, следующих в одном направлении. Ванду переполняли восторг и предвкушение праздника. Она чувствовала себя актрисой, которой предстоит сыграть главную роль в предстоящем спектакле, и до поднятия занавеса остались секунды…
Посвящать баронессу в то, что она едет на бал не только для развлечения, Ванда не стала. Да и сама возможность попасть на столь высокое увеселение так увлекла ее, что она думала только об этом. Но, возможно, интуиция пожилой женщины сама подсказала баронессе слова ободрения, так что, когда они подъехали ко дворцу, Ванда услышала:
– Не бойся, девочка. Тот, кто боится, не принесет ни себе пользы, ни кому-то другому. Сражения выигрывает отвага и храбрость.
– Я теперь уже не боюсь, – негромко ответила Ванда. – Я боялась лишь до того, как приехала в ваш дом. Тогда мне действительно хотелось сбежать обратно домой.
– Но вы не сбежали, – с видимым одобрением кивнула баронесса, и белые букольки по сторонам ее птичьей головки повторили движение, дружно качнувшись в такт.
– Да, но у меня едва хватило на это сил… – честно призналась Ванда.
– Все правильно. Если кто-то – мужчина ли, женщина – скажет вам, что никогда ничего не боится, знайте – он лжет!
Дальше беседовать было некогда, хотя Ванде очень понравилось вникать в рассуждения баронессы, женщины много знающей, много чего повидавшей, опытной и, безусловно, мудрой – «софистикейтэд», говорят о такой англичане. Однако дежурный слуга уже сбегал вниз по ступеням крыльца и спешил распахнуть для них дверцу кареты.
И – ах!.. Хофбург сиял огнями. На Ванду лавиной обрушились яркие краски, веселый многоголосый шум, журчание речи и взрывы смеха…
Древняя резиденция австрийских королей, Габсбургов, была в ту ночь переполнена. Еще бы!.. Маскарад как нельзя лучше отвечал тому, чтобы, скрывшись под масками, скопившиеся в столице Австрии в критическом преизбытке мастера политических игр могли с обостренным коварством продолжать плести свои сети.
Ступив в сказочно освещенное просторное помещение, Ванда сделала первый шаг и задержала дыхание. Ее взгляду открылся роскошный, залитый светом, неведомый ей доселе прекрасный мир…
Гирлянды живых цветов украшали поверху галерею, ведущую в малые залы, сервированные для ужина. Вдоль стен сплошной полосой тянулись обитые красной с золотыми узорами тканью скамеечки – на них сидели, разглядывая танцующих, гости, некоторые в домино, иные в тщательно продуманных, зачастую фантастических одеяниях.
Несколько оркестров попеременно играли новомодные вальсы, один за другим, словно бросали вызов. Этот выросший из крестьянского – немецко-австрийского – танец постепенно становился салонным, правда, путь вальса в бальный зал был драматическим и тернистым – еще не все европейские придворные общества его узаконили у себя. А там, где уже согласились его принять на равных с полонезом, кадрилью, контрдансом, укрепляющейся в бальных залах мазуркой и проверенным менуэтом, еще не утихли жестокие споры, правильный ли сделан шаг. Вальс поначалу сочли почти святотатственным и, безусловно, греховным, а в Лондоне высокородные родители всерьез опасались, что «сей непристойный» танец увидят их дочери – такая близость партнеров вульгарна, такое стремительное кружение пар на паркете опасно! Танец вредит здоровью и – пуще того – угрожает нравственности! В штыки приняли вальс и учителя танцев: они почувствовали угрозу своей профессии, если вальс станет главным на всех балах – ведь основным шагам «этого бесстыдного» танца довольно легко научиться самостоятельно, это не менуэт, на освоение множества сложных фигур которого требуется немало времени, усердия и непременно нужен учитель, наставник для постоянной практики и совершенствования манеры поведения во время танца. Но вальс оказался сильнее запретов и грозного неприятия, а его музыка была столь вдохновенной, что хотелось не просто совершать па, а дать волю всем чувствам… У Ванды захватило дух – она еще в детстве научилась танцевать вальс и отлично это умела!
А из прилегающих галерей слышались мелодии нравственно незапятнанных и респектабельных менуэтов. Но все были в масках, и с первого взгляда становилось отчетливо ясно: обычные церемонии, приличествующие высокому статусу увеселения, отброшены в сторону и в огромном зале царит пьянящая атмосфера богемной свободы и упоительной вседозволенности. Женщины кокетливо хохотали – значительно громче, чем подобает согласно правилам хорошего тона, – не оставляя партнерам догадки, кто скрыт под маской: знатная аристократка или куртизанка с соседней улицы. Скрытый под домино мужчина мог оказаться и императором, и его слугой, знатным придворным и просто залетным плутом.
Доносящаяся со всех сторон музыка наполняла всех своим ритмом и не отпускала, чаруя и околдовывая, вливая в душу восторг. Впервые в жизни Ванда видела столько людей, танцующих раскованно, самозабвенно, с той первобытной свободой, с какой резвится животное, когда не чувствует рядом опасности. Сама она, того не ведая, была в этот час такой же естественной и доверчивой – детеныш тигрицы или волчицы, еще не познавший законов джунглей.
Баронесса вела Ванду по залу. Это было не так-то легко. Пробираясь между танцорами, Ванда подумала, что баронесса права – ее трудно было бы не узнать, несмотря на зеленую, в тон ее платью, маску. С баронессой то и дело здоровались – одни с подчеркнутым уважением, сдержанно и почтительно, другие более свободно, дружески, как с давней и доброй знакомой.
– Я уже говорил, – заметил какой-то мужчина, обращаясь к стоящим рядом друзьям и делая шаг к баронессе, – что Вена сейчас представляет собой панораму Европы, а какая же панорама Европы может считаться полной без вас, моя дорогая баронесса!
– Вы никогда не отличались ни деликатностью, ни подлинным остроумием, мой дорогой граф, – пригвоздила его баронесса и пошла себе дальше, оставив «остряка» обескураженно думать над тем, как бы он мог ей ответить, но отвечать было некому. Друзья графа разразились безудержным хохотом, и было неясно, смеются они над приятелем или же продолжают повышенной ажитацией выражать свое наслаждение происходящим.
Наконец баронесса и Ванда нашли на скамейке свободное место и сели разглядывать зал. Все мелькало перед глазами, пестрело нарядами, дамы и господа отдавались стихии флирта… И во все это вплеталась музыка, музыка, музыка… Ванда – скорее из детского любопытства, нежели чувствуя себя «на задании» – разлепила спекшиеся от волнения губы, чтобы задать баронессе вопрос, но он неожиданно прозвучал совсем рядом из чьих-то уст:
– Государи еще не здесь?
Ванда, чуть вздрогнув, слегка повернула голову. Вопрос задала некая женщина в желтом домино.
– Думаю, их уже можно увидеть, если хорошо поискать, – ответил женщине ее спутник, крупный рыжебородый мужчина – с такой бородой ему нечего было и пытаться маскировать внешность, но на глазах его была большая черная маска.
– Как же узнать их? – снова спросила женщина.
– Они надеются смешаться с толпой, – пояснил бородач, – но их выдает манера держаться. Вон прусский король! Понаблюдайте за ним! Видите, какой самоуверенный? Как бык среди коровьего стада…
– Тише, тише! – в испуге зашикала на него дама.
И тут чей-то голос шепнул Ванде на ухо:
– Русский царь одет в усыпанный звездами черный плащ. Под плащом – белый мундир с единственным орденом… Будьте внимательны!
Голос звучал так глухо, что вначале Ванда подумала, не почудилось ли ей все. Она оглянулась. Какой-то мужчина в маске обезьяны быстро скрывался в толпе. Это он говорил, он! Но вот его уже нет!.. Как все интересно… Баронесса ничего не услышала.
– Смотрите, герцогиня Ольденбург! – незаметным жестом указала она Ванде на проплывающую мимо них в танце даму. – Думает остаться незамеченной! Но ее жемчуг я узнаю с первого взгляда! Слишком уж он знаменит для подделки!
И в эту секунду перед нею низко склонился клоун в размалеванной маске.
– О, прелестная нимфа, окажите мне честь потанцевать с вашей очаровательной спутницей. Я умру, если вы мне откажете!
Ванда, не дослушав согласительной реплики баронессы, вскочила на ноги.
Как ей хотелось потанцевать! Звучала мазурка, главный танец на обычном бале, после которого кавалер вел даму ужинать в боковые залы и мог оказать ей особые знаки внимания и даже признаться в любви! Обычно у дам в бальной книжечке танцы были расписаны, и они заранее знали, с кем и когда танцуют. Но сейчас был не обычный бал, а бал-маскарад… И танец давал возможность оказаться в гуще танцующих. Ванда отдалась музыке и движению. А оказавшись на середине зала, она сразу заметила черный, в серебряных звездах плащ. Плащ был слегка распахнут, и под ним белел мундир со сверкающим бриллиантами орденом!
Ванда, влекомая радостью этой «находки», выскользнула из рук партнера и стала, лавируя между парами, пробираться к месту, где она заприметила звездный плащ. Его обладатель стоял в одиночестве и наблюдал за толпой.
Ричарду было неудобно в тесноватом ему мундире, и он сожалел, что согласился на весь маскарад, хотя после ужина за ним осталась возможность развлечься на свой лад в одиночестве, вкусив отменных блюд и изысканных вин.
Император Франц был баснословно щедрым хозяином. Конгресс обойдется ему в целое состояние – попробуйте-ка несколько недель содержать в своем дворце пять государей, двести шестьдесят глав самых влиятельных семейств Европы, да еще орду второстепенных князей, посланников, дипломатов со всеми их свитами. Каждый день к обеду накрывалось сорок столов.