Картленд Барбара. Разбитое сердце

   Должно быть, я заметно побледнела, потому что Питер вдруг произнес:
   – Простите, мисс Макдональд, я совсем забыл, что вам еще не приходилось присутствовать при налете. Не хотите ли спуститься в убежище? Мы-то люди огрубевшие и закаленные, иначе я сделал бы это предложение раньше.
   – Нет, конечно же нет, я предпочту остаться с вами, – ответила я, надеясь, что мой голос не выдал мое волнение.
   – Немецкие самолеты сейчас далеко отсюда, – успокоил меня Питер. – Весь этот шум производят наши орудия.
   – Ах, так вот что это такое!
   – Бедная мисс Макдональд, вижу, вы в ужасе, – посочувствовала мне Вили. – Мне тоже было страшно, когда я в первый раз попала под воздушный налет – но теперь…
   Она пожала плечами.
   Я видела, как ей хочется, чтобы я признала собственный испуг, но это только укрепило меня в решимости скрыть его любой ценой:
   – Мне еще никогда не приходилось бояться чего бы то ни было. И никакому нацисту меня не испугать.
   Я заметила, как Питер посмотрел на меня, и собственные слова вдруг показались мне претенциозными. Я вспомнила, что он пережил Дюнкерк, и в голову хлынули все жуткие истории, которые мне рассказывали об этой катастрофе.
   Hо был ли он тогда испуган, подумала я и в первый раз поняла, что отважный не тот, кто не ощущает страха, а тот, кто исполняет свое дело наперекор ему. Да, англичане умеют скрывать эмоции под невозмутимой миной, но, быть может, и у невозмутимости есть свои достоинства.
   Несмотря на недолгий воздушный налет, я наслаждалась обедом. Еда была отменной, а Макс де Мейло лез из кожи, развлекая меня. Он вел себя весьма обходительно, и раз-другой мне показалось, что Питер Флактон с удивлением поглядывает на него после особо экстравагантного комплимента.
   Это несколько раздражало меня, поскольку если уж кто и был откровенен в своих намерениях, так это Вили. Она была в платье, отделанном желтыми кружевами, делавшем ее похожей на небольшую курочку.
   Она также и очаровывала, как я бы сказала, в весьма старомодной манере: строила глазки, надувала губки… а уж когда ходила! Не могу объяснить этого, но особа эта явно кошачьей породы, и мне следует внимательнее приглядывать за ней, потому что она совершенно не похожа на любую из моих знакомых.
   Мне было интересно и то, что на самом деле думал о ней Питер Флактон. Все известные мне мужчины были бы смущены eе жеманством, это мы в Канаде люди простые – здравствуй и до свиданья, – но здесь все обстоит иначе; здесь я видела образчик любовных чувств в европейской манере и мне было трудно и оценить его, и сравнить со своим предыдущим опытом.
   Тем не менее Вили одним видом просто нагоняла на меня желание прямо смотреть людям в глаза, как делают на моей родине, и обмениваться с ними твердым рукопожатием только ради того, чтобы не быть похожей на нее. Однако осуществить подобное желание было невозможно, пока Макс нашептывал мне на ухо «милые пустяки», как выразилась бы моя мама.
   Он спросил, не разрешу ли я после обеда предсказать мне судьбу – явно ради того, чтобы подержать меня за руку. Я прекрасно понимала, что позволять этого нельзя, но, когда я произнесла это самое «нет», он настолько изумился, что я даже решила, что неправильно поняла его.
   Мы проболтали около получаса, после чего Питер поднялся на ноги и сказал, что должен оставить нас, так как министр внутренних дел обещал принять его в половине десятого.
   – Я немного пройдусь с вами, – сказала я. – Мне нужно подышать воздухом.
   – Вы собираетесь выйти именно сейчас? – спросила Вили.
   – Почему бы нет?
   Леди Флактон также удивилась.
   – Но вы, должно быть, устали, моя дорогая, – предположила она. – У вас сегодня был такой долгий и печальный день. Не хотите ли лечь пораньше?
   – Так я и намереваюсь поступить, – твердым тоном произнесла я, – но мне хотелось бы немного пройтись с мистером Флактоном. Конечно, если он возьмет меня с собой.
   – Буду счастлив, – проговорил Питер.
   – А мне можно пойти с вами? – спросил Макс. – Я мог бы проводить вас на обратном пути.
   – Я хочу кое о чем поговорить с мистером Флактоном, – ответила я, и он смутился.
   Я взбежала наверх, взяла пальто и присоединилась к Питеру как раз в тот момент, когда дворецкий открывал перед ним дверь. Оказавшись на улице, я спросила его:
   – У вас есть какие-нибудь новости?
   Он покачал головой.
   – Надеюсь, что министр сможет что-нибудь сказать мне. Мне звонили от него как раз перед обедом.
   – А вы не знаете, какие версии сейчас прорабатываются?
   – Мне известно совсем немного, – признался Питер Флактон. – Я лишь знаю, что дело поручено лучшим профессионалам из Скотленд-Ярда. Сегодня утром я встречался с шефом и двумя его подчиненными. Полагаю, что мы спокойно можем оставить дело в их руках.
   – Я хочу встретиться с ними – вы устроите это?
   – Им это не понравится, – произнес он встревоженно. – Они терпеть не могут постороннего вмешательства.
   – Тогда им нужно поскорее закрыть дело.
   – Есть один аспект, который беспокоит меня. Я как-то не думал об этом раньше, но теперь это обстоятельство представляется мне чрезвычайно серьезным.
   – Что же это?
   – Дело может оказаться опасным, – продолжил Флактон, – для вас самой в первую очередь. Вы об этом подумали? Люди, совершившие это преступление, кто бы они ни были, не остановятся ни перед чем.
   – Ну что ж, чем опаснее, тем лучше.
   Должно быть, в голосе моем прозвучала горькая нотка, поскольку я почувствовала, что Питер Флактон надолго задержал взгляд на моем лице, пытаясь понять, говорю ли я серьезно. Впрочем, в темноте он вряд ли мог разглядеть выражение моего лица.
   – Вы так несчастливы?
   – Да.
   – Ну, полно, – продолжил он мягким тоном. – Ваш дядя, насколько мне известно, относился к смерти спокойно. Он любил жизнь, но видел в ней лишь временное переживание перед грядущей после нее, но неведомой нам бесконечной перспективой.
   Слова Питера Флактона удивили меня. Я не ожидала услышать ничего подобного.
   – Я горюю не из-за дяди Эдварда, – ответила я. – Ну, не только из-за него. Конечно, мне жаль, что его больше нет в живых, это был жестокий удар; но несчастна я по другой причине. Именно по этой причине я радуюсь опасности и буду рада смерти, если она придет ко мне.
   – Господи! Что вы такое говорите?!
   В голосе Питера Флактона прозвучало такое искреннее изумление, что я даже рассмеялась.
   – Вот что, – проговорил он, взяв меня за руку, – не стоит предаваться отчаянию. Вас надо каким-то образом развлечь. В настоящее время сделать это непросто, поскольку развлечений теперь немного и к тому же вы в трауре, но я постараюсь что-нибудь придумать.
   Он говорил так, словно собирался повести меня куда-нибудь на чай и предложить шоколадный эклер или порцию меренг! Я уже хотела сказать, что ничто не сможет меня утешить, однако решила, что с моей стороны это будет нелюбезно.
   Питер легко находил дорогу и в темноте, и я вдруг подумала: как странно идти по улицам затемненного Лондона рука об руку с прихрамывающим мужчиной, который чуть не потерял ногу при Дюнкерке.
   В Монреале сейчас горят фонари, такси и собственные автомобили развозят моих приятельниц по театрам и кабаре. В Виннипеге сейчас тоже весело. Интересно, что-то поделывает сейчас Тим?
   Вдруг Питер остановился.
   – Вам пора возвращаться. Не хватало еще, чтобы вы заблудились.
   – Хорошо. Мне вас подождать – вдруг вы узнаете нечто важное?
   – Нет, не надо, я могу вернуться поздно. Если же мне будет что вам сообщить, я постучусь к вам в дверь. И кстати, следите за всем, что говорите, хорошо? Не хочу показаться невежливым, но моя тетушка при всей своей доброте ужасная болтушка.
   – Я дала вам свое слово, – ответила я жестким тоном. – И не собираюсь его нарушать.
   – Хорошо. Ах да, перед выходом я забыл дать вам ключ от входной двери. Вы найдете его на столе в моем кабинете.
   – Спасибо.
   – Тогда доброй ночи, – проговорил Питер. – И не грустите! У вас еще вся жизнь впереди.
   Он зашагал прочь и растворился во мраке. Я повернула обратно. Напротив дядиного дома я остановилась.
   У дома дежурил полисмен, и, когда я замерла перед домом, мне показалось на мгновение, что он прогонит меня, но тут он посветил фонариком мне в лицо, вероятно, вспомнил, что видел меня в обществе Питера, и сказал:
   – Добрый вечер, мисс.
   – Наверное, входить в дом нельзя? – поинтересовалась я.
   – Увы, нельзя, мисс, это небезопасно. Потолки первого этажа могут обрушиться в любой момент.
   И в этот самый момент я ощутила, что рядом кто-то есть. Полисмен отвел от меня луч своего фонаря и осветил залитое слезами бело-розовое женское лицо.
   – Не могу ли я чем-нибудь помочь вам, мэм? – спросил полисмен.
   Женщина что-то неразборчиво пробормотала в ответ, промакивая платком слезы, и поспешила прочь. Хотелось бы мне знать, кто она такая и почему так горюет.
   Обменявшись с полисменом несколькими ничего не значащими репликами, я направилась домой, позвонила в колокольчик и стала ждать, пока дворецкий откроет дверь. Он появился не сразу и явно удивился, увидев меня.
   – Вот уж не ожидал, что вы вернетесь так скоро, мисс, – заметил он.
   – Мистер Флактон побоялся, что я заблужусь, если зайду слишком далеко.
   Я уже поднялась на несколько ступеней, когда вспомнила о ключе, ожидавшем меня на столе Питера. Спустившись, я вошла в кабинет и зажгла свет. Обнаружив ключ на промокательной бумаге, я положила его в свою сумочку и решила взять книгу с одной из полок, чтобы почитать перед сном.
   Мне еще не приходилось видеть комнату с таким множеством книг. По большей части они были превосходно переплетены, а в дальнем углу стояли книги в более дешевых обложках – это были романы. Я как раз взяла с полки одну из книг Джона Бьюкена, которого папа знал еще в те времена, когда тот был генерал-губернатором Канады, когда дверь бесшумно отворилась и в кабинет вошла Вили.
   Она заметила меня, только оказавшись на середине комнаты, и вздрогнула как бы от подлинного испуга.
   – Что вы делаете здесь?! – воскликнула она. – Мне казалось, вы отправились подышать свежим воздухом.
   – Уже вернулась, – коротко ответила я.
   – И теперь вы выбираете книгу. – Теперь голос ее вновь сделался дружелюбным, резкость, с какой был задан первый вопрос, исчезла.
   – Именно так. Не думаю, чтобы мистер Флактон стал возражать.
   Она усмехнулась.
   – Могу ответить за него – он будет в восторге. Видите ли, мне прекрасно известно, что доставляет ему удовольствие, а что нет.
   – Должно быть, это и приятно ему, и избавляет от многих забот, – сухо ответила я.
   Вили вдруг приблизилась ко мне и взяла меня под руку.
   – Дорогая моя, мы просто обязаны подружиться – и позвольте мне называть вас Памелой. Это такое очаровательное имя, такое чудесное, a я буду для вас Вили… Хорошо? Пока вы здесь, мы должны жить одной счастливой семьей.
   Я подумала, что это едва ли возможно, но конечно же мне пришлось согласиться.
   – Дома меня все зовут Мелой, – сказала я.
   – Надеюсь, Мела, что вы пробудете с нами подольше, – улыбнулась Вили. – Не собираетесь же вы немедленно возвращаться в Канаду?
   Было понятно, что ей очень хочется выяснить это.
   – Ну, теперь, оказавшись в такой дали от дома, я хотела бы побыть здесь некоторое время, – ответила я, подметив с озорным восторгом огонек разочарования в ее глазах. – A сейчас я намереваюсь отправиться спать – я и вправду очень устала. Спокойной ночи, Вили.
   – Спокойной ночи, Мела, дорогая, – ответила она, – я так рада, что вы приехали.
   Отвечать я не стала, но, закрыв за собой дверь, тихонько рассмеялась. Методы Вили вполне могут ввести в заблуждение мужчину, того же Питера Флактона, но только не меня.

Глава пятая

   Сибил Флактон взяла меня с собой на похороны. Я конечно же предпочла бы общество Питера, однако он извинился и объяснил, что должен выехать пораньше, чтобы встречать важных персон и провожать к их местам в церкви.
   Леди Флактон имела вполне добрые намерения, однако она не принадлежит к числу тех людей, которых можно выбрать в спутники в подобном случае. Она и не думала демонстрировать скорбь и проявлять сочувствие ко мне и все трещала о моде и прочих интересовавших ее вещах.
   Мне это, в общем, было все равно, однако служба стала для меня испытанием, потому что мне еще ни разу не приходилось присутствовать на похоронах.
   Еще леди Флактон говорила о Питере. Именно он являлся главной темой ее разговоров. Не могу понять, откуда у нее берется такой всепоглощающий интерес к его жизни – ну, разве что из-за денег.
   Она принадлежит к тому типу женщин, которые готовы присосаться как паразиты к любому, у кого есть деньги. И в то же самое время она самым искренним образом восхищается племянником своего мужа, и я с большим интересом составила историю его жизни из отрывков, которые услышала от нее в самое разное время.
   Оказывается, отец Питера был человеком блестящим – все Флактоны занимались политикой с времен первого парламента, и отец Питера, насколько я поняла, занимал в правительстве в разное время различные посты и даже должность премьер-министра.
   К несчастью, он скончался вскоре после того, как приступил к своим обязанностям, но все сходятся на том, что если бы смерть не забрала его, история Англии вполне могла бы пойти по другому руслу.
   Претерпев в молодости изрядные трудности в поддержании в должном порядке семейных владений, не имея достаточных средств, он поступил весьма разумно, остановив свой выбор на богатой наследнице. Его жена обновила все имения Флактонов, сделав их, по словам Сибил, совершенно очаровательными.
   В настоящее время фамильное имение в графстве Уилтшир было предоставлено военным, лондонский дом семьи, в котором Питер никогда не жил, потому что считал его слишком просторным для холостяка, занимала штаб-квартира Красного Креста, а имение в Шотландии было отдано эвакуированным детям.
   Сибил так красочно описывала эти дома, что мне захотелось побывать в них. Они представлялись мне настолько древними и величественными – как раз такими, в каких, полагала я, и должна была протекать жизнь представителей высших слоев английского общества.
   – Питер не уделяет им должного внимания, – пояснила Сибил. – Он весь в политике. По-моему, он тоже является блестящей личностью. Он уже успел зарекомендовать себя до войны, однако не сочувствовал политике мистера Чемберлена по причине своей дальновидности. А как только война началась, отправился во Францию с добровольческой частью. А теперь он получил свой шанс.
   – Вы хотите сказать, что ему могут предложить пост в правительстве? – спросила я.
   – Он, безусловно, станет заместителем министра. Пока это секрет, но могу сказать вам, что подобный пост ему предложили сразу по возвращении из Франции, но он был настолько предан вашему дяде, что предпочел и дальше работать вместе с ним. Питер обладает одним превосходным качеством: он верен тем, кого любит.
   Должна признать, что, услышав это, я стала думать о Питере лучше. Он – человек закрытый или, быть может, я просто не понимаю англичан, сдержанный, даже неразговорчивый и, как говорят о таких людях шотландцы, суровый.
   Мама любила поговорить об излишней суровости, а я не понимала, что именно она имеет в виду, но теперь мне кажется, что Питер именно таков.
   Удивительна и его ловкость, с которой он уклоняется от флирта с Вили. Она делает все дозволенное приличиями, чтобы привлечь к себе его внимание. Разве что на шею не вешается, хотя, мне кажется, способна и на это, если останется с ним наедине.
   Она мне не нравится в той же мере, насколько симпатичен ее брат, хотя он и поставил меня в неудобное положение. Впрочем, это совсем другой разговор, а пока я намереваюсь излагать события в том порядке, в котором они происходили.
   Итак, мы с Сибил явились на отпевание, и, если не считать великолепного хора, я не обращала внимания на службу, потому что изо всех сил пыталась сдержать слезы.
   Терпеть не могу проявления эмоций на людях, да и сам дядя Эдвард не был бы в восторге, устрой я сцену на его похоронах. Помню, однажды он сказал, что, по его мнению, люди рассказывают о смерти много вздора.
   Сам он за свою жизнь не раз представал перед лицом смерти, нимало не тревожась этим.
   – Мне всегда казалось, – говорил он с улыбкой, – что смерть дает тебе хороший шанс оказаться победителем. Если другой, последующей жизни не будет, тогда что ж, нам это останется неизвестным; a если есть, все указывает на то, что там будет хотя бы на йоту лучше, чем здесь. Получается, как если бы мы подбрасывали монетку, приговаривая: «Орел – я выиграл, решка – ты проиграл».
   Во время службы он все представлялся мне: как дядя посмеивался бы сейчас над Сибил Флактон, хлюпавшей носом в платочек, при этом не забывая про густо накрашенные ресницы и деликатную косметику.
   Она хорошо выглядит и обладает тем утонченным изяществом доброй породы, похоже, доминирующей среди английских женщин определенного возраста. В черном платье и очаровательной накидке из черно-бурой лисы, которую дал ей Питер, она выглядит очень достойно.
   Однако она настолько стремится делать правильные вещи в соответствующий момент, что в том, что она будет пытаться выдавить слезы, я нисколько не сомневалась.
   Вили и Макс, к счастью, на церемонию не пошли. Во-первых, они были едва знакомы с дядей Эдвардом; во-вторых, они исповедуют другую религию. Мы с Сибил сидели вдвоем на передней скамье, a Питер с представителями правительства и членами парламента расположился по другую сторону прохода.
   В церкви уже собралось много народа, и мы явились почти что последними. У меня не было возможности рассматривать всех собравшихся, но, входя внутрь, я заметила на задней скамье женщину, лицо которой показалось мне знакомым. Какое-то мгновение я не могла понять, кто это, a потом сразу вспомнила.
   Это была женщина, которую я видела вчера вечером у дома дяди Эдварда. Я не могла ошибиться и не узнать это бело-розовое лицо, которое и сейчас было мокрым от слез, и снова задумалась о том, кем может быть эта особа и почему она так горюет о дяде Эдварде.
   Когда служба закончилась и гроб от алтаря понесли на ожидавший снаружи катафалк, мы последовали за ним по проходу. На кладбище должны были присутствовать лишь самые близкие друзья, и я узнала от Питера, что нам предстоит проехать на машине около шести миль.
   Когда я последовала за гробом, Питер пересек проход и пошел рядом со мной. Дойдя до последнего ряда, я снова посмотрела на заплаканную женщину. Она провожала глазами гроб, который проносили мимо нее, и мне еще не приходилось видеть столь скорбного выражения на чьем бы то ни было лице.
   Она была в черном, но несколько вычурном трауре, в кружевной блузке, с тремя нитками крупного и явно фальшивого жемчуга на шее. Я заметила также, что ее вьющиеся волосы под изящной, украшенной перьями небольшой шляпкой, были слишком уж светлыми, чтобы оказаться естественными.
   Почему-то она показалась мне совершенно неуместной в этой церкви – быть может, с моей стороны слишком скверно думать подобным образом, потому что церковь принимает всякого, вне зависимости от положения и состояния, – но я просто не могу найти более подходящих слов, чтобы выразить свое впечатление от нее, – в церкви она смотрелась не на своем месте.
   Я прикоснулась к руке Питера и прошептала:
   – Кто это?
   Он не услышал моего вопроса и переспросил:
   – Что?
   И только тут я поняла, насколько он потрясен.
   Со стороны об этом невозможно было догадаться – разве что по выражению глаз. К этому времени мы уже вышли в притвор, и Питер торопливо повел меня к уже ждавшей машине через образовавшуюся толпу.
   Я молчала все время, пока мы поехали. Присоединившаяся к нам Сибил все еще хлюпала носом в платочек, одновременно начиная делиться своими впечатлениями о тех людях, которых видела в церкви.
   Это было вполне в ее стиле: не пропустить ничего достойного внимания, следуя по проходу за гробом. Среди упомянутых ею людей знакомых мне почти не было, посему ее замечания ничего не говорили мне.
   Уже возле кладбища я спросила:
   – А кто будет присутствовать при похоронах?
   Питер назвал мне имена нескольких близких друзей, женщин среди них не было.
   Тем не менее, когда гроб стали опускать в могилу, эта самая женщина появилась на кладбищенской дорожке.
   В руках у нее был большой букет алых роз. Став за спинами прочих скорбящих, она на мгновение исчезла из моего поля зрения; но потом, пока мы стояли со склоненными головами, шагнула вперед и бросила розы на крышку гроба.
   Я заметила, что Питер бросил на нее полный удивления взгляд, но тут она повернулась и быстро пошла прочь по той дорожке, по которой и пришла.
   Когда мы вернулись в машину, я спросила Питера, кто эта женщина.
   – Не имею представления, в первый раз ее вижу, – ответил он.
   – Довольно простая, на взгляд, женщина, – уверенно проговорила Сибил. – Наверное, одна из прошлых симпатий нашего дорогого Эдварда, полагаю, их у него было немало – он был такой привлекательный мужчина.
   – А мне кажется, нам важно знать, кто она такая, – сказала я.
   Питер удивился:
   – Важно? Почему?
   Тут я вспомнила, что в присутствии Сибил мне следует воздержаться от излишних подробностей.
   – Кстати, дядя Эдвард оставил завещание? – спросила я, меняя тему.
   – Полагаю что так, – ответил Питер. – Более того, его адвокат в церкви спрашивал меня, в Лондоне ли вы, так что вы, вероятно, в нем упомянуты.
   Я молчала до тех пор, пока мы не вернулись домой. И когда за Сибил захлопнулась входная дверь, повернулась к Питеру и сказала:
   – Мне нужно повидаться с адвокатами дяди Эдварда, причем немедленно. Вы можете проводить мне?
   – Нет, – ответил он. – Но к чему такая спешка? Мистер Джарвис свяжется с вами, если вы являетесь наследницей.
   – Дело не в этом! – возмутилась я. – Вы что же, считаете, что мне нужно срочно узнать, что именно дядя Эдвард оставил мне лично?
   – Но тогда зачем… – начал, было, Питер.
   – Вот что, дайте мне адрес, и я все вам объясню, когда вернусь. – Я проговорила это холодным тоном, не сомневаясь, что вызову недовольство Питера.
   Какая досада иметь дело с таким человеком, как Питер Флактон! Неужели он и впрямь мог подумать, что меня волнует, сделал ли дядя Эдвард меня своей наследницей или нет! Есть куда более важные вещи, в конце концов!
   – Это «Джарвис, Джарвис и Вебстер», Ганновер-сквер, номер двести, – ответил Питер. – Но послушайте, Мела…
   Я решила, что следует наказать его за то, что посмел подозревать меня в корысти, и потому решила оставить его в неведении в отношении моих мотивов.
   – Могу ли я воспользоваться автомобилем? – перебила я его.
   – Конечно, – ответил Питер, – но, может быть, вы сначала…
   И вновь я оборвала его, не дослушав. Закрыв за собой дверцу, я сказала шоферу, куда надо ехать, и прежде чем Питер мог что-то еще сказать, мы оставили его стоящим на мостовой.
   Адвокатская контора «Джарвис, Джарвис и Вебстер» оказалась в точности такой, какой я и представляла себе по прочитанным книгам контору английских солиситоров: мрачноватой и довольно унылой. Пожилой клерк сообщил мне, что мистер Джарвис не сможет принять меня, если только я не записалась заранее на прием.
   – Мистер Джарвис только что вернулся с похорон моего дяди, – проговорила я твердым тоном. – Передайте ему, что с ним хочет поговорить мисс Памела Макдональд.
   Меня провели в небольшую приемную. В комнате на низком столике стоял горшок с аспидистрой и экземпляр «Таймс». Вся обстановка говорила о том, что в этой стране делается все возможное для того, чтобы люди не стремились соприкасаться с законом и его представителями.
   Через несколько минут в приемной появился клерк и сказал, что мистер Джарвис готов меня принять. Голос его был полон укоризны, намекающей на грубое нарушение правил, которое я совершила, потребовав приема у мистера Джарвиса без предварительной записи.
   Сам мистер Джарвис, человек небольшого роста, морщинистый и как бы сушеный, принял меня, напротив, приветливо.
   – Я хотела бы ознакомиться с завещанием своего дяди, мистер Джарвис, – сказала я, сразу обратившись к сути дела.
   – Конечно, конечно. Я так и думал, что это является причиной вашего визита. Кстати, мисс Макдональд, я и сам намеревался встретиться с вами. Мистер Флактон сообщил мне в церкви о вашем приезде, а потом я видел вас входящей с леди Флактон…
   – Меня интересуют в данный момент не собственные дела, – прервала я его, – мне нужно знать, кто унаследовал состояние моего дяди.
   Мистер Джарвис позвонил в колокольчик и попросил явившегося без промедления клерка принести ему бумаги мистера Макфиллана. Можно было предположить, что документы эти должны были оказаться уже наготове, однако прошло не менее десяти минут, прежде чем они оказались в кабинете, а тем временем мы с мистером Джарвисом вели бессмысленный разговор о погоде.
   Он, конечно, выразил свои сожаления по поводу кончины дяди Эдварда, но после того, как я поблагодарила его за сочувствие, говорить стало не о чем.