Барбара Картленд
Таинственная служанка
Глава 1
1816 год
— Чтоб тебя черти взяли! Дьявольщина! Ах ты, дурень проклятый! Убери свои ручищи! Убирайся отсюда, слышишь? И чтобы я больше твоей мерзкой рожи здесь не видел! Ты уволен!
Камердинер стремглав выскочил из комнаты, а его лежавший в кровати хозяин продолжал сыпать крепкой руганью, более подходящей для солдатской казармы, чем для графской спальни. Мастерством браниться граф явно владел в совершенстве.
Выпустив пар, он почувствовал, что его ярость начинает понемногу спадать. Какое-то робкое движение в дальнем конце огромной спальни привлекло его внимание, и только теперь он понял, что там чистит камин какая-то служанка. Графу плохо было ее видно из-за резного изножья массивной кровати с балдахином, и, приподнявшись повыше на подушках, он повелительно сказал:
— Кто ты? Что ты здесь делаешь? Я не заметил, что в комнате кто-то есть!
Девушка обернулась, и больной заметил, что она необычайно худа. И ее личико под огромным чепцом казалось неестественно маленьким.
— Я… я чистила каминную решетку… милорд.
К его огромному удивлению, голос служанки был мелодичным и говорила она совершенно правильно, как говорят люди, получившие хорошее образование. Нежный голос, хрупкая фигурка и грациозность движений делали ее совершенно непохожей на крепких, розовощеких громогласных служанок. Граф смотрел, как она направляется к двери с тяжелым бронзовым ведром в руке.
— Поди сюда! — резко скомандовал он.
Она секунду помедлила. Потом, словно заставив себя повиноваться приказу, медленно подошла к кровати, и граф увидел, что девушка даже моложе, чем ему показалось издали.
Служанка остановилась у кровати, но он не успел ничего сказать, потому что увидел, с каким выражением она смотрит на его ногу, открытую выше колена, и на окровавленные бинты, которые его камердинер начал снимать с ран.
Граф уже готов был заговорить, когда она сказала — все тем же мягким мелодичным голосом:
— Вы разрешите мне… снять вашу повязку? Я имею некоторый опыт ухода за больными.
Граф удивленно посмотрел на нее, готовый резко отослать ее вон, потом не слишком любезно отозвался:
— Тебе все равно не удастся сделать мне еще больнее, чем сделал этот проклятый дурень, которого я только что прогнал с моих глаз.
Служанка подошла еще ближе к кровати, поставила на пол тяжелое ведро и остановилась, глядя на его ногу. Потом она очень осторожно отодвинула в сторону край повязки.
— Боюсь, милорд, что корпия, которой покрыли вашу рану, была приложена не правильно. Из-за этого она прилипла к ранам, так что вам наверняка будет больно — если только у нас не получится размочить ее теплой водой.
— Делай что хочешь! — проворчал граф. — Я постараюсь сдерживать свой язык.
— Забудьте, что я — женщина, милорд. Мой отец говорил, что мужчина, который может выносить боль и не сыпать проклятиями, либо святой, либо полный идиот.
Губы графа тронула едва заметная улыбка. Он все больше удивлялся правильности и грамотности ее речи.
Граф наблюдал за служанкой, которая направилась к умывальнику, где сначала тщательно вымыла руки. Потом девушка налила в фарфоровый тазик немного горячей воды, которую его камердинер приготовил, чтобы побрить его.
Подойдя с тазиком к постели, она взяла кусочек ваты со столика рядом с кроватью и, пропитав его водой, начала бережно отмачивать бинты, прилипшие к плохо заживающей ране, которая осталась на ноге графа Линдерста после того, как хирург удалил попавшую туда шрапнель.
Во время битвы при Ватерлоо он получил страшную рану чуть выше колена, и только благодаря своей несгибаемой воле и генеральскому авторитету смог предотвратить ампутацию ноги сразу же после боя.
— У вас качнется гангрена, милорд! — протестовал хирург. — И тогда вы потеряете не только ногу, но и жизнь!
— Я готов рискнуть, — твердо ответил граф. — Будь я проклят, если допущу, чтобы меня превратили в калеку с деревянным протезом, так что я даже не смогу сесть на лошадь!
— Я должен предупредить, милорд…
— А я не стану слушать ваши предупреждения и отказываюсь от ваших услуг весьма сомнительного качества! — бросил граф.
Тем не менее прошло несколько месяцев, пока его самочувствие улучшилось настолько, что графа смогли отвезти домой, в Англию, да и то на носилках. Все это время он сильно страдал от боли.
Прибегнув к услугам лондонских врачей, которыми он остался недоволен, граф приехал в Челтнем, потому что узнал, что практиковавший на этом курорте хирург, Томас Ньюэл, не имеет себе равных.
И действительно, граф оказался одним из многочисленных страждущих, которые приезжали в Челтнем исключительно из-за того, что этот город славился своими прекрасными врачами.
Хотя Томас Ньюэл заставил его милость испытать такие муки, каких ему не доводилось узнать за всю свою предыдущую жизнь, он оправдал возлагавшиеся на него надежды: было совершенно очевидно, что рана постепенно затягивается и начинает подживать.
Граф больше не сыпал проклятиями, хотя несколько раз морщился, пока служанка снимала с его ран последние куски пропитанной кровью корпии. Потом она обвела глазами спальню в поисках материала для новой перевязки.
— На комоде, — подсказал ей граф. Служанка нашла коробочку с бинтами и корпией, содержимым которой осталась, по всей видимости, недовольна.
— В чем дело? — осведомился граф.
— Все в порядке, если не считать того, что нет средства, которое помешало бы корпии прилипнуть к ране, как прилипла та, которую я только что сняла, — пояснила девушка. — Если ваша милость разрешит, я принесу вам мазь, которую изготавливает моя мать: она не только лечит рану, но и не дает корпии прилипать.
— Я готов воспользоваться любым зельем, даже сваренным из жабьих лап, лишь бы оно помогало, — ответил граф.
— Я принесу ее завтра, — пообещала служанка.
Приложив корпию к ранам, она укрепила ее на месте полосками чистой льняной ткани.
— А почему я должен ждать до завтра? — осведомился граф.
— Я не могу уйти домой, пока не закончу работу.
— А что у тебя за работа?
— Я занимаюсь уборкой дома.
— И давно ты здесь работаешь?
— Со вчерашнего дня.
Граф посмотрел на бронзовое ведерко, которое девушка поставила у его кровати.
— Надо полагать, на тебя возложили всю самую трудную и неприятную работу, — сказал он. — Судя по твоему виду, ты не можешь справляться с такой нагрузкой.
— Могу.
Она произнесла это с такой решимостью, что граф понял: все, что ей приходилось делать за этот день, давалось нелегко.
Наблюдая за тем, как ее тонкие пальчики ловко справляются с бинтами, граф обратил внимание на узенькие кости ее запястий. Такие руки явно не подходили для грязной тяжелой работы. Эта девушка вызывала его интерес, и он стал пытливо всматриваться в лицо необычной служанки.
Его нелегко было рассмотреть, потому что она низко наклоняла голову, и грубая оборка чепца закрывала почти все ее лицо. Но, когда девушка повернулась к комоду, чтобы взять еще один бинт, граф увидел, что лицо у нее очень худое — неестественно худое. Скулы резко выдавались, подбородок был туго обтянут кожей, маленький носик заострился…
Словно почувствовав на себе его внимательный взгляд, служанка подняла глаза, и графу показалось, что они непропорционально большие для такого маленького личика.
Он никогда не видел глаз такого необычного цвета: глубокие сине-зеленые, они напоминали бурное море. Их обрамляли темные и длинные ресницы.
Девушка вопросительно посмотрела на графа, а потом щеки ее чуть порозовели, и, опустив взгляд, она снова занялась его ранами.
Граф снова посмотрел на тоненькие запястья с выпирающими косточками и вспомнил, когда ему в последний раз доводилось видеть такие же.
Он видел их у португальских ребятишек, детей крестьян, чьи посевы были уничтожены во время военных действий! Противостоящие армии обрекли их на голод: солдаты присваивали все, что давала земля, ничего не оставляя местному населению. Особенно этим отличались французы.
Голод!
Истощенные люди вызывали в нем чувство бессильной ярости и отвращения, хотя он и сознавал, что недоедание — это одно из неизбежных ужасов войны. Ему слишком часто приходилось видеть истощенных от голода людей, чтобы он мог сейчас ошибиться.
Граф заметил, что, пока он думал о служанке, та закончила перевязывать ему ногу и сделала это с такой ловкостью, которая никак не давалась его камердинеру. Теперь она бережно укрыла его одеялом и снова взялась за ведерко с углем.
— Подожди! — остановил ее граф. — Я уже задал тебе вопрос, на который ты пока не ответила. Кто ты?
— Меня зовут Жизель, милорд… Жизель… Чарт.
Перед тем как назвать свою фамилию, она на секунду замялась, что не укрылось от графа.
— Ты не привыкла к такого рода работе?
— Нет, милорд, но я рада, что мне удалось получить ее.
— Твоя семья бедна? — продолжил расспросы граф.
— Очень бедна, милорд.
— И из кого она состоит?
— Из моей матери и маленького брата.
— Твой отец умер?
— Да, милорд, — едва слышно сказала Жизель.
— Тогда как же вы жили, пока не переехали сюда?
У него было такое чувство, что Жизель нехотя отвечает на его вопросы, но тем не менее положение не позволяло ей отказаться на них отвечать.
Она стояла, держа в руке бронзовое ведерко — настолько тяжелое, что ее тело перекосилось на один бок. Девушка казалась слишком хрупкой и воздушной для столь тяжелого груза.
Граф рассмотрел выпирающие ключицы над вырезом ее платья с набивным рисунком и острые худые локти.
Девушка явно страдала от сильного недоедания — он был абсолютно уверен в этом. Мраморная белизна ее кожи на самом деле была бледностью, свидетельствовавшей об анемии.
— Поставь ведро, пока я с тобой разговариваю, — резко приказал он.
Служанка послушалась, с опаской взглянув своими огромными глазами, словно боялась того, что он собирался сказать.
— Ты понапрасну растрачиваешь свои таланты, Жизель, — сказал он, немного помолчав. — Грех чистить камины, таскать уголь и драить полы, когда твои пальцы обладают даром целительства.
Жизель никак не реагировала на его слова: она пассивно стояла и ждала, что будет дальше. Граф добавил:
— Я собираюсь поговорить с домоправительницей, чтобы ты оставила работу и обслуживала исключительно меня.
— Не думаю, чтобы она это разрешила, милорд. Слуг в доме недостаточно, поэтому меня и взяли сюда на работу. В город съезжаются гости по случаю близкого открытия новой ассамблеи.
— Проблемы домоправительницы меня не интересуют, — высокомерно ответил граф. — Если я пожелаю пользоваться твоими услугами, а она будет возражать, тогда я сам стану твоим нанимателем.
Он помолчал, задумчиво глядя на нее.
— Наверное, так в любом случае будет лучше. Мне надо, чтобы ты два раза в день перебинтовывала мне ногу. И, несомненно, найдется немало услуг, которые ты сможешь мне оказывать: ты возьмешь на себя все те обязанности, которые женщинам даются легче, чем мужчинам.
— Я… я очень… благодарна вашей милости… но… я предпочла бы отказаться.
— Отказаться? С какой это стати ты отказываешься от моего предложения? — изумился граф.
— Потому, милорд, что я не могу рисковать потерей работы, которую я здесь нашла.
— Рисковать? — Граф с недоумением уставился на Жизель. — А почему вдруг пошла речь о риске?
— Я бы не хотела быть уволенной… как вы только что уволили вашего камердинера, — тихо ответила она.
Граф расхохотался.
— Если ты решила, что я уволил Бэтли, то ты глубоко ошибаешься! Даже если бы я попытался это сделать, то, думаю, он все равно не ушел бы. Он служит у меня уже пятнадцать лет и привык к моей несдержанности и грубой речи. По отношению к тебе я постараюсь быть осторожнее.
Жизель переплела пальцы и посмотрела на графа еще более опасливо, чем прежде.
— Ну что еще не дает тебе покоя? — спросил он. — Не могу поверить, чтобы ты не сочла уход за больным хозяином более приятным делом, чем выполнение приказов других слуг. Неужели тебе понравится быть на побегушках?
— Дело… не в этом… милорд, — на ее личике явно читалось смущение.
— Тогда в чем же?
— Я думала о том… какое вознаграждение… вы мне предложите, — несмело произнесла Жизель.
— Сколько ты получаешь сейчас?
— Десять шиллингов в неделю, милорд. Это хорошие деньги. Все знают, что прислуга в Немецком коттедже получает высокую плату. В другом месте мне столько могут и не дать.
— Десять шиллингов? — переспросил граф. — Ну я предложу тебе вдвое больше.
Он увидел, как в ее огромных глазах вспыхнуло изумление, тут же сменившееся радостью.
Жизель решительно подняла голову и неожиданно сказала:
— Я не желаю принимать милостыню, милорд.
— Несмотря на то, что нуждаешься в ней, — сухо отозвался граф.
Ее худые щеки снова залила краска, и он поспешно спросил:
— В твоем доме нет никаких денег, кроме тех, что зарабатываешь ты?
— Н-нет, милорд.
— Тогда как же вы жили до сих пор? — удивился он.
— Моя мама… очень хорошо вышивает… Но, к несчастью, у нее стали плохо двигаться пальцы, так что сейчас она не может… работать.
— Тогда ты примешь от меня плату фунт в неделю.
Жизель некоторое время боролась с собой, но потом ответила:
— Спасибо, милорд.
— Возьми плату за первую неделю прямо сейчас, — распорядился граф. — В верхнем ящике комода лежит гинея. А потом ты иди и переоденься в свое обычное платье, и, перед тем как отправиться домой за мазью, которую ты мне пообещала, ты составишь мне компанию за ленчем.
— 3 — за… ленчем, милорд?
— Да, я так и сказал.
— Но… это нехорошо, милорд, — возразила Жизель.
— Почему это?
— Я… я — служанка, милорд.
— Боже правый! Уж не собралась ли ты обучать меня этикету? — насмешливо воскликнул граф. — Няня ест со своими воспитанниками, гувернер может разделять трапезу со своими учениками, и если я желаю, чтобы моя сиделка составляла мне компанию во время ленча, то она будет делать то, что ей сказано!
— Да… милорд.
— Выполняй мои распоряжения, и мы поладим. Немедленно пришли ко мне домоправительницу. Но сначала я поговорю с Бэтли. Полагаю, ты найдешь его за дверью.
Жизель бросила на графа быстрый взгляд, а потом снова подняла бронзовое ведерко. Не оборачиваясь на него, она вышла из спальни, аккуратно закрыв за собой дверь.
Граф откинулся на подушки. Тут явно крылась какая-то тайна, а он очень любил их разгадывать.
Не успела за служанкой закрыться дверь, как в комнате появился Бэтли.
— Я нанимаю эту молодую женщину в сиделки, Бэтли, — сообщил ему граф.
— Надеюсь, ее услуги устроят вас, милорд, — ответил тот.
Он говорил сдержанным, слегка обиженным тоном, к которому прибегал всякий раз, когда граф позволял себе его обругать, хотя оба понимали, что это только игра.
— Она — не обычная прислуга, Бэтли, — продолжил граф.
— Да, милорд. Я это понял еще вчера, когда увидел ее внизу.
— Откуда она?
— Попытаюсь выяснить, милорд. Но, наверное, никто ничего об этом не знает. В доме сильно не хватает прислуги, а полковник любит, чтобы дом всегда был обеспечен полностью.
Граф и сам знал, что это так. Полковник Беркли, гостем которого он стал, владелец Немецкого коттеджа, всегда требовал идеального обслуживания и устраивал невообразимый шум, если оно оказывалось не на уровне. Некоронованный король Челтнема, Уильям Фицхардинг Беркли был старшим сыном пятого графа Беркли. Шестью годами раньше, в 1810 году, он заседал в палате общин, представляя графство Глостер, но отказался от места после смерти отца, ожидая, что станет членом палаты лордов в качестве шестого графа Беркли. Однако его притязания на графский титул были отвергнуты на том основании, что бракосочетание его родителей имело место только после рождения первых трех их сыновей.
Вдовствующая леди Беркли сумела тем не менее убедить своего четвертого сына, Мортона, что это решение не правильное, и тот отказался принять и титул, и поместья.
Полковник Беркли, как его многие продолжали называть — для родственников и друзей он был Фицем, — остался таким образом главой семьи, владельцем замка Беркли и всех фамильных поместий.
Высокий и красивый мужчина, полковник Беркли был к тому же человеком властным и в том, что касалось Челтнема, настоящим тираном. Этот курортный город стал его хобби, и он щедро тратил свое время и собственные деньги па это место, где его необычный стиль жизни стал постоянным источником пересудов и интереса как для горожан, так и для приезжих.
Но его не волновало, что о нем говорят. Полковник Беркли не подчинялся никаким правилам, и ни один прием не мог считаться по-настоящему удачным, если он па нем не появлялся. Рауты, обеды, ассамблеи и театральные представления — все устраивалось тогда, когда это было удобно ему.
Будучи холостяком, он мог стать желанным зятем для любой светской маменьки, но он не собирался жертвовать своей свободой раньше, чем ему самому этого захочется. Вот почему в Немецком коттедже, где сейчас гостил граф, успело перебывать множество красивых дам, которые состояли в интимных отношениях с полковником, но которые не надеялись получить от него обручальное кольцо на безымянный пальчик.
Граф познакомился с полковником давно, на охоте, и они стали близкими друзьями благодаря этой общей страсти.
Полковник Беркли, который уже в возрасте шестнадцати лет имел собственную свору гончих на зайцев, сейчас, став тридцатилетним мужчиной, попеременно устраивал охоты в графствах Котсуолд и Беркли. Он заставил псарей Беркли отказаться от своих прежних бежевых курток: теперь они носили алые куртки с черным бархатным воротником, на котором серебром и золотом была вышита вытянувшаяся в прыжке лиса. Полковник отличался от многих других охотников тем, что всегда был готов щедро расплатиться за потрепанную домашнюю птицу, потравленные посевы или любой другой ущерб, причиненный его гончими.
В настоящий момент он находился в своем замке — вот почему граф жил в Немецком коттедже один. Однако двадцатипятиминутная поездка от замка до Челтнема была для него сущим пустяком: во время охоты он проезжал гораздо большие расстояния.
В Челтнеме было принято называть большие великолепные особняки, которых в городе было немалое количество, коттеджами. На самом деле эти строения ничем не напоминали сельские домики, чье имя они позаимствовали, и окружавшая гостя роскошь пришлась графу весьма по вкусу.
Граф прекрасно понимал, что даже в самой лучшей гостинице, которой в Челтнеме считался «Плуг», он не нашел бы таких удобств, которыми мог пользоваться в качестве гостя полковника.
Графа Линдерста ничуть не смутило то, что он готов лишить служанки человека, гостем которого он являлся, служанку, услугами которой ему хотелось пользоваться самому. Он послал за домоправительницей и сообщил ей о своем решении. Поскольку эта достойная женщина привыкла к своему довольно взбалмошному господину, и считала все поступки знати совершенно необъяснимыми, она только сделала реверанс и сказала графу, что хотя это и будет нелегко, по она постарается найти кого-нибудь взамен Жизели.
— А почему это может быть нелегко? — осведомился граф.
— Девушки не всегда хотят работать в замке или в особняке, — отвечала миссис Кингдом.
Тут граф вспомнил, что одним из любимых занятий его друга было производство все новых и новых незаконнорожденных Беркли. Он слышал, что в радиусе десяти миль от замка уже насчитывалось около тридцати его отпрысков.
Тем более удивительным казалось то, что Жизель работает в Немецком коттедже! Немного подумав, граф решил, что скорее всего девушка не подозревала о дурной славе своего нанимателя.
— А что вам известно об этой девушке? — спросил граф у домоправительницы.
— Ничего, милорд. У нее хорошие манеры и правильная речь, и она явно выделяется из числа других служанок, которые предлагали нам свои услуги. Я взяла ее, надеясь, что она нам подойдет.
— Вы должны были заметить, что она кажется слишком хрупкой, чтобы выполнять ту работу, которую вы ей поручили.
Миссис Кингдом молча пожала плечами.
Она не стала ничего говорить, но дала ясно понять, что прислуга или может работать, или не может. И в последнем случае выход только один: избавиться от нее.
Граф, который имел немалый опыт общения с людьми — и мужчинами, и женщинами, — обладающими властью, понял все, чего не высказала вслух миссис Кингдом.
— Жизель будет обслуживать меня, и я буду сам ей платить, — сообщил он. — Поскольку она не ночует в доме, ей понадобится комната, в которой она могла бы переодеваться, если у нее будет такое желание.
— Это будет сделано, милорд.
Миссис Кингдом вежливо присела и покинула спальню. Граф сразу же вызвал своего камердинера.
— Еда, Бэтли! Где еда, которую я заказал?
— Сейчас принесут, милорд. На вас не похоже есть так рано.
— Я буду есть тогда, когда пожелаю, — резко одернул его граф. — И скажи дворецкому, чтобы подал бутылку пристойного кларета.
— Будет исполнено, милорд.
Граф наблюдал за тем, как два лакея внесли в его спальню стол, который придвинули к его кровати. Потом появился поднос с холодными закусками, которые внушили бы аппетит даже самому привередливому гурману.
В отличие от многих своих знакомых, полковник Беркли любил хорошо поесть не меньше, чем хорошо выпить. Сам граф во время пребывания за границей тоже научился ценить более тонкий вкус континентальной кухни.
— Сегодня вечером я закажу нечто особенное, — решил он.
Он понял, что ему интересно поставить эксперимент: посмотреть, как изголодавшийся человек отреагирует на внезапное изобилие пищи Как часто, когда он был в Португалии, ему хотелось бы иметь сотню запряженных волами фургонов, полных зерна! Тогда он мог бы раздать его голодающим женщинам и детям… Однако в то время даже войскам часто приходилось терпеть лишения, так что делиться с другими было просто нечем.
Граф Линдерст никак не ожидал столкнуться с подобной проблемой в Англии: даже после долгой войны с Наполеоном она на первый взгляд представилась ему страной, где текут реки с молоком и медом.
Тут его размышления прервало появление Жизели: она выглядела теперь совсем иначе, чем когда выходила в наряде прислуги и с тяжелым ведром в руке.
Сейчас на ней было надето простое голубое платье, фасон которого графу показался несколько старомодным. В то же время это был явно не такой наряд, который могла бы носить прислуга. Вокруг шеи был небольшой муслиновый воротничок, завязанный бантом из голубой бархотки, а рукава заканчивались муслиновыми же рюшами на запястьях. Они скрыли под собой острые косточки на ее руках, но ничто не могло скрыть ввалившихся щек и глубоких теней вокруг рта.
Жизель сняла уродливый чепец, и граф впервые увидел ее волосы: светлые пряди над чистым высоким лбом были зачесаны наверх. Прическа была достаточно модной, но он решил, что недоедание так же сильно отразилось на ее волосах, как и на фигуре и лице: пряди казались безжизненными и тусклыми.
Жизель остановилась у самой двери, но, бросив беглый взгляд на стол, уставленный серебряными блюдами, смотрела потом только на графа.
— Я жду, пока ты присоединишься ко мне, — сказал он. — Я решил, что в данных обстоятельствах ты предпочтешь, чтобы за нами никто не ухаживал — вернее, это ты будешь ухаживать за мной.
— Да, милорд.
— Я хочу выпить рюмку кларета и надеюсь, что ты выпьешь со мной.
Жизель взяла графин с сервировочного столика и наполнила вином стоявшую перед графом рюмку. Однако на свою она только нерешительно посмотрела и наполнять ее не стала.
— Тебе полезно будет немного выпить, — сказал граф.
— По-моему, это было бы… неразумно, милорд.
— Почему?
Задав вопрос, он понял, насколько был бестактен, и поспешно спросил другое:
— Когда ты ела в последний раз?
— Вчера вечером, перед тем, как отсюда уйти.
— И насколько плотным был обед? — Мне казалось, что я настолько голодна, что съем все до крошки, но мне почему-то было трудно глотать, и я не справилась со своей порцией.
Граф знал, что именно такими бывают неизбежные последствия недоедания.
— Полагаю, ты унесла домой то, что не смогла съесть? — деловито осведомился он.
— Этого я сделать… не смогла, ваша милость.
— Тебе не дали еды с собой?
— Я спросила у повара, нельзя ли мне взять с собой полцыпленка, который остался от вашего ужина. Повар как раз собирался выбросить его в помойное ведро.
Немного помолчав, она добавила:
— Он мне не ответил. Он бросил остатки цыпленка собаке, которая была уже так сыта, что даже не посмотрела на него.
Она рассказала эту историю без всяких эмоций: просто сообщила о фактах.
— Садись, — сказал граф. — Я хочу убедиться в том, что ты хорошо поела. И еще до начала позволь пообещать, что все оставшееся ты можешь унести домой.
Он увидел, как Жизель напряглась. Помолчав секунду, она сказала:
— Вы заставили меня пожалеть о том, что я вам рассказала. Эта история вовсе не значит, что я прошу милостыню, милорд.
— Я принял это решение еще до того, как ее услышал, — возразил граф. — А теперь ешь, дитя, и, ради бога, прекрати мне перечить. Если я чего терпеть не могу, так это того, чтобы на каждое мое слово мне возражали.
— Чтоб тебя черти взяли! Дьявольщина! Ах ты, дурень проклятый! Убери свои ручищи! Убирайся отсюда, слышишь? И чтобы я больше твоей мерзкой рожи здесь не видел! Ты уволен!
Камердинер стремглав выскочил из комнаты, а его лежавший в кровати хозяин продолжал сыпать крепкой руганью, более подходящей для солдатской казармы, чем для графской спальни. Мастерством браниться граф явно владел в совершенстве.
Выпустив пар, он почувствовал, что его ярость начинает понемногу спадать. Какое-то робкое движение в дальнем конце огромной спальни привлекло его внимание, и только теперь он понял, что там чистит камин какая-то служанка. Графу плохо было ее видно из-за резного изножья массивной кровати с балдахином, и, приподнявшись повыше на подушках, он повелительно сказал:
— Кто ты? Что ты здесь делаешь? Я не заметил, что в комнате кто-то есть!
Девушка обернулась, и больной заметил, что она необычайно худа. И ее личико под огромным чепцом казалось неестественно маленьким.
— Я… я чистила каминную решетку… милорд.
К его огромному удивлению, голос служанки был мелодичным и говорила она совершенно правильно, как говорят люди, получившие хорошее образование. Нежный голос, хрупкая фигурка и грациозность движений делали ее совершенно непохожей на крепких, розовощеких громогласных служанок. Граф смотрел, как она направляется к двери с тяжелым бронзовым ведром в руке.
— Поди сюда! — резко скомандовал он.
Она секунду помедлила. Потом, словно заставив себя повиноваться приказу, медленно подошла к кровати, и граф увидел, что девушка даже моложе, чем ему показалось издали.
Служанка остановилась у кровати, но он не успел ничего сказать, потому что увидел, с каким выражением она смотрит на его ногу, открытую выше колена, и на окровавленные бинты, которые его камердинер начал снимать с ран.
Граф уже готов был заговорить, когда она сказала — все тем же мягким мелодичным голосом:
— Вы разрешите мне… снять вашу повязку? Я имею некоторый опыт ухода за больными.
Граф удивленно посмотрел на нее, готовый резко отослать ее вон, потом не слишком любезно отозвался:
— Тебе все равно не удастся сделать мне еще больнее, чем сделал этот проклятый дурень, которого я только что прогнал с моих глаз.
Служанка подошла еще ближе к кровати, поставила на пол тяжелое ведро и остановилась, глядя на его ногу. Потом она очень осторожно отодвинула в сторону край повязки.
— Боюсь, милорд, что корпия, которой покрыли вашу рану, была приложена не правильно. Из-за этого она прилипла к ранам, так что вам наверняка будет больно — если только у нас не получится размочить ее теплой водой.
— Делай что хочешь! — проворчал граф. — Я постараюсь сдерживать свой язык.
— Забудьте, что я — женщина, милорд. Мой отец говорил, что мужчина, который может выносить боль и не сыпать проклятиями, либо святой, либо полный идиот.
Губы графа тронула едва заметная улыбка. Он все больше удивлялся правильности и грамотности ее речи.
Граф наблюдал за служанкой, которая направилась к умывальнику, где сначала тщательно вымыла руки. Потом девушка налила в фарфоровый тазик немного горячей воды, которую его камердинер приготовил, чтобы побрить его.
Подойдя с тазиком к постели, она взяла кусочек ваты со столика рядом с кроватью и, пропитав его водой, начала бережно отмачивать бинты, прилипшие к плохо заживающей ране, которая осталась на ноге графа Линдерста после того, как хирург удалил попавшую туда шрапнель.
Во время битвы при Ватерлоо он получил страшную рану чуть выше колена, и только благодаря своей несгибаемой воле и генеральскому авторитету смог предотвратить ампутацию ноги сразу же после боя.
— У вас качнется гангрена, милорд! — протестовал хирург. — И тогда вы потеряете не только ногу, но и жизнь!
— Я готов рискнуть, — твердо ответил граф. — Будь я проклят, если допущу, чтобы меня превратили в калеку с деревянным протезом, так что я даже не смогу сесть на лошадь!
— Я должен предупредить, милорд…
— А я не стану слушать ваши предупреждения и отказываюсь от ваших услуг весьма сомнительного качества! — бросил граф.
Тем не менее прошло несколько месяцев, пока его самочувствие улучшилось настолько, что графа смогли отвезти домой, в Англию, да и то на носилках. Все это время он сильно страдал от боли.
Прибегнув к услугам лондонских врачей, которыми он остался недоволен, граф приехал в Челтнем, потому что узнал, что практиковавший на этом курорте хирург, Томас Ньюэл, не имеет себе равных.
И действительно, граф оказался одним из многочисленных страждущих, которые приезжали в Челтнем исключительно из-за того, что этот город славился своими прекрасными врачами.
Хотя Томас Ньюэл заставил его милость испытать такие муки, каких ему не доводилось узнать за всю свою предыдущую жизнь, он оправдал возлагавшиеся на него надежды: было совершенно очевидно, что рана постепенно затягивается и начинает подживать.
Граф больше не сыпал проклятиями, хотя несколько раз морщился, пока служанка снимала с его ран последние куски пропитанной кровью корпии. Потом она обвела глазами спальню в поисках материала для новой перевязки.
— На комоде, — подсказал ей граф. Служанка нашла коробочку с бинтами и корпией, содержимым которой осталась, по всей видимости, недовольна.
— В чем дело? — осведомился граф.
— Все в порядке, если не считать того, что нет средства, которое помешало бы корпии прилипнуть к ране, как прилипла та, которую я только что сняла, — пояснила девушка. — Если ваша милость разрешит, я принесу вам мазь, которую изготавливает моя мать: она не только лечит рану, но и не дает корпии прилипать.
— Я готов воспользоваться любым зельем, даже сваренным из жабьих лап, лишь бы оно помогало, — ответил граф.
— Я принесу ее завтра, — пообещала служанка.
Приложив корпию к ранам, она укрепила ее на месте полосками чистой льняной ткани.
— А почему я должен ждать до завтра? — осведомился граф.
— Я не могу уйти домой, пока не закончу работу.
— А что у тебя за работа?
— Я занимаюсь уборкой дома.
— И давно ты здесь работаешь?
— Со вчерашнего дня.
Граф посмотрел на бронзовое ведерко, которое девушка поставила у его кровати.
— Надо полагать, на тебя возложили всю самую трудную и неприятную работу, — сказал он. — Судя по твоему виду, ты не можешь справляться с такой нагрузкой.
— Могу.
Она произнесла это с такой решимостью, что граф понял: все, что ей приходилось делать за этот день, давалось нелегко.
Наблюдая за тем, как ее тонкие пальчики ловко справляются с бинтами, граф обратил внимание на узенькие кости ее запястий. Такие руки явно не подходили для грязной тяжелой работы. Эта девушка вызывала его интерес, и он стал пытливо всматриваться в лицо необычной служанки.
Его нелегко было рассмотреть, потому что она низко наклоняла голову, и грубая оборка чепца закрывала почти все ее лицо. Но, когда девушка повернулась к комоду, чтобы взять еще один бинт, граф увидел, что лицо у нее очень худое — неестественно худое. Скулы резко выдавались, подбородок был туго обтянут кожей, маленький носик заострился…
Словно почувствовав на себе его внимательный взгляд, служанка подняла глаза, и графу показалось, что они непропорционально большие для такого маленького личика.
Он никогда не видел глаз такого необычного цвета: глубокие сине-зеленые, они напоминали бурное море. Их обрамляли темные и длинные ресницы.
Девушка вопросительно посмотрела на графа, а потом щеки ее чуть порозовели, и, опустив взгляд, она снова занялась его ранами.
Граф снова посмотрел на тоненькие запястья с выпирающими косточками и вспомнил, когда ему в последний раз доводилось видеть такие же.
Он видел их у португальских ребятишек, детей крестьян, чьи посевы были уничтожены во время военных действий! Противостоящие армии обрекли их на голод: солдаты присваивали все, что давала земля, ничего не оставляя местному населению. Особенно этим отличались французы.
Голод!
Истощенные люди вызывали в нем чувство бессильной ярости и отвращения, хотя он и сознавал, что недоедание — это одно из неизбежных ужасов войны. Ему слишком часто приходилось видеть истощенных от голода людей, чтобы он мог сейчас ошибиться.
Граф заметил, что, пока он думал о служанке, та закончила перевязывать ему ногу и сделала это с такой ловкостью, которая никак не давалась его камердинеру. Теперь она бережно укрыла его одеялом и снова взялась за ведерко с углем.
— Подожди! — остановил ее граф. — Я уже задал тебе вопрос, на который ты пока не ответила. Кто ты?
— Меня зовут Жизель, милорд… Жизель… Чарт.
Перед тем как назвать свою фамилию, она на секунду замялась, что не укрылось от графа.
— Ты не привыкла к такого рода работе?
— Нет, милорд, но я рада, что мне удалось получить ее.
— Твоя семья бедна? — продолжил расспросы граф.
— Очень бедна, милорд.
— И из кого она состоит?
— Из моей матери и маленького брата.
— Твой отец умер?
— Да, милорд, — едва слышно сказала Жизель.
— Тогда как же вы жили, пока не переехали сюда?
У него было такое чувство, что Жизель нехотя отвечает на его вопросы, но тем не менее положение не позволяло ей отказаться на них отвечать.
Она стояла, держа в руке бронзовое ведерко — настолько тяжелое, что ее тело перекосилось на один бок. Девушка казалась слишком хрупкой и воздушной для столь тяжелого груза.
Граф рассмотрел выпирающие ключицы над вырезом ее платья с набивным рисунком и острые худые локти.
Девушка явно страдала от сильного недоедания — он был абсолютно уверен в этом. Мраморная белизна ее кожи на самом деле была бледностью, свидетельствовавшей об анемии.
— Поставь ведро, пока я с тобой разговариваю, — резко приказал он.
Служанка послушалась, с опаской взглянув своими огромными глазами, словно боялась того, что он собирался сказать.
— Ты понапрасну растрачиваешь свои таланты, Жизель, — сказал он, немного помолчав. — Грех чистить камины, таскать уголь и драить полы, когда твои пальцы обладают даром целительства.
Жизель никак не реагировала на его слова: она пассивно стояла и ждала, что будет дальше. Граф добавил:
— Я собираюсь поговорить с домоправительницей, чтобы ты оставила работу и обслуживала исключительно меня.
— Не думаю, чтобы она это разрешила, милорд. Слуг в доме недостаточно, поэтому меня и взяли сюда на работу. В город съезжаются гости по случаю близкого открытия новой ассамблеи.
— Проблемы домоправительницы меня не интересуют, — высокомерно ответил граф. — Если я пожелаю пользоваться твоими услугами, а она будет возражать, тогда я сам стану твоим нанимателем.
Он помолчал, задумчиво глядя на нее.
— Наверное, так в любом случае будет лучше. Мне надо, чтобы ты два раза в день перебинтовывала мне ногу. И, несомненно, найдется немало услуг, которые ты сможешь мне оказывать: ты возьмешь на себя все те обязанности, которые женщинам даются легче, чем мужчинам.
— Я… я очень… благодарна вашей милости… но… я предпочла бы отказаться.
— Отказаться? С какой это стати ты отказываешься от моего предложения? — изумился граф.
— Потому, милорд, что я не могу рисковать потерей работы, которую я здесь нашла.
— Рисковать? — Граф с недоумением уставился на Жизель. — А почему вдруг пошла речь о риске?
— Я бы не хотела быть уволенной… как вы только что уволили вашего камердинера, — тихо ответила она.
Граф расхохотался.
— Если ты решила, что я уволил Бэтли, то ты глубоко ошибаешься! Даже если бы я попытался это сделать, то, думаю, он все равно не ушел бы. Он служит у меня уже пятнадцать лет и привык к моей несдержанности и грубой речи. По отношению к тебе я постараюсь быть осторожнее.
Жизель переплела пальцы и посмотрела на графа еще более опасливо, чем прежде.
— Ну что еще не дает тебе покоя? — спросил он. — Не могу поверить, чтобы ты не сочла уход за больным хозяином более приятным делом, чем выполнение приказов других слуг. Неужели тебе понравится быть на побегушках?
— Дело… не в этом… милорд, — на ее личике явно читалось смущение.
— Тогда в чем же?
— Я думала о том… какое вознаграждение… вы мне предложите, — несмело произнесла Жизель.
— Сколько ты получаешь сейчас?
— Десять шиллингов в неделю, милорд. Это хорошие деньги. Все знают, что прислуга в Немецком коттедже получает высокую плату. В другом месте мне столько могут и не дать.
— Десять шиллингов? — переспросил граф. — Ну я предложу тебе вдвое больше.
Он увидел, как в ее огромных глазах вспыхнуло изумление, тут же сменившееся радостью.
Жизель решительно подняла голову и неожиданно сказала:
— Я не желаю принимать милостыню, милорд.
— Несмотря на то, что нуждаешься в ней, — сухо отозвался граф.
Ее худые щеки снова залила краска, и он поспешно спросил:
— В твоем доме нет никаких денег, кроме тех, что зарабатываешь ты?
— Н-нет, милорд.
— Тогда как же вы жили до сих пор? — удивился он.
— Моя мама… очень хорошо вышивает… Но, к несчастью, у нее стали плохо двигаться пальцы, так что сейчас она не может… работать.
— Тогда ты примешь от меня плату фунт в неделю.
Жизель некоторое время боролась с собой, но потом ответила:
— Спасибо, милорд.
— Возьми плату за первую неделю прямо сейчас, — распорядился граф. — В верхнем ящике комода лежит гинея. А потом ты иди и переоденься в свое обычное платье, и, перед тем как отправиться домой за мазью, которую ты мне пообещала, ты составишь мне компанию за ленчем.
— 3 — за… ленчем, милорд?
— Да, я так и сказал.
— Но… это нехорошо, милорд, — возразила Жизель.
— Почему это?
— Я… я — служанка, милорд.
— Боже правый! Уж не собралась ли ты обучать меня этикету? — насмешливо воскликнул граф. — Няня ест со своими воспитанниками, гувернер может разделять трапезу со своими учениками, и если я желаю, чтобы моя сиделка составляла мне компанию во время ленча, то она будет делать то, что ей сказано!
— Да… милорд.
— Выполняй мои распоряжения, и мы поладим. Немедленно пришли ко мне домоправительницу. Но сначала я поговорю с Бэтли. Полагаю, ты найдешь его за дверью.
Жизель бросила на графа быстрый взгляд, а потом снова подняла бронзовое ведерко. Не оборачиваясь на него, она вышла из спальни, аккуратно закрыв за собой дверь.
Граф откинулся на подушки. Тут явно крылась какая-то тайна, а он очень любил их разгадывать.
Не успела за служанкой закрыться дверь, как в комнате появился Бэтли.
— Я нанимаю эту молодую женщину в сиделки, Бэтли, — сообщил ему граф.
— Надеюсь, ее услуги устроят вас, милорд, — ответил тот.
Он говорил сдержанным, слегка обиженным тоном, к которому прибегал всякий раз, когда граф позволял себе его обругать, хотя оба понимали, что это только игра.
— Она — не обычная прислуга, Бэтли, — продолжил граф.
— Да, милорд. Я это понял еще вчера, когда увидел ее внизу.
— Откуда она?
— Попытаюсь выяснить, милорд. Но, наверное, никто ничего об этом не знает. В доме сильно не хватает прислуги, а полковник любит, чтобы дом всегда был обеспечен полностью.
Граф и сам знал, что это так. Полковник Беркли, гостем которого он стал, владелец Немецкого коттеджа, всегда требовал идеального обслуживания и устраивал невообразимый шум, если оно оказывалось не на уровне. Некоронованный король Челтнема, Уильям Фицхардинг Беркли был старшим сыном пятого графа Беркли. Шестью годами раньше, в 1810 году, он заседал в палате общин, представляя графство Глостер, но отказался от места после смерти отца, ожидая, что станет членом палаты лордов в качестве шестого графа Беркли. Однако его притязания на графский титул были отвергнуты на том основании, что бракосочетание его родителей имело место только после рождения первых трех их сыновей.
Вдовствующая леди Беркли сумела тем не менее убедить своего четвертого сына, Мортона, что это решение не правильное, и тот отказался принять и титул, и поместья.
Полковник Беркли, как его многие продолжали называть — для родственников и друзей он был Фицем, — остался таким образом главой семьи, владельцем замка Беркли и всех фамильных поместий.
Высокий и красивый мужчина, полковник Беркли был к тому же человеком властным и в том, что касалось Челтнема, настоящим тираном. Этот курортный город стал его хобби, и он щедро тратил свое время и собственные деньги па это место, где его необычный стиль жизни стал постоянным источником пересудов и интереса как для горожан, так и для приезжих.
Но его не волновало, что о нем говорят. Полковник Беркли не подчинялся никаким правилам, и ни один прием не мог считаться по-настоящему удачным, если он па нем не появлялся. Рауты, обеды, ассамблеи и театральные представления — все устраивалось тогда, когда это было удобно ему.
Будучи холостяком, он мог стать желанным зятем для любой светской маменьки, но он не собирался жертвовать своей свободой раньше, чем ему самому этого захочется. Вот почему в Немецком коттедже, где сейчас гостил граф, успело перебывать множество красивых дам, которые состояли в интимных отношениях с полковником, но которые не надеялись получить от него обручальное кольцо на безымянный пальчик.
Граф познакомился с полковником давно, на охоте, и они стали близкими друзьями благодаря этой общей страсти.
Полковник Беркли, который уже в возрасте шестнадцати лет имел собственную свору гончих на зайцев, сейчас, став тридцатилетним мужчиной, попеременно устраивал охоты в графствах Котсуолд и Беркли. Он заставил псарей Беркли отказаться от своих прежних бежевых курток: теперь они носили алые куртки с черным бархатным воротником, на котором серебром и золотом была вышита вытянувшаяся в прыжке лиса. Полковник отличался от многих других охотников тем, что всегда был готов щедро расплатиться за потрепанную домашнюю птицу, потравленные посевы или любой другой ущерб, причиненный его гончими.
В настоящий момент он находился в своем замке — вот почему граф жил в Немецком коттедже один. Однако двадцатипятиминутная поездка от замка до Челтнема была для него сущим пустяком: во время охоты он проезжал гораздо большие расстояния.
В Челтнеме было принято называть большие великолепные особняки, которых в городе было немалое количество, коттеджами. На самом деле эти строения ничем не напоминали сельские домики, чье имя они позаимствовали, и окружавшая гостя роскошь пришлась графу весьма по вкусу.
Граф прекрасно понимал, что даже в самой лучшей гостинице, которой в Челтнеме считался «Плуг», он не нашел бы таких удобств, которыми мог пользоваться в качестве гостя полковника.
Графа Линдерста ничуть не смутило то, что он готов лишить служанки человека, гостем которого он являлся, служанку, услугами которой ему хотелось пользоваться самому. Он послал за домоправительницей и сообщил ей о своем решении. Поскольку эта достойная женщина привыкла к своему довольно взбалмошному господину, и считала все поступки знати совершенно необъяснимыми, она только сделала реверанс и сказала графу, что хотя это и будет нелегко, по она постарается найти кого-нибудь взамен Жизели.
— А почему это может быть нелегко? — осведомился граф.
— Девушки не всегда хотят работать в замке или в особняке, — отвечала миссис Кингдом.
Тут граф вспомнил, что одним из любимых занятий его друга было производство все новых и новых незаконнорожденных Беркли. Он слышал, что в радиусе десяти миль от замка уже насчитывалось около тридцати его отпрысков.
Тем более удивительным казалось то, что Жизель работает в Немецком коттедже! Немного подумав, граф решил, что скорее всего девушка не подозревала о дурной славе своего нанимателя.
— А что вам известно об этой девушке? — спросил граф у домоправительницы.
— Ничего, милорд. У нее хорошие манеры и правильная речь, и она явно выделяется из числа других служанок, которые предлагали нам свои услуги. Я взяла ее, надеясь, что она нам подойдет.
— Вы должны были заметить, что она кажется слишком хрупкой, чтобы выполнять ту работу, которую вы ей поручили.
Миссис Кингдом молча пожала плечами.
Она не стала ничего говорить, но дала ясно понять, что прислуга или может работать, или не может. И в последнем случае выход только один: избавиться от нее.
Граф, который имел немалый опыт общения с людьми — и мужчинами, и женщинами, — обладающими властью, понял все, чего не высказала вслух миссис Кингдом.
— Жизель будет обслуживать меня, и я буду сам ей платить, — сообщил он. — Поскольку она не ночует в доме, ей понадобится комната, в которой она могла бы переодеваться, если у нее будет такое желание.
— Это будет сделано, милорд.
Миссис Кингдом вежливо присела и покинула спальню. Граф сразу же вызвал своего камердинера.
— Еда, Бэтли! Где еда, которую я заказал?
— Сейчас принесут, милорд. На вас не похоже есть так рано.
— Я буду есть тогда, когда пожелаю, — резко одернул его граф. — И скажи дворецкому, чтобы подал бутылку пристойного кларета.
— Будет исполнено, милорд.
Граф наблюдал за тем, как два лакея внесли в его спальню стол, который придвинули к его кровати. Потом появился поднос с холодными закусками, которые внушили бы аппетит даже самому привередливому гурману.
В отличие от многих своих знакомых, полковник Беркли любил хорошо поесть не меньше, чем хорошо выпить. Сам граф во время пребывания за границей тоже научился ценить более тонкий вкус континентальной кухни.
— Сегодня вечером я закажу нечто особенное, — решил он.
Он понял, что ему интересно поставить эксперимент: посмотреть, как изголодавшийся человек отреагирует на внезапное изобилие пищи Как часто, когда он был в Португалии, ему хотелось бы иметь сотню запряженных волами фургонов, полных зерна! Тогда он мог бы раздать его голодающим женщинам и детям… Однако в то время даже войскам часто приходилось терпеть лишения, так что делиться с другими было просто нечем.
Граф Линдерст никак не ожидал столкнуться с подобной проблемой в Англии: даже после долгой войны с Наполеоном она на первый взгляд представилась ему страной, где текут реки с молоком и медом.
Тут его размышления прервало появление Жизели: она выглядела теперь совсем иначе, чем когда выходила в наряде прислуги и с тяжелым ведром в руке.
Сейчас на ней было надето простое голубое платье, фасон которого графу показался несколько старомодным. В то же время это был явно не такой наряд, который могла бы носить прислуга. Вокруг шеи был небольшой муслиновый воротничок, завязанный бантом из голубой бархотки, а рукава заканчивались муслиновыми же рюшами на запястьях. Они скрыли под собой острые косточки на ее руках, но ничто не могло скрыть ввалившихся щек и глубоких теней вокруг рта.
Жизель сняла уродливый чепец, и граф впервые увидел ее волосы: светлые пряди над чистым высоким лбом были зачесаны наверх. Прическа была достаточно модной, но он решил, что недоедание так же сильно отразилось на ее волосах, как и на фигуре и лице: пряди казались безжизненными и тусклыми.
Жизель остановилась у самой двери, но, бросив беглый взгляд на стол, уставленный серебряными блюдами, смотрела потом только на графа.
— Я жду, пока ты присоединишься ко мне, — сказал он. — Я решил, что в данных обстоятельствах ты предпочтешь, чтобы за нами никто не ухаживал — вернее, это ты будешь ухаживать за мной.
— Да, милорд.
— Я хочу выпить рюмку кларета и надеюсь, что ты выпьешь со мной.
Жизель взяла графин с сервировочного столика и наполнила вином стоявшую перед графом рюмку. Однако на свою она только нерешительно посмотрела и наполнять ее не стала.
— Тебе полезно будет немного выпить, — сказал граф.
— По-моему, это было бы… неразумно, милорд.
— Почему?
Задав вопрос, он понял, насколько был бестактен, и поспешно спросил другое:
— Когда ты ела в последний раз?
— Вчера вечером, перед тем, как отсюда уйти.
— И насколько плотным был обед? — Мне казалось, что я настолько голодна, что съем все до крошки, но мне почему-то было трудно глотать, и я не справилась со своей порцией.
Граф знал, что именно такими бывают неизбежные последствия недоедания.
— Полагаю, ты унесла домой то, что не смогла съесть? — деловито осведомился он.
— Этого я сделать… не смогла, ваша милость.
— Тебе не дали еды с собой?
— Я спросила у повара, нельзя ли мне взять с собой полцыпленка, который остался от вашего ужина. Повар как раз собирался выбросить его в помойное ведро.
Немного помолчав, она добавила:
— Он мне не ответил. Он бросил остатки цыпленка собаке, которая была уже так сыта, что даже не посмотрела на него.
Она рассказала эту историю без всяких эмоций: просто сообщила о фактах.
— Садись, — сказал граф. — Я хочу убедиться в том, что ты хорошо поела. И еще до начала позволь пообещать, что все оставшееся ты можешь унести домой.
Он увидел, как Жизель напряглась. Помолчав секунду, она сказала:
— Вы заставили меня пожалеть о том, что я вам рассказала. Эта история вовсе не значит, что я прошу милостыню, милорд.
— Я принял это решение еще до того, как ее услышал, — возразил граф. — А теперь ешь, дитя, и, ради бога, прекрати мне перечить. Если я чего терпеть не могу, так это того, чтобы на каждое мое слово мне возражали.