Страница:
Барбара Картленд
Таинство любви сквозь призму истории.
Отношения мужчины и женщины с библейских времен до наших дней
Глава 1
ВСЕ НАЧАЛОСЬ С ЕВЫ
Любовь – непреходящий, неоценимый вклад женщины в жизнь! Какие бы сложности и искажения ни придумал Адам, Ева украсила довольно грубую биологическую необходимость тайной, красотой и очарованием.
Мужчина, конечно, должен был все испортить, обвинив Женщину в «первородном грехе», тогда как она совершила одно – возвысила простой инстинкт до искусства.
Не будем лицемерить! Не может быть речи о паре невинных существ, веселившихся в садах Эдема даже без мысли о сексе. Божественный приказ гласил: «Плодитесь и размножайтесь», и они повиновались.
Но размножение могло стать очень скучным, обыденным, таким же автоматическим и несущественным, как в курятнике с одной-единственной несчастной несушкой.
Блистательным открытием Евы была идея наготы. Может быть, обретенная ею со съеденным яблоком мудрость породила чувство стыда, но вдобавок она возбудила желание. С тех пор Мужчина и Женщина ведут нескончаемую игру в пятнашки по правилам, которые требуют разной степени скромности и уклончивости с конечной целью отбросить и то и другое.
Поскольку нагота была как физическим, так и душевным эмоциональным состоянием, желание от земного физического возвышалось до откровения мыслей и сердца.
Назовите это проклятием, если угодно, но Ева сделала его терпимым, а для многих в высшей степени желанным.
Больше того, скрытые женские прелести вселили в мужчин убеждение в уникальности конкретной женщины. Поэтому объект желания из общего стал индивидуальным.
Убеждение, а точнее, вера – ибо это явление заслуживает благородного определения – в разительное отличие одной девушки от нескольких миллиардов других, живущих в любой данный момент, достигла ныне апогея. Двое влюбленных всецело верят, будто «созданы друг для друга», девушка надеется, что «мистер Тот Самый» рыщет по белу свету, разыскивая ее.
Какой банальной была бы жизнь без высокого идеализма в любви, видно из трудов социологов, изучающих примитивные народы, которым неведома изощренная цивилизованная любовь.
Маргарет Мид1 в исследовании, посвященном аборигенам Самоа, описывает, как рассказывала им историю Ромео и Джульетты. Они сочли ее очень комичной и умирали со смеху над столь нелепым поведением юноши и девушки.
Антрополог доктор Одри Ричардс, живший в племени бемба в Северной Родезии, однажды поведал им английскую сказку о принце, который взобрался на стеклянную гору, пересек океан и убил дракона, чтобы завоевать любовь девушки.
Люди племени бемба были явно озадачены. Потом старый вождь выразил общее мнение, задав простой вопрос: «Почему он не взял другую девушку?»
С точки зрения людей, близких к Природе, «ночью все кошки серы», все женщины снабжены одинаковыми сексуальными атрибутами. Бессмысленно и утомительно добиваться конкретной недосягаемой девушки, когда десятки других просто жаждут партнера.
Физический акт – кульминация ухаживания и влюбленности – несомненно, всегда был таким же естественным, как еда и дыхание. Нам, воспитанным на искусстве соблазна, насчитывающем несколько тысячелетий – с благословения религии и общества или без него, – трудно понять, что собой представляла бы жизнь человека без эмоциональных аспектов совокупления.
Искусство любви предшествовало искусству письма, резьбы, рисования, которые запечатлели бы особенности половой жизни на заре цивилизации, так что мы можем лишь строить догадки, наблюдая за изолированными народами, для которых время мало что значит.
Один из воинов племен Новой Гвинеи так описывал принятый среди его сотоварищей способ удовлетворения сексуального аппетита:
«Мы идем под большое дерево. Садимся, ищем вшей в волосах друг у друга. Говорим женщине, что хотим спариться. Договариваемся и уходим назад, в деревню. Идем в свои хижины, ложимся и разговариваем. Когда мужчина и женщина остаются одни, он снимает набедренную повязку из листьев, а она – юбку из травы». Очень практично, совершенно бесчувственно, абсолютно неромантично. Просто удовлетворение вселенского инстинкта продолжения рода. Занятие любовью – половой акт в самом узком смысле слова. Женщина, видимо, соглашается по привычке или, подобно мужчине, ради возникшего в тот миг желания быстро получить сексуальное удовлетворение.
В любом случае сердце не разрывается, нет ни ревности, ни открытой дискриминации. Жизнь – и любовь – предельно просты.
Подобное отношение, видимо, свойственно всем примитивным народам. Благонамеренные миссионеры и исследователи рассказывают аборигенам слаборазвитых стран упрошенные великие любовные истории цивилизованного мира.
О чем бы ни шла речь – о детской прелести Золушки, о трагедии Ромео и Джульетты, о страданиях Данте и Беатриче, – все вызывает у слушателей одну эмоциональную реакцию: смех.
И все же столь практичное отношение к занятиям любовью вполне может свидетельствовать о высоком продвижении по лестнице эволюции изученных на протяжении последних ста лет представителей далеких племен, бесконечно более цивилизованных, чем доисторический человек. Что, например, знали о любви наши предки в темные времена неолита?
На определенной стадии эволюции некий интеллектуал обнаружил связь секса с рождением. Возможно, для этого пришлось ждать, когда придет пора отлова и содержания животных – мелких, с коротким сроком беременности. Или кто-нибудь поумнее других заметил, пристально наблюдая за стадом, что в результате спаривания самца и самки рождается малыш, а если держать их отдельно, самка остается бесплодной.
Это был важный шаг, ибо даже в нынешние времена существуют полинезийские племена, не видящие никакой связи между совокуплением и рождением. Одно – приятное занятие, другое – чудо.
Понимание секса как чуда, необходимого и неотъемлемого от жизни, намного повышало его значение, которое для воина племени сводится к вопросу «чем заняться после обеда».
Выяснилось, что связь секса с воспроизводством слаба – результат следует не всякий раз, не после каждого совокупления, – и загадочна, потому что невидима.
Было установлено, что женщина – более важный партнер в репродуктивном процессе. Поэтому ее надо держать под контролем, но она заслуживает и почитания. Все уникальные женские особенности – грудь, половые органы – и процессы, например менструация, приобретали особое, магическое значение.
Как слабые существа, женщины заслуживали презрения, но также и обожания за их особые качества. За несколько сотен тысяч лет этот двойственный мужской взгляд не слишком изменился!
Вскоре секс неизбежно стал оправданием и причиной излишеств. По законам имитационной магии всех ранних религий групповые половые акты в полях в весеннее время приобретали для земледельческих племен особое значение. В кочевых и охотничьих племенах мужчины в охотничий сезон отсутствовали, а по возвращении устраивались сексуальные оргии. .
Секс, несомненно, доставлял радость доисторическому человеку, хоть он и не называл его «любовью». Не было ни разочарований, ни принуждения. Может быть, между членами племени допускались половые связи, независимо от других, более прочных отношений, связанных с рождением детей.
Благодаря счастливому открытию одного рабочего в долине Дуная в 1908 г., можно довольно точно догадаться, что думали наши далекие предки о своих женщинах: копая глину и гравий, он вывернул лопатой округлую фигурку дюйма в четыре высотой.
Это самый ранний образчик попыток мужчины символически выразить свою любовь к женщине в изобразительной форме.
По современным стандартам «Венера Виллендорфская» безобразна, почти по любым – непристойна, если считать непристойным повышенное внимание к полу и подчеркнутость половых признаков. Эта маленькая статуэтка, получившая то же название, которое носят прекраснейшие на свете статуи и картины, сделана из известняка.
Ее творец хотел одного – передать сексуальную привлекательность женщины. У нее огромные отвисшие груди, торчащий живот, половые органы увеличены, чтобы их не скрывали очень толстые ляжки. Чертам лица, рукам, плечам, лодыжкам, ступням либо не уделяется никакого внимания, либо они уменьшены, не отвлекая от половых атрибутов.
Другие фигурки и орнаментальные рисунки с изображением женщин, обнаруженные впоследствии и принадлежащие в целом к тому же периоду, что и «Венера Виллендорфская», демонстрируют тот же пристальный интерес к полу.
У «Венеры Брассемпуи», найденной в пещере на юге Франции, очень широкая талия и гигантские груди. На теле видны шрамы – первые свидетельства о татуировках и прорезях, всегда считавшихся сексуально привлекательными.
В Германии найден орнамент того же периода, где рисовальщик изобразил один живот, явно сочтя несущественными лицо, руки, ноги и даже грудь.
Конечно, мужской взгляд на женщину, представленный этими изображениями, груб. Возможно, на заре существования человечества влюбленный думал только о женском производительном потенциале.
Крупным планом он изображал органы не ради их сексуальной привлекательности, а потому, что по ним прокладывает себе путь новорожденный, хотя связь между зачатием и рождением еще туманно вырисовывалась в его сознании. Огромные бедра означали силу, широкий таз – способность вынашивать крупных младенцев, гигантская грудь – изобилие молока для кормления малышей.
Примитивная грубость царила тысячи лет, но ведь это всего только миг, поэтому можно сказать, что мужчины быстро начали ценить женскую красоту.
В конце ледникового периода мужчина нарисовал на стенах пещер в Испании фигурки, имеющие очертания и силуэт девушек, которые и сегодня многим вскружили бы голову.
«Красотка» этой пещеры высокая, гибкая, грациозная. Она одета. Ее одеяние свидетельствует как о стремлении приукраситься, так и о практической цели защиты от холода. Она танцует, держа в руках оружие. Волосы зачесаны наверх.
Пещерная женщина стала компаньоном, приятным и в то же время полезным. Она совокуплялась с мужчиной и рожала детей. Возможно, Венера из Виллендорфа никогда не знала поцелуя мужчины, но «Диана» из пещеры в Вальторте, безусловно, была знакома с типом любви, известным сегодня ее потомкам.
Когда девушка XX века шепчет слишком настойчивому городскому клерку: «Ах ты, неандерталец!» – она, сама того не зная, очень точно определяет его поведение.
Западный мужчина охотно утверждает – или притворяется, будто так думает, – что любовь между мужчиной и женщиной бывает двух типов. Первый – «высокое безумство», идолопоклонство, – он удостаивает названия «любовь». Второй практикуют почти все мужчины, но впоследствии переживают некий комплекс вины, поэтому делают вид, что их это не слишком-то привлекает, даже если они очень увлечены этим делом! Во всех случаях, кроме собственного, это называется похотью.
Любовь, особенно освященная религией, поднимается все выше и выше, похоть опускается все ниже и ниже.
В итоге эти понятия утратили равнозначность. Любовь означает не только осязаемое сексуальное влечение мужчины к женщине, но и любовь к Богу, к литературе, к искусству, к родине, практически ко всему, не допускающему сексуального смысла, который был бы здесь отвратительным или абсурдным.
Точно так же понятие «похоть» никогда не применяется к физическому влечению между супругами, и влюбленный никогда не признается родителям своей возлюбленной, что испытывает к ней похоть. Невозможно испытывать похоть к познанию божественных истин, к покупке картин старых мастеров, к стихам.
Греки, которые многое делали лучше нас, и в том числе тоньше понимали язык, разделили любовь на два типа: «эрос» – физическая любовь, вызывающая не стыд, а гордость, и «агапе» – любовь духовная, свойственная благочестивым, матерям, патриотам и связанная со всеми культурными интересами.
Так как книгу о похоти почти никто не станет держать на домашней книжной полке, а книга о любви должна быть гораздо шире, чем я наметила, пожалуй, разумно заранее предупредить, что любовь, о многочисленных гранях которой здесь пойдет речь, – это греческий эрос.
Мужчина, конечно, должен был все испортить, обвинив Женщину в «первородном грехе», тогда как она совершила одно – возвысила простой инстинкт до искусства.
Не будем лицемерить! Не может быть речи о паре невинных существ, веселившихся в садах Эдема даже без мысли о сексе. Божественный приказ гласил: «Плодитесь и размножайтесь», и они повиновались.
Но размножение могло стать очень скучным, обыденным, таким же автоматическим и несущественным, как в курятнике с одной-единственной несчастной несушкой.
Блистательным открытием Евы была идея наготы. Может быть, обретенная ею со съеденным яблоком мудрость породила чувство стыда, но вдобавок она возбудила желание. С тех пор Мужчина и Женщина ведут нескончаемую игру в пятнашки по правилам, которые требуют разной степени скромности и уклончивости с конечной целью отбросить и то и другое.
Поскольку нагота была как физическим, так и душевным эмоциональным состоянием, желание от земного физического возвышалось до откровения мыслей и сердца.
Назовите это проклятием, если угодно, но Ева сделала его терпимым, а для многих в высшей степени желанным.
Больше того, скрытые женские прелести вселили в мужчин убеждение в уникальности конкретной женщины. Поэтому объект желания из общего стал индивидуальным.
Убеждение, а точнее, вера – ибо это явление заслуживает благородного определения – в разительное отличие одной девушки от нескольких миллиардов других, живущих в любой данный момент, достигла ныне апогея. Двое влюбленных всецело верят, будто «созданы друг для друга», девушка надеется, что «мистер Тот Самый» рыщет по белу свету, разыскивая ее.
Какой банальной была бы жизнь без высокого идеализма в любви, видно из трудов социологов, изучающих примитивные народы, которым неведома изощренная цивилизованная любовь.
Маргарет Мид1 в исследовании, посвященном аборигенам Самоа, описывает, как рассказывала им историю Ромео и Джульетты. Они сочли ее очень комичной и умирали со смеху над столь нелепым поведением юноши и девушки.
Антрополог доктор Одри Ричардс, живший в племени бемба в Северной Родезии, однажды поведал им английскую сказку о принце, который взобрался на стеклянную гору, пересек океан и убил дракона, чтобы завоевать любовь девушки.
Люди племени бемба были явно озадачены. Потом старый вождь выразил общее мнение, задав простой вопрос: «Почему он не взял другую девушку?»
С точки зрения людей, близких к Природе, «ночью все кошки серы», все женщины снабжены одинаковыми сексуальными атрибутами. Бессмысленно и утомительно добиваться конкретной недосягаемой девушки, когда десятки других просто жаждут партнера.
Физический акт – кульминация ухаживания и влюбленности – несомненно, всегда был таким же естественным, как еда и дыхание. Нам, воспитанным на искусстве соблазна, насчитывающем несколько тысячелетий – с благословения религии и общества или без него, – трудно понять, что собой представляла бы жизнь человека без эмоциональных аспектов совокупления.
Искусство любви предшествовало искусству письма, резьбы, рисования, которые запечатлели бы особенности половой жизни на заре цивилизации, так что мы можем лишь строить догадки, наблюдая за изолированными народами, для которых время мало что значит.
Один из воинов племен Новой Гвинеи так описывал принятый среди его сотоварищей способ удовлетворения сексуального аппетита:
«Мы идем под большое дерево. Садимся, ищем вшей в волосах друг у друга. Говорим женщине, что хотим спариться. Договариваемся и уходим назад, в деревню. Идем в свои хижины, ложимся и разговариваем. Когда мужчина и женщина остаются одни, он снимает набедренную повязку из листьев, а она – юбку из травы». Очень практично, совершенно бесчувственно, абсолютно неромантично. Просто удовлетворение вселенского инстинкта продолжения рода. Занятие любовью – половой акт в самом узком смысле слова. Женщина, видимо, соглашается по привычке или, подобно мужчине, ради возникшего в тот миг желания быстро получить сексуальное удовлетворение.
В любом случае сердце не разрывается, нет ни ревности, ни открытой дискриминации. Жизнь – и любовь – предельно просты.
Подобное отношение, видимо, свойственно всем примитивным народам. Благонамеренные миссионеры и исследователи рассказывают аборигенам слаборазвитых стран упрошенные великие любовные истории цивилизованного мира.
О чем бы ни шла речь – о детской прелести Золушки, о трагедии Ромео и Джульетты, о страданиях Данте и Беатриче, – все вызывает у слушателей одну эмоциональную реакцию: смех.
И все же столь практичное отношение к занятиям любовью вполне может свидетельствовать о высоком продвижении по лестнице эволюции изученных на протяжении последних ста лет представителей далеких племен, бесконечно более цивилизованных, чем доисторический человек. Что, например, знали о любви наши предки в темные времена неолита?
На определенной стадии эволюции некий интеллектуал обнаружил связь секса с рождением. Возможно, для этого пришлось ждать, когда придет пора отлова и содержания животных – мелких, с коротким сроком беременности. Или кто-нибудь поумнее других заметил, пристально наблюдая за стадом, что в результате спаривания самца и самки рождается малыш, а если держать их отдельно, самка остается бесплодной.
Это был важный шаг, ибо даже в нынешние времена существуют полинезийские племена, не видящие никакой связи между совокуплением и рождением. Одно – приятное занятие, другое – чудо.
Понимание секса как чуда, необходимого и неотъемлемого от жизни, намного повышало его значение, которое для воина племени сводится к вопросу «чем заняться после обеда».
Выяснилось, что связь секса с воспроизводством слаба – результат следует не всякий раз, не после каждого совокупления, – и загадочна, потому что невидима.
Было установлено, что женщина – более важный партнер в репродуктивном процессе. Поэтому ее надо держать под контролем, но она заслуживает и почитания. Все уникальные женские особенности – грудь, половые органы – и процессы, например менструация, приобретали особое, магическое значение.
Как слабые существа, женщины заслуживали презрения, но также и обожания за их особые качества. За несколько сотен тысяч лет этот двойственный мужской взгляд не слишком изменился!
Вскоре секс неизбежно стал оправданием и причиной излишеств. По законам имитационной магии всех ранних религий групповые половые акты в полях в весеннее время приобретали для земледельческих племен особое значение. В кочевых и охотничьих племенах мужчины в охотничий сезон отсутствовали, а по возвращении устраивались сексуальные оргии. .
Секс, несомненно, доставлял радость доисторическому человеку, хоть он и не называл его «любовью». Не было ни разочарований, ни принуждения. Может быть, между членами племени допускались половые связи, независимо от других, более прочных отношений, связанных с рождением детей.
Благодаря счастливому открытию одного рабочего в долине Дуная в 1908 г., можно довольно точно догадаться, что думали наши далекие предки о своих женщинах: копая глину и гравий, он вывернул лопатой округлую фигурку дюйма в четыре высотой.
Это самый ранний образчик попыток мужчины символически выразить свою любовь к женщине в изобразительной форме.
По современным стандартам «Венера Виллендорфская» безобразна, почти по любым – непристойна, если считать непристойным повышенное внимание к полу и подчеркнутость половых признаков. Эта маленькая статуэтка, получившая то же название, которое носят прекраснейшие на свете статуи и картины, сделана из известняка.
Ее творец хотел одного – передать сексуальную привлекательность женщины. У нее огромные отвисшие груди, торчащий живот, половые органы увеличены, чтобы их не скрывали очень толстые ляжки. Чертам лица, рукам, плечам, лодыжкам, ступням либо не уделяется никакого внимания, либо они уменьшены, не отвлекая от половых атрибутов.
Другие фигурки и орнаментальные рисунки с изображением женщин, обнаруженные впоследствии и принадлежащие в целом к тому же периоду, что и «Венера Виллендорфская», демонстрируют тот же пристальный интерес к полу.
У «Венеры Брассемпуи», найденной в пещере на юге Франции, очень широкая талия и гигантские груди. На теле видны шрамы – первые свидетельства о татуировках и прорезях, всегда считавшихся сексуально привлекательными.
В Германии найден орнамент того же периода, где рисовальщик изобразил один живот, явно сочтя несущественными лицо, руки, ноги и даже грудь.
Конечно, мужской взгляд на женщину, представленный этими изображениями, груб. Возможно, на заре существования человечества влюбленный думал только о женском производительном потенциале.
Крупным планом он изображал органы не ради их сексуальной привлекательности, а потому, что по ним прокладывает себе путь новорожденный, хотя связь между зачатием и рождением еще туманно вырисовывалась в его сознании. Огромные бедра означали силу, широкий таз – способность вынашивать крупных младенцев, гигантская грудь – изобилие молока для кормления малышей.
Примитивная грубость царила тысячи лет, но ведь это всего только миг, поэтому можно сказать, что мужчины быстро начали ценить женскую красоту.
В конце ледникового периода мужчина нарисовал на стенах пещер в Испании фигурки, имеющие очертания и силуэт девушек, которые и сегодня многим вскружили бы голову.
«Красотка» этой пещеры высокая, гибкая, грациозная. Она одета. Ее одеяние свидетельствует как о стремлении приукраситься, так и о практической цели защиты от холода. Она танцует, держа в руках оружие. Волосы зачесаны наверх.
Пещерная женщина стала компаньоном, приятным и в то же время полезным. Она совокуплялась с мужчиной и рожала детей. Возможно, Венера из Виллендорфа никогда не знала поцелуя мужчины, но «Диана» из пещеры в Вальторте, безусловно, была знакома с типом любви, известным сегодня ее потомкам.
Когда девушка XX века шепчет слишком настойчивому городскому клерку: «Ах ты, неандерталец!» – она, сама того не зная, очень точно определяет его поведение.
Западный мужчина охотно утверждает – или притворяется, будто так думает, – что любовь между мужчиной и женщиной бывает двух типов. Первый – «высокое безумство», идолопоклонство, – он удостаивает названия «любовь». Второй практикуют почти все мужчины, но впоследствии переживают некий комплекс вины, поэтому делают вид, что их это не слишком-то привлекает, даже если они очень увлечены этим делом! Во всех случаях, кроме собственного, это называется похотью.
Любовь, особенно освященная религией, поднимается все выше и выше, похоть опускается все ниже и ниже.
В итоге эти понятия утратили равнозначность. Любовь означает не только осязаемое сексуальное влечение мужчины к женщине, но и любовь к Богу, к литературе, к искусству, к родине, практически ко всему, не допускающему сексуального смысла, который был бы здесь отвратительным или абсурдным.
Точно так же понятие «похоть» никогда не применяется к физическому влечению между супругами, и влюбленный никогда не признается родителям своей возлюбленной, что испытывает к ней похоть. Невозможно испытывать похоть к познанию божественных истин, к покупке картин старых мастеров, к стихам.
Греки, которые многое делали лучше нас, и в том числе тоньше понимали язык, разделили любовь на два типа: «эрос» – физическая любовь, вызывающая не стыд, а гордость, и «агапе» – любовь духовная, свойственная благочестивым, матерям, патриотам и связанная со всеми культурными интересами.
Так как книгу о похоти почти никто не станет держать на домашней книжной полке, а книга о любви должна быть гораздо шире, чем я наметила, пожалуй, разумно заранее предупредить, что любовь, о многочисленных гранях которой здесь пойдет речь, – это греческий эрос.
Глава 2
ЛЮБОВЬ КАК РЕЛИГИОЗНЫЙ РИТУАЛ
Неспособность западной цивилизации разделять любовь на «эрос» и «агапе» не пошла на пользу никому, за исключением психиатров, содержателей заведений для душевнобольных и адвокатов, специализирующихся на бракоразводных процессах.
В христианскую эпоху существует и всегда существовало внутреннее убеждение в несовместимости секса с религиозностью и добром.
Вряд ли найдется другой такой женоненавистник, как святой Павел, который задал тон, неохотно признав, что мужчине «лучше жениться, чем сгореть»2. Но направленная против любви позиция зародилась в западном моральном кодексе гораздо раньше.
Библейская легенда сообщает, а очень многие религиозные люди верят в ее истинность, об изгнании из эдемских садов первых мужчины и женщины за то, что они стали любовниками. Женщина – прислужница Змея, разносчица всякого зла, разумеется сексуального.
В попытках силой привести человечество к недостижимому – отказу от физической любви, ограничиваясь духовной, – запреты на занятия любовью громоздились один на другой.
Прелаты бормотали о красоте брака, бросая довольно желчные взгляды на возвышающуюся в его центре двуспальную кровать, одновременно намекая, что монастырь гораздо лучше семейной спальни.
Понятие «безнравственность» имело лишь один смысл. Церковникам, по их собственному признанию, нравились новеллы про убийства и грабежи, но они требовали запретить рассказы о безусловно менее гнусном преступлении: внебрачной любви.
Легче всех прочих прощались грехи отравителям. Воровство, мошенничество, предательство, ревность, шантаж могли быть признаны либо преступлением, либо прегрешением. Они не заслуживали громких проклятий, неизбежных при сексуальной измене.
Разумеется, это мужская позиция в мужском мире. Справедливо сказано, что в среднем мужчина первые тридцать лет жизни посвящает соблазну женщин, а следующие тридцать старается не позволять этого другим мужчинам.
Тем временем женщины совершали почти невозможное, оставаясь желанными для мужчин и все-таки соблюдая строгие стандарты сексуальной добропорядочности!
Нашу цивилизацию планировали мужчины. Божество – мужского рода. Законы выдумали мужчины ради обеспечения превосходства мужчин. Экономика зиждется на мужских интересах. Условности, обычаи, табу защищают мужские привилегии и удерживают женщин на отведенном им месте.
Интересно прослеживать, как мужские старания облегчить интересы собственного пола пронизывают каждую грань общества. По отношению к своим любовным интересам и к их объекту мужчина на протяжении двух тысяч лет проводил двойственную политику, и весьма неудачно.
На Востоке отсутствовало царившее на Западе ощущение, что любовь по своей сути – необходимое зло, пока западная цивилизация силой не навязала или, скорее, не предложила его восточным народам в качестве якобы достойного образца для подражания.
Конечно, восточное превосходство богинь над богами и признание физической любви желанной целью не было безраздельно благостным.
Во-первых, это мешало мужчинам преследовать достойные практические цели обретения власти и богатства; во-вторых, повышенное внимание к женской привлекательности означало, что женщин считают скорее забавой, чем общественным или экономическим субъектом.
Они терпели все унижения, неизбежно выпадающие на долю живой игрушки. «Как прискорбно быть женщиной! Ничто на свете не ценят так дешево», – писал поэт Фу Цзянь в III в. до Рождества Христова.
Впрочем, нельзя объективно сказать, будто восточная женщина была или остается несчастнее своей западной сестры.
Кто больше наслаждается человеческим, в частности женским, счастьем – эмансипированная старая дева, заседающая в палате лордов, или индийская крестьянка, состарившаяся в сорок лет из-за недоедания и частых родов? Это спорный вопрос.
Порой мы склонны забывать, что Человек живет не хлебом единым, и всегда забываем, что это относится также и к Женщине.
Пусть любовь в Индии была религией, но представления индусов о браке по контрасту кажутся чуть ли не пуританскими.
Величайший индийский поэт и драматург Рабиндранат Тагор говорил:
«Путь к браку, указанный факелом страсти, имеет своей целью не благополучие общества, а удовлетворение желания. Поэтому в наших шастрах наилучшим считается брак Брахмы. Согласно этому, новобрачную надо отдать мужчине, который ее не просил. Брачные нужды необходимо вызволить из-под контроля сердца и перевести в сферу рассудка; иначе будут постоянно возникать неразрешимые проблемы, ибо страсть не чует последствий, не терпит вмешательства посторонних судей. В брачных целях на стихийную любовь полагаться не стоит».
Чета новобрачных индусов не должна вступать в супружество в первую проведенную вместе ночь. Это не означает запрета на ухаживание друг за другом и выражение своей любви; только совокупление не должно совершиться.
На четвертую ночь муж подходит к жене со словами:
Кришна тайно подглядывает за купающимися девушками. Сами великие Вишну и Брахма вынуждены были признать, что уступают в могуществе гигантскому фаллосу3, который они, боги, почитают верховным.
Секс для индуса – главная сила, заслуживающая большего поклонения, чем боги. Ритуальный индусский орнамент представляет собой символическое изображение фаллоса или матки, символов мужского и женского половых органов. Западным людям, приученным считать эти органы непристойными, трудно усвоить, что для верующего индуса они столь же священны, как крест для христианина.
Но признание секса самой основой жизни, рядом с которой все прочее иллюзорно или эфемерно, придает половому акту величие, изгоняющее всякий стыд и притворное ханжеское лицемерие.
Если есть у индусов слово, равнозначное нашему «счастью», то это «митуна», означающее также совокупление. Но для индуса половой акт – не просто физический контакт фаллоса с маткой, а сочетание субстанции и сущности жизни, слияние человеческой личности с божеством.
Западным людям все это кажется декларацией какого-нибудь извращенца ради оправдания крайностей. Но этим ощущением измеряется степень нашей любви-ненависти к сексу. Тут мы не одиноки. Так же думали мусульмане, оккупировавшие Индию раньше британцев. Они гораздо энергичнее викторианских пуритан уничтожали изумительные индийские эротические скульптуры.
Но ни время, ни цензорская длань человека не смогли до конца искоренить радостное прославление секса как религии, свидетельства которого до сих пор можно видеть в Аджанте, Элуру, Мамаллапураме, Санчи и других священных городах Индии.
Художники никогда не могли закрыть глаза на красоту любви. На Ближнем Востоке и в Европе испробовали всевозможные ухищрения для передачи физической страсти без изображения действий и жестов, выходящих за рамки любой принятой в данный момент концепции приличий. Нагота допустима, однако условности требуют определенного умолчания. Занятие любовью можно изображать, но почти всегда только на предварительной стадии, не доходя до финала.
Даже старания скрыть истинные намерения художника вызывают порой возмущение, и тогда прибегают к нелепым фиговым листкам, шелковой дымке или идиллическим одеяниям.
Ничего подобного нет в безудержно радостных индусских скульптурах. Ряды фигур демонстрируют блаженное наслаждение любовью, дошедшей до своего предела. В камне запечатлено каждое плотское удовольствие, включая те, что у нас считаются извращениями.
Тем не менее они украшают храм, несут верующим божественное откровение. Они учат всем разновидностям секса, которыми можно наслаждаться на белом свете, но также свидетельствуют об ожидающих на небесах наградах.
Небеса для индусов населены апсарами – прелестными девушками, талантливыми танцовщицами и певицами, одаренными прежде всего умением дарить физическую радость любящим их мужчинам.
Эротика в Индии считается наукой. Для индуса забавы Кришны с девушками-пастушками представляют аллегорию Души в поисках Нареченной.
Джаядева, бенгальский поэт XII в., писал:
Действительно ли мы считаем все это неприличием и извращением? Или грубое, мерзкое зло появляется только в глазах ханжи?
Древнейшая цивилизация в поисках своих истин признала любовь между мужчиной и женщиной абсолютом. Кама4, в отличие от Купидона, не просто бог любви, но и тот, кто вдохнул во Вселенную жизнь.
Непременное чувство смущения ошеломленного западного человека при виде эротических индийских скульптур свидетельствует о дистанции, пройденной нами в попытках отринуть первобытный призыв пола. Как бы изощренно ни были красивы изогнувшиеся женщины и охваченные экстазом мужчины, они держат перед туристами зеркало, слишком точно отражающее их собственные тайные и, как правило, подавленные желания.
Ни один современный скульптор не осмелится претворить в жизнь идею прославления человеческой жизни, изобразив на фасаде церкви разнополых влюбленных. Отображая человеческий дух, ему придется ограничиться материнской любовью, жертвенностью, отвагой, мученичеством и прочими добродетелями. Хотя вспомним, что в средневековой Франции скульпторы эпохи Ренессанса не боялись включать в «проповеди в камне» фигуры, которые нынче считаются непристойными.
Но кто мы такие, чтобы отрицать святость любви мужчины к женщине – ведь это семя Жизни!
Прекраснее всего в мировой литературе самозабвенность и постоянство любви выражены в строках «Рамаяны», одной из двух великих индийских эпических поэм.
Когда Рама был осужден на четырнадцатилетнее изгнание в леса, глубоко любящая его жена Сита – образец идеальной индийской женщины – умоляет взять ее с собой, говоря:
Сегодня такая религия называется черной магией и конечно же представляет собой дурную копию с оригинала. Устраивая шабаши и проводя черные мессы, несчастные психопаты не ведают, что сознательное почитание дьявола – карикатура на религии плодородия и любви, которые они безуспешно пытаются оживить.
Черная магия обязана признать своего бога Сатаной, которого христианские церкви уподобляли божеству колдовства. Именно он занимался магией и произносил заклятия, необходимые злакам, домашним животным и людям для размножения.
В христианскую эпоху существует и всегда существовало внутреннее убеждение в несовместимости секса с религиозностью и добром.
Вряд ли найдется другой такой женоненавистник, как святой Павел, который задал тон, неохотно признав, что мужчине «лучше жениться, чем сгореть»2. Но направленная против любви позиция зародилась в западном моральном кодексе гораздо раньше.
Библейская легенда сообщает, а очень многие религиозные люди верят в ее истинность, об изгнании из эдемских садов первых мужчины и женщины за то, что они стали любовниками. Женщина – прислужница Змея, разносчица всякого зла, разумеется сексуального.
В попытках силой привести человечество к недостижимому – отказу от физической любви, ограничиваясь духовной, – запреты на занятия любовью громоздились один на другой.
Прелаты бормотали о красоте брака, бросая довольно желчные взгляды на возвышающуюся в его центре двуспальную кровать, одновременно намекая, что монастырь гораздо лучше семейной спальни.
Понятие «безнравственность» имело лишь один смысл. Церковникам, по их собственному признанию, нравились новеллы про убийства и грабежи, но они требовали запретить рассказы о безусловно менее гнусном преступлении: внебрачной любви.
Легче всех прочих прощались грехи отравителям. Воровство, мошенничество, предательство, ревность, шантаж могли быть признаны либо преступлением, либо прегрешением. Они не заслуживали громких проклятий, неизбежных при сексуальной измене.
Разумеется, это мужская позиция в мужском мире. Справедливо сказано, что в среднем мужчина первые тридцать лет жизни посвящает соблазну женщин, а следующие тридцать старается не позволять этого другим мужчинам.
Тем временем женщины совершали почти невозможное, оставаясь желанными для мужчин и все-таки соблюдая строгие стандарты сексуальной добропорядочности!
Нашу цивилизацию планировали мужчины. Божество – мужского рода. Законы выдумали мужчины ради обеспечения превосходства мужчин. Экономика зиждется на мужских интересах. Условности, обычаи, табу защищают мужские привилегии и удерживают женщин на отведенном им месте.
Интересно прослеживать, как мужские старания облегчить интересы собственного пола пронизывают каждую грань общества. По отношению к своим любовным интересам и к их объекту мужчина на протяжении двух тысяч лет проводил двойственную политику, и весьма неудачно.
На Востоке отсутствовало царившее на Западе ощущение, что любовь по своей сути – необходимое зло, пока западная цивилизация силой не навязала или, скорее, не предложила его восточным народам в качестве якобы достойного образца для подражания.
Конечно, восточное превосходство богинь над богами и признание физической любви желанной целью не было безраздельно благостным.
Во-первых, это мешало мужчинам преследовать достойные практические цели обретения власти и богатства; во-вторых, повышенное внимание к женской привлекательности означало, что женщин считают скорее забавой, чем общественным или экономическим субъектом.
Они терпели все унижения, неизбежно выпадающие на долю живой игрушки. «Как прискорбно быть женщиной! Ничто на свете не ценят так дешево», – писал поэт Фу Цзянь в III в. до Рождества Христова.
Впрочем, нельзя объективно сказать, будто восточная женщина была или остается несчастнее своей западной сестры.
Кто больше наслаждается человеческим, в частности женским, счастьем – эмансипированная старая дева, заседающая в палате лордов, или индийская крестьянка, состарившаяся в сорок лет из-за недоедания и частых родов? Это спорный вопрос.
Порой мы склонны забывать, что Человек живет не хлебом единым, и всегда забываем, что это относится также и к Женщине.
Пусть любовь в Индии была религией, но представления индусов о браке по контрасту кажутся чуть ли не пуританскими.
Величайший индийский поэт и драматург Рабиндранат Тагор говорил:
«Путь к браку, указанный факелом страсти, имеет своей целью не благополучие общества, а удовлетворение желания. Поэтому в наших шастрах наилучшим считается брак Брахмы. Согласно этому, новобрачную надо отдать мужчине, который ее не просил. Брачные нужды необходимо вызволить из-под контроля сердца и перевести в сферу рассудка; иначе будут постоянно возникать неразрешимые проблемы, ибо страсть не чует последствий, не терпит вмешательства посторонних судей. В брачных целях на стихийную любовь полагаться не стоит».
Чета новобрачных индусов не должна вступать в супружество в первую проведенную вместе ночь. Это не означает запрета на ухаживание друг за другом и выражение своей любви; только совокупление не должно совершиться.
На четвертую ночь муж подходит к жене со словами:
Поцеловав ее и принеся лихорадочные молитвы богам о зачатии сына, он может вступить с ней в сексуальную связь, говоря:
Связаны наши души,
Связаны наши сердца,
Соединимся телами.
Я наложу на тебя узы любви,
Да будут они нерасторжимы.
Боги индусской религии, как и греческие, заняты парадоксально земной деятельностью. Богиня Парвати, фактически будучи женой самого Шивы, завела страстный любовный роман с Агни, богом огня.
Совершаю с тобою священный труд,
Пусть твое чрево оплодотворится,
Пусть родится дитя без изъяна.
Кришна тайно подглядывает за купающимися девушками. Сами великие Вишну и Брахма вынуждены были признать, что уступают в могуществе гигантскому фаллосу3, который они, боги, почитают верховным.
Секс для индуса – главная сила, заслуживающая большего поклонения, чем боги. Ритуальный индусский орнамент представляет собой символическое изображение фаллоса или матки, символов мужского и женского половых органов. Западным людям, приученным считать эти органы непристойными, трудно усвоить, что для верующего индуса они столь же священны, как крест для христианина.
Но признание секса самой основой жизни, рядом с которой все прочее иллюзорно или эфемерно, придает половому акту величие, изгоняющее всякий стыд и притворное ханжеское лицемерие.
Если есть у индусов слово, равнозначное нашему «счастью», то это «митуна», означающее также совокупление. Но для индуса половой акт – не просто физический контакт фаллоса с маткой, а сочетание субстанции и сущности жизни, слияние человеческой личности с божеством.
Западным людям все это кажется декларацией какого-нибудь извращенца ради оправдания крайностей. Но этим ощущением измеряется степень нашей любви-ненависти к сексу. Тут мы не одиноки. Так же думали мусульмане, оккупировавшие Индию раньше британцев. Они гораздо энергичнее викторианских пуритан уничтожали изумительные индийские эротические скульптуры.
Но ни время, ни цензорская длань человека не смогли до конца искоренить радостное прославление секса как религии, свидетельства которого до сих пор можно видеть в Аджанте, Элуру, Мамаллапураме, Санчи и других священных городах Индии.
Художники никогда не могли закрыть глаза на красоту любви. На Ближнем Востоке и в Европе испробовали всевозможные ухищрения для передачи физической страсти без изображения действий и жестов, выходящих за рамки любой принятой в данный момент концепции приличий. Нагота допустима, однако условности требуют определенного умолчания. Занятие любовью можно изображать, но почти всегда только на предварительной стадии, не доходя до финала.
Даже старания скрыть истинные намерения художника вызывают порой возмущение, и тогда прибегают к нелепым фиговым листкам, шелковой дымке или идиллическим одеяниям.
Ничего подобного нет в безудержно радостных индусских скульптурах. Ряды фигур демонстрируют блаженное наслаждение любовью, дошедшей до своего предела. В камне запечатлено каждое плотское удовольствие, включая те, что у нас считаются извращениями.
Тем не менее они украшают храм, несут верующим божественное откровение. Они учат всем разновидностям секса, которыми можно наслаждаться на белом свете, но также свидетельствуют об ожидающих на небесах наградах.
Небеса для индусов населены апсарами – прелестными девушками, талантливыми танцовщицами и певицами, одаренными прежде всего умением дарить физическую радость любящим их мужчинам.
Эротика в Индии считается наукой. Для индуса забавы Кришны с девушками-пастушками представляют аллегорию Души в поисках Нареченной.
Джаядева, бенгальский поэт XII в., писал:
Мы склонны – или предпочитаем – забывать, что йога, учение, настойчиво предлагающее совершенствовать разум с помощью контроля за положением тела, тесно связана с индусскими любовными позами. Обе науки предлагают двадцать четыре позы, хотя знают гораздо больше.
Страстно к Кришне прильнув полной грудью,
запевает пастушка восторженный гимн любви.
Другая в девичьем любовном экстазе
глядит на божественный лик,
в глаза, беспокойные, увлажненные
ее нежным касаньем.
Третья проворно хватает его за тунику,
влечет к себе из тростника возле берега Джамны…
Одну он целует, одну обнимает, другую ласкает,
не сводит глаз с третьей, бежит за четвертой.
Сдается перед юной стайкой,
предвкушающей наслажденье.
На всех изливает манящие чары, желает блаженства;
гибки и темны его члены, подобные лотосу,
источают любовь.
Красавицы осыпают его безумными поцелуями…
Действительно ли мы считаем все это неприличием и извращением? Или грубое, мерзкое зло появляется только в глазах ханжи?
Древнейшая цивилизация в поисках своих истин признала любовь между мужчиной и женщиной абсолютом. Кама4, в отличие от Купидона, не просто бог любви, но и тот, кто вдохнул во Вселенную жизнь.
Непременное чувство смущения ошеломленного западного человека при виде эротических индийских скульптур свидетельствует о дистанции, пройденной нами в попытках отринуть первобытный призыв пола. Как бы изощренно ни были красивы изогнувшиеся женщины и охваченные экстазом мужчины, они держат перед туристами зеркало, слишком точно отражающее их собственные тайные и, как правило, подавленные желания.
Ни один современный скульптор не осмелится претворить в жизнь идею прославления человеческой жизни, изобразив на фасаде церкви разнополых влюбленных. Отображая человеческий дух, ему придется ограничиться материнской любовью, жертвенностью, отвагой, мученичеством и прочими добродетелями. Хотя вспомним, что в средневековой Франции скульпторы эпохи Ренессанса не боялись включать в «проповеди в камне» фигуры, которые нынче считаются непристойными.
Но кто мы такие, чтобы отрицать святость любви мужчины к женщине – ведь это семя Жизни!
Прекраснее всего в мировой литературе самозабвенность и постоянство любви выражены в строках «Рамаяны», одной из двух великих индийских эпических поэм.
Когда Рама был осужден на четырнадцатилетнее изгнание в леса, глубоко любящая его жена Сита – образец идеальной индийской женщины – умоляет взять ее с собой, говоря:
Индийские эротические скульптуры – один из немногих реликтов некогда вселенской религии. Вряд ли стоит напоминать, что все примитивные религии были во всех смыслах культами плодородия, созданными для приманки неуловимого чуда под названием Жизнь и для обмана вечной угрозы Смерти.
Ты мой царь, мой вожак, ты одно у меня прибежище,
мой божественный.
Я твердо решилась идти за тобой,
сколько бы ни пришлось тебе странствовать.
Через темные непроходимые чаши пойду за тобою, петляя,
И острые камни выстелят передо мной гладкий путь.
Я пойду за тобою без устали;
мне колючки покажутся шелковым покрывалом,
А охапка листьев – покойным ложем.
Рядом с тобой не нужны мне ни царственные палаты,
ни райские чертоги.
Никто не будет властен причинить мне зло,
даже вооружившись и призвав на помощь демонов и богов.
По пустыням бродя за тобою,
тысяча лет пролетит для меня, словно день.
Рядом с тобою сам ад мне подарит блаженство.
Сегодня такая религия называется черной магией и конечно же представляет собой дурную копию с оригинала. Устраивая шабаши и проводя черные мессы, несчастные психопаты не ведают, что сознательное почитание дьявола – карикатура на религии плодородия и любви, которые они безуспешно пытаются оживить.
Черная магия обязана признать своего бога Сатаной, которого христианские церкви уподобляли божеству колдовства. Именно он занимался магией и произносил заклятия, необходимые злакам, домашним животным и людям для размножения.