Ее муж всю жизнь прожил в деревне. Никогда не прочитал ни одной книжки. Интересовался только скотом и охотой и оставался обыкновенным богатым фермером.
Но у него возник необычайно сильный комплекс ненависти к тем, кто превосходил его по интеллекту.
Он увидел несчастную, беспомощную девушку, чья красота очень привлекла его. Он принадлежит по характеру к числу тех, кто видит в женщине слабое существо и предпочитает, чтобы она полностью зависела от мужчины, от его силы.
Когда Энн оправилась от горя после гибели родителей и проявила первые признаки ума и рассудительности, он решительно встревожился.
Сперва он слегка поддразнивал Энн, посмеивался и подшучивал над ее интересами, особенно над страстью к чтению.
Постепенно, открыв для себя полнейшее интеллектуальное превосходство жены, он стал демонстрировать презрение к ее уму довольно опасным образом.
Он отказывался выслушивать ее мнение по любому поводу. Если она все же высказывалась, добродушно бурчал: «Ну-ну, дорогая», — точно имел дело с ребенком, который преподнес что-то необычайно забавное.
Физически она привлекала его после пяти лет совместной жизни так же, как и сразу после женитьбы.
Энн понадобилось несколько лет, чтобы понять, что она наталкивается на каменную стену фанатичного упрямства и тупости.
Я никогда не слышал, чтобы она выражала свое мнение или добровольно вступала в беседу в присутствии мужа.
Находясь наедине со мной, позабыв о робости, она раскрывалась, вызывала меня на спор, как будто он был глотком воды умирающему от жажды.
Сначала казалось даже, что беседы со мной дарят ей большее наслаждение, чем поцелуи, но, Фиона… трудно об этом тебе рассказывать… Потом ты поймешь, что для нее значили и наши поцелуи после того отвращения, которое она на протяжении многих лет испытывала к мужу.
Ее страх был каким-то гипнотическим, истерическим… Нам, живущим свободной жизнью, куда никто не вмешивается, это, возможно, покажется странным, но Энн пребывала в полнейшей зависимости от супруга.
Она почти не встречалась с людьми, так как на охоту не ездила. Соседи были либо страстными охотниками из тех, кто жил здесь постоянно, либо представителями общества, наезжающими из Лондона всего на пару дней в неделю.
Муж не поощрял ее встреч с людьми. Ему хотелось держать в доме женщину, целиком от него зависящую, которой не требуется никто, кроме него и его интересов.
На первых порах он ни в чем меня не подозревал и терпел мое присутствие в их одиноком доме.
Короче говоря, я в конце концов принялся умолять Энн бежать со мной.
Ее обуяли страх и волнение, ей не верилось в возможность вырваться из тюрьмы и от своего тюремщика. Она долго не могла решиться… Наконец мне пришла пора уезжать.
Врачи объявили меня достаточно окрепшим, чтобы передвигаться, лечение можно было продолжить в Лондоне. Я уехал, а через неделю после моего отъезда Энн сбежала от мужа. Только бежала она не ко мне.
Она посчитала, что, раз она еще не разведена, это повредит мне в глазах лондонского общества, и Энн просто покинула мужа и отказывалась вернуться.
Мое имя ни разу никем не было упомянуто, и хотя у него зародились подозрения, они никоим образом не находили подтверждения.
С той поры минул год, но только несколько недель назад я услыхал, что муж дает Энн развод. Она оказалась достаточно сообразительной и догадалась, что ее муж не из тех, кто способен обходиться без женщины.
Он уже нашел ту, на ком хочет жениться, и Энн начала поспешно оформлять развод. Она принадлежит мне всем сердцем, я же тем временем встретил тебя.
Я чувствую себя бессердечной скотиной, Фиона, но ничего не могу поделать. За этот год я встречался с Энн всего дважды.
Сказать было нечего. Фиона сидела, онемев от горя. Джим неотрывно смотрел на огонь.
Пламя камина играло на его четко очерченном лице, на вьющихся, откинутых назад волосах, на серьезно сжатых губах.
Его рассказ развеял ее счастье.
Они долго сидели молча, потом Фиона с горестным вздохом протянула ему руки. Джим взял их, встал и осторожно поднял ее на ноги.
— Тебе лучше уйти, Фиона, милая, — вымолвил он. — Нам больше нечего сказать друг другу. Я постараюсь с тобой не встречаться. Что еще я могу сделать?
— О Джим! — воскликнула Фиона.
От сильного горя она пошатнулась, и Джиму пришлось протянуть руки, чтобы ее поддержать. В следующую секунду она очутилась в его объятиях.
— Фиона, дорогая моя… — бормотал он, прижавшись губами к ее волосам. Она вскинула руки, обняла его за шею.
— Я никогда, никогда не забуду тебя, Джим. Я, наверное, всегда буду тебя любить.
Он поцеловал ее в губы, они вдруг напряженно прижались друг к другу. Поцелуи стали долгими, пока Фиона не поплыла на волнах какого-то волшебного чувства, как будто лишившись собственной воли.
Она замирала от счастья в сильных объятиях мужских рук; ощущая на губах жаркие, страстные поцелуи, она испытывала дрожь, которой прежде никогда не знала.
Джим внезапно оторвался и отошел к камину, встал к Фионе спиной, закрыв рукой глаза.
— Уйди, Фиона, уйди, ради Бога, — выдавил он чужим голосом. — Я люблю тебя, милая. Я хочу тебя. Это просто адская мука.
Фиона трясущимися руками схватила плащ, накинула его и робко остановилась.
— Раз я не готов предложить тебе брак, Фиона, я не могу предложить и что-либо иное, хотя, клянусь небом, все в мире отдал бы за то, чтобы быть с тобою.
Он поднял белую руку Фионы, отодвинул край обтрепанного рукава старого черного плаща, нежно поцеловал и сказал:
— Благослови тебя Бог, моя милая. Я никогда, никогда не забуду, как чудесно мне было с тобой.
Не говоря ни слова, они медленно спустились по темной лестнице. Вниз по улице катилось одинокое такси. Джим остановил его и усадил Фиону.
— Я не поеду с тобой. Попрощаемся здесь, — сказал он.
Еще раз поцеловал руку, дал шоферу адрес ее квартиры и расплатился.
Она бросила последний взгляд на Джима, который неподвижно стоял на пустой площади и смотрел вслед такси, пока оно не скрылось из виду.
Дома, в своей квартирке, Фиона всю ночь ходила по гостиной. Спать она не могла. Разделась, легла в постель — все безуспешно.
Она до сих пор чувствовала на губах поцелуи Джима, ощущала его объятия, не могла остановить волнение в крови.
Когда она задремала, на миг ей почудилось, будто он и вправду с ней, но, очнувшись, она поняла, что это был только сон.
Фиона приготовила чашку горячего какао, пробовала почитать, но слова не доходили до ее сознания. Она никак не могла успокоиться.
Она все ходила по комнате, пока не увидела в маленькое окошко, что между крышами Челси пробивается рассвет; и вдруг разрыдалась.
Она долго плакала, а потом, совсем измучившись, провалилась в глухое забытье без сновидений.
Проснулась Фиона от сильного стука в дверь, открыла и обнаружила мальчишку-рассыльного с огромным букетом цветов.
От Джима — подсказало ей сердце, хотя карточки в нем не было.
Букет из белых и красных цветов был уложен в длинную, узкую коробку. «Как в гробу, — горестно подумала Фиона, — в могиле нашей любви».
Она долго не разворачивала упаковку, просто сидела на корточках и смотрела на нежные лепестки цветов.
Только в час дня она поднялась, умылась и оделась.
Подавленная горем, Фиона смутно помнила, что должна завтракать с Дональдом.
Когда тот появился, она еле успела собраться, поскольку потребовалось немало времени, чтобы скрыть следы слез.
Если Дональд, ожидавший в маленькой гостиной, и обратил внимание на цветы, расставленные из-за отсутствия ваз в старые банки из-под джема, то он ничего не сказал.
Она вышла, бледная и измученная, глаза ее были окружены темными кругами. Дональд мельком взглянул на нее и спросил:
— Ты не заболела, Фиона?
Она отрицательно тряхнула головой, и они, не говоря больше ни слова, медленно спустились по узенькой лестнице и вышли на улицу.
Фиона шла, усталая и мрачная, не интересуясь, куда они направляются.
Ее переполняли воспоминания о Джиме. Она ничего не слышала, кроме его голоса, ничего не видела, кроме его глаз, ничего не чувствовала, кроме его объятий.
«Джим, Джим, Джим», — казалось, выстукивали по тротуару каблуки, когда они переходили улицу, и лишь крепкая рука Дональда не позволила девушке попасть под проезжавшую машину.
А потом она обнаружила, что очутилась в небольшом рыбном кафе.
— Что будешь есть? — услышала она голос Дональда.
И вдруг с изумлением осознала, что это первые слова, которые он произнес после того, как спросил еще в квартире, не больна ли она.
Фиона была благодарна Дональду, что он не приставал к ней с расспросами. Посмотрев на него, она заметила, что он и сам выглядит не лучшим образом.
Она никогда прежде не видела его таким озабоченным.
Он изучал меню, явно заставляя себя сосредоточиться.
Наконец Дональд выбрал пирог с рыбой, а Фиона, будучи безразличной к выбору блюд, согласилась на то же самое.
Официантка отошла, и между ними воцарилось напряженное молчание. Они и раньше, бывало, сидели молча, но не оттого, что не находили слов.
Теперь же оба лихорадочно выдумывали тему, с которой можно было бы начать разговор.
В конце концов Фиона спросила:
— Что с тобой, Дональд? — надеясь, что его настроение никак с ней не связано.
Она знала, что Дональд в нее влюблен, но чувствовала, что не вынесет признания, которое на протяжении всей прошлой недели готово было сорваться с его уст.
Он поднял глаза, и Фиона удостоверилась, что ее опасения услышать сейчас его признание абсолютно напрасны.
— Фиона, — хрипло проговорил Дональд, — мне придется просить тебя об одолжении. Мне очень неудобно, но ты — моя последняя надежда, единственный человек, к кому я могу обратиться.
— Господи, Дональд, в чем дело? — Фиону испугало отчаяние в его голосе, и она с готовностью подалась вперед, забыв о собственных горестях.
— Мне надо достать сотню фунтов, — отрывисто сказал он.
— Силы небесные, для чего? — воскликнула Фиона. Дональд оттолкнул от себя тарелку и поставил локти на стол.
— Попробую объяснить, дорогая. Ради Бога, прости меня за эту просьбу. Дело в моем младшем брате. Ты никогда его не встречала, так как он живет не со мной в городе, а с матерью. Уезжает к ней каждый вечер, и хотя мы очень привязаны друг к другу, он настолько младше меня, что мы не можем стать близкими друзьями. У него вполне приличное место кассира в чайном магазине в Сити.
Он работает там уже два года и, по нашему мнению, должен был быть весьма доволен своим местом.
Я виделся с ним вчера вечером. Этот обычно веселый юноша пребывал в крайнем отчаянии.
С трудом я выудил из него все.
Он втянулся в игру из желания произвести впечатление богача на тех, кого считал своими друзьями.
Можно теперь представить случившееся. Он взял деньги в своей фирме в уверенности, что положит их на место до очередной ревизии, и сделал крупную ставку на скачках. Разве при таких обстоятельствах ставят не победителя?
Не похоже, правда? Начал он с десяти фунтов… Десять фунтов — немалая сумма для человека в его положении. Долг составил что-то между пятнадцатью и двадцатью пятью фунтами.
Он рассказывал, что после этого обезумел и стал играть бешено и безрассудно, надеясь отыграться. В последний вечер он знал, что в его распоряжении всего сорок восемь часов, чтоб найти и вернуть деньги, иначе кража откроется.
Если его разоблачат, Фиона, это значит — тюрьма. Он славный мальчик, но слаб характером и может покатиться ко всем чертям.
Ему всего двадцать два, и я должен его спасти. Поэтому я пришел к тебе, Фиона. Мне страшно неудобно тебя просить. Знаю, я не имею на это права, но что мне делать? К кому обратиться? У меня нет богатых друзей, да если б и были, сто фунтов — слишком большая сумма. Ты дашь мне в долг, Фиона?
Клянусь, я верну их в любом случае. Будь у меня время, я не просил бы у тебя. Но я не смогу раздобыть за два дня сотню фунтов.
— Бедный Дональд!
Фиону искренне тронула эта история, и она видела, как тяжело ему было рассказывать.
Она понимала, что пришлось пережить Дональду вчера вечером и как он боролся с собой, прежде чем решился просить у нее деньги.
Она перегнулась через стол, взяла его за руку.
— Ты совершенно правильно сделал, что обратился ко мне, Дональд. Разумеется, я дам тебе деньги. Но у меня всего девяносто. Сумеешь найти еще десять?
Она увидела на его лице облегчение, и он больно стиснул ей пальцы, пробормотав:
— О Фиона…
Ей вдруг показалось, будто с Дональдом вот-вот что-то случится, и девушка быстро заговорила, чтобы дать ему время взять себя в руки.
— Они на депозите, Дональд, — поспешно пояснила она. — Боюсь, не смогу получить их прямо сейчас, но если мы сходим в банк, менеджер все устроит, и ты возьмешь деньги уже сегодня вечером. Пошли, мне тут не нравится.
Они расплатились за завтрак, который остался нетронутым, и вышли на улицу. Вскочили в автобус, поехали к банку Фионы, находившемуся к северу от парка.
— Фиона, я не знаю, как тебя благодарить, — сказал Дональд, когда они выходили из банка. — Объяснять бесполезно, но ты, по-моему, сама знаешь, что совершила благородный поступок и спасла мальчику жизнь.
— Все в порядке, Дональд, — заверила Фиона, беря его под руку. — Не надо благодарить. Расплатишься, когда сможешь.
Она коротко рассмеялась, пытаясь ослабить напряжение. Они направились к станции подземки.
— Ты не будешь возражать, если я поеду в Сити и расскажу брату? — спросил Дональд. — Очень не хочется тебя оставлять, Фиона, но мальчик должен все знать.
— Конечно, — согласилась она. — Скажи ему, я действительно страшно рада, что могу помочь.
— Благослови тебя Бог, Фиона! — вымолвил Дональд.
Фиона пошла назад через парк. День стоял прелестный.
Оставшись в одиночестве, она поняла, что мысли ее возвращаются к Джиму и что она страстно ждет вечера у Пальони, когда сможет его увидеть.
Фиона уже не испытывала того давящего горя, когда она не хотела думать о наступлении дня, если у нее не было надежды видеть Джима.
Она будет смотреть на дверь, ожидая, когда он — высокий, красивый — появится в залитом розовым светом ресторане.
Она постарается выглядеть привлекательной. Она оденет новый наряд, по-новому уложит волосы, только для того, чтобы он удостоил ее взглядом.
Усаживаясь на скамейку, Фиона заметила на чулке «стрелку».
— Последняя пара! — горестно прошептала она. — Интересно, когда я соберусь купить новые?
И тут впервые ошеломленно осознала, что теперь, отдав свой маленький капитал Дональду, осталась вообще без каких-либо средств.
Прежде ее всегда отделял от голода некий буфер. Она всегда знала, что в конце концов сможет долго прожить на сто фунтов.
Хотя и поклялась себе не прикасаться к ним без крайней необходимости, всегда было приятно знать, что деньги лежат в надежном хранилище банка.
Фиона передернула плечиками.
«Во-первых, носить по вечерам чулки вовсе не обязательно. Их, к счастью, не видно под длинными платьями».
Потом ее стала терзать мысль о новом платье, так как в красное уже были внесены все возможные изменения, чтобы оно выглядело каждый раз по-другому.
Сидя на скамейке в парке, Фиона открыла кошелек и обнаружила десятишиллинговую банкноту.
Ей пришлось внести за неделю арендную плату, и осталась одна эта бумажка на покрытие всех расходов: оплату газа по счетчику и питание до конца недели, если не повезет получить чаевые.
«Как же можно на это купить новое платье? — подумала она. — Никак!»
И в тот же момент ощутила холодок страха.
А вдруг Пальони рассердится? Вдруг она потеряет работу? Теперь у нее нет никаких сбережений. Все деньги ушли — через неделю она будет голодать.
«Надо что-нибудь сделать по этому поводу, — решила Фиона. — Я просто должна что-то сделать».
Поймала себя на мимолетной мысли, что следовало бы забрать у Дональда пять фунтов из капитала, и сразу почувствовала презрение к себе за эту мысль.
Дональду и без того нелегко будет раздобыть к завтрашнему дню десять фунтов.
Он жил в меблированньж комнатах и имел всего несколько вещей из одежды.
Когда девушка одевалась, на глаза ее навернулись слезы, она вдруг поняла, что из-за всех этих тревог ничего целый день не ела.
Болела голова, но боль наверняка пройдет сразу же после ужина.
Фиона надела красное шифоновое платье и расстроенно подумала, что оно доживает последние деньки.
Все швы посеклись, под мышками образовались пятна, никакая чистка и утюжка не помогали.
«Мне надо отказаться от квартиры», — пришло ей в голову.
Она вспомнила нищету «конюшен», где жила раньше, шум и постоянное ощущение, что всегда вокруг тебя чужие люди.
Ей нравилось уединение и ощущение своего угла, подаренное маленькой квартиркой. Она подумала, что лучше будет экономить на еде, чем откажется от квартиры, куда ей так приятно возвращаться.
«Наверное, никто на свете не придает такого значения своему жилью, как я, — размышляла она. — А у Джима квартира роскошная, комфортабельная, удобная для мужчины».
«Джим, Джим!» — шепнула она про себя.
И принялась гадать, так ли он без нее несчастен, как она без него. Но пусть это будет единственным его горем.
Ему не приходится думать о пропитании, об одежде, о том, как бы нынешний вечер не оказался последним перед увольнением.
Постоянное стремление быть всегда веселой, услужливой и оживленной невзирая на то, что творится в твоей душе, могло оградить ее от увольнения, а значит, и от нищеты.
Может, и Джим сейчас, после приготовленной камердинером ванны, одевается в разложенные наготове одежды, в одежды с Савил-Роу2. А может, уже вышел и идет обедать? Думает ли он о ней?
Может быть… Но в то же время вполне возможно, что он будет обедать сегодня с друзьями. Как легко немного забыться, если можно пойти к друзьям, знакомым с детства, пообедать у них в доме, съесть роскошный обед с хорошим вином…
«О Джим, как мне хочется быть с тобой… ради тебя, не ради твоего богатства. И все же мне хотелось бы обладать твоим богатством, чтобы утешиться!»
Фиона легонько всхлипнула, безнадежно шепча:
«Я люблю тебя… Я люблю тебя».
Глава 3
Но у него возник необычайно сильный комплекс ненависти к тем, кто превосходил его по интеллекту.
Он увидел несчастную, беспомощную девушку, чья красота очень привлекла его. Он принадлежит по характеру к числу тех, кто видит в женщине слабое существо и предпочитает, чтобы она полностью зависела от мужчины, от его силы.
Когда Энн оправилась от горя после гибели родителей и проявила первые признаки ума и рассудительности, он решительно встревожился.
Сперва он слегка поддразнивал Энн, посмеивался и подшучивал над ее интересами, особенно над страстью к чтению.
Постепенно, открыв для себя полнейшее интеллектуальное превосходство жены, он стал демонстрировать презрение к ее уму довольно опасным образом.
Он отказывался выслушивать ее мнение по любому поводу. Если она все же высказывалась, добродушно бурчал: «Ну-ну, дорогая», — точно имел дело с ребенком, который преподнес что-то необычайно забавное.
Физически она привлекала его после пяти лет совместной жизни так же, как и сразу после женитьбы.
Энн понадобилось несколько лет, чтобы понять, что она наталкивается на каменную стену фанатичного упрямства и тупости.
Я никогда не слышал, чтобы она выражала свое мнение или добровольно вступала в беседу в присутствии мужа.
Находясь наедине со мной, позабыв о робости, она раскрывалась, вызывала меня на спор, как будто он был глотком воды умирающему от жажды.
Сначала казалось даже, что беседы со мной дарят ей большее наслаждение, чем поцелуи, но, Фиона… трудно об этом тебе рассказывать… Потом ты поймешь, что для нее значили и наши поцелуи после того отвращения, которое она на протяжении многих лет испытывала к мужу.
Ее страх был каким-то гипнотическим, истерическим… Нам, живущим свободной жизнью, куда никто не вмешивается, это, возможно, покажется странным, но Энн пребывала в полнейшей зависимости от супруга.
Она почти не встречалась с людьми, так как на охоту не ездила. Соседи были либо страстными охотниками из тех, кто жил здесь постоянно, либо представителями общества, наезжающими из Лондона всего на пару дней в неделю.
Муж не поощрял ее встреч с людьми. Ему хотелось держать в доме женщину, целиком от него зависящую, которой не требуется никто, кроме него и его интересов.
На первых порах он ни в чем меня не подозревал и терпел мое присутствие в их одиноком доме.
Короче говоря, я в конце концов принялся умолять Энн бежать со мной.
Ее обуяли страх и волнение, ей не верилось в возможность вырваться из тюрьмы и от своего тюремщика. Она долго не могла решиться… Наконец мне пришла пора уезжать.
Врачи объявили меня достаточно окрепшим, чтобы передвигаться, лечение можно было продолжить в Лондоне. Я уехал, а через неделю после моего отъезда Энн сбежала от мужа. Только бежала она не ко мне.
Она посчитала, что, раз она еще не разведена, это повредит мне в глазах лондонского общества, и Энн просто покинула мужа и отказывалась вернуться.
Мое имя ни разу никем не было упомянуто, и хотя у него зародились подозрения, они никоим образом не находили подтверждения.
С той поры минул год, но только несколько недель назад я услыхал, что муж дает Энн развод. Она оказалась достаточно сообразительной и догадалась, что ее муж не из тех, кто способен обходиться без женщины.
Он уже нашел ту, на ком хочет жениться, и Энн начала поспешно оформлять развод. Она принадлежит мне всем сердцем, я же тем временем встретил тебя.
Я чувствую себя бессердечной скотиной, Фиона, но ничего не могу поделать. За этот год я встречался с Энн всего дважды.
Сказать было нечего. Фиона сидела, онемев от горя. Джим неотрывно смотрел на огонь.
Пламя камина играло на его четко очерченном лице, на вьющихся, откинутых назад волосах, на серьезно сжатых губах.
Его рассказ развеял ее счастье.
Они долго сидели молча, потом Фиона с горестным вздохом протянула ему руки. Джим взял их, встал и осторожно поднял ее на ноги.
— Тебе лучше уйти, Фиона, милая, — вымолвил он. — Нам больше нечего сказать друг другу. Я постараюсь с тобой не встречаться. Что еще я могу сделать?
— О Джим! — воскликнула Фиона.
От сильного горя она пошатнулась, и Джиму пришлось протянуть руки, чтобы ее поддержать. В следующую секунду она очутилась в его объятиях.
— Фиона, дорогая моя… — бормотал он, прижавшись губами к ее волосам. Она вскинула руки, обняла его за шею.
— Я никогда, никогда не забуду тебя, Джим. Я, наверное, всегда буду тебя любить.
Он поцеловал ее в губы, они вдруг напряженно прижались друг к другу. Поцелуи стали долгими, пока Фиона не поплыла на волнах какого-то волшебного чувства, как будто лишившись собственной воли.
Она замирала от счастья в сильных объятиях мужских рук; ощущая на губах жаркие, страстные поцелуи, она испытывала дрожь, которой прежде никогда не знала.
Джим внезапно оторвался и отошел к камину, встал к Фионе спиной, закрыв рукой глаза.
— Уйди, Фиона, уйди, ради Бога, — выдавил он чужим голосом. — Я люблю тебя, милая. Я хочу тебя. Это просто адская мука.
Фиона трясущимися руками схватила плащ, накинула его и робко остановилась.
— Раз я не готов предложить тебе брак, Фиона, я не могу предложить и что-либо иное, хотя, клянусь небом, все в мире отдал бы за то, чтобы быть с тобою.
Он поднял белую руку Фионы, отодвинул край обтрепанного рукава старого черного плаща, нежно поцеловал и сказал:
— Благослови тебя Бог, моя милая. Я никогда, никогда не забуду, как чудесно мне было с тобой.
Не говоря ни слова, они медленно спустились по темной лестнице. Вниз по улице катилось одинокое такси. Джим остановил его и усадил Фиону.
— Я не поеду с тобой. Попрощаемся здесь, — сказал он.
Еще раз поцеловал руку, дал шоферу адрес ее квартиры и расплатился.
Она бросила последний взгляд на Джима, который неподвижно стоял на пустой площади и смотрел вслед такси, пока оно не скрылось из виду.
Дома, в своей квартирке, Фиона всю ночь ходила по гостиной. Спать она не могла. Разделась, легла в постель — все безуспешно.
Она до сих пор чувствовала на губах поцелуи Джима, ощущала его объятия, не могла остановить волнение в крови.
Когда она задремала, на миг ей почудилось, будто он и вправду с ней, но, очнувшись, она поняла, что это был только сон.
Фиона приготовила чашку горячего какао, пробовала почитать, но слова не доходили до ее сознания. Она никак не могла успокоиться.
Она все ходила по комнате, пока не увидела в маленькое окошко, что между крышами Челси пробивается рассвет; и вдруг разрыдалась.
Она долго плакала, а потом, совсем измучившись, провалилась в глухое забытье без сновидений.
Проснулась Фиона от сильного стука в дверь, открыла и обнаружила мальчишку-рассыльного с огромным букетом цветов.
От Джима — подсказало ей сердце, хотя карточки в нем не было.
Букет из белых и красных цветов был уложен в длинную, узкую коробку. «Как в гробу, — горестно подумала Фиона, — в могиле нашей любви».
Она долго не разворачивала упаковку, просто сидела на корточках и смотрела на нежные лепестки цветов.
Только в час дня она поднялась, умылась и оделась.
Подавленная горем, Фиона смутно помнила, что должна завтракать с Дональдом.
Когда тот появился, она еле успела собраться, поскольку потребовалось немало времени, чтобы скрыть следы слез.
Если Дональд, ожидавший в маленькой гостиной, и обратил внимание на цветы, расставленные из-за отсутствия ваз в старые банки из-под джема, то он ничего не сказал.
Она вышла, бледная и измученная, глаза ее были окружены темными кругами. Дональд мельком взглянул на нее и спросил:
— Ты не заболела, Фиона?
Она отрицательно тряхнула головой, и они, не говоря больше ни слова, медленно спустились по узенькой лестнице и вышли на улицу.
Фиона шла, усталая и мрачная, не интересуясь, куда они направляются.
Ее переполняли воспоминания о Джиме. Она ничего не слышала, кроме его голоса, ничего не видела, кроме его глаз, ничего не чувствовала, кроме его объятий.
«Джим, Джим, Джим», — казалось, выстукивали по тротуару каблуки, когда они переходили улицу, и лишь крепкая рука Дональда не позволила девушке попасть под проезжавшую машину.
А потом она обнаружила, что очутилась в небольшом рыбном кафе.
— Что будешь есть? — услышала она голос Дональда.
И вдруг с изумлением осознала, что это первые слова, которые он произнес после того, как спросил еще в квартире, не больна ли она.
Фиона была благодарна Дональду, что он не приставал к ней с расспросами. Посмотрев на него, она заметила, что он и сам выглядит не лучшим образом.
Она никогда прежде не видела его таким озабоченным.
Он изучал меню, явно заставляя себя сосредоточиться.
Наконец Дональд выбрал пирог с рыбой, а Фиона, будучи безразличной к выбору блюд, согласилась на то же самое.
Официантка отошла, и между ними воцарилось напряженное молчание. Они и раньше, бывало, сидели молча, но не оттого, что не находили слов.
Теперь же оба лихорадочно выдумывали тему, с которой можно было бы начать разговор.
В конце концов Фиона спросила:
— Что с тобой, Дональд? — надеясь, что его настроение никак с ней не связано.
Она знала, что Дональд в нее влюблен, но чувствовала, что не вынесет признания, которое на протяжении всей прошлой недели готово было сорваться с его уст.
Он поднял глаза, и Фиона удостоверилась, что ее опасения услышать сейчас его признание абсолютно напрасны.
— Фиона, — хрипло проговорил Дональд, — мне придется просить тебя об одолжении. Мне очень неудобно, но ты — моя последняя надежда, единственный человек, к кому я могу обратиться.
— Господи, Дональд, в чем дело? — Фиону испугало отчаяние в его голосе, и она с готовностью подалась вперед, забыв о собственных горестях.
— Мне надо достать сотню фунтов, — отрывисто сказал он.
— Силы небесные, для чего? — воскликнула Фиона. Дональд оттолкнул от себя тарелку и поставил локти на стол.
— Попробую объяснить, дорогая. Ради Бога, прости меня за эту просьбу. Дело в моем младшем брате. Ты никогда его не встречала, так как он живет не со мной в городе, а с матерью. Уезжает к ней каждый вечер, и хотя мы очень привязаны друг к другу, он настолько младше меня, что мы не можем стать близкими друзьями. У него вполне приличное место кассира в чайном магазине в Сити.
Он работает там уже два года и, по нашему мнению, должен был быть весьма доволен своим местом.
Я виделся с ним вчера вечером. Этот обычно веселый юноша пребывал в крайнем отчаянии.
С трудом я выудил из него все.
Он втянулся в игру из желания произвести впечатление богача на тех, кого считал своими друзьями.
Можно теперь представить случившееся. Он взял деньги в своей фирме в уверенности, что положит их на место до очередной ревизии, и сделал крупную ставку на скачках. Разве при таких обстоятельствах ставят не победителя?
Не похоже, правда? Начал он с десяти фунтов… Десять фунтов — немалая сумма для человека в его положении. Долг составил что-то между пятнадцатью и двадцатью пятью фунтами.
Он рассказывал, что после этого обезумел и стал играть бешено и безрассудно, надеясь отыграться. В последний вечер он знал, что в его распоряжении всего сорок восемь часов, чтоб найти и вернуть деньги, иначе кража откроется.
Если его разоблачат, Фиона, это значит — тюрьма. Он славный мальчик, но слаб характером и может покатиться ко всем чертям.
Ему всего двадцать два, и я должен его спасти. Поэтому я пришел к тебе, Фиона. Мне страшно неудобно тебя просить. Знаю, я не имею на это права, но что мне делать? К кому обратиться? У меня нет богатых друзей, да если б и были, сто фунтов — слишком большая сумма. Ты дашь мне в долг, Фиона?
Клянусь, я верну их в любом случае. Будь у меня время, я не просил бы у тебя. Но я не смогу раздобыть за два дня сотню фунтов.
— Бедный Дональд!
Фиону искренне тронула эта история, и она видела, как тяжело ему было рассказывать.
Она понимала, что пришлось пережить Дональду вчера вечером и как он боролся с собой, прежде чем решился просить у нее деньги.
Она перегнулась через стол, взяла его за руку.
— Ты совершенно правильно сделал, что обратился ко мне, Дональд. Разумеется, я дам тебе деньги. Но у меня всего девяносто. Сумеешь найти еще десять?
Она увидела на его лице облегчение, и он больно стиснул ей пальцы, пробормотав:
— О Фиона…
Ей вдруг показалось, будто с Дональдом вот-вот что-то случится, и девушка быстро заговорила, чтобы дать ему время взять себя в руки.
— Они на депозите, Дональд, — поспешно пояснила она. — Боюсь, не смогу получить их прямо сейчас, но если мы сходим в банк, менеджер все устроит, и ты возьмешь деньги уже сегодня вечером. Пошли, мне тут не нравится.
Они расплатились за завтрак, который остался нетронутым, и вышли на улицу. Вскочили в автобус, поехали к банку Фионы, находившемуся к северу от парка.
— Фиона, я не знаю, как тебя благодарить, — сказал Дональд, когда они выходили из банка. — Объяснять бесполезно, но ты, по-моему, сама знаешь, что совершила благородный поступок и спасла мальчику жизнь.
— Все в порядке, Дональд, — заверила Фиона, беря его под руку. — Не надо благодарить. Расплатишься, когда сможешь.
Она коротко рассмеялась, пытаясь ослабить напряжение. Они направились к станции подземки.
— Ты не будешь возражать, если я поеду в Сити и расскажу брату? — спросил Дональд. — Очень не хочется тебя оставлять, Фиона, но мальчик должен все знать.
— Конечно, — согласилась она. — Скажи ему, я действительно страшно рада, что могу помочь.
— Благослови тебя Бог, Фиона! — вымолвил Дональд.
Фиона пошла назад через парк. День стоял прелестный.
Оставшись в одиночестве, она поняла, что мысли ее возвращаются к Джиму и что она страстно ждет вечера у Пальони, когда сможет его увидеть.
Фиона уже не испытывала того давящего горя, когда она не хотела думать о наступлении дня, если у нее не было надежды видеть Джима.
Она будет смотреть на дверь, ожидая, когда он — высокий, красивый — появится в залитом розовым светом ресторане.
Она постарается выглядеть привлекательной. Она оденет новый наряд, по-новому уложит волосы, только для того, чтобы он удостоил ее взглядом.
Усаживаясь на скамейку, Фиона заметила на чулке «стрелку».
— Последняя пара! — горестно прошептала она. — Интересно, когда я соберусь купить новые?
И тут впервые ошеломленно осознала, что теперь, отдав свой маленький капитал Дональду, осталась вообще без каких-либо средств.
Прежде ее всегда отделял от голода некий буфер. Она всегда знала, что в конце концов сможет долго прожить на сто фунтов.
Хотя и поклялась себе не прикасаться к ним без крайней необходимости, всегда было приятно знать, что деньги лежат в надежном хранилище банка.
Фиона передернула плечиками.
«Во-первых, носить по вечерам чулки вовсе не обязательно. Их, к счастью, не видно под длинными платьями».
Потом ее стала терзать мысль о новом платье, так как в красное уже были внесены все возможные изменения, чтобы оно выглядело каждый раз по-другому.
Сидя на скамейке в парке, Фиона открыла кошелек и обнаружила десятишиллинговую банкноту.
Ей пришлось внести за неделю арендную плату, и осталась одна эта бумажка на покрытие всех расходов: оплату газа по счетчику и питание до конца недели, если не повезет получить чаевые.
«Как же можно на это купить новое платье? — подумала она. — Никак!»
И в тот же момент ощутила холодок страха.
А вдруг Пальони рассердится? Вдруг она потеряет работу? Теперь у нее нет никаких сбережений. Все деньги ушли — через неделю она будет голодать.
«Надо что-нибудь сделать по этому поводу, — решила Фиона. — Я просто должна что-то сделать».
Поймала себя на мимолетной мысли, что следовало бы забрать у Дональда пять фунтов из капитала, и сразу почувствовала презрение к себе за эту мысль.
Дональду и без того нелегко будет раздобыть к завтрашнему дню десять фунтов.
Он жил в меблированньж комнатах и имел всего несколько вещей из одежды.
Когда девушка одевалась, на глаза ее навернулись слезы, она вдруг поняла, что из-за всех этих тревог ничего целый день не ела.
Болела голова, но боль наверняка пройдет сразу же после ужина.
Фиона надела красное шифоновое платье и расстроенно подумала, что оно доживает последние деньки.
Все швы посеклись, под мышками образовались пятна, никакая чистка и утюжка не помогали.
«Мне надо отказаться от квартиры», — пришло ей в голову.
Она вспомнила нищету «конюшен», где жила раньше, шум и постоянное ощущение, что всегда вокруг тебя чужие люди.
Ей нравилось уединение и ощущение своего угла, подаренное маленькой квартиркой. Она подумала, что лучше будет экономить на еде, чем откажется от квартиры, куда ей так приятно возвращаться.
«Наверное, никто на свете не придает такого значения своему жилью, как я, — размышляла она. — А у Джима квартира роскошная, комфортабельная, удобная для мужчины».
«Джим, Джим!» — шепнула она про себя.
И принялась гадать, так ли он без нее несчастен, как она без него. Но пусть это будет единственным его горем.
Ему не приходится думать о пропитании, об одежде, о том, как бы нынешний вечер не оказался последним перед увольнением.
Постоянное стремление быть всегда веселой, услужливой и оживленной невзирая на то, что творится в твоей душе, могло оградить ее от увольнения, а значит, и от нищеты.
Может, и Джим сейчас, после приготовленной камердинером ванны, одевается в разложенные наготове одежды, в одежды с Савил-Роу2. А может, уже вышел и идет обедать? Думает ли он о ней?
Может быть… Но в то же время вполне возможно, что он будет обедать сегодня с друзьями. Как легко немного забыться, если можно пойти к друзьям, знакомым с детства, пообедать у них в доме, съесть роскошный обед с хорошим вином…
«О Джим, как мне хочется быть с тобой… ради тебя, не ради твоего богатства. И все же мне хотелось бы обладать твоим богатством, чтобы утешиться!»
Фиона легонько всхлипнула, безнадежно шепча:
«Я люблю тебя… Я люблю тебя».
Глава 3
Фиона раздобыла новое платье, и тот вечер, когда она впервые надела его, неизгладимо запечатлелся в памяти на всю ее жизнь.
Платье было черное, шифоновое, очень просто скроенное, с крошечной кружевной оторочкой-косыночкой, свисающей с плеч.
В нем девушка выглядела великолепно. Платье подчеркивало ее светлые волосы и прекрасный цвет лица, делая ее совершенно неотразимой.
Фиона явилась к Пальони, весьма довольная собой. С тех пор как она в последний раз видела Джима, медленно протекла неделя — до того медленно, что казалось, будто она уже много лет не слышала его голоса.
Дональд, получив жалованье, умудрился выделить ей десять шиллингов, вдобавок перепало десять шиллингов чаевых, и в маленьком магазинчике возле Шефтсбери-авеню она обнаружила это платье за двадцать пять шиллингов.
Продавщица заверила Фиону в выгодности покупки, и та сама это хорошо понимала.
Платье стоило дешево потому, что размер был совсем маленький. Фионе удалось в него влезть, хотя кое-какие крючки оказались слегка натянутыми.
«Пальони должно понравиться», — думала она, одеваясь.
Пальони, завидев ее, двинулся навстречу и коротко объявил:
— Сегодня обедаешь с лордом Уинтропом. У тебя новое платье — хорошо. Давно пора. Уже собирался тебе говорить.
И отошел, оставив Фиону с тяжелым сердцем. Радость, которую доставило ей новое платье, сразу ушла.
«Обедаешь с лордом Уинтропом».
Стало быть, он вернулся, и ей снова придется беседовать с отвратительным стариком.
Она пошла к своему столику. Клер бросила взгляд и протянула:
— Ой-ой-ой, как всегда, сплошной мрак! Ты когда-нибудь была веселой в последнее время, Фиона?
— Я сегодня обедаю с лордом Уинтропом, — усаживаясь, пояснила она.
Вдруг, почувствовав дурноту, Фиона поманила проходившего мимо метрдотеля и обратилась с просьбой:
— Нельзя ли мне чашечку кофе?
— Я занят, — отрезал тот.
Потом, увидев ее изможденное лицо, приказал принести девушке кофе.
Кофе немного оживил Фиону, однако, поднимаясь и проходя через зал к столику лорда Уинтропа, она все еще ощущала слабость и дрожь в ногах.
Он, к счастью, был полностью поглощен обедом. Лорд Уинтроп пользовался славой великого эпикурейца и знатока вин, благодаря чему в течение первых десяти минут, пока он вместе с самим Пальони изучал меню и заказывал красные и белые вина из респектабельных погребов, ей было позволено сидеть молча.
— Рюмку шерри? — спросил он Фиону. — Или предпочтете коктейль?
Фиона, помня правило «пей то, что клиент пьет», попросила шерри.
И, наверное, правильно сделала, поскольку шерри чуть-чуть вскружило ей голову. Во рту у нее в тот день не было ни крошки.
Наконец лорд сделал заказ и переключил внимание на Фиону.
— Ну, моя дорогая, — молвил он, — рады ли вы меня видеть?
— Конечно, — сказала Фиона, безуспешно стараясь улыбнуться.
— Хорошо. Надеюсь, скучали немножечко обо мне?
— Конечно, — опять повторила Фиона.
— Расскажите-ка, что поделывали? — продолжал он, медленно потягивая шерри.
Фиону охватило безумное желание поведать ему всю правду.
«Допустим, — размышляла она, — я ему выложу, что была влюблена, получила один миг полного счастья, а потом потеряла все!»
«О Джим, Джим!» — взывало ее сердце и сжалось при виде ненавистной физиономии лорда Уинтропа.
Ладонь его поползла под столом и накрыла ее руки, колени он придвинул к ее коленям.
Фиона понимала — он ждет, чтобы она заговорила, и ежели не удастся отвести разговор от себя, приставания станут назойливее.
Она принялась излагать вымышленную историю о необыкновенных людях, приехавших с Севера и якобы танцевавших с ней несколько дней назад.
Болтала, пыталась отвлечь лорда Уинтропа, но знала, что ему это нисколько не интересно.
Не успев даже закончить обед, он сделал по-настоящему дерзкое заявление:
— Вы должны мне позволить посмотреть вашу новую квартиру. У меня есть небольшой подарок для вашего дома. Ковер, моя милая. Довольно красивый, персидский, но я хочу посмотреть, подойдет ли он к обстановке квартиры.
Фиона оказалась в нелегком положении, зная, что в случае категорического отказа разразится скандал и лорд Уинтроп рассердится.
Если сказать «спасибо», он примет это за знак согласия. Она попробовала объявить, что у нее есть все необходимое. Лорд Уинтроп и слушать не пожелал.
— Чепуха, чепуха, — буркнул он. — Персидский ковер — настоящая вещь, его всегда можно где-нибудь постелить. Вы ведь не станете утверждать, будто ваша квартира устлана коврами.
На слове «коврами» лорд Уинтроп запнулся. Фиона предположила, что он хотел сказать «дорогими коврами», так как наверняка не поверил ее отговоркам.
— Значит, условились, моя дорогая, — заключил он. — Я заеду сегодня вечером… почему нет? Не стоит упускать момент, правда?
Поднявшись с кресла, он пригласил ее танцевать, крепко прижал, медленно и плавно повел по площадке.
— Вы совершенно очаровательны сегодня вечером, — заметил лорд Уинтроп. — Мне нравится ваше платье. Вам очень идет, моя милая. Интересно, какому счастливцу мужчине позволено было за него заплатить?
— Не в моих правилах принимать от мужчин одежду в подарок, — вспыхнула Фиона.
— Ну-ну, — промычал он, — что тут плохого? Принимаете же вы чеки, перчатки, даже шелковые чулки. Переступаете порой черту, беря драгоценную безделушку. Какая разница между всем этим и платьем?
— У меня, боюсь, не было шанса принимать что-либо из перечисленного, — попыталась спокойно возразить девушка.
И тут же сообразила, что допустила большую ошибку.
— Так вот он, перед вами! Я охотнейшим образом преподнесу вам все, что пожелаете, если только позволите выбрать вместе с вами. Ничто не доставляет мне такой радости, как делать покупки с хорошенькой женщиной.
При этих словах он чуть-чуть подмигнул, и Фиона едва не передернулась.
— Позвольте вас заверить, — сказала она, — я принадлежу к числу тех счастливчиков, у кого есть все, что им хочется.
— Все? — удивленно переспросил лорд Уинтроп. Когда они вернулись и сели за столик, он взял ее
видавшую виды сумочку, поношенную и потертую.
Застежка сломалась, и Фиона ее закрепила маленьким черным шнурком; белая подкладка была вся в пятнах от помады, которая не поддавалась чистке.
Лорд Уинтроп положил сумочку и объявил:
— Завтра я подарю вам другую, моя дорогая. Мы пойдем после завтрака вместе и выберем, а?
— Но, в самом деле… — начала было Фиона и смолкла.
В конце концов что толку спорить? Раз уж он решился, он так и сделает, тут никакие протесты и доводы не помогут.
У него в руках была козырная карта — ее работа, даже если он об этом не знает. Стоит лорду Уинтропу пожаловаться, и она снова окажется на улице, без работы, без жилья и без еды.
Платье было черное, шифоновое, очень просто скроенное, с крошечной кружевной оторочкой-косыночкой, свисающей с плеч.
В нем девушка выглядела великолепно. Платье подчеркивало ее светлые волосы и прекрасный цвет лица, делая ее совершенно неотразимой.
Фиона явилась к Пальони, весьма довольная собой. С тех пор как она в последний раз видела Джима, медленно протекла неделя — до того медленно, что казалось, будто она уже много лет не слышала его голоса.
Дональд, получив жалованье, умудрился выделить ей десять шиллингов, вдобавок перепало десять шиллингов чаевых, и в маленьком магазинчике возле Шефтсбери-авеню она обнаружила это платье за двадцать пять шиллингов.
Продавщица заверила Фиону в выгодности покупки, и та сама это хорошо понимала.
Платье стоило дешево потому, что размер был совсем маленький. Фионе удалось в него влезть, хотя кое-какие крючки оказались слегка натянутыми.
«Пальони должно понравиться», — думала она, одеваясь.
Пальони, завидев ее, двинулся навстречу и коротко объявил:
— Сегодня обедаешь с лордом Уинтропом. У тебя новое платье — хорошо. Давно пора. Уже собирался тебе говорить.
И отошел, оставив Фиону с тяжелым сердцем. Радость, которую доставило ей новое платье, сразу ушла.
«Обедаешь с лордом Уинтропом».
Стало быть, он вернулся, и ей снова придется беседовать с отвратительным стариком.
Она пошла к своему столику. Клер бросила взгляд и протянула:
— Ой-ой-ой, как всегда, сплошной мрак! Ты когда-нибудь была веселой в последнее время, Фиона?
— Я сегодня обедаю с лордом Уинтропом, — усаживаясь, пояснила она.
Вдруг, почувствовав дурноту, Фиона поманила проходившего мимо метрдотеля и обратилась с просьбой:
— Нельзя ли мне чашечку кофе?
— Я занят, — отрезал тот.
Потом, увидев ее изможденное лицо, приказал принести девушке кофе.
Кофе немного оживил Фиону, однако, поднимаясь и проходя через зал к столику лорда Уинтропа, она все еще ощущала слабость и дрожь в ногах.
Он, к счастью, был полностью поглощен обедом. Лорд Уинтроп пользовался славой великого эпикурейца и знатока вин, благодаря чему в течение первых десяти минут, пока он вместе с самим Пальони изучал меню и заказывал красные и белые вина из респектабельных погребов, ей было позволено сидеть молча.
— Рюмку шерри? — спросил он Фиону. — Или предпочтете коктейль?
Фиона, помня правило «пей то, что клиент пьет», попросила шерри.
И, наверное, правильно сделала, поскольку шерри чуть-чуть вскружило ей голову. Во рту у нее в тот день не было ни крошки.
Наконец лорд сделал заказ и переключил внимание на Фиону.
— Ну, моя дорогая, — молвил он, — рады ли вы меня видеть?
— Конечно, — сказала Фиона, безуспешно стараясь улыбнуться.
— Хорошо. Надеюсь, скучали немножечко обо мне?
— Конечно, — опять повторила Фиона.
— Расскажите-ка, что поделывали? — продолжал он, медленно потягивая шерри.
Фиону охватило безумное желание поведать ему всю правду.
«Допустим, — размышляла она, — я ему выложу, что была влюблена, получила один миг полного счастья, а потом потеряла все!»
«О Джим, Джим!» — взывало ее сердце и сжалось при виде ненавистной физиономии лорда Уинтропа.
Ладонь его поползла под столом и накрыла ее руки, колени он придвинул к ее коленям.
Фиона понимала — он ждет, чтобы она заговорила, и ежели не удастся отвести разговор от себя, приставания станут назойливее.
Она принялась излагать вымышленную историю о необыкновенных людях, приехавших с Севера и якобы танцевавших с ней несколько дней назад.
Болтала, пыталась отвлечь лорда Уинтропа, но знала, что ему это нисколько не интересно.
Не успев даже закончить обед, он сделал по-настоящему дерзкое заявление:
— Вы должны мне позволить посмотреть вашу новую квартиру. У меня есть небольшой подарок для вашего дома. Ковер, моя милая. Довольно красивый, персидский, но я хочу посмотреть, подойдет ли он к обстановке квартиры.
Фиона оказалась в нелегком положении, зная, что в случае категорического отказа разразится скандал и лорд Уинтроп рассердится.
Если сказать «спасибо», он примет это за знак согласия. Она попробовала объявить, что у нее есть все необходимое. Лорд Уинтроп и слушать не пожелал.
— Чепуха, чепуха, — буркнул он. — Персидский ковер — настоящая вещь, его всегда можно где-нибудь постелить. Вы ведь не станете утверждать, будто ваша квартира устлана коврами.
На слове «коврами» лорд Уинтроп запнулся. Фиона предположила, что он хотел сказать «дорогими коврами», так как наверняка не поверил ее отговоркам.
— Значит, условились, моя дорогая, — заключил он. — Я заеду сегодня вечером… почему нет? Не стоит упускать момент, правда?
Поднявшись с кресла, он пригласил ее танцевать, крепко прижал, медленно и плавно повел по площадке.
— Вы совершенно очаровательны сегодня вечером, — заметил лорд Уинтроп. — Мне нравится ваше платье. Вам очень идет, моя милая. Интересно, какому счастливцу мужчине позволено было за него заплатить?
— Не в моих правилах принимать от мужчин одежду в подарок, — вспыхнула Фиона.
— Ну-ну, — промычал он, — что тут плохого? Принимаете же вы чеки, перчатки, даже шелковые чулки. Переступаете порой черту, беря драгоценную безделушку. Какая разница между всем этим и платьем?
— У меня, боюсь, не было шанса принимать что-либо из перечисленного, — попыталась спокойно возразить девушка.
И тут же сообразила, что допустила большую ошибку.
— Так вот он, перед вами! Я охотнейшим образом преподнесу вам все, что пожелаете, если только позволите выбрать вместе с вами. Ничто не доставляет мне такой радости, как делать покупки с хорошенькой женщиной.
При этих словах он чуть-чуть подмигнул, и Фиона едва не передернулась.
— Позвольте вас заверить, — сказала она, — я принадлежу к числу тех счастливчиков, у кого есть все, что им хочется.
— Все? — удивленно переспросил лорд Уинтроп. Когда они вернулись и сели за столик, он взял ее
видавшую виды сумочку, поношенную и потертую.
Застежка сломалась, и Фиона ее закрепила маленьким черным шнурком; белая подкладка была вся в пятнах от помады, которая не поддавалась чистке.
Лорд Уинтроп положил сумочку и объявил:
— Завтра я подарю вам другую, моя дорогая. Мы пойдем после завтрака вместе и выберем, а?
— Но, в самом деле… — начала было Фиона и смолкла.
В конце концов что толку спорить? Раз уж он решился, он так и сделает, тут никакие протесты и доводы не помогут.
У него в руках была козырная карта — ее работа, даже если он об этом не знает. Стоит лорду Уинтропу пожаловаться, и она снова окажется на улице, без работы, без жилья и без еды.